ФРИДРИХ-ВИЛЬГЕЛЬМ БЕРХГОЛЬЦ

ДНЕВНИК

1721-1725

1723 год

Июль

1-го камергер Шталь был отправлен в Гамбург, а майор Штакельберг за привезенное им известие получил в подарок золотую табакерку, наполненную червонцами. В 8 часов последовал сигнал для сбора всех парусных судов у князя (Меншикова), после чего его высочество сел на свой торншхоут с Альфельдом, Плате, Брюммером, Тихом и со мною и отправился к дому князя. Император был уже там, и князь на мосту поднес его высочеству и всем [99] нам по рюмке водки. В 9 часов императрица прислала к герцогу камер-юнкера Монса, чтоб предложить ему свою собственную шлюпку, если он желал ехать проститься с принцессами, которые в поездке участвовать не будут. В половине десятого император отплыл с маленьким флотом, но мы дожидались его высочества до половины одиннадцатого и затем отправились также в путь. Платена герцог оставил в городе для распоряжений по покупке провизии, потому что могло случиться, что мы при попутном ветре на другой же день рано утром отправимся в Ревель, не дожидаясь галер, которые должны были отплыть только 10 числа. В половине третьего мы прибыли в Кронслот, и его высочеству был отведен там тот же дом, который он занимал два года тому назад. Император и императрица не выходили на твердую землю, равно как и большая часть вельмож. После обеда Измайлов был послан к великому адмиралу узнать, на каком корабле нам назначено быть, и возвратился с ответом, что мы будем находиться на фрегате “Transport-Royal”, но что так как его здесь еще не было, то адмирал обещал спросить о том у императора, а между тем отдал приказание, чтоб “Transport-Royal” был приведен в Кронслот. Незадолго перед обедом, когда я ходил осматривать новые каналы, император выходил на берег, но скоро возвратился опять на свое судно. Около 7 часов подошли оба стоящих здесь гарнизоном полка, именно Новгородский и Владимирский; один из них, сложив оружие под нашими окнами, ушел опять назад за своими вещами. По возвращении его они тотчас отправились к пристани и сели на корабли. Часов в восемь Измайлова послали к императрице узнать, когда его высочеству можно будет проститься с нею. Он возвратился с ответом, что ее величество даст знать об этом герцогу. Между тем явился вице-адмирал Вильстер и сказал, что при раздаче паролей ему приказано командовать кораблем “Фредемакер” и просить его высочество находиться на этом корабле, что было нам очень приятно. Его высочество тотчас же приказал постели отвезти на нашу квартиру, а прочие вещи и прислугу отправить прямо на корабль, чтоб мы тем скорее могли быть готовы, если отъезд будет назначен на другой день рано утром. В 9 часов ударили зорю, а в 12 прибыли остальные наши кавалеры — Плате, Штамке, Негелейн и придворный проповедник вместе с служителями, у которых были на руках наши вещи и провизия.

2-го, во вторник, утром, в половине пятого часа, к нам явился флотский лейтенант Измайлов, которому вице-адмирал Вильстер поручил известить его высочество, что сигнал к отплытию уже последовал. Герцог после того немедленно приказал перевезти провизию на борт и в 9 часов сам отправился на корабль. Перед тем меня посылали к герцогине Мекленбургской предуведомить о [100] намерении его высочества приехать к ней проститься; но она извинилась нездоровьем своей матери, с которой находилась на одной яхте. Когда мы приехали на корабль, нам отдали честь с барабанным боем. Корабль, которым командовал вице-адмирал Вильстер, 88-пушечный, был велик, красив и удобен. В 10 часов со всех кораблей началась пушечная пальба (с нашего последовало 13 выстрелов), приветствовавшая поднятие генерал-адмиральского флага. Вскоре после того его высочество поехал на шлюпке проститься с императрицей, которая, проводив до этого места флот, возвращалась назад. Затем тотчас последовало по одному выстрелу, сперва с корабля великого адмирала и с императорского, потом с корабля Гордона и наконец с нашего, причем на разных кораблях вместо больших голубых флагов подняты были красные. Немного спустя раздался опять один выстрел, по которому все капитаны отправились к адмиралу. Тотчас по возвращении его высочества сигналом отдано было приказание сниматься с якорей, что исполнено было в 12 часов, и тогда вдруг все разом пришло в движение. Незадолго до того у нас было богослужение. Штремфельд и Вахтмейстер, провожавшие нас до этих мест, отправились назад в Петербург тотчас после императрицы, которую они видели на корабле императора; но самого государя там не было. Около 2 часов, когда мы собирались садиться за стол, пришел обер-цейхмейстер Отто, но остался у нас недолго. Когда он приходил и уходил, ему отдавали честь и били в барабан, потому что он считается в генерал-майорском чине. Сначала с нами обедал только вице-адмирал, но когда мы миновали одно опасное по мелководью место, к столу явился и капитан нашего корабля по фамилии Бенц, которому до этого нельзя было оставить своего поста. К 8 часам вечера почти все корабли догнали нас (хотя мы отплыли из первых), но это потому, что наш корабль поджидал их и нарочно умерял свой ход. В 8 часов у нас опять читали молитвы. Около 9-ти мы ужинали, а в ночь миновали остров Гохланд.

3-го. В прошедшую ночь ветер был довольно сильный, и мы ушли далеко вперед, но после того целый день шел дождь и погода стояла пренеприятная. В 11 часов утра началась молитва, а в 12 мы сели за стол. Обедали с нами вице-адмирал и капитан. В 6 часов вечера была опять молитва, а за нею следовал ужин. Так как мы в это время в другой раз прошли через опаснейшие места, то капитан ужинал с нами, положась на своего штурмана, который однако ж посадил бы его на мель, если б он не заметил опасности и не выбежал вовремя. Вместо девяти офицеров и четырех штурманов, которые бы должны были находиться у него на корабле, он имел только двух офицеров и одного штурмана, и из них вдобавок ни один не знал фарватера. Капитан очень [101] жаловался на это и говорил, что ему до крайности трудно, потому что самому надобно исправлять и лоцманскую, и все другие должности. В полночь мы нагнали передние корабли, стоявшие на якоре в миле от Ревеля, и сами бросили якорь, проехав 39 миль от Кронслота и благополучно пробравшись через весьма опасный фарватер.

4-го, в четверг, в 4 часа утра раздался пушечный выстрел, вслед за которым на всех кораблях флота начали бить утреннюю зорю. Немного позднее отдан был приказ опять сниматься с якорей, как скоро последует сигнал. В 8 часов мы услышали этот сигнал, и корабль наш, как флагманский, отвечал ему. Затем корабли один за другим снялись с якорей и приготовились к отплытию. В половине десятого они двинулись в путь. Когда великий адмирал проезжал мимо эскадры, стоявшей близ Ревеля под командой шаутбенахта фон Гоффта, она приветствовала наш флот 13 выстрелами, на которые однако ж не отвечал ни один из наших кораблей, кроме генерал-адмиральского. В три четверти десятого флот наш салютовала и крепость, в которой виден был дым; но выстрелов мы не могли слышать. Вскоре после того сделано было по одному пушечному выстрелу с кораблей адмирала, генерал-адмирала и Гордона в знак того, что следует поднять якорные флаги. Наш констабель, которому приказано было повторить данный сигнал одним выстрелом, по ошибке сделал три выстрела, почему капитан немедленно велел арестовать его и еще одного подконстабеля, которого вдобавок подвергли заключению. С адмиральского корабля тотчас же приехал лейтенант, чтоб узнать, по какому случаю мы дали три выстрела. Ему объяснили ошибку констабеля. В 11 часов мы бросили якорь, подняли настоящий красный флаг с голубым и белым крестом и спустили якорный флаг. В половине двенадцатого его высочество с Измайловым и Плате поехал в шлюпке вице-адмирала поздравить императора с благополучным прибытием. Когда они приехали, на императорском корабле раздался барабанный бой. После молитвы, о которой на нашем корабле возвещено было барабаном, вице-адмирал в шлюпке с капитаном и другими отправился приветствовать с прибытием генерал-адмирала и адмирала Михайлова (т. е. самого императора). Его высочество возвратился назад не прежде 3 часов. Мы все время с сокрушенным сердцем поджидали его к обеду, тогда как он преспокойно и отлично пообедал у императора, который, говорят, был необыкновенно весел и принял его очень милостиво. После обеда у его величества герцог поехал к великому адмиралу Апраксину, у которого пробыл еще с час. На корабле его, как при приезде, так и при отъезде его высочества, били в барабаны. Тотчас по возвращении его высочества мы сели за стол. В 4 часа после обеда герцог с Измайловым, капитаном Бенцем, Плате, [102] Брюммером, Тихом и со мною отправился в Ревель, где мы нашли немало добрых друзей и в особенности много шведов. По приезде нашем в город послан был фурьер узнать, открыт ли и готов ли для его высочества дом князя Меншикова. Получив донесение, что там опять приготовлена для нас квартира, мы отправились туда и нашли уже в доме почетный караул, состоявший из одного поручика и 30 или 40 рядовых. Поручик этот был тот самый офицер, который два года тому назад провожал его высочество из Ревеля в Петербург. В доме князя мы не нашли однако ничего, кроме пустых комнат; поэтому его высочество поехал к генерал-майору Тизенгаузену, у которого, несмотря на то что его сначала не было дома, мы, как у старого знакомого, успели попользоваться хорошей холодной закуской. От него его высочество в сопровождении многих лифляндских и шведских кавалеров пошел к ландрату Розену и, хотя его самого также не было дома, просидел довольно долго с его женою, у которой мы нашли и жену полковника Розена, урожденную графиню Вахтмейстер; его высочество перед тем заходил к ней, но узнал, что ее нет дома. Многие из наших друзей и здешних жителей сопровождали нас на улицах и входили с нами в дома, а потом проводили и до самого бота. В 7 часов мы взошли опять на борт нашего корабля, где вечером была молитва, за которою следовал ужин. Незадолго перед вечерним столом раздался пушечный выстрел — сигнал для спуска другого якоря. Но корабль наш не отвечал на этот сигнал, а только исполнил что следовало, потому что наш вице-адмирал не командует эскадрой, исправляя должность шаутбенахта, вследствие чего ему дозволено не отвечать на сигналы и поднимать на своем корабле вице-адмиральский флаг. В 10 часов у великого адмирала, по обыкновению, начали бить зорю, которая затем в одно время раздалась на всех кораблях. Потом тотчас начался барабанный бой, призывавший матросов к молитве, которая совершалась во время нашего ужина и, по положению, должна совершаться каждое утро и каждый вечер. После ужина его высочество еще долго гулял по шанцам корабля, прежде нежели отправился спать. В этот день, еще до возвращения герцога от императора, к нам на корабль приезжал обер-комендант Дельден и приглашал его высочество и всех наших кавалеров к себе на другой день на обед. Флот, когда мы подъезжали к Ревелю, был расположен и стоял на якоре по следующему расписанию: [103]

БАТАЛЬНАЯ ЛИНИЯ.

(Linie de Bataille)

5-го, в пятницу, поутру, после молитвы, у его высочества было много посторонних, как-то: оба Гессенских принца, капитан-командор Бредаль и еще некоторые флотские капитаны. Около 11 часов его высочество почти со всеми нами поехал в город, где встречен был некоторыми членами дворянства (Ritterschaft), которые ждали императора; после того перед герцогом парадировали Черноголовые в числе около сорока всадников, имевших свои собственные штандарты, литавры и трубы, также верхнее и нижнее оружие. Это были большей частью купеческие приказчики. Они также ждали императора и потом ехали перед ним, когда он верхом въезжал в город и отправлялся к обер-коменданту. Весь их отряд выстроился перед домом последнего и дал три залпа из карабинов, исполненные очень хорошо, при чем усердно гремели и их литавры и трубы. После того они тем же порядком отправились назад. Кроме того, на улицах, по которым проезжал император, стояли в строю вооруженные граждане, парадировавшие, когда прибыл его величество, а вокруг крепости происходила пушечная пальба. Его высочество, пробывший несколько времени в их доме, нашел там императора уже за столом, но принцы Гессенские очистили ему место, и он поместился возле его величества с левой стороны. Общество состояло только из императора, его высочества, принцев, флагманов, многих морских капитанов, придворного штата его величества и его высочества, тайного советника Толстого и барона Остермана. При каждом тосте палили из пушек. Император сам провозгласил тост за здоровье его высочества, которому при этом что-то долго говорил на ухо, после чего наш герцог несколько раз целовал ему руку. В половине третьего государь пошел отдыхать, а его высочество после продолжительного секретного разговора с Остерманом поехал на свою городскую квартиру. Тотчас по возвращении нашем домой к нам собрались очень многие лифляндцы, шведские и здешние офицеры и приехал г. Остерман, который немедленно был принят герцогом. Все прочие должны были ждать почти до 7 часов, когда его высочество вышел, чтоб снова ехать на корабль. Он все время был занят письмами и в тот же день отправил в Швецию полковника Брюммера, который вместе с русским курьером отплыл на фрегате. После молитвы и ужина его высочество еще часа два гулял наверху по шанцам. Я в этот день встретил в Ревеле моего старого товарища и доброго приятеля, Лантингсгузена, который прежде вместе со мною был в Швеции пажом, теперь же имел чин капитана. В этот же день приехали сюда из Петербурга граф Дуглас и полковник Розе; из них первый проиграл пари, которое держал с великим адмиралом, потому что выехал в одно время с нами и хотел все-таки приехать в Ревель прежде нас. [105]

6-го, в субботу, Альфельд и Тих рано утром отправились в город, с тем чтоб там обедать. До молитвы у его высочества было много посетителей, как-то: генерал Дельден, шаутбенахт Гоффт, ландсгауптман (предводитель дворянства) Розе, граф Дуглас с своим зятем, полковником Шлиппенбахом, вице-губернатор Левей, артиллерийский полковник Гааке с своим капитаном Вильстером и некоторые морские капитаны. Всем им поднесено было по рюмке водки, а графа Дугласа его высочество оставил у себя обедать. На нашем и на большей части других кораблей экипаж почти все время до обеда был занят переменою мест и надлежащею постановкою в линию, потому что весьма нелегко поднимать якоря больших кораблей и переменять их место. Тотчас после обеда великому адмиралу представляли списки с показанием, сколько на каждом корабле находилось экипажа. На нашем корабле было солдат и матросов 572 человека. Около 4 часов его высочество с Дугласом, Измайловым, Плате, Штамке и со мною поехал в город и сперва навестил графиню Веллинг, а потом отправился к графу Дугласу, где мало-помалу собралось множество гостей и сильно пили. В числе прочих явился и старый шведский камергер барон Спарре, о котором я так много слышал рассказов, как, например, то, что он большею частью ходит в шерстяном кафтане на бархатной подкладке, хотя и весьма умный человек. Был тут и полковник Розе, который накануне приехал из Петербурга, сделав славный моцион, т. е. проскакав верхом в 9 часов 17 миль. Часов в восемь его высочество простился и снова отправился на корабль. В наше отсутствие на корабле великого адмирала, на задней мачте, поднят был желтый императорский флаг — сигнал, которым созывались к нему все флагманы, но только для того, чтоб ехать в Катериненталь и провести там вечер в саду с императором. По возвращении на корабль мы нашли все платья и вещи, которые только что привезены были водою для его высочества и вынуты без нас камерратом Негелейном, разложенными на столе. Между ними находились шесть вышитых костюмов превосходной работы, выписанных камерратом и сделанных в Берлине по заказу его брата, и было очень много полотняных вещей, которые при этом же случае выслала его высочеству тайная советница Бассевич.

7-го. Поутру велено было, чтоб на все корабли перевезен был с твердой земли могущий им еще понадобиться провиант. Около 5 часов после обеда контр-адмирал Сенявин, которому предписано было выйти в открытое море с эскадрою, состоявшею из 6 кораблей, подал сигнал к отплытию. Часов в шесть эскадра действительно вышла в море, и контр-адмирал салютовал великому адмиралу 13 выстрелами, но великий адмирал отвечал ему только 7-ю. Меня уверяли сегодня, будто император вчера велел объявить городовому Совету, [106] что отдал приказание свободно впускать в Катериненталь (здешний увеселительный дворец) всех городских жителей и что они, если хотят, могут начать пользоваться прогулкой там с нынешнего же дня. Рассказывают также за верное, что император, который с самого приезда нашего сюда большею частью ночует в Катеринентале, в самом деле испросил себе позволение у великого адмирала проводить ночи на твердой земле, представив ему, что должен для своей груди брать ванны по предписанию врача; но в то же время его величество дал великому адмиралу письменное уверение, что при отплытии флота непременно будет опять на своем корабле. В этот день, говорят, вышел также приказ, чтоб все офицеры и матросы в 6 часов вечера возвращались на свои корабли и нигде не оставались долее. Нынче в первый раз поднимали сигнальный флаг для назначения вечернего пароля. Всем кораблям пароли розданы были на целый месяц, и так как каждый пароль имеет свой особенный знак, передаваемый флагами, то они всегда тотчас же могут видеть, какой именно назначается.

8-го, в понедельник, его высочество в 11 часов поехал к шаутбе-нахту Гоффту, приглашавшему его вчера к себе обедать, но взял с собою только Измайлова, Плате и меня. Когда мы приехали, император со всеми флагманами сидел уже у шаутбенахта за столом. Его высочество сел возле государя с левой стороны, имея подле себя опять обоих принцев. Император был в отличном расположении духа, и при первых трех тостах палили из пушек; так, при провозглашении здоровья его величества последовало 13 выстрелов, семейства Ивана Михайловича — 11, императрицы — 9. При здоровье его высочества и других пальбы не было. В 2 часа император уехал, и при его отъезде матросы огласили воздух троекратным ура! на которое он с бывшими на его боте матросами отвечал точно таким же образом. Затем последовало 11 пушечных выстрелов. Когда уезжал его высочество, точно так же кричали ура! которое сопровождалось 9 выстрелами. При отъезде великого адмирала было то же самое; при отъезде же принцев хотя и кричали ура, но не палили. Отсюда его высочество отправился в город и сперва побывал на своей квартире, а потом поехал к полковнику Розену, где мы в обществе полковников Штральборна и Ферзена ужинали и таки порядочно попили. В этот день вице-адмирал Вильстер вышел в море с кораблем “Пантелеймоном”, ход которого надлежало испробовать, потому что, по мнению некоторых, на нем было слишком много балласта; впрочем, через несколько дней он будет опять здесь.

9-го, поутру, еще можно было видеть эскадру, которая вышла отсюда в море третьего дня, потому что ветер был противный и она должна была продолжать лавировать. Около полудня к нам приезжал один здешний молодой барон, Гастфер, который просил его [107] высочество пожаловать к нему на другой день в 5 часов после обеда на свадьбу и быть посаженым отцом его невесты. В 12 часов его высочество с Измайловым, Альфельдом, Плате, Штамке, Тихом и со мною отправился на обед к графу Дугласу, где кроме нас никого больше не было; но так как после обеда приехали еще гости и потом вечером ужинали, то мы так сильно пили, что я не помнил, как и до дому добрался. Паж Древник был в этот день послан в Петербург. Император посещал Дом дворянства (Landesstube) и осматривал там знаменитую картину “Обращение апостола Павла”, принадлежащую обоим Унгерам и стоящую, как говорят, 20 000 червонцев; но его величество нашел, что она не стоит этих денег, и оценил ее только в 300 рублей. В этот же день сын графа Дугласа, мальчик лет 5 или 6, был сделан пажом при его высочестве.

10-го, в среду, утром у его высочества было очень много посторонних, но я был так болен, что не мог встать с постели, и потому никого не видал. Обедали у его высочества вице-адмирал Гордон, вице-адмирал Сивере, шаутбенахт Дюффертс и шаутбенахт Зандер, и так как во время обеда приехали еще граф Дуглас и флотский капитан Апраксин, да и его высочество узнал, что свадьба отложена по поводу совершившегося в этот день 12-летия со дня сражения при Пруте, то гости начали за столом сильно пить. В 5 часов герцог поехал в новый императорский увеселительный дворец Катериненталь, где оставался почти до 10 часов и часа два гулял и разговаривал с императором, который был необыкновенно весел и оживлен. По приезде в сад мы сперва гуляли часа два одни, не подходя к императору, потому что видели, что он занят был с своим архитектором и отдавал разные приказания. Когда мы проходили мимо прежнего императорского дома и огорода, обер-кухмистер Фельтен принудил нас войти туда и подал нам по стакану вина и пива, после чего его высочество всходил с нами на высокую гору, на которой сквозь скалы пробит канал, долженствующий служить проводником воды для фонтанов и каскадов из большого пруда, находящегося на верху этой горы. В Катеринентале большой, очень красивый дом с двумя флигелями; он стоит гораздо выше сада и прямо против моря, имея с одной стороны город, а с другой красивую рощу. Вид из него поэтому очень хорош. Что касается до самого сада, то нельзя себе вообразить, как много он усовершенствовался так быстро после своего разведения, т. е. в каких-нибудь три или четыре года, и как деревья в нем уже высоки и толсты. Много, конечно, способствовала тому прекрасная почва земли; да и, кроме того, употреблены были все старания, чтоб поскорее окончить и устроить его. Здесь видишь не только вокруг сада аллеи из больших деревьев, которые гораздо выше домов, но и значительной величины фиговые и другие плодовые [108] деревья, взятые из лучших садов в окрестностях Ревеля и пересаженные с корнями и землей в этот сад, где они, благоприятствуемые отличным грунтом, принялись очень хорошо. Так как его высочество взял с собою в сад капитана Бенца, весьма любимого императором и неистощимого на всякого рода веселые выдумки, то он во весь вечер немало потешал его величество. Когда речь зашла о прекрасном вызолоченном фрегате “Transport-Royal” (которому теперь назначено постоянно оставаться при нас, но который прежде еще никогда не присоединялся к флоту, а в этот день в 6 часов после обеда прибыл из С.-Петербурга и при своем появлении приветствовал великого адмирала 13 выстрелами, на которые отвечено было 9-ю) и все начали выхвалять его быстрый ход и красоту, наш капитан Бенц сказал по-голландски, что ничего себе так не желает, как милостивого соизволения императора на командование этим фрегатом, когда его высочество, как король, будет отправляться на нем в Швецию; после чего, объявив себя хозяином дома, начал угощать вином императора и все общество. Государь немало смеялся всем этим выходкам. В 10 часов вечера, когда его величество уехал на свой корабль (он большею частью ночует на нем, а вовсе не в Катеринентале, как прежде говорили), герцог отправился также на борт своего. По возвращении нашем лейтенант Измайлов послан был на твердую землю, чтоб распорядиться скорейшей доставкой на наш корабль месячного провианта, который назначено было забрать в Ревеле.

11-го, поутру, у его высочества было много посетителей, в том числе генерал-майор Тизенгаузен, бывший шведский капрал трабантов Лоде, один молодой Штакельберг, капитан Бергер, капитан Дельвиг, полковник Россе (которого герцог оставил у себя обедать) и некоторые другие, мне незнакомые. Около полудня корабль “Пантелеймон”, который вице-адмирал Вильстер на несколько дней выводил в море для пробного крейсирования, присоединился опять к флоту; прибыл также из Кронслота спущенный в нынешнем году со штапеля корабль “Михаил Архангел”, который при приближении своем салютовал великому адмиралу 13 выстрелами, в ответ получил 9. Возвратившийся “Пантелеймон” не стрелял, потому что корабли не салютуют, если были в отсутствии менее 4 или 6 недель. Часа в четыре его высочество поехал в город. Завернув там на короткое время в свой дом, он прошел потом к графу Дугласу, где мы оставались до тех пор, пока не узнали, что император приехал на свадьбу. В это время, именно в 6 часов, его высочество также отправился в Дом дворянства, где назначено было справить свадьбу, и вошел в залу прежде императора, потому что его величество, насквозь промоченный дождем, переодевался в другой комнате. По приходе государя тотчас началось бракосочетание барона [109] Гастфера, молодого человека лет 20, с девицей Барановой, которой только 13 лет и которая, говорят, очень богата. Когда церемония эта кончилась, император сел с его высочеством и другими знатными господами. То же самое должны были сделать дамы, чинно стоявшие по другую сторону, и все здешнее дворянство. Хотя для государя и был устроен балдахин, под которым стояли кресло и рядом с ним стул для его высочества, однако ж оба они не воспользовались ими, а сели вместе с другими кавалерами. После того ландраты и свадебные маршалы начали по порядку провозглашать обыкновенные церемониальные тосты. Около 8 часов начались танцы, а именно следующим образом. Впереди танцевали два маршала (их обыкновенно бывает на свадьбах четыре, но в этот раз было шесть), а за ними невеста с женихом, его высочество с графинею Веллинг и старший принц Гессенский с графинею Вахтмейстер. После того его высочество танцевал с невестою так, что выходила смесь польских, менуэтов и английских танцев. Обедать хотя на здешних благородных свадьбах и не принято, однако ж на сей раз в одной из комнат для императора был приготовлен стол с холодным кушаньем, за который он и сел, когда было исполнено уже несколько танцев; но его высочество и принцы постоянно оставались с дамами и продолжали танцевать с ними. Посидев немного времени за столом и покушав, император возвратился в танцевальную залу и, будучи в отличном расположении духа (которое немало радовало здешнее дворянство), удостоил несколько раз протанцевать англез и польский. Все почти гости признавались, что никогда не видали его величество таким веселым. Около 11 часов начались последние церемониальные танцы, которые здесь совершенно отличаются от московитских и русских. Сначала все холостые попарно протанцевали польский, следуя за женихом, перед которым танцевали два маршала; потом они взялись за руки и образовали круг, в середину которого вошел молодой с одним из танцевавших. Попрыгав с ним и поцеловав его, он схватил другого и повторил то же самое, потом третьего, и так далее, пока не перебрал всех. Затем они подняли его на руки, и он должен был выпить три стакана вина и опорожненную посуду бросить наземь. Тогда молодежь, попрыгав с ним еще несколько времени, поставила его на ноги. После того за него взялись все женатые и возились с ним точно таким же образом. Император, внимательно следивший за всеми этими церемониями, сам участвовал в танце с женихом и делал все что следовало. Когда с молодым покончили, все девицы, а за ними все замужние женщины танцевали точно так же с невестою, с тою только разницею, что ее не поднимали как жениха и не заставляли пить. Оба маршала (которые и тут танцевали впереди) поцеловали ей только руку, но в кругу протанцевали с ней так, как танцевали девицы и замужние. При этих танцах [110] литавры и трубы гремели вместе с музыкою, и когда они кончились, невесте и жениху еще раз приносили поздравления. По окончании всего император удалился, перецеловавшись на прощанье со всеми дамами. Герцог наш последовал его примеру, но не отправился, как он, прямо на корабль, а заехал еще к графу Дугласу, где, по просьбе хозяина, пробыл часа полтора и пил с его женою чай, так что было уже более часа пополуночи, когда мы возвратились на свой корабль. В этот день, вечером, подан был сигнал держать наготове четыре корабля, которым на другой день с рассветом следовало стать под паруса и выйти в море.

12-го, утром, император был на корабле “Transport-Royal”, который приветствовал его 19 пушечными выстрелами. Вскоре после того последовал сигнал готовиться к отплытию; но в 11 часов у великого адмирала подняли опять якорный флаг в знак того, что предшествовавшее распоряжение отменяется по причине почти совершенно противного ветра. Мы сидели еще за столом, когда снова раздался пушечный выстрел, сопровождаемый сигналом к отплытию, и все корабли повторили этот сигнал, т. е. подняли в половину большой марсовой парус. Его высочество, узнав, что г. Остерман не совсем здоров, еще до отплытия нашего послал на корабль “Москва”, где он находился, гоф-юнкера Тиха, которому поручено было осведомиться о его здоровье, а тотчас после обеда к нам приехали генерал-майор Тизенгаузен и артиллерийский капитан Вильстер, чтоб проститься с его высочеством. Около 4 часов мы, с Божиею помощью, действительно вышли в море, получив перед тем на свой корабль еще одного лейтенанта и одного гардмарина, которые были оба князья Adiowskin (Одоевские?). В 9 часов на корабле великого адмирала выпалили один раз из пушки и подняли якорный флаг, почему мы немедленно бросили якорь между Наргеном или Нерваном и Вольфом. С своим лавированием отъехали мы в этот день от Ревеля не более полутора миль; но невозможно описать, что за чудный вид, когда лавирует целый флот и корабли постоянно проходят один мимо другого! Лишь только якорь был брошен, к нам из Ревеля приехал на шлюпке почтовый секретарь, которому поручено было доставить на флот полученные в этот день письма. Он рассказывал, что от необыкновенно сильного ветра жизнь его подвергалась опасности.

13-го, в 6 часов утра, последовал сигнал — сниматься с якорей, и мы в половине восьмого пустились далее, но все еще при противном ветре, который, впрочем, мало был заметен.

14-го мы прибыли в Рогервик и в 8 часов утра со всем флотом вошли там в новую гавань и бросили якорь. Место это только в семи милях от Ревеля, и, как говорят, под надзором немецкого полковника Любраса здесь возведена будет новая гавань, гораздо [111] более удобная, чем гавани в Ревеле и Кронслоте, во-первых потому, что флоту можно будет летом раньше выходить в море, а зимой позднее возвращаться, чем в обеих упомянутых гаванях; во-вторых, гавань эта так велика, что в ней удобно могут поместиться несколько сот военных кораблей, и имеет обширный круглый залив, окруженный землей, к которому ведет один только вход. Но так как в устье его вода имеет 18 сажен глубины, то немало потребно будет труда и издержек, дабы болверк, необходимый для его защиты, с предполагаемыми у входа батареями устроить так, чтоб он мог противостоять напору волн. Наконец, в-третьих, вода здесь соленая, а не смешанная, как в Кронслоте. Гавань эта, когда она вполне устроится, будет бесспорно лучшей и безопаснейшей на всем Балтийском море. Припасено уже огромное количество камней, и ежедневно продолжаются ломка и подвоз их. Скоро после того, как мы бросили якорь, последовал приказ всех больных свезти с кораблей на твердую землю и снабдить провиантом на 8 дней. В 10 часов утра у нас началось богослужение. После обеда, в 5 часов, все флагманы сигналом приглашены были на корабль великого адмирала, а около 6-ти приехал от императора генерал-адъютант Нарышкин, которому поручено было пригласить герцога на твердую землю, куда его высочество тотчас же и отправился. У того места, где мы вышли на берег, нас ждал Василий Петрович с кабриолетом императора, в котором герцог и поехал с ним к его величеству. У государя были все флагманы и капитаны, и он очень долго ждал старшего флотского священника, которому, по его приказанию, назначено было освятить то место, где мы находились, и положить начало работам по устройству гавани. Но так как тот всячески искал уклониться от этого, то место его должен был заступить другой. По совершении молитв всякий, от императора до последнего из присутствовавших, обязан был донести до конца берега от 4 до 5 камней и бросить их в воду, при чем многие, которым хотелось иметь честь тащить самые большие камни, таки порядочно попотели; очень многие также, бросая эти камни в воду, сильно забрызгались. В то время, как мы таскали камни, из расставленных по берегу пушек сделан был 21 выстрел, и некоторые из присутствовавших заметили, что его величество император, когда брошен был первый камень, возвел глаза к небу и испустил глубокий вздох. По окончании нашей работы каждый должен был давать по полтине великому адмиралу, который собирал эти деньги для солдат, занимавшихся здесь ломкою камня; император, впрочем, пожаловал 10 червонцев, его высочество и вельможи дали также по нескольку золотых монет. После сбора всякий получил за свои деньги по нескольку стаканов вина. Со временем мы можем говорить с гордостью, что участвовали в первоначальной закладке гавани, которая, если только Бог продлит [112] жизнь императора и даст ему привести все в исполнение, конечно будет одною из важнейших в мире. Уже теперь наломано из скал 130 000 сажен камня; но количества этого еще далеко не достаточно, потому что здесь предположено все, от самого основания, сделать из камня. Невозможно было бы привести это в исполнение, если б не было при том того удобства, что камни, сколько бы их ни понадобилось, можно брать у самой воды, ибо гавань большею частью вся окружена скалами, от которых они могут быть отделяемы посредством ломки или взрывов. Когда все общество распило по нескольку стаканов вина в честь освящения гавани, император простился с нами и, прежде нежели отправиться на корабль, пошел еще в дом, где помещались больные и где в этот день должны были отнимать ногу одному матросу; но его высочество и прочие отправились прямо на свои корабли.

15-го все корабли приготовились к выходу в море, как скоро ветер сделается благоприятным. Около вечера мы получили известие, что тайная советница Бассевич в этом месяце выехала из Гамбурга в Травемюнде и отсюда на стоявшей там яхте его высочества отправилась в Швецию.

16-го ветер дул попутный, и часов в девять утра приказано было перевезти опять с твердой земли больных, которых только третьего дня отправили туда и снабдили провиантом на 8 дней. Поэтому думают, что мы предпримем прогулку в открытое море и не так-то скоро воротимся назад. Однако ж мы, несмотря на то что целый день готовы были к отплытию, не могли еще пуститься в путь, частью по причине слишком сильного ветра, а частью и оттого, что корабли, стоявшие ближе к берегу, при этом ветре вовсе не могли бы выйти из гавани. После обеда его высочество хотел сделать визит Гессенским принцам, но узнав, что их нет на корабле, отправился с нами к вице-адмиралу Гордону, где мы пробыли часа три или четыре. На обратном пути проезжая мимо корабля “Москва”, его высочество увидел на палубе гг. Толстого и Остермана и навестил их. В этот день в Рогервик прибыл из Петербурга полковник Любрас, которому поручено устройство здешней гавани.

17-го, поутру, 50-пушечный корабль “Евгений” послан был для крейсирования, чтоб узнать, как далеко можно идти вперед при продолжавшемся сильном ветре. После обеда все лейтенанты сигналом приглашены были на адмиральский корабль и получили там приказание отправить свои боты к прибывшим судам для забрания с них провианта в возможно большем количестве. Между тем Толстой и Остерман уверяли, что мы отсюда отправимся прямо в Ревель. После же обеда к его высочеству приехал из Ревеля курьер от генерал-майора Клингштедта, который только за неделю оставил Стокгольм и сюда проехал через Ригу. Так как он просил [113] позволения приехать на флот, то ему советовали лучше подождать нас в Ревеле. Вечером Головин воротился со своим кораблем назад, потому что ветер для плавания был слишком неудобен.

18-го. Бедный вице-адмирал Вильстер, который в этот день с императором и со всеми флагманами был на пиру у капитан-командора Бредаля и не может переносить много вина, воротился к себе до того пьяный, что даже упал с постели и при этом так расшибся, что весь день должен был лежать.

19-го. Его высочество поутру посылал Тиха к Толстому и Остерману просить их сегодня к нам на обед, на который они и приехали. Для императора время тянется здесь слишком долго, и так как у него между тем есть дела в Ревеле, то он испросил себе у великого адмирала позволение отправиться туда вперед сухим путем (потому что ветер все еще был противный) и дал обещание, что у Наргена будет ждать прибытия флота. Получив это позволение от великого адмирала, он тотчас отправился на твердую землю и сегодня же уехал в Ревель.

20-го. Около 7 часов все флагманы сигналом приглашены были на корабль великого адмирала, от которого получили приказание отправить в Кронслот все трехъярусные корабли. Великий адмирал перейдет на корабль капитана-командора Бредаля, а вице-адмиралу Гордону поручено будет начальство над 7 трехъярусными кораблями. Вскоре после того последовал сигнал сниматься с якорей и выходить в море; туда явился к нам вице-адмирал Сивере, чтоб известить герцога, что как скоро мы бросим якорь близ Наргена или Ревеля, его высочеству надобно будет перейти на корабль “Нептун”, потому что “Фредемакер” отправляется в Кронслот. После 10 часов мы, с Божиею помощью, при попутном ветре и прекрасной погоде стали под паруса. С твердой земли великому адмиралу салютовали 13 пушечными выстрелами, на которые он отвечал также 13-ю. Ветер был хотя и хорош, но не силен, а потому мы не прежде половины шестого бросили якорь верстах в 3 от Ревеля спустя уже целый час после поднятия адмиралом якорного флага. Император, несмотря на то что обещал, как говорили, явиться опять к флоту в Наргене, остался у Ревеля, в Катеринентале, и оттуда смотрел на наше приближение. Вечером, когда мы сидели за столом, пришел шаутбенахт лорд Дюффус и доложил его высочеству, что получил от великого адмирала и от императора приказание пригласить его на свой корабль “Нептун”, причем просил герцога, если можно, приказать начать перевозку наших припасов в тот же вечер; но его высочество от последнего уклонился, не желая, чтоб в ночное время ходили по трюмам с огнем, и обещал на другой день достаточно рано прислать свои вещи, почему Плате в тот же вечер должен был отправиться на корабль для осмотра нужного нам помещения и для [114] распределения кают. Немного спустя после того приехал с корабля великого адмирала капитан-лейтенант, который объявил нашему капитану, что как скоро император на другой день поднимет якорный флаг и станет под паруса, всем трехъярусным кораблям должно будет следовать за ним. Из этого можно было заключить, что его величество также отправится в Кронслот, чему однако ж почти никто не хотел верить.

21-го, в 4 часа утра, все, кроме его высочества, были уже в сборе, и переноска вещей началась, хотя ветер для эскадры, отправлявшейся в Петербург, был вовсе не благоприятный. В 4 часа после обеда его высочество переехал на “Нептун”, щедро одарив всех лиц, принадлежавших к кораблю, на котором провел 3 недели. На этом переезде мы встретили императора, плывшего на корабельном боте: он, кажется, ехал из города. Когда мы прибыли на “Нептун” (двухъярусный и 70-пушечный корабль, по величине своей устроенный очень удобно), там, по обыкновению, ударили в барабаны, и его высочество встречен был всеми офицерами, т. е. контр-адмиралом Дюффусом, капитаном Делапом, капитан-лейтенантом Вильстером, двумя лейтенантами и одним мичманом. Они повели его наверх, в назначенную для него каюту, где стоял накрытый стол, который вскоре люди контр-адмирала обильно уставили кушаньями. В то самое время, как мы хотели садиться за него, к нам приехал из Ревеля генерал-майор Клингштедт, который передал герцогу несколько писем из Швеции. Его высочество оставил у себя обедать его и капитана Бенца. В этот день по причине сильного ветра и дождя был такой жестокий холод, что погода вовсе не походила на летнюю.

22-го. Около полудня к нам приехали камергер Спарре и наш капитан Бенц, которые и остались обедать у его высочества. После обеда тайный советник Остерман прислал кого-то к Штамке сказать, что император приедет к герцогу, почему тотчас же поспешно начали приготовлять стол с холодным кушаньем, и когда государь через полчаса приехал, все было готово. Его высочество встретил его на нижней палубе корабля. Барабаны приветствовали его величество только троекратною дробью, как положено для встречи адмиралов. Так как с ним были Толстой и Остерман, то он тотчас по прибытии своем имел с ними и с его высочеством, нашим герцогом, непродолжительную конференцию, после которой они сели за стол. Его величество был в отличном расположении духа, а Ла-Коста и капитан Бенц развеселили его еще более, потому что постоянно спорили между собою и говорили друг другу самые жесткие слова. Он просидел поэтому за столом почти 5 часов, в продолжение которых сильно пили. При первых семи или восьми тостах с корабля нашего палили из пушек. Когда вино возымело свое действие, начались и голландские разгульные песни, так что [115] сейчас можно было видеть, что император в этот раз только за тем и приехал к его высочеству, чтоб повеселиться. Часов в десять он простился и был очень милостив с его высочеством, который не мог нарадоваться, что государь и все гости были так веселы и оживлены.

23-го, утром, оба принца приезжали к его высочеству прощаться, потому что отправлялись с императором в Петербург. Скоро после того герцог сам поехал проститься с государем (который его и бывшую с ним свиту угощал вином с каплями) и отдать визит принцам, которых в то же время хотел пригласить к обеду, потому что ждал в этот день много гостей. Вечером его высочество ужинал на корабле Гордона с императором, Толстым и Остерманом; туда, хотя и поздно, приехали также Гессенские принцы, но император не обратил на них внимания. Вообще его величество по причине противного ветра был что-то невесел. К ночи сделался такой туман, что в десяти шагах ничего нельзя было видеть; поэтому император, отправляясь назад, взял с собою компас. Но мы блуждали почти целый час, пока нашли свой корабль, который проискали бы, может быть, еще долее, если б на крики наши не отвечали с него и тем не указали нам его места.

24-го, поутру, мы увидели вдали несколько кораблей, между которыми, по мнению нашему, должен быть находиться фрегат “Самсон”, уехавший с Брюммером; его высочество поэтому с нетерпением ждал их приближения. Во время обеда капитан-командор Бредаль прислал ему сказать, что “Самсон” идет. Показалась и шлюпка, которую император послал со своего корабля “Екатерина” к этому фрегату для перевезения к себе курьера. Полковник Брюммер и асессор Сурланд сели в нее и отправились к его величеству. Прочитав привезенные ими письма, государь послал этих господ с капитаном Бенцем к его высочеству; но они должны были еще завезти к Толстому и Остерману кабинет-секретаря Макарова. Все мы немало удивились, когда увидели, что приехал и асессор Сурланд. Побыв вместе с Штамке с час у его высочества, господа эти с ним же отправились к Толстому и Остерману, где имели продолжительную конференцию, и возвратились тогда уже, когда мы сидели за столом. Хотя они привезли не вполне благоприятные известия, однако ж видно было, что в донесениях их не заключалось и ничего дурного. О прибытии фрегата тотчас узнали во всем городе, а потому оттуда скоро наехало к его высочеству много жаждавших услышать что-нибудь новое, между прочими полковник Штральборн, капитан Дальвиг, состоящий в голштинской службе, артиллерийский капитан Вильстер, капитан-командор Бредаль и другие. Император поутру вышел было в море с эскадрой, состоявшей из 6 кораблей, но по причине совершенного затишья должен был верстах в двух от нас бросить опять якорь, хотя [116] и отсалютовал великому адмиралу 13 выстрелами, на которые ему отвечено было 11-ю. Около 8 часов вечера всему флоту (за исключением эскадры из 9 кораблей, которая должна оставаться здесь) отдано было приказание приготовиться к отплытию, чтоб следовать за великим адмиралом, чем его высочество был вовсе не доволен, потому что ему хотелось лучше еще несколько времени пробыть здесь. Брюммер и Сурланд рассказывали, что тайная советница Бассевич благополучно прибыла в Стокгольм за два дня до их отъезда. Полковник Брюммер, отправившийся от нас 5 июля, приехал в Стокгольм только 11-го и уж 15-го опять оставил его. В этот день наш красный широкий вымпел передней мачты был снят и снова поднят на задней мачте, а красный флаг заменен синим, потому что мы теперь поступили в синюю эскадру. Вице-адмирал Гордон также должен был снять свой вице-адмиральский флаг и поднять снова контр-адмиральский, потому что флот получил приказание отплыть в неразрозненном составе, а в таком случае ему, Гордону, следовало командовать опять только как контр-адмиралу.

25-го, рано утром, посланник Штамке должен был опять ехать к Остерману и Толстому, а в 10 часов Остерман сам приехал к его высочеству, и они с час имели конференцию, которая потом вечером, в городе, опять возобновлялась и продолжалась столько же времени. Император на рассвете вышел на берег в Марте (Mahrt), милях в трех от города, и думают, что если ветер не переменится, он уедет вперед сухим путем в Петербург; в противном же случае будет поджидать флот в Марте. Мы узнали также в этот день, что наш камергер Шталь (пробывший здесь около двух недель) только вчера отправился с Лантингсгаузеном водою в Любек. Всех нас очень удивило, что он даже и не явился на корабль к его высочеству.

26-го, в 8 часов утра, император выехал из Марта, потому что ветер все еще не переменялся. Около 9 часов Сурланд должен был ехать в город к Толстому и Остерману, и все думали, что его в этот же день отправят опять в Стокгольм. В полдень к нам на корабль явился один молодой Каульбарс, который, говорят, желает вступить в службу его высочества и ищет места камер-юнкера. Герцог оставил его у себя обедать. Вечером приехал вице-адмирал Сивере и приглашал его высочество со всеми нашими кавалерами на завтра после-обеда на свой корабль, где назначено было праздновать воспоминание о победе при Гангуте. Его высочество дал ему обещание непременно быть. Асессор Сурланд получил сегодня от герцога все нужные инструкции и завтра отправится в путь.

27-го, поутру, дан был сигнал для всех лейтенантов и последовало приказание, чтоб все начальствующие флотские офицеры русской веры собрались в церкви, в городе, и чтоб на всех кораблях приготовили по 9 выстрелов и палили, как скоро великий адмирал [117] даст свои 9 выстрелов. Около 11 часов у его высочества был с визитом вице-адмирал Гордон. После полудня великий адмирал выехал из города, и так как у него на шлюпке спереди вывешен был его белый адмиральский флаг, то на всех кораблях, мимо которых она проходила, барабаны били марш и люди стояли по бортам. В случае же, если великий адмирал взойдет на какой-нибудь корабль, экипаж должен прокричать трижды ура! Когда он прибыл к своему кораблю, который весь очень мило изукрашен был флагами, сперва раздались с него 9 выстрелов, а потому все 24 военных корабля в одно время выпалили свои девять, что произвело страшный шум и, при здешнем прекрасном эхо, походило на раскаты грома. Часов в шесть его высочество отправился к великому адмиралу, у которого собралось большое общество. Из уважения мы должны были сделать большой объезд, и когда подошли к адмиральскому кораблю, для его высочества ударили марш и раздались звуки труб и литавр. За стол сели тотчас же. При провозглашении множества тостов палили из пушек. Великий адмирал, весьма преданный его высочеству, рассказывал много о Гангутском сражении, которое было в этот день в 1714 году и в котором участвовали как император, так и он сам. День быль очень жаркий, и русский флот взял в плен контр-адмирала Эреншильда с его кораблем. Император произвел контр-адмирала в вице-адмиралы (Эреншильд особенно пользовался уважением Петра Великого за храбрость, оказанную им при Гангуте.), а все офицеры получили золотые медали на золотых цепях, с которыми и явились на сегодняшнее торжество. Так как великий адмирал не хотел допустить, чтоб герцог пил воду, то его высочество довольно сильно опьянел. При отъезде его не только опять били в барабаны, но и салютовали еще 13 выстрелами. Зорю (die Retraite) стреляли уже после. Возвратясь на корабль, мы застали еще там нашего асессора Сурланда, получившего недавно большой корабельный бот, на котором ему назначено переправиться отсюда в Гельсингфорс или другое какое-нибудь место, чтоб потом ехать сухим путем через Финляндию в Стокгольм. Хотя было очень темно и шел сильный дождь, однако ж он все-таки после 12 часов должен был отправиться в путь, потому что ветер был довольно хорош.

28-го. Вечером его высочество вышел со всеми нами на берег и ужинал за городом, в саду графа Дугласа. К ночи опять сделался сильный туман, почему мы и в этот раз довольно долго плутали, пока нашли свой корабль.

29-го, поутру, подан был сигнал к упражнению людей в пушечной пальбе, которая после троекратного барабанного боя началась часов в девять и продолжалась около двух часов. Вечером было [118] угощение у принцев Гессенских. Когда в 10 часов Штамке и я собрались ехать на свой корабль, был такой сильный туман, что хоть глаз выколи. Мы разъезжали до часу пополуночи и все-таки не могли найти нашего корабля, от которого ушли с лишком на две версты; напротив, три раза подходили к кораблю “Св. Андрей”, так что я наконец решился взойти на него, чтоб попросить у капитана компаса, фонаря и штурмана, который бы знал, где находится “Нептун”. Но и все это ничего не помогло: мы принуждены были пристать к кораблю “Фридрихштат”, капитан которого, Брандт, принял нас очень вежливо и снабдил хорошими постелями. Спать легли мы уж после 2 часов ночи. К кораблю этому приставал еще вице-адмирал Гордон, потому что также не мог найти своего; впрочем, после новой попытки ему таки удалось наконец отыскать его.

30-го. В 6 часов утра капитан уже разбудил нас, потому что ветер поправился. Он показывал нам весь корабль, самый большой во флоте и замечательный по своему превосходному внутреннему устройству. Около 9 часов мы возвратились на свой корабль и обрадовали наших людей, которые думали, что с нами случилась беда. Мы узнали, что и его высочеству было не много лучше нашего: он также блуждал несколько часов и попал наконец только на сторожевой корабль (Brandwache), т. е. самый крайний во флоте, так что, если б проглядели его, легко мог уйти в открытое море и подвергнуться тем большой опасности. Там пробыл он довольно долго, и наконец только в 3 часа утра приехал на свой корабль. Часов в десять подали сигнал сниматься с якорей и становиться под паруса, что около 11 и было исполнено. Сделанные прежде распоряжения были изменены: 10 кораблей отправились назад в Кронслот, а в Ревеле осталась только эскадра, которая находилась там и перед тем. Ветер становился все слабее и слабее и наконец превратился в противный, так что мы должны были стать на якорях, что и совершилось

31-го, около 5 часов утра, в 6 милях от Гохланда и в 18-ти от Ревеля. Но когда, часам к 9 ветер начал немного усиливаться и опять можно было кое-как лавировать, последовал снова сигнал сниматься с якорей и мы опять пустились в море. В 12 часов ночи мы были прямо против Гохланда. Великий адмирал в эту ночь для отличия имел позади своего корабля три больших фонаря, адмирал Михайлов — два, вице-адмирал Гордон — один. Прочие корабли не имели вовсе огня.

Текст воспроизведен по изданию: Неистовый реформатор. М. Фонд Сергея Дубова. 2000