ФРИДРИХ-ВИЛЬГЕЛЬМ БЕРХГОЛЬЦ

ДНЕВНИК

1721-1725

1723 год

Август

1-го, в 11 часов утра, мы опять стали на якоре в нескольких милях от Гохланда, против песчаного острова Сомерое, потому что ветер был чересчур неблагоприятен, а с лавированием при слабом ветре, как известно, далеко не уйдешь. Сомерое есть то самое графство, [119] которое Ла-Коста получил в подарок от императора. Оно состоит все из камня и песку и не имеет вовсе жителей.

2-го и 3-го мы несколько раз снимались с якоря и опять бросали его; дошли же только до Биркен-Эйланда (Небольшой островок.), остававшегося от нас влево, недалеко от финского берега. Это довольно большая полоса земли, покрытая лесом.

4-го. Так как южный ветер переменился на восточный, то в 9 часов подан был сигнал сниматься с якорей, и мы тотчас после того стали под паруса, подняли также все позади кораблей флаги, потому что мимо нас прошла купеческая флотилия и подняла свои, за что великий адмирал со всеми нами должен был отблагодарить ее. В 5 часов великий адмирал подал сигнал остановиться, после чего мы в три четверти шестого бросили якорь и стали в том же порядке, как стояли прежде у Ревеля. Говорили, что яхта “Принцесса Анна”, которая накануне отправлена была вперед в Кронслот, воротилась опять к флоту (стоявшему в трех с половиной милях от Кронслота) в ожидании каких-либо приказаний относительно новых эволюции и что император также скоро приедет.

5-го, поутру, в 3 часа, опять подан был сигнал сниматься с якорей, и в 4 часа мы отплыли. Приблизившись еще на 10 верст к Кронслоту, мы снова бросили якорь. Спустя час после того великий адмирал уж опять подал сигнал к отплытию. У Кронслота корабли проходили прямой линией один за другим, в том порядке, в каком им следовало стоять в гавани. Часов около семи мы бросили якорь, и к нам на корабль пришел адмирал Крюйс в сопровождении вице-адмирала Гордона и капитана-командора Бредаля. Вскоре после того приехал с корабля императора капитан-командор Гордон, которому поручено было сказать нашему капитану, чтоб он потихоньку (?) перешел на то место, где стоял Бредаль, потому что ему надобно было находиться ближе к императору и вместе с тем ближе к Бредалю. Его высочество, желая поздравить императора с благополучным прибытием флота, спросил у капитана, не на твердой ли земле его величество, и узнав, что на твердой земле не только сам государь, но и императрица с обеими принцессами, поспешил собраться и поехал тотчас же в Кронслот с Измайловым, Плате и со мною. Так как нам сказали, что императорская фамилия у князя Меншикова, то мы с пристани, на которую вышли, отправились немедленно пешком к дому князя, но понапрасну, потому что не нашли там никого и узнали, что император уж опять уехал на свой корабль. Недалеко от этого дома мы встретили князя с его супругой и свояченицей, и он уверял, что императрица только что отправилась на свою квартиру; поэтому его высочество не медля пошел туда, [120] послав вперед бригадира Плате предуведомить о себе. Но государыня была уже раздета, почему герцог имел счастье видеть только императорских принцесс. Старшая передала ему от имени ее величества приветствие и вместе с тем извинение, что она в этот вечер не может принять его. Разговор между ними продолжался более получаса и доставил нашему доброму государю немало удовольствия. Мы застали здесь прусского (Т. е. бывшего в Пруссии посланником графа Александра Гавриловича Головкина.) графа Головкина, французского (Т. е. князя Василия Лукича, бывшего посланником во Франции.) Долгорукого, генерал-майора Румянцева (который уже после нашего отплытия приехал из Астрахани) и некоторых других. Когда мы возвратились на свой корабль, люди наши были еще заняты работами по перемещению его и по укреплению якорей.

6-го его высочество хотел поутру ехать к императору, но так как его величество долго оставался в церкви (по случаю, как говорили, празднества в память учреждения Преображенского полка) и потом тотчас по возвращении на корабль кушал, то посещение это отложено было до послеобеденного времени. Вскоре после обеда к нам на корабль приехал от императора кабинетный курьер Мельгунов, который только в этот день утром прибыл на фрегате из Швеции. Он привез его высочеству много писем и между прочим, как сказывали, недурное известие, а именно положительное удостоверение о согласии и подписях короля и королевы шведских касательно дарования герцогу титула королевского высочества; уверял также, что дела его высочества идут все лучше и лучше. За это известие он получил 30 червонцев. После четырех часов, узнав, что император уже встал, мы отправились на корабль “Екатерина”, где нашли молодого Долгорукого, Головкина, Румянцева и многих других. Его высочество был принят императором необыкновенно милостиво. Государь повел его в свою каюту, и они несколько времени говорили там наедине. После того его величество сам вручил контр-адмиралу Дюффусу флаг, который тот должен был поднять спереди на своей шлюпке; следовавшие всем прочим флаги он приказал каждому получать от великого адмирала. Князь Меншиков предложил его высочеству дом для нашего помещения.

7-го, с рассветом, показалась шедшая из С.-Петербурга флотилия, которую составляли более ста буеров и торншхоутов, и так как было известно, что с нею придет знаменитый бот (который еще при отце императора приведен был из Англии в Архангельск, а оттуда перевезен в Москву и на котором его величество в молодости впервые разъезжал и приохотился к мореплаванию) и весь флот получил приказание, когда он будет проходить мимо, салютовать ему не только пушечною пальбою со всех кораблей, но и поднятием всех [121] корабельных флагов, то все приготовились к этой встрече. Часов в десять все находившиеся здесь 9 флагманов проехали на своих шлюпках по порядку мимо нашего корабля, а именно сперва великий адмирал в средине между адмиралом Крюйсом и императором, потом князь (Меншиков), как старший вице-адмирал, между Сиверсом и Гордоном, наконец контр-адмирал Зандер в средине между Сенявиным и Дюффусом. Великий адмирал имел императорский флаг, Крюйс — голубой, император — красный адмиральский, князь — белый, Сивере — голубой, Гордон — красный контр-адмиральский, Зандер — белый, Сенявин — голубой, Дюффус — красный вице-адмиральский. В 11 часов проехали мимо нас императорские принцессы, и его высочество имел удовольствие несколько раз раскланиваться с ними с своей палубы. Около 12-ти проехала императрица, а в час — сам император. Все они собрались на корабле “Фридрихштат”, где угощал князь Меншиков, и пробыли там почти до 3 часов. Императрица отправилась оттуда опять на корабль императора, где провела и предшествовавшую ночь, а принцессы уехали в город. Погода в этот день была необыкновенно теплая, почему император приезжал к князю в одном канифасовом камзоле и с надетым поверх его кортиком. В час пополудни флотилия буеров и торншхоутов вошла в гавань при пальбе из 23 пушек с большого бастиона; но маленький бот остался в одной версте от гавани, на галиоте, на котором его привезли сюда из Петербурга, и думают, что оттуда совершится церемония присоединения его к флоту. Между тем еще поутру все флагманы подняли на кораблях свои красные флаги. На “Фредемакере” развевался флаг вице-адмирала Сиверса, хотя он сам лично останется у великого адмирала; но Бенц повторял все сигналы так, как бы в присутствии вице-адмирала. Вице-адмирал Вильстер должен был вчера отправиться в Петербург, чтоб покамест заведовать там делами Коллегии. После обеда подали сигнал всем лейтенантам, которым сообщены были приказания, как приветствовать маленький бот. В то же время всем командовавшим офицерам объявили, что после троекратного салютования ботика всем флотом им дозволяется потом во время питья и веселья палить с своих кораблей из пушек по собственному усмотрению. Капитану предоставлялось число выстрелов, равное половине пушек его корабля, а флагманам — равное полному количеству орудий тех кораблей, на которых они находились, так что на нашем корабле мы имели в своем распоряжении 105 выстрелов, а именно 70 для контр-адмирала и 35 для капитана. В этот день у его высочества обедал английский пастор из Москвы, которого милорд (Дюффус?) привез с собою и который теперь получает место в Петербурге.

8-го, поутру, кораблям, стоявшим ближе всех к болверку, приказано было повернуться на другую сторону, чтоб не беспокоить [122] пальбою императрицу, которая с царскою фамилиею и со всеми дамами хотела смотреть на прохождение и встречу ботика из особо устроенных длинных палаток. Но по причине дурной погоды сомневались, чтоб в этот день состоялось что-нибудь, хотя для предстоявшей церемонии все было готово. Что касается до нас, то мы желали, чтоб она уже поскорей совершилась, потому что соскучились от неподвижного пребывания на кораблях и с нетерпением ждали возвращения на твердую землю. Вскоре после обеда к нам на корабль приехал лейтенант Мурозен (находящийся всегда при императорском дворе), которому поручено было от имени императрицы передать его высочеству поклон и приглашение пожаловать к ней в 6 часов, что и было исполнено. Кавалеры императрицы встретили герцога перед маленьким деревянным домиком императора, и его высочество нашел государя с несколькими кавалерами в приемной комнате, куда тотчас вышла и императрица с принцессами и придворными дамами. Она также приняла его очень милостиво. Император скоро ушел, но его высочество пробыл у государыни с час и потом отправился от нее с визитом к князю Меншикову на корабль его “Фридрихштат”. Меня между тем он послал с поклонами от своего имени к вдовствующей царице, к герцогине Мекленбургской и к принцессе Прасковий.

9-го, поутру, его высочество приказал стороной разузнать, приедут ли принцессы в церковь, хотя и был почти уверен, что нет, потому что погода была очень дождливая и ветреная. Получив известие, что они там не будут, он также остался дома. В этот день утром у великого адмирала поднят был белый флаг с черным крестом в знак того, что на кораблях будет богослужение в память покорения города Нарвы (которая была взята 9 августа) и затем начнется пушечная пальба. Все это и было исполнено. Церемония встречи маленького бота по причине продолжавшегося дождя и дурной погоды опять не могла состояться; но в 4 часа после обеда командор Гослер приехал с императорского корабля к герцогу и просил его пожаловать со всею свитою к государю на корабль его “Екатерина”. Его высочество поэтому тотчас же отправился туда со всеми нами и нашел императора со всеми находившимися там вельможами уже за столом. Князь-кесарь занимал первое место, сидя на большом желтом кресле и имея подле себя обоих архиепископов, Московского и Новгородского, и еще кого-то из членов Синода. Я еще никогда не видал, чтоб адмирал Крюйс долго оставался в большом обществе, потому что он очень рано ложится спать; но на сей раз он не уезжал до конца и сидел возле императора с левой стороны. Иван Михайлович сидел возле государя с правой стороны, а его высочество между Иваном Михайловичем и князем Меншиковым, который был необыкновенно любезен. За обедом провозглашено было несколько [123] тостов, сопровождавшихся пальбою из больших пушек корабля; из них тост за здоровье князя-кесаря был по счету третий. Зоря давно уже была возвещена, когда общество разошлось; но несмотря на то при отъезде князя-кесаря сделали еще 21 выстрел, и сам император проводил его до фалрепа (Место, где находится лестница для схода с корабля.). Пить хотя особенно никого не принуждали, однако ж многие все-таки довольно сильно опьянели.

10-го была опять дурная, бурная и дождливая погода, а так как у его высочества вследствие вчерашнего опьянения довольно сильно болела голова, то он был очень доволен, что мог оставаться на корабле.

11-го. Так как в этот день была очень хорошая, тихая погода, то последовало приказание изготовиться к торжественной встрече и приему ботика. Около 8 часов контр-адмирал Дюффус отправился с нашего корабля в город с своим флагом, а в 9 все девять флагманов с своими флагами приехали принять бот с галиота, на котором он находился. Его высочество переехал на болверк, где поставлено было несколько палаток для дам, которые и окружали уже императрицу и принцесс. Тотчас после 10-ти по данному сигналу раздался генеральный залп со всего флота, возвестивший о спуске ботика с галиота на воду: он разразился в воздухе подобно страшному грому и молнии, потому что в течение одной минуты выпалено было из полутора с лишком тысяч пушек. Вскоре после того показалось несколько флагманов (адмиралов, сколько их могло поместиться в нем) с ботиком, и когда он поравнялся с кораблями, флаги и вымпела на них были спущены от верхушки до самого низу в знак величайшего уважения. Затем каждый корабль выпалил из всех своих пушек. По окончании этой пальбы ботик вдруг разом весь украсился флагами, которых сверху донизу показалось на нем более сотни, и так как потом все корабли сделали то же самое, то вид был очаровательный. Когда император подъехал к тому месту, где находилась императрица, она и все бывшие при ней дамы и кавалеры прокричали три раза ура! С ботика им тотчас же разом отвечали, а потом мы, по обыкновению, снова закричали ура, когда он из своих трех маленьких пушек начал палить так, как полагается для салюта флагманских кораблей. При проезде мимо нас император сам греб с князем (Меншиковым), а великий адмирал правил рулем; после же, на обратном пути (который продолжался почти полтора часа, потому что крайние корабли стояли очень далеко), они шли под парусами, и князь Меншиков стоял спереди, у фока. Ботик снаружи весь обит был медью, чтоб, по ветхости своей, не мог распасться. Как скоро он вошел в гавань военных кораблей, раздался не только в третий раз генеральный залп всего флота, но и началась пальба вокруг [124] крепости, со всех верков. Полагали, что вся канонада этого дня стоила императору от 10 до 12 000 руб. По окончании ее царская фамилия и все присутствовавшие стали разъезжаться по домам, и его высочество провел обеих принцесс к шлюпке. Когда императрица в купеческой гавани (где собралось множество кораблей, шедших частью в Петербург, частью оттуда) садилась в шлюпку, со всех этих кораблей вдруг раздалось троекратное ура, и так как ее величество приказала своим гребцам также прокричать им в ответ один раз ура, то те потом снова повторили свои возгласы. К 5 часам после обеда все находившиеся здесь чиновные особы приглашены были собраться в военной гавани, где в увеселительном домике императора положено было окончательно отпраздновать этот день. Его высочество также отправился туда около 6 часов и нашел там императрицу с прочими членами царского дома, но император приехал уже после нас. Ее величество со всеми дамами пошла кушать в дом; государь же сел за стол под открытым небом в длинной палатке, и этот стол, накрытый на сто приборов, был весь занят. Его высочеству пришлось сидеть возле императора с левой стороны, а адмиралу Крюйсу с правой. Против его величества сидели оба Гессенских принца. Пиршество это продолжалось с 6 часов после обеда до 4 с лишком часов утра, и так как император был расположен пить и несколько раз говорил, что тот бездельник, кто в этот день не напьется с ним пьян, то так страшно пили, как еще никогда и нигде во все пребывание наше в России. Не было пощады и дамам; однако ж в 12 часов их уж отпустили домой. Государь был так милостив к его высочеству, как мне еще никогда не случалось видеть; он беспрестанно его целовал, ласкал, трепал по плечу, несколько раз срывал с него парик и целовал то в затылок, то в маковку, то в лоб, даже оттягивал ему нижнюю губу и целовал в рот между зубами и губами, при чем не раз твердил, что любит его от всего сердца и как свою собственную душу. Все здешние старые знатные господа были с его высочеством также необыкновенно вежливы и почти ни минуты не оставляли его без поцелуев. Так как герцог в этот день держал себя очень умеренно и не участвовал в особенных тостах, то и выдержал с нами до самого конца, хотя не пил ни капли своего собственного вина и еще менее воды, потому что император не хотел этого допустить и заставлял его постоянно пить только бургонское и венгерское. Когда я начал уверять, что его высочество не в состоянии более пить, государь дал мне попробовать сперва легкого венгерского, а потом своего собственного, крепкого, на которое обыкновенно бывает весьма скуп. Зоря была пробита на кораблях, когда еще сидели за столом и пили, но никто не обратил на нее внимания, и все продолжали сидеть за столом до 4 часов; только тогда, когда император встал и приказал часовым пропускать всех, кто захочет уехать, и его [125] высочество отправился домой. При всеобщем опьянении, от которого император не избавил и Гессенских принцев, между здешними знатными господами произошло не только много брани, но и драк, в особенности между адмиралом Крюйсом и контр-адмиралом Зандером, из которых последний получил такую затрещину (Maulschelle), что свалился под стол и потерял с головы парик.

12-го. После обеда императорские принцессы отправились на торншхоуте “Амстердам” вперед в С.-Петербург, и так как мы, прочие, должны сперва ехать отсюда в Петергоф и его высочеству очень хотелось уменьшить свою свиту, то большей части наших людей приказано было также заблаговременно отплыть в столицу.

13-го, поутру, отдан был приказ, чтоб как скоро великий адмирал спустит свой адмиральский флаг и все прочие флагманы (исключая адмирала Крюйса и контр-адмирала Сенявина, которые должны были командовать здесь флотом до возвращения Сиверса из Петергофа и до вступления кораблей в гавань) спустили свои, а капитаны подняли опять свои вымпела, при чем с каждого корабля дать по 15 пушечных выстрелов. Все это было исполнено. Около 10 часов император оставил свой корабль, который отсалютовал ему 11 выстрелами. Всем прочим флагманам при отъезде их с своих кораблей было также салютовано по чинам, а именно: великому адмиралу — 13-ю, императору, как сказано, 11-ю, вице-адмиралам 9-ю, контр-адмиралам 7-ю выстрелами, при чем люди становились по бортам и кричали ура! Вскоре, после 10 часов, вся флотилия буеров выступила из гавани, и так как на ней находился также князь-кесарь, то с гавани ему отсалютовали 33 выстрелами. В полдень офицеры обедали с нами на корабле, а капитан Бенц у его высочества герцога, который, одарив их и корабельную прислугу, поехал в шлюпке к нашим буерам. При отъезде нашем 5 раз раздавалось ура, на которое мы из своей шлюпки отвечали три раза. Затем нам было отсалютовано 15 выстрелами. Тотчас после того мы услышали пальбу с “Фредемакера”, возвещавшую, что на нем пили здоровье его высочества, как было обещано за обедом. Около половины второго мы с своим торншхоутом и буером подъехали к Петергофу; но его высочество тотчас был приглашен к князю-кесарю, к которому и отправился. Там он нашел многих вельмож. Немедленно по прибытии нашем якорь был поднят, и мы вошли в прекрасный большой канал, протекающий прямо перед дворцом. Канал этот занимает в длину полверсты и так широк, что в нем могут стоять рядом три буера. Император сам вел в него флотилию, и мы, пройдя половину канала, продолжали путь по одному из шлюзов. Все суда, числом до 115, выстроились потом по обеим сторонам канала, что на вид было очень красиво. Когда все вышли на берег, император начал водить его высочество и все прочих знатных гостей всюду, как по [126] саду, так и по домам. Место это в два года много улучшилось; необыкновенно хороши особенно фонтаны, изобилующие водою. Для его высочества тотчас отведены были в большом доме 5 комнат, и против него столько же для герцогини; но она осталась на своем судне. Император и императрица ночевали в Монплезире. Около вечера приходил от имени государя гофмаршал Олсуфьев, чтоб узнать, не угодно ли герцогу кушать, и приказал приготовить для его высочества особый стол.

14-го, рано утром, все иностранные министры (за исключением г. Мардефельда, больного подагрой) приехали в Петергоф на прусской, подаренной императору, яхте, а голландский резидент привез с собою и жену. Его величество вскоре после их приезда всюду сам их водил и после того уходя сказал им, что они на сей раз видели только все поверхностно и что, если им будет угодно, они могут когда-нибудь приехать и рассмотреть все в подробности. В нынешнем году до сих пор никого сюда не пускали, потому что водить везде и показывать император предоставил себе самому. В полдень в комнатах его высочества накрыли большой стол на двадцать приборов, за которым тайный советник Остерман был хозяином и угощал всех иностранных министров, обоих принцев и его высочество со свитою. Самый большой зал также весь уставлен был столами, за которые сели все прочие лица, прибывшие сюда с флотилиею. Император и императрица кушали в своем доме. Где обедали русские министры и сенаторы и все дамы, я не мог узнать; знаю только, что многие из них обедали у князя Меншикова. Во время стола у его высочества играла не только вся императорская капелла, но попеременно с нею раздавались и трубы. После обеда сюда явился наш маленький паж Чернышев (Один из сыновей генерал-майора Григория Петровича Чернышева.), который только незадолго приехал в Петербург из Москвы. Камер-паж Гольштейн приезжал от имени императрицы узнать, угодно ли будет его высочеству ехать в Петербург вперед на другой день или подождать до послезавтра, когда отправятся все, потому что император предоставлял это его благоусмотрению. Присланный говорил также, что имел приказание, если герцог решится ехать вперед, сказать адмиралу Потемкину (Этот адмирал в списках морских чинов того времени, напечатанных у Берха, нигде не упоминается.), чтоб торншхоут его высочества был заблаговременно выведен из канала. Но так как его высочество ни на что не решился, объявив, что оставляет это на волю императора, и заметил, что завтра еще довольно будет времени для вывода торншхоута из канала, то дело покамест ничем не кончилось. Сделан ли был этот вопрос (который уже прежде передал полицеймейстер) из предположения, что его [127] высочеству будет приятно скорее быть в С.-Петербурге, где находилось императорское семейство (т. е. принцессы), или по другой причине — никто не знал.

15-го его высочество, простившись с императором и императрицею, отправился опять в Петербург и был рад, что наконец отдохнет после почти постоянных беспокойств, продолжавшихся с лишком 6 недель. Конечно, во все это время не было недостатка в удовольствиях и его высочество имел все удобства, какие только возможны на корабле, но все-таки на воде они скоро прискучивают, не говоря уже о том, что нелегка была и разлука с императорскими принцессами, с которыми он нетерпеливо желал скорее опять увидеться. Не помню, поместил ли я в моем “Дневнике” описание Кронштадта, а потому скажу здесь о нем несколько слов. Место это, где имеет свое пребывание прекрасный императорский флот, находится в 29 верстах от крепости С.-Петербург и застроено отличными каменными строениями, стоящими против гавани. Самые заметные из них дома императора и князя Меншикова. Когда подъезжаешь к Кронштадту со стороны моря, все эти строения делают очень хороший вид. Здешняя русская церковь весьма красива. Позади больших каменных дворцов тянется вдоль берега Невы (Берхгольц, вероятно, хотел сказать вдоль морского берега или по берегу пролива.) длинное предместье или слобода, состоящая из деревянных домов, в которых живут морские офицеры, корабельные мастера, вся флотская прислуга и матросы. Есть здесь также и лютеранская церковь, при которой состоит теперь немецкий проповедник Мюллер. Через так называемую большую площадь, окруженную с трех сторон прекрасными каменными домами, которые выстроены все по одному образцу, проходит широкий канал, имеющий 40 футов глубины. По нему корабли, требующие каких-нибудь значительных починок, проводятся к устроенным докам. По приведении сюда кораблей воду спускают и они могут быть исправляемы на суше, как бы на штапеле. Находящийся прямо против города форт Кронслот воздвигнут среди моря и уставлен множеством тяжелых пушек для защиты и охранения гавани с этой стороны. Оттуда проход может быть крепко защищаем не только с большой башни, массивно сложенной из камня, но и со всех прочих батарей, изобилующих пушками, тем более что и с другой стороны, где находится город, проход этот снабжен многими большими, страшными батареями. Город, как говорят, положено хорошенько укрепить и со стороны твердой земли, что уже и начали приводить в исполнение, потому что там ежедневно занято работами по возведению этих укреплений множество народа. Окрестности Кронштадта очень приятны: с одной стороны [128] простираются берега Финляндии, а с другой берега Ингерманландии, на которых виднеются Петергоф, Стрельна-мыза, Ораниенбаум (принадлежащий князю Меншикову) и другие, меньшие загородные дома.

16-го, поутру, Плате был послан к асессору Глюку, чтоб просить его осведомиться у императорских принцесс, когда его высочеству можно будет иметь счастье исполнить поручение, данное ему императрицею вчера, накануне отъезда из Петергофа. Глюк пришел около 12 часов и просил его высочество пожаловать к принцессам в 4 часа после обеда. Герцог был очень приветливо принят небесно-прекрасными принцессами и оставался у них почти час. Он выпил стакан венгерского вина за их здоровье, а они отвечали тем же и выпили по стакану за его. Тотчас по возвращении нашем домой ко двору приехали два молодых кавалера, а именно сын покойного фельдмаршала Стенбока, ротмистр конного лейб-регимента, и племянник шведского сенатора Вреде, пехотный капитан, который на Сейме сделал много в пользу нашего герцога и, как говорят, человек очень дельный. Они говорили, что приехали сюда из Ревеля на маленькой яхте его высочества, которая привезла из Стокгольма в Ревель девицу Пален и некоторых других и что так как ветер переменился на противный, то должны были бросить якорь в четырех верстах от Петербурга и приехать сюда в шлюпке. Император, отплывший в этот день с флотилиею из Петергофа, видел эту яхту его высочества и всходил на нее. Она носит имя покойной матери герцога, которая получила ее в Швеции вместе с другою яхтою, несколько побольше, когда уезжала в Голштинию (Мать герцога Голштинского была родная сестра короля шведского Карла XII.). Эта другая яхта перевозила в нынешнем году тайную советницу Бассевич в Швецию и, вероятно, также еще воротится сюда. Сегодня мы узнали, что вчера скончался старый князь Долгоруков, сенатор и андреевский кавалер, который заболел в Кронслоте и потому был привезен назад в Петербург (Князь Григорий Федорович, брат знаменитого князя Якова и дед любимца Петра II, князя Ивана Алексеевича.).

17-го. Около 12 часов явились оба молодых офицера и обедали у его высочества, к которому имели письма. Тотчас после обеда приехал еще один молодой шведский офицер по фамилии Зегбарт (которого мы уже видели в Москве и который теперь также прибыл из Швеции на яхте его высочества) с письмами от тайного советника Бассевича. Мы нарядились в свои матросские костюмы, и его высочество отправился с нами покататься немного на своей яхте, с которой при заздравных тостах приказал палить из нескольких пушек. Когда император услышал эти выстрелы, он прислал сперва Ягужинского, а потом приехал и сам на наш корабль; был в отличном [129] расположении духа и оставался у его высочества с лишком два часа. Плате немедленно озаботился о холодном кушанье, при употреблении которого много пили и стреляли. Так как наша тридцатилетняя яхта внутри была очень красиво обита, то император немало любовался ею и в особенности дивился ее старости, потому что в России корабли редко так хорошо сохраняются и доживают до этих лет. Его величество советовал поэтому герцогу еще поисправить ее. При отъезде его мы все 5 раз прокричали ура, на что он отвечал, а потом из 6 пушек сделано было 11 выстрелов. Ягужинский остался, и никто из нас не воротился домой без порядочного опьянения.

18-го. Находящиеся здесь немецкие комедианты хотели было для увеселения высочайших особ дать представление, но оно не состоялось по причине дождя. Его высочеству это было неприятно, потому что он рассчитывал на свидание с императорскими принцессами.

19-го. Его высочество и свита его были приглашены в этот день к 3 часам после обеда на похороны недавно внезапно умершего князя Долгорукого, бывшего посла в Польше, а впоследствии сенатора. У герцога обедали шведский секретарь Дитмар, который недавно прислан был сюда из Швеции с титулами императорским и королевского высочества (Швеция только в этом году окончательно признала Россию империей в силу Нейштадтского мирного трактата.), и шведский капитан Стиернгоф, находившийся здесь несколько времени для отправления из России пленных, а теперь сам не имевший права уехать, потому что, как говорят, за некоторых из них поручился. В половине четвертого его высочество с Альфельдом, Плате, Штамке, Брюммером и со мною отправился на своей барке в дом умершего, где мы нашли всех здешних вельмож и некоторых из иностранных министров. Тотчас по приезде герцог пошел в комнату, где стоял покойник, еще не закрытый, в обыкновенном красивом костюме и в гробу, обитом красным бархатом и золотым галуном. Его высочество выразил свое соболезнование обоим племянникам покойного, как траурным (Trauerleuten), т. е. отставленному за несколько лет сенатору и французскому Долгорукову (Князю Михаилу Владимировичу Долгорукову, отставленному в 1718 году за приверженность к царевичу Алексею Петровичу, и князю Василию Лукичу.). В 5 часов приехали в барке император и императрица, и император казался очень печальным. Когда три похоронных маршала своими длинными жезлами в руках провели их величества в комнату, где стояло тело, государь тотчас взял свечу и осветил ею лицо покойного, чтоб видеть, очень ли он переменился. Императрица также подошла и очень внимательно смотрела на покойника. После того вошло все духовенство в своих облачениях со множеством певчих. [130] Несколько времени они пели, молились и кадили и затем опять вышли из комнаты. Гроб только слегка покрыли крышкою и понесли. Впереди шли певчие и духовенство; но им предшествовали еще три офицера — двое с обоими орденами, какие имел покойный, т. е. с здешним и польским (Св. Андрея Первозванного и Белого Орла.), которые они несли на красных бархатных подушках с золотыми кистями, третий с гербом покойного, утвержденным на древке. Тело несли офицеры под большим балдахином, который держали также офицеры. За ним следовали оба траурных, потом император и его высочество, оба в черных мантиях, и наконец все прочие по чинам, но только немногие в мантиях; флер же был роздан всем. Из маршалов погребения один шел перед орденами и гербом, другой перед гробом, третий перед траурными, и мне кажется, если не ошибаюсь, все это были полковники. От самого дома до помоста, с которого тело перенесено было на обитую черным галеру, стояли по обеим сторонам солдаты с факелами, которые вместе с другими следовали до монастыря (Александро-Невского.) и потом там шли в процессии. Когда гроб поставили на галеру и отчалили от берега, начали медленно палить из нескольких пушек, расставленных недалеко от дома, и палили до тех пор, пока галера не скрылась совсем из виду; тогда открылась пальба в крепости, и все это продолжалось очень долго. По выходе на берег мы пошли за императором в дом архиепископа, и так как тело прибыло через полтора часа после нас, то его высочество осмотрел покамест новый монастырь, который растет со дня на день и все более и более украшается. Когда галера пристала к берегу, император с его высочеством и со всеми прочими пошел навстречу телу и потом с церемонией сопровождал его в церковь. Архиепископ Новгородский в сопровождении нескольких духовных лиц также встретил его перед монастырскими воротами и там присоединился к прочему духовенству. Тело поставили в церкви ногами к алтарю, и крышку опять сняли с гроба. Сперва пели, молились и кадили, а потом архиепископ прочел свидетельство (Pasz), которое должно было положить с покойником. (Нынешние священники и ученые говорят, что бумага эта для того только кладется в гроб, чтоб потомство, когда вскроет его, могло убедиться, что лежащий в нем был крещен и умер как христианин; но старые русские думают об этом совсем иначе). По окончании чтения архиепископ перекрестил умершего и всунул ему свидетельство в руки, после чего князь Меншиков начал целовать покойника и все прочие следовали его примеру, целуя кто лицо, кто руки. Император после всех поцеловал усопшего в лоб. Когда и это кончилось, крышку опять наложили на гроб (в чем помогал и сам император), ордена и герб [131] унесли, и тело опущено было в могилу, которая находилась перед самой церковью. При последнем действии повторились опять пение, молитвы и каждение, после которых все присутствовавшие бросали на гроб землю. В заключение всего маршалы просили общество собраться снова в доме покойного. Но из бывших на погребении туда приехало не более половины. Его высочество, узнав, что и император хотел быть там, также поехал. Было уже около 10 часов, когда мы воротились в этот дом; поэтому император пробыл там не более часа. Часов в одиннадцать все общество разъехалось.

20-го. Г. фон Плате должен был сделать кое-какие распоряжения по случаю предстоящего маскарада, который, как говорили, начнется 30 числа; но достоверно это не было еще известно.

21-го. Так как в этот день объявлено было, что будет представление комедии и мы часов в 5 узнали, что принцессы уже поехали смотреть ее, то его высочество не медлил и отправился со всеми нами в барке до дома Брюса, а оттуда в каретах до места спектакля, на который, кроме императорских принцесс, собралось только очень небольшое общество. Хотя до приезда нашего одно действие пьесы под названием “Возможность, сделанная невозможною” (die unmoeglich gemachte Moeglichkeit) было уже сыграно, однако ж нам все-таки досталось увидеть ее всю сполна, потому что император прислал сказать, что он приедет и чтоб его подождали. Его величество приехал только в 7 часов; но герцог тем не менее провел время с прекрасными принцессами очень приятно, усердно разговаривая с ними и сидя, по приглашению, подле них с правой стороны. Рядом с ними с левой стороны сидел маленький великий князь с своею сестрою. Тут же были и Гессен-Гомбургские принцы, но ни слова не сказали с принцессами и потому скучали. Тотчас по приезде императора началось представление, и его величество, сидя между обеими принцессами, имел терпение смотреть на него почти полтора часа. Между тем так как комедия тянулась очень долго, то еще до окончания ее явился один из молодых унтер-офицеров гвардии, которого императрица прислала, чтоб проводить принцесс домой. Поэтому они по окончании собственно комедии тотчас же уехали, не дожидаясь следующей пьесы. Его высочество проводил их сперва до кареты, а потом до самого дома. Комедия была очень дурно снабжена актерами. Впрочем, к лучшим здесь и не привыкли. Представления больше всего посещаются двором, и без него актеры умерли бы с голоду, потому что из русских никто не ходит смотреть их, а из иностранцев также бывают у них немногие. Может быть, когда будет готов новый театр (Comoedienhaus), строящийся по приказанию императора в нашем соседстве, иностранцы станут и чаще бывать на представлениях, тем более что теперешний слишком отдален, а между тем за [132] самое последнее место надобно все-таки платить 40 копеек. Труппа здешних актеров состоит из 10 или 11 человек и еще очень плохо снабжена костюмами.

22-го. В 10 часов раздались с крепости три пушечных выстрела в знак того, чтоб все яхты, торншхоуты и буеры собрались для встречи у Александро-Невского монастыря персидского посла (который по приезде своем несколько времени прожил в здешнем соседстве за городом и теперь должен был приехать сюда водою из Шлюссельбурга); сигнал для буеров, именно флаг, был уже прежде выкинут в разных местах. В час пополудни показалась вся флотилия, которую его высочество увидел, когда она подходила к Почтовому дому. Лишь только она прошла еще немного далее, посла (который с своею свитою, состоявшею из 30 с лишком человек, находился на прекрасной прусской яхте) с крепости приветствовали 21 выстрелом, а когда он вышел из яхты, она, с своей стороны, отсалютовала ему 11 выстрелами. Посол этот, как говорят, человек уже пожилой; но о делах его никто ничего не знает, да и о приезде его как-то мало было слышно. Ему отвели квартиру в доме несчастного Шафирова, а аудиенцию, как я слышал, назначили в Адмиралтействе. Сам император, хотя и incognito, вместе со многими другими знатными господами ездил с флотилиею ему навстречу до монастыря; прусская же яхта ходила еще далее, и как скоро посланник прибыл, флотилия снялась с якорей и проводила его сюда. В этот день, утром, к великому сожалению всех отчаянных пьяниц, умер здешний известный князь-папа, бывший из фамилии Бутурлиных; но место его, вероятно, скоро опять будет занято. Г. Измайлов сообщил нам также, что умер и китайский император, о чем он очень жалел, потому что тот во время его посольства оказывал ему много милостей. Время покажет, вступит ли после него на престол один из 22 его сыновей или будет избран императором природный китаец. Так как граф Вахтмейстер, граф Стенбок и барон Вреде несколько раз изъявляли желание принадлежать во время маскарада к группе его высочества, чтоб иметь тем свободнейший доступ ко двору (все эти господа из очень знатных шведских фамилий и всячески стараются делать угодное герцогу; особенно последний, Вреде, на минувшем Сейме в Швеции оказал ему большие услуги), то его высочество решился принять их в свою свиту.

23-го. По просьбе нашей мы получили в этот день от адмирала Крюйса 20-весельную шлюпку, в которой во время маскарада можно будет помещаться почти всей нашей группе.

24-го его высочество узнал, что на другой день персидский посол будет иметь аудиенцию у императора и что она назначена в 8 часов утра. Поэтому его высочество лег раньше спать, чтоб не опоздать на нее. [133]

25-го. Аудиенция была только в 12 часов, когда император возвратился из церкви и с некоторыми немногими, как-то: с великим адмиралом, великим канцлером и генералом Ягужинским, пообедал на своей яхте. Его высочество с прочими вельможами отправился между тем в Сенат, где в одной из зал поставлен был трон, очень красивый, сделанный несколько лет тому назад, когда здесь принимали польского посла. Но стул на нем был старомодный (подаренный одним из персидских царей еще деду императора) и хотя собственно деревянный, однако ж весь обделанный эмалированным серебром и изукрашенный множеством бриллиантов и других драгоценных камней. Он стоял на троне не в средине, а с правой стороны, так что слева там удобно помещались еще стул и маленький четырехугольный покрытый красным бархатом стол, на который потом положена была кредитивная грамота. Около 11 часов императрица возвратилась из церкви и прошла также наверх в Сенат, где из смежной с залою комнаты смотрела на аудиенцию сквозь полустеклянную дверь. Его высочество входил к ней туда с реверансом, но, к немалому его огорчению, принцесс там не было, хотя ее величество окружали многие дамы. Собрание вообще было очень великолепно и блистательно. Император, который видимо скучал, сидел до самого приезда посла то у императрицы, то в аудиенц-зале. Его величество вовсе не любит таких церемоний, и когда около 12 часов ему доложили, что посол уже близко, лицо его покрылось краскою, которая заставила его даже смутиться перед императрицею. Он не хотел также всходить на трон до тех пор, пока посол не вступил в ближайшую комнату. Стоявшие внизу перед Сенатом два батальона отдали послу честь не просто, а с барабанным боем. Наконец император, услышав, что он уже совсем близко, взошел на трон и стал посредине его, налево от стула, с шляпою под мышкой и с простою палкою в руке. Кафтан на его величестве был простой красный, обложенный серебряным галуном, но на прекрасной собольей подкладке. Вступив в залу и увидев императора, посол начал низко кланяться, что и повторял, идя вперед, после каждых двух-трех шагов, пока не остановился близ трона и не начал говорить. Речь эту с писанного прочел потом еще раз его переводчик, и великий канцлер отвечал на нее от имени императора. Ответ тот же переводчик передал послу, которому затем подан был знак подойти ближе и поцеловать императору руку. Он стал на колени на нижней ступени трона, а с нее прополз на вторую, и его величество подал ему Руку для целования. Со слезами на глазах поцеловав руку, он после того прижал ее сперва к правому, потом к левому глазу, как бы желая отереть ею свои слезы, и эта покорность была очень трогательна. Но еще до целования руки он передал свою кредитивную грамоту, держа ее обеими руками на чем-то вроде подушки. [134] Великий канцлер принял ее и положил на стол, стоявший на троне по левую сторону от императора. Поднявшись опять на ноги, посол еще раз обратился к государю с небольшой речью, которую от слез едва мог произносить и в которой старался выразить свое счастье видеть его величество и проч. Вообще он исполнял свое дело очень хорошо. Говорили, что это четвертое его посольство, потому что он был уже в Константинополе, у Великого Могола и даже в Китае. Я слышал кроме того, что он и сам царской крови. После того как император, с своей стороны, спросил о здоровье шаха, аудиенция кончилась и посол начал удаляться, пятясь, пока государь был у него в виду, задом и почасту кланяясь. Костюм на нем, по обычаю его страны, был великолепный; но странным показалось мне то, что у него спереди, от шеи, висели две цельные собольи шкурки. За поясом у него заткнут был с правой стороны кинжал или что-то вроде ножа. Свита его была весьма немногочисленна, и он, вопреки всегдашнему обычаю, не представлял никаких подарков, сказав, впрочем, в свое оправдание, что на дороге его ограбили татары. Император был рад, что аудиенция кончилась и что наконец можно было сойти с трона, на котором он сильно потел и часто для бодрости нюхал табак.

26-го. В 5 часов его высочество отправился со всею своею свитою в императорский сад, где праздновалось рождение принцессы Наталии, которой с этого дня пошел шестой год. Он нашел там уже всю императорскую фамилию и пробыл сперва долго в галерее у императрицы и принцесс, но потом пошел искать императора и увидел его в гроте. Вскоре после нас приехал в сад и персидский посол, который, как скоро приблизился ко гроту, опять начал беспрестанно кланяться перед императором; но его величество, как неохотник до церемоний, несколько раз кричал ему, чтоб он подошел без околичностей, и потом сам показывал грот, которым тот немало восхищался. После он имел честь целовать руку императрице, которой еще не видал. Подойдя к ней по исполнении разных реверансов, он стал на колени и поцеловал ее платье, а когда она протянула ему руку, упал опять на колени и поцеловал уж руку. Немного спустя он откланялся и был угощаем в саду со всею своею свитою. Когда император узнал, что молодой граф Стенбок в саду, он изъявил любопытство видеть его, потому что знал его отца, и его высочество должен был послать за ним. При этом же случае и молодой граф Вахтмейстер имел честь представиться его величеству. Его высочество, как скоро узнал, что императрица встала из-за стола, отправился опять к ней. Императорским принцессам в этот день очень хотелось танцевать, но по причине неприятной мокрой погоды ничего не могло состояться, почему и все общество разошлось еще до 10 часов. Рассказывали, что император в этот день решился [135] подарить графу Дугласу несколько деревень в местах около Казани взамен подаренных ему прежде, которые получил теперь опять двоюродный его брат, граф Стенбок.

27-го. Император уехал сегодня же на Царицыну мызу (Zaritza Mueza) (Вероятно, это Саарская мыза (нынешнее Царское Село), которая при раздаче земель в Ингерманландии в 1708 году была подарена Петром Великим Екатерине I. См. “Описание С.-Петербурга” Пушкарева, 1842, ч IV, стр. 47.), но вероятно завтра опять будет здесь, потому что назначены похороны князя-папы.

28-го. Я был послан приглашать гостей к следующему дню, в который шведский посланник должен был иметь аудиенцию у нашего герцога. Император, возвратившийся сегодня с Царицыной мызы, провожал тело князя-папы до могилы. Перед выносом все присутствовавшие должны были выпить по доброй порции водки, а что касается до кардиналов, то они, без всякого сомнения, по возвращении в дом покойного обязаны будут напиться допьяна.

29-го. Его высочество по случаю назначенной в этот день церемонии надел новый синий шведский кафтан, обшитый серебром, красный камзол и красные штаны. Около 12 часов начали собираться гости. Прежде всех приехал датский посланник, чем герцог был несказанно доволен, потому что ему очень хотелось, чтоб все иностранные министры, и в особенности датский, присутствовали при аудиенции. После того прежде шведского посланника приехали и все прочие вместе с Остерманом, молодым Головкиным, Макаровым и некоторыми другими здешними. Его высочество на этой аудиенции ответом своим заслужил большую похвалу от всех присутствовавших, так что многие из них по окончании церемонии не только толковали о том между собою, но и подходили к самому герцогу с похвалами и вместе с тем с поздравлениями по случаю этого дня. Когда шведский посланник сказал свое приветствие на шведском языке и затем передал письмо короля, его высочество начал отвечать на том же языке речью, которую сам составил и которая изумила всех своею прямотою и откровенностью. Притом он говорил так громко, что почти все присутствовавшие могли его слышать, шведский же посланник, напротив, так тихо, что не только никто из предстоявших, но и сам герцог не мог его порядочно понять, почему по окончании всего посланник Кампредон во всеуслышание сказал г. Цедеркрейцу, что он мог бы говорить немного погромче, чтоб дать услышать что-нибудь и другим; его же высочеству, напротив, он сделал очень вежливый комплимент. За столом подле его высочества с правой стороны сел шведский посланник, а с левой молодой Головкин; все прочие разместились как кому пришлось. Но когда явился генерал-прокурор Ягужинский, приехавший в самом [136] начале обеда, молодой Головкин тотчас уступил ему свое место и подвинулся дальше. Так как во все время обеда превосходно играл оркестр его высочества, то любители музыки, как-то: Ягужинский, Мардефельд и Цедеркрейц, остались у нас еще несколько часов после стола и со вниманием слушали игру музыкантов. О речи герцога на шведском языке замечу еще, что она написана была очень хорошо и не заключила в себе ни одного французского слова, как, напр., baron или envoye. Посланник в своей речи хотя и ничего не упомянул о Государственных Сословиях, однако ж его высочество с намерением не отступил от своей темы и исполнил все это как нельзя лучше. Мы узнали в этот день от шведского секретаря посольства Дитмара, что наш граф Бонде действительно прибыл в Нарву, чем его высочество немало был удивлен, потому что хотя и получил от него несколько писем, в которых он высказывал желание быть поскорее здесь, однако ж о действительном его отъезде еще ничего верного не знал, да и с своей стороны не изъявлял ему прямого согласия на исполнение этого желания. Между тем приезд графа все-таки будет очень приятен его высочеству. Вероятно, мы увидим его здесь завтра.

30-го. Так как уже несколько дней носился слух, что нынче начнется 8-дневный маскарад (См. Приложение.) в память заключенного в Нейштадте мира, и мы рано поутру видели несколько масок из группы императора, расхаживавших по улицам, да кроме того, по окончании богослужения в крепости палили из пушек, то его высочество отдал нам приказание также замаскироваться, хотя ни нам, ни кому бы то ни было не сообщили ни слова о маскараде. Здесь обо всем надобно осведомляться самому. Перед обедом, часов в 10, благополучно прибыл сюда наш граф Бонде, который 20 августа отплыл из Стокгольма в Ревель, а оттуда отправился в Петербург сухим путем через Нарву. Тотчас после обеда случайно проходил мимо нашего дома г. Ягужинский, и меня выслали спросить его, точно ли маскарад начнется в этот день. Я получил от него в ответ, что всем маскам, как скоро последуют в крепости три пушечных выстрела, назначено собираться по ту сторону реки у дома “Четырех Фрегатов”. Поэтому лишь только раздался сказанный сигнал (часов около 4), мы поспешили собраться в путь. Группа наша была распределена следующим образом: впереди ехали на верейке шесть музыкантов, одетых в костюмы римских музыкантов; за ними следовало наше судно, двойная 20-весельная шлюпка, которую мы особо для себя приспособили, устроив на ней посредине, над местами сидения, красную холщовую палатку, обитую широким серебряным галуном. Под этой палаткой, в средине, позади всех сидел его высочество, представляя римского [137] полководца Сципиона Африканского, в великолепном парчовом римском костюме, кругом обложенном серебряными галунами, в каске с высоким пером, в римских сапогах и с предводительским жезлом в руке. Позади его стояли в римских же костюмах оба маленьких пажа Чернышев и Бредаль. Далее вперед по сторонам его высочества сидели оба наших римских сенатора — фон Альфельд и Негелейн. Затем на следующих четырех скамьях сидело на каждой по два рыцаря (Ritter) и по одному рабу или негру, который помещался между ними, а именно на первой, ближайшей к его высочеству, находились Измайлов и Плате с невольником или скованным негром — Цеге; на второй — граф Вахтмейстер и Штамке с негром — Тихом; на третьей — барон Вреде и Брюммер с Фрейем; на четвертой — Стенбок и я с негром Швингом. После того следовали 12 гребцов, по два на каждой скамье, также в римских костюмах и с большими перьями на касках. Из них шесть передних имели совершенно новые костюмы, мечи и деревянные высеребренные топоры и должны были всюду сопровождать нашу группу; на остальных же шести, обязанных всегда оставаться в шлюпке, когда мы выходили на берег, были старые, которые надевала прислуга наша во время последнего маскарада в Москве. На всех рыцарях и арапах были также наши старые московские костюмы. Наконец, позади возле кормчего (который тоже был одет по-римски, но от матросов отличался цветом своего пера) стоял мундшенк Кей в костюме погребщика (in einem Kellerhabit), а на переднем конце судна сидел гренадер, так что нас всех в шлюпке было до 30 человек. Но несмотря на то 12 гребцов подвигали ее вперед достаточно быстро. Позади нас шла еще верейка, в которой сидели 4 значконосца (Zeichentraeger) и фурьер, ходивший при наших процессиях перед матросами. Значконосцев представляли прапорщик Блех, прапорщик Реттенбург, камер-паж Геклау и Петерсен; первый из них носил копье, второй — щит, третий — изображение города (die Stadt), четвертый — орла. В процессиях они ходили за музыкантами, за которыми следовали 6 матросов с топорами, а затем уже должны были следовать его высочество и вся наша группа в том порядке, как мы помещались на шлюпке. По прибытии к “Четырем Фрегатам” мы отправились надлежащей процессией к кофейному Дому, где собралось уже большое общество. Когда император сделал там маскам смотр, их начали вызывать и расставлять по местам, которые они потом должны были занимать в шествии, при чем мы получили 45 нумер и попали между иностранными министрами и “беспокойной братией”, в числе которой находился и сам император, барабанивший вместе с генералом Бутурлиным и майором Мамоновым. За “беспокойной братией” следовали дамы, которые однако ж на сей раз были не так многочисленны, как в Москве и здесь два года тому назад. Сделав прогулку вокруг площади и пройдя мимо [138] дома Сената (откуда императорские принцессы смотрели на маскарад из окна, а персидский посол с балкона), мы все сели на свои суда и разъезжали до тех пор, пока император не спустил старый знаменитый ботик с галиота (на котором его привезли) на воду, не поднял парусов и не поплыл на нем с Иваном Михайловичем (Головиным), контр-адмиралом Сенявиным и обер-цейхмейстером Отто. Все маски после того следовали за ними до крепости, где с ботика сперва сняли мачтовой парус и флаги, а потом сам он вытащен был из воды и (при 21-пушечном выстреле в крепости и Адмиралтействе) внесен солдатами во внутренность крепости. Там он будет храниться на вечные времена. Во время пушечной пальбы все участвовавшие в маскараде огласили воздух троекратным ура, которое начала провозглашать с своей барки императрица. По перенесении ботика император перешел на барку императрицы, и мы отправились через канал мимо императорского летнего дворца (в котором еще раз видели принцесс у окна) в сад Ивана Михайловича, где пробыли два часа, а потом до 12 часов катались по реке и смотрели на иллюминацию, которая была особенно эффектна со стороны воды. Она должна была возобновляться каждый вечер в продолжение всего маскарада.

31-го. Около 4 часов после обеда его высочество отправился с своею группою в сад императора (куда мы вчера были опять приглашены), и все маски вошли также туда вслед за нами. До тех пор никого не впускали, и они ждали в галерее вне сада, потому что император еще спал. Когда мы пришли в сад, из императорской фамилии там еще никого не было; но тотчас после того явились принцессы, а немного спустя и император с императрицею, почему его высочество имел удовольствие разом приветствовать их всех. Скоро начались танцы, потому что как принцессам, так и герцогу очень хотелось потанцевать, а как музыке императрицы не было приказано явиться, то его высочество велел привести наш маскарадный оркестр, который исполнил свое дело отлично. Танцевала в этот раз только наша группа с участием лишь генерала Ягужинского и, один раз, полицеймейстера. Я имел счастье танцевать с принцессой Елизаветой, когда императрица прислала сказать, что пора кончить. Поэтому танцы были оставлены, и императорские принцессы вскоре после того ушли из сада, откуда его высочество проводил их до самого дома. Это было в начале десятого часа. Так как все аллеи были освещены многими фонариками, то герцог погулял несколько времени по саду и потом уж отправился опять к императрице, которая скоро позволила ему уехать домой из опасения, что в саду в этот вечер будут сильно пить. Она послала также с нами пажа, чтоб мы могли выйти оттуда, потому что никого не велено было пропускать. [139]

Сентябрь

1-го. Перед проповедью его высочество посылал камер-пажа Петерсена ко всем кавалерам нашего ордена (Вероятно, здесь речь идет об ордене Виноградной кисти, учрежденном в мае 1722 года в Москве. См. Дневн. Берхг., часть II.) с письмом, в котором просил, чтоб мы к 5 числу этого месяца сделали себе новые и красивые костюмы, при чем предлагал свою помощь тем, для которых это окажется затруднительным. Мы должны были расписаться в прочтении сообщенного нам и обещать в точности все исполнить. Около 4 часов мы отправились водою к великому адмиралу, у которого пробыли часов до 8. Его высочество для препровождения времени гулял там по саду, а потом пошел на минуту в соседний сад Кампредона, где, как ему было известно, находились некоторые дамы, а именно графиня Поссе, генеральша Миних с обеими своими дочерьми и генерал-лейтенантша Дюпреш (Dupreche). Уходя оттуда, он случайно увиделся и говорил с девицею Ланген, которая с г. Кампредоном приехала сюда из Москвы. Последний недавно хитростью выманил свою жену из Швеции и отослал ее во Францию для заключения в монастырь. Так как у великого адмирала не было ни императора (который чувствовал себя не совсем хорошо), ни императрицы, то и все маски скоро разошлись по домам.

2-го. Около 4 часов (после обеда) подан был сигнал к сбору всех масок во вновь разведенный сад на острове великого канцлера (Нынешний Каменный, который при основании Петербурга подарен был Петром великому канцлеру графу Головкину.), где мы оставались до 9 часов, частью гуляя по дорожкам, частью сидя в палатках и проводя время в разговорах. Его высочество большею частью был у императрицы, а потом довольно долго у императора, который много говорил с персидским послом. Государыня и ее дамы имели на сей раз костюм амазонок, очень идущий к ее величеству. Какой-то толстяк, русский, представлял солнце, нося большую сделанную из холста и раскрашенную машину, которая была устроена так, что лицо его как раз приходилось в самой средине светила, где прорезана была дыра. Беспокойная братия несколько раз с песнями проходила с этим господином по саду, а под конец он влез на лестницу, обратился лицом к солнцу и говорил об нем длинную речь, чем немало смешил все общество. Часов в девять сам император начал бить на своем барабане отступление. Мы узнали в этот день, что князь Валашский умер в одном из своих поместий от какой-то такой болезни, что если он выпивал одну бутылку вина, из него выходило три или четыре бутылки воды (Князь Кантемир умер 21 августа 1723 года в селе Дмитровке (в нынешнем Дмитровском уезде Орловской губернии) и похоронен в Москве. Умер он, как говорит его биограф, от сухотки (Diabetes). См. “Историю о жизни и делах Молдавского Господаря кн. Кантемира”, соч. Беера. М., 1783, стр. 305.). [140]

3-го. Хотя около 4 часов последовал сигнал собираться всем на парусных судах, потому что ветер был очень сильный, однако ж его высочество отправился на нашей обыкновенной двойной шлюпке, приказав только торншхоутам на всякий случай следовать за нами. Но так как императрица и многие другие имели барки, то и мы остались в своей шлюпке и поехали со всеми прочими масками к князю Меншикову, у дома которого стояло множество карет. Когда все общество вышло на берег, государыня и все дамы сели в эти кареты и отправились к саду князя. Император с своею беспокойною братиею пошел туда пешком, и все остальные замаскированные сопровождали его. Его величество был одет совершенно как католический кардинал, но вечером в саду снял этот костюм и явился опять в своем матросском. На князе Меншикове было полное кавалерское одеяние ордена Слона, и он оставался в нем во весь вечер, сняв только мантию. По прибытии в надлежащем порядке в сад каждая группа выбрала себе палатку, снабженную в изобилии кушаньями и напитками. Таких палаток расставлено было там множество. Герцогу не хотелось есть, и потому он сначала долго ходил по саду, который очень велик и имеет много прекрасных аллей. (Оранжерея князя также необыкновенно велика; около нее и вообще в саду поставлено было более ста человек солдат с ружьями для наблюдения за тем, чтоб простой народ не срывал фруктов). После его высочество сел за стол, который занимали все иностранные и здешние министры, в том числе и персидский посол, и к которому несколько раз садился сам император. Когда императрица встала из-за своего стола, его высочество опять начал ходить взад и вперед и оставался то у государя, то у государыни, которые оба были в отличном расположении духа и необыкновенно милостивы, в особенности ее величество: она долго разговаривала с герцогом и с графом Бонде, описывая им все походы, в которых находилась сама, а потом в одной из аллей, где все время сидела, заставляла петь и плясать своих маленьких людей (карликов?), именно бандуриста и весьма искусную танцовщицу; позволила также какому-то молодому русскому парню делать перед собой разного рода прыжки и быстрые движения. Между тем нам по ее приказанию подносили один стакан вина за другим. Около 9 часов вечера император получил с курьером радостное известие из Персии, что находящиеся там войска его заняли важный укрепленный порт на Каспийском море, город Баку, которым его величество уже давно желал овладеть, потому что он очень хорош и особенно замечателен по вывозу из него нефти. С этим известием он отправился тотчас к императрице и показал ей не только полученные им письма, но и приложенный к ним план крепости. Радость его была тем более велика, что, по его собственному уверению, он ничего больше и не желал приобрести от Персии. Ее величество в [141] честь этого события поднесла ему стакан вина, и тут только началась настоящая попойка. В 10 часов (по уверению самого князя Меншикова) было выпито уже более тысячи бутылок вина, так что в саду даже и из караульных солдат почти ни один не остался трезвым. Императрица несколько раз приказывала спрашивать у императора, не пора ли расходиться по домам. Наконец он возвестил своим барабаном отступление, чему все гости, уже усталые и порядочно пьяные, немало обрадовались. Но это был только обман: когда императрица, пожелав всем доброй ночи, села в свою карету, император хотя и сел туда вместе с нею (что возбудило всеобщее удивление, потому что он никогда этого не делает), однако ж не проехав и ста шагов, велел опять остановиться, и мы увидели, что из кареты с одной стороны выходит он сам, а с другой императрица. После того часовым опять велено было никого не выпускать из сада, и так как его величеству вовсе не хотелось ехать домой и казалось, что общество еще не довольно пьяно, то началась снова попойка. Но государыня, заметив, что его высочество наш герцог уж порядочно выпил, послала сказать караульным офицерам, чтоб они пропустили его и графа Бонде; потом очень милостиво простилась с его высочеством и ушла опять к императору.

4-го был роздых после маскарада, но мы все весь день должны были ходить в масках.

5-го, в день тезоименитства принцессы Елизаветы, положено было отпраздновать и покорение города Баку, взятого 28 июля. Поэтому его высочество в 10 часов утра переправился на ту сторону реки в сопровождении графа Бонде, Плате и меня, чтоб поздравить с этим днем императорскую фамилию при выходе ее из церкви. Так как там все были замаскированными, лишь с надетыми поверх плащами, то мы также поехали в своих костюмах и дожидались окончания обедни вне церкви. Когда в крепости и Адмиралтействе по случаю настоящего торжества началась троекратная пушечная пальба, с нашей яхты (по отданному за день приказанию) всякий раз отвечали 5 выстрелами, и, кроме того, после первого раза на ней стали попеременно развеваться русские, шведские и голштинские флаги. По окончании богослужения его высочество имел счастье приносить свои поздравления императору, императрице и обеим принцессам и потом провожать последних до их кареты. Около 4 часов, когда последовал сигнал к сбору масок, мы вместе со всеми прочими отправились на галерную верфь, где спущена была со штапеля совершенно вызолоченная яхта, которую назвали, по имени средней принцессы, “Елисаветой”. Как скоро она благополучно сошла на воду носом вперед (а не кормою, как другие, большие корабли) и выпалила из всех своих пушек, император, императрица и знатнейшие из присутствовавших немедленно взошли на нее. Там [142] же явился и персидский посол с прикомандированным к нему от здешнего двора переводчиком. Императорские принцессы находились с своими дамами на другой яхте, стоявшей против вновь спущенной, почему император сел в свою верейку и поплыл к ним; потом посадил их обеих с собою и привез на новую яхту, где средняя, по имени которой названа эта яхта, подносила всем гостям по стакану вина. Наконец все общество вышло оттуда и отправилось гурьбою к Почтовому дому. Наш герцог также поехал туда, и когда нас перед этим домом расставили как следовало, мы все пошли пешком в сад императрицы, до которого для ее величества и для дам вся дорога выложена была досками. В иллюминованной беседке императрицына сада было накрыто несколько столов, уставленных холодными кушаньями, и между прочим в зале стоял большой круглый стол, за которым можно было сидеть с обеих сторон (т. е. снаружи и внутри) и который с одного конца имел отверстие для входа в средину. За ним сидели все члены императорской фамилии и знатнейшие кавалеры и дамы. Внутри его стоял другой, небольшой столик с сластями, за который должны были поместиться следующие четыре особы, а именно: князь-кесарь с супругой, теща г. Остермана (?) — старая княгиня Голицына, как аббатиса маскарада, и старший кардинал, как викарий покойного князя-папы. Его высочество, по обыкновению, хотел сесть около императора; но императрица знаком пригласила его прийти к ней, и он должен был поместиться внутри стола, прямо против императорских принцесс, которые сидели возле ее величества с левой стороны, а герцогиня Мекленбургская и ее сестра с правой. Не имев почти никогда этого удовольствия, он был очень обрадован таким приглашением, тем более что, сидя так близко от принцесс, можно было постоянно разговаривать с ними, да и кроме того, ее величество была к нему необыкновенно милостива. Гессен-Гомбургские принцы, всегда следующие по стопам за его высочеством, без всякого приглашения прошли за ним и тут же сели подле него — младший с правой, а старший с левой стороны. Так как не было никого, кто бы разрезывал кушанья для императрицы и принцесс, то его высочество начал было сам разнимать жареную курицу; но ее величество приказала сделать это одному из своих камер-юнкеров. Когда садовница принесла ей всякого рода фруктов, она была так милостива, что сама выбрала из них лучшие, положила их на тарелку вместе с букетом и подала сперва его высочеству, а потом уж раздавала с нее и другим. Первый провозглашенный тост был в честь средней принцессы, как именинницы, которая должна была встать и сама передать императору стакан вина; потом следовали тосты за здоровье императора, императрицы, всех гостей и семейства Ивана Михайловича. За здоровье ее высочества старшей императорской принцессы, герцогини [143] Мекленбургской и ее сестры было выпито в тишине после того. По выходе из-за стола сначала все гуляли немного по саду, потом несколько времени продолжались танцы, а под конец все маски в положенном порядке отправились в сад императора, отделяющийся от сада императрицы только небольшим мостиком. Его высочество, впрочем, сперва проводил императорских принцесс до их барки. Когда мы пришли в галерею сада, начался фейерверк, состоявший из ракет, швермеров, огненных колес, водяных шаров и большого девиза из белого и голубого огня с изображением покоренного города Баку и его бомбардирования и с надписью, показывавшею, когда он был взят, именно 28 июля. Кстати замечу здесь, что курьер, адъютант генерал-майора Матюшкина (командовавшего войсками в Персии и получившего за взятие этой крепости чин генерал-лейтенанта) пробыл в дороге только 5 недель, именно 3 недели ехал водою до Астрахани и 2 сухим путем от Астрахани до Петербурга. Персидский посол смотрел вместе с другими на этот фейерверк и показывал вид, что очень восхищается им. По окончании его он имел с императором продолжительный разговор наедине, которым, по-видимому, также остался весьма доволен.

6-го. Около 4 часов мы опять собрались за рекой у дома “Четырех Фрегатов”. ГессенТомбурские принцы представили императору машину, присланную их отцом и привезенную за несколько дней вместе с багажом. Она была сделана из кожи и имела вид лодки для перевоза солдат через небольшие реки. Говорили, что в ней могут помещаться 4 гребца и стоять еще около 20 человек. Принцы спускали ее в присутствии императора на воду и потом вытащили на берег, где она опять была сложена. Такую лодку может свободно перевозить с места на место верблюд или осел, потому что весу в ней всего-навсего только 220 фунтов. Подарок этот был не неприятен императору. Вскоре после того его величество пошел к своему буеру, стоявшему наготове у моста, и переправился на нем к Почтовому дому, куда поехали за ним императрица (которая здесь в этот день не выходила из своей барки) и все маски в своих барках и верейках. Они вышли на берег в одно время с государем, потому что ветер был очень слаб, а между тем его величеству все-таки хотелось поездить по воде, чтоб подольше иметь возможность самому править рулем. Как скоро мы высадились у Почтового дома, передние ряды масок уже открыли шествие, и хотя нашему нумеру следовало идти позади иностранных министров и перед беспокойной братией, однако ж мы вместе с иностранными министрами попали позади последней, так что наша группа заключала мужскую половину маскарада. Вслед за нами шли два полковника в качестве маршалов для женской половины, за которыми следовала императрица со всеми дамами; но они не шли пешком, а ехали в открытых [144] линейках (Wurstwagen), которых было 8 или 10, в шесть лошадей каждая (две-три линейки, впрочем, остались незанятыми и ехали позади порожняком). В этом порядке мы шли от Почтового дома мимо заборов, окружающих зимний дом императора, а потом, поворотя влево, чрез город, почти возле всей длинной аллеи (Нынешнего Невского проспекта.), и еще несколько далее, через рощу, пока наконец не пришли к президенту Юстиц-коллегии Апраксину. Все это составило прогулку версты в две или три, при чем многие тяжеловесные и старые люди таки порядочно понагрелись и устали. В этот раз в нашей процессии некоторые опять ехали верхом на маленьких ослах, и, кроме того, явилось немало новых смешных и нам еще незнакомых масок. (Между тем все зрители единогласно утверждали, что наша группа как на суше, так и на воде была самою красивою и эффектною). Войдя с задней стороны в сад Апраксина, все маски разделились там на группы, заняли расставленные в разных местах палатки и принялись кто за табак и вино, кто за кое-какое холодное кушанье. Герцог сел с иностранными министрами и некоторыми русскими, к которым присоединился потом и князь Меншиков, просидевший довольно долго возле его высочества. Когда стало смеркаться, император пробарабанил отступление, и все отправились опять к своим судам. Мы поехали в темноте с несколькими на каждом судне фонарями к дому фельдцейхмейстера Брюса, где вышли на берег, и потом процессией с факелами пошли к князю-кесарю или князю Ромодановскому. Там нам всем тотчас поднесли по чарке его адски крепкой, дистиллированной дикой перцовки. От нее ни под каким предлогом не избавлялся никто, даже и дамы, и при этом угощении император сам долго исправлял должность хозяина, который, когда очередь дошла до нашей группы, собственноручно подносил чарки его высочеству, мне и прапорщику Блекену, причем не только тщательно наблюдал, чтоб на дне ничего не оставалось, но и спрашивал потом каждого, что он такое пил. Тотчас отвечать на этот вопрос было весьма нелегко, потому что водка так жгла горло, что почти не давала говорить. Так как император не пощадил и дам, то многим из них пришлось очень плохо от этого напитка. Но никому так не досталось, как мосье Ла-Косте: его уверили, что после того надобно выпить воды (которой его величество тут же и приказал Василию (Денщику и фавориту своему Василию Петровичу.) принести большой стакан), и лишь только он это сделал, как не только почувствовал в горле жжение в десять раз сильнейшее, но и разом отдал назад все, что съел, может быть, в продолжение целого дня, после чего ужасно ослабел и начал кричать, что должен умереть. Водка эта не терпит ни пива, ни воды, и ее надобно тотчас же запивать другою водкою; лучше всего также выпивать [145] ее одним глотком, потому что чем дольше держишь ее во рту, тем сильнее она кусается. Император хотя и сел за стол с знатнейшими из гостей, однако ж его высочество не решился присоединиться к ним из боязни, что с ними нужно будет пить; кроме того, у него не было аппетита, почему он и оставался поодаль с другими. Но и тут ему все-таки пришлось выпить несколько стаканов. Нельзя сказать, чтоб вообще в этот раз пили сильно; со всем тем общество не расходилось почти до 2 часов, когда наконец императрица удалилась с своими дамами. Из них большая часть была окончательно навеселе, почему мы думали, что под конец дойдет очередь и до мужчин; но хозяин позаботился доставить его высочеству возможность поскорее уехать. Несмотря на то, нам удалось это сделать не прежде 3 часов пополуночи.

7-го. Поутру, в половине одиннадцатого, еще многие разгуливали в маскарадных костюмах, потому что беспокойная братия и все общество масок должны были бесноваться у князя-кесаря до поздней ночи и пить до самого утра. Император, бывший в отличном расположении духа, велел даже созвать в сад всех своих слуг до последнего поваренка и служанок до последней судомойки, чтоб и их заставить там пить знаменитую водку князя-кесаря (которой порядочный запас его величество взял с собою). Часов в семь утра, уходя спать, он отдал приказание, чтоб все общество не расходилось до 10 часов и оставалось в галерее вне сада, а так как и до того никого не выпускали, то дурачествам там не было конца. Почти все члены беспокойной братии были до крайности утомлены, когда их наконец распустили по домам; но несмотря на то, они, говорят, получили приказание к двум часам пополудни снова явиться в сад императора. В этот день утром всем нам ведено было маскарадные наши платья сдать при дворе камердинеру Миддельбургу.

8-го не случилось ничего особенного.

9-го. Ко двору в этот день явился один лифляндский барон по фамилии Клот, который по рекомендации многих знатных шведов был принят тайным советником Бассевичем как бы в службу его высочества камер-юнкером, но с условием не получать никакого жалованья до тех пор, пока герцог не заблагорассудит поручить ему действительное исправление этой должности. Он, будучи кавалерийским поручиком, много лет находился здесь в плену, а когда после опять приехал из Швеции в Лифляндию, потерял отца, почему и должен был оставаться несколько времени в этой провинции. Приезжал к нам также один из императорских кабинетных курьеров, которому хотелось представиться его высочеству. Он объявил, что в тот же день отправляется через Финляндию в Швецию и потому желает узнать, не будет ли ему от его высочества каких-нибудь приказаний. Так как все письма были уже приготовлены и [146] лежали у Штамке, то герцог просил его только зайти к последнему и взять их, после чего пожелал ему счастливого пути. При этом случае и барон Клот имел счастье видеть его высочество и представить полученное им от тайного советника Бассевича рекомендательное письмо. В этот день, утром, надобно было яхту нашу, стоявшую прежде на реке, перевести в канал и поставить перед домом его высочества, потому что в прошедшую ночь ее ветром сорвало с якорей. В тот же день мы получили из Германии известие, что нагруженный для его высочества корабль уже отправился в путь, причем присланы были и росписи всех отправленных на нем припасов. Так как он для многих из наших людей вез что-нибудь (в том числе и для меня немало платьев и вещей), да и наши запасы вина совершенно истощились (отчего мы уж давно мало получали хороших напитков), то все мы с большим нетерпением ждали его прибытия.

С 10-го по 13-е не происходило ничего, кроме домашних удовольствий, при которых дело не обходилось без попоек и опьянения.

14-го. Его высочество присутствовал при прощальной аудиенции персидского посла. Незадолго до приезда последнего император прошел во внутренние покои к императрице и там снял свой соболий кафтан, заменив его другим, по своим понятиям очень щеголеватым, а именно голубым с весьма узким серебряным шитьем. Этот кафтан, по его собственным словам, был тот самый, который он надевал, отправляясь на первое свидание с французским королем (В 1717 году.). Тотчас после аудиенции он опять снял его у императрицы. На аудиенции посол получил словесное уверение, что заключенный (с Персиею) трактат будет свято исполнен. Трактат этот, как говорят, главным образом заключается в том, что император удерживает за собою все, что доселе было завоевано им при Каспийском море, и взамен того обязывается помогать молодому Софи против Миривея. Его величество в честь посла приказал в крепости палить из пушек. Генерал Аллар, возвратившийся недавно из Украины, где он командует войсками, приезжал в этот день с визитом к его высочеству. Батальон Преображенского полка, стоявший за день перед тем в строю на лугу, против дома герцога, и один раз стрелявший из ружей, стоял опять там и делал в присутствии персидского посла разные военные эволюции, при которых находился сам император и на которые смотрели также императорские принцессы. Когда все это кончилось, его высочество пошел с нами в дом, где стоит принадлежавший ему прежде готторпский глобус, и так как он еще не видал последнего, то садился в него с пятерыми из нас, приказывал его вертеть и все в нем рассматривал. [147]

16-го. Около полудня мы узнали, что барон Ренн, прапорщик гвардии, назначен резидентом в Персию, куда ему велено ехать вслед за послом. Такое назначение далеко не из приятных, потому что не знают даже, где в Персии находится Софи, приславший сюда посольство. Он всюду должен убегать и укрываться от преследований мятежника Миривея (Миривейса), который сверг с престола его отца и старшего брата, а его самого хоть сначала и посадил на их место, однако ж теперь точно так же гонит. Его высочество был в этот день на обеде у персидского посла. Император также удостоил его своим посещением и за столом занял место в самой средине. Подле него, с правой стороны, сел наш герцог, а подле его высочества, с правой же стороны, поместились Гессен-Гомбургские принцы. С левой стороны возле государя сидел великий канцлер Головкин, за которым следовали далее как пришлось все иностранные и здешние министры, генералы и прочие гости. Посол с своею свитою во все время обеда прислуживал и постоянно стоял за стулом императора. Пить вино персиянам хотя и запрещено, однако ж он брал его и сам начинал провозглашать все тосты. (Незадолго перед тем, когда ему у великого канцлера в первый раз поднесли вина, он сказал, что по закону своему не может пить его, но что из благоговения перед императором забывает этот закон и выпьет за здоровье его императорского величества, что и сделал). Первый тост, впрочем, государь провозгласил сам, и это был тост за здоровье персидского шаха, сопровождавшийся 13 выстрелами из пушек, нарочно поставленных в числе 14 перед домом для пальбы во время питья за здоровье. Всех тостов в этот раз было провозглашено девятнадцать, и все они сопровождались пальбою. Кушанья готовили повара его величества на здешний манер; но потом один из персиян (по всем признакам, кухмистер) уставил весь стол персидскими кушаньями, состоявшими большею частью из яиц, круп, гороху, рису и изюма, иногда обложенных мясом и колбасами. На вкус почти все они были очень сладки. Подавали также немного персидского хлеба, приготовленного из риса и имевшего форму больших круглых и продолговатых вздутых пирогов. Все кушанья как персиянами, так и русскими вносились на головах, и каждое блюдо было покрыто жестяным колпаком, который снимался прежде, нежели оно ставилось на стол. Вносились же они таким образом, как говорили, из уважения к императору. По окончании обеда, уже часов в одиннадцать или в половине двенадцатого, император, герцог и все гости разъехались. Посол провожал их до реки, а при прощанье сделал его высочеству очень тонкий комплимент и благодарил за оказанную ему честь. Герцог на этом прощанье расцеловался с ним, а он поцеловал ему руку и потом поцеловался также с некоторыми из наших кавалеров. Для описанного пиршества все припасы были доставлены из [148] кухни и из погреба императора, и во все продолжение его играл полный оркестр императрицы вместе с императорскими трубачами. Зала, где сидели за столом, и весь дом, занимаемый посланником, были прекрасно иллюминованы, а посредине стола, перед императором, стояли две восковые свечи длиной в полтора локтя (Около аршина с четвертью.). Во время обеда, стоя за стулом его высочества, я долго разговаривал с фаворитом императора Василием Петровичем, и речь у нас преимущественно шла о медвежьей травле, до которой он страстный охотник. Говорят, у него есть штук двадцать превосходнейших английских догг (мордашек). Он приглашал к себе на травлю и его высочество, который обещал ему непременно приехать. Мы узнали, что в этот день, поутру, состоялось сенатское решение, по которому старший принц Гессен-Гомбурский назначается командиром Нарвского пехотного полка, а младший брат его получает чин гвардии капитана; но публиковано об этом еще не было.

17-го. Его высочество после вчерашнего дня был немного нездоров.

18-го в 9 часов утра император отправился с Меншиковым, великим адмиралом Апраксиным и некоторыми другими в Кронслот, и говорили, что персидский посол сегодня или завтра поедет за ним со всею флотилиею, потому что его величество хотел там и в Петергофе сам ему все показать. Для этой цели военный корабль “Александр” оставили нарочно на рейде нерасснащенным и в полном вооружении, чтоб дать послу настоящее и верное понятие о военных кораблях. На этом же корабле назначено было и угощать его. Мы узнали еще в этот день, что барон Ренн не поедет в Персию; он отозвался и уверял, что не довольно хорошо знает русский язык, а потому туда отправляется молодой князь Мещерский, брат курьера и поручик гвардии. Его высочество утвердил барона Клота в должности камер-юнкера, обещанной ему тайным советником Бассевичем, но так, чтоб жалованье он получал со дня призыва его на действительную службу, а до тех пор пользовался только присвоенным ему званием. В этот день в государственной канцелярии (Reichscanzeley) по просьбе шведского посланника арестовали танцмейстера Шульца за то, что он рассказывал здесь за верное, будто в нынешнем году в Стокгольме, на открытой площади, сам слышал из уст подполковника Сикье, что король Карл XII застрелен им, тогда как известно, что подполковник в то время был уже сумасшедшим и не выходил более из своего дома. Что будет далее с этим человеком — покажет время.

19-го после обеда капитан Штиернгек простился с его высочеством, потому что на другой день собирался ехать в Швецию. [149]

20-го, поутру, корабль с припасами для его высочества прибыл наконец из Голштинии.

21-го. В этот день г. фон Альфельд привел ко двору молодого фон Брокдорфа, приехавшего из Голштинии на корабле, который привез наши припасы. Он состоял во французской службе в чине поручика, но должен был оставить ее вследствие дуэли и теперь искал случая попасть в службу его высочества, потому что не имел никаких средств к жизни после того, как отец его, у которого было более 200 000 талеров капитала, потерял все свое состояние при устройстве плотин в Голштинии. Его высочеству он передал привезенные им рекомендательные письма, в числе которых одно было от администратора. Молодой Джон (состоящий, по назначению императора, при Гессен-Гомбургских принцах) приглашал его высочество на послезавтра на свадьбу своей сестры, назначенную в доме генерала Ягужинского, где будет и вся императорская фамилия, исключая самого императора, который, по уверению Джона, воротится сюда не прежде как через неделю.

22-го. В то время как мы сидели еще за столом, приехал жених Принценштиерн (вступающий в брак с вдовою умершего полковника Ягужинского) и приглашал герцога на завтра на свою свадьбу. Его высочество обещал ему приехать. Тотчас после обеда явились еще с формальным приглашением на ту же свадьбу два шафера, поручик гвардии и флотский лейтенант.

23-го. Около 4 часов его высочество со всеми нами поехал на свадьбу в дом Ягужинского, где в это время собралось уже большое общество кавалеров и дам, между которыми находились и жены здешних иностранных министров, а именно супруга шведского посланника — графиня Поссе, голландская резидентша и недавно приехавшая жена императорского (австрийского) секретаря посольства. Часов в пять приехала герцогиня Мекленбургская, а в половине шестого императрица с обеими принцессами. Его высочество сошел вниз и встретил их у барки, откуда принцесс потом и повел в дом. Все дамы также выходили на улицу встречать императрицу. Тотчас по прибытии ее величества наверху, в новой, прекрасной и большой зале г. Ягужинского, началось бракосочетание, и когда оно кончилось, все сели за стол, причем его высочество, наш герцог, поместился так, что мог постоянно видеть императорскую фамилию (которая заняла места в конце дамского стола). Возле его высочества, с правой стороны, сидел старший принц Гессенский, который на сей раз явился один, потому что брат его был не совсем здоров, а с левой недалеко от него находилась полковница Кампенгаузен, которая сидела на ближайшем к нему конце дамского стола. Свадебной родней и свадебными чинами были следующие лица: посаженою матерью невесты — графиня Матвеева, посаженою матерью жениха — княгиня Голицына, [150] сестрой невесты — архиатерша Блументрост, сестрою жениха — молодая Строганова, посаженым отцом жениха — граф Матвеев, посаженым отцом невесты — князь Долгорукий, братом жениха — молодой Головкин, братом невесты — Антон Мануилович (Девьер), подругами невесты — девицы Головкина и Нарышкина, дружкою — жених последней, молодой Голицын, гвардии сержант, маршалом — тайный советник Остерман, шаферами — 8 человек гвардейских поручиков и флотских лейтенантов. После обычного введения подруг невесты и дружки началось провозглашение заздравных тостов, а как скоро столы были вынесены, открылись танцы, которые и продолжались с половины восьмого до 10 часов, когда императрица и принцессы удалились. Последних его высочество провожал до их барки. По отъезде государыни танцы начались снова и продолжались еще с час; но когда дело дошло до последней прогулки в спальню невесты, его высочество и герцогиня Мекленбургская уехали. Его высочество в этот день многих приглашал к себе на завтра к обеду.

24-го. Из приглашенных его высочеством к обеду явилось только 6 человек, да и из тех большая часть тотчас после стола отправилась к старой царице, потому что в этот день было рождение принцессы Прасковий, которой теперь пошел 30 год. Граф Бонде и Плате также поехали к ней и нашли там императрицу с принцессами и большое общество. Его высочество, которому сказали, что из императорской фамилии у царицы никого не будет, очень жалел, что не поехал туда.

25-го артиллерийский генерал Гюнтер собирался со всем своим семейством выехать отсюда в Астрахань. Ему поручено осмотреть в том крае все крепости и, как полагают, построить еще несколько новых. В этот день здесь распространился слух о смерти молодого мекленбургского Салтыкова. Говорили также, что умер и вице-адмирал Измаевич.

26-го к нам приезжал секретарь графа Дюкера (Шведского фельдмаршала.), присланный сюда для хождения по делу о притязании графа на поместье Нейклостер, состоящее теперь во владении камеррата Фика, которому оно было подарено императором. Мы узнали нынче, что в прошлую ночь умер здесь флотский капитан Вильстер, молодой человек лет двадцати с небольшим и прекрасно образованный.

27-го у его высочества были в гостях иностранные министры: Мардефельд, Цедеркрейц, Лефорт и полковник Кампенгаузен.

28-го праздновалась годовщина сражения с Левенгауптом при Лесном, в Польше (1708). (Она приходится в одно число с праздником св. Михаила, который у русских бывает днем прежде нашего). По окончании богослужения торжество началось пушечною пальбою, [151] и хотя ни герцогу, ни иностранным министрам ничего о нем не было сообщено, однако ж его высочество, узнав, что оно будет справляться в саду, в полдень откушал в своей комнате. В 3 часа император и императрица в сопровождении большей части здешних вельмож отправились водою в Адмиралтейство для присутствования там при спуске шнявы (Небольшое двухмачтовое судно с четырехугольными парусами.). Герцог, узнав об этом, немедленно поехал туда же; но шнява была уже спущена на воду. Ее тотчас принялись оснащать и снабжать двумя необходимыми мачтами, парусами и рулями, чтоб иметь возможность в тот же день плавать на ней, хотя при спуске она была еще совершенно безо всего этого. И в самом деле через три часа шнява была приведена в такое состояние, что император, императрица, обе принцессы, персидский посол и многие другие могли ехать на ней от Адмиралтейства до Летнего сада. Во время этого переезда из крепости и Адмиралтейства приветствовали ее пушечною пальбою, на которую она, с своей стороны, отвечала несколькими выстрелами. Так как она была очень мала и вместить могла весьма немногих, то его высочество, как и большая часть вельмож, оставался в своей барке и смотрел с удивлением на необыкновенную быстроту, с какою это судно оснащивалось и приводилось в надлежащий порядок (чем, вероятно, хотели доставить удовольствие персидскому послу). Сам император трудился при том из всех сил, даже взлезал на самый верх мачты, чтоб приказать что-то такое работавшим там матросам. Когда почти все было уже готово, его высочество уехал вперед домой, а потом отправился с нами в сад императора, где мы нашли многочисленное общество. Но из иностранных министров там не было никого, кроме персидского посла и голландского резидента. Вскоре после его высочества приехала императорская фамилия, и все сели в длинной открытой галерее сада за несколько столов. Императрица со всеми дамами поместилась за одним, а император с его высочеством и знатнейшими кавалерами занял другой, стоявший рядом с дамским. Гвардия в этот день стояла на лугу, где ее угощали водкой, а потому гренадеры должны были явиться во время стола с своим простым, от которого, по обыкновению, не был избавлен никто. Дамы и младший принц Гессенский почувствовали себя после того весьма нехорошо. Последний даже принужден был уехать домой; но бедным дамам не позволили и этого сделать: они должны были оставаться против воли и сверх сил. Великий адмирал, сидевший рядом с персидским послом, не хотел допустить, чтоб и его заставили пить простое, и майоры гвардии уже дали было убедить себя, но тот никак не соглашался на такое исключение и убедительно просил, чтоб ему дали водку. Получив ее, он встал и сказал во всеуслышание, что из уважения и любви к императору готов пить все, что только можно пить; потом, пожелав [152] еще его величеству всевозможного счастья и благополучия, осушил чашу. После стола начались танцы, которые продолжались до половины двенадцатого — времени, когда его высочество проводил императорских принцесс до их комнат. В заключение всего персидский посол имел здесь прощальную аудиенцию у императрицы, которой он, став на колени, поцеловал сперва край платья, а потом голую руку. В этот день я узнал от ее высочества герцогини Мекленбургской, что супруг ее в Демице действительно приказал отрубить голову тайному советнику Вольфрату, чем она немало была огорчена.

29-го все мы должны были подписать реверс касательно нашего тайного общества (Что это было за общество, о котором Берхгольц нигде ни прежде, ни после не упоминает, — неизвестно.), который накануне был разослан к каждому из нас и по содержанию своему совершенно отличался от виденного нами третьего дня. По этому случаю в 7 часов вечера собиралось заседание в зале графа Бонде, где документы были надлежащим образом представлены и его высочество говорил речь.

30-го. После обеда ко двору являлся майор Шульц, который ищет случая попасть на службу к герцогу; но мы под благовидным предлогом поспешили выпроводить его, потому что знали, что его высочество скоро выйдет и об этом визите спрашивать не будет. Граф Бонде в этот день начал опять свое дежурство. В истекшем сентябре месяце здесь начали прекрасный большой шпиц в Петропавловской крепости покрывать сильно вызолоченными в огне медными листами; но перед тем еще на верху его поставили летящего вызолоченного ангела (величиною более чем в рост человеческий), в руке которого по ветру поворачивается знамя.

Текст воспроизведен по изданию: Неистовый реформатор. М. Фонд Сергея Дубова. 2000