МАРТИН БЕР

ЛЕТОПИСЬ МОСКОВСКАЯ,

с 1584 года по 1612.

Димитрий вскоре дал новый повод к негодованию народному: он велел осмотреть монастыри, представить ведомость их доходам, оценить их поместья, и, оставив из них только необходимое для содержания праздных монахов, все прочее отобрал в казну на жалованье войску, готовившемуся в поход против врагов христианства; сверх того, принудил Арбатских и Чертольских священников уступить Немцам свои дома, находившиеся вблизи дворца, для того, чтобы в случае надобности иметь под рукою верных телохранителей. "Пора за дело, беда за плечами ", думал старший из братьев Шуйских, князь Василий Иванович, и спешил воспользоваться временем: имея в Москве многих сообщников, он составил заговор, коего целью было, до прибытия новых чужеземцев, умертвить царя, со всеми людьми, ему преданными.

Но умысел обнаружился: многие священники и стрельцы, в мучениях пытки, признались, что князь Василий Шуйский был главным всему виновником. Попы отделались одною пыткою; а стрельцов Димитрий отдал на произвол их товарищей, объявив, что только тот будет признан не участвующим в заговоре, кто наложит руку на виновных. Все верные стрельцы бросились на изменников и, подобно псам, растерзали их зубами, в доказательство своей невинности ⁷¹. Начальник же заговора, князь Василий Иванович, по приказанию царя, взять был под стражу, наказан плетьми и осужден на смерть. Его вывели на место казни, между дворцом и каменными лавками; там [53] \1605\ прочли смертный приговор; палач раздел осужденного, подвел его к плахе, и уже готов был отсечь ему голову, как вдруг увидели бегущего из дворца Немца, который держал в руках царскую грамоту и еще издали кричал палачу: стой! Он объявил, что царь, простив многих изменников, милует и сего преступника для знатного рода его, требуя одного обещания не замышлять новой измены ⁷².

Это неуместное милосердие принесло гибельные плоды, как ниже увидим. Гораздо было бы лучше, если бы Димитрий казнил крамольника, уличенного в явной измене; он не думал, что тот, кому даровал жизнь, будет в последствии виною его злосчастия: ему казалось, что строгое наказание Шуйского отнимет охоту у других к подобным покушениям. И так бесстрашный царь был совершенно спокоен. Коварные князья и бояре старались еще более усыпить его, вели себя скромно, ничего не затевали, ездили с Дмитрием на охоту и участвовали во всех его забавах.

В 30 верстах от Москвы, есть обитель Вяземская: царь велел обвести ее ледяною крепостью и прибыл туда с Немецкою гвардиею, двумя отрядами Польской конницы, также со всеми боярами, в намерении показать им искусство осаждать крепости. Конницу расположил в недальнем расстоянии от монастыря; князьям и боярам поручил защищать крепость, назначив одного из них воеводою, а сам, предводительствуя Немцами, пошел на приступ; воинам, вместо оружия, дали снежные комки. В первый день потеха была чудесная. Только Немцы переранили многих бояр, бросая в них, вместе с снегом, каменьями. Знали, чем взять! Царь первый ворвался в крепость; за ним вся гвардия. Торжествуя победу, он говорил коменданту ледяной крепости: "Дай Боже! взять со временем таким же образом и Азов". Потом велел готовиться к новой потехе; между тем, подали пива, меду, и все пили за общее здоровье, это время подходит к царю один боярин и просит его [54] \1606\ оставить такие забавы "Бояре", говорил он, "весьма сердиты на Немцев, которые осмелились бросать в них каменьями; не забудь, что между князьями и боярами много тебе зложелателей; каждый из них имеет по длинному острому ножу; а у тебя с Немцами одни снежные комки. Не вышло бы худой шутки!" Царь, одумался, прекратил потехи и возвратился в Москву; вскоре узнал он, что бояре в самом деле хотели погубить его с Немцами, распустив, молву, будто бы царь дал приказание Польским всадникам и Немецким телохранителям умертвить вельмож. Честным Немцам и в ум не приходило такое злодейство. Около сего же времени, Димитрий, получив приятную весть о приближении своей невесты к пределам России, немедленно отправил для её путешествия 15 000 рублей, а Смоленским дворянам предписал встретить ее со всеми спутниками почтительно, угостить как царицу, и проводить до самого Дорогобужа. Такое же приказание послал в Дорогобуж, Вязьму, Царево-Займище, Можайск, повелевая принимать невесту, как его самого. От Смоленской границы вплоть до Кремля исправили дороги; на реках построили мосты, а улицы так чисто вымели, что ни в каком доме не могло быть опрятнее.

Между тем, как царская невеста с отцом и братом праздновала в Можайске Светлое Воскресение, Димитрий, выехав из столицы тайно, с немногими людьми, изумил любезных гостей нечаянным прибытием. Он провел с ними двое суток; потом возвратился в Москву и отдал приказание приготовить все нужное для их встречи.

На другой день Пасхи, 24 апреля, приехал в Москву воевода Сендомирский, отец Марины: его пышно встретили князья, бояре и стрельцы. А через пять дней, 1 мая, и царская невеста пожаловала. Димитрий, выслав к ней на встречу весь двор и до 100 000 казаков, Татар, стрельцов, в богатейших одеждах, сам нарядился в простое платье, выехал за город верхом и устроил войско по обеим сторонам дороги; потом [55] \1606\ возвратился в Кремль, приказав вывести 12 верховых коней в богатых чапраках и седлах, под дорогими покрывалами из мехов рысьих и барсовых, с золотыми удилами, с серебряными стременами; 12 конюхов, в великолепной одежде, вели этих коней в подарок невесте. За ними следовала карета, запряженная 12 белыми лошадьми, обитая внутри красным бархатом, с парчовыми подушками, унизанными жемчугом. Князь Мстиславский, сказав невесте от имени царя приветственную речь, встретил весьма почтительно как ее, так брата и зятя её, со всеми спутниками, исполняя в точности волю своего государя; вместе с тем просил пересесть в царскую карету и принять ее в подарок. Как скоро Марина поднялась с места, знатнейшие особы взяли ее на руки с почтением и посадили. Тогда началось шествие: впереди было 300 гайдуков, которые играли на флейтах и били в барабаны; за ними ехали Дмитриевы Польские всадники, по 10 человек в ряд, с трубами и литаврами; потом вели 12 вышеупомянутых коней; тут ехала невеста с братом и зятем в царской карете, окруженной Польскими гайдуками и знатнейшими Русскими сановниками. По обеим сторонам шли 200 Немецких алебардщиков; за каретою и вельможами следовала сотня казаков; за ними четыре конюха вели две богато убранные верховые лошади, принадлежащая невесте его величества; потом везли карету ея, запряженную 8 конями серыми в яблоках, с красными хвостами и гривами; далее в карете шестеркою, ехала гофмейстерина, госпожа Казановская; за нею следовали одна за другою еще 13 карет, в коих сидели Польки из невестиной свиты; позади их находились всадники, прибывшие с Мариною из Польши, в панцирях и в полном вооружении, с трубами и флейтами. Русская конница с своими набатами заключала шествие; там уже тянулся весь Польский обоз, с поклажею и припасами.

В продолжение всего этого дня, как на главных воротах, так и на внутренних, играли без умолку Московские музыканты. [56] \1606\ Не все однако веселились: во время шествия, между Никитовкой и Кремлевскими воротами, поднялась буря, как и в день приезда Дмитриева, о чем выше сказано: многие считали это бедственным предзнаменованием; в особенности приуныли Москвитяне; они весьма неохотно принимали гостей иноземных, тем более, что Польские всадники были вооружены с головы до ног. Они спрашивали знакомых Немцев: разве по их обычаям в полном вооружении приезжают на свадьбу? А как начали Поляки из своих повозок вынимать, между прочими вещами, по 5 и по 6 ружей, опасения Москвитян еще боле увеличились: они ждали большой беды. Уже и прежде народ, заметив особенную милость Димитрия к Полякам и Немцам, стал верить словам Шуйского, который, вместе с другими боярами, разглашал, что царь есть самозванец; прибытие многих вооруженных Поляков дало новую пищу подозрению: Москвитяне жалели о Борисе и думали, что Поляки и Немцы непременно их перебьют. Шуйский, которого Димитрий помиловал себе на беду, сведав о народном негодовании, созвал в свой дом единомышленных бояр, купцов, сотников, пятидесятников, и сказал им, что Москва, наполненная иноземцами, находится в крайней опасности; что он давно это предсказывал и хотел пособить горю; но Москвитяне его не поддержали, а он едва не потерял головы. Теперь они видят следствия: Россия в руках Поляков. Да и сам Димитрий Поляк: его признали царевичем только для того, чтобы свергнуть Бориса, надеясь впрочем, найти в юном герое защитника веры и отечественных обычаев, но все жестоко обманулись: он любит только иноземцев; презирает святых, оскверняет храмы чудотворца Николая и пречистой Девы Марии, дозволив входить в них некрещеным Ляхам, да еще с собаками; изгоняет пастырей церковных из домов их, которые отдает Латышам; а сам женится на поганой Польке. "Если мы", продолжал Шуйский, "не примем заранее мер, то он наделает нам еще более бедствий. Я же, для спасения [57] \1606\ православной веры, снова готов на все решиться: только бы вы мне помогали с усердием и верностью: каждый сотник должен объявить подчиненным, что царь есть самозванец, и что он замышляет злое со своими Поляками; пусть посоветуются с гражданами Московскими, каким образом отклонить беду. За нас несколько сот тысяч, а у него только пять тысяч Поляков; да и те рассеяны по разным местам города. Стоит только назначить день, чтобы избить их сонных, вместе с обманщиком!" В заключение Шуйский убеждал единомышленников приступить к делу заблаговременно и тотчас его известить, на что решатся граждане. Народ, уже склонный к мятежу, охотно согласился очистить город православный от неверных, и обещал принять сторону Шуйского, лишь только настанет час к исполнению заговора. Тогда условились в плане, по первому набату, Москвитяне долженствовали броситься во дворец с воплем: "Поляки губят царя, и, окружив государя, будто бы для защиты, предать его смерти; потом ворваться в Польские жилища, которые накануне будут означены Русскими буквами, и всех чужестранцев истребить, не трогая, однако Немцев, всегда преданных Poccии.

Так составлен был тайный заговор! Димитрий отчасти проведал о злом умысле; но нимало не беспокоился: он думал иметь довольно силы для усмирения Русских; а того не размыслил, что Поляки, рассеянные по городу, жили далеко от дворца. Он испытал это во время бунта.

8 мая совершилось царское бракосочетание; вскоре потом царица была коронована. Накануне свадьбы, Димитрий имел жаркий спор со своими боярами: Поляки хотели нарядить невесту в Польское платье, говоря, что к иноземному она еще не привыкла; Русские же требовали, чтобы как царь, так и царица венчались по старине, в Русском. После долговременного прения, Димитрий сказал: "Хорошо! Я согласен исполнить желание бояр и обычай народной, чтобы никто не жаловался, будто я замышляю великие перемены. Один день ничего не значит!" [58] \1606\ Потом, убедив невесту надеть Русское платье, он обвенчался с нею в церкви пресвятой Богородицы ⁷³. Но в следующий день (9 мая), прислал к супруге Польскую одежду, объявив притом; "Вчера я сделал угодное народу; теперь же намерен действовать по собственной воле". С того времени царица всегда наряжалась по-Польски. Праздновали эту свадьбу очень весело, вдоволь ели и пили, пели и плясали; не говоря о музыке инструментальной, скажу только, что вокальная состояла из 32 голосов: все песенники привезены были из Польши. Поляки, при сем случае, напились допьяна и, возвращаясь домой, дозволяли себе самые наглые поступки: рубили саблями встречавшихся Москвитян и извлекали из карет знатных боярынь для удовлетворения гнусному сладострастию. Народ же все это брал на замечание.

В субботу, 10 мая, царь приказал изготовить все мясные кушанья из телятины, презрев народный обычай: такую пищу Русские признают заповедною. Русские повара не упустили разгласить о том в народе, и Москвитяне еще более убедились, что царь их Поляк; но скрыли свое негодование, выжидая удобного случая.

11 мая Мартин Бер, уроженец Нейштатский, говорил во дворце, с дозволения государя, первую лютеранскую проповедь, для господ капитанов, докторов и других Немцев, коим слишком далеко было ходить в Немецкую слободу.

12 мая разнеслась в городе молва, что Димитрий изменил православию; говорили, что он весьма редко посещает Божие храмы, где прежде так часто присутствовал, следует чуждым обычаям, ест нечистую пищу, не выпарившись ходит к обедне, не кладет поклонов пред образом чудотворца Николая, после свадьбы ни разу со своею поганою женою не мылся в бане, хотя она беспрестанно топится: все убеждало народ, что царь не истинный Димитрий, и что страшная беда грозит отечеству. Так говорили вслух на всех рынках. Двое алебардщиков, [59] \1606\ схватив одного из таких говорунов, привели его во дворец и донесли государю, какой умысел затеяли изменники. Димитрий сделался осторожнее, собрал всю гвардию, велел ей быть во дворце безотлучно и приказал допросить возмутителя; но коварные бояре смотрели на бездельника сквозь пальцы и уверили царя, что виновный болтал дерзкие речи от глупости, в пьяном виде, что и трезвый он умнее не бывает; говорили притом, что государь напрасно слушает пустые вести наушников Немцев, и что у него довольно силы для усмирения мятежа, если бы кто-либо его затеял. Эти уверения успокоили бесстрашного героя; он не обратил даже внимания на донесения своих капитанов, которые 13, 14 и 15 мая, уведомляли его о таившейся измене; спрятал их письменные изветы, и сказав: "все это ничего не значит!" оставил из всей гвардии во дворце, по-прежнему, не более 50 воинов, а прочим велел разойтись по домам и ожидать его приказания. Но справедливо говорит пословица: чем менее думаем, тем скорее беда сбывается. Димитрий оправдал изречение св. апостола Павла: "Егда бо рекут мир и утверждение, тогда внезапу нападет на них всегубительство". Царь, не веривший ни предзнаменованиям, ни очевидным свидетельствам, был сражен изменниками прежде, нежели успел опомниться.

Ночью на 16 мая, случился такой мороз, какого еще никогда не бывало: все овощи завяли. Это не предвещало ничего доброго.

Наконец 17 мая свершился дьявольский умысел, таившийся в продолжение целого года. В 3 часа по полуночи, когда царь и Польские господа покоились глубоким сном и не успели еще проспаться от вчерашнего похмелья, изменники вдруг ударили во все колокола, коих в каждой церкви по пяти и по шести, в некоторых же по двенадцати, а церквей в Москве по крайней мере три тысячи. Народ взволновался; несколько сот тысяч человек, схватив дубины, ружья, сабли, копья, кто что мог (бешенство их вооружало) устремились ко дворцу с криком: "Кто умерщвляет царя?" Поляки! отвечали бояре. [60]

\1606\ Димитрий, изумленный тревогою, немедленно приказал своему любимцу, Басманову, узнать о причине смятения. Но коварные бояре отвечали вельможе, что им неизвестно, от чего волнуется народ, и что, вероятно, случился где-нибудь пожар. Когда же с громом набатов соединились неистовые крики, достигшие внутренних царских покоев, Димитрий выслал Басманова вторично с повелением удостовериться, точно ли открылся пожар, а сам оставил свое ложе и спешил одеться. Басманов видит весь двор, наполненный людьми вооруженными, и спрашивает: чего они хотят? что значит колокольный звон? Народ завопил:.... "Выдай Самозванца; тогда узнаешь ответ наш!'' ⁷⁴

Не сомневаясь в бунте, Басманов бросился назад, приказал копьеносцам не впускать ни одного человека, а сам в отчаянии прибежал к царю, рвал на себе волосы и говорил ему: "Беда, государь! Народ требует головы твоей! Ты сам виноват: за чем не послушал верных Немцев!" Между тем, один из бояр ворвался, сквозь толпу телохранителей, в царский покой и закричал Димитрию: "Ну, безвременный царь! проспался ли ты? За чем не выходишь к народу и не даешь ему отчета?" Верный Басманов, схватив царский палаш, срубил голову наглецу. Сам Димитрий вышел в переднюю, где были его алебардщики, выхватил меч у Курляндского дворянина Вильгельма Шварцгофа и, грозя им народу, кричал: “я вам не Борис!” ⁷⁵ Но встреченный выстрелами, спешил удалиться. Басманов, же подошел к толпе бояр и просил их не выдавать государя. Татищев, знатный вельможа, обругал его, как нельзя хуже, и ударил своим длинным ножом так, что он пал мертвый. Бояре бросили его с крыльца, вышиною в 12 сажень. Так погиб за царя этот герой, друг и покровитель Немцев! ⁷⁶

Мятежники, ободренные смертью храброго и осторожного мужа, как псы кровожадные, кинулись на телохранителей, требуя выдачи обманщика. Царь снова мнился пред буйною толпою и хотел разогнать ее палашом; но легко ли было одолеть такое множество! [61] \1606\ Чернь вырубила несколько досок в степе, вломилась в палаты и обезоружила копьеносцев. Димитрий же едва мог убежать во внутренние покои ⁷⁷. Немцы заперлись изнутри и стали за дверями.

Устрашенный царь бросил палаш, не говорил ни слова, рвал на себе волосы и потом скрылся в другой комнате. Русские, стреляя в дверь первого покоя, заставили Немцев отойти в сторону: наконец раздробили ее топорами. "О, для чего" говорили между собою алебардщики "мы здесь не все вместе и не имеем ружей! Тогда мы увенчались бы славою и спасли бы царя: это оружие годится только для красы, а не для дела. И он, и мы пропали. Горе женам, детям и друзьям нашим! Их верно уже нет в живых! Горе и царю, отвергшему советы наши! Погибая сам, он губит и нас!" Они удалились в другую комнату, куда скрылся Дмитрий и заперли ее; но, видя, что его там нет, бросились в третью, где также его не было.

Царь, между тем, пробежав царицины покои, достигнул каменного дворца и выскочил от страха в окно, вышиною от земли на 15 сажень; но вся надежда на спасение исчезла, он вывихнул себе ногу. Русские, преследуя его из одной комнаты в другую, напали на телохранителей, стоявших подле царской умывальни, и отняв у них оружие, приставили к ним, столько людей, что лишили их всякого средства к освобождению; причем расспрашивая, куда девался царь, обыскивали дворец и похитили множество сокровищ.

Бояре же и князья вломились к царице; женщины ея обмерли от страха: а сама она спряталась под юбку своей гофмейстерины. "Где царь и царица" воскликнули бояре (имя грубых мужиков было им приличнее)? "Вам лучше должно знать, куда вы девали царя; мы не обязаны его караулить" было ответом. "Непотребныz!" закричали бояре, "где ... царица ваша?"

"На что же вам царица?" опрашиваешь гофмейстерина. Ей отвечают страшными угрозами ⁷⁸. После того, бояре разделили между [62] \1606\ собою всех девиц, благородных Полек, и отослали их в свои дома, где они через год стали матерями. Гофмейстерину же, толстую старуху, под платьем коей притаилась Марина, бояре оставили в покое, только бранили ее без пощады и требовали непременно, чтобы она призналась, куда скрылась ея царица. "Сего дня рано поутру", сказала гофмейстерина, "мы отправили ее в дом пана воеводы Сендомирского: там она и теперь". Между тем стрельцы, стоявшие на страже у Чертольских ворот, увидели лежащего государя и, услышав стоны его, спешили помочь ему и хотели отнести его во дворец. Народ, заметив это, уведомил бояр, которые тотчас оставили Гофмейстерину, и бросились с крыльца, в намерении умертвить Димитрия; тщетно стрельцы, им убежденные, старались спасти его; положив на месте одного или двух бояр ружейными выстрелами, они вскоре должны были уступить силе.

Бояре схватили разбившегося в падении царя и повлекли его так, что он мог бы сказать с пленником Плавта: слишком несправедливо тащить и колотить в одно время. Его внесли в комнаты, прежде великолепно убранные, но тогда уже разграбленные и изгаженные. В прихожей было несколько телохранителей под стражею, обезоруженных и печальных. Царь взглянул на них, и слезы потекли из глаз его; он протянул к одному из них руку, но не мог выговорить ни слова; что думал, известно только Богу сердцеведцу; может быть он вспомнил неоднократные предостережения своих верных Немцев! Один из копьеносцев, Ливонский дворянин, Вильгельм Фирстенберг, пробрался в комнату, желая знать, что будет с царем; но был заколот одним из бояр, подле самого государя. "Смотри", говорили некоторые вельможи "как усердны псы Немецкие! И теперь не покидают своего царя; побьем их до последнего!" Но другие не согласились.

Принесшие Димитрия в комнату поступали с ним не лучше жидов: тот щипнет, другой кольнет. Вместо царской [63] \1606\ одежды, нарядили его в платье пирожника и осыпали насмешками. "Поглядите на царя Всероссийского", сказал один: "у меня такой царь на конюшне!" "А я бы этому царю дал знать", говорил другой. Третий, ударив его по лицу, закричал: "Говори, к... с... кто ты, кто твой отец и откуда ты родом?" "Вы все знаете", отвечал Димитрий, "что я царь ваш, сын Иоанна Васильевича. Спросите мать мою: она в монастыре; или выведите меня на Лобное место и дозвольте мне объясниться". Тут выскочил с ружьем один купец, по имени Валуев, и сказав: "чего толковать с еретиком? вот я благословлю этого Польского свистуна!" прострелил его насквозь ⁷⁹.

Между тем, старый изменник Шуйский разъезжал на дворе верхом и уговаривал народ скорее умертвить вора. Все мятежники бросились ко дворцу; но как он был уже наполнен людьми, то они остановились на дворе и хотели знать, что говорил Польский шут; им отвечали: Димитрий винится в самозванстве (чего он впрочем, не сделал). Тут все завопили: "Бей его, руби его". Князья и бояре обнажили сабли и ножи: один рассек ему лоб, другой затылок; тот отхватил ему руку, этот ногу; некоторые вонзали в живот ему ножи. Потом вытащили труп убиенного в сени, где погиб верный Басманов, и сбросив его с крыльца, кричали: "Ты любил его живого, не расставайся и с мертвым!" Таким образом, тот, кто вчера гордился своим могуществом и в целом свете гремел славою, теперь лежал в пыли и прахе. Бедствие поразило и его, и супругу, и гостей в девятый день после брака. Не худо было бы и другим остерегаться такой же свадьбы: она была не лучше Парижской. Димитрий царствовал без 3 дней 11 месяцев. [64]

1606.

Убийство Поляков. Исступление народа. Переговоры бояр с Мариною и отцом ея. Труп Самозванца на Красном площади. Мнимое чудо над телом его. Молва о спасении Димитрия. Свидетельство Бера. Свойства Самозванца. Доказательства, что он не был Димитрий: слова Басманова и других свидетелей современных.

Во время бунта, несколько сот Русских окружили дом, где жил воевода Сендомирский с своими гайдуками и служителями: этот дом находился в Кремле, недалеко от царских и патриарших палат, и принадлежал некогда Борису Годунову; поставив против ворот пушки, Русские так крепко стерегли его, что не только человеку, но и собаке нельзя было выскочить. И так господин воевода не мог подать помощи своему зятю; впрочем, решился дорого продать свою жизнь, если бы на него напали.

По убиению царя и Басманова, первыми жертвами злобы народной были музыканты и песенники, люди невинные, благонравные и в своем деле искусные: все они, человек до 100, были побиты в Кремле, в монастырских домах, пожалованных им покойным государем. Потом дошла очередь до Поляков, живших в Китай-городе и других частях Москвы. Многие из них вскакивали с постелей в одних рубахах и прятались в погреба, в солому, даже в навоз; но тщетно: Москвитяне находили их и убивали, иных кольями, других каменьями или саблями; а жен и дочерей отвели к себе.

Но брат царицын, пан староста, при помощи слуг и благородных Поляков, оборонялся весьма храбро в своем доме, находившемся против пушечного двора: здесь пало много Русских. Такую же твердость явили и царицыны зятья, которые вместе с Польскими послами, вооружив до 700 человек, в том доме, где умер Датский герцог Иоанн, объявили народу, [65] \1606\ что они станут палить по городу, зажгут свой дом, сядут на коней и до последнего человека будут защищать себя, если Русские не поклянутся оставить их в покое. То же сделали и Дмитриевы Польские всадники: никто из Русских не смел войти к ним на двор. Напоследок Москвитяне привезли пушки, навели их на дом царицына брата и начали палить: после двух выстрелов, Поляки согласились сдаться, только с тем, чтобы жизнь и имущество их были неприкосновенны. Русские дали слово и целовали крест. Но осажденные не верили им и хотели говорить с знатнейшими особами: тогда явился старый изменник Шуйский с товарищами и дал клятву не трогать Поляков; только просил их дня два не выходить из дома, потому, что Москвитяне злятся на них за оскорбление своих жен и дочерей.

Народ столь же милостиво поступил и с теми Поляками, которые по многолюдству могли обороняться; если же находили в доме человек 6, 8, 10, 12 и 14, всех побивали без пощады, как собак.

Несколько Поляков, сев на коней, спешили ускакать в Немецкую слободу; но к несчастью, попались к таким людям, которых в Ливонии, или Германии, казнили бы позорною смертью: то были перекрещенные мамелюки, враги христиан, преданные более Русским, нежели Немцам; Димитрий не удостоил их чести принять в свою гвардию, справедливо думая, что они, изменив Богу, не будут верны и царю. Бездельники, ожесточенные против Димитрия и Поляков более самих Русских, схватили несчастных беглецов, думавших найти у них спасение, раздели их донага и всех умертвили.

Дьявольская резня продолжалась с 3 часов до 11. Поляков погибло 2135 ⁸⁰; в числе убитых были студенты, Немецкие ювелиры и купцы Аугсбургские, имевшие много денег и всякого дo6pa. Злодеи бросали тела убиенных на улицы, в жертву собакам и Русским площадным лекарям, которые вырезали [66] \1606\ жир из трупов. Двое суток лежали мертвые под открытым небом; в третий день убийца Шуйский приказал их подобрать и похоронить в Божьем доме. Никогда, доколе мир стоит, потомство не забудет 17 мая: как ужасен был этот день для иностранцев! Нельзя изобразить его словами; поверит ли читатель? шесть часов кряду гремел набат без умолка, раздавались ружейные выстрелы, сабельные удары, топот коней, гром колесниц и крик остервенившегося народа: "Суки, руби к.... д... Поляков!" Глас милосердия замолк в душах Москвитян: жестокие не слушали ни просьб, ни молений.

Один благородный Поляк, пробужденный тревогою, вскочил с постели в одной рубашке, и, взяв кошелек с сотнею червонцев, кинулся в погреб, где зарылся в песок. Русские, думая, что там закопаны сокровища, нашли его: бросив им свой кошелек, он молил об одной жизни, отдавался в плен, уверял, что не знает за собою никакой вины ни против царя, ни против народа; предлагал все свое имение, бывшее и в Москве, и в Польше; просил только отвести его во дворец, где он даст отчет в своих поступках. Его вывели из погреба; на дворе он увидел своих людей, раздетых донага и изрубленных: принужденный идти по трупам их, добрый человек погрузился в печаль неизъяснимую; с какою горестью смотрел он, как тяжки были вздохи его! Между тем встретился один Москвитин и закричал: "Бей этого к... с...." Несчастный Поляк кланялся ему почти до земли и умолял ради Бога пощадить жизнь его такими словами, который смягчили бы самый камень; видя же непреклонность злодея, стал просить именем св. Николая и пречистой Девы Марии. Жестокосердый Москвитин ударил его саблею: тут вырвался несчастный из рук проводников, отскочил назад, снова поклонился и воскликнул: "О Москвитяне! Вы называетесь христианами: где же христианское ваше милосердие? Пощадите меня, ради святой веры вашей, ради жены и детей моих, покинутых мною в отчестве!" [67] \1606\ Все было напрасно: убийца рассек ему плечо; кровь полилась ручьями. Отчаянный Поляк бросился бежать; злодеи догнали и изрубили его: он умер в жестоких муках; потом бросились на труп и поссорились друг с другом за рубашку и портки убитого: я сам был тому свидетелем. Так бедный дворянин, потеряв все свое имущество, все одежды, золото, серебро, слуг, коней, оружие, лишился и самой жизни! Не радостную весть получили его дети и жена, братья и родные, друзья и знакомые.

В этот несчастный для иностранцев день, многие негодяи, ровно ничего не имевшие, нашли пребогатую добычу: нахватали бархатных и шелковых платьев, собольих и лисьих шуб, золотых цепей и колец, ковров, золота, серебра, всякой всячины, чего ни сами, ни предки их никогда не имели. Довольно было пищи и самохвалам: "Кому устоять против нас, Москвитян? нам числа нет. Целый свет не сладит: все должно покориться нам!" Так, любезные Москвитяне! Вы очень храбры, когда сотнями нападете на одного безоружного, особливо сонного; иначе и в нескольких тысячах не много найдется храбрецов.

Наконец в 11 часу трагедия кончилась: спасенным от смерти Полякам дарована пощада; в Москве водворилась тишина; иноземцы могли теперь вздохнуть свободно. Как веселятся мореплаватели после ужасной бури и свирепого рева морских волы, при наступлении ясной погоды; так радовались и мы, узнав, что убийства прекратились и что наших осталось в живых еще несколько сот человек. Когда мятеж затих, изменники бояре и князья собрались пред покоями царицы и велели ей сказать, что им известно ея знатное происхождение; кто же был тот вор и обманщик, который выдавал себя за Димитрия, должна выдать она, ибо знала его еще в Польше; и что если ей угодно возвратиться к отцу, то выдала бы все вещи, присланные бездельником Самозванцем к ней на родину и подаренные от Москвы. Царица, немедленно отдав им не только свой гардероб [68] \1606\, все драгоценные каменья, жемчуг, золотые изделия, но и последнее платье, которое носила (она осталась в одном спальном капоте), обещала заплатить за все издержки, если бояре тотчас отправить ее к отцу. Не говоря ни слова об издержках, Русские требовали только 55 000 рублей со всеми вещами, подаренными ей Самозванцем. Царица сказала в ответ: "Для чести Москвитян и в удовольствие моему государю, все эти деньги я истратила на путешествие, прибавив к ним столько же своих. Бояре все добро мое отобрали: у меня нет более нечего". Вместе с тем она просила прислать к ней одного из отцовских служителей, обещая доставить все, что только имеет, а остальное прислать из Польши, если дозволено будет ей туда возвратиться. Бояре согласились.

Узнав о таком условии, царицын отец пригласил к себе бояр и сказал им: "Вы не хотите, господа, отпустить ко мне дочь мою, не получив прежде 55 000 рублей, которые прислал ей на дорогу царь ваш, Димитрий, желавший поддержать как свою честь, так и достоинство народа? Но вы забываете, что отправляя невесту, я истратил по крайней мере столько же: вы все у неё обобрали, и еще требуете от нас денег! У меня есть теперь 60 000 талеров и 20 000 Польских злотых: если вы отпустите меня в отечество с дочерью и со всеми Поляками, я согласен вручить вам все деньги, а остальную сумму пришлю в последствии". Бояре отвечали: "Освободить тебя еще не время. Но мы согласны прислать к тебе дочь, как скоро получим твои 80 000 талеров". "Так и быть!", воскликнул добрый пан воевода. "Я хочу жить и умереть с нею. Деньги готовы, только приведите мою дочь с ея гофмейстериною и другими женщинами". Князья и бояре удалились; чрез несколько времени привели царицу к отцовскому дому; но до тех пор не отдавали ея, пока воевода Сендомирский не выслал обещанной суммы. Огорченный столь жестоким поступком, он сказал им: "Вы поступаете с нами бессовестно. Когда покойный зять мой [69] \1606\ пришел в Россию с малочисленным отрядом, вы признали его истинным Дмитрием и тем удостоверили нас, Поляков, что он имел неоспоримое право на Русский престол; вы были виною смерти Борисовой, истребили весь род его, короновали Димитрия, велели послам своим благодарить нас за наше об нем попечение, наконец торжественною грамотой, за своею печатью, уверили нас, что он сын царя Иоанна Васильевича: это свидетельство и теперь хранится в Польше. Не я предлагал дочь свою вашему государю; он сам просил ея руки чрез вас, князей и бояр. Я же только тогда согласился отпустить ее, когда все Русское царство изъявило на то желание и когда Русский посол, пред лицом его королевского величества, засвидетельствовал право Димитрия на престол Московский. После того, можете ли говорить, что он был Самозванец и что мы, Поляки, вас обманули? Так! мы были виновны; но только в том, что слишком верили вашей клятве: вы обманщики, а не мы! Мы приехали сюда друзьями, жили среди вас в беспечном спокойствии, рассеялись по городу, иной там, другой здесь, чего верно бы не сделали, если бы замышляли какое либо зло; а вы губили нас как злейших врагов, подобно тайным смертоубийцам; словами нас приветствовали, душою проклинали! Многие сотни горестных вдов и сирот, несчастных родителей и друзей, оплакивают смерть своих милых, погубленных вашею злодейскою рукою, и на вас непрестанные жалобы воссылают к престолу Всевышнего. Чем вознаградите их за потерю? Положим, что покойный зять мой был не сын царя Иоанна, хотя вы сами утверждали противное, чем провинились пред вами 100 музыкантов? что сделали вам ювелиры и купцы, которые никогда вас не трогали и всегда продавали хорошие товары? чем виновны жены и девы, столь жестоко вами оскорбленные? Если бы мы таили дурной замысел, не три, или четыре тысячи явилось бы там, где миллион жителей: мы привели бы целое войско. Мы приехали к вам на свадьбу, а встретили смерть! [70] \1606\ Уже ли вы думаете, что Бог оставит без наказания такое злодейство? Нет, нет! Безвинная кровь, вами пролитая, вместе со слезами вдов и сирых, вопиет к престолу Всевышнего и требует возмездия! Вы можете, если хотите, погубить всех нас: Бог будет нашим судьею! Совесть ничем нас не упрекает". Бояре и князья отвечали: "Не ты виноват, господин воевода! Мы также не виновны. Всему причиною твои надменные Поляки: они срамили жен и дочерей наших, бесчинствовали в городе, оскорбляли Русских, грозили нам смертью; на них восстал народ. Не нам было укротить толпу разъяренную! Не менее виноват и сам зять твой: он презирал наши нравы, обычаи, нашу веру; предпочитал нам всякого иностранца, вопреки своей присяге. Предав ему землю Русскую, мы ожидали от него благодарности, думали, что он не забудет, на какую степень возвели его, и не станет любить чужих, более своих. Если бы он не обманул нас, никто не отрекся бы служить ему, как Димитрий, хотя бы он был и Самозванец. Мы приняли его, чтобы низложить Бориса и поправить свою участь; вместо того, все пошло к верху дном: он ел телятину, жил как басурмане, и принудил нас к такому поступку, который нам ни чуть не приятен. И теперь, если бы он жив был, мы сделали ⁸¹ бы тоже самое. А музыкантов и других невинных людей, вместе с ним убитых, по истине весьма нам жалко: они были жертвою неукротимого исступления народного; мы не могли спасти их. Но прислужницы твоей дочери теперь находятся вместе с нашими женами и дочерьми: им гораздо лучше, нежели самой дочери твоей. Можешь взять их немедленно, если желаешь. Но поклянись: во-первых, не мстить нам, ни от своего лица, ни чрез своих родственников; во-вторых, примирить нас с королем Польским, коего подданные убиты во время смятения; в-третьих, доплатить остальные из числа 55 000 рублей деньги, и возвратить подаренные Дмитрием твоей дочери вещи; не то готовься в темницу со всеми единоземцами. Выбирай!" [71]

\1606\ Воевода возразил: "Все, что было прислано зятем моей дочери, вместе с отцовским приданым, она привезла в Россию, и все у неё отобрано до последней шубы. Вам лучше знать, куда девалось это добро: у вас, князья и бояре, все ея девицы. Что можем дать мы догола обобранные? Вы не могли требовать и 80 000 талеров, данных мною за дочь: в числе их не было ни полушки вашей! Теперь мы более ничего не имеем. Впрочем охотно клянемся за себя и за всех родственников не мстить вам; пусть рассудит сие дело Тот, Кто говорит мщение мне подобает. Но согласится ли простить его величество, мы не знаем, и следовательно ручаться за него не можем; многие из убиенных были его подданные: участь их будет ему горестна. Он властен в моей жизни; я не могу вмешиваться в дела его. И так не требуйте от меня невозможного!"

Москвитяне отвечали: "Как исполнить нашего требования ты не хочешь, или не можешь, то изволь оставаться у нас в плену со всеми Поляками, до тех пор, когда узнаем мысли короля Польского, и получим от тебя остальную сумму, да сверх того вознаграждение за все издержки на войну с твоим зятем ". "Будь воля Божья!" сказал воевода Синдомирский; "Он послал мне это бедственное бремя: перенесу его терпеливо. Есть предел, далее которого вредить мне вы не можете: исполняйте волю Всевышнего; мы ничего не страшимся!"

После того, бояре заключили воеводу с дочерью, сыновьями и родственниками в один дом, где содержали их под строжайшим караулом, не дозволяя ни кому входить и выходить из дома, без дозволения бояр ⁸². Прочие же Поляки, исключая королевского посланника, 31 мая были разосланы по темницам в разные города: в Новгород, Переславль, Ростов, Галич, Кострому, Белоозеро, Вологду; там они сидели на хлебе и воде и отдали за половинную цену все свое серебро, спасенное от грабителей, чтобы не умереть с голода. Наконец Димитрий II освободил их чудесным образом. [72]

\1606\ Описав выше смерть боярина Басманова, допрос и убиение царя Димитрия, бедствие Поляков, все ужасы мятежа, беспрерывный звон, непрестанную тревогу, расскажу теперь, что сделали Русские с своими жертвами. Обнаженные тела побитых Полякову, двое суток лежали на улицах; там терзали их псы и площадные лекари, которые вырезывали из трупов жир. Наконец высокоименитые бояре велели подобрать остатки тел, вывезти за город и бросить в Божий дом.

Бедные Поляки заключили праздник совсем не так, как начали: начали пир слишком весело, а кончили чрез меру печально. Димитрий же и Басманов не удостоились чести пролежать во дворце до вечерни: как скоро затих мятеж, неистовая чернь, привязав к ногам их веревки, потащила обнаженные трупы кругом всего дворца, чрез ворота Иерусалимские, на площадь, где находятся суконные лавки: там положили царя на стол, а Басманова на скамью, так, что ноги Димитрия лежали на груди его любимца. Между тем пришел из дворца один боярин, бросил царю на живот маску, на грудь волынку, а в рот всунул дудку, и притом сказал: "Долго мы тешили тебя, к … с ... и обманщик! Теперь сам нас позабавь!" Другие же бояре и граждане, приходившие смотреть убитых, секли труп Самозванца плетьми, приговаривая: "Сгубил ты наше царство, разорил казну, дорогой приятель Немцев!" А бабы Московские, бесстыдно ругаясь над телом Димитрия, поносили царицу такими словами, что и сказать не возможно. Басманову было легче: с дозволения бояр, Иван Голицын, сводный брат умершего, взял с площади труп его и 18 мая похоронил подле его сына, за Английским подворьем. Димитрий же трое суток оставался на площади и был предметом ругательств.

В третью ночь, около стола показался свет: когда часовые хотели подойти, свет исчезал; и снова являлся, как скоро удалялись. Испуганные таким явлением, они тотчас донесли о том высоким господам, которые на другое же утро приказали [73] \1606\ отвезти тело в Божий дом, за Серпуховские ворота. Когда везли его, поднялась ужасная буря, но не во всем городе, а только по дороге в Божий дом, и едва миновали ворота на Кулишке, самые внешние, с тремя башнями, вихрь сорвал с одной башни кровлю и повалил деревянную стену до Калужских ворот. Потом сделалось чудо в Божьем доме, куда бросили тело Димитрия вместе с другими мертвецами: утром оно очутилось при входе; близ него сидели два голубя, которые тотчас улетали, если кто-либо приближался, и опять садились на труп, когда никого не было. Бояре приказали завалить мертвеца землею; но он не долго оставался в могиле: 17 мая нашли его на другом кладбище, далеко от Божьего дома. Ужас напал на всех жителей Москвы: одни считали Димитрия необыкновенным человеком, другие диаволом, морочившим людей; иные же чернокнижником, научившимся адскому искусству у Лапландцев, которые велят убивать себя и после оживают. Наконец 28 мая решились его сжечь, и пепел развеяли по воздуху.

Уже в первый день мятежа, Поляки распустили молву, что умерщвлен был не Димитрий, а простой Немец, на него похожий: это сказка, которою Поляки думали со временем воспользоваться. Сочинитель сей книги, знав Димитрия лично и видев его мертвым, может уверить, что Русские умертвили и сожгли того самого человека, который правил государством, и который уже не воскреснет. Пусть явятся еще трое Самозванцев под именем Димитрия: все они будут обманщики.

Димитрий отличался многими превосходными качествами и необычайною храбростью; но вместе с тем, имел и важные недостатки: был очень беспечен и высокомерен; за что, без сомнения, навлек на себя гнев Божий. Гордость его была так беспредельна, что он приходил в ярость, когда получал сведения об измене Москвитян; затмевая пышностью всех своих предшественников, он величал себя именем царя царей ⁸³. Телохранители должны были становиться на колени когда выходил [74] \1606\ к ним царь, или являлась царица: и Богу такую честь не всегда изъявляют! Над ним-то сбылось изречение пророка Исайи: Высоции укоризною сокрушатся, и высоции смирятся.

Заключенная царица не могла, без слез раскаяния, вспомнить, о своем высокомерии и неблагодарности к Богу, который возвел ее, дочь простого пана, на столь высокую степень; посему приписывая и свое несчастие, и бедствие супруга этому греху, она дала обет никогда не быть высокомерною, как скоро получить свободу. Да исполнит Бог, ради Христа Спасителя, ея желание! Аминь. Не худо было бы всем государям заглядывать в это трагическое зеркало, и, заметив в себе подобный недостаток, заранее исправлять его, не дожидаясь гнева Божия. Справедливо говорит пословица: что было раз, случится и в друторедь.

Разногласие в суждениях о Дмитрии, которого одни признают сыном царя Иоанна Васильевича, а другие иноземцем, побудило меня разведать истину.

1. Однажды просил я Басманова убедительно сказать мне, имеет ли всемилостивейший государь наш законное право на Русский престол? Басманов, в присутствии одного Немецкого купца, отвечал мне, по доверенности, следующее: "Вы, Немцы имеете в нем отца и брата; он жалует вас более, чем все прежние государи; молитесь о счастье его вместе со мною! Хотя он и не истинный царевич, однако, государь наш: мы ему присягнули; да и лучшего царя найти не можем".

2. Таким же образом открыл мне правду один аптекарь, служивший лет 40 сперва старому тирану, потом сыну его, после того Годунову и, наконец, Димитрию: он знал хорошо юного царевича, имев случай видеть его ежедневно. Аптекарь уверял меня, что Димитрий не сын Иоаннов; что царевич был похож на свою мать, Марию Федоровну, а царь ни мало с нею не сходствует.

3. То же самое говорила мне одна благородная Ливонка, взятая в плен Иоанном и в последствии освобожденная в 1611 [75] \1606\ году. Она была повивальною бабкою старой царицы и находилась при Дворе безотлучно, воспитывая царевича.

4. Вскоре по убиении Димитрия, я отправился в Углич, с Немецким купцом Берндтом Хепером, родом из Риги. На пути, в одной деревне, мы встретили стопятилетнего старца, служившего в Угличе дворцовым сторожем. Разговорясь с ним об умерщвленном государе, мы просили его неотступно объяснить нам, действительно ли царь был сын Иоаннов? Старик, убежденный нашим обещанием никому не открывать слов его, встал с своего места и, перекрестившись, сказал: "Убить государь весьма храбрый; в течение одного года он заставил трепетать всех соседей. Умертвив его, Москвитяне поступили очень неблагоразумно: ибо сами возвели его на престол; конечно, он не всегда наблюдал наши обычаи, но тем не менее надлежало действовать осторожнее. Он был человек разумный; однако не сын Иоанна Васильевича: тот зарезан в Угличе, уже 17 лет, и верно истлел давным-давно. Я сам видел его мертвого, лежавшего на том месте, где он всегда игрывал. Суди Бог князей и бояр наших, погубивших двух царей кряду: время покажет, будем ли счастливее!"

5. Многие Поляки уверяют, что Димитрий был побочный сын короля Стефана Батория. Предводитель Польских войск, осаждавших Троицкий монастырь, Ян-Петр Сапега однажды за столом выхваляя храбрость Поляков и доказывая, что они превосходили ею самых Римлян, между прочим, говорил: " За три года пред сим, вооруженною рукою мы посадили на Русский престол бродягу, под именем сына царя Иоанна Грозного; теперь в другой раз даем Русским нового царя и уже завоевали Для него половину государства: он также будет называться Дмитрием. Пусть их лопнут с досады: орудием и силою мы сделаем, что хотим!" Я сам это слышал.

6. В Угличе князья и бояре вообще не любили юного царевича, потому что в нем, еще отроке, обнаруживались признаки [76] \1606\ жестокосердия; люди же незначительные не могли похитить его из дворца.

7. Русские, особливо знатного рода, согласятся скорее уморить, нежели отправить своих детей в чужие земли; разве царь их принудит. Они думают, что одна Poccия есть государство христианское; что в других странах обитают люди поганые, некрещеные, не верующие в истинного Бога; что их дети навсегда погубят свою душу, если умрут на чужбине между неверными, и только тот идет прямо в рай, кто кончает жизнь свою на родине. Но если бы Русские вверились иностранцам, многие высокие особы спасли бы и себя, и детей, и имение от бедствий войны долголетней. Они этого не сделали, полагаясь на защиту св.Николы; так пусть их терпят все, что он им ни посылаешь! Из вышесказанного, очевидно, что Димитрий был не сын Иоаннов, а иноземец; Русские же признали его царевичем только для того, чтобы свергнуть осторожного Бориса, которого иначе нельзя было бы низложить с престола ⁸⁴.

1606.

Избрание Шуйского. Письмо его к Сигизмунду. Ответ короля. Крамолы. Перенесете мощей св. Димитрия. Чудеса Измена и бегство князя Шаховского. Волнение в Путивле. Начало войны междоусобной. Поражение царского войска. Честь праху Бориса Годунова. Бедствие царевны Ксении.

В осьмой день по смерти Димитрия, т.е. 24 мая 1606 года, князь Василий Иванович Шуйский, тот самый, коего голова за несколько пред тем месяцев лежала на плахе, возведен был на царский престол. Не все чины земств избрали его государем: многие из них вовсе ничего не видали; ему поднесли корону одни только жители Москвы, верные соучастники в убиении Димитрия, купцы, сапожники, пирожники и немногие бояре. Когда же [77] \1606\ патриарх со всем духовенством короновал его, и все жители Москвы, Русские и Немцы, дали присягу в верности; тогда же разослали по всей России указы, в коих предписано было народу следовать примеру столицы.

Первым делом нового царя было объясниться с королем Польским. Желая узнать, что побудило Польшу к нарушение мира, Шуйский отправил к Сигизмунду посла с значительными дарами, просил его величество запретить подданным беспокоить набегами Русские пределы, изъявлял готовность жить в добром согласии, как было прежде, и вместе с тем жаловался на Поляков, которые, приехав в Россию с воеводою Сендомирским, позволяли себе столь наглые поступки и так озлобили народ, что граждане восстали на своих оскорбителей. "Впрочем" присовокупил Шуйский "хотя в день мятежа погибло много Поляков, но воевода Сендомирский, под моею защитою, остался невредим". Король со своей стороны, ласково приветствуя Шуйского, просил отпустить в Польшу его посланника, бывшего при Димитрии. "Что же касается до убитых Поляков", писал Сигизмунд "не мое дело требовать возмездия. Поляки народ вольный, располагают собою, как хотят, и если некоторые из них, приехав в Москву с воеводою Сендомирским, на свадьбу его дочери, пострадали от собственного неблагоразумия, это дело до меня не относится. Впрочем, не могу также отнять права мести у родственников и друзей их, если они захотят им воспользоваться". В заключение присовокупил, что царские дары ему не нужны; отослал их назад; просил только поскорее отпустить посланника. Шуйский, исполняя желание Сигизмунда, дозволил послу выехать из России; но прочие Поляки были задержаны: их бросали из одной темницы в другую. Между тем, царь, стараясь очистить город православный от нехристей (так называют Москвитяне всех вообще иноземцев), 23 июня выгнал из столицы четырех медиков, навлекших на себя его подозрение коротким знакомством с Поляками, оставив при себе одного Давида [78] \1606\ Васмера, не имевшего с этими врагами никакой дружбы; он принять ко дворцу и сделан лейб-медиком.

В тоже время распространилась молва, будто бы царь Димитрий спасся от смерти и своих гонителей: Русские были в недоумении. Шуйский спешил убедить народ, как в самозванстве своего предшественника, так и в неосновательности новых толков; для того 30 июня послал в Углич за прахом царевича; а между тем, велел умертвить там десятилетнего поповского сына, положить его в гроб и привести в Москву; сам встретил тело мнимого Димитрия с боярами, священниками, монахами, с крестами и хоругвями, проводил его в церковь, и велел объявить народу, что покойный царевич в молодости безвинно пострадавший, есть святой мученик: ибо тело его, преданное земле еще за 17 лет, ныне так свежо, как будто он только вчера скончался; самые орехи, бывшие в руке его пред смертью, до сих пор целы; платье не истлело и гроб не сгнил. Всяк, кто хотел видеть угодника, мог приходить в дворцовую церковь. Между тем несколько здоровых людей, подкупленных Шуйским, притворяясь хворыми, хромыми, слепыми, ковыляли и приползали к телу Димитрия с мольбою послать им исцеление и, о чудо! безногие вдруг пошли, слепые прозрели! Те и другие утверждали, что царевич подал им помощь; а глупая чернь слушала их с благоговением, и до такой степени вдалась в суеверие, что Бог, разгневанный обманом, наказал виновных: один мнимый слепец, умолявший Димитрия о зрении, действительно ослеп; а другой обманщик, принесенный к святому, как расслабленный, умер. Наконец даже дети приметили, что все эти чудеса были только бесстыдным обманом. Тогда Шуйский приказал церковь запереть и никого в нее не впускать, объявив, что народ, не давая царевичу покоя, прогневал его ⁸⁵. Князь Григорий Шаховской, в день мятежа, похитив золотую государственную печать, удалился в Путивль с двумя Поляками, одетыми в Русское платье. Переправляясь чрез Оку близ [79] \1606\ Серпухова, он дал перевозчику 6 Польских злотых и спросил его: “Знаешь ли, приятель, кто мы?” "Почему мне знать!" отвечал перевозчик. "Так слушай!" сказал Шаховской "только никому не говори: ты перевез Димитрия, царя Всероссийского. Вот он, указав на одного Поляка, вот, наш юный, храбрый царь, которого Москвитяне хотели убить! Он спасся и, с Божьею помощью, приведет войско из Польши, а тебя сделает большим человеком"

Такую же сказку слышала в Серпухове одна Немка вдова, у которой Шаховской обедал; дав ей горсть денег, князь примолвил: "Вот тебе, хозяйка, на мед и пиво! Скоро мы сюда возвратимся с сильною ратью, и вы, Немцы, тогда будете счастливы". Когда же Немка сказала: "Что за странные речи? Кто вы"? Шаховской отвечал: "Я князь; еду из Москвы, и скажу тебе: ты угощала царя Димитрия! Москвитяне хотели его убить; но обманулись: убит другой человек, а Димитрий спасся". С этим словом, беглецы пустились в дорогу к Путивлю; на всех постоялых дворах, они сказывали ту же басню, и притом так искусно, что все Русские, от Москвы до Польской границы, начали верить молве о спасении Димитрия.

Достигнув Путивля, оба Ляха разлучились с князем Шаховским, перешли за границу и, дав знать супруге воеводы Сендомирского о происшествиях Московских, уведомили ее, что один князь, которому они обязаны спасением, взялся отомстить за смерть своего государя. Между тем Шаховской, открыв за тайну жителям Путивля, что Москвитяне хотели умертвить Димитрия и перебили всех его Поляков, но что сам он удалился к теще своей в Польшу, откуда возвратится с новыми силами и отомстит изменникам, убеждает народ не оставлять государя и помочь ему в благом предприятии. Путивльцы с радостью услышали такую весть: немедленно призвали несколько тысяч казаков, назначили воеводою Истому Пашкова и поручили ему привести к присяге окрестные города: везде, куда ни приходил [80] \1606\ Пашков, жители изъявляли готовность служить Димитрию, и на пространстве 400 верст, до самого Ельца, все присягнули ему с радостью ⁸⁶.

Сведав о том, Шуйский ужаснулся и спешил собрать войско; а для лучшего успеха, распустил молву, что Крымские Татары, в числе 50 000 человек, напали на Россию, полонили многие тысячи христиан, и уже идут к Ельцу. Вследствие чего, войско цареубийцы приблизилось к сему городу в августе месяце 1606 года; но к удивленно, встретило там, вместо Татар, земляков своих, князей, бояр и казаков Путивльских. Обе стороны сразились: Москвитяне разбиты были наголову и отступили к столице. Путивльцы, захватив многих пленников, поносили их такими словами: "Вы думаете, к.... д... o со своим шубником (так называли Шуйского) умертвить государя, перебить его людей и упиться их кровью: пейте же воду, бездельники, и трескайте свои блины! Царь проучит вас за кровопийство; пусть только придет войско его из Польши!" Некоторые из пленных, избитые плетьми до полусмерти, получили свободу; но едва пришли в Москву, с неприятною для царя и причета его вестью, были заключены в темницы и там погибли.

Шуйский, узнав о поражении своего войска, велел объявить народу, что Поляки, поддерживая Самозванца, низринули Россию в бездну злополучия, истощили казну, обагрили землю кровно христианскою, погубили царя Бориса Федоровича с сыном и супругою; ныне изменники снова разглашаюсь, что Димитрий не убит, а спасся бегством: но это ложь очевидная; если бы даже молва была справедлива, во всяком случай Димитрий есть обманщик, затеявший ввести в государство поганую веру.

Кроме того, думая тронуть народ жалостным зрелищем, царь Василий Иванович приказал вырыть из могилы тела Бориса Годунова, сына и жены его, лежавшие в одной бедной обители 15 месяцев, и похоронил в Троицком монастыре с царским великолепием; тело Борисово несли 20 монахов; [81] \1606\ супругу же и сына его по 20 бояр. Вельможи, иноки, священника, провожали усопших пешком до Троицких ворот: там сев на коней, а гробы поставив на сани, отвезли их в монастырь с торжественною тишиною. Позади ехала в закрытых санях единородная дочь Годунова Ксения, испуская жалобные вопли: "Горе мне, злосчастной сироте! Злодей погубил весь род мой, отца, мать и брата; сам он в могиле, но и мертвый он терзает царство Русское. Суди его, Боже!"

Все вообще Русские жалели о Борисе и охотно согласились бы видеть его на престоле; но уже поздно: вольно же им было покидать его в жертву Самозванцу; пусть пеняют сами на себя. Правду говорит пословица: старый друг лучше новых двух.

1607-1608.

Пашков под Москвою. Болотников. Свидание его с новым Самозванцем. Измена Калуги. Лжепетр вступает в Poccию. Предложение Карла Шведского. Вероломство Фидлера. Осада Калуги и Тулы. Самозванец в Стародубе. Взятие Тулы. Твердость Болотникова. Неудачи Васильевы. Лжедмитрий под Брянском и Болховым. Битвы. Предатель Ламсдорф. Димитрий под Москвою. Марина в его руках. Недоумение столицы. Осада Троицкой Лавры. Бедствие Ростова и Ярославля. Филарет.

Путивльский воевода Истома Пашков в августе месяце двинулся на Москву, покоряя на пути до самой Коломны все города и села Димитрию без всякого сопротивления. Став лагерем в семи верстах от столицы, при деревне Котлах, он требовал, чтобы жители Московские признали Димитрия своим государем и выдали изменников, Шуйских. Многие из обитателей Москвы, Русские и иностранцы, не имея надежды на спасение, удалились из города.

Вскоре после Мартинова дня, Истома Пашков соединился с опытным витязем, Иваном Исаевичем Болотниковым, который пришел к нему на помощь чрез Калугу из Камарницкой волости, лежащей между Орлом и Путивлем. Все города, бывшие на пути его, также присягнули Димитрию. Болотников [82] \1606\ родом был Русским ⁸⁷; увезенный в молодости Татарами и проданный Туркам, он несколько лет работал на галере как невольник; в последствии, при помощи Немцев, получил свободу, отправился в Венецию, где услышал о страшных явлениях в своем Отечестве и спешил пробраться в Польшу; тут узнал он, что царь Дмитрий, убежав от кровожадных Московитян, скрывается у супруги воеводы Сендомирского. Чрез несколько времени, Болотникова схватили и представили мнимому Дмитрию, который расспрашивая его о роде и племени, заметил в нем опытность и предложил идти против изменников. Болотников с радостью согласился пожертвовать жизнью за царя своего. "Теперь я не могу еще наградить тебя", сказал Самозванец; "на первый раз возьми эту шубу, саблю и 30 червонных. А это письмо вручи в Путивле князю Григорию Шаховскому; он даст тебе денег из казны моей и войско. Скажи ему, что ты видел меня здесь и говорил со мною".

Жители Путивля приняли Болотникова с радостно и охотно верили его рассказам, будто бы он проливал кровь свою за Димитрия и потерял все, что имел. Могли ль сомневаться в этой сказке те люди, которые недавно поверили князю Шаховскому?

Болотников, вследствие письменного и словесного повеления Лжедмитриева, получив звание большого воеводы, с 12 000 отрядом ⁸⁸ отправился чрез Камарницкую волость к Москве и вместе с Пашковым осадил столицу. Они, однако, поссорились: Болотников, избранный воеводою самим царем, не хотел быть под начальством Пашкова, избранного Шаховским; прогнал его и остался главным полководцем. Пашков, оскорбленный таким поступком, завел переговоры с царем Василием, получил от него знатные подарки и, явившись в Москве с боярами Касимовскими и Рязанскими, среди белого дня, объявил всенародно, что в Путивле никто не видал Димитрия, что о спасении и бегстве его в Польшу распустил слух князь Шаховской; но справедлива ли эта молва, ему, Пашкову, неизвестно. [83] \1606\ Москвитяне отправились в лагерь Болотникова с требованием показать им царя Димитрия. "Мы готовы присягнуть ему", говорили они, "если только царь твой истинный Димитрий". "Царь в Польше", отвечал Болотников; "я видел его своими глазами; он скоро сюда будет и поручил мне вас уведомить о том". "Нет!" возразили Москвитяне, "это не царь, а обманщик: мы сами убили Димитрия. Не проливай крови напрасно, покорись государю; он сделает тебя знатным господином!" Болотников отверг предложение. "Дав клятву царю", говорил он "жертвовать за него самою жизнью, я сдержу свое слово и не буду бездельником, подобно Пашкову. Вы заботитесь о своей пользе: я не менее думаю о собственной, еще более о государе. Идите; мы скоро увидимся!"

После того он отправил гонца к князю Шаховскому, с просьбою, как можно скорее доставить царя из Польши: "Я довел Москвитян до того", писал Болотников, "что они готовы предаться Димитрию, лишь только увидят его. Царь должен приехать один, без войска: народ и без того выдаст ему изменника Шуйского". Но тот, кого Шаховской именовал Дмитрием и от кого получил он в Путивле письма, не хотел верить известию, жил в Польше богатым паном, и не искал престола, предоставив право спорить о нем кому угодно ⁸⁹.

И так, не видя мнимого Димитрия, разуверенные Москвитяне ежедневно делали вылазки; наконец сам Шуйский повел 100 000 на врагов: множество побил, 10 000 взял в плен, а остальных обратил в бегство. Отступив к Серпухову, Болотников сказал жителям крепости, что если они согласятся довольствовать его войско в продолжение года, он останется с ними; в противном случае должен будет удалиться. Ему отвечали, что в Серпухове и самим нечего есть. Тогда он отступил далее, в Калугу, на 36 миль от Москвы, город обильный съестными припасами. Калужане, в угождение царю Димитрию, приняли его защитника дружелюбно. [84]

\1607\ Болотников, обвел Калугу тыном с двойным рвом и выдержал осаду с 30 декабря 1606 года по 3 мая 1607; но как Димитрий все еще не являлся, ибо в Польше не было охотников идти на верную смерть, то князь Григорий Шаховской выдумал новое средство и без Польского Димитрия поработить Москвитян. Степные казаки уведомили его, что сын слабоумного царя Федора, Петр, едва спасенный от Годунова еще в младенчестве, и нашедший убежище в их степях, желает повидаться с дядею своим Дмитрием, в намерение испросить себе удел для приличного местопребывания. Шаховской, имея в руках Дмитриеву печать, написал от имени государя к царевичу Петру граммату, в коей просил набрать казаков как можно более, и привести их в Путивль, для покорения России, с тем, что царевич будет управлять престолом до прибытия Димитрия из Польши. Так он предавал в руки Петра прекраснейшее царство! ⁹⁰

Петр привел в Путивль, на помощь дяди своему Димитрию, 10 000 человек; отсюда он отправился к Туле, вместе с Шаховским, который решился возвести его на Русский престол, если Бог поможет им одолеть Москвитян, и никто не вздумает приехать из Польши, чтобы выдать себя за Димитрия; впрочем, все делал и говорил именем царя, который давно был в могиле.

В том же году Карл герцог Шведский, желая предостеречь Василия Шуйского, уведомил его чрез нарочного посланника ⁹¹, что король Польский и папа Римский умышляют злое на Россию, что опасность, грозящая Русскому царству, обратится и на Швецию; почему, предостерегая своего любезного соседа, герцог изъявлял готовность выслать к Новгороду в пособие 10 000 воинов Шведских или Немецких, если царь согласится содержать их на счет своей казны. Шуйский не принял предложения и отвечал герцогу, что Россия всегда умела собственными силами управляться с врагами, без помощи соседей, [85] \1607\ и никогда искать ея не будет. Однако он ошибся в своем расчете; после и сам искал защитников в Швеции, да уже поздно: пришел наконец Делагарди; но призвать его стоило царю больших трудов и издержек. Не даром говорить пословица: куй железо, пока горячо.

Между тем, легкомысленный Немец, именем Фридрих Фидлер, родом из Кенигсберга, явился к Василию Шуйскому с предложением избавить его и Россию от Болотникова ядом, если только будет награжден поместьями и деньгами. Шуйский, дав Фидлеру на первый раз 100 талеров и коня, объявил, что он получить в награду 100 душ крестьян и 300 талеров ежегодного оклада, если сдержит свое слово и присягнет в непременном исполнении своего обещания: царь не совсем верил ему, как известному хвастуну и обманщику. Легкомысленный Фидлер произнес такую клятву, что у всякого, кто слышал ее, дыбом становились волосы. Потом взял деньги, отправился в Калугу, и вручил Болотникову яд, в присутствии многих людей, объявив, что это подарок Василия Шуйского, и что воевода может употребить его как хочет. Болотников осыпал его наградами; но клятвопреступник, продав душу свою дьяволу и обесславив имя Немцев, мало выиграл: потерял все имущество, ни в чем не находил утешения; самый вид его сделался страшным и диким; в последствии он попался в руки Шуйского и был сослан в Сибирь. Вот его клятва:

"Во имя пресвятой и преславной Троицы, во имя предвечного Бога Отца, Бога Сына и Бога Духа святого, я, Фридрих Фидлер, даю сию клятву в том, что хочу погубить ядом врага царю Василию Ивановичу и всему царству Русскому, Ивана Болотникова; если же того не исполню и обману моего государя, да лишит меня Господь навсегда участия в небесном блаженстве; да отринет меня навеки от своего милосердия единородный сын Божий Иисус Христос, кровь свою за нас проливший; да не будет подкреплять душу мою сила св. Духа; да покинут меня все ангелы, [86] \1607\ христиан охраняющие. Пусть обратятся во вред мне стихии мира сего, созданный на пользу человека; пусть земля поглотит меня живого; да будут земные произрастания мне отравою, а не пищею; да овладеет телом и душою моею Диавол. Если даже духовный отец разрешит меня от клятвы, которую исполнить я раздумал бы, да будет таковое разрешение недействительно. Но нет! я сдержу свое слово и сим ядом погублю Ивана Болотникова, уповая на Божью помощь и св. Евангелие".

1 мая 1607 года, царевич Петр выслал из Тулы войско на помощь Калуге, уже давно осаждаемой Москвитянами. Царств воеводы отправили против этого отряда несколько тысяч человек; враги встретились на Пчельне и сразились. Москвитяне, разбитые на голову, с ужасом прибежали в окопы свои под Калугу. На другой день Болотников сделал вылазку и так перепугал царское войско, что, кинув все орудия, все военные снаряды, все жизненные припасы, оно бросилось к Москве; а победитель, избавившись от осады, перешел к Петру в Тулу.

Шуйский, однако, ободрился, хотел овладеть городом, где собрались главные мятежники, и отправил всю рать свою к Серпухову. Узнав о таком намерении, царевич Петр, князь Шаховской и Болотников спешили врагам на встречу и сразились с ними под Серпуховом; битва была упорная; Москвитяне разбежались бы наверное, если б один из Тульских воевод не передался на их сторону с 4 000 человек. Эта измена ужаснула сподвижников Петра: они оставили поле сражения и возвратились в Тулу. После кратковременного отдыха, мятежники опять выступили на встречу Василию Ивановичу, который уже приближался к этому городу; но как царское войско несравненно было многочисленнее, простираясь до 100 000 человек, то они возвратились в крепость. Царь, в июне месяце окружив Тулу со всех сторон, приказал запрудить в полумиле от города, реку Упу, среди его протекающую. Вода остановилась и наполнила все улицы, по коим можно было ездить только на [87] \1607\ паромах ⁹²; между тем пресекся подвоз съестных припасов и настал голод: жители начали есть собак, кошек, стерву, лошадей и воловьи кожи; дороговизна была страшная: за бочку ржаной муки платили 100 гульденов; пива не было и в помине; голод погубил многих. Напрасно Болотников несколько раз слал в Польшу, к тому, кто отправил его в Россию, с просьбою поспешить на помощь: Димитрий не являлся.

Наконец казаки и все граждане Тульские, разуверенные в молве о спасении Димитрия, решились выдать царю Василию главных виновников обмана, князя Шаховского и Болотникова; последний не терял мужества и сказал недовольным: "Когда приехал я из Венеции в Польшу, молодой человек, лет 24 или 25, призвал меня и объявил, что он Димитрий, бежавший из Москвы во время бунта. Я дал ему клятву в верности и сдержу мое слово. Не знаю, точно ли он Димитрий, коего видеть в Москве мне не случалось; но люди, знавшие царя, уверяют, что тот человек на него похож".

Более всего негодовали на князя Шаховского, который разгласил, будто бы Димитрий бежал с ним из Москвы; посадили его под стражу, с угрозою выдать, как виновника войны, Василию Шуйскому, если не явится Димитрий. Наконец Болотников дал Поляку Ивану Мартиновичу Заруцкому поручение разведать, что случилось с тем, который называл себя Дмитрием, и будет ли он в Россию, или нет. Заруцкий доехал до Стародуба, остался там и ничего не отвечал.

Не имея сведений от Заруцкого, Болотников и Шаховской отправили в Польшу другого гонца: то был казак; он переплыл Упу, достиг Польши и уведомил друзей воеводы Сендомирского, что если никто из них не согласится выручить осажденных из беды неминуемой; то все города, покоренные во имя Димитрия, будут преданы его величеству королю Польскому, лишь только бы не достались они Шуйскому. Друзья воеводы Сендомирского тотчас приступили к делу; сыскали в Белорусском [88] \1607\ городе Соколе ⁹³ проворного молодца, именем Ивана, родом из России: он был учителем у какого-то священника, и хорошо разумел язык Русский и Польский. Дав этому плуту роль Димитрия с нужными наставлениями, Поляки отправили его в Путивль с паном Меховецким ⁹⁴. Жители Путивля с радостью признали его Дмитрием. Отсюда обманщик в конце июля пошел в страну Северскую и прибыл в Стародуб с двумя спутниками, Григорием Кашнецом и писарем Алексеем; но здесь выдавал себя не за царя, а за царского родственника, Нагаго; говорил, что царь недалеко с паном Меховецким и многими тысячами всадников; что Стародубцы должны радоваться прибытию государя, который за верную службу осыплет их милостями.

Меховецкий, однако, не явился к назначенному времени; жители Стародубские, раздраженные обманом, схватили писаря Алексея, Григория Кашнеца, даже мнимого родственника царского, Лжедмитрия II, и повели их к пытке; начали с писаря: раздели его и стали исписывать ему спину плетьми, допрашивая, жив ли царь и где он? К такому письму писарь не привык. "Пусть будет со мной, что Николе угодно", размышлял он, "скажу правду; открою, что этот Нагой не родственник царя, а сам Димитрий". Наконец решился и закричал: "Пощадите, дайте сказать, где царь ваш!" Пытку прекратили. "Дураки!" говорил Алексей народу, "ну как вам не грешно тиранить меня за государя? Да разве не знаете его? Он здесь; он видит мою муку: вот он! Это не Нагой, а царь ваш. Коли хотите и его погубить с нами, губите! Для того-то и не открывался он, чтобы узнать, будете ли вы рады ему". Тут бедные простодушные Стародубцы пали пред Самозванцем на колени и завопили: "Виноваты, государь; клянемся жить и умереть за тебя!" Его проводили с почтением в царские палаты. Таким образом, Димитрий, убитый в Москве, опять явился в Стародуб.

Обрадованный этим событием, Иван Мартинович Заруцкий [89] \1607\ которого послали, как выше сказано, к царю из Тулы, немедленно явился к Самозванцу, представил письмо, и хотя с первого взгляда заметил, что Димитрий есть обманщик, но в присутствии народа признал его своим прежним государем, которого впрочем, никогда не видывал. Стародубцы еще более убедились в истине слов писаря Алексея.

В тот же день прибыл и Меховецкий с несколькими эскадронами Польской конницы. Димитрий тотчас отправил его освободить Козельск от осады; а сам обещал идти в след, для освобождения Тулы и Калуги; остался же в Стародуб только для того, чтобы увериться в усердии народном; для чего употребил следующую хитрость: Ивану Заруцкому приказано было выехать с копьем в руках за город и ожидать там Димитрия, который хотел состязаться с ним в искусстве владеть оружием и в ристании. Как скоро соберется народ на зрелище, Заруцкий должен был ударить в царя копьем по платью, так, чтобы он свалился с лошади, будто бы от удара, а сам немедленно ускакать в город и скрыться: все это делалось для того, чтобы видеть, равнодушно ли перенесет народ падение своего государя. Вследствие такого условия, царь упал с коня и притворился полумертвым; граждане бросились на Заруцкого с криком: "лови, держи изменника!" схватили его в воротах, изрядно отпочивали дубинами, привели к царю связанного и спрашивали, что прикажет делать с виновным. Димитрий, видя, что бедному Заруцкому довольно досталось, отвечал со смехом: "Спасибо вам, православные! вижу преданность вашу; я цел и невредим. Это была шутка; мы хотели испытать вас." Стародубцы дивились такой хитрости и смеялись от чистого сердца; а Заруцкий остался при своих побоях.

Между тем, пан Меховецкий прогнал Москвитян от Козельска и ожидал там своего государя. Димитрий выступил 1 августа с намерением освободить Тулу и Калугу; но скоро возвратился к Самову, узнав, что Шуйский старается склонить [90] \1607\ на свою сторону города Болхов, Белев, Лихвин и расставляет ему сети. Эти города на самом деле поддались Шуйскому и верно поймали бы Самозванца, если бы он не успел удалиться и не ушел в Самов, где жил целую зиму, пока не получил подкрепления.

После отпадения Волхова, Булева и Лихвина, Тула не могла долее держаться: голод усиливался, вода прибывала; однако осажденные ее хотели покориться; ждали только понижения воды, чтобы сделать вылазку и пробиться сквозь неприятелей. Какой-то чародей, старый монах, изъявил Петру и Болотникову готовность прорыть плотину и спустить воду; требовал только 100 рублей за услугу. Когда обещали ему награду, он раздался донага и бросился в воду: вдруг послышался в глубине страшный шум; монаха не видно было долее часу; все думали, что он попался в когти дьяволу. Но чародей наконец выплыл, только весь исцарапанный, и на вопрос, где он так долго был, ответствовал: "Не дивитесь! Мне было довольно дела: 12,000 бесов помогали Шуйскому сделать плотину и запрудить Упу. С ними-то я все возился, не щадя себя, как вы можете судить по этим язвам; 6 000 демонов я склонил на нашу сторону; но прочие 6 000, самые злобные, не дают разрушить плотину: с ними я не мог сладить!"

Димитрия все не было; в Туле утратили последнюю надежду на спасете; изнуренные голодом жители едва могли держаться на ногах; наконец Петр и Болотников известили Шуйского, что они готовы сдать ему крепость, если им даровано будет помилование; в противном случат, умрут с оружием в руках и скорее съедят друг друга от голода, нежели сдадутся.

Изумленный Шуйский ответствовал: "Я дал клятву не щадить никого из Тульских жителей; но ваша доблесть и неизменное соблюдение присяги, хотя и вору данной, побуждает меня даровать вам жизнь, если только вы согласитесь служить и мне с тою же верностью". Такие слова Царь подтвердил [91] \1607\ крестным целованием. Тула покорилась 1607 года в день Иуды и Симеона.

Выехав в задние ворота, где разлитие воды было не так сильно, Болотников явился пред ставкою Шуйского, сошел с коня, обнажил саблю, положил ее себе на шею, ударил челом в землю и сказал Василию: "Я исполнил обет свой; служил верно тому, кто называл себя Дмитрием в Польше (справедливо, или нет, не знаю: никогда прежде царя я не видывал). Я не изменил своей клятве; но он выдал меня; я в твоей власти! Если хочешь головы моей, вели отсечь ее этою саблею; но если оставишь мне жизнь, послужу тебе столь же верно, как и тому, кто оставил меня". Шуйский послал его с князем Петром и 25 Немцами в Москву, под надзором приставов. Немцы могли видеться с друзьями своими; но Болотников и Петр ни с кем не имели сношения и находились несколько времени под стражею. Василий сдержал царское слово так свято, как только можно ожидать от подобных ему людей: князя Петра, который мог быть истинным царевичем ⁹⁵, приказал повысить; Болотникова отправил в Каргополь и заключил в темницу, а потом велел утопить; Немцев разослал в Сибирские степи, на 800 миль от Москвы, где они более 4 лет, до сего 1612 года, живут среди народов диких, варварских, не видят ни куска хлеба, питаются только рыбою и мясом. Да поможет им милосердый Бог, ради Иисуса Христа, освободиться из этой неволи! Князь Григорий Шаховской, главный виновник войны, счастливо спасся от петли, благодаря своей тюрьме: искусному плуту все сходит с рук. Казаки и Тульские граждане посадили его в темницу за ложное уверение в помощи Димитрия; Шуйский, овладев городом, приказал выпустить на волю всех заключенных, в числе их и Шаховского, который уверил царя, что народ озлобился на него за намерение покориться государю. И так грубый обманщик получил полную свободу; но в последствие, при первом удобном случае, передался [92] \1607\ Димитрию II и сделался его главным воеводою и вернейшим советником.

В знак благодарности за покорение Тулы, Василий отправился на богомолье в Троицкий монастырь, в ненастное осеннее время; усердно молился там св. Сергию, просил его заступления против прочих врагов Калужских, Козельских, особливо против супостата Самовского, именовавшего себя Дмитрием, и дал обет в честь св. Сергия установить в Троицкой обители празднество, когда смирит изменников.

Все люди военные, осаждавшие Тулу, получили дозволение отлучиться в дома для отдыха, до первого зимнего пути; те же воеводы и ратники, которые стояли под Калугою, обязаны были оставаться на службе. Царь отправил в сей город боярина Егора Беззубцева, (бывшего прежде на стороне изменников, сперва в Калуге, потом в Туле), с обещанием даровать милость мятежникам, если они покорятся добровольно. Калужане отвечали, что они и не думают о сдаче; что не знают другого царя, кроме Димитрия, который не замедлит подать им помощь; потом сделали вылазку и побили множество Москвитян.

Раздраженный таким упорством, Василий решился овладеть городом непременно; не хотел ожидать войска, распущенного до зимнего пути, и приказал объявить пленным казакам, отбитым у Болотникова под Москвою 2 декабря 1606 года, что если они желают получить свободу, оружие и деньги, пусть присягнуть ему в верности и пойдут на врагов. 4 000 Казаков поклялись немедленно; получили несколько бочек пороха и отправились под Калугу, чтобы взять ее приступом. Но там вскоре поссорились с боярами и замыслили измену. Воеводы Шуйского, бросив стан, бежали в Москву.

На другой день, казаки подошли к стенам крепости, рассказали осажденным о бегстве Москвитян, советовали скорее воспользоваться порохом и съестными припасами, в лагере оставленными, и просили дозволения войти в город. Но как [93] \1608\ воевода Шотуцкий не верил их словам, то они переправились чрез Оку, ниже крепости, и объявили, что пойдут искать царя своего Димитрия. Калужане решились осмотреть лагерь Московский, и увидев, что он оставлен неприятелем, послали вслед за казаками с просьбою возвратиться; но уже поздно: огорченные отказом, казаки продолжали путь; воротились только 100 человек и несколько атаманов для покупки разных припасов: казаки остались в Калуге, атаманы же уехали обратно.

Между тем Калужане захватили все, что нашли в стане Московском, и потом храбро оборонялись до приезда Димитрия II, признали его истинным Дмитрием, присягнули ему в верности, и не изменяли клятве до самой смерти Самозванца, как ниже будет сказано в конце сей книги.

Желая выгнать Димитрия II из Самова, Шуйский вывел в поле всех бояр и отправил их с войском под Болхов; но глубокий снег, выпавший в январе 1608 года, остановил военные действия; можно было вредить только одним кормовщикам. Между тем Димитрий, сведав о многочисленности Васильевой рати, отправил в Польшу гонца с требованием прислать как можно более конницы. По призыву его, Самуил Тишкевич привел к нему 700 всадников; потом явился с таким же отрядом Александр Лисовский.

Димитрий выступил со всем войском из Самова и осадил Брянск. Здесь начальствовал сотнею Немцев пленный Ливонец Ганс Берг, мошенник преискусный: за год пред тем, он оставил Шуйского и передался Димитрию; потом изменил своим товарищам, осажденным в Калуге, явился к Василию и был щедро награжден; спустя несколько времени, снова перебежал к Димитрию, покинув в Москве детей и взяв с собою только жену; Самозванец хотел его повесить; но паны Польские испросили ему прощение. Не прослужив и года Димитрию, Ганс Берг выдал Тулу, опять очутился в Москве и снова заслужил милость царскую. Сообщником сему изменнику был [94] \1608\ другой старый плут, также Ливонец, Теннирг фон Виссен ; они выдали Димитрию боярина Ивана Ивановича Годунова, мужа доброго и благочестивого, которого Самозванец велел утопить в Калуге ⁹⁶.

Не взяв Брянска, Димитрий двинулся к Орлу, куда уже прибыл князь Адам Вишневецкий с 2 000 конных копейщиков, и князь Роман Рожинский с 4 000. До сих пор главным полководцем Дмитриевым был Меховецкий; Рожинский, отняв у него начальство над войском, в апреле 1608 года приступил к Волхову. Москвитяне ужаснулись: многие князья, бояре и Немцы, видя многочисленность Поляков, уверились, что их привел истинный Димитрий, перешли к нему и в награду получили столько поместьев, сколько никогда прежде не имела; почему, хотя в последствии и увидели в мнимом царе обманщика, однако не хотели его оставить. Димитрий еще более увеличил число приверженцев, объявив в разных городах, что крестьяне, согласные присягнуть ему, могут присвоить земли господ своих, служивших Василию и жениться на дочерях боярских, которых успеют захватить в поместья, Таким образом, многие холопы сделались боярами; а господа их, преданные Шуйскому, умирали с голоду.

17 апреля начальники Немецкой дружины послали к Димитрию II ротмистра Бертольда Ламсдорфа, юношу неопытного, никогда в чужих краях не бывавшего, попутчика Иохима Берга и прапорщика Георга фон Аалена, людей столь же малоопытных, но в плутовства довольно искусных: они предлагали Дмитрию свои услуги и просили не останавливаться походом, обещали при первом сражении перейти на его сторону с распущенными знаменами. Надобно знать, что эти люди присягнули Шуйскому, около двух лет служили с честно, брали деньги, и притом слышали, что Димитрий - Самозванец. Вероломные уговаривали и прочих Немцев передаться Димитрию, хотя многие из них имели в Москве жен и детей. Если бы то случилось, Шуйский не пощадил [95] \1608\ бы ни одного Немецкого младенца; но Всевышний, по вечной своей премудрости, удержал простых воинов от измены, а начальников так ослепил, что они ежедневно напивались допьяна и забыли о своем предложении неприятелю. 23 апреля, в день св. Георгия, Димитрий встретился с Русским войском при Каминше: битва завязалась. Начальники Немецкой дружины были так трезвы, что вовсе позабыли свою измену; простые же всадники, ничего об ней не зная, по первому приказанию, ударили на Поляков и побили их до 4 000 человек. Раздраженный потерею Димитрий и полководец его Рожинский верно перевешали бы Немецких переметчиков, если бы они не скрылись. Рожинский отдал приказ не щадить ни одного Немца в следующем сражении. 24 апреля Димитрий двинулся всеми силами под Болхов на Москвитян. Конные копейщики его, ударив на самый многочисленный отряд, обратили его в бегство. Предатель же Ламсдорф отвел в сторону своих всадников и хотел идти к Димитрию с распущенными знаменами. Многие честные люди говорили ему: "Все кончено! Русские бегут; Поляки нас окружают: одни мы не в силах устоять. Куда же идешь ты, капитан?" “Тот будет бездельник”, воскликнул Ламсдорф, “кто оставит свое знамя!” "Называй нас как хочешь", ответствовали воины; "мы не останемся: сражение проиграно, а ты замышляешь передаться; жены и дети еще слишком для нас милы, чтобы губить их изменою. Плутовства не любим!" Сказав это, они поскакали за Русскими в Москву. Вскоре Запорожские казаки, окружив покрытого латами изменника Ламсдорфа и всех единомышленников его, исполнили в точности приказание Рожинского: все Немцы, числом до 200 человек, были изрублены, оставив жен своих горестными вдовицами, а детей несчастными сиротами. Никогда не загладит своей вины легкомысленный ротмистр, рано затеявший быть слишком умным: в преисподние ада низринут его слезы вдов и сирот, коих мужья и отцы сделались жертвою столь постыдного поступка! Измена его была бы еще пагубнее, если бы он живой [96] \1608\ передался неприятелю: тогда всех Немцев, оставшихся в Москве, Шуйский велел бы, наверное, перебить. Теперь же, когда многие из их единоземцев пали на поле битвы, Русские жалели о страдальцах и не отняли поместьев у вдов беззащитных. Ламсдорф и единомышленники его затеяли измену единственно для того, чтобы заслужить почтение Поляков; пускай другие лишились бы головы, с женами и детьми: для них было все равно. Правосудие Божие покарало предателей; не найдут они себе покоя и в могиле: и там будут преследовать их невинные жертвы!

Разбитый Шуйский возвратился в Москву, в день Вознесения Христова; ему казалось, что все Москвитяне хотят навострить лыжи из Москвы и бежать к Самозванцу: и точно народ оставил бы Василия наверное, если б Димитрий поспешил пришествием. "За чем не возвращаются бояре, которые передались ему?" толковала чернь. Многие граждане уже помышляли о средствах оправдать себя пред Дмитрием, когда он овладеет столицею, и всю вину слагали на бояр, называя их предателями, себя же оправдывая неведением. "Говорят, что Димитрий весьма проницателен", сказал один Москвитин, "и что он может по глазам узнать виновного". "Пропал же я", вскричал устрашенный мясник, "если он меня увидит: этим ножом я заколол пятерых его Поляков!" Одним словом, Москва была в ужасе.

9 июня Димитрий со всеми силами подступил к Москве и, остановясь в селе Тайнинском, осматривал окрестные места, где бы расположиться лагерем. В том же месяце прибыл к нему из Литвы Ян-Петр-Павел Сапега с 7 000 конных копейщиков. Василий со своей стороны выслал из столицы сильное войско, под начальством князя Михаила Скопина; но это войско, оградив стан свой острогами, оставалось в бездействии. Димитрий, напав на него 24 июня, в ночь на Иванов день, так потревожил сон Московских ратников, что многие из них никогда уже не проснутся. Ожидая приступа к самой Москве, [97] \1608\ Василий велел поставить пушки на городских валах. Поляки овладели бы столицею, если бы напали на нее немедленно. Но Димитрий, надеясь на покорность жителей, не хотел разорения обширного города и неоднократно удерживал нетерпеливых Поляков, шедших самовольно на приступ. "Если разрушите мою столицу и сожжете мою казну", говорил он "чем же будет мне наградить вас?" Не друг, а злейший враг внушил Димитрию такую мысль! Гораздо было бы лучше истребить один город, чем разорять половину царства: в России скоро явилась бы новая Москва; спасая столицу, он предавал множество сел и городов разрушению.

29 июня 1608 года в день Петра и Павла, Димитрий расположился лагерем в 12 верстах от Москвы, при селе Тушине; там стоял он до 20 декабря 1609 года. В продолжение этого времени была не одна схватка между неприятелями; не один гордый витязь пал на поле сражения. Москвитяне, опасаясь, чтобы Поляки не освободили воеводы Сендомирского, Марины, вдовы Димитрия I, пана Стадницкого и других Польских господ, заключенных в Ярославле и Ростове, перевезли их в Москву, в надежные темницы; в последствии согласились отпустить пленников в отечество; требовали только клятвенного обещания не переходить к неприятелю и не воевать с Россией. Поляки с радостью присягнули и благодарили Бога за спасение себя от смертоубийц. И так Москвитяне повезли их в Польшу, окольными путями, чтобы не попасть в руки неприятеля. Сведав о том, Димитрий II выслал на дорогу несколько тысяч всадников, которые, побив провожатых Марины, взяли царицу и, со всеми находившимися при ней Поляками, отвезли в Тушинский лагерь. Не помня себя от радости, Димитрий велел палить из всех пушек; царица также хотела радоваться, но по некоторым причинам не могла; впрочем, для лучшего обмана притворилась веселою; только не поехала прямо в Тушинский лагерь, а остановилась в шатрах за версту от него. Тут начались переговоры; [98] \1608\ наконец условились: воеводе Сендомирскому надлежало отправиться в Польшу, а Марина согласилась остаться с мнимым Дмитрием, который, однако, должен был отказаться от прав супруга, пока не завоюет Москвы и не достигнет престола. Самозванец обещал свято хранить договор и поклялся Богом. После того было торжественное свидание; царь и царица искусно играли свои роли и приветствовали друг друга с радостными слезами, с такою непритворною нежностью, с таким восхищением, что комедия ослепила многих зрителей. По всему государству разнеслась молва об этом происшествии; везде признавали Самозванца Дмитрием; бояре со всех сторон стремились в Тушинский лагерь.

Не получая помощи от Бога, Шуйский обратился к дьяволу: пустился колдовать, собрал всех чернокнижников, каких только мог найти (чего не успевал сделать один, за то принимался другой), приказывал вырезывать младенцев из чрева беременных жен, и убивать коней, чтобы достать сердце; все это зарывали в землю, около того места, где стояло царское войско. "Оно было невредимо", уверяли чародеи, "доколе не выходило за черту; но лишь только переступало ее, всегда было поражаемо. С Поляками случалось тоже: едва подходили к черти, люди и кони падали или обращались в бегство". Но все было тщетно: знатные вельможи оставляли Шуйского и толпами стремились к Димитрию, пока не уверил Москвитян в обмане князь Василий Масальский, который, в числе других передавшись Самозванцу, чрез несколько дней со многими боярами возвратился в Москву, и объявил торжественно, что мнимый Димитрий есть новый вор и обманщик. С тех пор Москвитяне стали усердно защищаться. Шуйский, по совету бояр, решился призвать на помощь чужеземцев и отправил в Швеции храброго героя, Михаила Скопина ⁹⁷. Новые свидетели еще более удостоверили Москвитян в истине слов Масальского: то были два плута и изменники, Ливонец Ганс Шнейдер и Австриец Генрих Канельсен: [99] \1608\ бездельники убежали от Димитрия в Москву взошли на Лобное место и, хорошо разумея по-русски, поклялись роду всем священным, что Тушинский вор есть обманщик, а не первый Димитрий. Канельсен за несколько пред тем лет бежал из Австрии в Турцию и принял там за деньги мусульманскую веру; потом ушел от Турков и несколько лет жил в Германии; наконец, в правление Бориса Годунова, приехал в Москву, разбогател, зазнался, перекрестился, отрекся от своего Бога, которого из детства исповедовал, плевал троекратно чрез плечо, и поклонился Русскому Богу Николаю ⁹⁸: одною смертью можно изгладить такое преступление! До трех раз он перебегал от Шуйского к Димитрию, от Димитрия к Шуйскому; но Москвитяне верили богоотступнику.

Утратив надежду на добровольную покорность Москвитян, Димитрий дал пану Сапеге 15 000 воинов, с повелением осадить Троицкий монастырь и пресечь подвоз съестных припасов к столице. Сапега осаждал Троицкий монастырь в продолжение всего времени, когда Димитрий находился под Москвою; но не мог овладеть им. Этот монастырь лежит в 12 милях от Москвы. Шуйский послал ему на помощь всех всадников, сколько мог собрать (числом до 30 000), под начальством меньшего брата своего Ивана Ивановича, с повелением отразить войско Самозванца. Неприятели встретились при Воздвиженском и сразились. Сапега ударил стремительно; но дважды был отбит, и Поляки уже начали трусить. "Друзья!" воскликнул Польский военачальник, "бегство нас погубит; Польша далеко; лучше пасть на поле битвы, чем терпеть побои, подобно женщинам непотребным. Каждый из вас делай с Богом свое дело. Я везде буду впереди. За мною, храбрые товарищи! Ударим еще раз: Бог дарует нам победу". Смело бросились Поляки на врагов, побили несколько тысяч и одержали победу; с тех пор Шуйский не показывался в поле и не беспокоил Поляков под Троицким монастырем, до прибытия Понтуса-Делагарди. Сапега же отрядил [100] \1608\ небольшую дружину, состоявшую из Немцев, Казаков и Поляков, под начальством Испанца Дона Жуана Крузатти, для покорения окрестных сел и городов. Переславль присягнул Дмитрию; но Ростов, отстоящий от него не далее 12 миль, не хотел покориться. 11 октября он был предан огню и мечу. Все сокровища, в нем найденные, золото, серебро, жемчуг, драгоценные каменья, достались победителям. Свирепые воины не щадили а св. икон, даже разрубили серебряный гроб св. Леонтия; а изображение угодника, вылитое из золота, в 200 фунтов весом, присвоили себе. Митрополита Ростовский князь Феодор Никитич взят был в плен и отправлен в подмосковный лагерь, где Самозванец принял его ласково и возвел в достоинство патриарха; митрополит вынул из своего жезла восточный яхонт, ценою в полбочки золота, и подарил его Димитрию ⁹⁹.

Несчастье Ростова было уроком многолюдному и богатому Ярославлю; он изъявил готовность признать Димитрия царем и служить ему, чем мог, если только права граждан останутся неприкосновенными, дома не будут разграблены, а жен и детей не тронут Поляки. Заключив такое условие, жители Ярославля, Русские и иностранцы, Англичане и Немцы, присягнули назначенному к ним воеводою перекрещенному Шведу, Греческой веры ¹⁰⁰, и отправили в Тушинский лагерь 30 000 рублей для раздачи войску; сверх того обязались снарядить тысячу всадников и выставить значительное количество съестных припасов. Но панибраты не сдержали слова: грабили купеческие лавки, били народ, оскорбляли бояр, и без денег покупали все, чего хотели. То-то была славная торговля! Это вероломство имело пагубные последствия, как ниже увидим.

Комментарии

71. Бучинские, по смерти Лжедмитрия, показали пред боярами: "Говорил им Гришка Разстрига, что ... стрельцы тех изменников в мгновение ока иссекли на малые части, мало де сами не пересиклися, секучи их". (Собр. Госуд. Грам. II. 297.)

72. Маржерет свидетельствует, что Шуйский помилован по ходатайству царицы-матери, Поляка Бучинского и других особ. Сост. Росс. Держ. в нач. XVII века.

73. Петрей: "Вся дорога от царских палат до церкви, где совершился обряд коронования, была устлана по красному сукну золотою парчою. По обеим сторонам дороги стояли несколько тысяч Москвитян в парчовых одеждах. В таком же платье были камер-юнкеры и другие дворяне, имея на груди золотые цепи, крестообразно висящая, а на голове высокие, чернолисьи шапки. Они открывали шествие. За ними следовали три боярина: один нес золотой царский скипетр, другой золотую державу, третий обнаженную саблю. Потом шел царь в короне; его поддерживал воевода Сендомирский, отец невесты; по обеим сторонам находились по два боярина, также в парчовых одеждах, в высоких черных шапках, с золотыми на груди цепями, с серебряными на плече секирами. Вслед за царем изволила идти царица в Русском платье; ее вела Московская боярыня. За нею следовали Польские и Русские женщины. По совершении коронования и брачного обряда, царица села на золотой трон, вылитый из чистого золота и усыпанный крупными драгоценными каменьями. Этот трон, на котором было 600 алмазов, 600 рубинов, 600 сапфиров, 600 смарагдов и 600 бирюзовых каменьев (иные величиною в половину голубиного яйца), был подарен Персидским шахом Иоанну Васильевичу Мучителю".

"По выходе новобрачных из церкви, бросили параду несколько тысяч монет, нарочно для того приготовленных, с изображением на обеих сторонах орла двуглавого. Некоторые из медалей стоили два Венгерских червонца; другие менее. Свадьба царская была чрезвычайно пышная и великолепная: во все продолжение, музыканты, одетые в Русское платье, гремели без умолка на 32 трубах и 34 литаврах". Musskow. Chron.338 - 339.

74. Sie antworteten ihme: Er sollte seine Mutter veriren und ihnen ihren verrahterischen Grossfuersten ueberantworten.

75. Петрей присовокупляет, что Самозванец при сем слове заколол несколько человек. Musskow. Chron. 344.

76. "Судьба достойная изменника и ревностного слуги злодейства, но жалостная для человека, который мог и не хотел быть честью России". Карамзин.

77. С 15 драбантами, по словам Петрея.

78. Бер (за ним и Петрей) объясняет на Латинском языке ответ боярский. Хотя переводчик уверен, что почтенный пастор клевещет на грозных карателей Самозванца; но, следуя правилу не выпускать из подлинника ни одного слова, считает обязанностью привести также и этот ответ, по всей вероятности вымышленный. Вот он: “Volunus nos omnes, unus post alium stuprum inferre, unus in p ..... alter in v. . . ; audivimus Polonicas merelrices vestras plurimuin concubilus bene suslinere posse; nee ipsis unus vir sufficere.” Et postea nudabant sua equina pudenda (proh Sodoniia!) coram toto Gynaeceo, dicentes: “videte merelrices, videle nos mullo fortiores sumus Polonis vestris. Probate nos!”

79. Петрей: "Самозванец отвечал: Вы знаете все, что я царь ваш, истинный сын Иоанна Васильевича. Если же не верите, ступайте в монастырь и спросите мать мою. Василий Иванович Шуйский, начальник возмущения, бросился в монастырь и спрашивал царицу, признает ли она его своим сыном? Царица уверяла с клятвою, что у неё не было другого сына, кроме царевича Димитрия, который за несколько лет, еще младенец, погиб в Угличе. Как скоро Шуйский возвратился с известием, один богатый купец, с пистолетом в руке, бросился на Самозванца и прострелил его прямо в сердце, сказав: чего толковать с еретиком? конец его изменам и крамольству". Musskow. Chron. 384.

В Летописи о мятежах: "И придоша (стрельцы) к царице, допрошаху ее; она же со слезами возопи: ныне (ни, не?) знаю ево окоянново; называла есмь его сыном себе, страха ради смертного". Русск. Лет. по Никон, сп. VIII. 75.

Кажется, известие Петрея и нашей Летописи несправедливо, т.е. царицу не спрашивали: иначе, как бы не упомянуть о столь важном обстоятельстве в грамоте, которою Шуйский уверял народ в самозванстве Отрепьева? Там именно сказано, что царица повинилась в своей слабости уже тогда, когда мощи св. Димитрия принесены были в Москву из Углича и исцелили многих больных. Собр. Госуд. Грам. II. 312. Впрочем, Самозванец остается Самозванцем.

80. Петрей считает всех убитых вообще 1702 человека. Musskow. Chron. 351.

81. В граммате царя Василия Ивановича (Шуйского) начислены преступления Самозванца следующим образом: "Страдник ведомый, вор, богоотступник, еретик, расстрига Гришка Богданов сын Отрепьев, отступя от Бога, по совету дьявола и лихих людей, назвал себя царя Ивана Васильевича сыном, царевичем князем Дмитрием Ивановичем, и в Польше и в Литве короля и многих панов и служивых людей своим ведовством и чернокнижеством прельстил, да не токмо что в Польше, и в Московском государстве многих людей прельстил; а чаяли его царевичем Дмитрием. И тот вор, богоотступник, по своему бесовскому умыслу и по совету с Польским королем и с паны радами, в Московском государстве многую смуту и разоренье учинил, и церкви Божие осквернил, и многих православных христиан, которые его знали и злодейство ведали и его обличали, злой смерти предал, и понял за себя воеводы Сендомирского дочь латинской веры, и, не крестив ее в соборной церкви пречистый Богородицы венчал, и Польских и Литовских людей, для христианского разоренья, в Москву многих привел, и церкви Божьи и св. иконы обругал, и Немец, и Римлян, и Поляков и разных вер многих злых еретиков в церковь пущати велел с оружием, а иных скверных дел и писать не вместимо, какое злое поруганье христианской веры чинили, и православным христианам многое насильство и кровопролитье учинили, и жены у мужей отнимал, и иные нестерпимые грубости и поносы чинил; а последнее, по совету с Польскими и с Литовскими людьми, изменным обычаем хотел бояр, и дворян, и приказных людей, и гостей и всяких лучших людей побить, а Московское государство хотел до основания разорить, и христианскую веру попрать, церкви разорить, а костелы Римские устроить". Собр. Госуд. Грам. II, стран. 309.

82. Воевода Сендомирский с дочерью, сыном и зятем отправлен был в Ярославль, как справедливо говорит Петрей, 369. См. также Берову Летопись, стр. 97.

83. Он также рассорился с королем Польским Сигизмундом III, за то, что, вопреки советам самого воеводы Сендомирского, принимал титул цесаря и императора. Собр. Госуд. Грам. II. 226 и 259.

84. Петрей обличает самозванство Дмитрия следующим образом:

"1. Если бы истинный Димитрий вступил на престол, то ин был бы не старше 22 лет; а Гришка имел, по крайней мере, 30 лет.

2. Едва Гришка был коронован, явился в Кремль один монах из того самого монастыря, откуда бежал обманщик, и всенародно говорил, что он прежде знал нового царя; что этот царь не сын Иоанна Васильевича, а Гришка Отрепьев (Griska Trepeia), беглец, обманщик, изменник; уверял, что сам учил его чтению и письму, что знает его родину, его отца и мать, знает, почему родня посадила его в монастырь, как долго там он был и когда скрылся. Народ, услышав такие речи, схватил монаха и представил царю. Чернец не испугался, говорил тоже самое, и смело называл Димитрия обманщиком. Его казнили мучительною смертью, без всякого исследования: правда глаза колет.

3. Гришкин родственник Елеазар Отрепьев говорил и Московским боярам, и Польскому королю Сигизмунду, пред всем сенатом, и Шведскому государю Карлу IX, что мнимый Димитрий был сын его брата и что заключенный отцом в монастырь, за негодные поступки, для исправления, он ушел тайно в Польшу, научился там военному искусству, и по совету злых людей, недоброжелателей Борисовых, особенно какого-то монаха, назвал себя Дмитрием.

4. Князь Василий Иванович Шуйский, знавший истинного царевича, видевший его мертвое тело и похоронивший его, свидетельствовал самозванство Отрепьева. Гришка велел схватить уличителя, вывести на площадь и положить на плаху, в намерении умертвить его, если не отречется от своих слов. Князь, по слабости человеческой, любил жизнь более смерти, зажал себе рот и объявил, что все слова его были клеветою: ибо он ценил жизнь и обман дороже истины и славы, по обычаю Москвитян, которые не знают различия между честью и бесчестием. И так его простили и возвели в прежнее достоинство.

5. Один стопятилетний благородный старец, служивший убиенному Дмитрию, уверял в Угличе многих, что он видел своими глазами мертвого царевича, что убитый был точно сын Иоаннов, а [387] не подложный отрок, как разглашали крамольники, и что принявший имя Димитрия был самозванец.

6. Голландский аптекарь Аренд Клаузенд, бывший 40 лет при царских аптеках, свидетельствовал, что он видел истинного Димитрия еще младенцем, что царевич был так же смугл, как и мать его, Мария Федоровна, а в мнимом Дмитрии этого сходства не заметно.

7. То же самое говорила благородная Лифляндка фон Тизенгаузен, которая безотлучно находилась при царице-матери, видела Димитрия мертвым в Угличе и присутствовала на его погребении.

8. Лжедмитрий, сведав, что общий голос именовал его Самозванцем, пришел в монастырь к царице Марии Федоровне и объявил ей о своем намерении вырыть из могилы и перенести на другое кладбище кости того священнического сына, который был убит вместо его и погребен, как царевич; но царица отвергла такое предложение, ибо знала, что в могиле покоился прах ея собственная сына. Следовательно, если бы Гришка был истинный царевич, мать охотно исполнила бы его желание, для рассеяния неблагоприятных ему слухов и для утверждения его на престоле. Называла же царица обманщика сыном своим единственно потому, что ложью она возвратила себе прежнее достоинство, и что весь род Годунова, убийцы ея сына, долженствовал погибнуть.

9. Петр Басманов, вернейший советник и царедворец Лжедмитрия, пожертвовавший за него жизнью, признавался по доверенности многим людям, еще до смерти Самозванца, что царь был не истинный Димитрий, а другой человек; но как он правил государством благоразумно и Русские ему присягнули, то, говорил Басманов, мы должны быть им довольны и молить всемогущего Бога о его здравии и благоденствии; притом во всей России нельзя найти лучшего и умнейшего государя.

10. Знаменитый Польский вельможа Ян Сапега говорил, что мнимый Димитрий был побочный сын Стефана Батория (но это ложь: он был Гришка Отрепьев); что посему-то Поляки словом и делом, войском и казною, помогали ему завоевать Москву; что на зло Русским, Димитрий, сын Иоанна Васильевича, умерщвленный и в Угличе и в Москве, опять воскрес и должен покорить их, хотя бы они перебесились от досады; что если и сей Димитрий погибнет. Поляки найдут другого и непременно завладеют Московией". Musskow. Chron. 370-375.

85. Руководствуясь правилом не выпускать из подлинника ни одного слова, переводчик оставил и эту басню, выдуманную, вероятно, самим Бером. Он, как лютеранин, отвергающей действительность чудес, хотел объяснить богопосланные явления употреблением обыкновенных средств подлога. Самое простое замечание доказывает нелепость его рассказа: автор верит, что притворявшиеся слепыми действительно ослепли, и сомневается, чтобы св. Отрок подавал облегчение верующим! Между тем, бесчисленные опыты свидетельствуют, что истинно-пламенная вера всегда может творить чудеса. Сверх того, Бер рассказывает, что нарочно умертвили поповского сына: это случилось, по его же словам, в Угличе и притом в июле месяце; спрашиваем всякого беспристрастного, как могло быть свежо тело подложного царевича, если привезли его за 350 верст в жаркие дни? И почему не верить нетленности Дмитрия, когда всяк, кто бывал в Киеве, видел своими глазами мощи св. угодников? Чьи же останки могли быть священнее, если не девятилетнего отрока, так ужасно погибшего? Одним словом, отвергая сказку дерзкого иноверца, мы убеждены в истине слов наших летописей и государственные бумаг, которые единогласно свидетельствуют о сем случае таким образом: "Послали мы на Углич (пишет царь Василий Иванович} по мощи царевича Димитрия Ивановича, митрополита Ростовского Филарета и Астраханского епископа Феодосия, и Спасского архимандрита Сергия, и Андроновского архимандрита Авраамия, и бояр: князь Ивана Михайловича Воротынского, и Петра Никитича Шереметева, и Григория Федоровича и Андрея Александровича Нагих; и писали к нам из Углича богомольцы наши Ростовский митрополит и Астраханский епископ и архимандриты и бояре наши, что они мощи благоверного князя Димитрия Ивановича обрели; и мощи его целые, ничем не вредимые, только в некоторых местах немножко тело вредилося, и на лице плоть и на голове волосы целы и крепкие, и ожерелье жемчужное с пуговицами все цело, и в руце левой полотенце тафтяное шитое золотом и серебром целое, кафтан весь таковож, и под кафтаном камчатое шитое золотом и серебром цело на плечах, и сапожки на нем целы, только подошвы на ногах попоролися, а на персах орешки положенные на персах горсть. Сказывают, что коли он играл, тешился орехами и ел, и в ту пору его убили, и орехи кровью полились, и того для те орехи ему в горсти положили и те ореха целы. И которые были расслабленные различными болезнями, оздоровились от раки его царевича Дмитрия Ивановича, в прошлых летах и в нынешнем 1606 году, и до их приезду тамошние люди принесли к ним письмо, и то письмо здесь к Москве прислано. ... И как понесли мощи его, множество больных различными болезнями уздоровил; и как его поставили в церкви архангела Михаила, и от его святых мощей пролились реки милосердия, много расслабленных великим чудом оздоровились: впервое оздоровил различными болезнями содержимых человек 13, и посямест уздоровляти не перестает всех, которые к нему приходят с истинною верою". Собр. Госуд. Грам. II. 311-312.

86. По словам Петрея, в 4 недели присягнули Самозванцу 14 городов и крепостей.

87. Из наших государственных бумаг видно, что Болотников был холоп князя Андрея Телятевского. Собр. Госуд. Грам. II. 321. То же говорит и Палицын, в Сказ. об осаде Троиц. Мон. стр. 34.

88. С 9 000 вооруженных воинов, говорит Петрей. Musskow. Chron. стр. 387.

89. Этот новый бездельник был дворянин Михаил Молчанов, убийца юного царя Феодора, чернокнижник, сеченный за то кнутом в Борисово время, как удостоверился посол Василиев князь Волконский, бывший тогда в Кракове. Кар. И. Г. Р. XII, пр. 39.

90. По свидетельству А. Палицына, то был холоп Свияжского головы стрелецкого, Григория Елагина (см. его Сказ. 31). То же говорит и царь Василий Иванович (Шуйский) в окружной граммате или манифесте 13 октября 1607 года. Собр. Госуд. Гр. II. 325.

91. Поcланником был тот самый Петрей, который написал Musskow. Chron. Он приехал в Россию в 1608 году.

92. Сие любопытное происшествие описано в Летописи о мятежах таким образом; "Приде к царю Василию Муромец сын боярский, Фома Сумин сын Кравков, и рече ко царю Василию: дай мне посохи, яз-де потоплю Тулу. Царь же Василий и бояре посмеяхусь ему, како ему град Тулу потопить! Он же с прилежанием к нему: вели меня казнить, буде не потоплю Тулы. Царь Василий даде ему на волю; он же повел со всей рати со всякого человека привезти по мешку с землею, и начал реку под Тулою прудити; вода начала прибывати. Царь же Василий, видя промышление, наипаче ему повел совершати, и повел ему дать на пособь мельников: он же реку запрудил и град Тулу потопил совсем". Рус. Лет. по Ник. списку VIII. 91.

93. В подлиннике Globa; у Петрея Gofola в Белоруссии: вероятно, нынешнее местечко Сокол в Витебской губернии.

94. По свидетельству наших государственных бумаг и достоверного писателя Кобержицкого, негодяй, известный в последствии под именем Тушинского Вора, был Жид (Карам. И. Г. Р. XII, пр. 138). Так описывает его очевидец Маскевич: "Он был из простого звания, весьма груб в обращении, имел дурные привычки, и в разговорах употреблял самые постыдные выражения; почему Меховецкий, для своих выгод, учил его светскости и Польскому обращению, по примеру первого Димитрия (Отрепьева}, который был человек вежливый и обходительный".

95. См. выше примечание 90.

96. Бер без пощады бранит Русских, но у нас не было изменников, подобных Гансу Бергу.

97. Скопин заключил в Выборге 28 февраля 1609 года с Шведскими полномочными договор, по которому Карл IX обязался прислать нам на помощь 5 000 воинов; а мы должны были давать им жалованья по 100 000 ефимков в месяц и сверх того в знак признательности уступить Кексгольм. Собр. Госуд. Грам. П. 376. См. также Петрея, который считает, вместо 100 000 ефимков, 32 000 руб., или по его словам, 10 000 талеров. Musskow. Chron.. 412.

98. Бер был человек не глупый; но часто, как и в сем случае, нельзя не смеяться над его суждениями.

99. Митрополит Филарет возведен в достоинство патриарха гораздо позже, уже в царствование сына его Михаила Федоровича.

100. Этот Швед, по словам Петрея, был капитан Биугге, родом из Шведской провинции Гелзингеланда, взятый в плен Иоанном IV в Ливонии и живший в России лет тридцать.

Текст воспроизведен по изданию: Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Т. 2. СПб. 1859