ФРИДРИХ-ВИЛЬГЕЛЬМ БЕРХГОЛЬЦ

ДНЕВНИК

1721-1725

Часть первая

1721 год

Ноябрь

1-го, в четыре часа пополудни, его высочество с небольшою свитою ездил на свадьбу молодого князя Репнина, которая справлялась в доме старого Пушкина (Сенатора графа Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина.), родного отца невесты. Когда его высочество приехал туда, раздались обыкновенные звуки труб и он был встречен внизу у крыльца маршалом свадьбы с жезлом и шаферами, которые проводили его до комнаты, где император и императрица сидели уже за своими столами (По тогдашнему обычаю, на свадьбах и в других торжественных случаях дамы всегда садились за особым столом, отдельно от мужчин.). (Государыня, впрочем, приехала только что перед нами). Отдав издали поклон их величествам, на который они отвечали весьма милостиво, герцог сел, по указанию маршала, наискось против императора, где для него и его свиты были оставлены места. Вскоре после того начались обыкновенные свадебные церемонии. Прежде всего вышли из ближайшей комнаты трубачи и проиграли на своих инструментах. За ними следовали один за другим двенадцать шаферов, имевших на левой руке банты из розовых лент, и после всех маршал (подполковник гвардии князь Голицын), у которого, для отличия, бант был на правой руке. Потом вошли обе подруги невесты [234] (Brautjungfer), старшая графиня Головкина и княжна Щербатова; последняя села по правую, а первая по левую сторону против невесты. Затем маршал и шаферы опять ушли в смежную комнату, откуда, впрочем, скоро возвратились, но с тою разницею, что за ними вместо подруг невесты вышел дружка (Vorschneider), перед которым один из шаферов нес его нарукавный бант на плоском серебряном подносе. Должность дружки в этот раз исправлял камер-юнкер Балк, превосходно знающий свое дело. Подойдя к столу, он прежде всего низко поклонился государыне, потом невесте и наконец всему обществу. Княжна Щербатова привязала ему бант на правую руку, а другая его соседка, к которой ему также следовало обратиться, расправила немного ленты. По окончании этой церемонии он с живостью поцеловал сидевшую у него с правой стороны (т. е. княжну Щербатову); но ту, которая сидела с левой, ему не удалось сразу хорошо поцеловать, и он обратился к императрице с печальным лицом, как бы жалуясь на свое горе. Ее величество сделала ему знак, что дело можно поправить; тогда он в другой раз поцеловал графиню Головкину и уж в самые губы. Жених сидел посредине за узким и длинным столом, за которым помещалось более сорока человек. Над его местом был устроен большой балдахин, обитый красным бархатом и золотыми галунами, из-под которого висел над головою молодого зеленый венок в знак того, что он прежде не был женат. По правую его руку сидел князь Меншиков как посаженый отец невесты (Brautvater), а по левую император как посаженый отец жениха (Brautigamsvater). Возле князя сидел подполковник гвардии Бутурлин, а возле императора князь Голицын, недавно приехавший из Финляндии, — оба как посаженые братья жениха и невесты. Его высочество, как я уже сказал, сидел наискось против государя и имел подле себя с правой стороны — вице-канцлера (барона Шафирова), с левой — тайного советника Геспена; прочие сидели как кому пришлось. Ни молодого Сапеги, ни прочих иностранных министров в этот раз не было. За другим столом в той же комнате невеста сидела также под балдахином, из-под которого висели три венка из цветов, один над нею, а два других над обеими ее подругами, и сверх того, над головою дружки, сидевшего между последними, несколько широких белых и красных лент длиною около полуаршина. По правую сторону невесты сидела княгиня Меншикова как посаженая мать жениха, а по левую императрица как посаженая мать невесты. Подле княгини Меншиковой находилась дочь подполковника Бутурлина, госпожа Головина, а подле императрицы — генерал-майорша Балк; и та, и другая как посаженые сестры (Braut- und Braeutigams-Schwester). Прочие дамы сидели по чинам; сестра княгини Меншиковой в большом русском головном уборе, украшенном бриллиантами, [235] занимала место недалеко от государыни. Молодых дам было мало, а именно только обе Головкины, княжна Щербатова (очень милая девушка), Лопухина, вдова гвардии майора Яковлева, которая, как говорят, через неделю выходит замуж за майора же гвардии Матюшкина, и немногие другие. Когда отец невесты, старый Пушкин, обошел всех с водкою, начались обыкновенные тосты, провозглашаемые при звуках труб маршалом и шаферами, которые также и разносили вино. Звуки эти всякий раз снова раздавались, когда те, за чье здоровье пили, вставали и благодарили, не садясь, по обыкновению, до тех пор, пока все стаканы (в этот раз очень небольшие рюмки) не опоражнивались. Жениху, посаженым отцам и братьям, невесте, посаженым матерям и сестрам маршал сам подносил рюмки на тарелке. Тосты были следующие: первый — привет всему обществу (Wilkommen), второй — за здоровье семейства Ивана Михайловича (зачем, не знаю) (Это был известный тост за здравие деток Головина, т. е. кораблей русского флота.), третий — за здоровье жениха и невесты, четвертый — посаженых отцов и матерей, пятый — посаженых братьев и сестер и наконец шестой — за здоровье дружки и обеих подруг невесты. По окончании их маршал подошел к императору и спросил, не угодно ли ему будет назначить еще какие-нибудь тосты; но его величество сделал головою отрицательный знак, и тот, ударив несколько раз жезлом, провозгласил, что пора вставать из-за стола, что все немедленно и исполнили. Жених во все время обеда сидел навытяжку и с печальным лицом, одетый весьма просто: на нем был плохой серый кафтан с серебряными пуговицами, обшитый очень узким галуном, и незавидный парик, из-под которого почти на палец торчали волосы. Под конец перед ним стоял большой стакан вина, который он должен был выпить за чье-то здоровье; но его высочество при вставании из-за стола взял его прочь, за что молодой после не знал как благодарить. Пока убирали столы, император говорил о чем-то с императрицею, а его высочество разговаривал с дамами. В это время я увидел и дочь вдовствующей царицы; за обедом мне не было ее видно и потому не знаю, сидела ли она за столом. Когда наконец комнату опростали и вымели, невеста поместилась опять под балдахин, под которым сидела во время стола; подле нее, с левой стороны, села опять императрица, а с правой — княгиня Меншикова, генеральша же Балк, сидевшая за обедом возле государыни, уступила теперь свое место дочери вдовствующей царицы и села рядом с княгиней Меншиковой, вместе с другою посаженою сестрою. Танцы начали маршал с невестою и два шафера — один с княгинею Мен-шиковою как посаженою матерью, другой с Головиною как посаженой сестрою. Потом маршал танцевал опять с невестою, а два [236] других шафера с государынею и с г-жою Балк. После них должны были танцевать: жених с невестою, князь Меншиков как отец с своею супругою как матерью и старый Бутурлин как брат с г-жою Головиною (своею родною дочерью) как сестрой; потом опять жених с невестою, император как отец с императрицею как матерью и князь Голицын как брат с г-жою Балк как сестрой. Весело было смотреть на этот танец: жених и невеста собственно не танцевали, а тащили друг друга как сонные, переваливаясь с ноги на ногу; напротив, государь и государыня исполняли все па, как самые молодые люди, и делали по три круга, пока те едва оканчивали один. Государыня, впрочем, танцует так только с государем; с другими же она просто ходит. Следующие за тем пары были: дружка с одною из подруг невесты и два шафера с другими девицами; потом опять дружка с другою подругою невесты и опять два шафера с своими дамами. Этим кончились так называемые церемониальные танцы, о которых считаю не лишним сказать здесь несколько слов. Дамы, как и в английских танцах, становятся по одну, а кавалеры по другую сторону; музыканты играют сначала род погребального марша, в продолжение которого кавалер и дама первой пары сперва кланяются (делают реверансы) своим соседям и друг другу, потом берутся за руки, делают круг влево и становятся опять на свое место. Такта они не соблюдают при том никакого, а только, как сказано, ходят и отвешивают зрителям поклоны. Прочие пары, одна за другою, делают то же самое. Но когда эти туры оканчиваются, начинают играть польский, и тогда уже все танцуют как следует и тем кончают. После шести церемониальных танцев маршал ударил несколько раз своим жезлом и провозгласил, что теперь предоставляется танцевать всем и каждому. Поэтому его высочество немного погодя подошел к императрице и пригласил ее на польский. Ее величество тотчас же охотно согласилась. Вместе с ними танцевал князь Меншиков с г-жою Балк. После того камер-юнкер Балк танцевал менуэт с старшею Головкиною, которая затем выбрала его высочество, а его высочество потом невесту, танцевавшую весьма неловко: казалось, она боялась потерять что-нибудь из своих украшений и потому постоянно держалась очень прямо. На голове у нее было что-то вроде короны и еще много драгоценных камней, которые при свечах ярко горели и очень шли к ней, потому что она брюнетка и довольно бела лицом. Ее величество императрица была одета необыкновенно великолепно; но особенно был хорош головной ее убор, в котором сияла императорская корона. Когда дочь вдовствующей царицы вышла в ближайшую комнату, государыня просила его высочество сесть на ее место и много с ним разговаривала. Герцога очень часто приглашали на танцы; но всякий раз, когда они оканчивались, ее величество [237] снова подзывала его и он опять садился возле нее. Император во все это время сидел недалеко от входных дверей, но так, что мог видеть танцевавших; около него сидели все вельможи, но его величество большею частью разговаривал с генерал-фельдцейхмейстером Брюсом, сидевшим подле него с левой стороны. Покамест его высочество танцевал два раза сряду англез, дочь вдовствующей царицы возвратилась и села на прежнее свое место. Но лишь только танец кончился, императрица опять подозвала к себе герцога; тогда невеста должна была встать из-под балдахина, где сидела направо от государыни, и уступить свое место его высочеству, а сама сесть дальше. Это обстоятельство немало обратило на себя внимание русских, которые вообще замечают все мелочи в отношениях императора и императрицы к его высочеству. Вскоре после того камер-юнкер Балк пригласил принцессу на польский. Все дамы встали, когда она начала танцевать, а когда поравнялась с местом, где сидела государыня, и сделала поклон, его высочество также встал и уже не садился до самого окончания танца. В 8 часов государыня подошла к государю и, лаская, поцеловала его несколько раз в лоб. Его величество встал, и затем тотчас начался обыкновенный прощальный танец, который от преждеупомянутых танцев отличается тем, что танцуют, во-первых, не три, а пять пар; во-вторых, что маршал с своим жезлом танцует впереди и все должны следовать за ним, и, наконец, в-третьих, тем, что польский начинается тотчас же. Во время этого танца все шаферы держат в руках восковые свечи, с которыми обыкновенно провожают танцующих в спальню невесты; но так как жених жил не в этом доме, а в доме своего отца, то они проводили таким образом молодых только до кареты, за которою поехали и все свадебные чины. Его высочество при последнем танце пригласил на эту прогулку г-жу Лопухину и хотел было вместе с нею следовать за обществом в дом жениха, но она не согласилась, и герцог, по представлению камергера Нарышкина, решился отправиться домой. По-настоящему государыне, как посаженой матери, следовало отвезти домой жениха и невесту; но ее величество отказалась от этого, потому что ехать было слишком далеко (от дворца до дома жениха около полумили). Государь однако ж, кажется, поехал туда вместе с другими. Вероятно, у жениха не обошлось без нового угощения, тем более что новобрачный, как я уже говорил прежде, должен лечь в постель вполне навеселе. У выхода его высочество простился с императрицей и уехал домой.

Замечательно было сегодня еще вот что: император приказал собраться в здании Сената всем маскам, которые почему-либо не явились туда в прошедшее воскресенье, чтобы исполнить не исполненное ими, т. е. выпить столько же, сколько выпили другие. Для [238] этого были назначены два особых маршала — обер-полицеймейстер и денщик Татищев, которым было поручено смотреть, чтобы ни один из гостей, кто бы он ни был, не возвратился домой трезвым, о чем эти господа, говорят, и позаботились как нельзя лучше. Рассказывают, что там было до тридцати дам, которые потом не могли стоять более на ногах и в этом виде отосланы были домой. Многим из них это удовольствие не обошлось без головной боли и других неприятностей. Приказание императора было так строго, что ни одна дама не осмелилась остаться дома. Некоторые хотели отговориться болезнью, и в самом деле были больны как сегодня, так и в прошедшее воскресенье; но это ничего не помогло: они должны были явиться. Хуже всего притом было то, что им наперед объявили, что их собирают единственно только для того, чтоб напоить за неявку в прошедшее воскресенье. Они очень хорошо знали, что вина будут дурные и еще, пожалуй, по здешнему обыкновению, с примесью водки, не говоря уже о больших порциях чистой простой водки, которые им непременно предстояло выпить. Добрая маршальша Олсуфьева, родом немка (Супруга Василия Дмитриевича Олсуфьева была урожденная Голендер. Ее звали Евою.), женщина очень милая и кроткая, до того приняла все это к сердцу, что сегодня утром преждевременно разрешилась от бремени. Когда ей накануне объявили приказание императора, она тотчас отправилась ко двору и всеподданнейше просила императрицу избавить ее от обязанности ехать в Сенат, но ее величество отвечала, что это не от нее зависит, что на то воля государя, от которой он ни за что не отступит. Маршальша, обливаясь горькими слезами, начала представлять, что она не из каприза оставалась в прошедшее воскресенье дома, что уже более недели не выходит со двора, что беременна в последнем периоде и что ей крайне вредно пить и подвергаться дурным от того последствиям. Тогда императрица пошла к императору и умоляла его избавить маршальшу на этот раз от обязанности быть в Сенате. Он отвечал, что охотно сделал бы это для нее, но что никак не может по причине других знатных русских дам, которым немцы и без того уже так ненавистны, что такое снисхождение еще более усилило бы неприязнь к иностранцам. Императрица возвратилась с этим ответом, и бедная маршальша так терзалась во всю ночь, что на другое утро разрешилась мертвым младенцем, которого, говорят, прислала ко двору в спирту. Вот случай, мне известный; кто знает, сколько, может быть, было еще и других подобных? Здешние дамы готовятся к новому маскараду, который, говорят, будет в Москве, и поэтому сегодня рано утром собирались в кофейне по ту сторону реки в своих новых костюмах для предварительного их [239] осмотра. Один из наших людей встретил полковницу Кампенгаузен в полном параде; по его описанию, она, должно быть, была очень смешна в сапогах со шпорами и с большим старомодным шарфом через плечо. Так как она очень мала ростом и ужасно толста, то я не могу вообразить себе ничего уморительнее ее фигуры в подобном костюме. Она также одна из бывших сегодня вечером в Сенате и, говорят, воротилась домой как нельзя более навеселе. Поедем ли мы в Москву и увидим ли тамошние увеселения, неизвестно: его высочество до сих пор не получал еще приглашения. Вот почему у нас и не делается никаких приготовлений к путешествию, между тем как другие уже давно отправили в Москву свои вина и разные вещи.

2-го император рано утром уехал в Кронштадт. Так как посланник Кампредон сказал вчера тайному советнику Бассевичу у барона Мардефельда (у которого они обедали), что желал бы представиться сегодня его высочеству, то тайный советник предуведомил о том герцога, и всем кавалерам велено было явиться ко двору в половине двенадцатого. Около двенадцати часов посланник приехал и имел аудиенцию в приемной комнате. Визит его был a la francaise (по-французски), очень короткий, после чего он уехал вместе с тайным советником Бассевичем, которого еще вчера пригласил к себе обедать. При дворе обедали приехавший недавно с Кампредоном из Швеции генерал Вангерсгейм, вице-адмирал Вильстер и полковник Деринг. Вечером его высочество ужинал у Штамке.

3-го император возвратился из Кронштадта, куда ездил только для осмотра присланного из Голландии нового фрегата, который строился там по изготовленному здесь рисунку. Говорят, его величество остался им вовсе недоволен и будто бы сказал, что такой фрегат, даже еще лучше, он мог бы приказать выстроить и здесь. Его высочество в этот день вовсе не выезжал со двора и оставался с своим обыкновенным обществом наверху в опроставшихся комнатах тайного советника Клауссенгейма.

4-го, перед обедом, граф Кинский присылал к его высочеству своего советника (посольства) с приглашением на следующий день к обеду. По случаю тезоименитства императора римского, своего государя, он хотел было сделать этот обед сегодня; но император (Петр Великий), удостоивший также принять приглашение графа, просил его подождать до завтра. Императрица извинилась, что не может быть у него по случаю свадьбы князя Трубецкого, на которую обещалась приехать, но сказала, что оставляет себе удовольствие посетить его с своею свитою в другой день. После обеда приезжали к его высочеству два капитана гвардии с приглашением на свадьбу князя Трубецкого (на завтра к вечеру). Его высочество отвечал им, что обещался уже завтра обедать у [240] императорского министра, графа Кинского, где будет также и государь, но что приедет на свадьбу вслед за его величеством. Вечером его высочество ужинал у Штенфлихта, где было только близкое общество. В этот день при нашем дворе совершилась перемена, именно велено впредь готовить на кухне кушанья только для герцогского стола, состоящего обыкновенно из 16 блюд, а если его высочество накануне вечером объявит, что на другой день не будет кушать дома, то приготовлять только 7 блюд для придворных кавалеров. Вследствие того пажам, которые прежде имели стол при дворе, положены столовые деньги, по 12 рублей в месяц, а служанкам, камер-лакеям, обоим валторнистам и лакеям, также получавшим кушанья в продолжение недели, прибавлено жалованья, чем все они были очень довольны; герцог же сберегал этим способом значительную сумму. Прежде под предлогом, что нужно кормить столько людей и что из дому посылаются кушанья больным кавалерам, выходило всего неимоверно много. Так, например, возможно ли, чтобы на стол герцога, для которого готовилось по 16 блюд только раз в день, и на стол трех пажей, двух камер-лакеев, двух валторнистов, обедавших вместе, и двух-трех служанок (три дежурных лакея и остальные получали кушанье с герцогского стола) вышло в три месяца 75 каплунов, 97 гусей, 1569 кур, 372 утки, 84 тетерева, 435 рябчиков, не считая прочего мяса, рыбы и овощей? Дюваль получал 800 рублей в месяц, но этого, по его словам, было недостаточно, и он требовал вперед 1000, между тем как фунт говядины, говорят, стоит только две копейки. Вот почему и последовало помянутое распоряжение. Гофмейстер Дюваль был им очень недоволен и просил увольнения; однако ж до сих пор это еще ничем не кончилось. Вечером герцог кушал с своим обыкновенным обществом у Штамке. Общество это состоит из его высочества, из конференции советника, из Штенфлихта, Штамке и Бонде. Оно началось вскоре после кронштадтской поездки, когда заседания тост-коллегии были приостановлены, причем я потерял немало, потому что после того мне редко приходилось поужинать. Собираются они или у посланника Штамке, или у генерала Штенфлихта, а иногда и в доме герцога, в незанятых комнатах, в которых жил г. Клауссенгейм; впрочем, очень редко, потому что там нет печей. У Альфельда и Бонде не собираются по той причине, что первый живет в гостинице (im einem Weinhause), а второй имеет только одну маленькую комнату в квартире генерала Штенфлихта. Собрания эти бывают всегда через день (если не препятствует тому праздник или что-нибудь другое), именно в те дни, когда дежурит полковник граф Бонде; тогда камер-юнкер и я должны оставаться дома, чтобы у них было более свободы веселью и шуткам с князем дуком (Knes Duc), как называют Альфельда. Для меня это, конечно, хорошие дни, [241] потому что я большею частью в 6 часов бываю уже свободен, тогда как другие, например Сальдерн и Эдер, должны оставаться на дежурстве до поздней ночи; однако ж, признаюсь, охотно отказался бы от своего преимущества, если б только мог чаще и дольше находиться при герцоге. Но так как этого не должно быть, а я уверен, что его высочество не имеет ничего против меня (потому что когда мне случается дежурить за Эдера с полковником Лорхом и Сальдерном, меня всюду берут с собою и ночью отпускают не прежде других), то я в такие дни по вечерам спокойно провожу время у знакомых или читаю и пишу дома.

5-го, около 11 часов утра, я отправился ко двору слушать проповедь, но поспел уже к концу ее, потому что его высочество тотчас после 11 часов собирался ехать к Кинскому; обыкновенно же богослужение редко начинается до 11 или половины 12-го. Когда проповедь кончилась, кто-то вошел в залу и сказал, что вода сильно поднимается. Я вышел на крыльцо и немало удивился, увидев, что она уже выступает из канала, находящегося перед нашим домом, и все более и более затопляет лежащий по ту сторону луг. Это тотчас возбудило опасения тех, которые уже испытали опасность от наводнения, в особенности генерал-майора Штенфлихта и полковника Бонде, живущих так низко, что вода при малейшем повышении всегда заливает их двор. Ближайший их сосед, посланник Штамке, также терпит немало от наводнений; в прошедшее лето по его двору не раз можно было ездить на лодках, на которых перевозили к нему и кушанья из кухни, находящейся на задней половине дома. Так как этим господам очень хотелось знать, что происходит у них дома, то и я последовал за ними; но уже не было возможности попасть на мост, через который им следовало идти; поэтому мы скоро воротились, и я отправился к камеррату Негелейну, не являвшемуся к проповеди, чтоб известить его о наводнении. Без того ему пришлось бы, может быть (как это случилось с г. Альфельдом), просидеть целый день на чердаке: он сначала не хотел выходить со двора, а после и не мог бы, потому что вскоре вода вдруг с необыкновенною силою стала проникать в улицы и дома. От него я пошел немного далее к ближайшим каналам, чтобы посмотреть, как поднимается вода. На маленьком канале (между Почтовым домом и домом нашего герцога), где обыкновенно, до востребования, стоят небольшие суда, я увидел прекрасную барку, которую совершенно затопило: привязанная слишком коротко, она не могла от напора волн подняться вверх. Здесь в эту минуту старались вытащить из воды одного из слуг майора Румянцева, который, желая спасти судно своего господина, также слишком коротко привязанное, нечаянно упал в воду и утонул. Это было для меня первое печальное зрелище, следствие несчастного наводнения. [242]

Пройдя еще несколько далее, я был поражен опасностью, какую увидел по ту сторону реки; там вода доходила уже до окон кофейного дома, стоящего близко от берега. С ужасом смотрел я на разные суда, оторванные ветром и уносимые бурными волнами. Однако ж мне нельзя было долго оставаться: вода, как скоро выступила из каналов, начала преследовать меня со всех сторон и принудила сойти с улицы, откуда я поспешил опять в дом герцога, чтобы взглянуть, что там делается. К счастью, я утром надел сапоги (что делаю весьма редко), иначе не дошел бы не промочивши ног. При входе на герцогский двор я нашел всех людей за работой: вытаскивали из погребов все, что было можно, потому что вода уже лилась туда со всею силою; но скоро она поднялась до того, что никто из боязни утонуть не решался более спускаться в погреба. В подземных комнатах в то же время начало поднимать кверху полы; а как все лакеи, кухонный писец, мундшенк и многие другие имели свои комнаты под землею, откуда большею частью не успели вынести своего имущества, то всюду раздавались вопли и жалобы. Несмотря на все это, его королевское высочество все-таки приказал закладывать лошадей (ехать водою по причине сильной бури не было возможности), чтобы отправиться, по обещанию, к Кинскому. Все представления, что туда доехать невозможно при наводнении, когда и в хорошую погоду дорога к графу дурна как нельзя больше, что если и доедешь, то воротиться оттуда можно только при скором понижении воды, что его высочество, в противном случае, рискует остаться у Кинского и довольствоваться на ночь плохою постелью, что обстоятельства достаточно извиняют его высочество, — все это ничего не помогло: герцог отвечал, что если не доедет, то воротится, и отправился с тайным советником Геспеном, полковником Лорхом и подполковником Сальдерном в своей большой карете шестернею. Тайный советник Бассевич был дома, предуведомив герцога еще до наводнения, что будет ожидать проезда его высочества мимо своей квартиры и тогда последует за ним, что и исполнил. Его высочество однако ж скоро принужден был воротиться, потому что на проспекте снесло уже небольшие мосты; но так как он не мог опять доехать до своего дома, то отправился вместе с голландским резидентом Вильде, которого встретил на дороге, к тайному советнику Бассевичу, где они решились ждать уменьшения воды. Между тем, покамест его высочество находился у тайного советника, с женою голландского резидента случилось странное происшествие. Когда муж ее уехал к Кинскому, она стояла у окна и смотрела, как поднимается вода; в это время вдруг возле их дома обрушился забор. Бедная женщина, увидев это, вообразила, что тотчас развалится и весь дом; в испуге она начала звать своего кучера и кричать, чтоб он подвел одну из каретных ее [243] лошадей, на которую и спустилась из окна. Так как дом их очень близко от нашего, то тайный советник Бассевич видел издали весь этот процесс, но не мог хорошенько разглядеть, кто именно выходил из окна; наконец бригадир Ранцау первый узнал резидентшу, побежал ей навстречу, снял ее с лошади и полумертвую от страха и холода принес в дом тайного советника, откуда она потом послала за чистым бельем, чтоб переодеться. Презабавно рассказывала она на своем голландском языке, как решилась выйти из дому, каким образом очутилась на лошади и как глубоко была в воде. За несколько дней перед тем она имела несчастье лишиться единственного сына, грудного младенца, которого сама кормила, поэтому надобно было опасаться, что это холодное купанье ей очень повредит; однако ж до сих пор она как ни в чем не бывало, весела и здорова. Г-жа Вильде — молодая веселая женщина и недурна собою.

Но возвращаюсь к воде, чтобы рассказать вкратце, что еще случилось замечательного в этот день. После отъезда его высочества в половине двенадцатого вода все продолжала подниматься, и мы немало беспокоились о герцоге, пока наконец не получили известия, что он у тайного советника Бассевича. Между тем так как вода проникла в конюшни и опасались, что она еще более поднимется (что и случилось), отчего обе остальные каретные и три верховые лошади его высочества могли утонуть в стойлах, то мы, хоть и не без труда, поспешили провести их наверх, сделав наскоро из двух комнат конюшню. Из дома его высочества можно было видеть все, что происходило на реке. Невозможно описать, какое страшное зрелище представляло множество оторванных судов, частью пустых, частью наполненных людьми; они неслись по воде, гонимые бурею, навстречу почти неминуемой гибели. Со всех сторон плыло такое огромное количество дров, что можно было бы в один этот день наловить их на целую зиму; вероятно, многие и сделали это, потому что, сколько я знаю, русские на щадят ничего, если идет дело о какой-нибудь прибыли. На дворе герцога вода при самом большом ее возвышении доходила лошадям по брюхо; на улицах же почти везде можно было ездить на лодках. Ветер был так силен, что срывал черепицы с крыш, отчего мундшенк Кей Сиверс едва не лишился жизни. Когда он стоял около двери в квартире камеррата Негелейна, одна из таких черепиц упала ему прямо на голову и непременно убила бы его до смерти, если б на нем не было большой меховой шапки; однако ж ему все-таки пробило на голове большую дыру, от которой он упал без чувств. Около половины второго часа вода начала наконец уменьшаться, а в половине третьего его королевское высочество благополучно возвратился домой, но чтобы попасть в свою комнату, должен был пройти через новоустроенную конюшню. С герцогом приехали тайный [244] советник Геспен, подполковник Сальдерн, полковник Лорх, асессор Сурланд и поручик Бассевич; но асессор тотчас опять уехал к тайному советнику, вероятно только потому, что там была молодая резидентша (которая осталась обедать у тайного советника). После я узнал, что для этого обеда им приносили кушанья из трех домов, именно от двора (Т. е. из дома герцога Голштинского.), от резидентши и от тайного советника, и что все-таки ничего не осталось. Камеррат Негелейн также наконец возвратился в карете тайного советника Геспена, которую остановил перед своею квартирою: он только на минуту ездил верхом домой, чтобы взглянуть, хорошо ли его Мардефельд (так зовут его писца) сберег все от воды, и по возвращении рассказывал, что в его комнате весь пол был поднят водою. Часа в три его высочество сел за стол, за которым пробыл необыкновенно долго, заставив нас, несчастных, целый день почти ничего не евших, ждать до шести часов. После обеда, часов в семь, я отправился с тайным советником Геспеном, камерратом Негелейном и поручиком Бассевичем домой и дошел, с обоими последними, почти не замочивши ног. Мы застали у тайного советника голландского резидента с женою, бригадира Ранцау и конференции советника Альфельда, который целый день просидел на своем чердаке, терпя голод и жажду. Вскоре после моего прихода оба тайных советника от имени его высочества послали меня в дом императора узнать, возвратился ли его величество или по крайней мере нет ли о нем какого-нибудь известия. Говорили, что он, еще до большого наводнения, поехал к Кинскому и что императрица во весь день не имела о нем никаких известий, хотя и разослала трех курьеров, из которых один, как меня уверяли, утонул в длинной аллее (На нынешнем Невском проспекте.), не заметив, что там снесло мост. В доме императора мне стоило немало труда отыскать человека, говорящего по-немецки, и когда мне наконец удалось это, я получил в ответ, что его величество уже с час как воротился от Кинского и почивает. Довольный этим ответом, я поспешил назад и очень обрадовал им наших тайных советников. Около 9 часов я проводил домой резидентшу и, возвратясь, лег спать ранее обыкновенного. Для тайного советника Геспена приготовили постель в одной из комнат тайного советника (Бассевича), потому что он не мог отправиться к себе. Посланник Штамке, генерал Штенфлихт и граф Бонде ночевали при дворе, в порожних комнатах тайного советника Клауссенгейма, точно так же не имев возможности, по причине наводнения, попасть на свои квартиры. Его высочество вечером ходил к ним наверх и оставался там довольно долго.

6-го был день рождения тайного советника Бассевича, который он однако ж так скрывал, что я, хотя и жил в его доме, узнал об [245] этом только тогда, когда его высочество приказал закладывать лошадей, чтобы ехать к тайному советнику. Перед самым отъездом его высочество еще раз получил приглашение приехать на следующий день, в час пополудни, со всею свитою на свадьбу генерал-майора князя Трубецкого (которая в прошедшее воскресенье была отложена). Герцог за себя лично дал обещание непременно быть и потом отправился к тайному советнику Бассевичу, взяв с собою только графа Бонде. Я последовал за их каретою, недовольный, что не поздравил прежде тайного советника. У него я застал множество гостей, из которых одни обедали там, другие съехались уже после. Из наших кавалеров недоставало только камер-юнкера Геклау. За обедом они довольно сильно пили и все (за исключением генерала Штенфлихта и полковника Лорха, которые за столом поссорились) были очень веселы. Причина ссоры этих господ была следующая: гости сидели еще не долго за обедом и едва распили несколько стаканов, как генерал-майор Штенфлихт, по обыкновению своему, начал требовать больших бокалов; полковник же Лорх, заклятый враг попоек и в особенности больших стаканов, сказал на это (как он после уверял, только в шутку), что генерал может и один пить из большого бокала. Слова эти так рассердили Штенфлихта, что он наговорил полковнику грубостей, тотчас встал из-за стола и ушел. После, когда приехал его высочество, он, правда, возвратился, но опять ушел очень скоро. Вечером накрыли стол на 16 приборов, за который поместилось все общество. За ужином много пели и пили, а по окончании его и танцевали. Около 11 часов его королевское высочество отправился домой, перед чем на прощанье обнимал всех нас весьма милостиво. После того мы с камерратом Негелейном отвезли домой посланника Штамке, который был крепко навеселе. Возвращаясь к себе в намерении тотчас лечь спать, я услышал, что у тайного советника Бассевича еще очень шумно, и потому пошел опять к нему. Я застал в сборе всех его слуг, которые весело пили и большею частью были уже порядочно пьяны. Так как в этот день все мы имели причину веселиться и радоваться, то я, для ободрения прислуги, так напился, как давно уж мне не случалось; все слуги, женщины и мужчины, пили с таким одушевлением, что, вероятно, добрались до своих постелей не в лучшем виде, чем я. Тайному советнику это доставило несказанное удовольствие; он подарил каждому из них по червонцу, а камердинеру своему дал пять. Таким образом отпраздновали мы день рождения тайного советника, которому пошел 44-й год.

7-го, после обеда, его королевское высочество был на свадьбе князя Трубецкого (Сенатора князя Юрия Юрьевича Трубецкого.), человека уже пожилого и имеющего внучат [246] 8 и 9 лет. Невеста же его, одна из красивейших и приятнейших женщин в Петербурге, не старее двадцати лет: она урожденная Головина, родная дочь старика Ивана Михайловича. Когда герцог в первый раз подъезжал к дому князя, жених только что поехал за невестой, поэтому его высочество остался несколько времени в длинной аллее, которая недалеко оттуда, и уж подъезжая к нему во второй раз, встретил жениха и невесту, ехавших в сопровождении множества экипажей в карете императрицы шестернею. Перед ними ехал маршал с своим жезлом, в открытом четырехколесном кабриолете в шесть лошадей, а перед ним — двенадцать шаферов верхом при звуках труб и литавр. Его королевское высочество был принят там по обыкновению и провел время очень весело. Все вообще было гораздо порядочнее и лучше, нежели на обеих предшествовавших свадьбах. Этому, вероятно, много способствовала дочь хозяина дома, княгиня Черкасская, которая живет в Петербурге не только богаче всех других, но и сообразнее своему званию. У нее свой оркестр, состоящий из десяти довольно хороших музыкантов, немецкий кухмистер, готовящий для ее стола немецкие кушанья, и все остальное в доме устроено соответственно тому. Собою она необыкновенно хороша и имеет множество превосходнейших драгоценных камней, которые стоит посмотреть. Муж ее губернатором в Сибири, где находится и теперь; человек он также уже довольно пожилой, почему и надобно полагать, что его отсутствие ей не очень чувствительно. В этот день начало собираться общество, основанное бароном Мардефельдом, графом Кинским, Кампредоном и тайным советником Бассевичем, которые положили сходиться друг у друга четыре раза в неделю, начиная с обеда, а именно: по вторникам у Мардефельда, по средам у Кинского, по четвергам у Кампредона, по воскресеньям у Бассевича.

8-го, поутру, все кавалеры и прочие придворные служители, по приказанию тайного советника Бассевича, как гофмаршала, были вызваны ко двору, где посланник Штамке прочел им следующее присланное к тайному советнику постановление, которое его королевское высочество сам сочинил и накануне собственноручно написал:

“Божиею милостию мы, Карл-Фридрих и проч., объявляем сим всем и каждому, что с некоторого времени, к величайшему нашему неудовольствию, до нас стали доходить слухи о спорах и ссорах, которые здешние наши придворные чины позволяют себе как между собою, так и с посторонними, и что мы, по здравому рассудку и совести, не только не хотим, но и не можем терпеть долее подобных беспорядочных, вредных, недостойных и ни к чему не ведущих поступков, запрещаемых во всех благоустроенных [247] государствах и легко могущих иметь дурные последствия. В предупреждение таковых признали мы за благо объявить всем и каждому, знатному и незнатному, от наших тайных советников до последнего из наших слуг, невзирая на лица и заслуги, кто бы ни был (sine resp ectu nullarum personarum sive meritorum, quisquis etiam sit), нашу твердую и непреложную волю, постановляя следующее:

Считающий себя вправе жаловаться на другого имеет относиться или к нам непосредственно, или к нашему тайному совету, который, по рассмотрении дела, доставляет ему удовлетворение или постановляет иное решение. Если затем кто-нибудь начнет ссоры или придирки, будет ли то в обществе или нет, в трезвом или нетрезвом виде, с своими или посторонними, то тот лишается благоволения и подвергается нашей немилости, при чем виновный в ссоре с лицом, состоящим в нашей же службе, как достойный двойного наказания, немедленно, без всякого оправдания и дальнейшего исследования, отставляется от своей должности. Если же кто забудется до того, что позволит себе подобный поступок даже в нашем присутствии, то, кроме лишения места, подвергнется еще, смотря по званию своему (гражданскому или военному), суждению нашей правительственной канцелярии, или военного суда, которые по усмотрению определяют дальнейший ход дела.

Вместе с сим предписывается всем, кому случится быть при таких ссорах, не скрывать их, а напротив надлежащим образом доводить до нашего сведения под страхом лишения полугодового жалованья. Так как все вышесказанное есть наша твердая и неизменная воля, то мы в заключение еще раз отечески подтверждаем всем и каждому, от высших до низших, без всякого исключения, не надеяться на нашу доброту и снисходительность, избегать вины и строго сообразоваться с сим нашим постановлением, под опасением названных наказаний и их быстрого и точного исполнения. Дано в С.-Петербурге, 7 ноября 1721 года.

(М. П.) Карл-Фридрих”.

После обеда его высочество опять ездил к князю Трубецкому, куда был снова приглашен вчера вечером. Он был принят по обыкновению, при звуках труб, маршалом (должность которого исправлял опять князь Голицын). Их величества император и императрица были уже там до нас. Молодая новобрачная из первых бросилась мне в глаза. На ней были великолепное вышитое золотом и серебром штофное платье беловатого цвета и большой бриллиантовой убор на голове и груди. Впрочем, лучшие из этих драгоценностей, кажется, принадлежали ее падчерице, княгине Черкасской, которая на сей раз была одета весьма просто и на голове имела только несколько бриллиантов. Новобрачная была в этот день необыкновенно хороша: казалось, она очень покойно провела первую ночь с [248] своим старым князем. Молодой был одет просто; говорят, он большой брюзга, и я, как многие, сердечно сожалею об этой хорошенькой женщине, которая должна проводить свои молодые годы таким странным образом; да и брак этот, как рассказывают, состоялся совершенно против ее воли. У старого князя, сколько я знаю, только трое детей, именно княгиня Черкасская, потом еще другая, очень милая, незамужняя дочь и сын, который, говорят, женится в Москве на младшей Головкиной, как скоро приедет туда царская фамилия. Этот молодой человек покамест только денщиком при императоре, но пользуется его расположением; он говорит по-немецки и вообще довольно хорошо образован (Это был князь Никита Юрьевич Трубецкой, друг Кантемира, впоследствии генерал-фельдмаршал.). Отец его имеет польский орден Белого Орла. Император и здесь, как всегда, был посаженым отцом жениха, а императрица посаженою матерью невесты. В этот второй свадебный день я не заметил ничего особенного против первого дня, кроме разве того, что в первый при начале обеда было только два выхода — обеих подруг невесты и дружки, а тут прибавился еще один, по порядку первый — выход новобрачного. Он вошел, подобно тем, предшествуемый трубачами, шаферами и маршалом; до его появления против его места сняли несколько блюд и поставили поперек стола ряд опрокинутых тарелок, а у стола стул, на который молодой потом стал и по тарелкам прошел на свое место. Подойдя под венок, висевший над невестою, он сорвал его и, сев на место, подержал несколько над ее головою, потом поцеловал молодую и снова держал его ей перед глазами и над головою (на все это она смотрела очень насмешливо); в последний раз, держа венок, он опустил его так низко, что стрелка, воткнутая в косу новобрачной, запуталась в нем; его с трудом наконец отпутали и передали одному из шаферов. Тосты за здоровье были обыкновенные. За обедом много смеялись, частью над тем поручиком гвардии, который может так страшно хохотать и о котором я уже упоминал как-то, частью над старым Иваном Михайловичем, отцом невесты, сидевшим против императора, который все с ним шутил. Кто не видал, тот не может представить себе, какое огромное количество желе съедает этот старик с величайшею поспешностью. Он взял себе (я не лгу) большое блюдо, уставленное стаканами и блюдечками. Император, уже знавший его слабость, тотчас заметил это и велел ему открыть рот, а сам встал с своего места, взял стакан с желе и, отделив его ножом, влил одним разом тому в горло, что повторял несколько раз и даже своими руками открывал Ивану Михайловичу рот, когда он разевал его не довольно широко. Бедный дружка (молодой князь Трубецкой) также терпел немало за столом императрицы: лишь только государыня подавала знак, [249] сестра его, княгиня Черкасская, прислуживавшая за обедом и стоявшая позади брата, начинала щекотать ему под шеей, а он всякий раз принимался реветь как теленок, которого режут, что гостей очень потешало. После обеда начались танцы, сперва церемониальные, точь-в-точь как в первый свадебный день, без всякой перемены. По окончании их его высочество пригласил императрицу на польский, который продолжался довольно долго; потом его высочество танцевал с новобрачною менуэт, а затем еще со многими дамами, потому что его часто выбирали. Ее величество императрица во все это время сидела под тем же балдахином, под которым сидела и за обедом. Император ходил взад и вперед или сидел то с своими министрами, то с императрицею; он обыкновенно помещался возле нее с правой стороны, а его королевское высочество, когда не танцевал, постоянно с левой, и ее величество (как почти всегда) много с ним разговаривала. Император был в очень хорошем расположении духа: когда танцевал какой-то граф (делавший сильные движения руками и всем телом), он начал сперва сидя подражать ему, чему императрица от души смеялась; потом, когда тот стал танцевать во второй раз, он встал, подошел к его высочеству и, показывая пальцами на танцевавшего, повторял все его телодвижения. Его высочество много смеялся этому. Так как меня, между прочим, пригласила на менуэт младшая Шафирова, то я потом, с своей стороны, выбрал внучку новобрачного князя (дочь княгини Черкасской, лет двенадцати, с которою я уже познакомился, когда мы были в первый раз у князя Валашского); это, кажется, очень понравилось императрице, потому что она начала смеяться, потом долго говорила с его королевским высочеством. По причине тесноты в комнате мне часто приходилось танцевать близко от них, и я очень хорошо слышал, что ее величество говорила обо мне; герцог несколько раз назвал мою фамилию, из чего я заключил, что императрица до тех пор не знала меня хорошенько по имени. Все были в восторге от моей маленькой хорошенькой дамы, которая хоть и участвовала в первых церемониальных танцах, но менуэта в этот вечер еще не танцевала. Она и в самом деле заслуживает похвал и удивления, потому что для своих лет танцует как нельзя лучше; у нее, как и у матери, черные волосы, прекрасное правильное лицо и чудная фигура; манеры ее чрезвычайно милы (Это была единственная дочь канцлера князя Черкасского, княжна Варвара, вышедшая впоследствии замуж за графа Петра Борисовича Шереметева и умножившая своим богатством огромное состояние Шереметевых.). После нескольких часов танцеванья император начал со всеми стариками один танец, которого я не могу назвать. Их было 8 или 9 пар, а именно император с императрицею, великий адмирал, новобрачный, вице-канцлер, князь Валашский, генерал князь [250] Голицын и другой князь Голицын, брат его, который исправлял должность маршала. Все они должны были танцевать с молодыми дамами. Старый генерал-майор Бутурлин и генерал-майорша Балк составляли девятую пару. Император, будучи очень весел, делал, одну за другою, каприоли обеими ногами. Так как старики сначала путались и танец поэтому всякий раз должно было начинать снова, то государь сказал наконец, что выучит их весьма скоро, и затем, протанцевав им его, объявил, что если кто теперь собьется, тот выпьет большой штрафной стакан. Тогда дело пошло отлично на лад; но лишь только танец кончился и бедные старики, запыхавшиеся и едва стоявшие на ногах от усталости, сели отдыхать, как император снова начал танцевать польский, в котором они, не успев даже порядочно усесться, опять должны были участвовать, чем наконец утомил их до того, что они, наверное, не оправились и на другой день. Вслед за тем его величество хотел начать менуэт с императрицею, но так как она отказалась, боясь, может быть, чтобы это ему не повредило и, вероятно, сама чувствуя усталость, то он взял ее под руку, пожелал всем спокойной ночи и уехал с величайшею поспешностью. За ними, простясь с новобрачными и детьми князя, уехал и его высочество. Было около половины десятого, когда он возвратился домой. В 11 часов тайный советник Бассевич приехал от Кинского (у которого в тот день в первый раз собиралось новоучрежденное общество) и только что разделся, как к нему пришли Ягужинский, майор Румянцев и Татищев, которые просидели у него до трех часов утра. Они проводили время за картами и бутылкой вина. Тайный советник выиграл наконец один червонец, потому что игра была небольшая. Признаюсь, когда явились карты, мне стало страшно: я опасался высокой игры, тем более что гости сами непременно хотели играть и прилежно переговаривались между собою по-русски.

9-го его высочество ужинал у посланника Штамке, а тайный советник Бассевич обедал у посланника Кампредона, у которого в первый раз было общество. Говорят, у него превосходный стол.

10-го, после обеда, вода опять начала подниматься, и хотя около шести часов вечера получено было от посланника Штамке (у которого его высочество хотел ужинать) известие, что канал у его дома почти полон и что весь город (по причине предсказания некоторых крестьян, что вода вскоре поднимется еще на три локтя) принимает, как в прошедшее воскресенье, все возможные меры против наводнения, однако ж его королевское высочество все-таки в половине седьмого отправился в своей карете к Штамке, взяв с собою графа Бонде и меня, потому что камер-юнкер был не совсем здоров. Когда мы приехали к посланнику, вода уже проникла в его двор и потом стала так сильно подниматься, что его высочество [251] принужден был карету и лошадей (которых сначала думал оставить) отослать домой и приказать привести себе барку. Посланник всячески старался убедить герцога уехать как можно скорее, представляя, что вода поднимается более обыкновенного и что в его доме, если она еще прибавится, для его высочества будет небезопасно, потому что, как скоро погреб наполняется ею, полы начинает подымать вверх и тогда уже никто не может оставаться в комнатах. Он испытал это в прошедшее воскресенье, когда вода во всех его комнатах стояла фута на два. В этот день один из слуг соседа его, генерал-майора Штенфлихта, едва не утонул в квартире своего господина: выходя из спальни, откуда ему хотелось что-то спасти, он чуть-чуть не упал в погреб, над которым вода подняла пол; пройти ему не было никакой возможности, так что наконец товарищи должны были с чердака вынуть несколько потолочных досок и втащить его туда на веревках. Посланник прибегал ко всем возможным доводам: то говорил, что вечером не будет в состоянии позаботиться об ужине для его высочества, потому что не имеет сообщения с своею кухнею, находящеюся на другом конце двора и уже залитою водой; то сожалел, что единственная в его доме комната наверху, куда в крайнем случае можно было бы удалиться, не имеет печи; то рассказывал, с каким трудом в прошедшее воскресенье во время самого разлива проехал под мостом на своей верейке. Но его высочество отвечал все одно: что вода еще далеко не так высока, как в прошлый раз, и что пока она дойдет до той степени, он успеет еще уехать домой. Делать нечего, посланник Штамке должен был хлопотать о переноске кушаний из кухни. Люди высоко поднимали их и ходили в воде выше колен. Мы преспокойно уселись ужинать; но посланник беспрестанно спрашивал, перестала ли вода подниматься. Наконец спустя несколько времени пришло отрадное известие, что она начала уменьшаться, почему мы с час или с полтора просидели за столом долее, нежели предполагали. За ужином я уверял герцога, что сегодня свадьба камергера Нарышкина (который, по приказанию императора, состоит при особе его высочества); его высочество никак не хотел этому верить, потому что камергер не сказал ему о том ни слова, напротив, на вопросы герцога, когда будет его свадьба, всегда отвечал, что еще не так скоро, даже, вероятно, после переезда в Москву. Я заметил, что невеста его, должно быть, старуха и что верно поэтому он не делает пышной свадьбы, в чем его высочество со мною согласился, а на другой день и убедился в самом деле. Однако ж герцогу было неприятно, что камергер не сказал ему правды или по крайней мере не извинился перед ним. Почтенный господин остался в этом случае, как и всегда, чудаком. Около 11 часов вечера его высочество, простившись с посланником, который был порядочно навеселе, уехал домой на барке. [252]

11-го. Прошедшею ночью, часа в два, был сильный ветер, и вода начинала опять очень подниматься. Поэтому вследствие недавно обнародованного императорского указа многие из жителей удалились с своею скотиною в лес, куда отвели также всех лошадей из императорской конюшни, а за ними и лошадей его высочества и тайного советника Бассевича. Однако ж сегодня в 9 часов утра их привели назад, потому что вода уменьшилась и опасности уже не было. Легко себе вообразить, сколько тревоги наделало жителям города это вторичное наводнение, тем более что среди ночи вдруг ударили еще в набат (по причине пожара, вспыхнувшего недалеко от графа Кинского), который многие приняли за сигнал спасать всеми мерами домашнюю скотину. Его высочество обедал опять у себя в комнате, а вечером было обыкновенное общество в комнатах тайного советника Клауссенгейма, остававшееся до поздней ночи. В этот день его высочество через двух гвардейских офицеров получил приглашение пожаловать завтра на свадьбу майора гвардии Матюшкина. Граф Бонде переехал в дом герцога и занял комнаты тайного советника Клауссенгейма.

12-го. Ночью вода опять поднялась необыкновенно высоко, однако ж скоро спала, потому что начавшаяся сильная буря свирепствовала недолго. Его высочество обедал у себя в комнате и после обеда, в 4 часа, поехал на свадьбу, которая праздновалась в Почтовом доме. Мы приехали туда прежде императорской фамилии, что его высочеству было очень приятно. По прибытии императора и императрицы сели за стол, и его высочеству и иностранным министрам пришлось опять сидеть против его величества императора, который в этот раз был особенно милостив к нашему герцогу. Свадебные лица были следующие: жених, как я уже говорил, — гвардии майор Матюшкин, невеста — вдова гвардии же майора Яковлева, женщина чрезвычайно любезная и хорошо говорящая по-немецки; посаженый отец жениха — император, брат жениха — брат генеральши Голицыной, полковник Семеновского полка; посаженый отец невесты — великий адмирал Апраксин, брат невесты — старый генерал-лейтенант Бутурлин, гвардии подполковник; посаженая мать невесты — императрица; сестра невесты — генеральша Балк; посаженая мать жениха, если не ошибаюсь, — супруга великого канцлера Головкина; сестры жениха я не знал. Подругами невесты были княжна Ромодановская, единственная дочь князя-кесаря, и старшая графиня Головкина; дружкою — камер-юнкер Балк, маршалом — князь Голицын, генерал-майор и подполковник полка своего брата (Семеновского.), шаферами — офицеры гвардии. После обеда, за которым были провозглашены только обыкновенные [253] заздравные тосты, начали танцевать. По окончании церемониальных танцев его высочество первый начал с императрицею польский, в котором участвовали камер-юнкер Балк и старшая Головкина. После того его высочество танцевал опять польский с дочерью вдовствующей царицы, которая также была на свадьбе, и, окончив его, сел, по желанию императрицы, подле ее величества. Затем камер-юнкер Балк танцевал менуэт с старшею Головкиною; потом она танцевала с его высочеством, а камер-юнкер с невестою; после этого невеста выбрала графа Кинского, а он опять царевну, дочь вдовствующей царицы; потом еще танцевали: царевна с его высочеством, его высочество с дочерью князя-кесаря, она с молодым Валком и т. д. Когда император, находившийся в другой комнате, узнал, что танцует эта последняя пара, он, желая напоить хорошенько молодого Балка, поспешно прибежал в залу и приказал принести самый большой бокал венгерского вина, который по окончании танца взял и поднес камер-юнкеру. Тот никак не мог понять, за что должен выпить его; Это за то, — сказал государь, — что ты не отдал княжне решпекту и после танца не поцеловал ей руки. Императрица и все гости начали от души смеяться и одобрили мысль императора, очень хорошо поняв его намерение. Камер-юнкер, выпив бокал, страшно опьянел; он и без того едва держался на ногах, потому что из-за той же подруги невесты получил уже штрафной стакан за то, что поцеловал ее, по обыкновению, в губы, когда она в начале обеда привязала ему на руку бант: император в насмешку утверждал, что ему, из уважения к дочери князя-кесаря, следовало поцеловать ей руку. Так как сначала для царской фамилии было поставлено особо только два стула, на которые сели справа — императрица, а слева — дочь вдовствующей царицы, то государыня приказала поставить подле себя еще третий, на который пригласила сесть его высочество. Ее величество почти постоянно говорила с герцогом и вообще была с ним необыкновенно ласкова. Как дежурный, я все время стоял за стулом его высочества и слышал, что они говорили обо мне; императрица, между прочим, спросила, не сын ли я генерал-лейтенанта Берхгольца, находившегося в русской службе, и на утвердительный ответ его высочества воскликнула: “Э, так я уже прежде его здесь видела!” Но при этих словах вошел в комнату генерал Ягужинский, и ее величество начала с ним английский танец, который состоял из 8 или 9 пар и продолжался очень долго. Императрица и царевна всякий раз, когда не им приходилось танцевать, садились отдыхать. Между тем пришел император и, будучи очень весел, начал потом другой танец, похожий на так называемый в Германии цепной танец (Kettentanz), в котором, по его приказанию, должны были принять участие все наличные старики. Те, конечно, не могли отказаться и взяли себе все молодых дам. Сам [254] император танцевал с императрицею; остальные танцоры были: великий адмирал, великий канцлер, вице-канцлер, Толстой, Бутурлин, генерал Голицын, князь Долгоруков и еще два-три старика. По окончании этого танца император тотчас начал польский, в котором опять должны были участвовать вышеозначенные господа; но когда кончился и он, императрице показалось, что старики еще не довольно устали, и она снова начала танцевать с Ягужинским, приказав и им не отставать, что те и исполнили. В половине танца к ним присоединился император и, взяв императрицу за руку, танцевал с нею до тех пор, пока почтенные старцы едва могли передвигать ноги. Скоро после того начался обыкновенный на всех здешних свадьбах прощальный танец, и все общество разъехалось. Будучи уже дома, я услышал вдали звуки труб и вышел за ворота; это отвозили домой жениха и невесту, и именно в следующем порядке: впереди ехали три трубача, за ними двенадцать шаферов, верхом; потом следовал маршал с своим жезлом, в открытом четырехколесном кабриолете; за ним ехали невеста и жених в карете шестерней и, наконец, множество карет шестерней и парой, в которых сопровождали молодых свадебные чины.

13-го его высочество обедал у себя в комнате, а вечером ужинал у Штамке.

14-го у его высочества обедал генерал-лейтенант Бонне, который остался при дворе до 5 часов. Вечером его высочество ужинал с Штамке, Штенфлихтом и со мною у графа Бонде, где мы однако ж сели за стол только в 11 часов и просидели до двух.

15-го обедал при дворе генерал Аллар, а вечером его высочество ужинал у посланника Штамке. В этот день было рождение асессора Сурланда, который пригласил к себе большую часть наших: Негелейна, Геклау, поручика Бассевича, Шульца, придворного проповедника, Дюваля и меня вместе с некоторыми другими хорошими приятелями. Мы провели время тем веселее, что тайного советника Бассевича, нашего домового хозяина, не было дома. Случайно к нам попал и австрийский секретарь посольства, который до того напился, что в другой комнате повалился на мою постель. Не было никакой возможности выжить его оттуда, и я поневоле должен был искать себе другой постели. Меня наконец приютил у себя поручик Бассевич. С этим старым моим другом мне пришлось в третий раз спать на одной кровати; у покойного герцога Мекленбургского мы вместе были пажами, потом у брата его, теперешнего герцога, служили офицерами и наконец опять сошлись здесь у его королевского высочества.

Текст воспроизведен по изданию: Неистовый реформатор. М. Фонд Сергея Дубова. 2000