МАРТИН БЕР

ЛЕТОПИСЬ МОСКОВСКАЯ,

с 1584 года по 1612.

ЦАРСТВОВАНИЕ ФЕОДОРА ИОАННОВИЧА, 1584-1598

Смерть Иоанна IV. Характер Феодора. Годунов правитель. Свойства его. Младенчество Димитрия. Убиение царевича. Пожар Московский. Кончина Феодора. Романовы отвергают скипетр.

В пятое воскресенье великого поста 1584 года, умер государь Московский Иоанн Васильевич Мучитель ¹; после него остались два сына, Феодор и Димитрий. Старший сын, Феодор Иоаннович, вступил на престол; младший удалился, вместе с матерью своею, вдовою покойного государя, Марией Федоровною, из рода Нагих, в назначенное ему княжество Углицкое, лежащее от Москвы в 90 верстах, или 18 милях ².

Царь Феодор Иоаннович, государь набожный, как и все Москвитяне, заботился более о своих иконах, нежели о правлении, и охотнее посещал церкви св. Николая и пречистой Девы Марии, чем совет государственный. Собрав князей и бояр своих, он объявил им, что правление столь обширною державою для него слишком обременительно и что он желает единственно служить своему Господу в тишине безмятежной; почему и велел вельможам избрать мужа благоразумного, на [12] \1584-1598\ которого мог бы возложить всю тяжесть забот государственных. Вследствие сего, правителем царства был избран дворянин Борис Федорович Годунов, человек рода не знатного, но проницательный и умный. По совершении приличных обрядов, Феодор встал со своего места и, сняв с себя золотую цепь, украсил ею правителя, сказав ему: "Вместе с сию цепью снимаю я, царь и самодержец всея Руси, бремя с моей выи и возлагаю его не тебя, Борис Федорович! Решай в моем государстве все дела, кроме важнейших, которые докладывай мне, не приводя их в исполнение без моей царской воли: я буду по прежнему царем-государем" ³.

Возведенный в достоинство правителя, Борис Годунов исполнял свою обязанность весьма усердно и благоразумно; привел в порядок запущенные дела, пресек многие злоупотребления, оградил права вдов и сирот. Изумленные деятельности его, Москвитяне говорили, что во всей России нет равного ему умом и что если, по кончине царя, умрет и Димитрий без наследника, то в целом государстве; нельзя найти человека способнее Бориса к правление ⁴. Узнав о сей молве чрез своих шпионов, Годунов задумал хитрыми и незаметными средствами овладеть со временем престолом; для сего он принял столь искусные меры, что набожный и слабоумий царь не имел от супруги своей, Ирины Федоровны, сестры Борисовой, ни одного наследника ⁵.

В то же время Годунов приказал наблюдать внимательно за всеми словами и забавами юного Димитрия; вскоре заметили в царевиче отцовское жестокосердие; однажды он велел своим товарищам, молодым дворянам, сделать из снегу несколько изображений, назвал их именами известных бояр, поставил рядом и начал рубить: одному отсек голову, другому отбил руку, ногу, иного проколол насквозь, приговаривая: "это такой-то боярин, такой-то князь: так им будет в мое царствование" ⁶. [13]

\1584-1598\ Многие бояре, тем устрашенные, видели в Димитрии подобие Иоанна Васильевича и весьма желали, чтобы сын скорее отправился за отцом своим в могилу; а более всех желал этого Годунов, коего фигуру царевич поставил выше прочих и отсек ей голову. Видна птица по полету, думал Годунов и решился, подобно Ироду, предупредить опасность: подкупленные им несколько человек зарезали царевича, на том самом месте, где он обыкновенно игрывал, и тем проложили Борису путь к престолу; но сами получили худую награду: Годунов, опасаясь, чтобы злодейство его не обнаружилось, приказал их умертвить на обратном пути в Москву. Царь же Феодор Иоаннович, не умея открыть истинного виновника, велел казнить многих из дворцовых стражей и прислужников юного Димитрия; иным отрубили голову, других побросали в воду, или предали пытке, так что невинные люди лишились жизни или здоровья ⁷. Между тем Годунов чрез своих клевретов поджег Москву во многих местах и обратил в пепел несколько тысяч домов по обеим сторонам Неглинной, в том предположении, что одна скорбь прогонит другую и что каждый будет заботиться более о собственном несчастии, нежели о смерти юного Димитрия ⁸. Так царевич простился с миром в самом нежном возрасте, на 10 году. Его похоронили в Угличе.

В 1597 году смиренный Феодор занемог тяжкою болезнью, от которой он умер на другой день после Богоявления Господня ⁹. Когда государь лежал на смертном одре, бояре приступили к нему с вопросом: "Если Богу будет угодно отозвать тебя, государь от сей жизни, кому царствовать в России, оставляемой без законного преемника?" Царица Ирина, сестра правителя, убеждала супруга вручить скипетр ея брату, давно уже и счастливо правившему государством. Но умирающий царь предложил его старшему из Никитичей, Феодору, имевшему на престол ближайшее право; Феодор Никитич отказался от царского скипетра и уступал его брату своему Александру; Александр [14] \1598\ предлагал честь другому брату, Ивану; Иван третьему брату, Михаилу, а Михаил какому-то знатному князю, так, что никто не брал скипетра, хотя каждому хотелось взять его, как после увидим. Умирающий царь долго передавал свой жезл из рук в руки, лишился наконец терпения и сказал: "возьми же его кто хочет; я не в силах более держать". Тут, сквозь толпу важных особ, заставлявших так долго упрашивать себя, протянул руку Борис и схватил скипетр ¹⁰. Царь, между тем, скончался; на другой день, по Русскому обычаю, его похоронили в церкви, где погребаются государи. Он царствовал 12 лет.

ГЛАВА II

ЦАРСТВОВАНИЕ БОРИСА ФЕОДОРОВИЧА

1598-1604.

Деятельность правителя и сестры его. Избрание Годунова царем. Посол хана Крымского. Коронование Бориса. Попечение его о государстве. Намерение просветить Poccию. Благосклонность к иноземцам. Густав, герцог Шведский. Врачи иноземные. Союз с Римским императором. Посол Турецкого султана. Сношение с разными государями. Иоанн, герцог Датский, жених Ксении. Честь Ливонским выходцам. Посольство от Ганзы. Строение городов. Замысел Богдана Бельского. Романовы.

По смерти Феодора Иоанновича, первостепенные вельможи начали жалеть о своей оплошности, и досадуя на проворного Бориса, говорили, что сей человек, низкий родом, не достоин сидеть на престоле. Но все это не помогло: правитель был коронован на зло Русским пузанам. При сем случае он и сестра его, Ирина, вдова умершего государя, поступили весьма хитро: царица, призвав к себе тайно много сотников и пятидесятников, склонила их деньгами и лестными обещаниями к убеждению воинов и граждан не избирать на царство, если потребуется их голос, никого, кроме Бориса, говоря, что он беспрерывно заботился о благе подданных, правил государством лучше [15] \1598\ всех прежних царей, и что он наградит щедро своих доброжелателей. Правитель и сам нашел многих приверженцев, при содействии монахов, разосланных из всех монастырей в разные города, при помощи вдов и сирот, благодарных ему за решение своих продолжительных тяжб, и при усердии бояр, которых он снабжал деньгами, обещая наградить и более, если изберут его государем. Этой цели он скоро достиг.

В продолжение траура, Годунов перестал заниматься делами: везде открылись беспорядки; не было суда, ни расправы; все пошло к верху дном. Посему, как скоро миновал шестинедельный (по Русскому обычаю) траур, находившиеся в Москве государственные чины спешили избрать царя из князей и бояр. Среди сих чинов явился Борис с жезлом и скипетром, сложил звание правителя, изъявил радость об освобождении себя от тяжкого бремени, от забот беспрестанных и, казалось, весьма равнодушно смотрел на корону. Первостепенные вельможи не могли надивиться такому хладнокровию, не зная, что таилось в его душе. Он вышел из собрания.

Князья, между тем, друг за другом подают голоса: один предлагает того царем, другой другого; а как дошла очередь до бояр, выступил из них вперед какой-то старец, понимавший видно, с которой стороны дует ветер, и от имени боярского сословия сказал: "Высокоименитые князья! Дело сие касается не "одного звания, но каждого Русского; что определять все чины "государственные, не будет и нам боярам противно". Тогда все чины собрались вместе и большинством голосов определили: "Хотя много князей и бояр в государстве; но нет мудрого и разумного царя. А как Борис Федорович Годунов доселе "управлял престолом лучше всех прежних венценосцев; то, "кроме его, никого другого иметь царем не желаем". Тогда-то оправдалась пословица: глас Божий - глас народа; кого все избирают, тот и Богом избран.

Определение чинов, вероятно, не очень понравилось князьям [16] \1598\ и боярам: но делать было нечего; послали за правителем, Хитрец, однако, не явился; отвергнул корону (так искусно он притворялся) и ушел в Девичий монастырь, к сестре своей, Ирине, с которою желал он (так разгласили в народе) посоветоваться, на что ему решиться, постричься ли в монахи, или что-либо другое сделать. Клевреты же его спешили воспользоваться временем, убеждали народ действовать решительно, и говорили, что если дозволят Борису принять схиму, то во всем государстве не найдется другого столь мудрого правителя. "Прекратите ваши совещания", завопили толпы черни к боярам, "следуйте за нами в монастырь и делайте дело".

И так, вследствие определения государственных чинов, знатнейшие духовные особы, князья и бояре, купцы и царедворцы, воины и ремесленники, отправились в монастырь, для предложения правителю царской короны. Борис велел им сказать, что он довольно послужил миру и заботился о государстве; теперь желает одного спокойствия. "Государь! Борис Федорович!" завопил народ, "сжалься, смилуйся над нами; будь нам царем-государем!" Долго раздавались сие вопли; наконец он вышел из кельи; благодарил за честь и сказал, что престол должно предложить тем князьям и боярам, которые знатнее его родом. Народ не хотел этого слышать, пал на колена, кланялся в землю, взывая и умоляя: "Государь! сжалься над нами: будь царем нашим!" Борис опять скрылся, отринув просьбу. Тут, по воле избирателей, два отрока ¹¹ подошли к монастырю и начали петь, довольно неприятным голосом, в надежде смягчить правителя: "Смилуйся, государь Борис Федорович! Если отцы наши прогневали тебя своими грехами, тронься молением нашим: мы еще ни в чем невиновны; хотя ради нас будь царем! По всей земле Русской блуждают овцы без пастыря: будь нашим пастырем! Бог вознаградите тебя!" Борис явился опять, уже с сестрою, и все еще упорствовал в отказе; тогда все обратились к ней с просьбою [17] \1598\ сжалиться над блуждающими овцами и убедить брата. Царица, с низким поклоном, просила его согласиться на желание бедного народа. "Вижу", сказал наконец Борис, обращаясь к собранно, "что все сословия решились возвести меня на царство: видно так угодно Богу! Но, желая удостовериться, действительно ли на то есть воля Божья, прошу несколько недель отсрочки; между тем в июне месяце пусть соберутся все граждане под Серпуховом, для похода на Крымских Татар. Всеобщее повиновение будет знаком единодушного желания видеть меня на престоле". Так долго правитель отказывался от высокой чести, которой он давно добивался!

Повестили немедленно во всем государстве, чтобы Русские к июню месяцу собрались под Серпуховом, для встречи неприятелей и для возведения Бориса на престол: вследствие сего, к назначенному времени собралось 800 000 человек ¹², вооруженных копьями и саблями, луками и стрелами; привезли также несколько сот исправных орудий. Туда вскоре прибыли Персидский и Татарский посланники: их встретили пушечною пальбою и среди чистого поля дали им аудиенцию. При сем случае столько тратили пороху, такое было великолепие, что послы, изумленные многочисленностью войска, громом орудий, богатством и пышностью двора, называли Бориса величайшим из владык земных ¹³. Отправив их в Москву, новый царь изъявил благодарность усердному народу и согласился принять корону, дав обещание радеть неусыпно о благоденствии своих подданных. Народ пожелал ему всякого благополучия, а знатнейшие чины отправились с ним в столицу.

Наконец, 1 сентября 1598 года, приняв в церкви пресвятой Богородицы от патриарха Русского первосвященника, царский венец, он достиг той цели, к которой втайне давно уже стремился. По выходе из храма, новый царь велел бросить черни множество денег; низшим сословиям простил годовую подать; вдовам и сиротам, своим и чужеземным, роздал [18] \1598\ деньги и съестные припасы; заключенным в темницах даровал свободу и вспоможение ¹⁴. Сверх того он обещал торжественно, в течение пяти лет, никого не казнить смертью, указав преступников ссылать в отдаленные области; велел строить дома для судилищ и приказов; издал мудрые законы и постановления. Желая истребить грубые пороки, он запретил пьянство и содержание питейных домов, объявив, что скорее помилует вора или убийцу, нежели того, кто вопреки указу осмелится открывать кружечный двор. "Пусть дома", говорил Борис, "каждый ест и пьет, сколько хочет: может и гостей пригласить; но никто да не дерзнет продавать вино Москвитянам; если же содержавшие питейные дома, не имеют иных средств к пропитанию, пусть подадут просьбы: они получат земли и поместья". Пленным Немцам он дозволил свободное богослужение.

Желая со временем видеть своих подданных образованными, Борис предложил государственному совету вызвать просвещенных людей из Германии, Италии, Испании, Франции, Англии, и для изучения разных языков учредить школы ¹⁵; но попы и монахи противились такому намеренно, объявив, что в России, не взирая на обширное пространство ея, доселе господствовало единоверие, единонравие; если же настанет разноязычие, поселится раздор и прежнее согласие исчезнет. Борис оставил свое намерение; однако ж послал в чужие земли, для образования, 18 молодых дворян: 6 в Любек, б во Францию и 6 в Англию. Они скоро выучились языкам иностранным; но только один возвратился в Россию, именно Димитрий, данный Шведским королем в переводчики Понту Делагарди: прочие пустились в свет и не хотели видеть своего отечества ¹⁶. Лифляндским купцам из Дерпта, Нарвы и Феллина, плененным за несколько пред тем лет, Борис дозволил ездить внутри государства, отправляться заграницу, промышлять и торговать, где хотели, чем угодно; дал из царской казны в ссуду, без пошлин и процентов, иному 300, другому 400 рублей ¹⁷, на бессрочное [19] \1599\ время, доколе сам не потребует занятой ими суммы (чего однако и доселе не случилось). Все это делалось с намерением прослыть везде благотворителем. Впрочем каждый из купцов обязался клятвою не оставлять России навсегда без дозволения, никого не увозить за границу и не распускать худой молвы о государе.

В 1599 году, узнав, что Густав, герцог Шведский, сын короля Эриха, в молодости путешествовавший в Германии по желанию своей матери, живет в Риге весьма скудно, почти без всякой прислуги, Борис хотел явить ему царское великодушие и пригласил его к себе чрез посла, но тайно; приказал великолепно встретить на границе, поднести царские дары и предложить к услугам вей силы Poccии, если он хочет отмстить вероломным Шведам и желает овладеть отцовским престолом: царь задумал выдать за него единородную дочь свою. Герцог не принял вспоможения, объявив, что скорее сам погибнет, нежели согласится опустошать отечество и губить народ; говорил много и других неуместных слов, из коих было видно, что он или слишком заучился, или чрез меру сокрушался. Ему, сверх того, не хотелось расстаться со своею любовницею, замужнею женщиною, бежавшею с ним из Данцига. Этим он навлек на себя презрение его величества и не мог уже получить руку царской дочери. Впрочем, Борис дал ему Углич, где он получал приличное содержание. Густав умер в царствование Василия Шуйского, и пред кончиною жаловался на любовницу, которую называл виною всех своих действий. Немецкий пастор Леве, из Нейштата, похоронил его 22 февраля 1607 года, в Кашинском монастыре Димитрия Солунского ¹⁸.

В 1600 году Борис вызвал из Германии несколько аптекарей и докторов медицины. Сверх того, по желанно царя, Английский посланник уступил ему своего собственного медика, родом Баварца, Христофора Рейтлингера, врача весьма искусного, знавшего разные языки ¹⁹. Доктора же, прибывшие в Poccию из Германии, [20] \1600\ были: Давид Васмер, Генрих Шредер из Любека, Иоанн Гилькен из Риги, Каспар Фридлер из Кенигсберга, да студент медицины Эразм Бенский из Праги. Все они должны были пользовать только государя, не смея лечить никого из посторонних; самый знатный боярин не иначе получал от них пособие, как с дозволения его величества. Определив им по 200 рублей годового жалованья, царь велел давать каждому из них ежемесячно немолотый хлеб для всего дома, по 60 возов дров и по 1 бочке пива; ежедневно по 1 штофу водки и уксуса; чрез два дни значительную часть свиного сала; ко всяком обеду присылал с царского стола в подачу по три и четыре блюда превосходного кушанья (блюда же были столь огромны, что самый сильный человек едва мог нести одно из них); давал, кроме того, по 12 и по 11 рублей деньгами, и по окончании месяца, свежий харч, для вседневного употребления; подарил им из собственной конюшни по 5 лошадей (на них отпускалось ежемесячно столько овса, сена и соломы, что легко можно было прокормить и семь лошадей), по хорошей верховой лошади для езды летнею порою в дворцовую аптеку, по другой для употребления зимою в санях, по две каретных к услугам их жен, когда они отправлялись в церковь, и по одной ломовой для домашней работы. В заключение, пожаловал каждому по 30 и по 40 душ крестьян. Если случалось царю принимать лекарство и оно помогало, то каждый доктор получал кусок бархата или камки на кафтан и несколько дорогих соболей; не оставались они без хорошего подарка, если, с дозволения царского, успешно пользовали какого-нибудь знатного боярина. Одним словом, они были в такой чести, что сами казались князьями и боярами. Государь нередко рассуждал с ними о важных предметах, особенно о делах религии, и просил их не забывать в молитвах о благе души его. Они имели все, кроме церкви; наконец Борис внял их просьбе и дозволил выстроить храм лютеранский в Немецкой слободе, расстоянием от Москвы на четверть мили. Они [21] \1600\ собрали значительную сумму (самый бедный Немец не скупился пожертвовать часть своего имущества), и выстроили в честь Бога такую церковь, что Борис предпочел ее своим, Русским, похоронив в ней брата короля Датского, Иоанна ²⁰; при сем случае он велел построить над храмом колокольню, где звонили в воспоминание о покойном принце и его единоземцах, умерших в Poccии.

Складочная сумма была столь значительна, что Немецкие прихожане, воздвигнув Божий храм, могли на остатки ея содержать, кроме прежних пасторов, полоненных вместе с ними в Ливонии, еще двух проповедников, Германа Губемана из Вестфалии и студента Мартина Бера из Нейштата: они, прибыв в Poccию 1600 года, не жалели трудов своих на учение и дела богоугодные; в скором времени составился хор из 6, 7 и 8 человек, в коем и господа медики участвовать не стыдились. Немцы плакали от умиления, что дожили в Москве, по милости Божьей, до столь счастливого времени.

В самом начале своего правления, Борис заключил союз с Римским императором Рудольфом, и, отправив его величеству в подарок, на несколько сот тысяч рублей, дорогие меха черно-лисьи, куньи, собольи, изъявил готовность выставить 10 000 воинов против Турков, на помощь христианам. В то же время султан Турецкий прислал в Москву своего посла, с весьма значительными дарами, предлагая дружбу и мир Борису Федоровичу. Царь не принял даров и отвечал султану, что не хочет быть другом закоренелому врагу христианства, неприятелю любезного брата своего, императора Римского, что во всю жизнь свою не примирится с Турками и будет вредить им, сколько сил достанет. Вместе с тем отправил султану свиную шкуру для шубы и большой кожаной мешок, обтянутый серебряною парчою, туго набитый свиным навозом. С тех пор ни один Турецкий посол в Москве не являлся  ²¹.

Кроме того, Борис Федорович заключил вечный мир с [22] \1601\ королем Шведским, перемирие на 21 год с королем Польским, дал слово не воевать с Татарами и сделался другом ныне царствующему королю Датскому, решившись отдать за королевского брата, герцога Иоанна, единородную дочь свою. Герцог прибыл в Москву; но, чрез шесть недель по приезде, умер горячкою. Его похоронили, как выше сказано, в Немецкой церкви с приличным великолепием; до сих пор уцелела гробница, где покоятся его бренные остатки, хотя церковь и сожжена вторым Дмитрием; имущество герцога, привезенное им из отечества, также и царские подарки, все было послано в Данию, вместе с находившимися при нем господами и служителями, коих царь наградил щедро, не забыв и последнего конюха.

4 октября 1601 года, Борис принял под свое покровительство многих Ливонцев, покинувших родину по следующим причинам: Ливония издревле зависала от Польши; потом, быв оставлена Поляками на произвол судьбы, она подпала власти Шведского герцога Карла, который почти всю ее покорил; когда же счастье ему изменило, и Поляки снова овладели той страною, разбив Шведов при Эларе и Кокенгаузене, тогда многие честные люди, бросив свои поместья, искали убежища, вместе с женами и детьми, в крепостях Сесвегене, Mapиен6ypre и Кириенбурге ²². Но как ветхие замки, лишенные войска, не могли оградить их от злобы неприятелей, то 35 Ливонских дворян и граждан отправились в крепость Нейгаузен, находившуюся близ Русской границы, в надежде найти пристанище и защиту от преследовавших Поляков.

Комендант ея, Ливонский дворянин Отто Фитингоф, возведенный в достоинство герцогом Карлом, не хотел принять изгнанников, под предлогом, что в крепости была теснота, хотя вскоре после того для Поляков нашлось довольно места. И так, по милости этого коменданта, бедные странники должны были перейти на Русскую сторону и искать убежища в Печорском монастырье ²³. Игумен, известив о том царя Бориса Федоровича, [23] \1601\ испрашивал повеления, что делать с пришельцами: оставить ли их в покое, или прогнать за границу? Царь велел немедленно дать им убежище, объявить благоволение, уверить их в своем участии к бедственной судьбе их, угостить в монастыре от своего имени и предложить, не угодно ли будет им отправиться в Москву, где он даст им втрое более того, что они потеряли в Ливонии. Игумен исполнил приказание в точности. Только Ливонцы не желали ехать в Москву: они любили свободу и не хотели быть рабами; посему, изъявив признательность за царскую милость, за христианское сострадание и великодушные щедроты его величества, просили одного убежища на краткое время и остались близ монастыря в одной деревне, где было пристанище.

В следующие дни, посетили их бояре и монахи, которые советовали им отправиться в Москву, уверяя, что они, по милости царя, не будут раскаиваться. Однако ни один Немец на предложение не согласился. Чрез несколько дней, пришел к ним из монастыря переводчик, природный Русский, знавши язык Немецкий, коему научился он в Швеции, где был прежде в плену: воспоминая с живейшею благодарностью одолжение Немцев и стараясь сам оказать им услугу, он со своей стороны убеждал Ливонцев не отвергать царского предложения, говоря, что война Шведов с Поляками не скоро может прекратиться, что презирая милость государя, странники навлекут на себя его негодование, исполнив же его волю, будут счастливы; притом открыл им, по доверенности, что игумен и Печорские дворяне получили царское поведете следующего содержания: просить Немцев неотступно ехать в столицу; если же они на то не согласятся, не отпускать их в отечество, задержать, как лазутчиков, и прислать в Москву скованными. Эти слова привели в удивление бедных людей; они весьма сокрушались и проклинали Фитингофа, который не принял их в крепости, а Поляков между тем впустил. "Не было нам места в Ливонии", думали они; "еще теснее будет в России, где иностранцы или [24] \1601\ навсегда должны остаться, или испытать всю тяжесть царского гнева". Наконец посоветовавшись друг с другом, они решились из двух зол избрать меньшее: объявили игумену, что согласны ехать в Москву, если только там не будут считать их пленниками. Игумен старался их утешить, советовал не думать ничего дурного и клялся Христом Богом, что они не встретят никакой неприятности.

Успокоенные несколько клятвою, унылые Немцы явились в монастырь, где игумен и монахи говорили им приветствие царским именем; поместили их на постоялом дворе и содержали иждивением государя так, что никто из них не истратил ни гроша, как в самой обители, так и во время пути чрез Псков, Новгород, Тверь и другие города; ежедневно давалось им столько вина, пива, меду, кушанья рыбного и мясного, вареного и жареного, что всего было вдоволь и в излишестве. Псковской воевода Андрей Васильевич Трубац, провождаемый всеми гражданами, встретил Немцев с особенною почестью; спрашивал, кого как зовут, не исключая ни жен, ни детей, ни служителей, какого кто звания, чего лишился в отечестве, и сделав всему ведомость, послал ее вперед к государю. Потом угощал их истинно по-царски 8 дней кряду; советовал им продать своих лошадей и взять вырученные деньги себе, говоря, что для них довольно у царя подвод; сверх того, одарил их шубами. И так, во имя Божие, они отправились в Москву на казенных подводах и благополучно прибыли в столицу 21 ноября. Царь велел немедленно отвести им боярские дома, недалеко от дворца на Арбате, и снабдить их всем необходимым для хозяйства: дровами, рыбою, мясом, солью, маслом, сыром, вином, пивом, медом, хлебом. Сверх того, каждому дому назначен был пристав для разных покупок.

23 декабря, Немцы получили приказание нарядиться в лучшее платье, для представления государю на другой день по утру. Многие из них желали отказаться от сей чести, говоря, что [25] \1601\ не смеют предстать пред его величество в своей бедной одежде; но царь велел им сказать, что им нечего стыдиться, что он желает видеть их, а не платье, и что, приехав к нему, по его высокому приглашению, они получат все нужное.

24 декабря, Немцы явились во дворец. Государь сидел со своим сыном в приемном зале; его окружали князья и бояре, в парчовых платьях, украшенные золотыми цепями и дорогими каменьями. Потолок, стены и пол были обиты дорогими коврами Турецкими. Немцев подводили к государю по старшинству лет: сперва старых, потом средних, напоследок молодых. Они кланялись ему и сыну его по своему обычаю. Царь сказал им чрез переводчика: "Поздравляю вас, чужеземцы, верноподданные Римского императора, и вас, Немцы из Ливонии и Шведского королевства, с прибытием в мое государство; радуюсь благополучию вашего путешествия; меня трогает несчастье, которое принудило вас покинуть родину и собственность; вы получите втрое более того, что потеряли в своем отечестве. Вас, дворяне! я сделаю князьями; вас, граждане! боярами; ваши жены и в моем царстве будут свободны; одарю вас землею, слугами, работниками; одену в бархат, шелк и золото; наполню пустые кошельки ваши деньгами; я вам не царь, не господин, а истинный отец; вы будете не подданные, а Немцы, дети мои; никто, кроме меня, не станет судить и рядить ваших споров. Дарую вам свободу в обрядах богослужения. Присягните только Богом и верою своею не изменять ни мне, ни сыну моему; не уходить тайно к Туркам, Татарам, Персам, Шведам, Полякам; не скрывать, если узнаете какой против меня замысел; не посягать на мою жизнь ни ядом, ни чародейством: тогда получите такую награду, что об ней будет говорить вся Римская империя!"

Ливонский дворянин Детлеф фон Тизенгаузен, муж весьма красноречивый, произнес от имени всех Немцев краткую речь, в коей благодарил царя за милостивое, отеческое предложение, [26] \1601\ и клялся, что все они будут до гроба верны отцу своему, государю Всероссийскому. Царь ответствовал: "Молитесь, Немцы, Богу о "моем здоровье, пока я жив, вы не будете ни в чем нуждаться", и указав на жемчужное ожерелье свое, примолвил: "и этим поделюсь с вами". Потом протянул к ним руку с жезлом и дозволил каждому целовать ее; царевич также всех допустил к своей руке. За тем приглашены они к обеду.

Русские господа удалились из залы; остались только царские советники; внесли стол и поставили прямо против государя и сына его. Пожилые и знатнейшие из Немцев должны были занять места так, что царь всех их хорошо мог видеть; а младшие сидели к нему спиной. Всем прислуживали бояре. На столе, покрытом скатертью, находился белый, вкусный хлеб, с солью в серебряных солонках. Пир начался таким образом: в первой ноше подано было столь много блюд, что на столе, при всей обширности его, не осталось почти места, где было бы можно положить кусок хлеба. Носили кушанья до самого вечера. Много было всякого сорта пива, меду и вин иностранных. Царь поставил первое блюдо пред собою и, отведав, сказал: "приглашаю вас, любезные Немцы! на мою царскую хлеб-соль". "Даруй, Господи! здравие и благоденствие царю, отцу нашему!" отвечали они почтительно, встав с своих мест и благословляя царскую трапезу; таким же образом приветствовал он Немцев при первом бокале, назвал каждого по имени и примолвил: "пью за ваше здоровье; следуйте моему примеру!" Бояре старались напоить гостей; но гости хотели быть умеренными, узнав от приставов, что царь любил трезвость и ненавидел пьянство. Царь, заметив это, рассмеялся и спрашивал их, почему они не веселятся и не пьют за здравье друг друга, как у них водится? Когда Немцы отвечали, что они, благоговея пред его величеством, не смеют предаваться шумному веселью, и что пред лицом его должно быть трезвым, он возразил: "Я вас потчиваю, как хозяин; веселитесь, как угодно, не опасаясь нарекания; [27] \1601\ пейте за мое здоровье! Лошади готовы: когда настанет время, вас отвезут невредимо". Сказав, государь встал, чтобы идти к царице; для гостей же велел принести напитки в серебряных бочках с золотыми обручами, и поручил боярам употчевать их так, чтобы они забыли все житейские горести: воля царская была исполнена, и Немцы большею частью не знали, как домой добрались.

28 декабря их призвали в Розряд (государственную канцелярию) и разделили на четыре статьи: в первой были старшие и знатные дворяне, коим объявили, что царь, отец их, благоволил осчастливить каждого из них своею милостью: сверх ежемесячного содержания, жалует им по 50 рублей в подарок, по венгерскому кафтану из золотой парчи, по куску черного бархата, по связке дорогих соболей, для приличной одежды, да по 50 рублей годового жалованья и по 800 четвертей земли с сотнею душ крестьян, в потомственное владение ²⁴. Все это они получили на другой день. Ко второй статье причислены были дворяне средних лет; каждому из них пожаловал государь: 30 рублей в подарок, 30 рублей годового оклада, кусок красной камки, 40 соболей, парчовой кафтан и 500 четвертей земли с 50 крестьянами. В третьей статье находились молодые дворяне и заслуженные воины; каждый из них получил 20 рублей в подарок, столько же в годовой оклад, кусок простого бархату и кармазину, 40 соболей и поместье с 30 крестьянами. Четвертая состояла из молодых людей, большею частью из слуг; каждому из них дано было 15 рублей в подарок, столько же на жалованье, кусок кармазину и желтой камки, небольшая связка соболей и 300 четвертей с 20 крестьянами.

Вместе с тем объявлено было Немцам, что после такой награды, царь имеет право требовать от них обязательства быть готовыми на войну с врагами, если он их потребует. Таким образом, по милости Бориса Федоровича, иной бедняк в короткое время сделался богачом. Немцы, до сих пор [28] \1602\ угнетенные горестно, не помнили себя от радости и прославляли великодушие Русского государя.

В 1602 году прибыло в Poccию посольство от города Любека, состоявшее из бургомистра Конрада Гермерса, ратсгера Генриха Керхринга и секретаря Иоанна Брамбахия, с просьбою от имени всей Ганзы даровать ей полную свободу в торговле с Россией, возобновить старинные привилегия купцов Ганзейских и восстановить в Москве прежнюю их контору. Борис Федорович отвечал посольству, что с Ганзою он не хочет иметь никакого дела, ибо вовсе ея не знает; с Любеком же, городом известным и уже получившим в России значительные торговые выгоды, не уклоняется быть в дружбе и добром согласии; в следствие чего, дает ему право учредить контору на прежнем основании. Столь доброе расположение царя могло бы доставить Любеку важные выгоды, если бы Россия наслаждалась спокойствием ²⁵.

Одним словом, царь Борис старался управлять государством так, чтобы имя его славилось в землях отдаленных, и чтобы держава его процветала в мире, и благоденствии. Он любил строить новые города и поправлять старые: обвел Москву белою каменною стеною, а Смоленск весьма высокою и крепкою, в 23 фута толщиною; построил, сверх того, на южной границе, для защиты от Татарских набегов, две крепости, из которых одну назвал своим именем, Борисоградом, а другую, во имя всех царей, Царевым городом ²⁶. При всем том Бог не благословил правление сего государя, потому, что он достиг престола коварством и злодеянием. Небесное правосудие жестоко наказало его, воздав ему по делам: все семейство его погибло.

Жестокий враг Немцев, Богдан Бельский, виновник многих неистовых дел царя Иоанна Васильевича ²⁷, первый возмутил спокойствие Годунова: посланный им на Татарскую границу, для надзора над строением Борисограда, Бельский исполнил царское поручение; но, достроив крепость, объявил, что Борис Федорович есть царь Московский, а он Борисоградский. [29] \1602\ Впрочем изменник недолго величался пышным титулом: Борис велел привезти его в таком уборе, который приличествовал не государю, а гнусному бунтовщику, и который Богдану был весьма кстати. Помня клятву, в течение пяти лет никого не казнить смертью, царь даровал преступнику жизнь, но велел описать все его имение, отпустил всех крепостных людей его на волю, с правом служить кому хотят, и приказал своему капитану, Шотландцу Габриелю, бывшему, до приезда вышесказанных докторов, лейб-медиком, вырвать у самодельного царя, Богдана, длинную густую бороду; после чего сослал его в Сибирь, где, вероятно, пропала у него охота выдавать себя за царя ²⁸.

По усмирении этого крамольника, явились другие зложелатели Борису; то были четыре брата Никитичи, которые, как выше сказано, по смерти царя Феодора, могли бы взойти на престол, если бы не отказались от скипетра и не упустили его из рук своих. Они были раздражены поступками царя с Богданом Бельским; однако таили свою злобу и всегда казались покорными; между тем наученные неудачею Бельского, замышляли иным средством избавиться от Бориса, отравою. Собственные их слуги открыли умысел: Никитичи лишились всего, что имели, и были сосланы, подобно первому изменнику ²⁹.

После сего происшествия, царь сделался весьма осторожен: бережно употреблял пищу, и для своей безопасности учредил телохранителей из нескольких тысяч стрельцов: они должны были оберегать его во дворце днем и ночью и провождать всюду, даже в церковь. Одним словом он вел такую жизнь, что бояре не могли вредить ему ни ядом, ни железом. Тогда злоумышленники, оставив прежнее оружие, убийство и отраву, прибегнули к другому коварству; а исполнителем своего замысла избрали настоящего демона, при помощи коего совершили чудеса. Справедливо говорить один писатель: "И сам Стигийский Плутон не отважится на то, что сделает неутомимый чернец и коварная старуха" ³⁰.

1604 - 1605.

Отрепьев. Явление Самозванца. Князь Вишневецкий. Письмо к нему от Годунова. Донесение Тирфельда. Волнение казаков. Неудача Степана Годунова. Недоумение Бориса. Страшный голод. Цесарский пocoл в Москве. Знамения. Разврат века. Царский астролог. Осада Путивля Самозванцем. Ополчение Борисово. Мужество Басманова. Сражение Добрыницкое. Маржерет. Измена бояр. Осада Крои. Атаман Корела. Кончина Годунова.

Был в одном Русском монастыре монах именем Гришка Отрепьев. Зная хорошо все происшествия своего отечества, он вместе с крамольниками распускал о Борисе худую славу; но вдруг бежал из монастыря, оставил Poccию, достиг берегов Борисфена, нашел в Белоруссии какого-то благородного юношу (то был побочный сын Стефана Батория, как открыли мне, по доверенности, Польские вельможи) и дал ему нужные наставления для своего умысла: уговорил его сделаться слугою князя Адама Вишневецкого и потом, при удобном случае, открыть с притворною горестно, будто бы ему, еще младенцу, приготовлена была насильственная смерть ³¹. После того Отрепьев возвратился в Poccию; пришел в землю казаков и начал там разглашать, что у князя Адама Вишневецкого живет в великой чести законный наследник Русского престола, Димитрий Иоаннович, которого Борис хотел умертвить в Угличе. Распустив молву, Отрепьев просит, убеждает казаков подать помощь царевичу и сулит им знатную награду; убеждения этого дьявольского монаха не остались без действия, как вскоре увидим ³². Наученный им юноша, мнимый Димитрий, исправно служил князю Вишневецкому, в звании камердинера ³³. Случилось ему однажды в бане, подать своему господину не то, что было нужно. Князь дал ему пощечину и примолвил: Curvin sin. Жестоко обиженный слуга со слезами говорит князю: "Если б знал ты, князь Адам, кто тебе служит, не услышал бы я столь [31] \1602\ обидного слова, да еще с побоями, за такую безделицу! Но делать нечего: я должен все терпеть, назвав сам себя слугою". "А кто же ты?" спросил Вишневецкий, "и откуда пришел?" Тут юноша признался, что он сын царя Иоанна Васильевича; рассказал весьма складно приключения детства и умысел Бориса на жизнь его; открыл, каким образом он избавился от смерти, кто спас его и как он странствовал по Белоруссии; притом показал золотой крест, осыпанный драгоценными каменьями, подаренный ему, будто бы, крестным отцом. Всю эту сказку сочинил Отрепьев. Мнимый Димитрий упал, по Русскому обычаю, в ноги Вишневецкому и воскликнул: "Предаю себя в твою волю; делай со мною, что угодно! Горькая жизнь не мила мне. О, если б ты помог мне возвратить то, чего я лишился, какая награда была бы тебе, с Божьею помощью!"

Князь изумился; поверил всему, что ни говорил скромный и красивый собою юноша; извинялся пред ним за пощечину и бранное слово; просил остаться в бане и подождать его; а сам пошел к жене, приказав между тем своим людям приготовить яства и напитки, для угощения в тот же вечер Русского царя. Дивились немало все домашние столь неожиданному приезду царя Всероссийского. Князь велел, сверх того, приготовить 6 верховых лошадей в богатом уборе; конюхам нарядиться как можно лучше; заложить шестерней дорожную карету и убрать покои драгоценными коврами, так, что никто не мог придумать, кого ожидает князь себе в гости.

Когда все было устроено, Вишневецкий возвратился в баню с двенадцатью слугами, поднес бывшему камердинеру богатую одежду, прислуживал ему при выходе из бани, предложил в подарок запряженную карету, 6 верховых лошадей, со всем убором, седлами, палашами, пистолетами, со всеми находившимися при них людьми, и просил его величество принять эту безделку, изъявляя готовность служить ему всем, что имеет. Юноша благодарил князя за такое одолжение и дал обет [32] \1603\ вознаградить ему сторицею; великолепное пиршество заключило этот день.

Между тем, молва о царевиче Димитрий, более и более распространяясь, достигла и до Бориса: она его ужаснула. Справедливо опасался Годунов, чтобы враги его, Поляки, не воспользовались обманом на беду его; посему желая предупредить опасность, он тайно послал гонца к Белорусскому князю ³⁴ с просьбою выдать изменника и обманщика, за что обещал уступить ему несколько пограничных городов Русских; но Вишневецкий, еще более убежденный таким предложением, что мнимый Димитрий был истинный царевич, спрятал царское письмо и отпустил гонца без ответа; между тем, опасаясь мести Годунова, спешил удалиться от Русской границы, близь которой находилось его поместье ³⁵, в принадлежащей ему город Висниовец: там показал царевичу письмо Борисово и хотел знать его мысли. Мнимый Димитрий, упав на колена, со слезами отвечал: "Богу и тебе известно, кто я; делай со мною, что хочешь; я в твоей власти: предаю себя в твою волю!"

Князь старался его успокоить, обещал никогда не изменять ему, говорил, что одно только опасение понудило его удалиться от Русских пределов; в заключение просил царевича остаться в городе Висниовеце под защитою верных слуг, объявив, что сам он возвратится в Белорусское поместье, откуда известит его немедленно, если что либо проведает о Борисе.

Царь, между тем, отправив к Вишневецкому другое письмо, с предложением еще выгоднейшим первого, подослал несколько человек, с тайным приказанием застрелить Самозванца. Но бдительный князь проводил мнимого царевича в Великую Польшу, к воеводе Сендомирскому, который принял его, как истинного государя ³⁶.

В январе 1604 года, Иоанн Тирфельд писал из Нарвы к Абовскому коменданту, что несправедливо разгласили, будто бы сын Иоанна Мучителя был умерщвлен; что он жив и [33] \1604\ здоров, находится у казаков и старается овладеть престолом; в России же страшное волнение. Посланного с этим письмом задержали и заключили в Иван-городе, откуда перевезли в Москву. Такое письмо, как легко можно догадаться, не весьма обрадовало Бориса. В том же году и месяце, отправленный им с каким-то поручением в Казань и Астрахань (города, отстоящие от Москвы первый на 250, а второй на 500 миль) дальний родственник его, Степан Степанович Годунов ³⁷ встретил шайку свирепых казаков, которые, по убеждению проклятого Отрепьева, шли к Путивлю, городу на Белорусской границе, с намерением подать помощь законному, по их мнению, наследнику Русского престола. Казаки напали на Степана Годунова, побили многих из его людей, остальных же взяли в плен (сам он едва мог спастись бегством); после того, послали к Борису несколько пленников с вестью, что они скоро придут в Москву с царевичем Дмитрием.

Царь, получая такие вести со всех сторон, из Белоруссии, Литвы, Ливонии, сам начал сомневаться в убиении Димитрия и приказал разведать обо всем обстоятельно; новые свидетельства в смерти царевича наконец убедили его, что виновниками обмана были зложелатели его, бояре. Ослепленный Борис не мог заметить, что все это было делом небесного Промысла, который хотел явить ничтожность премудрости человеческой в сравнении с божественною. Годунов мечтал одним коварством утвердить себя на престоле, и вскоре убедился, что козни его бессильны пред Богом. При всем благоразумии своем, ни в одном предприятии он не имел желанного успеха: не принесли ему никакой выгоды союзы с иноземными государями; бесполезны были щедроты и благодеяния, оказанные Немцам; никто не умел ценить его неусыпной заботливости, его мудрых распоряжений о благоденствии Poccии; наконец неимоверные суммы, раздаваемые кряду несколько лет на вспоможение подданным, не предохранили бедного народа его от губительного глада и мора.[34] \1604\ На 1601 году началась неслыханная дороговизна; она продолжалась до 1604 года; бочка ржи стоила от 10 до 12 гульденов ³⁸. Настал такой голод, что сам Иерусалим не испытал подобного бедствия, когда, по сказанию Иосифа Флавия, Евреи должны были есть кошек, мышей, крыс, подошвы, голубиный навоз, и благородная женщина, терзаемая нестерпимым голодом, умертвив собственное дитя свое, изрубила его на части, сварила, сжарила и съела. Вот самое ужасное событие из всех происшествий, описанных Еврейским историком! Свидетельствуюсь истиною и Богом, что в Москве я видел собственными глазами людей, которые, валяясь на улицах, летом щипали траву, подобно скотине, а зимою ели сено; у мертвых находили во рту вместе с навозом, человеческий кал. Везде отцы и матери душили, резали и варили своих детей; дети своих родителей, хозяева гостей; мясо человеческое, мелко изрубленное, продавалось на рынках за говяжье, в пирогах; путешественники страшились останавливаться в гостиницах ³⁹.

Когда разнеслась молва о столь ужасных, неслыханных злодеяниях, и на улицах находили ежедневно трупы умерших от голода, Борис Федорович решился помощью казны своей облегчить народное бедствие: приказал близ самой городской стены, имеющей в окружности 4 Немецкие мили, устроить четыре ограды и раздавать там каждое утро бедным жителям по деньге (Польский грош); сведав о том, окрестные земледельцы оставили свои жилища и устремились в Москву с женами и детьми, чтобы участвовать в царском благодеянии. Таким образом, раздавалось ежедневно около 50 000 денег (Польских грошей), во все время дороговизны, нимало впрочем, не уменьшавшейся ⁴⁰. Сверх того, по воле государя, назначены были особенные люди, которые подбирали на улицах мертвые тела, обмывали их, завертывали в белое полотно, обували в красные башмаки и вывозили в Божий дом для погребения ⁴¹. Без содрогания нельзя было смотреть на множество трупов, отправляемых в таком виде за город ежедневно! [35] \1604\ До какой же степени, во время четырехлетней всеобщей дороговизны, казна оскудела от царского милосердия, легко судить из следующего соображения: сам я слышал от некоторых купцов и достоверных сановников, что в одной Москве погибло от голода более 500 000 человек, которых его величество при жизни кормил, а по смерти приказал одеть и похоронить на своем иждивении ⁴². Если в одном городе была такая смертность, сколько же людей долженствовало погибнуть от глада и мора во всем государстве, и чего стоило казне погребение их? Страшен Божий гнев, карающий царства и народы!

Но сколь ни очевидно было наказание небес, ослепленный Борис не хотел смириться и думал одною казною своею прекратить бедствие. По изволению долготерпеливого Бога, прибыло из Немецких приморских городов в Русскую Нарву несколько кораблей, нагруженных хлебом, которым многие тысячи могли бы прокормиться; но царь запретил Русским, под смертною казнью, его покупать, думая, что для него было бы стыдно, если бы в России, обильной своим хлебом, продавался чужестранный; почему иноземные купцы, не сбыв товара, возвратились назад ⁴³. После того, Борис велел освидетельствовать свои владения: нашлись на полях огромные скирды, длиною в 1000 сажен, более полувека неприкосновенные и уже поросшие деревьями. Царь приказал немедленно молотить их и везти хлеб в Москву и в другие города ⁴⁴. Везде отворены были царские хлебные магазины, и несколько тысяч четвертей ежедневно продавалось за половинную цену; бедным же вдовам и сиротам, особливо Немцам, отпущено было значительное количество безденежно. Князья и бояре, исполняя царскую волю, сжалились над всеобщею нуждою и дешевле обыкновенного продавали народу съестные припасы. Но к довершению бедствий, Божий промысел допустил преступному сребролюбию овладеть богатыми Московскими барышниками, которые, скупив за малые деньги, чрез людей, несколько тысяч бочек муки из царских и [36] \1604\ княжеских магазинов, продавали ее весьма высокою ценою. Это беззаконие продолжалось до тех пор, когда Бог, смягченный гибелью несчетного множества людей, устранил одно бедствие, дороговизну, и послал другое, войну кровопролитную.

В июне 1604 года прибыл в России императорский посланник, барон фон Логау, из Праги, со значительною свитою; до приезда его отдано было повеление, чтобы ни один нищий не встречался ему на пути, и чтобы все рынки, которые мог он видеть, изобиловали жизненными потребностями: Борис хотел истребить и малейший след дороговизны. В Москве же, все князья и бояре, все Немцы, Поляки и другие чужестранцы должны были нарядиться как можно великолепние, сообразно с царским достоинством, в одежды бархатные, шелковые, камчатные, парчовые, под опасением потерять годовой оклад своего жалованья. Не одному бедняку пришлось покупать товары вдвое дороже обыкновенного, и многие нарядились в такие платья, каких ни сами, ни отцы и деды их носить никогда не воображали. Дворяне приготовили для себя свиты и кафтаны, столь богато выложенные позументом, что ни один князь не постыдился бы надеть их. Кто был пышнее других наряжен, тот казался более усердным царю слугою: ему прибавляли жалованья и поместьев. Кто же по бедности не мог равняться великолепием одежды с своими товарищами, тому объявляли царский гнев и грозили уменьшить его жалованье, хотя многие из таких дворян едва имели насущный хлеб и должны были заложить свою одежду, чтобы не умереть с голода. Угощали посла с роскошью удивительною: изобилие яств и напитков, богатство одежд, все скрывало дороговизну, которая таилась в одних сердцах и жилищах. Ни один царский подданный не смел, под опасением телесного наказания, рассказывать кому либо из посольской свиты о великой нужде народной: надобно было говорить, что все дешево, всего в изобилии. Столь бесполезным высокомерием Борис раздражил Всевышнего; Россия, терзаемая голодом и мором, испытала новое бедствие: началась война. [37]

\1604\ Не задолго до этой войны, случились странные явления: видны были по ночам огненные столбы на небе, которые, сталкиваясь друг с другом, представляли сражение воинств; они светили подобно месяцу. Иногда всходили две и три луны, два и три солнца вместе; страшные бури низвергали городские ворота и колокольни: женщины и животные производили на свет множество уродов; рыбы исчезали в воде, птицы в воздухе, дичь в лесах; мясо же, употребляемое в пищу, не имело вкуса, сколько его ни приправляли; волки и псы пожирали друг друга, страшно выли в той стране, где после открылась война, и станицами рыскали по полям, так, что опасно было выходить на дорогу без многих провожатых. В 8 милях от Москвы, Немецкий серебряник поймал орла и, убив его, привез в Москву. В самой столице ловили руками лисиц разного рода, как бурых, так и черных; целый год такое было множество их, что никто не мог придумать; откуда они брались. Так в сентябре 1601 года, недалеко от дворца, убили черную лисицу, за которую один купец заплатил 90 рублей.

Москвитяне смотрели на чудные явления, как на предзнаменования благоденствия; а Татары предсказывали, что вскоре многие народы овладеют Москвою: слова их почти оправдались. Странную же злобу собак и волков, взаимно пожиравших себя, вопреки пословице, волк волка не съест, изъяснил один Татарин таким образом: "Москвитяне", говорил он, "изменят сами себе, и как псы, будут язвить и истреблять друг друга". Были и другие предвестники близкого несчастия: во всех сословиях воцарились раздоры и несогласия; никто не доверял своему ближнему; цены товарам возвысились неимоверно; богачи брали росты более жидовских и мусульманских; бедных везде притесняли. Все продавалось вдвое дороже. Друг ссужал друга не иначе, как под заклад, втрое превышавший занятую сумму, и сверх того брал по 4 процента еженедельно; если же заклад не был выкуплен в определенный срок, пропадал [38] \1604\ невозвратно. Не буду говорить о пристрастии к иноземным обычаям и одеждам; о нестерпимом, глупом высокомерии, о презрении к ближним, о неумеренном употреблении пищи и напитков, о плутовстве и прелюбодействе. Все это, как наводнение, разлилось в высших и низших сословиях ⁴⁵. Всевышний не мог более терпеть; казнь была необходима: Он послал меч и пламя.

1604 года, во второе воскресенье после Сошествия святого Духа, в самый полдень, явилась не небе комета; Русские смотрели на нее с удивлением, даже и те, которые не верили предзнаменованиям. Царь, заметив ее, призвал к себе одного старика, приехавшего из Германии за несколько пред тем лет, и спрашивал его мнение о новой звезде, чрез государственного канцлера. "Бог посылает такие знамения", отвечал сей муж, "в предостережение великих государей; там, где они случаются, обыкновенно бывают важные перемены"; почему советовал царю быть осторожным, оберегать границы и внимательно смотреть за теми людьми, которым он вверяется. "Тебе грозит великая опасность!" говорил старик. Слова его сбылись: в сентябре того же года собралось на Русской границе до 6 000 казаков, по наущению монаха Отрепьева, который уверил их, как выше сказано, будто бы законный царь жив и скрывается в Польше; в тоже время дал знать мнимому Димитрию, что казаки ожидают его на пределах, что они горят желанием сразиться за него с Борисом, что сам он, Отрепьев, с ними и готов служить ему советами.

Димитрий ⁴⁶, уже честимый как царевич многими Польскими вельможами, получил от них значительное вспоможение и, соединяясь с казаками, имел до 8 000 воинов. С этим отрядом он начал свое дело, осадил Путивль и, благодаря содействию проклятого Отрепьева, овладел пограничным городом в октябре месяце, не сделав ни одного выстрела: жители Путивля покорились ему добровольно, как законному государю. [39]

\1604\ Весть о таком происшествии ужаснула Бориса. Он сказал князьям и боярам в глаза, что это было их дело (в чем и не ошибся), что они изменою и крамолами стараются свергнуть его с престола. Между тем, разослал гонцов по всему государству с повелением: всем князьям, боярам, стрельцам, иноземцам, явиться к 28 октября в Москву непременно, угрожая отнять у ослушников имения и самую жизнь. На другой день разослал других гонцов, а на третий третьих, с указами такого же содержания. В течение одного месяца собралось более 100 000 человек: царь послал их, под начальством, князя Мстиславского, против неприятеля к Новгород-Северскому, куда гнали из деревень прочих людей военных. Кто не слушался, был наказан: иных лишали поместья, других сажали в тюрьму, или секли плетьми, так, что на спине у них не оставалось и столько целого места, где было бы можно уколоть иглою. Строгие меры принудили всех идти к войску, которое, около Мартинова дня, состояло уже почти из 200 000 человек ⁴⁷.

Димитрий осадил Новгород-Северский, но без успеха: воевода Новгородский, Петр Федорович Басманов, оборонялся упорно и много вредил неприятелю. Между тем, подступила главная рать Московская. Самозванец, оставив осаду, пошел ей на встречу: оба войска сразились под самым Новгородом, Димитрий, с малочисленным отрядом, бросился прямо в средину врагов. Битва была упорная. Князь Мстиславский получил пятнадцать ран, и Москвитяне потерпели бы, наверное, поражение, если бы 700 Немецких всадников сильным ударом не поддержали их ⁴⁸. Димитрий отступил и удалился из области Северской. Спаситель Новгорода, Петр Федорович Басманов прибыл в Москву пред Валериановым днем; царь наградил его весьма щедро за верную службу и храбрость. Высланы были ему навстречу знатнейшие князья и бояре, которые говорили приветствие от имени его величества; он ехал по городу на царских санях до самого дворца; провожали его так точно, как и государя. [40] \1605\ Явившись во дворец к царю, он получил из собственных рук его, в награду за свою храбрость, золотое блюдо весом в 6 фунтов, насыпанное червонцами; сверх того 2 000 рублей ⁴⁹, множество серебра из царской казны, поместье с крестьянами, достоинство боярина и место в царском совете. Народ любил и уважал его ⁵⁰.

В январе 1605 года, Московская рать, из 200 000 человек состоявшая, опять выступила против Димитрия и 2 января остановилась при Добрыничах ⁵¹. У Димитрия было всего на все 15 000 Поляков, казаков и Русских. С отрядом столь малочисленным он устремляется на врагов: Москвитяне бегут и бросают свои пушки. Уже вся рать Годунова казалась совершенно истребленною; но два знамя удержали победоносного неприятеля: одним из них начальствовал Вальтер фон Розен, Ливонец, а другим Яков Маржерет, Француз. Воскликнув: Hilf Gott! (помоги, Боже!) иноземцы бросаются на победителя, не дают ему преследовать бегущих Москвитян, заставляют его бросить отнятые у Русских орудия и в бегстве искать спасения. Преследуя, истребляя войско Димитрова, они беспрестанно призывают Бога на помощь. Москвитяне, увидев торжество малочисленных витязей, ободрились, ударили на врагов, восклицая также: Hilf Gott! и целые три мили их преследовали, вместе с Немцами, которым весьма было забавно слышать, что Русские так скоро выучились их языку. При том случае сам Димитрий попался было в плен: раненный в ногу конь едва мог вынести его; да и все 15 000 воинов его наверное погибли бы до последнего, если бы зложелатели Борисовы не удержали Немцёв, посылая к ним гонца за гонцом с приказанием прекратить сечу и бесполезное кровопролитие: ибо главные виновники, по их словам, были уже пойманы. И так Немцы возвратились; Москвитяне полюбили их, выхваляли их храбрость и говорили: “Немецкий Бог сильнее Русского; горсть Немцев одолела, а мы бежали тысячами” ⁵². [41]

\1605\ Димитрий с величайшим трудом достиг Рыльска и думая, что здесь не может быть ему безопасного убежища, по малочисленности его дружины, пробрался в Путивль, пограничную крепость. Несчастная битва его сокрушала; все Русские воины его оставили, исключая несколько сотен казаков, которые еще держались в ничтожном гнезде, Кромахе. Москвитяне же, после победы, занимались казнью своих единоверцев, присягнувших Димитрию в Комарницкой волости ⁵³: они повесили на деревьях за ноги несколько тысяч крестьян, с женами и детьми, и стреляли в них из ружей. Далеко были слышны вопли несчастных!

Но злодеи Борисовы не дремали: тайно советовали Димитрию не терять бодрости от неудачного сражения, коего виною были Немцы; обещали склонить их на его сторону; просили только, чтобы он рассылал по России грамоты, с доказательствами права своего на Русский престол и с увещанием к народу признать его государем. Димитрий следовал совету: объявил подробно, сколько было ему лет, когда хотели его умертвить; кто замышлял на жизнь его; кто был его спасителем, крестным отцом; как воспитывали его в Белоруссии, как помогали ему Польские вельможи, и каким образом, за несколько пред тем лет, он приезжал с Польским послом, великим канцлером Сапегою, в Москву, где видел на прародительском престоле злодея своего, Бориса. Такие грамоты, рассеянные в разных местах государства, имели удачное следствие: многие Русские явились в Путивль и признали Димитрия государем.

Между тем, Борис прислал воеводам своим, стоявшим в лагере при Добрыничах, 10 000 рублей, с повелением изъявить Немцам свою признательность за верную их службу, выдать им полное жалованье, и сказать, что если они всегда столь же верно будут служить ему, то получать прибавку годовых окладов и поместьев, что царь разделить с ними и последнюю рубаху; главному же полководцу, князю Мстиславскому, приказал всеми силами осадить Кромы, взять эту крепость непременно и [42] \1605\ истребить скопище казачьего атамана Корелы ⁵⁴. Многие вельможи однако были недовольны царем за то, что он назначил князя Катырева ⁵⁵ в товарищи Мстиславскому, еще не совсем излечившемуся от 15 ран, и с несколькими тысячами передались Димитрию. Мстиславский и товарищ его осадили гнездо мятежников: иноземцы сожгли деревянный укрепления, так что ни одного дома не уцелело; но казаки обвели город рвом, насыпали вал, а под валом вырыли землянки, где скрывались, как мыши, от пушечных выстрелов. Из главного рва они прокопали несколько небольших, откуда выползали на Москвитян и отражали их приступы. Если же Москвитяне устремлялись к городу всеми силами, казаки немедленно уходили в свои норы и там ожидали врагов, которые, однако, не осмеливались нападать на них в этом убежище. Около трех месяцев войско Борисово стояло под Кромами, истратило множество огнестрельных снарядов и ничего не сделало; измена бояр была очевидна: присланные Дмитрием из Путивля 500 казаков, среди белого дня, провезли в город съестные припасы на 100 подводах, пробравшись чрез один из Русских лагерей так, что в другом того не заметили ⁵⁶: столь явная измена побудила воевод немедленно донести государю, что они в крайней опасности, что царская рать со дня на день уменьшается, а войско Димитриево усиливается предательством бояр и толпами Поляков, что наконец не остается и надежды одолеть Самозванца. Сраженный этою вестью, Борис принял яд. Утром 13 апреля он был еще здоров и свеж, а к вечеру скончался ⁵⁷. На другой день его похоронили вместе с прочими царями. Друзья его сокрушались немало. Бориса постигла почти такая же участь, какую приготовил он истинному царевичу Димитрию: и тот, и другой погибли насильственною смертью. Сколько ни покушались разные люди на жизнь Годунова во все время его царствования, он не имел утешения умереть от руки неприятеля, и был сам себе палачом. Грешная совесть - робкая тварь! Он царствовал слишком шесть лет, с 1 сентября 1598 года по 13 апреля

1605.

Басманов главный вождь. Измена войска. Верность Немцев. Мятеж в Красном селе. Бунт в столице. Заточение царского семейства и всего рода Годуновых. Бедствие врачей иноземных. Самозванец в Серпухове. Убиение Феодора и матери его.

16 апреля 1605 года, Петр Федорович Басманов, возведенный Борисом, как выше сказано, в достоинство боярина, послан был под Кромы, на место воеводы Мстиславского, которого отозвали ко Двору, для управления внутренними делами, в помощь юному государю. Прибыв в Кромский стан, Басманов привел войско к присяге новому царю; но эту присягу Русские исполняли так точно, как голодный пес наблюдает пост: не прошло и трех недель, а воеводы со всем войском уже изменили сыну Борисову! Это случилось 7 мая; одни только Немцы, удалившиеся в Москву, остались верными государю: он изъявил им милость и благодарил их пред целым народом. Воеводы же Кромские, большею частью, явились в Путивль к Димитрию и с восхищением смотрели на своего нового царя; потом проводили его в Кромы ⁵⁸. Он, между тем, посылал гонца за гонцом с письмами к Москвитянам, советовал им одуматься заблаговременно, убеждал покориться ему, как истинному государю, и истребить врагов его, Годуновых, обещая милость в случае повиновения и угрожая гневом, если заставят его придти в Москву с войском. Годуновы приказали схватить гонцов и замучить до смерти.

1 июня прибыл знатный боярин в Красное село, подмосковное царское поместье, где жили богатые купцы и серебряники, имевшие в Москве друзей и родных; боярин ⁵⁹ привез грамоту: в ней Димитрий писал к жителям Красносельским, что он присылал и в Красное село, и в столицу многих гонцов, коих ни один не только не возвратился, но и в живых [44] \1605\ не остался; что, не зная, народ, или Годуновы их погубили, он хочет непременно открыть виновников такого злодеяния, и для того отправляет последнего гонца к ним, Красносельцам, которые, как ему известно, не имеют дела ни с кем из Годуновых. "Если же и этот гонец не возвратится с удовлетворительным ответом", писал Димитрий, "то знайте, что и младенцам в матерней утробе пощады не будет; а если он привезет повинную от вас грамоту, оставайтесь покойны: я не злопамятен!"

Красносельцы приняли гонца почтительно, многочисленною толпою проводили его в Москву до главной церкви, называемой Иерусалимом, и возвели на Лобное место, откуда он читал грамоту к жителям столицы. Граждане Московские и Красносельские, выслушав гонца, рассуждали, что преданность князей, бояр, всего государства Димитрию, доказывает неоспоримое право его на престол, что время подумать о собственной участи: уже Димитрий приближается с войском, против которого невозможно устоять; а Москва не имеет людей ратных; одни же Годуновы, неправедно завладевшие престолом, не могут защитить граждан: все должны погибнуть неминуемо, если сами не откроют глаза и не примут мер для собственной безопасности и для пользы всего государства. Наконец определили единогласно: не раздражая Димитрия бесполезною медленностью, послать к нему повинную граммату, с раскаянием в прежних поступках, и молить его о милосердии; а кровожадных Годуновых, заставивших царевича в бегстве искать спасения, взять под стражу ⁶⁰. Между тем, прибегают из дворца преданные Годуновым бояре и хотят схватить присланного Дмитрием; но уже поздно: от них требуют ответа, куда давались прежние гонцы? и с этим словом все граждане взволновались. “Да здравствует Димитрий!” воскликнули они единогласно. "Мы были во тьме кромешной! Красное солнце наше всходит!" Потом с неистовством бросились во дворец, славили имя Димитрия и поносили [45] \1605\ Годунова со всем родом его такими словами, что и сказать невозможно. Никто не вспомнил добрых дел царя, 8 лет благотворившего государству; все было забыто, как будто ничего не бывало! Схватили вдову его, дочь его, самого сына, коему недавно присягнули, и приставили к ним стражу; а прочих его родственников раздели донага, оковали цепями, посадили в навозные телеги, везли чрез пни и колоды, без покрова и тюфяков, в ненастное время, за несколько миль от Москвы, и бросили в темницы. Дворы их, между тем, были разграблены. Одни из несчастных погибли еще дорогою, другие в темницах с голоду. Над ними-то исполнилось изречение Пророка: "В плен увлекутся сильные, в нужде и горестях погибнут роскошные". Юный царь, уже сведенный с престола, вместе с матерью и сестрою был заключен в доме, принадлежавшем покойному отцу его.

Повеселившись таким образом на счет Годуновых, Москвитяне хотели попировать в царских погребах, и как во дворце уже не было господина, то они объявили о своем желании старому боярину Бельскому, который называл себя крестным отцом Димитрия. Этот вельможа не задолго пред тем, уже по смерти Бориса, возвратился из ссылки и хотя более всех старался вредить Годуновым, однако не допустил народа до исполнения его намерения, объявив ласково, сколь будет не хорошо, когда приедет Димитрий и найдет погреба свои пустыми. При сем случае Бельский решился излить злобу на врачей Немецких: он злился на них за то, что исправлявшие прежде их должность врача Борисова, капитан Габриель выщипал ему бороду по царскому повелению; доктор уже умер, но для Бельского было все равно: он шепнул народу, что врачи иноземные были душою и советниками Бориса, получали от него несметные богатства и наполнили погреба свои всякими винами; что граждане могут попировать у них и напиться, как угодно; он же берет всю ответственность на себя. Толпы черни [46] \1605\ бросились немедленно в дома врачей, и получив дозволение повеселиться на их счет, не только осушили все бочки, но и самое имение хозяев разграбили, причинив убытку от 2 до 3 тысяч талеров. При сем случае многие честные люди, вовсе посторонние, лишились последнего имущества, которое они перевезли из загородных местечек и спрятали в докторских домах, надеясь там лучше спасти его от приближавшегося воинства. В чужом пиру им было похмелье!

3 июня послана Дмитрию повинная граммата от имени всех жителей Московских с просьбою оказать им милость, как верным подданным, и пожаловать в Москву, где из всех врагов его остался в живых один молодой Феодор с матерью и сестрою, крепко стерегомый и, следовательно, уже неопасный.

Димитрий отвечал из Серпухова, что он вступит в Москву только тогда, когда враги его будут истреблены до последнего, и что если Москвитяне хотят быть у него в милости, юный Феодор и мать его должны быть преданы смерти. Сей указ получен в столице 10 июня; его прочитали и немедленно исполнили: Феодора и мать его удавили в темнице ⁶¹; а дочь Борисову, невесту Иоанна герцога Датского, коему Бог не продлил жизни, отвели в Девичий монастырь, откуда в последствии взял ее Димитрий себе в наложницы ⁶². Сделали два гроба: в один положили мать, в другой сына; потом вырыли отца, и всех троих погребли на Сретенском кладбище, без всяких обрядов ⁶³.

Так погиб род Бориса Годунова, достигший до такой степени величия, до коей не восходил еще никто во все время существования Русского царства. Борис был сам виною своего бедствия: умертвив сына старого тирана и овладев престолом посредством хитрости и коварства, он воспламенил войну, которая низринула его. Об нем можно справедливо сказать: жил как лев, царствовал как лисица, умер как собака ⁶⁴. Сын его Феодор считался царем 2 месяца без двух дней; коронован не был. [47]

1605-1606.

Самозванец под Москвою. Преданность народа. Милость Немцам. Вшествие в столицу. Свидание с матерью св. Димитрия. Свойство обманщика. Обручение с Мариною. Первый повод к неудовольствию. Гвардии. Капитан Маржерет. Притеснение духовенства. Неудача Шуйского. Воинские потехи. Прибытие Марины. Всеобщее негодование. Заговор Шуйского. Свадьба. Восстание Москвы и смерть Лжедмитрия.

Димитрий, узнав, что врагов его не стало, выступил из Серпухова со всем войском и расположился лагерем за милю от Москвы; здесь он пробыл двое суток, чтобы разведать, между тем, мысли народные. Москвитяне старались доказать свою преданность и, в изъявление радости о благополучном его прибытии, поднесли ему хлеб-соль (несомненное свидетельство глубочайшего почтения, по Русскому обычаю), с напитками и богатыми дарами, состоявшими в золоте, драгоценных каменьях, жемчуге. Уверенный в покорности народа, он объявил, что все прошедшее предает забвению, что будет не царем, а отцом своих подданных, и что приложит неусыпное попечение об их благоденствии.

20 июня знатнейшие вельможи поднесли Димитрию богатые одежды, парчовые, бархатные, шелковые, унизанный жемчугом и драгоценными каменьями, и убеждали его принять без отлагательства прародительскую корону, милосердием Творца так скоро ему возвращенную; говорили, что для него все готово, что ему нечего опасаться и печалиться, а должно веселиться: ибо тот, кто хотел съесть его, теперь не укусит.

В тот же день, все Немцы отправились к Димитрию в лагерь с просьбою не гневаться на них за поражение при Добрыничах, когда и долг присяги, и совесть повелевали им быть верными царю своему, Борису; ныне, видя да престоле Димитрия, они готовы с тою же верностью служить и ему. Приняв [48] \1605\ челобитную, новый царь призвал к себе начальников Немецкой дружины, изъявил им не гнев, не угрозы, которых они большою частью ожидали, но ласки и благоволение; хвалил их за непоколебимое мужество при Добрыничах, где они обратили его в бегство и почти всю силу его истребили; хвалил и за упорное сопротивление под Кромами, где они явили новый знак преданности Борису, не хотели изменить с прочим войском и возвратились в Москву; в заключение сказал, что он будет доволен, если увидит от них такую же услугу, и что им верит более, нежели своим Русским. Потом спросил: "Кто был знаменосцем в Добрынской битве?" Тот немедленно явился. Димитрий, потрепав его по щеке и по груди, примолвил; "Сохрани нас, Боже, от зла!"

Наконец он вступил в Москву ⁶⁵; когда кончилось шествие и все было приведено в порядок, Богдан Бельский вышел из дворца с несколькими князьями и боярами, стал на Лобном месте, произнес к народу речь, славил Бога за спасение государя и убеждал Москвитян быть верными новому царю, истинному сыну Иоанна Васильевича; потом снял с груди своей крест, с ликом чудотворца Николая, поцеловал его и воскликнул: "Берегите и чтите своего государя!" Народ отвечал в один голос: "Бог да сохранит царя-государя и погубит всех врагов его!"

29 июня, в субботу, Димитрий короновался в церкви пречистой Богоматери по Русскому обычаю, с теми же обрядами, о коих было сказано выше, по случаю венчания Годунова.

18 июля Димитрий послал несколько тысяч всадников в Троицкий монастырь ⁶⁶ за своею матерью, постриженною в инокини по воле Борисовой; да и сам выехал ей на встречу. Увидев друг друга, они обнялись, изъявляя радость неописанную. Старая царица весьма искусно представила нежную мать, хотя на душе у неё было совсем другое: по крайней мере, она опять стала царицею. Димитрий пешком провождал её карету; многие [49] \1605\ при этом зрелище плакали от умиления и дивились неисповедимым путям Божьим. Котом царь снова сел на лошадь и ускакал вперед со своими вельможами, для приготовления к принятию царицы. В последствии он отделал для неё в самом Кремле, у ворот Иерусалимских, против монастыря св. Кирилла, богатые покои, которые назвал монастырем своей матери; назначил ей царское содержание, посещал ее каждый день и оказывал самую нежную почтительность. Многие готовы были присягнуть, что он сын её.

Не проходило дня, когда бы царь не присутствовал в совете, где сенаторы докладывали ему дела государственные и подавали об них свои мнения ⁶⁷. Иногда, слушая долговременные, бесплодные прения их, он смеялся и говорил: "Столько часов вы рассуждаете, и все без толку! Так я вам скажу, дело вот в чем": и в минуту, ко всеобщему удивленно, решал такие дела, над которыми сановитые бояре долго ломали свои головы. Он владел убедительным даром красноречия, любил приводить примеры из бытописаний разных народов, или рассказывал случаи собственной жизни; нередко, впрочем всегда ласково, упрекал господ сенаторов в невежестве, говоря, что они ничего не видали, ничему не учились; обещал дозволить им посещать чужие земли, где могли бы они хотя несколько образовать себя; велел объявить народу, что два раза в неделю, по средам и субботам, будет сам принимать на крыльце челобитные; а в облегчение бедняков, изнуряемых долговременными тяжбами, предписал всем приказам решать дела без всяких посулов. Сверх того, как Русским, так и чужеземцам, даровал свободу в торговле и промышленности. От таких мер, дороговизна мало помалу исчезла, и обилие водворилось в государстве. За столом он охотно слушал музыку и пение; но отменил многие обряды, например, не молился иконам пред началом обеда, и не умывал рук по окончании; чему удивляясь, закоренелые в предрассудках Москвитяне ⁶⁸ [50] \1605\ уже стали подозревать, точно ли новый царь природный Русский? Эта мысль сокрушала их. После обеда, он не любил отдыхать, вопреки обычаю прежних царей и всех вообще Московитян, а осматривал сокровища своей казны, посещал аптеки и лавки серебряников; для чего нередко выходил из дворца сам-друг и так тихо, что стрельцы, не заметив, как он вышел, должны были искать его. Это казалось не менее странным: ибо в старину, Русские цари, желая быть величественнее, не иначе переходили из одной комнаты в другую, как с толпою князей, которые вели их под руки, или лучше сказать, переносили. Отправляясь в церковь, он ездил не в карете, а верхом на коне, и притом не на смирном; садился же на него не так, как прежние цари, которые становились на скамью, подставляемую двумя боярами, и влезали на лошадь: Димитрий, взяв одною рукою повод, другою едва прикасался к седлу, уже был на коне, и ни один ездок не мог сравняться с ним в искусстве и ловкости; нередко он забавлялся конским ристалищем, также охотою соколиною и псовою; однажды сам убил огромного медведя, которого спустили с цепи в селе Тайнинском, вопреки желанию князей и бояр. Для сего завел превосходных соколов, собак борзых и гончих, а для медвежьей травли Английских догов. Между тем, приказав слить множество пушек и мортир, отправил их в Елец ⁶⁹, город стоящий на Татарской границе, намереваясь в следующее лето посетить врагов христианства, Татар и Турок. Узнав о сем предприятии, Татарский хан спешил удалиться в степь из столицы своей, Азова. В Кремле Димитрий построил для себя и будущей супруги своей великолепные палаты. Одним словом, его глаза и уши, руки и ноги, речи и поступки, все доказывало, что он был совсем другой Гектор, воспитанный в доброй школе, много видевший и много испытавший.

Не забывая услуг воеводы Сендомирского и помня свое обещание жениться на дочери его Марине, Димитрий отправил к [51] \1605\ нему для сватовства, в сентябре 1605 года, государственного канцлера Афанасия Ивановича Власьева, с богатыми для невесты подарками, золотыми цепями, кольцами, деньгами ⁷⁰. Вследствие сего, с дозволения его величества короля и государственных чинов Польских, совершилось торжественное обручение. Русские были весьма недовольны таким поступком: давно уже они заметили, что попались в сети обманщика; теперь же, узнав о сватовстве Димитрия на девице племени поганого (т.е. некрещеного, неверного: так величают они всех иноземцев), еще более удостоверились, что царь их был не Русский. Три брата Шуйских, имея тайные сношения с попами и монахами во всем государстве, затеяли свергнуть его с престола; но замысел их заблаговременно открылся. С тех пор Димитрий, не доверяя князьям и боярам, учредил охранительную стражу из одних Немцев; а в январе 1606 года, назначил ей трех капитанов: старшим из них был Яков Маржерет, родом Француз, человек весьма разумный, хорошо знавший язык Немецкий; дружина его состояла из сотни копьеносцев, вооруженных бердышами с золотым царским гербом; древки, обтянутые красным бархатом, прикрепленным вызолоченными серебряными гвоздями, были увиты серебряною проволокою, украшены серебряными и золотыми кистями. Этой сотне, чрез каждые три месяца, производилось такое жалованье, что воины большею частью могли носить плащи бархатные, обшитые золотым позументом, и вообще одеваться весьма богато. Ливонец Кнутсен был капитаном второй сотни алебардщиков: они имели алебарды с царским гербом по обеим сторонам, и носили кафтаны фиолетового цвета, обшитые красными бархатными снурками; рукава же были из красной камки. Третьим капитаном был Шотландец Алберт Вандеман, прежде называвшийся пан Нотницкий, потому, что он долго жил между Поляками. Его отряд состоял также из сотки алебардщиков, которые оружием не отличались от воинов второй сотни, но исподнее платье и кафтаны их имели зеленую [52] \1605\ бархатную обшивку, а рукава были из зеленой камки. Все они получая хорошие оклады, немало гордились и поднимали нос. Эта гвардия разделялась на две половины, которые сменялись через сутки, охраняя Димитрия денно и нощно. Господа Москвитяне смотрели на нее весьма неблагосклонно. "Очевидно", говорили они, "что царь нас не любит и нам не верит. Чего же нам ждать, когда приедет из Польши невеста и привезет с собою Поляков? Сколько тогда накопится иноземной сволочи!"

Комментарии

1 Tyrann. Так называют Иоанна IV все вообще иноземные современные писатели; потомство отвергло неосновательное прозвание и, согласно с характером Иоанна, именует его Грозным.

2. Петрей: "По смерти бесчеловечного мучителя (Иоанна IV), в России случилось странное событие: царь назначил опекуном своих детей Богдана Бельского (Bogda Bielssti), вельможу знатного, сильного, первостепенного; но Бельский, задумав устранить царевичей от престола и присвоить себе достоинство великого князя, собрал многих единомышленников и овладел Киевом; бояре и граждане вооружились против него: ибо, зная гордость и жестокосердие властолюбца, они опасались вновь испытать всю тягость ужасного деспотизма; посему как высшие, так и низшие сословия, избрав единодушно государем и великим князем Феодора Иоанновича, - осадили крепость, навели на нее пушки, палили без умолка и побив многих единоземцев, в крепости находившихся, принудили прочих злоумышленников выйти из неё. Бельский остался как рак на мели, сдал крепость своим врагам и должен был смириться. Тогда Феодора Иоанновича провозгласили великим князем и 31 июня (31 мая) 1584 года короновали царским венцом в церкви пресвятой Богоматери, на 22 году его рождения". Musskowitische Chronik. стран. 255.

Это событие подтверждает Летопись о мятежах, с тем только различием, что, по словам её, народ был обманут молвою о замыслах Бельского, совершенно невинного. Впрочем, Феодор сослал его в Нижний Новгород. Русск. Летопись по Никонову списку. VIII. 6.

3. Петрей: "Феодор был среднего роста и весьма бел лицом; нрава же благочестивого и набожного; от супруги своей Ирины Федоровны (Irena Vdovia), он имел несколько детей (?) мужского и женского пола, которые, однако, все умерли, как скоро увидели свет. Вступив на престол, он освободил немедленно всех узников и уничтожил многие налоги, обременявшие подданных: так завещал ему отец на смертном одре. Но время было смутное и беспокойное: внутри государства свирепствовали мятежи и бунты; с королевством Шведским Россия вела войну; с Польским надлежало возобновить перемирие; дела с прочими державами требовали также особенного благоразумия. Новый царь был вовсе неспособен править в такое время, имея ум самый ограниченный и слабый; притом же весьма неохотно занимался делами государственными и мало радел о внутреннем благоустройстве: он с большим удовольствием молился своим иконам, или беседовал о предметах душеспасительных; часто ходил в церкви, иногда сам трезвонил на колокольне, созывая народ к обедне. Отец нередко упрекал его тем, говоря, что он похож более на сына пономарского, нежели на царского.

"Бояре и князья, созванные им, для совета, какие меры надлежало принять к лучшему управлению государства, определили единогласно избрать в соправители Феодору шурина его, государственного конюшего, Бориса Федоровича Годунова. Он был весьма проворен, умен и проницателен; но душу имел коварную, обманчивую, лукавую, в полном смысле Русскую. Он-то погубил Россию. Его призвали в палату, где собран был совет, и Феодор, встав со своего места, повесил ему на шею золотую цепь, с сими словами" ... (Следует речь, выписанная из Бера). Musskow. Chron. 255-257.

В наших летописях нет ни слова о таком происшествии; в государственных актах Борис назывался: великим ближним боярином, великим конюшим и слугою. Патриарх Иов именует его изрядным правителем

4. И наши летописи и современные писатели иностранные свидетельствуют единогласно, что никогда, в правление царей, Poccия не была так счастлива, как при Феодоре, под властно умного Бориса.

5. Петрей: "По Русским законам и обычаям, как великий князь, так и простой гражданин имеет право, с дозволения патриарха и епископов, развестись со своею женою, если она бесплодна, заключить ее в монастырь и взять за себя другую. Посему вельможи и граждане Московские решились постричь бездетную царицу в монахини, а для царя выбрали супругою сестру вельможи знатнейшего по государе, князя Федора Ивановича Мстиславского (Flora Ivvanowitz Zizlphouschis). Но Годунов искусно устранил опасность: он тайно убедил патриарха, имевшего в сем деле верховный суд, не давать царю согласия на развод: ибо, говорил Борис, если у царя будут дети, а Димитрий, еще свежий и здоровый, между тем подрастет, то все государство сделается жертвою возмущения и кровопролитных междоусобий. Патриарх согласился с Годуновыми, и оба они, действуя заодно, кончили дело тем, что невесту тайно вывезли из дома, постригли в монахини и заключили в монастырь, где она и умерла. Никто не смел осуждать ея удаления, ибо так решил патриарх, да Борис". Musskow. Chron. 258-259.

6. О нелепой молве упоминает и Авраамий Палицын: "Сему же царевичу Димитрию, естеством возрастающу, и от ближних си смущаему, за еже не вкупе с братом пребывания, и о сем печалуяся, и часто в детских глумлениях глаголет и действует нелепая, о ближнейших брата си, паче же о сем Борисе. И врази суще, и ласкатели великим бедам замышленицы, и десятерицу лжи составляющее, с сими подходят вельмож, паче ж сего Бориса, и от многия смуты ко греху сего низводят". Сказание о осаде Троицкого Сёргиева монастыря. Москва. 1784, стр. 2.

7. Петрей: "Борис подкупил четырех дворян Дмитриевых; дал им серебра и золота, с обещанием наградить их землями и поместьями, если они погубят царевича. Предатели исполнили поручение таким образом: однажды ночью зажгли город; когда сделалась тревога, они бросились во дворец и разбудили Дмитрия, который в подобных случаях обыкновенно выходил из дворца и смотрел на пожар. Он встал с постели; но едва сошел с крыльца, злодеи бросились к нему и закололи его длинными ножами, намазанными адом.

“Жители Углича, потушив огонь и узнав, что Димитрий был умерщвлен, бросились во дворец и в яростном гневе побили всех почти его служителей, думая отмстить им за смерть царевича. Но Годунов не был еще этим доволен: казался печальным, сокрушенным и чтобы лучше утаить свое злодейство, в притворном гневе казнил граждан Углицких (которые и без того потеряли все имущество во время пожара): иных потопил, другим отсек головы, некоторых сослал в Сибирь; сам же плакал о царевиче, рыдал и вопил пред народом, а сердце у него прыгало от радости. В то же время, желая известить всю Россию о Дмитриевой смерти, отправил в Углич, вместе с своими клевретами, знатного князя, Василия Ивановича Шуйского, бывшего в последствии царем, поручив ему удостовериться , точно ли Димитрий умерщвлен, и если это окажется справедливым похоронить его с царскою пышностью, а дворец разрушить до основания, как вертеп злодеев”. Musskow. Chron. 262.

8. Происшествия до 1600 года описаны Бером по словесным преданиям; молва же народная была очень несправедлива к Борису Годунову: если верить ей, Борис был тайною пружиною всего злого. Но современники, обвиняя великого мужа в разных преступлениях, нелепость рассказов обнаруживают очевидное недоброжелательство: говорят, что он был колдун, отравил Феодора и даже нареченного зятя своего, принца Датского. Пожар Московский принадлежит кажется к той же категории: явный враг Годунова, сочинитель Летописи о мятежах, говорит только, что это было наказание Божье.

9. Петрей: "Некоторые думают, что Феодор отравлен Борисом". Musskow. Chron. 263.

10. Сказка: если бы царь предлагал скипетр Федору Никитичу Романову (в последствии патриарху Филарету) и его братьям, то без всякого сомнения о столь важном обстоятельстве было бы упомянуто в грамоте об избрании на царство Михаила Федоровича; но там именно сказано, что Феодор оставил престол супруге своей Ирине; а душу свою праведную приказам патриарху Иову, Федору Никитичу Романову и Борису Годунову. Соб. Госуд. Грам. 1. 602. Впрочем, Бер не сам выдумал эту басню: в Москве действительно верили, что умирающий царь наименовал своим преемником Федора Никитича Романова. См. Карамзин. Ист. Госуд. Рос. X, пр. 370.

11. Петрей говорит, что народ удалился в столицу и прислал оттуда к монастырю несколько тысяч мальчиков. Musskow. Chron. 268.

12. Петрей считает более 200 000 воинов. Маржерет до 500 000.

13. "Послы видяху такое великое, войско и слышаху стрельбу, вельми ужасошася, и приидоша к царю, и едва посольство можаху исправите от такие великие ужасти". Русск. Лет. по Ник. списку. VIII. 38. Петрей присовокупляет, что Борис заключил с Татарским послом мирный договор, коим обязался платить Татарам ежегодную дань. Musskow. Chron. 270.

14. Когда свершился обряд коронования, Борис вовсе неожиданно воскликнул: "Отче патриарх! Бог свидетель, что никто в моем царстве не будет нищ или беден! И тряся верх своей рубашки, примолвил: сию последнюю разделю с народом". Палицына Сказ, о осаде Троиц. монаст. 7.

15. Борис намеревался основать не одни школы, но и университеты, как видно из письма Немецкого ученого Товии Лонциуса от 24 января 1601 года (Карамз. И. Г. Р. XI, пр. 125) Что сказать после этого в похвалу Борису? Мысль его привели в исполнение чрез полтораста лет.

16. Петрей присовокупляет, что трое из них служили с честью при дворе Шведского короля Карла IX. Musskow. Chron. 272.

Из дел Московского Архива видно, что в Любек послано 5 молодых Русских; об них в ноябре 1606 года Любские бургомистры писали царю Василию Шуйскому, что они непослушливы и поученья не слушали, и что двое из них бежали, неведомо за что. В Англию послано 4 человека. Карамз. И. Г. Р. XI, пр. 126.

17. Червонцев, говорить Петрей. Тогдашний рубль (т.е. сто денег, был весом около 15 золотников, следовательно, ценою равнялся червонцу. Сравни Петрея, стр. 601.

18. Густав принадлежит к числу самых злополучных людей, упоминаемых в истории: отец его Эрик XIV был низложен с престола родными братьями и отравлен в темнице; сам он едва не погиб еще в колыбели: похититель короны Шведской, Иоанн, велел утопить двухлетнего принца. Судьба спасла его, но жизнь даровала ему злосчастную: достигнув зрелых лет среди беспрерывных опасностей, он долго скитался с матерью из одной страны в другую; наконец угнетаемый бедностью, решился искать убежища в Кракове, где царствовал сын его гонителя. Сигизмунд, надеясь найти там помощь у сестры своей Зигриды, бывшей в числе королевских фрейлин. В одежде нищего, явился Густав в Краков и нашел покровительство у самого Сигизмунда, потому, что не имел никаких замыслов и своим мягкосердечием пленил короля: без содрогания он не мог видеть даже птицы умирающей. Но милость короля Польского продолжалась недолго: злые клеветники вооружили его против неосторожного принца. Густав тайно удалился к Рудольфу и быль принят очень милостиво за редкие познания, особенно в любимой императором науке, алхимии, так, что он заслужил имя второго Теофраста Парацельса. Вскоре однако, расстроив душевные и телесные силы беспрерывным учением, наиболее же химическими опытами, он оставил императора, несколько времени странствовал в Европе, питаясь отчасти милостынею, отчасти продажею химических запасов; наконец в 1598 году прибыл в Торн, где получил от Годунова приглашение поселиться в России. Царь звал его к себе не для того, чтобы женить на своей дочери: ему хотелось овладеть Ливонией; Густав же, как второй Магнус, по замечанию Карамзина, мог служить орудием его политики.

О пребывании принца в России Петрей рассказывает следующие обстоятельства, отчасти несогласные с известиями Бера: "В 1599 году Борис отправил двух послов, одного в Прусский город Торн, а другого в Лифляндский, Ригу, с богатыми дарами к сыну Шведского короля Эрика XIV, Густаву; послы, вследствие царской воли, объявили принцу, что пора ему прекратить странствовали по белому свету в нищете и бедствии; убеждали его пожаловать в Россию, где он найдет в царе не государя, а отца, и получить царское содержание: а если ему не понравится пребывание в Москве, то всегда будет волен выехать со всеми слугами, со всем имуществом, куда ни пожелает. Вместе с тем, послы вручили принцу опасную граммату (Geleits-Brief), которую он, при отъезде в Москву, отдал для сохранения одному знатному Рижскому гражданину.

"Густав, приехав в России без грамоты, принят был как нельзя лучше: до самой Москвы его угощали по-царски. Борис подарил как ему, так и свите его, несколько сот червонцев, множество всякого рода дорогих материй для платья, шелковых, бархатных, атласных, камчатных, парчовых, всякого сорта мехов собольих, куньих, рысьих, лисьих, также верховых коней с сбруею, и сверх того весь прибор для княжеского стола. Эта милость продолжалась два года; наконец Борись предложил Густаву принять Русскую веру, обещая не только выдать за него свою дочь, но и пособить ему овладеть Шведским престолом: добрый принц отвечал, что он скорее согласится навсегда потерять свободу и умереть самою злою смертью, нежели для жены изменить своей религии и погубить любезное отечество; вслед за тем, Густав просил дозволения выехать из России, ссылаясь на опасную граммату. С ним начали поступать совсем не так, как прежде; содержание уменьшалось день ото дня. Между тем царь, подкупив служителя его Иакова Шульца, родом из Кенигсберга, достал чрез него тайно принцеву печать, и написал письмо от имени Густава к Рижскому гражданину с требованием прислать опасную граммату немедленно; тот, увидев на письме принцеву печать, исполнил приказание. Имея в руках опасную граммату, Борис думал, что Густав не посмеет упорствовать в отказе переменить свою веру; но вышло совсем не то: принц объявил , что государи и князья должны иметь, по изречению Балдуса, одно перо, один язык; ибо сказано в писании, не нарушу глагола уст моих". Этим хотел он объяснить, что слово царское должно быть неизменно; но не мог тронуть повелителя варваров. И так он впал в жестокую горесть: проводил все время в занятиях науками и алхимиею; ослабел в умственных способностях; не держал языка на привязи и часто разгоряченный вином, говорил иногда в шутку, иногда и в правду дерзко против Бориса. Так случилось ему однажды сказать для шутки царскому медику: "Если царь меня не отпустит, как он обещал и клялся, то я зажгу Москву и дам тягу". На другой день медик донес об этом думному боярину Семену Никитичу, а тот немедленно государю: Борис так разгневался, что велел знатному вельможе Степану Васильевичу отобрать у принца все серебро, посуду, платья, прежде подаренные, приставил к нему крепкий караул и несколько дней морил его голодом и жаждою. Скоро, однако, смягчился: дал Густаву княжество Углицкое, но с тем, чтобы Русские сановники, посланные для присмотра за ним, управляли этою областью и собирали доходы, а принцу давали только необходимое для содержания его со служителями; там жил он до самой смерти Борисовой. Потом Гришка Отрепьев, первый Лжедмитрий, сослал его в Ярославль, где он содержался как пленник, единственно за то, что более предан был Карлу IX, королю Шведскому, нежели Сигизмунду III, королю Польскому. "По смерти Отрепьева, царь Василий Иванович Шуйский отправил принца в Кашин, где было ему несколько лучше, относительно пищи и других жизненных потребностей. Там он умер в 1607 году; похоронен за городом в прекрасной березовой роще, где не только я, но и Шведский полководец Делагарди, и многие другие особы видели своими глазами его могилу; посему несправедливо известие Мартина Бера (Bar), который пишет, что он сам погребал Густава в монастыре Димитрия Солунского (Mitrofzolonski) и получил за то 20 рублей в награду (в моем списке Беровой летописи об этом ничего не сказано), ибо Русские никак не дозволят хоронить в своем храме, монастыре, или на кладбище какого-нибудь иноверца, ни знатного, ни незнатного.

"Не успев склонить Густава поднять оружие на свое отечество, Борис условился с несколькими иноземцами овладеть Нарвою нечаянно посредством коварства и отнять ее у Швеции. Главным начальником заговора был Конрад Бус; по умысел не удался: заговорщики были пойманы, обезглавлены и колесованы. За эту достойную награду им надлежало благодарить вероломного своего руководителя". Musskow. Chron. 272-277.

19. Петрей называет его Христофор Ритинг, родом из Венгрии, и говорит, что он был архиатером, т.е. самым главным. 253.

20. Никто из царей не был усерднее Бориса к православию: Иоанн похоронен в лютеранской церкви единственно потому, что он был лютеранин. "Эта божница выстроена по просьбе Густава, принца Шведского, который дал вкладу 100 талеров: каждый из пяти врачей Немецких внес по 40 талеров; прочие Немцы жертвовали по соразмерности со своими окладами". Петрей, 253.

21. "Умный Борис", говорит Карамзин, "не мог дозволить себе такого дела". Впрочем, достоверно, что Годунов ненавидел Турецкого Магмет-салтана и старался вооружить против него всю Европу.

22. Ливония (нынешняя Лифляндия, Эстляндия и Курляндия) в древнейшие времена большею частью зависела от Русских князей. В начале XIII столетия присвоил ее орден Меченосцев. Иоанн IV, пользуясь слабостью ордена, решился овладеть Ливонией, как древнею собственностью России. Меченосцы не могли сопротивляться ему и искали покровительства у держав соседственных: 1561 года Эстляндия признала над собою власть Швеции, а Лифляндия покорилась королю Польскому, который принял под свое покровительство и Курляндию, вместе с Семигалиею. С тех пор возгорелась между тремя державами, Россией, Швецией и Польшею, кровопролитная война, прекратившаяся уже в половине XVII столетия Оливским миром.

23. Печоры ныне безуездный город с 943 жителями, в 57 верстах от Пскова.

24. 50 рублей тогдашних составят ныне около 150 рублей серебром.

В четверти считалось 1 200 квадр. сажень доброй земли; 800 четвертей составляли соху (400 десятин). Карамз. И. Г. Р. X, 259.

25. Петрей присовокупляет, "что Любские и Ганзейские послы поднесли Борису 20 вызолоченных бокалов, красивое, очень искусно сделанное, также вызолоченное, изображение корабля, со всем прибором, и двуглавого орла, наполненного Венгерскими червонцами и розеноблями (монета в 2 червонца); что царь всем городам Ганзейским даровал свободу торговать в Москве, Новгороде и Пскове, дозволив купцам их приходить в Россию и выходить из неё без всякого препятствия; и что подобное право получили Англичане и Голландцы, которые могли свободно купечествовать в Колмогорах, Вологде и Москве, где находились их конторы". Musskow. Chron. 283. Это ложно: известие Бера подтверждается не только бумагами нашего архива, но и хроникою Ганзейскою (см. Wagner's Geschichte v. Europaeischen Norden, ч. VIII. стр. 22-40): т.е. одним только Любчанам даровано было право платить половинную пошлину пред всеми иноземцами; с Ганзою же Борис не хотел иметь никакого дела, во 1) потому, что многие города Ганзейские находились под властно разных владетелей, во 2), что они не прислали послов особенных. Вследствие того Любским послам было объявлено, что государь Ганзы вовсе не знает.

26. Так говорит о Борисе патриарх Иов: "Этот же изрядный правитель, Борис Федорович, своим бодроопасным правительством и прилежным попечением, по царскому изволению, многие грады каменные создал, и самый царствующий богоспасаемый град Москву, яко некую невесту, преизрядною лепотою украсил, многие убо в нем прекрасные церкви каменные создал и великие палаты устроил и стены градныя окрест всея Москвы превелики каменные создал и величества ради и красоты проименовал его Царь-град" (Русс. Летоп. по Ник. сп. VII. 328). Это случилось еще при жизни Феодора. В последствии, вступив на престол, Борис воздвигнул в 1600 году колокольню Ивана Великого.

По словам очевидцев, древняя стена, выведенная Борисом около Смоленска, имеет 25 футов в вышину, 18 футов в толщину, 3 000 тоазов в окружности.

Борисов на Донце, по словам Карамзина, основан в 1600 году, а Царев-Борисов на устье Протвы, около того же времени (Ист. Гос. Росс. X, пр. 439).

27. Поссевин, бывший в России в 1582 году, говорит, что Богдан Яковлевич больше был очень жалуем Иоанном, находился при дворе неотлучно 13 лет и спал в царской спальне; (Moscovia A. Possevini, р. 27). Пред смертью, Грозный назначил его опекуном несчастного царевича Димитрия. Бельский в свое время был то же, что Малюта Скуратов.

28. Наш летописец оправдывает Бельского, говоря, что он был человек добродетельный, и что Борис велел его позорити многими позоры, единственно за любовь к нему народную. Русск. Летоп. по Никон, сп. VIII. 47.

29. Т.е. Бер верит клевете, которою подозрительный Борис хотел очернить добродетельную фамилию Романовых. Не только наши летописцы, но и Маржерет, иностранец, служивший Годунову, совершенно оправдывает этот род знаменитый. Он говорит: "С 1600 года, когда разнеслась молва о Димитрии Иоанновиче, Борис занимался ежедневно только истязаниями и пытками: раб, клеветавший на своего господина в надежде сделаться свободным, получал от царя вознаграждение, а господина его или главного из служителей дома подвергали пытке, дабы исторгнуть признание в том, чего они никогда не делали, не слыхали и не видали". Состояние Росс. Державы в начале XVII века, стр. 292.

Карамзин приводит несомненные доказательства, что бояре, угождая царю, старались самыми нелепыми выдумками очернить Романовых. И. Г. Р. XI. 99 - 107. Борис излил на них злобу в 1601 году: Федор Никитич Романов, возведенный прежде самим же Годуновым в достоинство боярина, был пострижен, назван Филаретом и сослан в Сийскую Антониеву обитель; супруга его Ксения Ивановна, также постриженная и названная Мариею, отправлена в один из Заонежских погостов; теща Федорова в Чебоксары. Александр Никитич, бывший боярином, сослан к Белому морю: Михаил Никитич, окольничий, в Великую Пермь; Иван Никитич в Пелым, Василий в Яренск; зять их, князь Борис Черкасский с женою и детьми ея брата Федора Никитича, шестилетним Михаилом, и с юною дочерью, на Белоозеро. Все невинные родственники их были также гонимы без всякой пощады. Василий, Александр и Михаил Никитичи умерли в темницах; Иван Никитич призван снова в Москву. Филарет, по воле Годунова, посвящен в архимандриты; а сын его, Михаил, получил дозволение жить вместе с матерью в отчине своей, селе Клине.

Лжедмитрий, овладев престолом, вызвал Филарета, мнимого родственника, из Сийской пустыни, и дал ему сан митрополита Ростовского; с того времени инокиня Мария и юный Михаил жили до 1613 года, в епархии Филаретовой, близ Костромы, в монастыре св. Ипатия. Карамз. И. Г. Р. XI. 215.

30. Петрей приводит слова легкомысленного поэта таким образом (стр. 286):

Hoc solum Monachus nimirum Daemone distat,

Quod quicquid vafer hie suggerit, ille facit,

At si juncta dolis anus adjuvet, et colat astu,

Audebunt Erebi depopulare doinum.

31. Петрей: "Борис правил государством до тех пор, когда явился отчаянный монах, который назвал себя царевичем Дмитрием, вырвал скипетр из рук Годунова и заставил его с родственниками и друзьями испытать то же самое, что он сделал с царским поколением. Этот монах был Гришка Отрепьев (Griska Utrepeia), сын простого дворянина, родом из Ярославля. В юности он вел жизнь самую распутную и мог служить образцом для всех негодяев. Родители посадили его в Крыпецкий монастырь (Trinouka), думая, что там, среди суровых иноков, он перестанет непотребствовать и привыкнет к благочестивой жизни; но Гришке монастырский хлеб был очень невкусен. Имея лукавый и проницательный ум, он же скоро подружился с одним хитрым монахом, Борисовым недоброжелателем. Этот монах предугадывал, что Гришка рожден к чему-то необыкновенному: он походил на убиенного царевича Димитрия некоторыми признаками на носу и па правой руке; впрочем, имел смуглое лице, густые черные волосы, средний рост и плотное телосложение. Монах познакомил его с Русскими летописями и научил разным плутням, тем удобнее, что сам был чернокнижник, а приятель понимал его наставления очень быстро. Потом оба они оставили Россию и пришли в княжество Киевское; между тем злой инок объяснил ему, в каком положении были дела государственные, как ненавидели царя вельможи и что надлежало предпринять для исполнения их замысла: по совету его, Гришка должен был явиться к князю Адаму Вишневецкому". Далее из Бера. Musskow. Chron. 284-285.

В известиях Петрея и Бера о Самозванце находится важное разногласие: первый признает его Отрепьевым; а второй Поляком, побочным сыном Стефана Батория; Отрепьев же, по мнению Бера, был только руководителем Самозванца.

32. Петрей, рассказывая то же самое, не согласен с Бером в главном обстоятельстве: Отрепьев остался у Вишневецкого, а злой чернокнижник возвратился в Россию и взбунтовал Донских казаков.

33. Петрей прибавляет, что Самозванец довольно долго исправлял должность камердинера; между тем учился владеть конем и мечем, скакал, стрелял, бил, рубил; участвовал в играх воинских и выжидал случая объясниться со своим господином. Musskow. Chron. 287.

34. Княжество Висниовец находилось в Подолии; Белорусских князей никогда не было.

35. Это поместье было Брагин, по известию наших летописей

36. Петрей: "Воевода Сендомирский, с согласия иезуитов, Самозванцу склонить короля Польского, папу и других венценосцев к содействию ему людьми, деньгами, всеми средствами, овладеть прародительским престолом и низложить Бориса, если только он обяжется уничтожить в России старинную веру. Самозванец, изъявив согласие искоренить греческую веру и ввести католическую, дал слово жениться на дочери воеводы Сендомирского. Иезуиты радовались от всей души и тотчас дали ему двух учителей, которые вскоре сделали его настоящим католиком. После сего представленный воеводою королю Польскому, он принять был весьма ласково и получил дозволение набирать в Польше людей военных. Многие знатные паны, вместе с обоими воеводами, употребили все силы, даже заложили свои поместья, чтобы доставить Самозванцу средства к походу, и сами с ним отправились. Musskow. Chron. 291 - 292.

37. Окольничий Степан Степанович Годунов был троюродный брать Борису.

38. Кадь, бочка, или оков, содержали в себе 4 четверти; до 1601 года продавали хлеб единственно бочками, четвертями и осьминами; а с того времени беспримерная дороговизна ввела новую меру четверика (Ис. Г. Р. III, пр. 8). Карамзин выводит, что четверть ржи возвысилась ценою от 12 и 15 денег до 15 нынешних рублей серебряных; по словам Петрея, бочка ржи, стоившая прежде 12 грошей, продавалась по 19 талеров. Musskow. Chron. 293.

39. Петрей: "Я видел в Москве бедную, истомленную голодом женщину, которая, проходя по улице, схватила зубами собственное дитя, бывшее у неё на руках, оторвала из ручечки два куска, села на дороге и начала жрать их. Народ едва мог силою отнять младенца и спасти его". Musskow. Chron. 292.

40. Петрей говорит, что каждый получал по 3 гроша и что таким образом раздавалось ежедневно по 30 000 талеров, пока дороговизна не уменьшилась. 293.

41. Справедливее убогий дом. Скудельницы или убогие дома учреждены в России по примеру бывшего в Иерусалиме села скуделнича. На этих кладбищах погребали бедных людей, странников, также самоубийц и вообще погибших насильственною смертью. В Москве был не один убогий дом: главный, кажется, находился там, где ныне Убожедомский Покровский монастырь. Сверх того были скудельницы или убогие дома близь церкви Иоанна Воина, близ Варсонофьевского монастыря, в Марьиной роще, у Немецкого кладбища и проч. См. Труды Общ. Истор. и Др. Рос. ч. III. кн. I.

42. По сказанию Авраамия Палицына, в 2 года и 4 месяца схоронено в трех скудельницах 127 000 трупов повелением Бориса, кроме погребенных людьми христолюбивыми у церквей приходских, коих считалось боле 400. Сказ. о осаде Троиц, мон. 11.

43. Известие конечно несправедливое, говорит Карамзин, ибо наши государственные бумаги, свидетельствуя о приходе к Ивану-городу Немецких кораблей с хлебом в 1602 году, не упоминают о таком жестоком запрете. И. Г. Р. XI. 116.

44. Авраамий Палицын пишет, что "после, во время смятения, обретеся бесчисленно расхищаемо всякого хлеба, и давния житницы неистощенны, и в полах скирды стояху; гумна же пренаполнены одоней, и копен и взородов, и до 40 лет, отнеле же смятеше бысть во всей Русской земле, и питахуся вси старыми труды, такоже и убивающих их питаху". Сказ. о ос. Троиц. м. 11. Карамзин верит словам Бера; но едва ли не справедливо замечено в Северном Архиве (ч. 14), что из скирдов, поросших деревьями, невозможно молотить хлеба: ибо деревья иначе не могут расти, как на твердом и плотном веществе, составляющем одну массу. Впрочем доказано опытом, что хлеб в скирдах может лежать до 40 лет без повреждения.

45. В это время, по известию наших летописей, свирепствовал злодей Хлопко, который под самою Москвою сразился с царским воеводою Иваном Федоровичем Басмановым и убил его. Рус. Лет. по Ник. сп. VШ. 53.

46. Автор не признает Самозванца царевичем и при всем том называет его Дмитрием, вероятно для избежания повторений. Переводчик не счел нужным беспрестанно повторять слово Самозванец: всякий уверен, что мнимый Димитрий был обманщик. То же должно разуметь и о Тушинском Воре, или Царике, которого Бер называет Дмитрием II.

47. Маржерет, служивший тогда в царском войске, говорит, что у Мстиславского было от 40 до 50 000 ратников. Сост. Рос. Держ. в нач. XVII века.

48. Петрей: "Главный воевода получил 15 ран; 2 000 Москвитян пало на месте; рать Борисова наверное потеряла бы еще более, если бы Шведский капитан Лоренц Биугге не подоспел на помощь Басманову с 600 иноземцев и не зажег Дмитриева лагеря". Musskow. Chron. 299.

49. Т.е. 100 000 нынешних серебряных рублей, говорит Карамзин (XI. пр. 278); но такой расчет неверен: если даже принять, что тогдашний рубль заключал 5 рублей серебром, как думает историограф, то 2 000 составит только 10 000 рублей серебром. Основываясь на вышеизложенном расчете (см. пр. 17), мы думаем, что Басманову дано 6 000 рублей серебром.

50. Петрей присовокупляет: "Узнав о победе при Новгород-Северском, Борис отправил в свой лагерь знатного боярина Василия Михайловича Мосальского, с 80 000 талеров, для раздачи в награду верному войску; но Мосальский не нашел дороги в стан Борисов и привез деньги в лагерь Дмитриев; Самозванец вышел к нему на встречу с крестом, знаменами, при звуке труб, с барабанным боем, и сделал его своим маршалком; все деньги были розданы казакам; Поляки же, не получив ни гроша, отказались служить Димитрию: посему оба воеводы, Сендомирский и Киевский (Вишневецкий) отправились на родину добывать денег и взяли с собою 2 000 Поляков". Musskow. Chron. 300.

51. Ныне село Добрунь на реке Севе, недалеко от Севска.

52. Без сомнения, ни одному Русскому не приходила в голову мысль столь нелепая.

Петрей рассказывает следующие подробности о Добрынской битве: "После сражения при Новгород-Северском, расстрига отступил на несколько миль к той стороне, где находились города, прежде им покоренные; Москвитяне преследовали его до деревни Добрыничи; далее же идти не смели, не зная, как сильно войско неприятельское, и остановились лагерем в трех милях от деревни, в густом лесу; между тем 7 000 ратников отправились в окрестности, с намерением ограбить жителей и достать овса, сена и съестных припасов; но едва отошли с милю от лагеря, наткнулись на Польский эскадрон, который ударил на них стремительно и положил на месте до 4 000; прочие опрометью побежали в лагерь и такой ужас навели на главное войско, что оно на другой день укрепило свой стан огромными деревьями (гуляем?}. Воеводы Московские, однако, ободрились, и на третий день выслали 12 000 отборнейших воинов, узнать, что делает неприятель и где его лагерь, Когда отряд открыл врагов, Самозванец бодро вышел к нему на встречу; завязалась перестрелка, однако не надолго; ночь прекратила битву, и обе стороны возвратились в свои лагеря. В этом деле Русские потеряли 200 человек убитыми и 100 пленными; сами же захватили одного Поляка, привели его в лагерь и от радости не знали, что делать: прыгали, плясали, как будто одержали знаменитую победу. Воеводы начали допрашивать пленного; он был пьян, требовал вина и пива и только тогда соглашался дать верные сведения. Раздраженные воеводы приказали его пытать; но ничего не могли выведать: пленник испустил дух от ударов; труп его обнажили и повысили среди лагеря, на высокой ели. Не успев узнать о силах неприятельских, Московские воеводы очень беспокоились и не знали, что делать: идти ли вперед или отступить; наконец после многих совещаний ободрились: строго приказали всему войску готовиться к битве и на другой день, рано по утру выступили из леса на ровное ноле со всеми силами, состоявшими более, нежели из 200 000 человек. Гришка недолго медлил, вышел врагам на встречу, ударил отважно и обратил их в бегство. Но иноземная Борисова дружина храбро напала на Дмитриевых воинов, стрелявших из пушек, побила их и овладела орудиями. Москвитяне, которым дорога в лагерь была уже отрезана, заметив успех иноземцев, соединились с ними и снова начали сражаться: враги не устояли; их преследовали три мили с такою яростно и быстротою, что немногие уцелели. Самому Димитрию, казалось, нельзя было избежать смерти или плена: раненный в ногу конь едва мог нести его; но сами Русские воеводы, не доброхотствуя великому князю, спасли Самозванца: они посылали к войску гонца за гонцом с приказанием прекратить сечу и унять бесполезное кровопролитие: ибо говорили, дело сделано: попался кур во щи. И так войско возвратилось в лагерь. Сражение Добрынское случилось 20 января 1605 года. Гришка потерял 8 000 человек, со всеми литаврами и орудиями. Борис лишился 500 Русских и 25 иноземцев". Musskow. Chron. 300 - 302.

И Бер и Петрей приписывают славу победы иноземной дружине; но это ложно: Маржерет, который с Розеном, по известию Бера, спас Москвитян, признается откровенно, что иноземцы бежали вместе с прочими, и что не они, а Русские воины, вырвали победу из рук Самозванца. Сост. Рос. Держ. в нач. ХVII века стр. 295.

53. Около Севска.

54. Петрей присовокупляет, что Корела был страшный волшебник и много пособлял Димитрию по своим чародейством. Musskow. Chron. 304.

55. По свидетельству Маржерета и наших летописей, в товарищи Мстиславскому назначен был князь Василий Иванович Шуйский. Князь Катырев-Ростовский послан уже в последствии, вместе с Басмановым.

56. Петрей: "Иноземцы хотели взять этот город (Кромы) приступом; но Русские военачальники удержали их, объявив, что великий князь не хочет кровопролития и желает принудить осажденных к покорности голодом. Осада продолжалась более 2 месяцев. В царском лагере между тем носилась молва, что Борис отправил послов к императору Римскому и королю Датскому, жаловался им на вероломство Поляков, на измену своих подданных, и просил прислать ему вспомогательное войско". Musskow. Chron. 304.

57. Петрей: "Некоторые думают, что Борис сам принял яд; а другие полагают, что он отравлен". Musskow. Chron. 306.

Смерть Годунова, кажется, навсегда останется загадкою; он не мог быть самоубийцею, еще имея все средства сокрушить Самозванца.

58. Петрей: "По смерти Борисовой, Москвитяне присягнули сыну его Феодору; в Кромский же лагерь послан был Петр Басманов с поручением привести всех воинов к присяге юному государю. Но как главный полководец Мстиславский отозван был в Москву для вспомоществования Феодору в правлении, и Басманов принял начальство над войском; то прочие воеводы очень оскорбились и не хотели ему повиноваться; открылся раздор: когда один желал битвы, другой шел восвояси; каждый помышлял только о том, чтобы захватить в свои руки силу, богатство, самое правление, надеясь воспользоваться смутными обстоятельствами. Воины следовали их примеру, взбунтовались и разделились на две партии. Преданные Годуновым поклялись в верности юному царю и расположились с орудиями на одной стороне близ города; недоброхоты же Борисову племени собрались на другой стороне, ночью послали казакам съестные припасы, убеждали их быть твердыми и назначили час, когда надлежало сделать вылазку, обещая в то же время напасть на приверженцев Годунова с противоположной стороны; так и случилось: изменники соединились с казаками, и восклицая: "да здравствует Дмитрий!" в числе 150 000 ударили на верных царю, кричавших: “да здравствует Феодор!”, выбили их из лагеря, отняли орудия, многих побили, многих ранили и взяли в плен двух знатных воевод Ивана Ивановича Годунова и Михаила Глебовича (Klebawitz) Салтыкова; остальные ратники бежали в Москву Musskow. Chron. 306 - 307.

59. Самозванец прислал в Красное село дворян Пушкина и Плещеева,

60. Петрей: "Красносельцы, с почтением приняв посланного Дмитрием, отправились толпами в столицу, пришли на площадь и созвали граждан Московских, которым гонец должен был также прочесть граммату Самозванцеву. После того Москвитяне явились к князю Василию Шуйскому с просьбою сказать им откровенно, точно ли Димитрий царевич убиен в Угличе и его ли хоронил Шуйский? Князь отвечал, что Димитрий спасся от сетей Годунова, что он жив и теперь находится в Туле со своим войском; а в Угличе, вместо него убит сын поповский. Услышав это, народ сказал, что свидетельство Шуйского, преданность бояр и всего войска доказывает неоспоримое право Дмитрия на Русский престол". Далее из Бера. Musskow. Chron. 310. Петрей, кажется, баснословит: если бы действительно спрашивали Шуйского, Бер не умолчал бы о столь важном обстоятельстве.

61. Петрей: "Лжедмитрий, размышляя, что ему трудно будет исполнить свои преступные замыслы, если останется жив юный царь, который может со временем лишить его престола, отправил в Москву писаря (Schreiber) Ивана Богданова, с повелением тайно умертвить Феодора и мать его, а в народе разгласить, что они сами себя отравили; сестру же царскую приказал держать под стражею до своего прибытия. Богданов в точности исполнил поручение: удавив царя и царицу в их комнате, распустил молву, что они сами приняли яд; эта молва несправедлива: они погибли насильственною смертно, в чем свидетельствовали знаки удавления, которые я видел собственными глазами на их трупах". Musskow. Chron. 314. Цареубийцами, по известию наших летописей, были князья Голицын и Мосальский. "Они взяли с собою Михаила Молчанова, да Андрея Шелефединова, да 3 человек стрельцов, и поиде на старый царя Борисов двор, где сидят царица и царевич за приставы, и внидоша в храмину, где они сидеша. Царевич же с царевною сидяще, аки агни нескверные, ждуще себе заклатия.... Те же стрельцы убоицы их разведоша по храминам порознь; царицу Марью удавиша товож часа; царевича же многие часы давиша, якож не младости в те поры дал Бог ему мужество; злодеи ужасошася, яко един с четырьмя боряшеся; един от них взят его за таенные уды и раздавы". Ник. Лет. VIII. 69.

62. Петрей: "Возложив на себя корону, Самозванец показал первый опыт своего мужества и великодушия над Ксениею, дочерью Бориса Годунова: взял ее во дворец и несколько дней утопал в гнусном сладострастии; потом, когда царевна ему надоела, приказал постричь ее и сослать в монастырь, где она и умерла". Musskow. Chron. 318.

Феодор Борисович погиб 10 июня 1605 года; а от 25 декабря воевода Сендомирский, уже нареченный тесть Лжедмитрия, писал к Самозванцу из Кракова: "Много здесь вашему царскому величеству усердствующих, но много и злодеев, которые о здравии вашем рассеивают разные слухи, от чего Бог да сохранит вас. Хотя люди рассудительные сему не верят; однако я, по искренней любви к вашему царскому величеству, Богом дарованному мне сыну, прошу вас иметь крайнюю предосторожность; и поелику известная царевна, Борисова дочь, близко вас находится, то благоволите ваше царское величество, вняв совету благоразумных с сей стороны людей, от себя ее отдалить. Ведайте ваше царское величество, что люди самую малейшую в государях погрешность обыкновенно примечают и подозрение наводят". Собр. Госуд. Грам. II. 243.

Злополучная Ксения, в инокинях Ольга, умерла 30 августа года и погребена и Троицком Сергиевом монастыре. Там доныне уцелела на камне надгробном следующая надпись: "Лета 7130 августа в 30 день, преставися благоверная царевна инока Ольга Борисовна". Церк. Рос. Ист. Митр. Платона. II. 144.

Так описывает ее современник Кубасов: "Царевна Ксения, отроковица чудного домышления, зольною красотою лена, бела и лицом румяна, очи имея черны, велики, светлостью блистаяся; когда же в жалости слезы от очию испущание, тогда наипаче светлостью зольною блисташе; бровью союзна, телом изобильна, млечною белостию облиянна; возрастом, ни высока, ни низка; власы имея черны, велики, аки трубы по плечам лежаху; воистинну, во всех женах благочиннейша, и писанию книжному многим цветуще благоречием, во всех делех чредима; гласы воспеваемые любляше, и песни духовныя любезне слышати любляше". Русские Достопамятности, ч. I. 164.

63. В одной из наших летописей сказано: "Царя Бориса извергоша из храма архистратига Михаила, и повелеша извлещн на сонмище с великим поруганием, и камеше нань метати и ногами нхати тело его, поверженное и на земли лежащее; погребоша его в едином от убогих монастырей, именуемом Варсонофьевским обону страны Неглинны". Варсонофьевский монастырь находился между Сретенкою и Рожественкою, где ныне церковь Вознесения. Карамз. И. Г. Р. XI. пр. 351.

64. Такой приговор весьма несправедлив! Годунов заботился о просвещении подданных, об искоренении пороков, был точно отцом народа, строил города, ободрял промышленность мерами благоразумными и возвеличил России. Беспристрастный современник Сергей Кубасов описывает Годуновых, отца и сына, таким образом: "Царь Борис благолепием цветущи и образом своим множество людей превозшед; возрасту посредство имея, муж зело чуден и сладкоречив, вельми благоверен, и нищелюбив, и строителен вельми о державе и многое попечение имея, и многое дивное от себя творяще; едино же имея неисправление и от Бога отлучение, ко врачам сердечное прилежание, и ко властолюбию несытное желание, и на прежде бывших ему царей (?) ко убиению имея дерзновение; от сего же и возмездие принят".

"Царевич Феодор, царя Бориса отроча зело чудно, благолепием цветущи, яко цвет дивный на селе от Бога преукрашен, и яко крин в поле цветущ; очи имея велики черны, лице же ему бело, млечною белостию блистаяся, возрастом средний, телом изобилен; научен же от отца своего книжному почитанию, во ответах дивен и сладкоречив вельми, пустотное же и гнилое слово никогда же из уст его исхождаше, о вере и поучении книжном со усердием прилежаше". Русские Достоп. ч. I. 173 -174.

65. Петрей: "Вшествие в Москву происходило следующим образом: царя окружали 60 знатнейших вельмож, одетых столь же великолепно, как и сам он; все они ехали на конях. Вперед послан был ездовой с отрядом трубачей и литаврщиков, для наблюдения за порядком и для разведывания, не таится ли где измена. Гонцы скакали взад и вперед с вестями. Пред самим Димитрием ехали дружины Польских всадников в полном вооружении, по 20 человек в ряд с трубами и литаврами. За ним следовали также несколько дружин, в таком же порядке и вооружении; далее иностранцы, казаки и стрельцы, друг за другом по 20 человек в ряд. В городе и крепости звонили во все колокола, большие и малые; везде было веселье и пышное торжество. На больших широких улицах, на кровлях домов и церквей было такое множество зрителей, что издали толпы народа казались несметными роями пчел. Везде, где ни проходил Димитрий, Москвитяне падали ниц и восклицали: "Здравствуй отец наш, государь и великий князь Всероссийский! даруй Боже тебе многие лета; да осенит тебя Господь на всех путях жизни чудесною милостью, которою он спас тебя в сем мире. Ты наше солнце красное!" "Здравствуйте, мои дети!" отвечал Димитрий; "встаньте и молитесь за меня Богу". Как скоро он въехал на площадь чрез живой мост и водяные ворота, поднялся такой страшный вихрь, что всадники и кони едва не попадали; пыль взвилась столбом и всех ослепила. Русские перепугались и, сотворив крестное знамение, говорили друг другу: "Господи спаси нас! Быть беде и несчастью". Musskow. Chron. 315-317.

66. Царица жила в Выксинском монастыре (Карамзин. Ист. Госуд, Рос. XI, пр. 379).

67. Вот особы, составлявшие государственный совет Лжедмитрия . I) Особы духовные: патриарх (он сидел но правую руку), митрополиты: Новгородский и Великолуцкий, Казанский и Свяжский, Ростовский и Ярославский, Сарский и Подонский; 7 архиепископов и 3 епископа. II) Особы светские: бояре первого класса: князь Федор Иванович Мстиславский; князья Василий и Дмитрий Ивановичи Шуйские; князь Иван Михайлович Воротынский; Михайло Федорович Нагой, конюший великий; князь Никита Романович Трубецкой; Андрей, Михайло и Афанасий Александровичи Нагие; князь Василий Михайлович Масальский, дворецкий великий; князь Иван Иванович Пуговка-Шуйский; князь Андрей Романович Трубецкой; Григорий Федорович Нагой; князь Иван Иванович Шпак-Голицын; князья Василий, Иван и Андрей Васильевичи Голицыны; Петр Федорович Басманов; Петр Никитич Шереметев; князь Василий Карданугович Черкасский-Кабардинский; Федор Иванович Шереметев; князь Андрей Петрович Куракин; князь Борис Петрович Татев Стародубский-Ряполовский; князь Иван Семенович Куракин; Иван Никитич Романов; князь Федор Иванович Хворостинин-Ярославский; Михайло Глебович Салтыков; князь Иван Никитич Большой-Одоевский; Богдан Яковлевич Бельский, оружейничий великий; князь Андрей Андреевич Телятевский; Михайло Богданович Сабуров; князь Семен Андреевич Куракин; Владимир Васильевич Кольцов-Масальский; князь Давило Борисович Приимков - Ростовский; князь Федор Тимофеевич Долгорукий; князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский, мечник великий. III) Совет окольничих: Михайло Борисович Шеин; Василий Петрович Морозов; князь Иван Дмитриевич Хворостинин-Ярославский; Михайло Михайлович Салтыков; Василий Яковлевич Щелкалов; князь Владимир Иванович Клубков-Масальский; князь Григорий Борисович Долгорукий; князь Александр Федорович Жировый-Засекин; Иван и Василий Петровичи Головины; князь Григорий Петрович Ромодановский; Иван Федорович Колычев; князь Иван Иванович Курлятев-Оболенский, подчаший великий; Алексей Романович Плещеев; князь Борис Михайлович Лыков-Оболенский, кравчий великий; Богдан Иванович Сутупов, печатник и секретарь великий; Афанасий Иванович Власьев, подскарбий надворный и секретарь великий. IV) Дворяне: Гаврило Григорьевич Бобрищев-Пушкин, сокольничий великий; Яков Васильевич Зюзин; Василий Борисович Сукин; Григорий Иванович Микулин; Артемий Васильевич Измайлов; Андрей Матвеевич Воейков, ясельничий. Собр. Госуд. Грам. 207 - 210.

68. В подлиннике: “Grobe Moskowitische Bestien”. Предки наши, непоколебимые в православии, не заслуживали такого упрека.

69. В подлиннике: Geleess; у Петрея Galiss. Лжедмитрий, уведомляя папу о непременном намерении воевать с Турками, просил его убедить императора не мириться с султаном, и общими силами ударить на врагов христианства. См. его граммату в Собр. Госуд. Грам. П. 232.

Вслед за известием о войне с Турками, Петрей присовокупляет: "Вспомнив свое обещание, данное в Польше, всеми силами стараться о распространении в России католической веры, Димитрий приказал отвести иезуитам, вместе с ним прибывшим, обширный двор в Москве, где они могли совершать литургию по своим обрядам. К иезуитам присоединились еще четыре патера, которых прислал из Польши папский легат Антоний Лонгин (Рангони?), вместе со своим племянником, для скорейшего распространения католической веры". Musskow. Chron. 321.

70. Власьев был надворным подскарбием. Кроме его, Лжедмитрий послал к воеводе Сендомирскому секретаря своего Яна Бучинского, со следующим любопытным наказом: "Память секретарю нашему Яну Бучинскому, как ему говорить, именем нашим, воеводе Сендомирскому:

1) Чтоб воевода у ксендза у легата папина промыслил и побил челом о вольном позволении, чтоб ея милость панна Марина причастилась на обедне от патриарха нашего, потому что без того коронована не будет.

2) Чтоб пан воевода, после обрученья, тотчас о том нам ведомо учинил чрез гонца; а перстень обручальный прислал бы не с жильцем и не со слугою, но с честным человеком.

3) Чтоб ея милости панне Марине позволено до греческой церкви ходить; набожность и чин свой вольно будет держать, как похочет.

4) Чтоб ся милость панну Марину звали наияснейшею и всякую честь государскую воздавали, и чтоб была во всем предостережена.

5) Волосов бы не наряжала.

6) Чтоб никто ея не водил, только пан староста Саноцкий, да Бучинский, или который иной с племени.

7) Промыслите о вольности, чтоб Марина в субботу мясо ела, а в середу б постилась.

8) После обрученья не ела ни с кем, только особно, или с воеводою, или с воеводиною и с хорунжею, и служили б у ней кравчие". Подпись Самозванца: In Perator. (Соб. Госуд. Грам. II. 228).

Текст воспроизведен по изданию: Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Т. 2. СПб. 1859