ФРИДРИХ-ВИЛЬГЕЛЬМ БЕРХГОЛЬЦ

ДНЕВНИК

1721-1725

1723 год

Октябрь

1-го. В полдень персидский король осматривал готторпский глобус, стоящий на лугу против нашего дома. Посол этот человек необыкновенно любознательный и ничего достопримечательного не оставляет здесь без внимания, за что император его очень любит. Перед ужином у Брюммера его высочество для шутки передал нам письмо, в котором требовал, чтоб мы решили большинством голосов, ехать ли ему также в Кронслот или оставаться дома, потому что приглашения участвовать в этой поездке он не получал. Император собирался туда на другой день на закладку нового укрепления. Вся здешняя знать получила приглашение быть наготове, чтоб следовать за ним; назначено даже было ехать туда же от каждой коллегии президенту с двумя асессорами. Его же высочество, вероятно, потому не был приглашен, что хотели предоставить на его волю, ехать или не ехать. Мы советовали ему ехать, тем более что в поездке участвовала и императрица. Я узнал нынче, что [153] похороны капитана Вильстера были вчера и что император также на них присутствовал.

2-го назначено было, кому сопровождать его высочество в Кронслот. Для этого выбрали Бонде, Плате, Брюммера, Негелейна и меня. Брюммер рано поутру был послан к г. Ягужинскому, чтоб узнать от него что-нибудь о поездке, но не мог уж добиться свидания с ним. Около 4 часов после обеда раздались три пушечных выстрела и поднят был флаг буеров как сигнал для сбора последних у дома “Четырех Фрегатов”. Так как его высочество страдал сильной головной болью, а ветер был не совсем благоприятный, да и император намеревался тотчас за городом стать на ночь на якорях, то наш отъезд был отложен до следующего дня; но все остальное общество, кроме нас, собралось по ту сторону реки, и в 5 часов флотилия буеров отплыла при пушечной пальбе из крепости и Адмиралтейства. Та же пальба сопровождала яхту “Принцесса Елисавета” и в особенности новую шняву, которые также отправлялись в Кронслот.

3-го. В 10 часов мы отплыли прямо из нашего дома, хотя ветер был почти противный, и, доехав до конца Васильевского острова, где строится новая галерная гавань, увидели еще недалеко впереди всю флотилию, которая ночь простояла в этой гавани на якоре и только недавно вышла в море. Яхта “Принцесса Елисавета” даже не снималась еще с якоря, когда мы подошли туда; но и она потом тронулась в путь. Около 7 часов мы прибыли в Кронслот и остановились на прежней своей квартире, в которой однако ж не было никакой мебели. Но командор Бредаль снабдил нас дюжиною стульев и необходимыми дровами.

4-го утром его высочество послал графа Бонде к императрице (которая с императором в первый раз занимала свой новый большой дворец) осведомиться о здоровье ее величества. Вскоре после того его высочество посетили вице-адмирал Сиверс и контр-адмирал Зандер, которые уверяли, что закладка нового укрепления последует не прежде, как послезавтра; но графу Бонде при дворе говорили, что она состоялась бы в этот день, если б погода была хороша. В четыре часа после обеда приезжал к герцогу камер-юнкер императрицы Шепелев с поклоном от ее величества.

5-го. Граф Бонде осматривал со мной расснащенный флот, и капитан Делап всюду водил нас, в особенности показывая нам самый большой из кораблей — “Фридрихштат”, на котором он служит лейтенантом. Теперь, когда этот корабль стоял пустой, он казался еще вдвое больше. Флот состоял из двадцати с лишком линейных кораблей, которые все, за исключением двух или трех, никак не старше 8 и 9 лет. Офицеры уверяли, что они так превосходно сделаны, как нигде в свете, и что такого корабля, как “Екатерина” (на котором в нынешнем году летом плавал император), если рассматривать его со [154] стороны устройства и красоты, даже нет ни в Англии, ни в других государствах. Мы осматривали еще в военной гавани длинный дом, в котором зимой все шлюпки, принадлежащие к флотилии, сушатся, а к лету вновь окрашиваются. В самой гавани со стороны С.-Петербурга воздвигают еще несколько новых бастионов, потому что до сих пор эта сторона была огорожена только прямым болверком.

6-го, в воскресенье, поутру, император с императрицею и со всеми вельможами был в церкви, а после того всем назначили собраться в 2 часа пополудни у князя Меншикова, чтоб оттуда отправиться на место закладки нового укрепления. Хотя его высочество намеревался в этот день держать свой обыкновенный пост, однако ж принужден был отложить его, не зная, будет ли при закладке какая-нибудь закуска или придется пить вино на тощий желудок; а потому пообедал вместе с нами и затем, часа в три, отправился с своею свитою к князю, куда вскоре после нас пожаловал и император; но императрица с теми немногими дамами, которые находились здесь при ней, приехала только около 5 часов. Между тем, так как дождь и сильная буря не утихали, отчего и самое место, назначенное под новое укрепление, было совершенно затоплено водою, то закладка и на сей раз не состоялась; нас стали даже уверять, что она вовсе будет отложена и что мы, если ветер переменится на попутный, на другой же день отплывем обратно в С.-Петербург, потому что императору через несколько дней предстояла поездка в Шлюссельбург по случаю приближения празднества, бывающего ежегодно в память покорения этого места. У князя мы видели как план большой башни, которую предположено устроить над главным каналом и под которой можно будет проходить кораблям на всех парусах, так и план доков и шлюзов, устраиваемых здесь для починки кораблей. Ему поручен главный надзор за этими постройками. Вскоре после приезда императрицы сели обедать, и все общество поместилось за одним столом в большой зале князя Меншикова, в которой только отделка плафона стоила 500 рублей и на позолоту употреблено 500 червонцев. Расписывал ее один очень искусный французский мастер. За столом император сидел в середине, имея с левой стороны императрицу и дам, а с правой его высочество, обоих принцев (Гессенских) и прочих кавалеров. Их величества были необыкновенно милостивы к нашему герцогу, и государыня объявила ему, что он избавляется от поездки в Шлюссельбург, куда и она не поедет.

7-го, поутру, князь Меншиков был у его высочества с визитом. После того повестили, чтоб после трех сигнальных пушечных выстрелов все отправлялись на место нового укрепления, которое решено-таки было заложить в этот день, потому что после перемены ветра вода сбежала оттуда и погода стала довольно хороша. В полдень его высочество со всею своею свитою обедал у командора [155] Бредаля. Карета, в которой поехала наша свита к его дому, сломалась тотчас после того, как в нее сели, и обед этот достался нам дорого, потому что мы принуждены были пройти версты две пешком по невыразимо грязной и скверной дороге. Но мало того — нам не удалось и поесть как следует: кушанья не успели еще подать на стол, как последовали уже, ко всеобщему удивлению, условленные три выстрела, которых все ждали только к трем часам; и так как мы услышали, что император поехал уже к месту закладки, то его высочество, не успев скушать и нескольких ложек супа, поспешил сесть с Измайловым в кабриолет командора Бредаля (другого экипажа под рукой не случилось) и отправиться вслед за его величеством. Свите своей, оставшейся преспокойно доедать обед, его высочество приказал сказать, чтоб все наши вещи немедленно перенесены были на суда, потому что в тот же день надобно будет возвратиться в С.-Петербург; вследствие чего мы тотчас по выходе из-за стола отправились в своей шлюпке домой. На не раз упомянутом мною месте закладки положили начало одному бастиону и опустили большой освященный духовенством камень, а вокруг него наложили кучу дерну, который должны были сносить туда и дамы. Новое укрепление, как говорят, будет состоять из многих бастионов, которые назначено протянуть во всю длину острова, от верхнего конца берега до нижнего, для защиты всего города и гавани со стороны Карелии; им же будет заключаться и большой новый канал, идущий из гавани внутрь острова и служащий для удобнейшего проведения больших кораблей, нуждающихся в починке, к докам, которые устроены с одной его стороны. Когда окончилась первоначальная закладка, сопровождавшаяся 21 пушечным выстрелом с форта Кронслота, не только новое укрепление, но и самый город получили название Кронштадта, тогда как прежде этот город назывался только или по имени форта Кронслота, или по имени острова, на котором находится (Т. е. Котлина.). Его высочество возвратился домой прежде других, потому что императрица узнала, что он еще трезв, и изъявила опасение, чтоб выпитое им вино как-нибудь не повредило ему. Напротив, Бонде, Плате, Негелейн и я получили приказание императора отправиться в дом князя Меншикова, где его величество сам встретил нас с большим серебряным бокалом в руках. Мне и Плате скоро удалось убраться оттуда, но Бонде и Негелейн приехали домой довольно пьяные.

8-го, в половине седьмого утром, тремя пушечными выстрелами подан был сигнал к отплытию в С.-Петербург, после чего император тотчас же уехал, а прочие, один за другим, также не замедлили собраться в путь. Мы лежали еще в постелях, когда последовал этот [156] сигнал, а потому отплыли не прежде половины девятого и воротились домой только около 2 часов. Проезжая мимо Адмиралтейства, мы увидели перед ним свою яхту, которую в этот день привели туда, чтоб поставить на штапель и вычинить. Старший корабельщик, Иван Михайлович (Головин), взял это дело на себя и обещал наилучшим образом исправить ее на счет императора. Так как вдовствующая царица была очень нездорова, то император поехал к ней в этот день и пробыл у нее более двух часов.

9-го, поутру, в половине седьмого, император в сопровождении множества буеров отправился водою в Шлюссельбург со многими генералами и другими знатными лицами, чтоб отпраздновать там на следующий день взятие этой крепости. Что касается до вдовствующей царицы, то мы узнали, что ей с часу на час становится хуже, а потому меня послали к ней в дом осведомиться о ее здоровье. Вслед за мною приехала туда и императрица, которую герцогиня (Мекленбургская) повела к умирающей царице; но мне не удалось ее видеть.

10-го мы веселились у себя дома.

11-го, в день покорения Шлюссельбурга, в крепости происходила пушечная пальба; больше же не было здесь ничего. Накануне вечером у Штамке его высочество должен был страшно спорить об одном пункте (?) с Бонде, Плате и Брюммером, почему в этот день, поутру, даже прислал графу письменный вызов по всей форме, в котором предоставлял ему выбор — шпаг или пистолетов. Тот струсил и письменно же извинялся сколько мог; но вечером принялся опять за то же.

12-го было рождение великого князя (Петра Алексеевича), которое назначили отпраздновать при дворе после обеда. Вскоре после нашего обеда приехал камер-юнкер Шепелев и пригласил его высочество к 5 часам в длинную галерею, при чем он извинялся от имени императрицы, что приглашение это не было сделано еще вчера, и говорил, что причиною тому была болезнь царицы и неизвестность, проживет ли больная до нынешнего дня. Сегодня поутру императрица опять навещала ее. Около 5 часов его высочество со всею своею свитою отправился в галерею, где мы нашли большое общество дам и всех оставшихся здесь (за отъездом императора) кавалеров, которые, равно как и все иностранные министры с женами, собрались туда по приглашению. Между последними находилась и приехавшая только вчера из Саксонии мадам Лефорт, хотя она после своего приезда и не представлялась еще императрице. Эта милая, хорошенькая и очень веселая женщина была уж раз как-то прежде в России. Мне сказали, что она француженка и дочь полковника. В 6 часов приехала императрица водою с обеими принцессами, великим князем и его сестрою, и его высочество встретил их у барки. Скоро после того все сели за стол. Накрыто здесь было три длинных стола. За [157] одним кушала императрица со всеми дамами и с маленьким великим князем, а за оба других поместились мужчины. Во время стола гвардии майор Ушаков, исправлявший должность маршала, провозгласил семь тостов, при которых с фрегата “Анна”, стоявшего прямо против галереи, всякий раз раздавалось 15 или 13 пушечных выстрелов. В 8 часов все встали из-за стола после того, как Ягужинский подошел к императрице и, по его собственному мнению, весьма искусно намекнул ей, что его высочеству очень хочется танцевать и что пора вставать. Как скоро столы и все прочее вынесли, начались танцы, продолжавшиеся, впрочем, только до 10 часов. В это время ее величество приказала подать вина и в заключение пригласила все общество выпить еще по большому стакану за здоровье императора, при чем с фрегата опять началась пальба. В 7 часов вечера флотилия, сопровождавшая императора в Шлюссельбург, возвратилась сюда, а сам его величество поехал с весьма небольшою свитою осматривать большой новый Ладожский канал, по устройству которого открылись, говорят, страшные злоупотребления.

13-го, поутру, капитан Бергер уведомил меня, что вдовствующая царица Прасковия Федоровна Салтыкова, супруга бывшего царя Ивана Алексеевича, единородного брата нынешнего императора, за полчаса перед тем тихо скончалась. Она еще в то же утро приказывала подать себе зеркало и смотрелась в него. Думают, что по случаю этой кончины наложен будет по крайней мере полугодичный траур. Комедия, которую собирались сегодня играть в присутствии всего двора во вновь построенном для труппы доме, вероятно не состоится.

14-го при дворе обедал граф Стенбок, который недавно, фехтуя с графом Веллингом, едва не лишился глаз. Его высочество осматривал комнаты в императорском зимнем дворце, которые вообще все очень малы, однако ж необыкновенно красивы и теплы; есть там также большая великолепная зала, но она еще не совсем готова. Комнаты великого князя довольно велики. Перед дверьми у него стоял на часах гренадер из его маленькой роты в полном вооружении, который по всем правилам отдал честь его высочеству. В этот день из летнего дома великого князя 20 или 30 человек этой роты перенесли уже туда знамена. Состоит она вся из маленьких мальчиков числом, как говорят, от тридцати до сорока. Двор и почти весь город были уже в трауре, но нам и иностранным министрам еще ничего не давали знать.

15-го. В этот день императорские принцессы вместе с великим князем и его сестрою переехали из летнего в зимний дворец; но императрица останется еще в летнем дворце до возвращения императора.

16-го, поутру, его высочество приказал объявить нам через гоф-фурьера Любке, чтоб мы по случаю кончины вдовствующей царицы [158] являлись ко двору в черном. Граф Бонде был послан к герцогине Мекленбургской и к принцессе Прасковий для выражения им соболезнования герцога об этой кончине. Его высочеству хотя еще ничего не объявляли о трауре, однако у нас (как я уже сказал) положено было наложить его с этого дня, а на следующий день герцог намеревался ехать сам в дом усопшей, чтоб лично выразить свое соболезнование. Плате принес известие, что император, которого вовсе не ждали так скоро, уже возвратился. Здесь сильно поговаривают о войне с турками, о которой толкуют и в ведомостях; но для нас она так же нежелательна, как и персидская, даже еще гораздо более. Персидский посол, как говорили, выехал отсюда уже дней за 6 или за 7.

17-го его высочество был с изъявлением соболезнования у герцогини Мекленбургской, которая рассказывала ему, что покойная царица, умирая, поручала ее, герцогиню, и теперь больную сестру ее Прасковию материнскому попечению императрицы. В этот день его высочество отправил запас вина вперед в Москву, куда до зимы еще можно было препроводить его без всякого опасения.

18-го. Наш г. Плате рассказывал вечером, что минуты за две едва не был задавлен возвратившимся вчера императором, который наехал на него, скача во весь дух в своем парном кабриолете с двумя передовыми по направлению к летнему дворцу. При экипаже его не было никакого фонаря. Мы узнали еще, что его величество осматривал вчера яхту нашего герцога, которую в галерной верфи поставили уже на штапель, и при этом случае будто бы отдал такое приказание: что если две трети ее дерева еще хороши, а только одна требует обновления, то приступить к самой тщательной починке; если же одна только треть хороша, а две плохи, то сделать для его высочества совершенно новую яхту такой величины и такого устройства, каких пожелает сам герцог.

19-го. Часов в 9 утра поручик Румянцев приехал ко двору и только теперь от имени герцогини Мекленбургской и принцессы Прасковий известил о кончине царицы, так как его высочество был уже у них с изъявлением своего соболезнования.

20-го. У нас был один из здешних капитанов по фамилии Мишевский (Mischesky), который стоял на том, что будущим летом будет война с Турцией, потому что почти вся армия собирается в поход под Азов, где в настоящее время, как говорят, действительно сосредоточено до 60 000 турок. Сюда, в С.-Петербург, назначено 8 батальонов пехоты и 3 полка кавалерии, из которых первые идут из Лифляндии, а последние из Украины. Думают поэтому, что находящиеся здесь полки, как скоро их сменят другие, немедленно отправятся в Азов, тем более что им предписано уже быть готовыми к выступлению. [159]

21-го. Тотчас после обеда к его высочеству приехал в качестве маршала погребения гвардии майор Румянцев с просьбою от имени герцогини и принцессы Прасковий пожаловать на другой день к 12 часам на похороны царицы, которую перевезут водою в Александро-Невский монастырь, но там оставят только до времени окончательного устройства в крепости императорского склепа. Он уверял, что траур продолжится не более шести недель. Так как г. Румянцев через несколько дней также отправляется под Азов, то это еще более заставляет нас думать, что с турками что-нибудь да не ладно. Рассказывают еще за верное, что император по первому же зимнему пути собирается ехать в Москву, а зимний путь, кажется, не заставит себя долго ждать, потому что начало уже очень сильно морозить. В этот день утром из Швеции прибыл русский курьер, у которого были письма и к его высочеству. В них извещалось, что Государственные Сословия, по предложению его величества императора российского, в настоящее время действительно намерены приступить к рассмотрению вопроса о наследовании его высочеством шведской короны. Так как г. Остерман сказал Штамке, что императору будет приятно, если герцог приедет посмотреть умершую царицу на парадной постели, то его высочество поехал туда. На мосту мы нашли мекленбургского Остермана, который проводил его высочество до самого дома. Еще далеко от последнего он был встречен обоими первыми маршалами погребения, а именно генералом Алларом и генерал-лейтенантом Ласси, которые провели нас в большую залу, где царица стояла в открытом гробу на катафалке (Castrum doloris), устроенном как парадная постель. Над нею возвышался большой балдахин из фиолетового бархата, украшенный галунами и бахромою, а над гробом, на той части балдахина, которая спускалась в головах, вышит был золотом двуглавый орел на фоне, состоящем как бы из горностаевого меха. На внутренней ее стороне стоял вышитый же именной шифр покойной с императорскою короною, скипетром и державою наверху. С правой стороны на красной бархатной подушке лежала царская корона, украшенная довольно богато драгоценными камнями и сделанная, сколько позволила краткость времени, довольно изящно. Возле нее стояло желтое государственное знамя. Говорили, что тут же будут положены также скипетр и Держава; но они не были еще готовы. Все украшения проектировал граф Санти, состоявший прежде при Гессен-Гомбургских принцах, а все остальное устраивалось по распоряжению генералов Аллара и Ласси. Гроб, стоявший на возвышении о нескольких ступенях, обит был фиолетовым бархатом и широким галуном, а крыша его сверху имела еще крест из белой обьяри. Из такой же обьяри были и платье на царице и покров, спускавшийся с гроба вниз до самого катафалка, который также обтянут был бархатом. По обеим сторонам [160] гроба стояло 12 больших зажженных свечей из белого воска; но кроме того комната была украшена еще тремя люстрами и многими стенными подсвечниками, в которых во всех горели свечи из белого же воску. Позади 12 больших свечей стояли 12 капитанов в черных кафтанах, длинных мантиях и с черным флером на шляпах. Они охраняли тело и все имели в руках нечто вроде вызолоченных алебард, на которые также навязаны были длинные концы черного флера вместе с изображениями имени и герба покойной царицы, написанными на маленьких щитах. Даже гренадеры, стоявшие у дверей вне залы, имели на ружьях длинный черный флер, спускавшийся от штыков. В головах покойницы с обеих сторон стояли два священнослужителя, которые попеременно пели, производя очень жалобную музыку. Наконец, вся комната была кругом обита черной байкой, а на верху стен, по карнизу, шла фалбола, собранная из белого и черного флера, которая делала хороший эффект. Кроме того, комната эта украшалась разными аллегориями. Осмотрев все это в сообществе со многими другими и побыв тут несколько времени, его высочество приказал узнать через капитана Бергера, нельзя ли видеть герцогиню и принцессу; но обе велели сказать, что они не одеты и потому не могут принять его; да и императрица была у них в это время.

22-го мы молитву отслушали в половине одиннадцатого и тотчас после того сели обедать, потому что на похороны царицы нас приглашали к 12 часам. Его высочество кушал один в своей комнате и еще до обеда потешался над бароном Штремфельдом, который только в это утро возвратился из Лифляндии и немедленно явился ко двору. Так как он уезжал без позволения герцога, то его высочество приказал его для виду посадить под арест. Около часа пополудни его высочество отправился со всеми нами в дом покойной царицы, куда мы поехали на барке, потому что процессия назначалась водою. Мы нашли все в том же виде, как и вчера, кроме только еще двенадцати офицеров или поручиков, державших большие белые восковые свечи, к которым привязаны были раскрашенные щиты с изображением императорского герба, и стоявших позади офицеров с алебардами. Ни скипетра, ни державы не было возле гроба, хотя вчера и говорили, что они также будут там положены. Генерал Аллар провел герцога в комнату, куда собиралась вся знать; но там кроме Гессенских принцев мы нашли еще не многих. Как скоро его высочество сел, Измайлов (который с 7 другими офицерами исправлял должность шафера погребения) попросил у него шляпу и шпагу, чтоб навязать на них черный флер. Мантий не раздавали здесь никому, кроме лиц, имевших в церемонии какую-нибудь должность; для всех не было возможности добыть их. Нам, прочим, также навязан был флер на шляпы и шпаги. Узнав тотчас по приезде нашем от [161] генерала Аллара, что император только за полчаса повелел сопровождать тело сухим путем и пешком, хотя все уже приготовлено было для поезда водою, его высочество послал домой камер-пажа Геклау с приказанием, чтоб к нам немедленно ехали две кареты в шесть лошадей каждая и чтоб по крайней мере для кучера, форейтора и двух лакеев к герцогскому экипажу добыта была черная одежда, что все скоро и было исполнено. Император с своим семейством приехал не прежде 3 часов. Только у него самого и у денщика его Татищева (близкого родственника царицы) были на рукавах плерезы. (За несколько дней перед тем почти все слуги вдовствующей царицы, даже повар герцогини, нашили себе плерезы; но генерал Аллар, увидев это, скоро велел им спороть их, потому что они подобают только траурным и родственникам). Тотчас по приезде императора шаферы начали разносить глинтвейн, а вскоре после того его величество со всеми знатными особами пошел в большую залу, где стояло тело и где собралось все здешнее духовенство в полном облачении со всеми певчими императора и императрицы. Они начали петь, кадить и молиться, и когда императрица с закрытым лицом и в глубоком трауре вошла в сопровождении обеих принцесс (которые были в обыкновенном трауре) и некоторых дам, архиепископ Новгородский, одетый в свое великолепное архипастырское облачение, подал сперва ее величеству, потом каждой из императорских принцесс по зажженной восковой свече, при чем благословлял их крестом, а они за то целовали ему руку. Свечи они держали во время панихиды, продолжавшейся с четверть часа. По окончании ее началась процессия. Было около 4 часов, когда тело вынесли из дому, и тут несколько пущенных ракет подали сигнал, по которому должен был начаться звон во все колокола (стрельбы, или пальбы из пушек, вовсе не было). Процессия двигалась в следующем порядке. Шествие открывал поручик гвардии с 15 или 18 унтер-офицерами, имевшими длинный флер на своих тесаках, которые они держали на плечах. За ними шел первый маршал, Румянцев, с своим маршальским жезлом, в сопровождении всех гражданских и военных чиновников, не имевших в церемонии особых должностей. Они шли по три и по четыре в ряд по чинам, а именно младшие впереди, старшие позади, ближе к телу. Затем должны были идти иностранные министры; но из них, во избежание споров о местах, не явился никто, кроме голландского резидента, который шел вместе с нами; однако ж и он скоро воротился и уехал домой. Австрийский секретарь посольства приезжал в дом, но скоро также сказался больным и уехал еще прежде, нежели мы вышли оттуда. За отсутствием иностранных министров вслед за гражданскими и военными чинами шел его высочество между обоими Гессен-Гомбургскими принцами, тотчас позади двух генерал-лейтенантов, Ягужинского и Миниха, и двух [162] вице-адмиралов, Сиверса и Гордона, имеющих генерал-лейтенантские чины. Все четверо они были последними в группе вышеупомянутых военных и гражданских чиновников. Позади его высочества шла вся его свита. За нами следовали все певчие, а за ними шло духовенство в своем церковном облачении и по старшинству; епископы и архиепископы в своих великолепных круглых митрах и с посохами в руках были последними. Все они держали белые восковые свечи. После духовенства шел другой маршал, Мамонов, также с маршальским жезлом. За ним сенатор граф Матвеев на красной бархатной подушке нес царскую корону. Прочих регалий вовсе не несли; не было даже и желтого государственного знамени, которое в комнате однако ж стояло и для несения которого был уже назначен полковник. Затем шли двенадцать полковников в качестве носильщиков (Leichentraeger), вслед за которыми везли тело на открытой обтянутой черным колеснице, на которой оно стояло очень высоко для большего парада. Описанный уже мною гроб покрыт был очень большим бархатным, обшитым серебряными галунами покровом, который спускался до самой земли. Колесницу везли б больших лошадей, с головы до ног завешанных черными байковыми попонами и ведомых под уздцы. Над гробом 6 майоров несли фиолетовый бархатный балдахин с серебряными галунами и шитьем. Кроме того, по обеим сторонам тела шли еще 12 капитанов с своими позолоченными алебардами, обвитыми длинным флером, и 12 поручиков с упомянутыми выше большими белыми восковыми свечами. Непосредственно за гробом шел первый главный маршал, Аллар, с своим большим жезлом, а затем следовал в качестве траурного (Trauermann) император, которого вели великий адмирал Апраксин и князь Меншиков; позади их шли еще некоторые лица. После того шел другой главный маршал, именно генерал-лейтенант Ласси, за которым следовали дамы: сперва герцогиня Мекленбургская в глубочайшем трауре и с совершенно закрытым лицом; ее вели под руки обер-полицеймейстер и гвардии майор Ушаков, а шлейф ее несли четыре прапорщика гвардии; потом принцесса Прасковия, также в глубочайшем трауре; ее вели контр-адмирал Сенявин и генерал-адъютант Нарышкин, а шлейф несли четыре молодых дворянина и унтер-офицера гвардии. За ними шли еще две незнакомые мне дамы с закрытыми лицами и потом уж императрица, которую вели сенатор Толстой и новый сенатор Долгорукий. Шлейф ее несли два камер-юнкера. Она также была в глубоком трауре и с закрытым лицом. Ее величество сопровождали все прочие дамы в глубоком трауре и с закрытыми лицами. Начиная от колесницы до самого конца процессии шли один за другим человек сорок унтер-офицеров гвардии, и процессия как открывалась, так и заключалась опять поручиком с 18 или 20 унтер-офицерами. От начала ее до конца по обеим [163] сторонам шли, очень близко один от другого, солдаты с зажженными факелами, и их было человек с лишком сто. В этом порядке вся процессия подвигалась пешком от дома покойной царицы до Александро-Невского монастыря, до которого оттуда более трех верст или половины немецкой мили. Принцесса Прасковия, чувствуя большую слабость, не могла долго идти, а потому еще недалеко от дома села уж в свою карету, которая ехала позади; но герцогиня прошла довольно много и когда наконец также села в карету, императрица и все дамы тотчас же последовали ее примеру и сели в свои кареты, следовавшие за процессией. Между тем мужчины должны были всю дорогу идти пешком, при чем мы не только страшно мерзли (потому что подвигались вперед очень медленно и часто останавливаясь), но и немало страдали от самой дороги, которая, всегда очень грязная, в последнее время сильно обледенела. Надобно было принимать всевозможные предосторожности, чтоб не упасть. Младшая принцесса с маленьким великим князем и старшие императорские принцессы сидели все время в каретах. В 6 часов мы достигли наконец до монастыря после шествия, продолжавшегося с лишком два часа. Процессия была встречена перед монастырем всеми его монахами и духовенством, перед которыми несли на высоких шестах две иконы. На монастырском дворе тело сняли с колесницы, и полковники торжественно внесли его в церковь. Все факельщики выстроились в ряды на этом дворе, а унтер-офицеры стали перед церковью. Гроб поставлен был против алтаря на возвышении о 4 или 5 ступенях, после чего полковники опять сняли с него крышку. Затем духовенство приступило к обыкновенной похоронной церемонии с пением, каждением и молитвами, а по прошествии некоторого времени удалилось в царские двери. После того между алтарем и покойницей поставлен был небольшой налой, к которому подошел один молодой священнослужитель и начал говорить похоронную проповедь, продолжавшуюся почти целый час. По окончании ее духовенство вышло опять из царских дверей, и тут архиепископ Новгородский прочел отпущение (den Pasz), которое потом положил в гроб, но не в руку усопшей, как это обыкновенно делается. В заключение все духовные подошли к гробу и один за другим целовали руку покойницы; за ними обе огорченные принцессы взведены были на возвышение и в последний раз целовали руку своей матери. Они громко рыдали. После них подошла императрица и поцеловала покойную в рот. За нею подходили все дамы, а потом все мужчины, не исключая даже и певчих, и целовали умершей руку. После всех поцеловал ее император. Тогда, по непременному желанию покойной царицы, ей положен был на лицо портрет ее супруга, зашитый в белую обьярь, и гроб накрыли крышкою. Его снова поставили на носилки и отнесли с церемониею в часовню, которая хотя и готова уже в [164] новом здании монастыря, но еще не освящена. Там перед алтарем его опустили в могилу. Из монастыря все присутствовавшие, уже без всякой процессии, отправились опять в дом покойной, куда были приглашены на обед. Император встал из-за стола уже в 11 часов и простился с герцогиней и принцессой Прасковией; после чего и его высочество последовал его примеру.

23-го. Брокдорфу и Шульцу было объявлено через камеррата Негелейна, что его высочество теперь не может принять их в свою службу; но первому обещано рекомендательное письмо, если он пожелает вступить в другую службу. Он казался довольным, но господин майор Шульц вовсе нет. Однако ж его высочество ничем ему не обязан, да и никто не просил его приезжать сюда.

24-го капитан Зегебарт, уже давно не встающий с постели по причине изнурительной болезни, присылал ко мне с просьбою постараться как-нибудь, чтоб ему дано было еще немного денег, потому что 20 рублей, данные ему его высочеством на путешествие, он все истратил на лечение от своего тяжкого недуга и кроме того даже должен был заложить многие из своих вещей; но я отослал его человека к г. фон Плате. Генерал Ягужинский третьего дня сказал г. фон Брюммеру, что с одним из хороших своих приятелей собирается нынче в полдень навестить его высочество, чтоб хорошенько напиться. Он приехал с генерал-майором Румянцевым, и попойка была страшная.

25-го, поутру, молодой фон Брокдорф простился со мною, потому что собирался через несколько дней ехать морем опять в Голштинию. Его высочество читал мне трактат, заключенный 12 сентября между здешним двором и недавно уехавшим отсюда персидским послом Измаил-Беком. С русской стороны он подписан великим канцлером Головкиным, тайным советником Остерманом и канцелярии советником Степановым и снабжен большою государственною печатью, с персидской же скреплен только печатью посла, который, впрочем, кроме того подтвердил его своею клятвою.

26-го. Г. фон Альфельд, который уже несколько дней просил позволения поговорить с герцогом наедине, сегодня перед обедом был допущен к его высочеству. Он очень желал отправиться на некоторое время в Голштинию, но это, как я заметил вчера из слов герцога, едва ли легко состоится по причине известных обстоятельств (?). Вечером его высочество с Плате, Брюммером, Тихом и со мною пошел к г-ну фон Штамке, у которого мы уже давно не были: его высочество на прошлой неделе объявил, что в продолжение 8 дней не будет входить к нему в дом, потому что он принес какое-то известие, которое очень не понравилось. Поутру был у меня капитан Дитрихсен, который сообщил мне список всех старых офицеров, состоящих до сих пор в действительной службе его высочества и получающих в Голштинии пенсионы. Всех их 71, но на пенсии только 65. [165]

27-го. В этот день после обеда устроено было катанье на буерах, которое продолжалось еще и в вечерние сумерки. Оно, вероятно, будет последним. Император, говорят, произведен был в капитаны флотилии буеров. Из нашей свиты никто не участвовал в этой поездке, потому что герцог чувствовал себя не совсем здоровым, да и не на чем было: наш торншхоут уже за несколько дней отослали на штапель, на котором он должен простоять всю зиму.

28-го у его высочества обедал граф Стенбок, который давно уже у нас не был. Его дело в Сенате со дня его приезда нисколько не подвинулось вперед, потому что Сенат не имел еще времени заняться лифляндскими делами. После обеда его высочество ездил с Бонде в первый раз в открытых санях, а я должен был следовать за ними в других. Так как установилась уже прекрасная санная дорога, то мы довольно долго катались по городу, прежде нежели возвратились домой. Морозы продолжают стоять такие, что река, вероятно, скоро станет, что в это время было бы делом необыкновенным.

29-го, около полудня, капитан Дитрихсен и молодой Брокдорф отправились в Кронслот, куда уже за несколько дней отплыл корабль. Они не могли ранее получить своих паспортов из государственной канцелярии (Reichscanzeley, как называет Берхгольц, вероятно, Коллегию иностранных дел.).

30-го. Так как в этот день, около полудня, привели сюда слона, присланного из Персии, и мы узнали, что его повели к дому императора, чтоб показать императорской фамилии, то его высочество отправился с Бонде и Тихом к зимнему дворцу; но животное в это время возвращалось уже назад. Слона этого привезли сюда из Шлюссельбурга водою. Ему седьмой год, и он далеко не так велик, как тот, которого я видел здесь в 1713 году; у него даже не было еще обоих больших зубов.

Я посетил герцогиню Мекленбургскую, которой сегодня пошел 32-й год. Она была очень весела, потому что получила некоторую надежду, что дела герцога Мекленбургского устроятся еще лучше, чем ожидали в последнее время: в Данциге находятся теперь два уполномоченных, один от императорского (австрийского), другой от английского двора, которые ведут с ним переговоры по его делам. Недавно приехавший сюда мекленбургский курьер был вчера императором обратно отправлен к герцогу. Я узнал еще от герцогини, что генерал-лейтенант Ягужинский теперь действительно сговорен с девицею Головкиной и что они обменялись уже кольцами. В этот же день молодой Рейц был отпущен его высочеством с назначением в кавалерийские вахмистры и получил на дорогу несколько денег. Осенний лед в реке уже начинает идти и, как говорят, на нижнем [166] конце проспекта даже совсем окреп. Мне рассказывали, что поутру на дворе императорского дома кого-то пытали и что в нашем соседстве сидят под арестом многие знатные лица, которые привезены сюда из провинций. Их ежедневно водят в цепях в присутствие Сената. Говорят однако ж, что некоторые из них, несмотря на оковы, все еще сохраняют при себе шпаги.

31-го. Поутру некоторые из нас ходили взглянуть на слона, которого мы прежде не успели рассмотреть хорошенько. Он помещен в доме, устроенном для прежнего слона, и там прикован цепью за одну ногу, но очень смирен и ручен. Хоботом своим он брал у нас из рук белый хлеб и тут же съедал его, также очень охотно играл с приставленными к нему людьми, из которых одного несколько раз поднимал хоботом высоко от земли. Животное это самец, и уд у него точно такой же, как у лошади, только гораздо больше. Вечером к его высочеству приезжал прощаться гвардии майор Румянцев, который в тот же день отправлялся в Астрахань; но жена его, беременная в последнем периоде, остается здесь.

Ноябрь

1-го. Императрица в этот день опять прислала его высочеству в подарок три арбуза.

2-го, поутру, началась оттепель, которая продолжалась во весь день, при чем даже шел и дождь. Поэтому надобно думать, что весь снег сойдет и зима еще не установится. Купцы и мореходы от души этого желают, чтоб иметь еще возможность выйти с своими кораблями в море и избежать необходимости зимовать в Кронслоте.

3-го. После обеда император устроил небольшое катанье на буерах, но из нас никто в нем не участвовал, потому что мы не имели более парусного судна.

4-го. Так как в этот день были именины римского императора и секретарь посольства Гогенгольцер угощал у себя всех иностранных министров, то его высочество после обеда также решился туда ехать. Он нашел еще там только Мардефельда, Цедеркрейца, Лефорта и голландского резидента; другие, сильно подпившие, уже уехали домой. Несмотря на то, его высочество и Мардефельд не уезжали до 9 часов. Пьянство было страшное, и все кубки наполнялись хорошим венгерским вином. В промежутках хозяйка дома угощала гостей кофе и чаем. Оттепель прекратилась, и начало опять морозить.

5-го. Вечером за столом барон Штремфельд показывал нам указ Сената, которым эстляндскому дворянству предоставлялось право в течение 10 лет выплачивать не капиталы, а одни только проценты, потому что иначе поместья его вследствие множества долгов очень скоро перешли бы во владение городов и купцов и оно должно было бы совершенно разориться. [167]

6-го, поутру, датский посланник Вестфален имел у герцога аудиенцию и передал его высочеству письмо от короля, которое извещало, что нынешняя королева разрешилась от бремени принцессою, при чем сказал предварительно длинную речь; потом он слушал у нас молитву и остался у его высочества обедать. Придворный проповедник по приказанию герцога должен был многое выпустить из обыкновенной нашей молитвы. В этот день праздновалось рождение князя Меншикова, которому исполнилось 50 лет; но его высочеству не присылали никакого приглашения. Император и императорские принцессы были у князя после обеда, но императрица, чувствующая себя, как говорят, не совсем здоровой, вовсе туда не приезжала.

7-го. Так как его королевскому высочеству на следующий день по случаю именин римской императрицы Елизаветы хотелось иметь к обеду гостей, то он приказал разослать приглашения. С нынешней почтой отправлен был в Москву приказ, который наверно не понравится, именно, чтоб тотчас по получении предписанного полковник Лорх, подполковник Мейерзее, капитан Шульц и ротмистр фон дер Ильм отправились сюда и как можно менее мешкали в пути. Оставаться же в Москве и смотреть покамест за всем должен был капитан Бассевич. Около 4 часов его королевское высочество поехал в карете к князю Меншикову, который живет теперь по сю сторону реки, и был там принят необыкновенно приветливо. Оттуда он, незваный, поехал к принцам Гессен-Гомбургским, которые давали императору и его министрам ужин и фейерверк, приготовленный, как они уверяли, вполне ими самими.

8-го. В прошедшую ночь ветер свирепствовал страшно, и вода около 3 часов поднялась так высоко, что в большей части каналов выступила из берегов и стояла еще на целый фут выше, чем во время последней сильной бури, которую мы имели в бытность нашу в Кронштадте. Наводнение причинило много беспокойства и значительные убытки. Наши приглашенные гости съехались в первом часу, и во время обеда его высочество был приглашен на послезавтра на бракосочетание генерал-прокурора Ягужинского с девицею Головкиной. Как герцога, так и иностранных министров просили приехать в цветном платье, но без золота и серебра. Мне рассказывали, что за несколько дней депутатов от казаков, приехавших просить императора о позволении им по-прежнему избирать гетмана из среды своей, неожиданно схватили и посадили в крепость, потому что его величеству угодно самому назначить к ним гетмана из их соотечественников, но без всякого с их стороны возражения.

9-го. Река и каналы нынче совершенно очистились от льда, и капитан Бенц перед обедом отправился отсюда на шлюпке в Кронштадт. В нынешнем году, как император сам говорил третьего дня вечером, здесь кораблей в приходе было 377. [168]

10-го, после обеда, его высочество в карете шестерней поехал на свадьбу императорского фаворита, Ягужинского, которого русские обыкновенно называют Павлом Ивановичем. В комнате жениха герцог нашел уже императора и большое общество знатнейших вельмож; другая комната, рядом, была также наполнена офицерами и кавалерами, потому что на эту свадьбу созвали почти весь Петербург. Дамы собрались у невесты, в доме молодого князя Трубецкого, куда около 4 часов отправились в сопровождении маршала и всех шаферов три кареты в шесть лошадей, чтоб везти невесту в церковь. В 4 часа жених также поехал в церковь в одной карете с его высочеством; но император отправился вперед в своем кабриолете. Большая часть гостей оставалась в доме, куда императрица прямо приехала с принцессами и придворными дамами. В 6 часов император привез туда из церкви жениха, невесту и всех сопровождавших их вельмож на своей яхте, которою сам управлял. Свадебные церемонии не отличались ничем от описанных мною прежде. Столов хотя было накрыто на 150 человек, однако ж многим из гостей недостало за ними места. Часов в восемь император, заметив, что нашему герцогу лучше хотелось бы танцевать, чем сидеть так долго, сказал маршалу свадьбы, майору Юсупову, что пора вставать из-за стола. Около 11 часов императорские принцессы уехали, и вслед за тем начался прощальный танец для сопровождения невесты в спальню, где стоял большой стол со сластями, за которым жениха, по обыкновению, поили допьяна, и споили бы окончательно, если б императрица не твердила постоянно, что пора разъезжаться по домам, и если б не было уже почти 12 часов.

11-го получено было из Швеции известие, что Сейм хотя и окончился, но осталась еще комиссия Государственных Сословий, которая будет продолжать свои заседания. Так как его высочество также получил в этот день хорошие известия из Швеции, то он за столом у молодых начал говорить о том с императором, который после обеда повел его к г. Остерману для более подробных объяснений. Герцог просил государя обратить милостивое внимание и на здешние его дела, что и было ему обещано. После того его высочество с последними словами вышел поскорее из комнаты. Император начал тому смеяться и несколько раз очень милостиво потрепал его по плечу.

12-го у его высочества обедал барон Строганов, с которым я разговорился о кораблях, строящихся на Ладожском озере из елового дерева. Он уверял меня, что здесь есть один русский купец, который не только посылает их в Ревель, Нарву, Выборг и Стокгольм, но один из них в нынешнем году отправил с товарами во Францию и вообще уж много денег употребил на постройку еловых судов. Император, говорят, его очень любит и дал ему большие привилегии, чтоб приохотить и других русских купцов торговать за границей прямо от себя, без посредства иноземного купечества. [169]

13-го получено было из Кронштадта известие, что хозяева большей части кораблей ищут там для себя зимних квартир, потому что не надеются уйти в нынешнем году. Многие корабли, пытавшиеся выйти в море и проплывшие уже далеко, вернулись опять назад.

14-го и 15-го не случилось ничего замечательного; но

16-го мы узнали, что дня за два здесь отведены были в крепость 12 казацких полковников, которые частью приехали сюда сами собой по своим делам, частью же были вызваны. Некоторые думают, что им плохо придется, потому что император, как полагают, намерен назначить их на место русских полковников.

17-го. В прошедшую ночь Нева, по которой лед несколько дней шел очень сильно, замерзла, так что в этот день, около вечера, многие из жителей в разных местах хотели переходить через нее; но их не пускали.

18-го, поутру, пришли из Швеции вдруг две почты, и я получил очень любезное письмо от тайной советницы Бассевич. Мне почти кажется, что мы эту зиму не будем иметь еще удовольствия видеть здесь тайного советника. Пришло также известие, что король шведский некоторое время все хворал и был очень слаб. С этой почтой прислано было сюда и постановление Сейма, обнародованное на шведском языке. Сословия, как говорят, определили его королевскому высочеству, нашему герцогу, ежегодную добавочную пенсию в 72 000 талеров серебряною монетою или 24 000 банковых рейхсталеров, из которых однако ж ничего не будет получаться из Швеции. Его высочество еще сомневается, чтоб этого ему было достаточно на уплату всех пенсий в Швеции.

19-го. Когда большая дорога через лед была проведена, расчищена и с обеих сторон обсажена деревьями, в 11 часов утра одним пушечным выстрелом возвестили, что теперь предоставляется всем и каждому свобода ездить по льду. Император, по обыкновению, и в этот раз проехал по нему первым.

20-го не случилось ничего особенного, но

21-го по приказанию герцога у Брюммера была репетиция концерта, который его высочество собирался дать императрице в день ее тезоименитства.

22-го, поутру, к нам приезжал архиепископ Новгородский, архимандрит Александро-Невского монастыря, чтоб пригласить его высочество в этот монастырь к обеду на следующий день, в который приходится праздник св. Александра.

23-го. В 11 часов архиепископ, по обещанию своему, прислал уведомить, что пора ехать, после чего его высочество тотчас же собрался и отправился в монастырь. По приезде туда он был встречен архиепископом у входных дверей и нашел в зале большое общество, сидевшее уже за столом. Вся здешняя знать была налицо, но [170] император, который чувствовал себя нездоровым и уж целую неделю не выходил из комнаты, прислал еще накануне сказать, что он не будет, а князь Меншиков по окончании богослужения уехал домой, потому что был в этот день именинник и вечером ждал к себе гостей. Вскоре после герцога приехали и Гессенские принцы; других же иностранцев, кроме их, его высочества и генерала Аллара, никого не было. За обедом провозглашали много тостов, сопровождавшихся всякий раз пушечною пальбою, и все по предложению самого архиепископа. За столом он показывал также план всего этого нового монастыря, гравированный на меди, на котором можно было видеть и окрестные места. Некоторые изъявили сильное желание иметь этот план, но архиепископ извинился тем, что император сам намерен раздать его вельможам, и потому приказал покамест не выдавать никому ни одного экземпляра. Столы два раза уставлялись все дорогими рыбными блюдами, и при этом подавались лучшие вина, какие здесь только можно найти. После обеда архиепископ пригласил его высочество и все общество в новый монастырь, где мы должны были бы обедать в прекрасной большой трапезнице монахов и присутствовать при освящении готовой часовни, если бы приехал император. Когда гости шли за архиепископом и поравнялись с пушками, из последних в честь его высочества начали палить, что опять повторилось, когда он уезжал из монастыря. После осмотра новой часовни, которая очень красива, архиепископ провел нас через большую великолепную столовую (где стояла и пела толпа монахов и монастырских певчих) в несколько хорошеньких смежных комнат, в которых всех перед отъездом заставил выпить еще по нескольку стаканов вина. Из монастыря все общество отправилось к князю Меншикову, чтоб поздравить его с днем именин; но его высочество поехал домой и там ждал приказания императрицы насчет того, прийти ли ему с музыкою вечером или на другой день рано утром. Г. Ягужинский велел просить, чтоб музыка была готова к 9 часам и шла, когда он даст знак. Посланный его явился в половине десятого, и тогда его высочество в сопровождении принцев Гессенских, приехавших без зова, и всех своих кавалеров, отправился с оркестром, состоявшим из 20 человек, в дом императора, где на дворе, перед окнами императрицы, поставлены были принесенные солдатами столы и клавесин и вокруг них размещены 24 служителя в герцогской ливрее, которые держали зажженные восковые факелы. Начавшаяся затем музыка состояла из нескольких прекрасных и сильных концертов. По окончании ее Ягужинский повел его высочество к императрице, куда и мы за ним последовали. У ее величества были обе принцессы, генеральша Ягужинская и другие придворные дамы. Она приняла герцога необыкновенно приветливо и благодарила его за музыку. Старшая императорская принцесса с [171] невыразимою любезностью поднесла его высочеству, обоим принцам и всем нам по стакану вина. Когда начали ходить по рукам большие кубки, его высочество велел привести со двора музыку, и она опять должна была играть на улице перед окнами той комнаты, в которой мы находились. Государыня, узнав об этом, подошла к окну, чтоб послушать ее; но ветер был так силен, что нельзя было расслышать ни одного звука, и мне кажется, что ее величеству и в первый раз удалось услышать не больше. Между тем она все же видела добрую волю его высочества. Еще до начала вторичной музыки в комнату к нам приходил на минуту император в синем шелковом халате на меху и белом ночном колпаке, потому что все еще был не совсем здоров. По окончании и этой музыки его высочество простился с императрицей и с императорскими принцессами. Вечером по случаю Александрова дня весь город бы иллюминован.

24-го, в день тезоименитства ее величества императрицы, было обыкновенное торжество, сопровождавшееся по окончании Божественной литургии пушечной пальбою в крепости. Вечером в зимнем дворце императора, в новом кавалерском зале, происходил большой пир, заключившийся прекрасным фейерверком, который устроили на льду и который был зажжен слетевшим из императорской залы ангелом с ракетой. Кроме многих прекрасных ракет, огненных колес и тому подобного, в состав этого фейерверка входил девиз из белого и голубого огня, представлявший высокую колонну с императорскою короною наверху и по сторонам ее две пирамиды, увитые лавровыми ветвями. В промежутках обеих пирамид горели буквы: V.C.I.R., т. е. Vivat Catharina Imperatrix Russorum, намекавшие на будущее коронование императрицы в Москве. В то же время раздавали и напечатанное о том объявление на русском языке, которое разрешено уже пустить в продажу.

25-го. Так как в этот день пришла из Швеции почта, с которою его высочество получил не совсем приятные известия, то он был вовсе не в духе. Между тем эта же почта подала нам надежду, может быть, очень скоро опять увидеть здесь тайного советника Бассевича. После обеда ко двору явились три господина, недавно только оставившие Швецию и прибывшие сюда в этот день, а именно один капитан по фамилии Ротгоф, которого выписали в шталмейстеры императрицы, молодой кавалер — Адлерфельд, вступающий в службу нашего герцога, и один поручик по фамилии Геллер, которому поручено в Швеции о чем-то здесь хлопотать. Но всех их просили прийти на другой день, потому что его королевское высочество собирался ехать со двора.

26-го, около полудня, ко двору, кроме вышеупомянутых господ, приехали еще граф Меллин с своим пасынком, г-ном Будденброком, молодой Апраксин, капитан-лейтенант Вильстер, капитан Бринкманн и старый генерал Аллар. Вечером его королевское высочество [172] ужинал у принцев Гессен-Гомбургских и после того осматривал их токарные станки. Принцы пускали также несколько ракет, сделанных ими самими.

27-го. Полковник Лорх только вчера приехал сюда из Москвы. У его королевского высочества обедал г. Остерман. После, но когда они сидели еще за столом, ко двору приехали также гг. Ягужинский и Бибиков.

28-го. Его королевское высочество ездил опять смотреть комедию, которую давали вчера в первый раз; но императорского двора там не было.

29-го камеррат Фик, граф Вахтмейстер и генерал-лейтенант Вансгерсгейм получили известие о предстоящем признании за его королевским высочеством права на наследование шведского престола. Желательно, чтоб известие это было не без основания.

30-го, в день св. Андрея, его высочество рано утром получил от императора приглашение приехать ко двору на назначенное там празднество. Тотчас по прибытии его в большую залу туда пришла императрица и также села за кавалерский стол (накрытый на двадцать приборов). Она поместилась возле государя с левой стороны, а его высочество с правой. Пили на сей раз вовсе не много, и так как его величество все еще не совсем оправился и потому не хотел участвовать в обычных поездках к орденским кавалерам, то мы, когда он удалился на послеобеденный отдых, отправились к князю Меншикову, а от него к великому канцлеру Головкину, потом к фельдцейхмейстеру Брюсу, генералу Аллару, великому адмиралу Апраксину и наконец к его королевскому высочеству, нашему герцогу, у которого гости пробыли долее, чем у других, и пили несравненно больше, потому что император приказал, чтоб кавалеры оставались у нас до тех пор, пока фейерверк не будет готов и он их не потребует. Фейерверк этот состоял преимущественно из девиза, изображавшего андреевский крест с императорскою короною наверху и цепью вокруг; в каждом отделе креста стояли различные буквы, и все это из голубого огня. Весь Петербург в этот день, как и в день тезоименитства императрицы, был очень красиво иллюминован. Поутру прапорщик Цеге со всеми музыкантами отправился в Москву, куда император уже послал вперед и тайного советника Толстого.

Декабрь

1-го его королевское высочество держал свой обыкновенный пост.

2-го он во весь день не выходил из своей комнаты, потому что снова постился в память несчастной кончины короля шведского Карла XII.

3-го. Маленький секретарь (?) императрицы полагал, что император будет в Москве по крайней мере перед Рождеством, потому [173] что к 15 числу этого месяца велено на всех станциях держать наготове 200 лошадей.

4-го его королевское высочество кушал в своей приемной комнате вместе с генералами Алларом и Минихом, Гогенгольцером, графом Меллином, графом Вахтмейстером, Фиком, Веллингом и одним надворным советником герцога Курляндского, который недавно сюда приехал и передал его королевскому высочеству поклон от своего государя.

5-го. Молодой Будденброк простился с его королевским высочеством, потому что завтра или послезавтра отправляется с своим вотчимом обратно в Ревель.

6-го торжественно праздновались именины генерала наших игрушечных войск г. фон Альфельда.

7-го, поутру, к Штамке явился прапорщик здешней гвардии Мещерский. Он в ночь приехал из Швеции (через Финляндию) с письмами, и письма эти были от 25 ноября. Из них мы между прочим узнали, что тайный советник Бассевич намеревался 27 числа отправить вперед свой багаж, а через три дня после того ехать и сам. Так как реки в Финляндии нигде еще не замерзали, то есть надежда, что тайный советник скоро прибудет сюда с своим семейством; Сурланд же, как говорят, останется покамест в Стокгольме. В половине двенадцатого шведский посланник Цедеркрейц имел аудиенцию у его королевского высочества и, как я слышал, передал письмо от своего короля, где последний желает нашему герцогу благополучного окончания его дел, рассматриваемых Сеймом.

8-го. Сегодня скончался капитан Зегебарт, пролежавший в постели четырнадцать недель.

9-го гоф-фурьер объявил первой половине нашей свиты, отправляющейся в Москву, чтоб она готова была к отъезду.

10-го, поутру, я ходил смотреть портреты обеих старших императорских принцесс, списанные с оригиналов придворным живописцем Данненгауером и проданные им г. фон Альфельду за 60 рублей. В 2 часа пополудни схоронили покойного капитана Зегебарта. Его королевское высочество отправился в публичную ассамблею, бывшую у г-на Ягужинского, где нашел уже императора и большое общество дам и кавалеров, также всех иностранных министров с их женами, хотя министры эти, как и его высочество, вовсе не были приглашены. Мне рассказывали там, что сегодня император на крестинах у бригадира Румянцева (где была и императрица), сказал за столом при всех, что в следующее воскресенье должен ехать в Москву, потому что иначе не выберется отсюда до апреля месяца, и уж послезавтра намерен отправить вперед императрицу и прочих членов императорской фамилии. Да и везде стали сильно поговаривать о скором его отъезде, почему Ягужинский сам советовал г-ну фон Плате отослать [174] поскорее вперед багаж и большую часть прислуги его высочества, тем более что в нынешнем году нельзя будет рассчитывать на большое количество почтовых лошадей. Поэтому его королевское высочество еще в тот же вечер приказал Плате распорядиться так, чтоб свита, которой уже предписано быть готовой к отъезду, могла послезавтра выехать отсюда, причем решил, что и молодой Адлерфельд отправится с ними вперед.

11-го Брюммер принес из Сената известие от генерала Ягужинского, что император, вероятно, уедет отсюда только через месяц или недель через шесть после нового года и что ему, Ягужинскому, поручено просить его королевское высочество не очень торопиться отсылкою багажа; почему подводам, которые должны были явиться сегодня, велено приезжать только послезавтра, в надежде, что к этому времени будет уже известно, отсрочивается ли путешествие или нет. К нам приезжали два офицера гвардии просить его королевское высочество пожаловать со всею свитою на другой день в 2 часа пополудни на похороны обер-гофмейстера и маршала Олсуфьева.

12-го. Около 3 часов его высочество в сопровождении Бонде, Плате, Штамке, Альфельда и меня отправился в дом умершего, где собралось уже большое общество. Вскоре после нас приехали император и императрица, и тогда скоро начались обычные церемонии, соблюдаемые здесь при выносе тела. Гроб был обит красным бархатом с серебряными галунами и с обеих сторон имел несколько раскрашенных щитов с изображением герба покойного. Восемь унтер-офицеров несли над ним большой балдахин, обитый черным бархатом. За гробом шел брат покойного, маршал императрицы Олсуфьев, имея подле себя с правой стороны императора, а с левой нашего герцога. Все прочие следовали за ними по чинам. Вдова и прочие дамы сели тотчас в несколько обитых черным карет и, по здешнему обыкновению, сопровождали тело до могилы; но императрица осталась в доме. Император, пройдя в процессии довольно много пешком по реке, сел в свои сани и поехал вперед в Александро-Невский монастырь, где хоронили покойного. Герцог и большая часть вельмож последовали его примеру и также отправились вперед в монастырь, где его высочество нашел императора одного в квартире архиепископа и должен был сесть с ним. В то время как постепенно подъезжали остальные, обер-архитектор Синявин показывал его величеству новый план большой церкви, которую предполагается воздвигнуть на Васильевском острове. Судя по плану, это будет прекрасный и огромный храм. План делал тот же архитектор, который строил Александро-Невский монастырь (Есть известие, что строителем Невского монастыря бы архитектор Еропкин, казненный в 1740 году вместе с Волынским. См. “Чтения в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских при Московском университете”, 1858 г., кн. II, Смесь, стр. 170.). [175] После 5 часов похоронный поезд пришел, и его величество со всеми прочими, выйдя из дому, последовал за телом в церковь. Архиепископ Псковский (Новгородский уехал уже в Москву) положил покойнику в гроб обыкновенное свидетельство в том, что умерший был христианин православного греческого исповедания, и затем сказана была похоронная проповедь. По окончании ее началось обычное прощальное целование, которое многим должно быть очень неаппетитно, особенно если тело простоит довольно долго и начнет уже издавать сильный запах. Вдова умершего, родом шведка, плакала так сильно, что все были глубоко тронуты и многие прослезились. Так как траурный просил герцога и всех прочих пожаловать опять в дом, куда обещал приехать и император, то его королевское высочество отправился туда и застал государя уже за столом, накрытым на двенадцать или четырнадцать приборов, за который и сел возле его величества. Сын умершего — мальчик лет семи или восьми поднес каждому из присутствовавших на покрытом черным флером подносе по золотому кольцу ценой от полутора до двух червонцев, внутри которого было вырезано имя покойного. Император был в отличном расположении духа, несмотря на то что не вполне оправился от последней своей болезни и чувствовал все еще большую слабость. За столом просидели до 9 часов вечера.

13-го наши четыре кавалера, приехавшие недавно из Москвы, получили приказание отправляться опять в Голштинию, и, как говорят, еще до праздников. Меня уверяли также, что всем коллегиям предписано наблюдать, чтоб никто без позволения и прямого указа не уезжал вперед в Москву.

14-го. Сегодня я узнал от полковника Лорха, что он вчера получил упомянутое уже мною письменное приказание ехать отсюда, не дожидаясь праздников, в Голштинию вместе с подполковником Меггерзее, ротмистром фон дер Ильмом, капитаном Шульцем, поручиком Мейбургом и молодым Рейцем, что ему, кажется, было весьма неприятно.

15-го. Около 5 часов вечера его королевское высочество отправился в спектакль, где нашел обеих императорских принцесс и великого князя с сестрою. После император и императрица также приехали туда.

16-го. У Штамке его высочество выпил более обыкновенного, потому что на другой день ждал своей головной боли, которой ему очень не хотелось иметь послезавтра, в день рождения принцессы Елизаветы; добрым стаканом вина он всегда может произвести эту боль, особенно если и без того время ее приближается, а приближение это он обыкновенно чувствует уже дня за два.

17-го его королевское высочество кушал в своей комнате и весь день никуда не выходил по причине головной боли. Негелейн [176] слышал сегодня, что император намерен в половине февраля отправиться сперва к Олонецким минеральным водам и потом уже на коронацию императрицы в Москву, откуда мы, как говорят, возвратимся сюда водою, потому что для этого по приказанию его величества готовится множество судов. Толкуют также, что сюда ждут какого-то молодого испанского принца, который будто бы ищет руки одной из принцесс; но мне все это кажется очень похожим на басню.

18-го, в день рождения принцессы Елизаветы, герцог в 11 часов утра отправился на ту сторону реки и там поздравил императорскую фамилию, когда она выходила из церкви. Его королевское высочество имел также удовольствие провожать императрицу до ее экипажа и потом севшим уже в карету принцессам целовать руки. По получении от Измайлова сведения о том, где назначено отпраздновать этот день, его высочество около 5 часов поехал в зимний дворец императора, где мы нашли уже большое общество. Вскоре после его величества вышла и императрица в сопровождении принцесс, герцогини Мекленбургской, ее сестры и всех придворных дам. Принцесса Елизавета поднесла их величествам, прочим членам императорской фамилии и нашему герцогу по стакану венгерского вина, после чего все тотчас сели за стол. По окончании обеда начались танцы, и его королевское высочество открыл с императрицею бал польским. Так как в это время вместе с великим князем и его сестрою пришла самая младшая императорская принцесса, которой 5 лет, то ее также заставили потом танцевать англезы, польские и менуэты, которые для ее возраста были исполнены очень ловко и хорошо Она необыкновенно красивый ребенок. Часов в девять бал окончился английским цепным танцем, в котором участвовала сама императрица. Затем начался фейерверк, состоявший из ракет, швермеров, воздушных шаров, огненных колес и тому подобного; но главное в нем было — девиз из голубого огня, изображавший латинское Е с императорскою короною наверху и с надписью Vivat на русском языке; внизу выставлен был год — 1723. В этот вечер в императорской зале, когда смотрели на фейерверк, у меня очень ловко вытащили из кармана шелковый носовой платок, между тем как в комнате не было ни одного лакея, а пропажу я заметил тотчас.

19-го. В спектакле в этот день были обе императорские принцессы, император и императрица. Последние уехали, когда представление и вполовину еще не кончилось, но императрица просила его королевское высочество не провожать ее до кареты и остаться с принцессами, что он очень охотно сделал, потому что весьма приятно проводил время с принцессой Анной, сидевшей подле него. Она теперь вообще при всех случаях бывает необыкновенно любезна с нашим герцогом. [177]

20-го. Сегодня, как я слышал, багаж императорских принцесс привезли назад из Москвы; он был отправлен туда в то время, когда полагали, что двор скоро соберется в путь; но так как теперь стало известно, что это будет еще не так-то скоро, то багажу пришлось совершить напрасное путешествие.

21-го. После обеда к его высочеству приезжал прощаться г. фон Тундерфельд, который собирался ехать назад в Вольфенбюттель, потому что по делу о своем карельском имении не добился ни до какого благоприятного результата и только по-пустому истратил много денег. Простился с его королевским высочеством и капитан Берг, выигравший здесь графине Веллинг процесс, который она вела с братом своим, генералом Тизенгаузеном, и намеревавшийся в этот же день отправиться в Ревель. Плате получил записку от Штамке, который уведомлял его, что к посланнику Цедеркрейцу присланы из Стокгольма письма от 2 декабря, где есть известие, что тайный советник Бассевич еще не выехал оттуда, но что об отпуске его хлопочут и что дело кончится как нельзя лучше.

22-го. Здешний почт-директор Краузе уведомил его королевское высочество, что по приказанию императора дни отхода германской почты будут изменены уже на этой неделе, т. е. вместо понедельника и пятницы назначены будут вторник и четверг, потому что до сих пор письма должны были целый день лежать в Риге. Между тем почта по-прежнему будет отправляться вечером. Шведская почта также остается без изменений, следовательно будет отходить, как и прежде, по пятницам в полдень.

23-го. С нынешнею почтою мы получили из Швеции известие, что багаж тайного советника Бассевича уже отправлен с г. фон Гильденкреком и что его превосходительство сам через несколько дней последует за ним; Сурланд же останется в Стокгольме до тех пор, пока не возвратится из Гамбурга назначаемый посланником его высочества при шведском дворе полковник Рейхель, который поехал за своею невестою, старшей кузиной Бассевич.

24-го их величества кушали по ту сторону реки, в Сенате, где угощал их здешний Синод, который всегда делает это накануне Рождества, в последний день поста.

25-го. Так как в первый день Рождества Христова русские певчие их величеств имеют обыкновение ходить к вельможам с вокальной музыкой и поздравлением, то они тотчас после обеда явились и к нашему двору в числе около сорока человек. Между ними были прекрасные голоса, в особенности великолепные басы, которые в России лучше и сильнее, чем где-нибудь, хотя манера их пения и не из лучших. У некоторых из их басистое голоса так же чисты и глубоки, как звуки органа, и они в Италии получали бы большие Деньги. Император начал с этого дня славить, или ездить на [178] пирушки, и был сперва у архиепископши (матери г. Остермана (Это была Стрешнева, теща Остермана.)), потом у нового князя-папы и наконец у княгини, которая должна была стать епископшей. Все эти чины выдуманы, чтоб поднять на смех римского папу.

26-го, на второй день праздника, к нам приходило столько партий музыкантов и певчих, что мы почти весь день провозились с ними.

27-го, в последний день Рождества, к его высочеству приезжало много гостей. Шведский генерал-адъютант Канифер, который наконец с большим трудом получил свободу, благодарил герцога за милостивое ходатайство за него у императора во время содержания своего в крепости. Он подтвердил вчерашнее известие Цедеркрейца о прибытии в Финляндию тайного советника Бассевича, что его королевскому высочеству было несказанно приятно.

28-го ко двору пришли 25 монахов Александро-Невского монастыря, или собственно монастырских певчих, которые также ходят славить. По окончании пения его королевское высочество приказал вручить им 10 рублей, чем они были очень довольны, потому что не привыкли получать так много: здешние вельможи не отличаются щедростью, тем более что подобное нищенство здесь в большом ходу.

29-го. Мы получили неприятное известие из Швеции, что не только сообщение Канифера о прибытии тайного советника Бассевича в Финляндию совершенно ложно и неосновательно, но что тайный советник все еще в Стокгольме, где, вероятно, принужден будет пробыть еще по крайней мере две недели; да и тайная советница, как говорят, нездорова. Мне почти кажется, что мы не будем иметь удовольствия видеть тайного советника прежде будущей весны, хотя он и подает нам надежду, что приедет сюда не позднее половины февраля.

30-го ко двору приезжал барон Штремфельд и простился с его королевским высочеством, потому что в ночь отправлялся на короткое время в Нарву и Ревель.

31-го его королевское высочество повел с собою в свою комнату гг. Бонде, Плате и Миддельбурга и там произвел первого в обер-камергеры, второго в гоф-маршалы, а третьего в гоф-интенданты. Граф Бонде будет получать ежегодно 1 500, Плате 1 000, а Миддельбург 500 рейхсталеров. Они тотчас же должны были вступить в исправление этих должностей, и первый получил золотой ключ, а второй — большой серебряный маршальский жезл.

Текст воспроизведен по изданию: Неистовый реформатор. М. Фонд Сергея Дубова. 2000