ФРИДРИХ-ВИЛЬГЕЛЬМ БЕРХГОЛЬЦ

ДНЕВНИК

1721-1725

1723 год

Май

1-го, поутру, у герцога были генерал-лейтенант Ягужинский и тайный советник Остерман, которые полчаса секретно совещались с ним, но обедать не хотели остаться, потому что дали слово быть у г. Кампредона, куда все иностранные министры приглашены были на обед. У его высочества обедали генерал Штакельберг, полковник Розе и граф Дуглас; я же после стола должен был ехать верхом к герцогине Мекленбургской, чтоб поздравить ее с приездом: вчера девица Мамонова несколько раз говорила, что она приехала уже в субботу вечером, и делала мне упреки, что я все еще не был у нее. [67]

В этот день император на рассвете отправился водою в новый увеселительный дворец, который стоит прямо против Петергофа, на очень приятном месте. Он возведен года два тому назад, и его величество, как говорят, отменил большие постройки в Стрельне-мызе, с тем чтоб назначенные для них деньги употребить на него. В этот же день, утром, после тяжкой болезни умерла купчиха Борстен, над которой император за несколько дней делал операцию, желая вылечить ее от водяной. Ее не будут хоронить до его возвращения, потому что он сам хочет быть при вскрытии трупа, которого доктора и хирурги ждут с любопытством, тем более что одни находили у ней водянку, другие нет.

2-го. Около полудня к его высочеству приезжал мекленбургский Остерман с поклоном от герцогини и извещением о ее прибытии. Вечером император благополучно возвратился из своего маленького путешествия.

3-го у его высочества обедали генерал-майор Сталь, его брат и ландрат и капитан Дальвиг, которые затем простились, потому что на другой день намеревались отправиться в путь. После обеда его высочество ездил с Плате кататься. Сперва они встретили в длинной аллее шедших пешком Ягужинского, Татищева и полицеймейстера, а потом самого императора, ехавшего в своем кабриолете. Вечером паж императрицы, Древник, приходил к Плате с поклоном от камер-юнкера Монса и известием, что император решился в будущий понедельник лично присутствовать при погребении тела тайного советника Геспена.

4-го. Едва герцог успел разослать приглашения на погребение тайного советника Геспена, назначенное в понедельник, в 3 часа пополудни, как приехал вице-адмирал Сивере от имени императора с просьбою — отложить похороны, если можно, до будущей среды. Его высочество просил его отвечать, что не преминет исполнить приказание его императорского величества, потому что хотя большая часть гостей и получила уже приглашения, однако им тотчас же можно будет дать знать об отсрочке.

5-го. После обеда меня послали к герцогине Мекленбургской, принцессе Прасковий и вдовствующей царице предуведомить о намерении его высочества посетить их; но увидев мимоездом карету герцогини перед дворцом императора и узнав, что она и сестра ее у императрицы, я воротился назад, и визит герцога был отложен до другого дня. После того его высочество пошел гулять с Плате, Брюммером и со мною, и при этом случае кстати посетил генерал-лейтенанта Миниха, у которого до сих пор еще ни разу не был. Там мы нашли нашего Штамке и капитана Гекеля. Так как у генерала очень веселая и умная жена, милое семейство и между прочим одна дочь, почти совершенно взрослая, то его [68] королевское высочество с большим удовольствием провел с ними несколько часов.

6-го. При дворе у нас обедал барон Мардефельд, почему как за столом, так и после сильно пили. В 7 часов вечера мимо нас провезли тело недавно умершей купчихи Борстен, которое потом переправлено было через реку на находящееся по ту сторону немецкое кладбище. Сам император изволил следовать за процессией, именно — от скорбного дома до воды — пешком, а после — в шлюпке. Прочие провожатые состояли большею частью из купцов и иностранных корабельщиков. К ним присоединялись еще здешние вице-адмиралы и другие морские офицеры, потому что покойная была свояченицей вице-адмирала Сиверса. После похорон император отправился опять в дом умершей и там кушал. Пили, говорят, при этом случае очень сильно. Его величество обращался необыкновенно дружески и милостиво с иностранными корабельщиками. Мне показалось странным, что он шел за телом в цветном кафтане и вместе с тем в длинной черной мантии и с спускавшимся от его шапки (Muetze) флером. Но до подобных вещей ему дела нет: он одевается смотря по удобству и мало обращает внимания на внешность.

7-го. По случаю назначенных на другой день похорон тайного советника Геспена четырем из нас в качестве шаферов приказано было отправиться снова приглашать гостей на завтра к 3 часам пополудни. Всех приглашенных было вообще 50, и между ними, кроме императора, находились министры, знатнейшие придворные, генералы и адмиралы, иностранные министры, герцог и его свита.

8-го, в назначенный день похорон нашего доброго тайного советника Геспена, все наши придворные кавалеры облеклись в глубокий траур. Тотчас после обеда мы все отправились в дом покойного, куда около 3 часов прибыл и его королевское высочество. Посторонние приглашенные собрались большею частью только к 4 часам, а император не приезжал даже почти до 6, потому что в то же после-обеда предпринимал еще куда-то поездку водою. В то время, как мы ждали его, гостям, по здешнему обычаю, разносили глинтвейн и сласти и раздавали лежавшие наготове мантии, флер и белые перчатки. По прибытии своем его величество, взяв также немного из того, что подавали, и приняв мантию, флер и перчатки, прошел в обитую сверху донизу черным сукном комнату, в которой тело стояло на парадном возвышении и которая была великолепно освещена. Здесь наш придворный проповедник Ремариус тотчас начал говорить превосходно составленную надгробную речь, обнимавшую всю жизнь покойного, и император слушал ее с большим вниманием. Некоторые места ему особенно понравились, и он переводил их по-русски старому [69] генерал-адмиралу графу Апраксину и другим русским господам, стоявшим около него; изъявлял также телодвижениями свое одобрение, когда придворный проповедник коснулся хороших душевных качеств покойника. Когда же приготовились везти тело в Александро-Невский монастырь (где куплено было место для могилы за 100 рублей) и все хотели садиться в расставленные по порядку кареты, государь объявил, что намерен идти за гробом пешком до дома генеральши Балк (находящегося в начале длинного проспекта), чтоб тем еще более выразить особенное расположение, которое он питал к покойному тайному советнику. Последний и заслуживал его, потому что был человек не только весьма способный и опытный, но и очень общительный, легко уживавшийся со всеми и потому пользовавшийся всеобщею любовью. Процессию открывал придворный штат его королевского высочества, за которым следовали поручики, назначенные для поднятия тела (Traeger des Sarges). Непосредственно перед гробом шел придворный проповедник; богатый же гроб стоял на открытой колеснице, которую везли шесть буланых каретных лошадей тайного советника и над которой шесть слуг несли балдахин. За нею шел бригадир Плате с своим маршальским жезлом, а за ним его королевское высочество, как первый траурный (Trauermann), в сопровождении его величества императора. Потом следовали конференции советники Альфельд и Штамке в качестве вторых траурных, а за ними уже все прочие провожатые попарно, но как пришлось, без чинов, чтоб не возбуждать споров о местах. Из приглашенных недоставало только немногих. Вслед за провожатыми тянулся длинный ряд карет. Когда печальное шествие стало приближаться к дому генеральши Балк, император сел в свой кабриолет и поехал вперед в Александро-Невский монастырь, куда последовал и его королевское высочество в карете великого адмирала Апраксина, чтоб не отстать от его величества. Все прочие остались в процессии, и кареты в том же порядке медленно подвигались вперед за колесницею. У монастырских ворот мы вышли из экипажей, и поручики понесли гроб на носилках к могиле, которая была приготовлена вне монастыря и находилась очень близко от могилы генерала Вейде. Все провожатые шли позади тем же порядком, как в городе. На обратном пути процессию вел в качестве маршала генерал-адъютант Брюммер; но его королевское высочество в маленькой коляске Штамке уехал с Плате вперед в дом покойного тайного советника, чтоб успеть принять императора и прочих гостей. Там все немедленно отправились к приготовленным уже столам, и император просидел за своим более трех часов. Большую часть гостей отвезли домой пьяными, а я и не помню, как попал на свою постель. [70]

9-го, поутру, я после вчерашнего моего опьянения был при смерти болен и с удовольствием отказался бы совершенно от всякого вина, если б это от меня зависело. Его королевское высочество герцог кушал в своей комнате, но с нами обедали граф Вахтмейстер, молодой поручик Измайлов и шведский капитан Стиернгек, которые приезжали к нему. После обеда я писал к Сурланду в Швецию и послал ему между прочим и описание вчерашних похорон. Около вечера, так как погода была прекрасная, его королевское высочество ходил гулять и зашел сначала к г. Штамке, но потом, пробыв у него недолго, отправился к барону Штремфельду, у хозяйки которого просидел до 10 часов и кушал чай.

10-го у нашего герцога обедали оба барона Унгерн. После обеда его королевское высочество опять пошел гулять и встретил его величество императора, а вслед за тем великого адмирала Апраксина и графа Толстого, которые оба, увидев его, вышли из своих карет, чтоб поцеловать ему руку. Мы встретили также полковника Розе и подполковника Бремзе; но последний скоро откланялся, чем герцог был очень доволен, потому что неохотно имеет с ним дело.

11-го. У его высочества обедали генерал Штакельберг и капитан Гекель, а после обеда наш подполковник Сальдерн возвратился сюда из Голштинии, куда ездил по случаю доставшегося ему наследства.

12-го. Так как вчера и всю прошедшую ночь шел сильный снег и был значительный мороз, то сегодня поутру многие ради редкости такого случая разъезжали по городу на санях. Во время проповеди я должен был отправиться верхом к герцогине Мекленбургской, чтоб предуведомить ее о намерении его королевского высочества быть у нее после обеда. Она была со мною особенно милостива и показывала мне письмо от герцога, своего супруга, которое получила с недавно прибывшим сюда курьером. В 4 часа после обеда к его королевскому высочеству приезжал прощаться генерал-лейтенант Миних, который получил приказание отправиться к новоустроиваемому Ладожскому каналу, с тем чтоб осмотреть его и представить о нем свое донесение. Когда он уехал, герцог отправился к герцогине и пробыл у нее часа два. По возвращении своем домой его высочество узнал из письма, полученного из Ревеля, что туда прибыл из Стокгольма наш камергер Шталь.

13-го при дворе у нас обедали полковник Розе, граф Вахтмейстер и капитан Гекель. Они думали по-своему о неожиданном прибытии камергера Шталя, тем более что его не вызывали и что ничего не было известно о его отъезде из Стокгольма. После обеда его высочество ходил с нами гулять, и мы встретили нашего камергера Шталя, который только что приехал в Петербург и собирался идти к нам. Он вручил герцогу письмо и последовал за его высочеством, [71] отправившимся домой. Из Стокгольма он выехал 4-го этого месяца, 8-го прибыл на корабль брата своего, генерала, в Ревель, откуда выехал 9-го и потом уже следовал сюда на почтовых. Мы спрашивали его о большом стокгольмском пожаре, и он уверял, что на Зюдермальме (Один из кварталов города Стокгольма.) в один день дотла сгорело до трехсот домов.

14-го при дворе обедало несколько посторонних, как-то: Мардефельд, генерал Штакельберг, голландский резидент, вольфенбюттельский гоф-юнкер Тундерфельд и шведский поручик гвардии фон Ко-хен. Пили при том очень сильно, что нашему камергеру Шталю с непривычки было крайне тяжело.

15-го. Камергер Шталь после вчерашнего своего опьянения был очень болен и извергал страшно много крови. Полковник Брюммер занял в этот день квартиру покойного тайного советника Геспена, потому что его прежний хозяин дома, генерал-майор Румянцев, скоро должен приехать сюда.

16-го я получил от г. Штамке речь, которую тайный советник Бассевич говорил королю шведскому на первой своей аудиенции. Майор Эдер получил сегодня от его высочества позволение отправиться в Германию, о чем в последнее время уже не раз просил.

17-го. Вчера его высочество имел с г. Штамке спор о своих солдатских игрушках и сегодня передал нам, офицерам лейб-роты, письменную жалобу, в которой требовал военного суда над ним.

18-го князь Меншиков прибыл сюда из Москвы. Погода была такая же холодная и ветреная, как и в предыдущие дни.

19-го. Около 11 часов утра его высочество поехал на обед к г. Кампредону, где застал императора с здешними вельможами и некоторыми из его фаворитов уже за столом; но из иностранных министров туда никого не приглашали. В час пополудни его величество встал из-за стола и уехал, чтоб, по обыкновению своему, отдохнуть после обеда. В 5 часов он опять воротился, и все снова принялись за кушанья, оставшиеся от обеда. На стол даже поданы были надрезанные жаркие и обломанный хлеб; но его высочество, равно как и император, имел с собою свой хлеб и свое вино. Этот второй обед продолжался до половины седьмого, когда государь и все общество встали и разъехались. Его величество в тот же день вечером отправился в Екатерингоф.

20-го. Так как его высочество предположил устроить угощение для обоих Гессенских принцев, то, кроме их, были приглашены на завтра к обеду также все иностранные министры и некоторые из императорско-русских. Хотя и говорили, что император уж сегодня будет опять назад из Екатерингофа, однако ж он все еще не возвращался. [72]

21-го. Цедеркрейц, который прежде ни в Москве, ни здесь не имел еще настоящего позволения от своего короля являться открыто при нашем дворе, приехал в этот день уже в половине двенадцатого, потому что желал поговорить с его высочеством наедине; прочие, обещавшиеся быть, собрались только в 12 часов. Недоставало одного великого адмирала, который прислал извиниться, что приехать не может. Стол был накрыт на 17 приборов, и оба принца сидели на верхнем конце, а его высочество на нижнем, между Толстым и Ягужинским. Подавали два раза по 18 блюд, а распили за обедом с лишком по 20 кубков. Император возвратился сегодня из Екатерингофа.

22-го. Плате посылали к императорскому двору, чтоб узнать о здоровье императора после кровопускания. Его величество чувствовал себя очень хорошо.

23-го, в день Вознесения Господня, его высочество около 11 часов отправился к тайному советнику Рагузинскому (Граф Савва Владиславич Рагузинский, известный в особенности по своему посольству в Китай.), куда был приглашен на крестины. Вскоре после него приехали туда император и все здешние вельможи, а вслед за тем и императрица с обеими императорскими принцессами и с дамами. Его высочество встретил ее внизу у кареты, но наверх вел, по ее приказанию, обеих принцесс. Тотчас по приезде государыни начался обряд крещения, при чем старшая принцесса держала младенца; церемоний однако ж было немного. По окончании всего император отнес новорожденного к матери, и затем гости сели обедать; впрочем государь, еще до этого, водил его высочество к матери старого хозяина, которой 105 лет, но у которой, несмотря на то, все еще очень хорошая память и отличный аппетит. Она была одета как монахиня. Так как накрыто было очень мило и хорошо три стола и в трех комнатах, то императрица, принцессы и около 20 дам сели за находившийся в ближайшей к спальне родильницы, а император, его высочество и человек двадцать из знатнейших вельмож поместились в зале. Прочие господа заняли стол в третьей комнате. За дамским столом подле императрицы сидела с правой стороны старшая принцесса, а с левой младшая; за старшею следовали супруга великого канцлера и все знатные замужние дамы, а за младшею — старая девица Толстая и все фрейлины. Возле императора с левой стороны сидел его высочество, а с правой Иван Михайлович (Головин). Гессен-Гомбургские принцы приехали, когда уж все давно сидели за столом, и потому двое из сидевших около его высочества встали и уступили им свои места. За обедом пили вовсе не много, так что большие стаканы и не являлись на сцену. После [73] стола, в час пополудни, император и все гости простились с хозяином, и его высочество опять имел удовольствие провожать обеих принцесс до кареты. Когда он прощался с императрицей, она просила его приехать после обеда в Екатерингоф, куда предполагали устроить поездку водою. Принцы выходили с нами в одно время, а потому его высочество пригласил их к себе на чай и предложил им место в своей барке для поездки в Екатерингоф, что те приняли с благодарностью и, так как погода с неделю стояла опять превосходная, тотчас же пошли с герцогом пешком к нам, приказав пустым каретам ехать позади. Часа через два его высочество сел в барку с обоими принцами и с графом Санти (здешним помощником герольдмейстера, назначенным, по приказанию императора, состоять при них) (Этот граф Санти находился прежде в службе князя Гессен-Гомбургского, отца упоминаемых здесь принцев. В 1727 году, замешанный в дело Дивьера, Толстого и др., он подвергся ссылке.), и вышел на берег у дома “Четырех Фрегатов”, куда мы приехали более чем рано, потому что императорская фамилия собралась там только в 5 часов, когда и началось катанье. Вид его был чрезвычайно живописен, потому что за адмиралом флотилии следовало по крайней мере 60 судов, между которыми было 24 или 25 барок с 6, 8 и 10 гребцами. Адмирал, по обыкновению, плыл впереди с поднятым своим флагом; за ним шла барка князя-кесаря, потом барка императрицы, на которой император стоял сзади, у кормы, затем барка его высочества, за которой тянулись уже все прочие. Так как адмирал причалил к дому князя-кесаря и вошел туда вместе с самим императором, то вскоре после того приказано было и всем прочим мужчинам войти к князю-кесарю, чтоб выпить по стакану его крепкой перцовки, которая почти сжигала горло и от которой целую четверть часа текли изо рта слюни. После этого флотилия продолжала свой путь до Екатерингофа, где мы оставались до самых сумерек. Его высочество, наш герцог, и высаживал там обеих принцесс из барки, и опять провожал их до нее. Когда все общество собралось перед домом на большом лугу, окруженном приятною рощицею, все дамы должны были пить ту же крепкую водку, которую мужчины пили у князя-кесаря и которую последний привез сюда с собою. Разносили ее император и княгиня-кесарша, и от обязанности пить никто не был изъят, ни даже императрица и принцессы. После его высочество прохаживался несколько времени с обеими принцессами, и в продолжение этой прогулки по их желанию валторнисты наши должны были играть на своих инструментах. Как скоро все возвратились опять к императрице, принцессы сели возле нее вместе с его высочеством; но Гессен-Гомбургские принцы продолжали стоять, как и все прочие. Покамест император прогуливался, несколько маленьких [74] бандуристов императрицы должны были перед ней играть, петь и плясать. В обратный путь мы отправились не по реке, а через канал, проходящий мимо прядильни (Spinnhaus), на котором стояли на якоре в хорошем виде 134 большие расснащенные галеры. Потом его высочество отвез домой обоих принцев. Когда мы возвратились к себе, было уже более 11 часов.

24-го. Вечером его высочество в обыкновенном своем обществе, называемом форшнейдер-коллегиею, будучи маршалом, давал всем такой же крепкой водки, какой нас вчера угощали у Ромодановского.

25-го. После обеда герцог ходил гулять вдоль реки и в это время имел счастье видеть у окна обеих принцесс, с которыми раскланялся. Позднее его высочество походил еще довольно много по городу и потом возвратился домой. Он видел издали императора, ехавшего в открытой коляске в шесть лошадей, и так как ему показалось это очень необыкновенным, потому что его величество никогда не ездил иначе, как в кабриолете, то мы стали осведомляться о причине такого парада и узнали, что государь ездил навстречу двум господам, именно князю Долгорукому и графу Головкину, прибывшему из Берлина. Первый находился вне России 15, а последний 16 лет. Долгорукий был послом при датском и французском дворах, а граф Головкин при прусском, куда теперь назначен брат его (Граф Михаил Гаврилович Головкин, бывший впоследствии вице-канцлером и сосланный в Сибирь при воцарении императрицы Елизаветы Петровны.). Они сидели с императором в коляске и были встречены им за несколько верст от города. Оба имели ордена, именно князь Долгорукий — орден Слона, а граф Головкин — прусский Черного Орла. Его величество показал им в этот день почти весь город и всюду побывал с ними. Таким отличием он доказал, как уважает тех из своих подданных, которые с пользою употребили время, проведенное за границею.

26-го. Мы только что хотели садиться за стол, как к нам явился чиновник канцелярии с извещением от имени великого канцлера, что после обеда будет спущен на воду со штапеля отстроенный корабль, о чем возвестят три пушечных выстрела. Сигнал этот последовал уже в 2 часа, и мы вскоре после того отправились с герцогом на барке к Адмиралтейству. Гессен-Гомбургские принцы, за которыми его высочество хотел заехать, встретились с нами у самого нашего дома, а потому он тут же взял их с собою на свою барку. Когда мы приехали в Адмиралтейство, император был уже там, и нас повели к нему на корабль, где его высочество поздравил его с новым приобретением. С государем был и князь Меншиков, который после своего приезда при нас нигде еще не показывался. В три часа приехал князь-кесарь, после чего тотчас началось освящение корабля, который получил имя Михаила Архангела. Корабль [75] этот очень красивый, 54-пушечный, и выстроен одним английским мастером. На нем были выкинуты 4 больших флага. В 4 часа, когда император сошел с него, он благополучно был спущен со штапеля на воду при звуках труб и литавр и пальбе из всех пушек крепости и Адмиралтейства, а как скоро выплыл на середину реки, бросил якорь и тотчас повернулся. После того все спешили поздравить на нем императора, который прежде других опять взошел на него и приветствовал гостей литаврами и трубами. Его высочество явился на корабль в числе первых и потому встретил там на лестнице как императрицу, так и обеих принцесс. Последние, впрочем, принеся свои поздравления императору, тотчас уехали назад. Вскоре последовала за ними и вдовствующая царица, которая по причине своих больных ног даже вовсе не выходила из барки; но герцогиня (Мекленбургская) взошла на корабль и осталась там после отъезда матери. Внизу, в большой каюте, кушали императрица и дамы, а вверху, на палубе, император и кавалеры под палаткой из парусины, раскинутой поверх корабля. За длинным столом на первом месте сидел князь-кесарь Ромодановский, окруженный справа и слева вельможами; государь же поместился совсем внизу с корабельными мастерами, как член их. Против его величества сидел наш герцог между обоими Гессен-Гомбургскими принцами. В продолжение обеда хотя и пили только из рюмок, однако ж гости под конец все до того опьянели, что большею частью и не помнили, как убрались с корабля. И немудрено: они сидели за столом с 4 часов пополудни до 2 часов утра и во все это время беспрерывно пили, так что наконец даже сам император едва мог стоять на ногах. Он, впрочем, объявил наперед, что в этот день намерен хорошенько напиться. Его королевское высочество должен был отвечать на все тосты крепким венгерским вином, а потом не только сам для себя, но и из дружбы к старшему Гессенскому принцу выпил еще несколько стаканов; кроме того, часто получал штрафные стаканы от императора, которому непременно хотелось напоить его и довести, как он говорил, до состояния пьяного немца (Kerel d'Allemagne). Вследствие всего этого его высочество так сильно опьянел, как ему никогда в жизни еще не случалось. Мы принуждены были под конец носить его, потому что он не мог более держаться на ногах, причем у него, как и у других, несколько раз начиналась рвота. Государь наконец сам от себя позволил нам отвезти его домой, увидев, что было уже более двух часов ночи. Он поцеловал в этот день герцога более ста раз, трепал его по плечу и прижимал к сердцу, почему его высочество под конец не иначе называл его, как батюшка (Patuschka oder Vaeterchen), и это немало доставляло ему удовольствия. Вообще император был на сей раз так весел, как мне еще едва ли когда удавалось видеть. Кроме [76] его высочества, нашего герцога, он больше всего говорил и возился с одним английским корабельным мастером, которого очень любит и которого всякий раз, когда тот начинал вдаваться в откровенность, хватал за голову и целовал. Так как у них, между прочим, зашла речь о кораблях, то государь сказал его высочеству, что это 20-й корабль из спущенных им здесь, в Адмиралтействе, со штапеля в течение двенадцати лет, и смеялся потом над одним русским корабельным мастером, по имени Меншиков (Какой это Меншиков, с достоверностью трудно сказать; вероятно, Гаврило, упоминаемый в 1697 году в числе посланных за море учиться корабельному делу. См. Устрялова, История царств. Петра Великого, т. III, стр. 426.), имеющим в настоящее время на штапеле небольшое судно, которое на 107 футов короче корабля, начатого самим императором. Его величество брался, когда они оба выйдут в море, пристягнуть Меншикова со всем его судном сзади к своему кораблю. На вновь спущенном корабле угощал обер-шенк Апраксин с одним поручиком гвардии, и из здешних знатных господ на пиршестве недоставало только князя Меншикова и адмирала Крюйса; из иностранных же министров не было никого, кроме голландского резидента и камергера Лефорта. На корабль явились также генерал Штакельберг и полковник Розе, которые сидели за одним столом с императором. Так как его величество при спуске каждого корабля дает Адмиралтейству 1000 рублей на угощение, то все вина, какие подавались, были превосходные. По возвращении нашем домой, да и на пути, в барке, с его высочеством еще несколько раз делалась рвота, так что он лишился чувств и мы в дом должны были внести его на руках, причем и самим нам было не совсем-то хорошо. Говорят, что и дамам (которых мы, впрочем, потом не видали) пришлось также сильно пить. Как скоро император воротился с корабля домой, а это было в 3 часа ночи, он тотчас же с небольшою свитою отправился на стоявшей уже в готовности яхте в Шлюссельбург, чтоб привести оттуда ботик, первый, на котором он плавал в молодости и который поэтому привезли из Москвы для хранения здесь на вечные времена. Императорские принцессы в этот день первыми переехали в летний дворец, куда вслед за ними скоро переедут и император с императрицею.

27-го его высочество кушал в своей комнате, потому что был очень болен после вчерашнего сильного опьянения. Бригадира Плате послали ко двору осведомиться о здоровье императорской фамилии и намекнуть, впрочем только при случае, в каком дурном состоянии находится его высочество от вчерашнего опьянения, чтоб тем легче можно было избавляться от подобного на будущее время. К вечеру его высочество, слава Богу, опять совсем оправился. [77]

28-го. Тотчас после обеда Тих и я получили приказание быть готовыми ехать в тот же день на торншхоуте в Александро-Невский монастырь, потому что барабанным боем возвещено было, чтоб все яхты, торншхоуты и буеры собрались там для встречи вышеупомянутого ботика. В 4 часа мы отправились в путь, получив еще приказание извиниться перед императором, что его высочество по причине нездоровья не приехал сам, но доложить в то же время, что он намеревается на другой день последовать за нами на своей барке. До монастыря нам удалось добраться на нашем торншхоуте не прежде 8 часов вечера, хотя туда и недалеко от города, потому что ветер совершенно затих и мы под конец даже принуждены были заставить тащить себя людьми. По прибытии к монастырю мы узнали, что император будет туда с ботиком только завтра, а потому вышли немного погулять по берегу и осмотрели самую обитель, которую начали строить весьма недавно, так что она далеко не готова и наполовину. Герцог узнал в этот день, что императрица приказала устроить позади дома посланника Штамке медвежью травлю. Отправившись после обеда смотреть ее, его высочество имел счастье видеться там и долго разговаривать с императрицей. Когда травля кончилась и государыня уехала, он пошел домой с г. Альфельдом; но в это время с ним случилось несчастье: какой-то сумасшедший, немогший удержать своей лошади, налетел на них и сбил их с ног. Его высочество, к счастью, отделался только легкой царапиной на лбу; но у Альфельда текла кровь из носу и из рта и распухла губа.

29-го. В 7 часов вечера император на маленьком боте прибыл в монастырь. Он плыл с Иваном Михайловичем, контр-адмиралом Сенявиным и еще одним, мне незнакомым, в сопровождении 9 галер и своей яхты (на которой ездил в Шлюссельбург). При их появлении все флаги на нашей маленькой флотилии, расположенной у пристани, были опущены; а когда адмирал опустил и свой в честь ботика (родоначальника всего русского флота), на всех яхтах началась пальба и усердно загремели трубы и литавры. В то же время принялись прилежно палить со стен монастыря, и притом из довольно больших пушек. Император хотя и имел на своем ботике только несколько потешных орудий, которые были немного лучше больших пищалей, однако ж соблюдал установленный порядок и отвечал тремя выстрелами. На всех галерах также стреляли и били притом в барабаны. Как скоро государь вышел на берег, все вельможи спешили поздравить его с приездом. При этом случае и я передал ему приветствие от имени его высочества, который извинялся, что по причине болезни не мог пока явиться сам, но обещал однако ж приехать еще в тот же день. Вскоре после того император отправился на свою яхту. В 8 часов герцог [78] приехал на своей барке, как раз в то время, когда его величество опять возвратился с яхты на берег, чтоб идти в монастырскую церковь. Его высочество, следовательно, имел удовольствие видеть государя еще до отправления его в церковь, и он показывал ему ботик, у которого с самого прибытия его стоял караул от Преображенского полка. По уходе императора ко всенощной его высочество удалился с своею свитой на торншхоут, где с некоторыми и ночевал; мы же, прочие, должны были искать себе ночлега на других судах. Генерал Штакельберг в этот день уехал в Лифляндию.

30-го, поутру, принцы Гессенские посетили герцога на его буере, а в половине десятого мы отплыли от монастыря со всею флотилиею, имевшей во главе императора с его маленьким ботом, который императрица в нескольких верстах от монастыря встретила со всеми петербургскими барками и верейками. Он плыл с последними до самого города и почти один вошел с ними в Петербург, потому что парусные суда по причине начинавшегося безветрия не могли идти так быстро, как они. Когда император приблизился с ботиком к городу, началась пушечная пальба как в крепости и Адмиралтействе, так и с стоявшего на реке фрегата, который был весь изукрашен флагами. Пальба эта повторилась в другой раз, когда его величество причалил к берегу, и в третий, когда он отправился в церковь. В 12 часов, при возвращении государя из церкви, взлетела ракета, и вслед за тем снова раздались пушечные выстрелы с крепости, Адмиралтейства и фрегата, равно и с 9 прибывших галер, а расставленные вокруг церкви полки принялись исполнять беглый огонь. После того император, императрица, обе императорские принцессы, герцогиня Мекленбургская, сестра ее — принцесса Прасковия, его королевское высочество, наш герцог, и все прочие знатные обоего пола особы отправились в Сенат, где в 6 или 7 комнатах приготовлены и накрыты были большие длинные столы. Император кушал с его высочеством и другими знатными господами в обыкновенной аудиенц-зале, где стоит императорский трон и где принимаются иностранные министры, а императрица с дамами — в смежной комнате, где всегда бывают заседания Сената. Перед обедом императрица вошла в большую аудиенц-залу и, как хозяйка дома, по здешнему обычаю поднесла не только императору, но и его высочеству и всем прочим гостям по чарке водки. Затем начался обед, и герцогу нашему пришлось сидеть подле государя с левой стороны, а Ивану Михайловичу с правой. Князь Меншиков хотел было сесть возле его высочества, но его предупредили Гессенские принцы, поместясь налево от герцога, почему он потом сел рядом с Иваном Михайловичем. Около 3 часов император встал из-за стола и пошел на свой буер отдохнуть; но часовым приказано было не выпускать никого, [79] что те и исполняли в точности. В присутствии его величества провозглашено было только четыре тоста, для которых подавались рюмки, и при этом всякий раз палили из пушек с стоявшего на реке нарядного фрегата. Первый из этих тостов был — во славу Божию (им всегда начинаются все пиршества), второй — в честь настоящего дня (т. е. тезоименитства (Не тезоименитства, а рождения.) императора), третий — в честь отца всего здешнего флота (т. е. приведенного в этот день ботика) и четвертый — за здоровье семейства Ивана Михайловича. О прочих тостах, провозглашенных по возвращении императора, мы не могли порядочно узнать, потому что его высочество с 3 часов и почти до 9 (времени, когда уехали императорские принцессы) постоянно был у дам. Императрица, правда, несколько раз ходила в мужскую комнату, но он оставался с принцессами, герцогиней Мекленбургскою и ее сестрою, с которыми очень приятно проводил время. В 9 часов, когда принцессы простились и собрались ехать домой, его высочество проводил их до экипажа; но они хотя и сели уже в карету, должны были опять выйти из нее и идти пешком до моста, где стояла их барка, потому что в это самое время возвратился император, который, простившись с ними, приказал им дойти туда пешком. Герцог, разумеется, воспользовался этим случаем и провел их до самой барки, несказанно радуясь, что может продлить удовольствие разговаривать с прекрасными принцессами. По возвращении своем он прошел опять в комнату императрицы, но оставался там недолго, потому что когда кончилось угощение императором полков и в Сенат явилось несколько гренадер с водкою, чтоб попотчевать ею и все общество, государь вошел в дамскую комнату, взял его высочество за руку и повел к столу, за которым они прежде кушали. Туда тотчас принесли этой водки, и каждый из гостей должен был выпить ее по две обыкновенные деревянные большие ложки (Loeffel). Его высочество, впрочем, отделался полутора ложками; но другим никому не было пощады, даже и дамам, которые точно так же все должны были брать назначенную для них порцию, от чего у многих очень закружилась голова. После того однако ж никто не мог уж входить к дамам, хотя и ни одна из них не была отпущена домой. На реке, прямо против Летнего сада, на обширных паромах приготовлен был большой фейерверк, и по первоначальному распоряжению положено было в Сенате только обедать, а после обеда танцевать в саду и затем смотреть оттуда на фейерверк; но так как погода не благоприятствовала этому и императору хотелось поставить его по сю сторону реки, то прошло до 2 часов ночи, пока все устроили как следовало, тем более, что требовалось много времени, чтоб от [80] противоположной стороны отбуксировать лодками против сильного течения большие машины, на которых стояли фейерверочные принадлежности; да и приказ о том был отдан уж слишком поздно. Между тем самое лучшее время, время темноты, необходимое больше всего для блеска фейерверков, ушло, и за дело принялись только тогда, когда уже сделалось опять совершенно светло. Гостей, покамест все это улаживалось, продолжали усердно поить, так что они под конец от излишнего вина и от усталости сидели почти во всех углах и спали. Фейерверк, по обыкновению, состоял из множества ракет, швермеров, водяных и воздушных шаров, огненных колес и тому подобного; но, кроме того, горел еще большой девиз из голубого огня с изображением приведенного в этот день ботика и с русской надписью, смысл которой заключался в том, что от малых причин могут быть большие следствия. Этим намекалось на умножение здешнего флота. Однако ж так как погода во весь день стояла очень дурная и настоящего директора фейерверков, именно полковника Виттвера, не было в Петербурге, то фейерверк на сей раз был далеко не из тех великолепных, которые мы привыкли здесь видеть. По окончании его князь-кесарь Ромодановский на прощанье поднес еще всем и каждому по большому бокалу вина, и никто не мог уйти, не выпивши его, так что пока все общество разошлось, было уже более трех часов ночи.

31-го его высочество кушал вне своей комнаты, но посторонних при дворе никого не было.

Текст воспроизведен по изданию: Неистовый реформатор. М. Фонд Сергея Дубова. 2000