РАФАЭЛЬ БАРБЕРИНИ

ОПИСАНИЕ УРАЛА И СИБИРИ

Рафаэль Барберини принадлежал к известной итальянской фамилии; он был дядей папы Урбана VIII. Несомненно начитанный, способный к математическим наукам, он как типичный человек эпохи Возрождения отличался большой предприимчивостью и энергией и много путешествовал ради торговых интересов крупной купеческой фирмы Барберини в Анконе. Он ездил на Восток, посетил Грецию и в 1564 г. был в Нидерландах (см.: Tscharykow N. Le chevalier Raphael Barberini chez le Tsar Ivan le Terrible, 1564 // Revue d'histoire diplomatique. — 1904. — Apr. — P. 256.) Соблазненный примером англичан, выхлопотавших у Ивана Грозного привилегию на право торговли в Московии, Рафаэль Барберини также решился отправиться в Москву для той же цели. В семье Барберини сохранилось воспоминание о благосклонном приеме, оказанном ему Иваном Грозным, но благоприятных коммерческих последствий поездка его все же, кажется, не имела (Чарыков Н. Посольство П. Менезия. — СПб., 1906. — С. 4, 40; Adelung. Kritisch-literarische Ubersicht. — SPb., 1846. — Bd 1. — S. 233-239; Гамель. Англичане в России // Зап. АН. -1865. - Т. 8. - С. 72-77, 82; Waliszewski К. Ivan le Terrible. - Paris, 1904. -P. 374). Весть о благополучном возвращении Барберини из Москвы в Италию достигла, между прочим, библиотекаря папы Пия IV Медичи — кардинала Амуле; последний через посредство графа Нугаролы (в печатном тексте Барберини он ошибочно назван Nubarola, но должен иметься в виду, однако, Nugarola, тот самый, который был посланником Карла V в Москве) попросил у него описание его путешествия по Московии. Так как Рафаэль [113] Барберини уже сделал это в письме своем к отцу, он переписал его и присоединил к нему несколько новых данных. Именно этот текст, рукопись которого хранится и в поныне существующей Барбериниевской библиотеке в Риме (CiampiS. Bibliographiacriticadelle antiche reciproche correspoiidenze... dall’ Italia colla Russia, Polonia etc. — Firenze, 1834. — Vol. 2. — P. 142) была издана столетие спустя в 1658 г. Николаем Барберини, внуком Рафаэля, под заглавием «Relazione di Moscovia scritta da Raffaello Barberino al conte di Nugarola, Anversa (т.е., конечно, Антверпен, а не Aversa, в Италии, как полагает Аделунг), 1е 16 Ottobre 1565». Помещена она в книге «Viaggi di Moscovia degli anni 1633, 1635 e 1636 etc.» (Viterbo, 1658. — P. 191—222), представляющей собою итальянский перевод путешествия Олеария (см. о нем ниже); по словам издателя, реляция Рафаэля Барберини приложена к основному тексту книги, для того чтобы исправить неблагоприятные отзывы Олеария о России. В бумагах Рафаэля, хранящихся в Барбериниевской библиотеке, посреди разнообразных исторических материалов о России XVI в. нашелся еще один интересный документ: рисованная от руки карта Западной России и Прибалтики с указанием границ и городов, посещенных Рафаэлем во время его путешествия; она относится, по-видимому, к 1564 г. (напечатана: Tscharykow N. Op. cit. — P. 261; а также: Michow H. Weitere Beitraege zur aelteren Kartographie Russlands // Mitteilungen der Geographischen Gesellschaft in Hamburg. — 1907. — №3.- S. 165-169).

Сочинение Барберини довольно хорошо известно в русской литературе. В переводе с итальянского оно напечатано было в книге В. Любич-Романовича «Сказания иностранцев о России в XVI и XVII веках» (СПб., 1843. — С. 1—64), ранее — в «Сыне Отечества» (1842. — № 7. — Июль. — Отд. 1), откуда заимствован и прилагаемый ниже отрывок; я сверил перевод с итальянским текстом 1658 г. и сделал в нем несколько поправок. Хотя заключительные слова Барберини и могут дать повод к мысли, что сообщаемые им данные о Сибири собраны им в Москве непосредственно от лиц, там бывших, но следует думать, что они заимствованы им все же главным образом из печатных источников; в частности все, что Барберини говорит о лукоморах и р. Таханин, вероятно, взято у Герберштейна и других писателей. В сочинении Барберини есть еще несколько данных об Урале и Сибири; так, он один раз упоминает «сибирских татар»: «Есть еще народ, близ Персидского моря (mar di Persia), по Волге, — это так называемые сибирские татары (Tartari Zibiri), и в этой земле, как сказывают, протекает река Тайх (Taich)» (Там же. — С. 32), если под Персидским морем Барберини разумел Каспий, то не Яик ли назван у него Taich? Об Уральском хребте далее сказано еще: «Во многих и многих сутках пути от реки Двины, у Златой бабы находятся Рифейские горы, именуемые Поясом мира, и те, кто бывал там, сказывают, что взбирались на них пешком семнадцать дней, что состоят они из отвесных и голых утесов и что водятся на них белые соколы, именуемые кречетами (girifalchi), которые привозятся в Москву».

Много премного суток надо плыть этой рекой, Двиною, чтобы доплыть до того места, где находятся знаменитые Рифейские горы ¹, для открытия которых, сказывал мне один русский ², посылаемы были отцом нынешнего повелителя [114] Руси отец этого русского и многие другие, и, сказывал он мне, каким образом взошли они на самое высокое место этих гор, и как, запасшись в этот путь всем необходимым, взбирались пешком семнадцать дней на поверхность хребта. Горы эти, говорят, утесисты и бесплодны и водятся на них только белые соколы ³, чрезвычайно отважные и сильные. Я видел их в Москве у государя, который очень их любит за храбрость. За этими же горами находится царство сибирских татар; народ этот покорен Московиею и находится у нес в подданстве — поклоняется истукану какой-то старухи, которую зовут Златою бабою ⁴ (Slata baba), нет у них домов или постоянных жилищ, но всегда разъезжают они повсюду в санях, по снегам и лесам, промышляя звериною ловлею. Но преимущественно вывозят оттуда богатейших соболей, и когда наступит пора собственно для ловли этих зверьков, что бывает весной ⁵, когда природа одевает их самым пушистым мехом, звероловы отправляются на охоту, они дают сначала обещание своей богине, что первый мех со зверя, которого убьют, привезут ей в благодарность, лишь бы только она благоприятствовала им на ловле, и уж свято соблюдают свой обет, таким образом столько там всяких мехов на нее навьючивают, что даже меха эти просто загнаиваются. Отправясь же на ловлю, находятся они там столько времени, сколько именно продолжается у них мясная порция из животных, которых ежедневно налавливают, тем они и живут. Я разговаривал и даже ел с двумя такими звероловами, которые были при дворе по случаю привоза своей обычной дани государю. Дань эта вся состояла в разном пушном товаре в большом количестве. Сами же они были одеты в камзолы и модное платье, но сшитые из оленьих шкур с шерстью и с длинными глухими рукавами, впрочем, с прорехой внизу для свободного просова руки оттуда, когда нужно, на голове у [115] них были тоже меховые шапки и притом еще длинный меховой тулуп поверх всего. Они были высокого роста, но без румянца в лице и без бороды, почему, собственно, походили более на старух; впрочем, это, говорят, происходит вообще от постоянных там холодов. В этом царстве протекает всего одна река, но кажется, как утверждают, чрезвычайно широкая, так что с трудом можно переехать через нее в один тамошний день ⁶; называется она — Обь (Obi), и говорят, что вытекает она из одного большого озера — Катая ⁷ (Cattajo) в том месте, где находится и главный каттайский город, именуемый Конбулик ⁸ (Conbuliche); по свидетельству же тех двух татар, которые мне про это рассказывали, есть, помнится, за этой рекой еще какой-то народ, именуемый лукоморами ⁹ (Locumori), которые в ноябре месяце такие флегматики, что вытекает у них в большом количестве какая-то клейкая материя через поры, в особенности носом, так что захватывает им дыхание, и тогда погружаются они в глубокий сон до апреля месяца. Находя это довольно странным и чудным, я смеялся тому; но татары мне клялись, что это сущая правда, и я, однако ж, не довольствуясь этим, расспрашивал о такой диковинке еще у разных лиц, которые все мне отвечали, что действительно ходит такая молва и что все, кто ни приедет оттуда, подтверждают это. Рассказывали они мне также, хотя и я слышал это от других, что за этими лукоморами находится еще большая река, именуемая Таханин (Tachanin), в которой живут будто бы рыбы, совершенно похожие на человека, т.е. они имеют все те же члены, только покрытые чешуею, как у прочих рыб. На берегах же этой реки есть огромные леса с чудовищными народами, у которых голова звериная с глазами во лбу; там находятся также и другие тому подобные чудовища, о которых, впрочем, не имеют более никакого сведения <...>.

Я не хотел ничего пропустить в этом письме, что только сам видел во время нынешнего моего путешествия и что только мог извлечь из сведений, собранных мною о дальних краях; а собирал я такие сведения со всею точностью, чтоб как-нибудь доискаться истины, и таким образом передаю теперь все виденное или слышанное мною.

Комментарии

1. знаменитые Рифейские горы] В Древней Греции существовало мнение, что, по аналогии с их собственной страной, все реки получают свое начало в горах. Вот почему на севере от Понта Эвксинского (Черного моря) они тоже предполагали могущественный горный кряж, который назван был Рифеями, Рифейскими горами: rhpaia brh. Аристотель развил эту теорию, утверждая, что вышина гор, в которых начинаются источники, пропорциональна широте и полноводности образующихся из них рек; он связал это со старыми представлениями о том, что земля повышается к северу; таким образом, Рифейские горы помещены были на Крайний Север известной грекам земли (Paul Bokhert. Aristoteles Erdkunde von Asien und Lybien. Wittenberg, 1908. S. 5-6; Osc. Brenner. Nord- und Mitteleuropa in den Schriften der Alien. Muenchen, 1877. S. 22). Однако первоначально, вероятно, под Рифеями греки понимали просто горы, находящиеся на север от Эллады, — Иллирийскую цепь, Апеннины, Альпийский хребет. Но еще Аристей из Проконнеса (о нем см. во введении к настоящей книге) назвал Рифейскими горами тот горный кряж, который находится в стране исседонов. Так как трудно определить местожительство этих исседонов по сведениям Аристея, которые сохранил нам Геродот, то исследователи приурочивали Рифейские горы греческих известий то к Тянь-Шаню, то к Алтаю, то к Уралу. Попытки этимологически объяснить название «Рифеи» из тибетского слова ri-wo 'горы' или из остяцкого rёр 'холм, крутой берег', предложенного Шлецером и принятого Шафариком (Славянские Древности, т. I, ч. 3, стр. 202-205), отличаются искусственностью и в общем мало правдоподобны (W. Tomaschek. Kritik der aeltesten Nachrichten ueber den Skythischen Norden, I - Sitzungsberichte d. Wiener Akademie, phil-hist. Classe, 1888, S. 767). Большинство, однако, все же в Рифеях античных писателей видело Урал (И. Забелин. История русской жизни. М., 1876. т. 1. стр. 276, 279; т. II, 1879. стр. 35; St. Sommier. Un estate in Siberia fra Ostiacchi, Samoiedi Sirieni etc. Firenze, 1885. p. 271-272), несмотря даже на то, что некоторые из писателей, напр. Маркиан, помещают свои Рифейские горы между Меотидским озером (Азовским морем) и Сарматским океаном (Балтийским морем), а другие ищут в них истоки Эридана, т.е. Западной Двины (так, например, у Эвдокса), Дона-Танаиса (Этик, Плиний, Лукан) и даже Вислы... Эти колебания в определении их местоположения и несогласованность отдельных известий между собою проще всего объяснить недостаточной осведомленностью древних географов относительно земель Северной и Восточной Европы. Та же неосведомленность отличала географов средних веков и Возрождения, которые полагались на античный географический авторитет и поэтому сами делали грубые ошибки. Такова была почва для возникновения знаменитого спора о Рифейских горах в начале XVI в. Следует, однако, заметить что, чем ближе подвигаемся мы к XVI в., тем чаще под Рифейскими (и помещавшимися еще дальше на север за ними Гиперборейскими) горами понимали Уральский хребет; именно так понимает их и Р. Бэкон, и Ю.П. Лэт, за ними — Да-Колло, Герберштейн и др.

Что касается Лэта, то в другой своей заметке он пишет: «Древние считали Танаис границей между Азией и Европой совершенно напрасно: не зная мест, они думали, что эта река течет с Рифейских гор, а самые горы доходят до океана; все это ложно. Танаис начинается среди равнины и тотчас становится судоходным, Рифейские горы тянутся к востоку; близ океана их окружает широкая и просторная низменность, соединяющая Скифию с верхней Индией, расстояние от Рифеев до Гебра гораздо более, чем от этого последнего до Италии. Рифейские горы не всегда покрыты снегом». Кроме того, интересно отметить, что Лэт тщательно отделяет Рифейские горы от Гиперборейских, предвосхищая карту Джакомо Гастальдо (1546) (см.: Забугин В. Указ. соч. — С. 79, 80—81).

2. сказывал мне один русский]. Все, что рассказывает Барберини о восхождении на Уральский хребет специальной русской экспедиции, действительно имело место; это был известный поход Петра Ушатого и Семена Курбского через Урал к Ляпину-городку в 1501 г. (Миллер Ф.И. Описание Сибирского царства. — СПб., 1787. — Т. 1. — С. 50). Из Герберштейна, к книге которого восходит, вероятно, этот рассказ Барберини, мы знаем, что «на одну из вершин этой цепи гор, называемую Столпом (Stolp), т.е. колонной, русский воевода кн. Семен Курбский взбирайся 17 дней и все же не мог достигнуть вершины ее» (Замысловский Е. Герберштейн и его историко-географические сведения о России. — СПб., 1884. — С. 129). В другом месте своего письма Барберини еще раз буквально повторяет все здесь рассказанное (см. во введении к настоящему тексту). См.: Носилов К.Д. По следам кн. Курбского // У вогулов: Очерки и наброски. — СПб., 1904. — С. 212—255. A.M. Мартюшев (Коми-народ, как объект московской завоевательной политики в XIV—XV вв. // Зап. О-ва изучения Коми-края. — Усть-Сысольск, 1928. — Вып. 1. — С. 71—77) решительно отрицает возможность прохождения отряда С. Курбского за Урал, замечая при этом, что «Герберштейн, не зная местных условий, мог все географические названия перепутать, и, во-вторых, не исключена возможность некоторого сгущения красок собственной фантазией». Ср. его же статью «Поход Курбского на Печору и за Урал в 1499 г.» (Там же. — 1930. — Вып. 5. — С. 66—84), которая, несмотря на странную форму изложения (диалог автора с Курбским), наводит на кое-какие интересные соображения.

3. водятся на них только белые соколы]. О названиях пород соколов, употреблявшихся для охоты, см.: Замысловский Е, Указ. соч. — С. 129. В латинском издании Герберштейна — «Quos nos Cirofalcones, hos illi (русские) Kretzet aprllant»; в других изданиях — Gurfalken, Gerofalcones; у Мейерберга — Gerfalken (из Hierofalco); ср.: Шафарик. Славянские древности. — М., 1848. — Т. 1, кн. 2. — С. 344. О родине соколов, о соколиной охоте в России, уходе за ними, любви к ним и т.д. см.: Adelung A. Fr. von. Meyerberg und seine Reise nach Russland. — SPb., 1827. — S. 211—219; русский перевод: Аделунг Ф. Барон Мейерберг и путешествие его по России. — СПб., 1827. — С. 210-231; Кутепов Н. Великокняжеская, царская и императорская охота. — Пг., 1911. — Т. 1—4…

4. Златою бабою]. Ср. Герберштейн.

Рассказ о Золотой бабе приобрел большую известность в западно-европейской литературе XVI и 1-й половины XVII в.; редкий писатель, говоря о Московии, не упоминает о ней. В русской литературе впервые, кажется, она упоминается в Софийской первой летописи под 1398 г. по поводу кончины Стефана Пермского, где сказано, что он «живяше посреде неверных человек, ни бога знающих, ни закона водящих, моляшеся идолом, огню и воде, и камню, и Золотой бабе, и вълхвом, и древъю» (Полн. собр. рус. летописей. — СПб., 1851. — Т. 5. — С. 250). Далее, в послании митрополита Симона «Пермскому князю Матвею Михайловичу и всем пермичам большим людем и меньшим» (1510 г.) говорится о поклонении пермичей Золотой бабе и болвану Войпелю; «однако, в чем заключается это поклонение, из послания не видно, но, вероятно, до митрополита доходили очень скудные сведения об этой религии» (Трапезников В. Чудские идолы и пермские боги // Атеист. — 1930. — № 52. — С. 69 и след.). Между тем около того же времени сведения о Золотой бабе появились уже и в европейской литературе. Первым иностранцем, давшим ее описание, был М. Меховский; впрочем, весьма вероятно, что первый глухой намек на этого идола сделал уже Ю.П. Лэт. Меховский ок. 1517 г. получил известие от пленных москвитян, находившихся в Кракове: «За землею, называемою Вяткою, при проникновении в Скифию, — пишет он, — находится большой идол Zlotababa, что в переводе значит золотая женщина или старуха; окрестные народы чтут ее и поклоняются ей; никто, проходящий поблизости, чтобы гонять зверей или преследовать их на охоте, не минует ее с пустыми руками и без приношений; даже если у него нет ценного дара, то он бросает в жертву идолу хотя бы шкурку или вырванную из одежды шерстину и, благоговейно склонившись, проходит мимо». Следующим иностранцем, подробно описавшим идол, был Герберштейн (неточный перевод этого известия дан у И. Толстого и Н. Кондакова: Русские древности. — СПб., 1889. — Т. 3. — С. 32—33). См. также статью Саларева: О золотой бабе, северной богине // Вести. Европы. — 1815; копия ее — в бумагах Евгения Болховитинова (Петров Н.И. Описание рукописных собраний, находящихся в г. Киеве. — М., 1904. — Вып. 3. — С. 291). Рассказ Герберштейна с некоторыми вариациями повторен у Климента Адамса (1556) в его отчете королеве Марии о первом плавании англичан в Белое море («Anglorum Navigation, напечатан сначала в сборнике Гэклюйта, а затем вошел в компиляцию «Respublica Moscovlae et urbes» (Lugduni Batavorum, 1630); no мнению Х. Лопарева «описание идола у Кл. Адамса напоминает скорее шаманов»); из Герберштейна же, вероятно, взял этот рассказ Гваньини, прибавивший указание, что идол был «высечен из камня»: (?) — de lapidum excisum (рассказ Гваньини воспроизведен у нас ниже). Наконец к Герберштейну, вероятно, восходит также рассказ Тевэ (см. у нас ниже). Изображение Золотой бабы появилось также на ряде иностранных карт: у Антония Вида (1542), Ант. Дженкиисона (1562); изображена она также на обеих картах Герберштейна, причем любопытно, что рисунок мало в чем напоминает его собственный рассказ. На основании всех перечисленных известий по вопросу о Золотой бабе высказан был ряд догадок о ее происхождении, значении и т.д. Н. Костомаров (Славянская мифология.— Киев, 1847. — С. 30), комментируя рассказ Гваньини, обращал внимание на то, что этот идол, бывший в почете у финских народов, носил русское имя Златой бабы, что и дало ему повод заключить отсюда, что божество заимствовано от славян; делаемые им сближения Золотой бабы со славянской богиней Сива, или Жива, на основании показания Длугоша о горе, называемой Бабою («Baba, mons altissimus supra fluvium Sota»...), с находящимся на ней городе «Живце», конечно, совершенно произвольны и неправдоподобны. А.С, Уваров, исходя из указанного выше места Софийской летописи, предполагал, что этот идол был каменной бабой. Н.И. Веселовский в статьей «Мнимые каменные бабы» (Вестн. археологии и истории. — 1905. — Вып. 17. — С. 4—12) произвел пересмотр этого вопроса и пришел к заключению, что с каменными бабами Золотая баба не имеет ничего общего; «упоминание о детях указует скорее всего на эмблему плодородия». Н.С. Трубецкой (К вопросу о Золотой бабе // Этнографическое обозрение. — 1906. — Кн. 1—2. — С. 56—65) пытался еще более уточнить это соображение и на основании ряда сближений с вогульской мифологией пришел к заключению, что Золотая баба была изображением вогульской богини Куальтысьсан-торум. От русских исследователей ускользнули два иностранных мнения по этому поводу. Н. Michow (Die aеltesten Karten von Russland. — Hamburg, 1884. — S. 39—42), собрав ряд указаний о Златой бабе картографов и писателей, высказал предположение, что она была «сделанной из глины и позолоченной статуей мадонны, которая завезена и оставлена была на севере русскими во время одной из завоевательных экспедиций. По крайней мере, нечто подобное рассказывают о мужском идоле, который в эпоху покорения Сибири казаками был найден у остяков и по их собственным словам ранее почитался в России в качестве изображения Христа. Он был вылит из золота и сидел на блюде, так что вероятно это была крестильница. Остяки лили на нее воду и гадали, а, выпивая эту воду, были вполне уверены, что с ними отныне не случится никакого несчастья» (Mueller G.Fr. Sammlung Russischer Geschichte. - SPb., 1763-1764. - Bd 66. — S. 322; Миллер Ф.И. Описание Сибирского царства. — СПб., 1787. — Т. 1. — С. 155-157; ср.: Павловский В. Вогулы. — Казань, 1907. — С. 185). Эта догадка любопытна, но малоправдоподобна хотя бы уже потому что русские не имели скульптурных образов мадонн, а если и имели, то они резались из дерева (как, например, собранные в пермском музее интересные культовые деревянные скульптуры) и, кроме того, конечно, едва ли куда вывозились из церквей. В другой своей работе Н. Michow (Das erste Jahrhundert russischer Kartographie. — Hamburg, 1906. — S. 24) обращает внимание на то, что как описание Златой бабы, так и изображение ее на европейских картах уже в XVI в. пережило известную эволюцию. У М. Меховского (1517) она представляется обыкновенной женской статуей; на карте А. Вида (1542) она изображена в виде статуи, держащей рог изобилия; в копии этой карты, сделанной Hogenberg'oм (1570), она приняла вид мадонны и держит ребенка на руках; у Себ. Мюнстера (1544) ребенок превратился в золотую дубинку; изображение Золотой бабы на латинской карте Герберштейна походит на статую Минервы с копьем в руках, но на его же немецкой карте 1557 г. она опять представлена Золотой старухой («Guldene vetl»), сидящей на троне с ребенком на руках; наконец, на карте А. Дженкинсона (1562) Золотая баба изображена также мадонной, но не с одним, а уже с двумя детьми (ряд рисунков воспроизведен у Анучина: Древности. — М., 1879. — № 14. — С. 53—60) Эти изменения, которые претерпевало изображение Золотой бабы на Западе, свидетельствуют, конечно, о том, что сведения, доходившие о ней, были сбивчивы и противоречивы; поэтому при изучении вопроса было бы рискованно всецело основываться на европейских известиях, а тем более рисунках. Лишь одно обстоятельство заслуживает полного внимания. D. Morgan (Early voyages and Travels to Russia and Persia. — London, 1886. — Vol. 1. — P. CXXVIII-CXXIX) подметил, что чем позже встречается рассказ о Золотой бабе, тем дальше на восток отодвигается ее местопребывание; прежде всего ее помещают на территории Вятки или Перми; на карте Вида она помещена уже в Обдории (Abdoria), на запад от Оби; наконец, ее помещают на Обь или даже еще восточнее: у Петрея (1620), например, который сравнивает ее с Изидой, она помещена именно па берегах Оби. В XVII в. известия о Золотой бабе почти совсем прекращаются, хотя еще у Левека в его «Histoire de la Russie» мы найдем весьма фантастическую картинку с ее изображением. Перемещение идола с запада на восток — факт несомненный и требующий объяснения. Первоначально Золотая баба (если речь идет об одном идоле, а не о нескольких) находилась, видимо, на западе от Урала; об этом говорят русские свидетельства, приведенные выше. Нужно думать далее, что это был идол вогульский; попытки связать известия о Золотой бабе с зырянским Олимпом нужно признать неудачными. «Некоторые исследователи религиозной жизни Коми и их потомков культу Золотой бабы придают особое значение, — пишет М.А.Лебедев (Пермь Великая. Исторические очерки. — ЖМНП. — 1917. — № 11—12. — С. 154—155), — и от ее имени склонны производить даже самое название зырян как "людей (кум — человек), почитающих з[с]ар женщину (ан)"». Но кажется, что это любительская филология: зырянское название кумира Зарни-ан (транскрипция Михайлова, см.: Красов. Зыряне и св. Стефан Пермский. — СПб., 1896. — С. 14) есть не что иное, как Золотая баба (золото — зарни, от иран. zaranja). Скорее всего, что культ Золотой бабы приписан зырянам ошибочно (Смирнов И.Н. Пермяки. — Казань, 1891. — С. 263). Наибольшее количество известий свидетельствует о том, что уже в середине XVI столетия Золотая баба находилась за Уралом. Ряд данных позволяет утверждать, что у вогулов в XVII и еще в XVIII вв. в глуши зауральских лесов находился ряд идолов, среди них, вероятно, и Золотая баба. Так, например, какой-то золотой идол находился в пещере верховьев Сосвы (Вестн. ИРГО. — 1857. — Т. 5. — С. 23-31); на р. Конде в непроходимой лесной чаще стоял главный идол вогульского народа, обоготворяемый также и остяками. «Внешний вид и устройство его неизвестны были и самим обоготворявшим. Постоянно охраняемая двумя стражами в красных одеждах, с копьями в руках, его кумирня была закрыта для вогулов. Один только старейший и главный шаман имел право входить в кумирню, узнавать волю идола, который, по словам вогулов, если требовал жертвы, то издавал голос младенца» (Завалишин Ипполит. Описание Западной Сибири. — М., 1862. — Т. 1. — С. 250—251, 286, Павловский В. Вогулы. — Казань, 1907. — С. 185—186); кажется, именно этого идола, которой, судя по указанию на младенца, мог быть и Золотой бабой, описывает и Григ. Новицкий в 1715 г., называя его Кондийским (Краткое описание о народе остяцком / Под ред. Л Н. Майкова. — СПб., 1884. — С. 56—59). Описание Золотой бабы сохранила нам сибирская летопись: «Ту бо у них молбише большее богыне древней, нага с сыном на стуле седящая, приемлюще дары от своих, и дающе ей статки во всяком промысле; а иже кто по обету не даст, мучит и томит; а кто принесет жалеючи к ней, тот перед нею пад умрет имяше бо жрение и съезд великий» (Краткая сибирская летопись (Кунгурская) / Изд Зоста. — СПб., 1880. — С. 21). Причина перенесения идола в отдаленные местности восточного Приуралья, на Конду и, наконец, в Обдорский край — по-видимому, завоевательные успехи сибирских казаков и распространение христианства, часто жестоко и насильственно прививавшегося инородческому населению Сибири. От одного старого вогула с р. Конды К.Д. Носилов записал любопытное предание о Золотой бабе. «Она не здесь, — рассказывал вогул, — но мы ее знаем. Она тогда же [с приходом русских] через наши леса была перенесена верными людьми на Обь; где она теперь, у остяков ли где в Казыме, у самоедов ли где в Тазу, я точно не знаю, но с той поры, как она здесь была, у нас остался с нее слиток — Серебряная баба, которая и до сих пор хранится у одного вогула в самой вершине нашей реки (Конды)."— Ты видел ее, дедушка? — спрашивал путешественник у рассказчика. — Не раз, не два видел на своем веку, ответил Савва. — Какая же она? — Серебряная... — На кого же походит? Как сделана? — На бабу походит, бабой и сделана... — Одета? — Нет, голая... Голая баба — и только. Сидит. Нос есть, глаза, губы, все есть, все сделано, как быть бабе... — Большая? — Нет, маленькая, всего с четверть, но тяжелая такая, литая; по Золотой бабе ее и лили в старое время; положили ту в песок с глиной, закопали в землю, растопили серебра ковш и вылили и обделали, и вот она и живет. — Где же она у этого ямнельского вогула хранится? — В юрте хранится, в переднем углу. Как зайдешь к нему в юрту, у него в переднем углу полочка небольшая сделана, занавесочкой закрыта, за ней в ящике старом она и сидит. Как откроешь ящик — и увидишь ее на собольей шкурке. — Что же ей приносят? — Большие шелковые платки, потом серебро она любит и шкурки дорогие. — Куда же это все после идет? — На нее идет, серебро кладут в ящик, шкурки стелют пол нее; платками ее закрывают, окутывают"» (Носилов К.Д У вогулов. Очерки и наброски. — СПб., 1904. — С. 109—119. «О Серебряной бабе» см. еще. Инфантьев П.П. Путешествие в страну вогулов. — СПб., 1910). «Серебряная баба охранялась менее золотой, — замечает Н. Трубецкой (Этнографическое обозрение. — 1906. — № 1. — С. 52), — и финскому ученому Карьялайнену, кажется, удалось приобрести ее и перевезти в Гельсингфорс». По смыслу этого рассказа Золотая баба, с которой отлита была серебряная копия, уже своими размерами мало подходит к той, о которой рассказывают западно-европейские писатели. Однако записанное Носиловым предание интересно тем, что подтверждает существование у вогулов золотых женских идолов. Были они также и у остяков. М.А. Лебедев (Указ. соч. — С. 155) обращает внимание на то, что, по известию Герберштейна, Золотая баба стояла там, «где Обь впадает в океан, т.е. собственно уже в самоедско-вогульском крае, где женские кумиры довольно нередки, где и теперь на острове Я(л)мале находится жертвенное место самоедов — Яумал-хе (состоящее из семи отдельных куч идолов-сядаев), на поклонение которому они приезжают даже из Урала» (сведения об Яумал-хе: Житков Б. Краткий отчет о путешествии на полуостров Ялмал // Зап. РГО. — СПб., 1909. — Т. 38. — С. 482—483, 496); ср. замечание Ю.И. Кушелевского (Северный полюс и земля Ялмал. — СПб., 1868. — С. 114): «В настоящее время коренных идолов, напр., Золотой бабы и других уже нет, а существуют их копии, которые поддерживаются не народно, а избранными, в особенности шаманами, из одних только корыстолюбивых их видов»; никаких следов культа Золотой бабы ни у вогулов, ни у остяков не нашел St. Sommier (Un'estate in Siberia fra Ostiachi, Samoiedi etc. — Firenze, 1885. — P. 249-250). He знаю, на основании каких данных Хр. Лоларев (Самарово. Село Тобольской губ, и округа: Материалы и воспоминания о его прошлом. — СПб., 1892. — С. 3—4) полагает, что Золотая баба находилась «при самом впадении Иртыша в Обь у Белых гор (ныне деревня Белогорье)».

Остается еще упомянуть об одной гипотезе, недостаточно обоснованной, несмотря на то что она имеет уже двухвековую давность. Еще Страленберг (Historie der Reisen in Russland, Siberien und der Grossen Tartarey. — Leipzig, s a. — S. 103—105) высказал предположение, что Золотая баба — тот же идол, который под именем Иомалы описан в скандинавских сагах при рассказе о наездах скандинавов в Белое море. По известиям саг, этот идол биармийского божества находился в священной ограде близ северного берега Двины; он был из дерева, на шее имел драгоценное ожерелье, а на коленях держал чашу с монетами. Вспоминая, что «финские племена зовут своих божков Jumis, Jumala Junn» и что лопари «небесного бога называют Jmmel или Jubmal», Страленберг сопоставляет имя биармийского божества со шведскими словами Gammal и Gumma, которые означают 'Старик' и 'Старуха', и замечает при этом: «Как я сам приметил у остяков и у других сибирских язычников, они часто называют своих главнейших богов русскими словами "старик" и "старуха"»; отсюда он делает заключение о родстве биармийского божества с описанной у Герберштейна Золотой бабой. Недавно В. Трапезников (Указ. соч. — С. 69-70), сравнивая биармийскую Иомалу с «Иома-бабой», сверхестественным существом пермяцкой или зырянской демонологии, также утверждал, что скандинавы, судя по саге, ограбили храм Золотой бабы. Несмотря на соблазнительность этой гипотезы, ее следует признать пока недоказанной; не говоря уже о затруднительности пользования сагами как историческим источником (ср.: Кузнецов С.К. К вопросу о Биармии // Этнографическое обозрение. — 1905, — № 2-3), следует заметить, что новейшая лингвистика отказывается объяснить имя Иомалы из западно-финских языков; недавно А.И.Соболевский предложил сопоставить Иомалу с древнеиндийским божеством подземного мира Joma и с рассказом русской начальной летописи о божестве заволоцкой чуди, «сидящем» или «живущем» в бездне, т.е. в глубине земли (Древняя Пермь: К вопросу о Биармии // Изв. О-ва археологии, истории и этнографии при Казан, ун-те. — 1929. — Т. 34, вып. 3—4. — С. 22—26): если это предположение правильно, то сопоставление Иомалы с Золотой бабой отпадает само собой. Напомним кстати, что еще Н.С.Трубецкой (Этнографическое обозрение. — 1906. — № 1—2. — С. 55) довольно резко заявлял о том, что сопоставление Золотой бабы с Иомалой — «мысль совершенно нелепая и основанная на совершенном невежестве в области угро-финской этнографии», но все же думал, что Золотая баба была известна пермякам под именем Калдысин. Ничего не объясняет также и случайное звуковое сходство Иомалы и Ялмала, точнее Яумала (по Житкову, «яу-мал» — устье, конец реки; устье Обской губы, полуостров Ямал — «конец земли»), тем более, что не может быть и речи о путешествии скандинавов в XI в. к устью Оби (которое они, якобы, приняли за устье Двины), к жертвенному месту самоедов — Яумал-хе. На основании интересного собрания пермских деревянных скульптур, среди которых «имеются изображения с инородческими физиономиями», Н.Н. Серебренников (Пермская деревянная скульптура. — Пермь, 1928. — С. 35) высказал догадку, что «наиболее почитавшееся название— Сидящий спаситель заменило, по-видимому, особо чтимую прежде Златую бабу финно-угорских народов, которая, надо думать, по своей сидящей позе имеет что-то общее с сидящим Буддой восточных народностей, с которыми финно-угорские народы имели некоторое родство и по крови и еще больше по взаимодействию культур». J. Baddeley (Op. cit. — P. LW) отождествляет Золотую бабу с «тибетской и китайской богиней бессмертия Kwan-ln». О богине Kwan-In (Kva-non) и генетической связи ее с Авалокитешварой см.: Karutz, Maria in fernen Osten. — Muenchen, 1925. По вопросу о связи культа Золотой бабы с религиями Дальнего Востока нужны, однако, специальные разыскания, вне которых подобные догадки будут иметь мало цены.

5. когда наступит пора собственно для ловли этих зверьков, что бывает весной]. Барберини ошибается: ловля соболей всегда производилась в начале зимы, в ноябре, декабре и половине января, что отмечали и другие иностранцы: см., например, Йог. Арнольд Бранд (1673), который вполне правильно отметил, что когда уже в январе «солнце начинает пригревать», «волос у соболей начинает выпадать и делает мех негодным».

6. с трудом можно переехать через нее в один тамошний день]. Известие об Оби также взято Барберини из Герберштейна.

7. Одного большого озера — Катая]. Выше уже было указано, что представление об этом озере могло возникнуть у Герберштейна под влиянием итальянской карты Фра-Мауро (1459 г.), на которой изображено озеро с надписью Chatajo, около Cambalech; но что Барберини пользовался именно Герберштейном, видно из того, что и у него Обь (не отмеченная еще у Фра-Мауро) вытекает из Китайского озера.

8. Конбулик]. Испорченное Хан-Балык 'город хана', 'столица' (как после монгольского завоевания Китая стал называться Пекин). В 1215 г. Пекин, носивший тогда название Chung-tu, т.е. 'Срединная столица', был взят Чингисом, а в 1284 г. Кублай-хан переместил сюда столицу своего государства, по в 1267 г. к северо-востоку от нее он построил новый город, который с 1271 г. китайцами назывался Ta-tu ('Великая столица'), а монголами Хан (или Кан)- Балык. Средневековый итальянский путешественник Одорик из Парденоне пишет: «Я пришел к этому благородному городу Cambalech, древнему городу знаменитого Катая». А Марко Поло объясняет: «Благородный город Cambaluc, что на их языке означает город императора» (Scherer J.B. Wahre Bestimmung des Wortes Chanbaleg, Chanba-lik, Cambalu, Cambala/' Nordische Nebenstunden. — Frankfurt; Leipzig, 1776. — Bdl. — S. 9-12; Yule H. Cathay and the way thither. - London, 1913. - Vol. 2. - P. 216-217. - Note). В русских источниках Канбалыком Пекин назывался вплоть до конца XVJI в.: в ^Ведомости о Китайской земле» (1669): «А царствующий город Камбалык, где живет царь Богдохан» (Памятники ДПИ. — СПб., 1899. — Вып. 133. — С. 20—21); в объяснениях к первой карте Сибири, вычерченной в Тобольске воеводой П.И. Годуновым: «И в том городе другой каменной же город, а зовут Камбализком, и в том городе живет Китайский царь, и подле Камбализка города выкопан ров» и т.д. (Титов А. Сибирь в XVII веке. — М., 1890, — С. 37); так называется Пекин еще у Ф. Байкова (1656), в дополнениях к наказу Н. Спафарию (1675) и во многих других источниках этого времени, однако сам Спафарий писал уже и Камбалык и Пежин (Путешествие Н. Спафария / Изд. Ю.В. Арсеньева. — СПб., 1886. — С. 19, 153, 154, 170).

9. именуемый лукоморами]. Это место также как будто взято у Герберштейна. Впрочем, это трудно утверждать с полной уверенностью. Ведь осторожный Герберштейн пишет, что хотя он и «старательно расспрашивал об этом», но не мог узнать ничего верного «от такого человека, который бы видел это собственными глазами» (см. выше). Р. Барберини, напротив, подчеркивает, что слышал это от двух сибирских звероловов — татар, привезших ясак в Москву, которые «клялись, что это сущая правда». Таким образом, Барберини как бы вступает в противоречие с Герберштейном. Есть ли это маскировка литературного заимствования или запись разговора, действительно имевшего место? Во всяком случае, было уже подчеркнуто, что во второй половине XVI в. эта легенда была в Москве сильно распространена, и поэтому Барберини мог ее слышать независимо от Герберштейна, которою он, кстати, не упоминает ни разу. С другой стороны, в своем письме Барберини сохраняет тот же порядок изложения, что и Герберштейн: он говорит о лукоморах, потом о р. Тахнин и т.д.; тем подозрительнее звучат последние слова письма: «Извините, что пишу к вам в таком беспорядке и несвязности». Не являются ли они такой же маскировкой заимствования, как и настойчивое подчеркивание того, что все известия собраны им совершенно самостоятельно?

Текст воспроизведен по изданию: Сибирь в известиях западно-европейских путешественников и писателей, XIII-XVII вв. Новосибирск. Сибирское отделение Российской академии наук. 2006.