РАФАЭЛЬ БАРБЕРИНИ

ПУТЕШЕСТВИЕ В МОСКОВИЮ РАФАЭЛЯ БАРБЕРИНИ В 1565 ГОДУ

СТАТЬЯ ВТОРАЯ.

Иностранцев не впускают в свои церкви, разве когда перекрестятся в их веру; мне, однако ж, удалось два раза побывать в их церквах, один раз днем, другой раз ночью; и увидел я там, словом, все те же обряды и обычаи, какие видел в Греции в подобных церквах, то есть, свечи, лампады, множество икон и распятий, но на которых Спаситель пригвожден четырьмя гвоздями, то есть, каждая нога порознь. Обряд богослужения совершенно греческий; вся обедня, впрочем, совершается на природном их языке, а при совершении даров, вместо облатки, употребляют [4] хлеб; постятся несколько раз в год и то со строгим воздержанием; во-первых, в наш обыкновенный великий пост, потом в Филиппов пост, в Петровский, и многие другие, которые доходят до конца года. Обыкновенно крестят своих детей, как и мы, в церкви, и тоже с кумовьями; но, по их словам, мы не хорошо крещены, по двум причинам, в чем и различаются они от нас, — а именно: они не допускают священнику права говорить при крещении: я тебя крещаю! но для этого употребляется у них другая формула при сем священном таинстве: «Крещается раб Божий такой-то, или раба Божья такая-то, во имя Отца и Сына и Святого Духа!» — Сверх того, они говорят, что Христос, когда крестился, стоял до половины в воде; почему и не довольно окропить голову: нет, надо, как они делают, три раза всего младенца погрузить в воду, потом обходят вокруг купели, со свечами в руках, приговаривая некоторые слова, и со святым елеем кладут крестные знамения на многих местах тела младенца, далее под пятами, причем, однако ж, не употребляют соли (Здесь Барберини говорит о Святом Крещении, имея в виду обряды римско-католического вероисповедания, где допускается одно поливательное крещение, и притом очевидно, что он не знал обрядов греко-восточной Церкви, когда говорит так о православном крещении и миропомазании.).

Народ этот, когда женится, берет себе только одну жену, и если она умрет, могут вторично жениться; (здесь разумеется о мирянах, потому что о белом духовенстве и монахах будет говорено ниже); и так возвращаюсь к мирянам: когда случится, что муж и жена, оба согласны развестись и покинуть друг друга, в таком случае соблюдается у них следующий обычай: оба идут к текучей воде, муж становится по одну сторону, жена по другую, и, взяв с собою [5] кусок тонкого холста, тут тащат его к себе, каждый за свой конец, и раздирают пополам, так что у каждого в руках остается по куску; после чего расходятся оба в разные стороны, куда кому вздумается, и остаются свободными (Вероятно, кто-нибудь в шутку передал этот рассказ легковерному путешественнику. В России расторжение браков совершалось всегда на основании канонических постановлении и подобных проделок никогда не видано и не слыхано. Впрочем, не видал ли он, может статься, какой-нибудь игры подобной, которую и принял за брачный развод!). Есть еще у большей части этого народа обычай, что когда замечают жизнь свою в опасности и уже не надеются спастись от смерти, поступают в монахи и отпускают от себя жену; если же потом и случится, что оживут и оправятся от своей болезни, все-таки должны уже, хотя нехотя, остаться на всю жизнь в монашестве, а жены их ищут своей доли (Жены, оставшиеся после мужей, принявших монашеский обет, никогда не выходили замуж. Вероятно, и здесь также передан был ему невероятный рассказ, который Барберини принял за сущую правду.); услышав об этом, я чуть было не расхохотался: мне пришло на ум, что если бы такой обычай завелся и у нас, то знаю одного приятеля, который нарочно прикинулся бы больным, и решился бы навсегда остаться монахом, лишь бы только освободиться ему от своей жены! — Монахов у них множество, и все они одного ордена, по греческому обычаю; но уже монахи эти не могут жениться; равным образом, есть у них и монахини, которые ходят почти в такой же рясе, как и монахи; хотя многие из них весьма богаты, но есть, однако ж, и такие, что даже по необходимости, а не по обету, живут одним подаянием. Священники (белое духовенство) должны быть женаты; но если умрет у них [6] жена, то уже не могут жениться вторично, ни отправлять священничества (В 1503 году был действительно в Москве собор, при Великом Князе Иоанне Васильевиче и Российском Митрополите Зосиме, где было положено, чтобы вдовствующие священники и дьяконы не отправляли служения.).

В обычае у этого народа иметь всегда у себя, в дому, иконы некоторых угодников божьих; и потому, когда кто-нибудь из друзей войдет со двора в комнату, по делу или так, повидаться с хозяевами, остановится сперва на пороге той комнаты, где находятся образа, и прежде чем поздоровается с кем, снимет шапку, три раза перекрестится от головы до пояса, и потом уже, поклонясь домовому хозяину, начинает говорить и объяснять свое дело. Таким образом поступают и при уходе из комнаты; идут ли также по улице, лишь только увидят где на пути икону, либо церковь, вблизи или вдали, тоже начинают креститься до бесконечности; а также едут ли и дорогою, да заприметят вдруг церковь, как ни была бы далеко, хоть даже одну только колокольню, тотчас слезают с повозки, и тоже до бесконечности крестятся перед нею.

Вообще чрезвычайно как ревнуют своих жен и мало дозволяют им отлучаться со двора; да и не без причины так ревнивы они: мужчины и женщины у них чрезвычайно как хороши собою и здоровы. Одно только, что женщины обыкновенно употребляют румяны и белила, к тому же так неприятно, что стыд и срам!

При женитьбе или выходе замуж соблюдается следующий обычай: в самый день свадьбы, поутру происходит в доме обряд одевания невесты, в присутствии родных и жениха; потом идет невеста в церковь, с закрытым лицом; там священник, по [7] совершении обряда бракосочетания, надевает жениху и невесте кольца, и потом, заставив их целоваться, берет кубок с вином, и новобрачные пьют вместе со священником; после чего бросает он вдруг кубок на пол, а молодые внимательно смотрят, к кому из них прежде подкатится этот кубок под ноги (При совершении таинства венчания, новобрачным подносилось красное вино, на основании постановлений Святых Отцов; издавна, по принятому обычаю, новобрачный, по выпитии вина, должен был раздавить ногою стеклянный кубок. Это совершалось даже и на царских свадьбах. (См. Свадебные обряды при царских церемониалах, в сказаниях. И. П. Сахарова т. II, кн. 8). При бракосочетании Царя Алексея Михайловича было отложено разбивать сосуд. Здесь Барберини несправедливо рассказывает только то, что будто молодой дожидался, пока кубок подкатится ему под ноги, и будто новобрачные вместе со священником распивали вино, чего никогда не бывало; да и вообще самое таинство брака у него рассказано сбивчиво.). Я спрашивал, для чего бы это делалось, но не умели мне объяснить значения такого обычая! — Потом, возвращаются домой; у молодой лицо уже открыто, на плечи накинут соболий или куний, или другой какой-нибудь мех, смотря по состоянию: по прибытии домой, новобрачная чета проходит по разостланному везде на полу белому холсту, по которому и ведут их сажать на постель. Тут подносят им вареную курицу, и, каждый из них оторвав от нее по кусочку, кушает; потом идут с родными за стол; после чего пляшут и играют на своих странных инструментах, наконец молодые отправляются к себе в спальню для совершения брачного таинства. Здесь заметьте одно преварварское обыкновение: отец или мать, или брат невесты, или кто-нибудь из ближайших ее родственников, становятся у дверей спальни, и выжидают, пока не выйдет оттуда молодой объявить им, как он нашел свою жену, невинною, или нет; и передает он это следующим образом: [8] выходит он из спальни с полным кубком вина, а в донышке кубка просверлено отверстие, и молодой прикрывая его снизу пальцем, подносит в таком виде кубок упомянутому ближайшему родственнику жены: если полагает он, что нашел ее невинною, то залепливает сперва то отверстие воском, так чтобы вино не могло пролиться, и таким образом, отец и все кто тут ни есть, смело пьют из этого кубка; в противном случае, молодой отнимает вдруг от отверстия палец и до тех пор проливает оттуда вино на стоящего пред дверьми жениного родственника, пока тот не даст ему сколько-нибудь денег, чтоб только остался он доволен, и тогда они мирятся.

Что же касается до правосудия, то не следуют они Бальдовым или Бартолевым законам, но, как угодно государю, так и решается суд; отчего часто бывает, что один за безделицу предается на съедение медведям, и отнимается все у него имущество, тогда как другой, хотя бы и в чем большем провинился, о том даже и не говорится!.... а поэтому и страх как боится народ своего государя, и гораздо более ему повинуется, чем где-нибудь другие народы своим повелителям. И этот страх так на них действует, что большею частью не смеют они выказывать своего имущества; даже знаю я таких, у которых и довольно есть денег, а одеты всегда чрезвычайно дурно, и деньги свои, письма и другие вещи прячут в доме у кого-нибудь из своих иноземных друзей, не доверяя в том ни матери, ни брату! Часто государь имеет обыкновение посылать своих дворян, которые там называются боярами (Bojari), на жительство из одной земли в другую, из другой в третью, и так далее; особенно теперь, когда взял он под свою власть столько земель, как то: Литву, Полоцк и Смоленск, куда уже многих он выслал из богатейших бояр, под тем [9] предлогом, чтоб получше радели об этих землях, и хорошенько присматривали, не допуская, чтоб мог быть нанесен какой-нибудь вред тому краю.

Рассказывали мне еще, что будто не раз там случалось: вдруг потребует государь, у кого-нибудь из своих вассалов, известной суммы денег; а тот пусть только вздумает извиняться, что нет у него столько, или как-нибудь в этом роде, — раздраженный отказом, государь повелевает тотчас, отнять у него дом и все что там найдется... потом уже и неслышно ничего, что с ним последует; даже о том и говорить никто не смей (Это случалось только в царствование Иоанна Грозного; когда опальный подвергался наказанию за важное государственное преступление, — имение его описывалось на казну и в последствии раздавалось достойным; но отнюдь не так бывало, как рассказывает об этом Барберини.). И таким-то образом самопроизвольно управляет он государством.

Везде, по всему своему государству, управлять какою-нибудь страною, посылает он одного из упомянутых бояр с титулом воеводы; и они, в обыкновенных делах, какие там встретятся, поступают самоуправно; но чуть дела поважнее, они должны уже доносить о том двору, то есть, в Москву. В этой земле шестьдесят восемь домов, называемых у них избами (stufe), в которых держится суд и расправа по гражданской части всего края; поэтому каждый из этих домов и имеет в своем ведении столько же приписных городов и селений, которых жители прибегают к ним в своих нуждах, и тягаются без посредничества доверенных или стряпчих (senzo procuratori о avvocati), но всяк по себе приучается доказывать свои права. Когда же кто должен другому по ясным сделкам, а заимодавец требует себе уплаты, в таком случае, тотчас предписывается должнику [10] являться, каждое утро в назначенный час, в то судебное место, откуда получил предписание; а таких начальств там множество; и тут они освобождаются на поруки, или же сажаются в кандалы; и когда потом, чрез два часа, предстанут они, по знаку данному колоколом, выводят их на улицу, сняв с них кандалы, и сержанты не перестают колотить их палками по икрам, до тех пор, пока не заплатят они своих долгов; таким образом всякое утро можно их видеть сотнями пред этими домами, как мужчин, так и женщин. Видел я даже одного князя, который, каждое утро, приезжал верхом, являться на казнь, и за то, что однажды подкупил он сержанта, чтоб бил его потише, были потом биты оба, как он, так и тот сержант; да еще сам он был бит в продолжение многих дней, и я видел того и другого (Правеж кончился при Петре I. Татищев, современник этих событий, передал нам подробные известия на счет действий правежа; он был введен в число гражданских постановлений. У нас еще и доселе сохранилась пословица: семеро в гости зовут, а все на правеж!).

Если же иногда, что, впрочем, часто случается между Москвитянами, зайдет у них спор такого рода, что один не признает себя должным, а другой утверждает, что тот должен ему, и нет у него, между тем, никого из свидетелей или письменного на то доказательства, то обыкновенно, не доверяя им обоим, заставляют их решить этот спор междоусобной схваткой (combattere соrро а соrро), на площади, которая для этого нарочно предназначена и избрана. Тут если один из них, или оба вместе, по трусости или по старости, или же, почему-нибудь другому, не захотят драться, в таком случае могут они назначить кого-нибудь другого, чтоб подрался за них; а [11] таких охотников всегда там довольное множество, что за деньги рады согласиться и идти подраться за других. Презабавно видеть, как, идучи на этот подвиг, бывают они вооружены; для этого берут они с собою столько всякого оружия, что, если бы пришлось им упасть от тяжести своего вооружения, уж никак бы не могли подняться на ноги! Во-первых, надевают они на себя большую кольчугу с рукавами; поверх нее латы; на ногах тоже кольчужные чулки и исподнее платье; на голове шишак с кольчужною сеткою вокруг шеи, прикрепленною на ремнях под обеими руками; на руках такие же кольчужные перчатки: — это для обороны! Для нападения же оружие у них следующее: в левой руке меч о двух острых концах, как два кинжала; один снизу, другой сверху, а посредине находится расселина, в которую продевают руку, так что меч сам собою держится на руке. Притом имеют род копья, раздвоенного вверху, и на поясе железный топор, и в таком-то вооружении сражаются они до тех пор, пока один из них не уступит поля сражения. Рассказывали мне, как однажды в Москве должен был, по такому спорному делу сразиться один Литовец с Москвитянином. Литовец никак не хотел подобным образом вооружаться, а взял себе одно оборонительное оружие, да потом, украдкой, привязал себе к поясу мешок с песком; и вот, когда оба сошлись, легчайший стал забегать, да подскакивать со стороны на сторону, увиваясь таким образом около Москвитянина, который, по ужасной тяжести и запутанности своего вооружения, был гораздо медленнее в движениях и на силу мог поворачиваться. Поэтому Литовец, улучив удобную минуту, напал вдруг на него, да и бросил ему в скважины наличника горсть песку, так что совершенно их залепил, а в тоже самое время и давай топором ломать его [12] оружие, до того, что Москвитянин, не видя уже света Божьего, стал просить пощады, — и Литовец остался победителем. Но с той поры не дозволено уже иностранцам вступать в такие сражения с Москвитянами (Здесь Барберини рассказывает про суд, известный у нас еще с XI века под названием битвы на поле по судебнику Царя Иоанна Васильевича (так в тексте - OCR). (См. Статью о судебном поединке в трудах Московского Исторического Общества, часть I. стр. 29).).

Народ этот, в обращении, чрезвычайно как церемонен; встретясь на улице, хотя бы шли за делом, тотчас снимают шапки, и в несколько приемов кланяются друг другу, строжайше соблюдая, чтоб отдать поклон за поклон, да и снова поклониться, делая знак головой и рукою, что это для них безделица. Здесь разумеется о равных между собою; потому что, если кто стоит выше другого, всячески старается не прежде того снять шапку, и прибегает тут к хитрости, смышленей даже иного Бискайца!

Имеют еще обыкновение при встрече, если долгое время не видались, целоваться.

Благодарят они таким образом: если один обещает что-нибудь на словах, то другой, сняв шапку, пренизко ему кланяется, опуская руку книзу; если требуется большей благодарности, в таком случае, достает он рукою даже до земли; а еще для большего подобострастия или, показывая как умеет он ценить обещаемую милость, касается земли обеими руками. Если же, притом, один из них сановник и оказывает какую-нибудь милость или покровительство, или тому подобное, другому, который меньше его званием, тогда сей последний становится на колени и, обеими руками касаясь пола, бьет еще челом оземь. Таким же образом поступают, когда идут и просить какой [13] милости, чтоб по ходатайству того была оказана; и по этому самому большая часть из них имеют мозоли на голове; у них уже так принято, что чем сильнее бьют головою оземь, тем соблюдается более церемонии или чинности!

Важнейшие дела, касающиеся до иноземных государей, как то посольства или объявления войны, идут прямо от царя, великого канцлера и двух казначеев; а как часто такие дела поступают тоже от посланников из отдаленных стран и на языке весьма различном от их языка, который очень походит на славянский, то имеют они, поэтому случаю, многих у себя переводчиков для разных языков, посредством которых и изготовляются подобные дела.

В бытность мою там, приезжали послы из Черкессии (Circassia) от одного государя, отца супруги великого князя, а также, и послы от гроссмейстера рыцарей, кажется, родосского или иepycaлимcкогo ордена, который пребывает во Франконии, что в Германии. Приезжали они с довольно значительным числом дворян и прислуги, привезши с собою разных подарков, тысячи на четыре талеров, трактовать, слышал, о том, как бы им снова иметь гроссмейстера из ордена, что господствовал было в Ливонии, и именно из благородного дома Фустемберга Вестфальского, который попал в плен к московскому царю при взятии Ливонии; но упомянутые послы не могли этого получить. Говоря здесь о послах, не могу промолчать, как вообще дурно поступают с ними в этом крае; подлинное варварство! Во-первых, должно знать, что, когда они прибудут в эту землю, несколько дней задерживают их областные правители (governatori), пока не дадут о том знать двору и не получат оттуда разрешения. Потом, когда получится ответ, что можно их представить, придаются им для конвоя разные бояре, которые везут их туда, не дозволяя, [14] впрочем, говорить им ни с кем, дорогою. По прибытии в Москву, отводится им особый дом, куда приставляется стража, дабы никто из них, даже последний их служитель, не мог оттуда выйти, и не дозволяется им ничего покупать для их удобства, кроме необходимого для жизни. К тому же не только им самим не дозволяется выходить за покупками, но даже запрещено, чтобы никто и из тамошних жителей не смел к ним приходить на дом, что-нибудь продавать, разве только оскорблять их и делать им всякие неприятности. И таким образом должны они, пока не получат аудиенции, оставаться у себя взаперти с месяц или около того, смотря как заблагорассудится государю. Потом же, когда захочет он дать им аудиенцию, предварительно извещают их о том, за день до приема; между тем государь отдает приказание собраться в назначенный и положенный день, всем своим дворянам и боярам, в длинных своих одеждах, наподобие венгерской, с серебряными и золотыми пуговицами, из разных шелковых материй и золотой парчи, подбитых разными, у кого собольими, у кого куньими, горностаевыми, рысьими и другими мехами; в своих высоких меховых, из соболя или серой лисицы, шапках, украшенных пуговицами, жемчугом и тому подобным, и в разноцветных сапогах, на манер турецких, но подкованных металлическими гвоздиками. И вот большая часть этих дворян и бояр наполняют огромнейшую залу, где все они сидят; а подле этой залы находится, еще гораздо обширнее той, другая зала, где восседает сам государь на весьма высоком, о трех или четырех ступеньках, троне, обитом золотою парчою. У самого же его на голове золотая корона, кругом осыпанная драгоценными каменьями, и опушенная, также как у бояр, но самым дорогим и самым черным собольим мехом; одежда [15] на нем, тоже длинная до самых пят, из золотой парчи и с пуговицами, величиною в небольшое яйцо, но из чистого золота, и осыпанными жемчугом и каменьями; сапоги у него, тоже цветные, с острыми, кверху загнутыми носками до половины ноги, и подбитыми сверх того, небольшими серебряными гвоздиками; а в руке у него серебряная вызолоченная трость, наподобие епископского жезла. И в этой же самой тронной, только поодаль от него, сидят везде, кругом, более двухсот человек знатнейших бояр одетых как нельзя богаче. Когда всё таким образом приготовится, несколько назначенных государем придворных отправляются из дворца, в богатых одеждах, верхом на прекрасных конях, в парадных разноцветных сбруях; прибыв в посольский дом берут послов с собою и везут их, тоже верхом, но на самых скверных и убранных в самую дурную сбрую лошаденках, во дворец; тут шагов за тридцать или за сорок от дворца и заставляют их, из чванства, слезать со своих кляч и идти пешком. И таким образом вводят их, по одиночке, одного за другим, пред светлые очи государя, к которому приближаются они, делая пред ним поклоны; государь простирает им руку для целования, потом приказывает переводчикам спросить у них от какого государя присланы. Они отвечают, и удовлетворив на вопрос, подносят привезенные с собою подарки, которые принимая, он благодарит их, и тогда обращается с вопросом о здравии их государя; наконец приглашает их, того же утра, откушать с ним, следующими словами: «Я делаю вам милость приглашением откушать ныне хлеба-соли со мною!». И тогда вышеупомянутые придворные тотчас же уводят их в особую залу, в том же дворце. Всему, что здесь сказано, я был сам очевидцем за полчаса до аудиенции, дарованной упомянутым [16] послам. Не будучи сам лично послом, имел я такую же точно аудиенцию, и так же был приглашен государем откушать с ним; а как в принятом обычае есть там, чтобы и все приезжие из чужих краев, желающие удостоиться аудиенции, приносили подарки государю, то и я должен был поднести ему большой серебряный кубок с крышкою, чеканной работы, с позолотою: без такого подарка, быть может, и не выпустили бы меня из этого края.... Кроме того привез я еще государю рекомендательные письма от английской королевы, с которою он находится в весьма дружественных отношениях. Но обратимся к прежнему. Тотчас по отправлении послов, государь собрался к обедне, и, прошедши обе залы и другие покои, сошел с дворцового крыльца, а следом за ним — более восьмисот человек свиты богато одетой, как сказано выше, и отправился он пешком, выступая тихо и важно, и опираясь на вышеупомянутую трость, в ближайшую церковь; а шел он посреди четырех молодых людей, имевших отроду лет по тридцати; но сильных и рослых, — это были сыновья знатнейших бояр; двое из них шли впереди его, а двое других позади, но в некотором отдалении и на равном расстоянии от него; а одеты были все, четверо одинаково: на головах у них были высокие шапки из белого бархата, с жемчугом и серебром, подбитые и опушенные вокруг большим рысьим мехом. Одежда на них была из серебряной ткани, с большими, серебряными же пуговицами до самых ног; подбита же была она горностаями; на ногах сапоги белые с подковками; на плече несли они красивый, большой топор из серебра и золота.

Между тем свита за государем увеличивалась, потому что многих, кого встречал, особенно из военных, тоже приглашал откушать с ним, того утра, хлеба-соли. И таким образом прибыв на место, [17] вошел он в церковь со всем своим народом, и простоял там, на ногах, целый час за обеднею; потом возвратился тем же порядком во дворец и, удалясь на некоторое время, вышел наконец переодетый, совершенно в другом костюме, также богатом, но без короны, а только в шапке на голове. Вошел в большую залу, где кругом поставлены были столы, накрытые скатертями кое-как и в беспорядке, потому что столы эти, один был высокий, другой низкий, тот узкий, тот широкий, и самые скатерти тоже по ним. В зале находилась натопленная печь, по требованию времени года: это было в Ноябре месяце; а почти по самой средине залы стоял буфет, со множеством разной посуды, как то: больших серебряных вызолоченных и без позолоты чаш и чашечек, больших тазов весьма странного вида, больших и тяжелых кубков для питья, из которых одни были плоскодонные и глубокие, другие на ножках, а между ними множество и таких чаш, какие у нас в употреблении, работы немецкой; замечательнее всего были там два больших серебряных бочонка, с позолоченными обручами; они стояли по средине буфета. Вокруг же самой залы стояли низенькие скамейки со столиками, на подобие тех, какие вообще находятся по трактирам в Италии. Окинув глазами всю эту залу, государь пошел и сел в конце одного стола, на особом кресле; потом велел позвать послов, а подле него стоял его переводчик, который называл ему поименно входивших. Тогда государь, называя каждого по имени, указывал им место, где угодно ему было, чтобы садились; таким образом сажал он одного за другим, упомянутых послов, вместе с их служителями за один стол, который находился по правую руку от него; потом приказал позвать и меня, потому что на этот раз не было там других иностранцев, и назвав меня, так же как и прочих, по [18] имени, посадил меня за другой стол, который еще оставался незанятым, вместе с моим переводчиком и двумя служителями, которые были со мною, потому что таков там обычай; потом, за тот же самый стол, посадил он еще около двадцати немецких дворян, которые находятся ныне в службе у него, быв некогда его врагами; все они знатного рода и хорошего имени, взяты были в плен во время ливонской войны, и с тех пор не могут уже выехать из Московии; но им отпускается хорошее содержание, чтоб могли иметь у себя и слуг и лошадей, и таким образом, живут они там службою. Потом государь подал знак боярам садиться за стол — и мигом были ими заняты, с шумом и в беспорядке, все остальные места за маленькими столиками да еще на другом конце того стола, за которым дотоле сидел сам государь один. А как в это время года день там не более шести часов, и тут уже была у нас совершенная ночь, то на столы поданы были сальные свечи в дурно вычищенных медных подсвечниках. Притом нигде на столах не было ни одной солонки с солью, но она тут же подавалась самому государю вместе с довольно хорошим, белым хлебом, нарезанным ломтями, который и уделял сам государь, подавая его своим приближенным для передачи всем прочим. Тут происходила немалая суматоха, потому что по тамошнему обычаю, когда государь велит что-нибудь кому подавать, все тотчас встают, и эта церемония, — беспрестанно вставать и снова усаживаться, — продолжалась минут, по крайней мере, восемь, и во все это время никто не смел начинать есть. Когда же кончилось это, всем нам, иностранцам, подан был большой и широкий кубок с вином от государя: поэтому снова надобно было вставать. Потом, вошло человек двадцать прислуги; они несли огромные блюда с разными жаркими, как то: [19] гусями, бараниной, говядиной и другими грубыми мясами; но, подошедши к государеву столу, все они снова поворотили назад и скрылись со всеми этими блюдами, не подавая никому; вскоре же потом они снова явились, и уже в большем числе, и несли, как прежние, так и другие мясные кушанья, но уже нарезанные кусками на блюдах; когда таким образом принесли и обнесли кругом, по всем столам, тут только начали мы, наконец, есть. Между тем прочие слуги беспрестанно суетились, ставя на столах большие и малые кубки с медом и другими напитками; по временам снова подавалось какое-нибудь мелкое блюдо; но без соблюдения малейшего порядка, которому блюду следовать прежде, второму или третьему. Между тем, постоянно перед государем стоял его кравчий, с золотою чашей в руке, то с вином, то с другим питьем, и держал он эту чашу довольно высоко, ожидая, когда государю угодно будет напиться, и тогда, — что случалось весьма часто, — Государь подавал ему знак подносить; и всякий раз как подавалось ему питье, чтоб не оставаться в долгу, пил он обыкновенно за здоровье кого-нибудь из сидящих за столом, о чем тотчас же давал тому знать один из приближенных государевых дворян, и тот немедленно вставал со скамьи, а вслед за ним и все прочие, и поклонившись опять мы садились; а эта церемония так часто происходила, что от этих движений у меня, вместо того, чтоб досыта наесться, час от часу все еще усиливался аппетит. Государь, всякий раз, когда брал кубок из рук у кравчего, прежде чем начинал пить, три раза крестился. Таким образом, более трех битых часов сидели мы за столом, где мало пили, зато как нельзя больше происходило шуму за питьем; и вот уже не мало было из этих бояр, что допьяна напились. Когда же пришли слуги для снимания кушаньев и скатертей со [20] столов, тут опять, с немалым шумом и суматохой, все поднялись, вставая из-за стола. Государь все еще оставался на своем месте, и подозвал к себе послов, которым подавал, каждому своеручно, кубок вина; но они, будучи заранее предуведомлены о нравах и обычае страны, принимали из рук его кубок, держали свои шапки в руке и, обернувшись спиной к государю, отходили от него шагов за несколько, где, вдруг остановясь, снова оборачивались к нему лицом и преуниженно кланялись ему по-турецки; потом выпивали все до дна, либо отведывали только, как кому было угодно; потом отдавали кубок присутствующим, и не говоря ни слова, уходили. Когда эти послы были таким образом отпущены, государь подозвал и меня, и так же, как и тем послам, подал мне своеручно кубок вина, и я, будучи тоже предуведомлен, как должно в таком случае поступить, придержался того же самого порядка, как видел, делали и послы. Но тотчас же, после этого, как послам, так и мне, хмель сильно разобрал голову, так что, позабыв все приличие и скромность, бросились мы все, скорее в двери; с такою поспешностью не выбегали, быть может, из храма Божьего, даже книжники и Фарисеи, с какою мы выбежали оттуда. Тут с трудом должны мы были проходить чрез покои, по причине толпы хмельных, теснившихся в беспорядке и впотьмах, пока наконец добрались до дворцового крыльца, от которого в шагах еще двадцати или более, ожидали нас с лошадьми слуги, там же обедавшие с нами; но когда мы спустились с крыльца, чтоб добраться до наших лошадей и уже ехать домой, мы должны были брести по грязи, которая была по колено, а ночь претемная, нигде ни огонька, так что довольно мы поизмучились, пока могли сесть на коней; а все это одно чванство со стороны Москвитян: [21] они не хотят, чтоб кто-нибудь смел у дворца ехать верхом или слезать с лошади.

Послы были отведены стражею в свои покои, под арест, а я отправился к себе. Я не хотел нарочно умолчать о том, что с нами происходило, чтоб можно было судить, по этому, об их варварском обхождении с иностранцами.

Сверх того, нашел я в этом крае людей чрезвычайно корыстолюбивыми и бессовестными. Корыстолюбие же их простирается до той степени, что если не подарить им чего-нибудь, нельзя ничего от них получить, ни совершить никакой с ними сделки. Вельможи, как и частные люди, не постыдятся нагло потребовать, чуть что увидят, перстни, или другие вещицы, даже деньги, словом все, что бы то ни было. У самого канцлера принято за правило, что если кто придет к нему и объявит, что желал бы поцеловать государеву руку, за какое-нибудь дело, (потому что прежде всегда надо обратиться к канцлеру) первое его слово: «А принес ли что-нибудь, чтоб удостоиться взглянуть на ясные очи государя?». Это значит, что должно его задарить; и эта алчность к подаркам так заразила частных людей, что за ними водится множество дурного, — хотя за это и достается им от государя, который не редко велит за это сечь, растянув на земле, даже знатнейших из своих бояр. Таким образом нет почти ни одного там из чиновников, который хоть раз на роду своем не был высечен; но они не гоняются за честью, и больше чувствуют побои, чем знают, что такое стыд. Впрочем, не смотря на такое зло, могу сказать, что по всему этому краю пребезопасно разъезжать с товарами и деньгами, и что никогда не случается, чтобы нападали на кого на улице или обижали явно; хоть это происходит, как кажется, больше от боязни [22] и страха, внушаемого им государем. Еще скажу про них, что они не охотники посещать чужие края, как будто не могут расстаться со своим гнездом; да хотя бы и захотелось кому-нибудь из них, государь не дозволяет им отлучаться за границу: и в этом одном они поступают, по мне, преблагоразумно, что слушаются его, если не по доброй воле, по крайней мере со страха. А то очевидно они очень наклонны ко злу. Даже все вообще большие плуты, чуть только могут как-нибудь скрытно сплутовать; и поэтому чрезвычайно как надо остерегаться, в своих сделках с ними. Кто ведет с ними торговые дела, должен быть всегда осторожен и весьма бдителен, в особенности же не доверять им слепо; потому что на словах они довольно хороши, зато на деле предурные, и как нельзя ловчее умеют, добродушной личиною и самыми вкрадчивыми словами, прикрывать свои лукавейшие намерения. Притом, они большие мастера на обман и подделку товаров и с особенным искусством умеют подкрашивать соболей, чтоб продавать за самые лучшие, или покажут вам одну вещь на продажу, а станете с ними торговаться о цене, они тут будто и уйдут и слышать не хотят об уступке за предложенную им цену; а между тем и не заметите, как уже обменяют вещь и возвращаются к вам, уступая ее.

Они искусно выделывают разные кожаные вещи, например: седла, тулупы и тому подобное, в сшивании и украшивании которых не уступают самим Туркам. В прошлом году, ввели они у себя печатание, которое вывезли из Константинополя (Книгопечатание вовсе не было вывезено из Константинополя, а началось оно у нас вследствие соборного постановления 1552 года. Первая напечатанная книга была Апостол, вышедшая из Московской типографии в 1564 году. Первоначальное печатание славянскими буквами, началось в Черногории в 1491 году; для обучения московских типографщиков Иоанна Федорова с товарищами, вызван был из Дании Иван Богбиндер (Hans Bogbinder) от датского короля Христиана III. (См. Словарь духовных писателей Митрополита Евгения. Издание второе, часть 1, стр. 260, под статьёю Иоанн Федоров, и также Древние pyccкие памятники, изд. Сахарова, 1842 года.), и я сам [23] видел с какою ловкостью уже печатались книги в Москве. Буквы их большею частью заимствованы из греческого алфавита. Затеяли они также ввести делание бумаги и даже делают, но все еще не могут ее употреблять, потому что не довели этого искусства до совершенства. Таким образом мало-помалу они заметно подвигаются вперед; тем более, что уже льют у себя и пушки и колокола, и сами делают пищали и другие разные вещи на подобие тех, какие захватили у пленных, лет за тридцать назад.

Государь этой страны считает себя величайшим государем в мире, именуя себя повелителем всея Руси, да притом царем казанским и еще астраханским, хотя в письмах, привезенных мною к нему от королевы английской, титулуют его только повелителем всея Руси и великим князем московским. В гербе своем употребляет он черного двуглавого орла, с коронами, в зеленом поле. В этом крае нет ни золота, ни серебра, ни меди, ни свинца, ни олова; но лет тому двенадцать, как Англичане, открыв плавание позади Норвегии, навезли Москвитянам множество вещей, которых нм недоставало, и весьма для них полезных. Слышал я, однако ж стороною, будто бы этот государь имеет право чеканить или участвовать в чеканении золотой монеты (Чекан монеты начался в России еще со времен Великого Князя Владимира, и не только государи московские имели право чеканить монету, выпускали ее и удельные князья. (См: а) Летопись русской нумизматики, изд. Сахарова, 1842; б) Описание русских монет, Черткова, и 3) Описание монет барона Шодуара.). Почему все золото, какое [24] туда привозится купцами, поступает тотчас к нему, затем, что он у всякого это скупает и платит хорошо; потом кладет его в сундук, и уже никто больше, того не видит. Серебряной монеты у него довольно, а потому, что из Австрии и Польши, когда нет войны, привозится чрезвычайное множество талеров, монетою, для покупки у них товаров, состоящих из всякого рода мехов, воску, льну, пеньки, сала, кож и кожаных изделий, и других тамошних произведений. Эти же талеры, тотчас потом, чтоб уже никогда не могли быть оттуда вывезены обратно за границу, расплавляются и перечеканиваются на их монету, которой идет больше пятидесяти штук на один скудий; а походит она на турецкие аспры и называется: деньга (dening). Чеканят ее только на двух площадях, а не в другом где-нибудь месте, именно же: в Москве, где изображается на этой монете всадник, на коне с мечем в руки; да в Новгороде с изображением на ней Святого Георгия. Ходит же эта монета, как испанские реалы. Таким образом все золото и серебро, которое чуть только завезено в этот край, никогда уже более не только не выходит оттуда, но, так сказать, все почти остается в руках у самого государя, и никуда не расходится, разве обстоятельства принудят его к тому, как например: беспрерывное ведение больших войн, которые, разумеется, не могут обходиться без значительных издержек. Впрочем, Московия, и в этом отношении, чрезвычайно как отличается от всех прочих земель. Весь ее народ, как уже я сказывал, употребляется в государеву службу на время войны; даже, смотря по их происхождению и образу воспитания, они считаются обязанными к тому и полагают еще за [25] счастье, когда государь употребляет их на службу; почему стоит ему только повелеть, и тотчас явятся тысячи охотников исполнить его волю, которых, когда идут на войну, он созывает во дворец, и там раздается всем им казенная одежда: каждый из них получает по два кафтана из разноцветного сукна, на меху и без меха, которые только и принадлежат им, пока у них на плечах (Барберини не знал конечно наших положений о боярах, дворянах и детях боярских, которые получали поместные оклады, с землями, и были за то обязаны выводить с собою на войну людей, живших на их землях, и содержать их на собственном своем отчете. Награда же шубами и кафтанами раздавалась после сражения за отличные подвиги.). Сукна эти привозятся туда из-за границы для обмена на тамошние товары, составляющие туземный доход и привозимые в эту землю со всех сторон, как подать.

Что же касается до съестных припасов, край этот изобилует всяким зерном, рожью и всякими мясами, мелкою дичью, которой там множество, как то: фазанов и куропаток, и на все это чрезвычайная там дешевизна. В разных местах этого края, где находится побольше сенокосов, государь заставляет содержать большие конские заводы, потому что все войны свои ведут конно, и большая часть войска держит своих лошадей; впрочем, если случайно у кого-нибудь нет своего коня, то государь пополняет этот недостаток; и таким образом ведет он и большую войну без больших издержек; к этому же и то еще содействует, что войска у него не наемные; если же и есть такие, так платится самая малость, да и таких весьма не много. Зато в обычае у них, что когда возвращаются победителями, полководцами, жалуются от самого государя парчовые кафтаны или тому подобное, а всем прочим за то, что вели себя [26] исправно, объявляется его благоволение, и тем они остаются чрезвычайно как довольны, и снова готовы положить голову за него.

Когда выезжает государь на прогулку по городу, то весьма часто видите его одетым просто, в каком-нибудь цветном кафтане без золота; и берет он с собою лишь несколько слуг пеших, без конной свиты; а как по всем улицам бывает там множество народа, то иногда, находясь в толпе, возит он с собою у луки седла небольшой барабан, вроде того, какой имеют у себя на лошади Мавры; и как ударит он по нем рукояткой плети, какую обыкновенно имеют все ездоки, народ тотчас же раздается в разные стороны; впрочем такой инструмент случалось мне видеть и у сыновей его, да и у других знатнейших бояр.

В самом городе Москве, по такому многолюдству, какое там, почти все разъезжают верхом, пока нет снега и льда; но когда наступит Октябрь месяц, тут уже начинаются сильные холода, хотя и в Сентябре видывал я там и снег и лед. Все реки тогда, как ни были б велики, тотчас замерзают и все дороги и поля покрываются глубоким снегом и льдом, так что в это время, уже не иначе ездят, как в санях (scilede), делающихся на полозьях и со скамьями; и таким образом повсюду в них разъезжаешь, а тащит их одна лошадь. В этих санях разъезжают зимою и самые почты, делая величайшие концы с неимоверною скоростью. Реки и дороги, покрытые льдом, и все поля, деревья, дома и все прочее, белея под снегом, остается в таком виде, обыкновенно до половины Апреля; такая же повсеместная белизна бывает иногда весьма вредна для глаз того, кто не привык к ней. В иные года, как и везде это случается, холода бывают и сильнее и слабее; но в этот год, который я провел там, [27] сказывают, были самые большие морозы, каких не запомнят за пятьдесят лет. Впрочем, я этому поверю, потому что сам был очевидцем одного почти невероятного случая, превосходящего всякое человеческое понятие: а хотя и в этих низменных странах, как например, во Фландрии и Германии, и многих других местах, как известно вам самим, бывали от необыкновенных холодов, такие случаи, каких подобных не запомнит никто, могу, однако ж, тем более тому поверить, что в этой земле случаи также бывают во многих местах не в диковинку.

Почти всю эту зиму провел я в дороге и приехал в Нарву, по утру, в самый день Рождества; а как надо было подумать о прожитии в этих странах и взять поэтому с собою в дорогу, дней на шесть, на восемь, всякой провизии съестной и питейной, то и уклали мы позади наших саней хлеб и жаркия, и из питья: пиво и мед, в больших деревянных бутылях; но как необходимо в этой земле иметь еще с собою и бутыли с водою для питья и умывания рук и лица, без чего не было бы возможности существовать, то и этим также я запасся, а моему примеру последовали и прочие. Тут, когда мы отправились в путь, дорогою нашел я множество трупов замерзших людей, а также волов и лошадей; другие же были при последнем дыхании, и так уже окоченели, что насилу ножами могли мы раскрыть им рот, после чего стали им вливать туда упомянутую водку и оттирать ею все тело; и что же? Только таким образом успели мы, наконец, привести их в чувство, а быть может и воскресить на всю жизнь. А то ведь неоднократными опытами в этих странах доказано, что начни мы отогревать их перед огнем, они бы непременно умерли. Видел я также, как у едущих лошадей трескались, от мороза кожа и мясо, [28] как будто бы резали их ножом; слышал даже, как деревья в лесах хрустели и трескались, а равным образом и бревна по домам, потому что, хотя имеют они в избах у себя окна стеклянные, либо делаемые из стекловидной прозрачной слюды, которая вся состоит из пластинок весьма легко отделяющихся одна от другой, тоньше самой бумаги, и которая находится только в Московии; совсем тем, однако ж, в избах, которые весьма теплы, внешний холод так сильно действует на этот теплый воздух, что сей последний превращается, на тех стеклах, просто в воду, потом леденеет и, накопляясь таким образом, до того все болee и более намерзает, что за этим толстым льдом нельзя почти и света Божьего видеть. Да и множество подобного мог бы вам насказать, что, вероятно, почли бы у нас за небылицы. Наконец, когда, дующий прямо от севера, ветер начнет стрелять в лицо, то кажется, будто сыплет горстью битого стекла, отчего и режет он лицо, сушит тело, и лишает членов, так что представить себе того невозможно!

Слышал я от некоторых, будто море у Нарвы не замерзает, но что, из впадающих в него рек, наносятся огромные льдины, которые соединяются и от этого кажется, будто море оледенило. Впрочем, по мне, это сущая ложь и неправда, потому что сами реки, в это время, очень плотно и крепко скованы льдом, который бывает толщиною в рост человека, да и притом, каждую ночь, более еще крепчает, так что, когда встретится надобность, насилу могут его расколоть железными ломами, и по этим рекам разъезжают в санях и верхом на лошадях, совершенно как по земле. Следственно, лед не может наноситься из этих рек, и береговое море само по себе замерзает и даже так крепко, что на несколько миль разъезжают и по нем на лошадях и в санях, как [29] и я сам совершил несколько раз такую поездку из Нарвы в Ревель по чистому льду; а в эту зиму многиe перебирались даже за море, то есть, из Ливонии в Швецию; но только не на лошадях.

Теперь расскажу, как обещался, о диковинках, которые хотя до меня и не касаются, дошли однако ж до моего сведения по реляциям туземцев и очевидцев.

Но сперва скажу вам несколько слов о мореходстве Англичан, которые приплывают в Московию (В первый раз прибыли Англичане в Poccию в 1553 голу; капитан Ченсерёр первый вошёл в Двинский Залив, где находился тогда Монастырь Святого Николая, и где был основан город Архангельск. Первое прибытие их подробно описано в путешествии Адама Климента. Полное собрание английских путешественников в Poccию было издано в Англии Гаклюйтом в особенном сборнике под заглавием: «Hakluyt’s collection of the Early Voyages, travels and Discoveries of the English nation». Издание первое вышло в Лондоне в 1599, второе — в 1809 году.). Плавание их туда открыто лет тому четырнадцать назад; в первые годы приходило туда только от восьми до девяти английских судов с людьми и товарами; но теперь совершают они этот путь легко и безопасно, огибая Норвегию по близости берегов, и опыт научил их улучать время, когда господствуют попутные им ветры, пока не наступят холода, которые там еще несравненно сильнее, и покрывают то море льдом, прежде чем нарвские берега, потому что та страна ближе к северу. Таким образом, прошедши Виллаплант (Villaplant), идут они в землю подданную Руси, которая именуется Холмогориею (Colmogora), где впадает в море река Двина (Dividna), и там они разгружают свои корабли, и на других уже меньших судах идут по ветру, против течения той реки, до большого города именуемого Вологдой (Vologda), [30] куда тысяча миль пути; и оттуда уже едут в Москву на санях, за семьсот миль. Чрез Вологду протекает река того же имени, то есть, Вологда, от которой и город получил свое название; но, в нескольких милях оттуда, впадает эта река в другую, именуемую Сухоной (Zucama), которая сначала течет к северу, потом поворачивает к востоку и югу; и наконец, снова направив свое течение к востоку, сливается там с одной большой рекою, именуемой Юг (Iug), и тогда обе теряют свои названия и получают новое, именуясь, как выше сказал, Двиною, что по-русски значит двойня (dua); притом она обогащается еще водою разных других больших рек, которые туда же впадают. Вся эта страна, омываемая ею, называется Холмогориею, и в том месте, где река эта впадает в море, ловится премножество чудовищной рыбы, как то: китов и волков морских (lupi marini), которых зубы чрезвычайно велики, и из них делаются ножи; а также водится там множество белых медведей, которые летом всегда стоят в воде, по болотам и озерам, которые вообще там преобширнейшие. Еще там водится небольшой зверек, величиною с порядочного крота и того же вида, но только шерсть на нем подлиннее и хвост, как у угря; а живет он и в воде и на суше, на деревьях; издает он от себя прекрасный запах, так что туземцы держат его шкурку между своими мехами, чтоб пахли хорошо. В вологодской земле, водятся в особенности черно-бурые лисицы (volpi negre) которые весьма дорого ценятся в мехах, так что платят по тридцати и сорока червонцев за один такой мех; а в такой ценности они еще и потому, что соболи, преимущественно, употребляются на шапки, которые там носят. Все этих животных насмотрелся я вдоволь, и живых и мертвых. Много премного суток надо плыть этой рекой, Двиною, чтобы [31] доплыть до того места, где находятся знаменитые Pифейские горы, для открытия которых, сказывал мне один Русский, были посыланы отцом нынешнего повелителя Руси, отец этого Русского и многие другие; и сказывал он мне, каким образом взошли они на самое высокое место этих гор, и как, запасшись в этот путь всем необходимым, взбирались пешком семнадцать дней на поверхность хребта. Горы эти, как сказывают, утесисты и бесплодны, и водятся на них только белые соколы, чрезвычайно отважные и сильные. Я видел их в Москве у государя, который чрезвычайно их уважает за храбрость. За этими же горами находится царство Сибирских Татар; народ этот покорен Московиею и находится у нее в подданничестве, — поклоняется истукану какой-то старухи, которую зовут: Златою бабою (Slata-Baba) (Поклонение златой бабе были у пермского и абдорского народа. (См. у Карамзина т. V. стр. 113).); нет у них домов или постоянных жилищ, но всегда разъезжают кругом в санях, по снегам и лесам, промышляя звериною ловлею. Но преимущественно вывозятся оттуда богатейшие соболи, и когда наступит пора собственно для ловли этих зверьков, что бывает весной, когда природа одевает их самым пушистым мехом, звероловы, отправляясь на охоту, делают сначала обещания своей богине, что первый мех со зверя, которого убьют, привезут eй в благодарность, лишь бы только поблагоприятствовала им на ловле, и уже свято соблюдают свой обет; таким образом столько там всяких мехов на нее навьючивают, что даже эти меха, просто, загниваются. Отправясь же на ловлю, пробывают там столько времени, сколько именно продолжится у них мясная порция из животных, которых ежедневно налавливают, и тем они живут. Я разговаривал и [32] даже ел с двумя такими звероловами, которые были при дворе, по случаю привоза своей обычной дани государю. Дань эта, вся состояла в разном пушном товаре, в большом количестве. Сами же они были одеты в камзолах и исподнем платье, но сшитых из оленьих шкур с шерстью, и с длинными глухими рукавами, впрочем с прорехой внизу для свободного просова руки оттуда, когда нужно; на голове тоже меховые шапки, и притом еще длинный меховой тулуп поверх всего. Они были высокого роста, но без краски в лице и без бороды, почему собственно походили более на старух; впрочем это, сказывают, происходит вообще от постоянных там холодов. В этом царстве, протекает всего одна река, но которая, как сказывают, чрезвычайно широка, так что с трудом можно переехать чрез нее в один тамошний день; называется она — Обь (Obi), и сказывают, что вытекает из одного большого озера — Каттая (Gattajo) (Река Обь вытекает из Телейского Озера в Бухарии; но название Оби получает она при соединении с рекою Катуньею; не это ли самое и называет Барберини Озером Каттаем?), в том месте, где находится и главный каттайский город, именуемый Конбулики (?) (Соnbuliche); по сказанию же тех двух Татар, которые мне про это рассказывали, есть, помнится, за этой рекой еще какой-то народ, именуемый Лукоморами (Locumori), которые в Ноябре месяце такие флегматики, что вытекает у них в большом количестве, какая-то клейкая материя чрез поры, в особенности носом, так что захватывает им дыхание, и тогда погружаются они в глубокий сон до Апреля месяца! Находя это довольно странным и чудным, я смеялся тому; но Татары мне клялись, что это сущая правда, и я, однако ж, не довольствуясь этим, расспрашивал о такой диковинке еще у разных лиц, которые все [33] мне отвечали, что действительно ходит такая молва, и что все, кто ни приедет оттуда, подтверждают это. Рассказывали они мне также, хотя и вообще я слышал, что за этими Лукоморами находится еще большая река, именуемая Таханин (?) (Tachanin), в которой реке находятся, будто бы, рыбы совершенно похожие на человека, то есть, имеют все те же члены, только покрытые чешуею, как у прочих рыб. На берегах же этой реки есть огромные леса с чудовищными народами, у которых голова звериная с глазами во лбу; там находятся также и другие тому подобные чудовища, о которых, впрочем, не имеют более никакого сведения.

Есть еще народ, близ Персидского Моря (mar di Persia) по Волге — это так называемые Сибирские Татары (Tartari Zibiri); и в этой земле, как сказывают, протекает река Тайх (?) (Taich), а между нею и Волгою, произрастает, будто бы, особого рода семя, похожее на семена дыни, с тою разницею только, что оно немного покруглее, и производит плод похожий на ягненка (simile a un agnello). Стебель у него выходит чрез пупок и возвышается на три пяди; ноги мохнатые; рогов нет; передняя часть, как у раков, которых едят, а задняя мясо; живут они, пока имеют вокруг себя пищу; а называют их баранцами (Baranez), что значит: ягнята. И я видел шапки меховые, которые, как сказывали мне утвердительно, были из шкурок этого животного (Предание о баранце иностранцы получили со времен еще Герберштейна, и эта сказка продолжалась до XVIII века; подробности об этом баранце помещены в Энциклопедическом Лексиконе, См. т. IV, стр. 300. Также см. Сын Отечества нынешнего года, книжку первую, cтp. 28, в oтделении Русской Истории.).

Я не хотел ничего пропустить в этом письме, что только видел сам во время нынешнего моего [34] путешествия, и что только мог извлечь из сведений, собранных мною о дальнейших краях; а собирал я такие сведения со всею точностью, чтоб как-нибудь доискаться истины, и таким образом передаю теперь все, виденное или слышанное мною. Извините, что пишу к вам в таком беспорядке и несвязности: я сам это вижу и знаю; довольно того, что, повинуясь вашему желанию, представляю вам верный и подробный отчет; причем, со всею готовностью всегда вам служить, и целую вашу родительскую руку и прошу сохранить меня в числе любимых ваших сыновей, умоляя Всевышнего о сохранении вашего благоденствия.

СВЕДЕНИЯ О РЕКАХ И ГОРОДАХ МОСКОВИИ.

Река Москва получает свое начало в окрестностях Твери, к литовской стороне, протекает от своего истока до Москвы на девяносто верст пространства, и здесь, под Москвою, становится уже судоходною, и течет весьма излучистым руслом до города Коломны; в нескольких милях отсюда впадает она в Оку, которая вливается в Волгу, там, где находится Нижний-Новгород с каменною крепостью, в пятистах верстах от Москвы (Москва-река вытекает из Можайского Уезда, близ деревни Асташки, из озера.).

Далее верстах в ста сорока за Нижним, находится другая река, которая вливается здесь в Волгу, а течет с юга, и называется Сура (Szura), при устье которой стоит каменная крепость, именуемая Васильев-Новгород (Basilonugorod) (Здесь должно разуметь город Васильсурск, основанный при устье реки Суры; он же построен в 1523 году при Великом Князе Василье Иоанновиче.).

Неподалеку от этой реки находится тут еще другая, именуемая также Москва (?) которая течет с юга [35] на восток и вливается в Оку, повыше города Муромы. На этом пространстве земли есть большие леса, обитаемые мордовскими племенами, имеющими свой язык, и которые, частью идолопоклонники, частью же магометане. Народ дикий и воинственный; сражается пешим и вооружен луками и стрелами.

Между Европой и Азиею находится одно пребольшое озеро, имеющее в окружности, как сказывают, полторы тысячи верст, и лежит близ города, именуемого Тула, а самое озеро называется: Иван-озеро (Iwanovosero) (Иван-Озеро находится в Тульской Губернии, в Веневском Уезде и вовсе не имеет пространства полутора тысяч верст.). Из этого озера, верстах в сорока от упомянутого города Тулы, вытекает река Дон или Танаис (Tanai), а не из Рифейских гор, как многие доселе полагают, и течет она посреди больших лесов. Но эта река богаче своею громкою славой, чем водою, потому что не везде судоходна, местами чрезвычайно узка, то так опять широка, что с одного берега не видно другого, и вливается она в Меотическое Болото (palude meotide) близ города именуемого Азов, или правильнее Азоф (Asofh), который ведет большую торговлю с разными народами; от города же Донкова (Donco), где становится она судоходною, до самого впадения ее в Тану (Tana), считается четыреста верст по сухому пути; водою же делается этот путь в двадцать дней, потому что она довольно излучиста, и к востоку вьется, верстах в тридцати пяти близ Волги, но потом поворачивает в сторону и течет, как сказано выше.

Находится там еще река, в Земле Северской (paese di severa), именуемая Малым Танаисом — Донцом (piccolo Tanai), и вливающаяся в Большой Танаис, то есть, Дон. Страну эту называют царством, и находится она в восьмистах верстах от Москвы. [36]

Поворачивая к югу, верстах в трехстах от Москвы, находятся болота и топи. Страна эта называется Мценск (Emscenek); отсюда вытекает река Ока, по которой пролегают разные большие города; туземцы, когда напрет на них сильный неприятель, тотчас спасаются в упомянутых своих болотах; между прочими городами, есть здесь город, именуемый Кошира (Cossira), где находится большая железная рудокопня; а земля вся ровная, не гористая, подвластная русскому государю. Река Ока вливается в Волгу. В одном из упомянутых городов, именуемом Калуга, русский государь постоянно содержит гарнизон из Татар, на военной ноге, и всегда готовый выступить в поход.

Отсюда к югу, повыше Крымских Татар (Tartari di Crima), но в соседстве с ними, находится по одну сторону Черкессия, по другую Валлахия и Литва, у которой взял русский государь большой город Смоленск, лежащий на реке Бористен, или же Днепр (Dnieper), и бывший некогда епископством и поместьем до покорения его Русью.

Волга, — по-русски, а по-татарски Эдель (Edel), — берет свое начало в большом литовском лесу, весьма болотистом, откуда вытекают и многие другие реки; а лес этот туземцы называют Волконским, (Vuolkonski.) Волга же течет сначала на север, потом поворачивает к востоку, и вливается в Каспийское Море. Сказывают, что в нее впадает от семидесяти до семидесяти двух посторонних рек; а вливается она в море многими рукавами, которыми и образует там острова. Немного поодаль оттуда, где вытекают упомянутые реки, есть селение, именуемое Днепрск (Dniepersko); близ этого места получает свое начало река Бористен или Днепр. — Несколько подальше находится троицкая монашеская обитель. — Оттуда вытекает еще другая река, называющаяся Малый Бористен, [37] Днепрец (piccolo Boristene); но довольно быстро обе он сливаются вместе и становятся одною судоходного рекою, которая наконец впадает, повыше Каффы (Caffa), в образуемое ею же большое озеро.

В этом месте Каффы, во времена Генуэзцев, была взята широкая, вышитая шелками и золотом, и украшенная жемчугом и разными каменьями епитрахиль, которую Русские называют бармами (Barmo). Эта епитрахиль взята была Владимиром Мономахом, государем Руси, который был женат на дочери императора Константина, по имени Анна, и он еще принял Святое Крещение. Упомянутую епитрахиль поныне еще надевают на себя pyccкие государи, когда коронуются.

Новгород (Nugard) город большой, с красивою каменною крепостью; чрез него протекает большая река, именуемая Волхов (Volcho); на ней большой каменный мост с домами и лавками, так что, просто, кажется улицею. Народ, некогда свободный, ныне же, сам чрез себя, подпавший под власть русского государя, вел в старину довольно отдаленные от дому войны, как то: в самой Греции, где пробыл семь лет под городом, именуемым Корсунь; а между тем крестьяне поделались господами и поженились на женах своих господ, которые наконец взяли упомянутый город и унесли оттуда с собою богатые бронзовые ворота, и колокол, что и доселе можно видеть в одной из их церквей.

Между Окою и Доном есть государево владение, то есть, земля подвластная ныне Руси, где между прочим находится город и княжение рязанское. Страна эта плодородна и обильна рогатым скотом, медом, воском и хлебом, который, как сказывают, родит из одного зерна тридцать, а каждый стебель дает три колоса; сверх того, водится там множество перепелов, [38] которые, по тучности своей, насилу могут взлетать; словом — страна изобильная всем!

Близ Новагорода, верстах в шестидесяти, есть город, именуемый Русса. Там находятся соляные ключи, из которых вываривают довольное количество поваренной соли.

Псков (Plesco) один из лучших городов Руси, кругом весь укрепленный, находится над озером, из которого вытекает река, протекающая срединою города, и именуемая Псков (Plesco); она впадает в озеро Пейпус (Pebus), неподалеку от Дерпта (Dorp), города, лежащего на том озере Пейпусе, в ста пятидесяти верстах от Нарвы; а означенное озеро имеет длины сто пятьдесят, ширины пятьдесят верст, и принимает в себя до шестидесяти рек.

На Северном Море, близ реки Двины, находится остров в сорока верстах от города, где стоит большой монастырь; там вываривается довольное количество соли, и ловится премножество разной рыбы, крупной и мелкой, в ужасном изобилии.

Верстах в семидесяти пяти от Москвы есть две крепости на двух озерах, из которых одна называется Переяславль (Pereaslawe), а другая - Ростов (Rostow); в этих местах добывается довольно соли; а находятся эти крепости на севере от Москвы.

Чрез город Вологду протекает река того же имени, то есть, Вологда, впадающая потом в Сухону (Zuchana).

В Вологде течет еще другая река, именуемая Сухона, вытекающая от севера и направляющая течение свое на юго-восток; потом поворачивает она к востоку и, вместе с сопровождающею ее рекою Югом (?) (Iug), обе теряют свои названия, а получают одно общее: Двины, что должно по-русски значить: двойня; [39] но название это несколько испорчено; и таким образом эта река Двина, течет уже на север, увеличиваясь от впадения в нее еще многих других посторонних рек, и вливается наконец в Ледовитое Море, повыше Норвегии, где уже называется она Холмогорою (Colmagora), потому что, в пяти или шести днях пути вниз по реке, находится город этого имени. Оттуда-то с открытием навигации приезжают Англичане; а обилует она, как нельзя больше, солью и крупною рыбою, китами и огромнейшими морскими волками (Lupi marini), из их зубов, которые чрезвычайно велики, делаются черепки для ножей, и множество их расходится в Турции. Страна, которую река эта протекает, также называется от ее имени Двиною (Dividna) (?) и там находятся белые медведи, ростом не меньше обыкновенных, но еще гораздо больше, которые пребывают всегда то в море, то в болотах, или подобных тому водах; выходят же на сушу, только для приискания себе корма, как и прочие; и я насмотрелся их вдоволь.

В десяти тысячах верстах от Москвы, к северу, находится на одном озере остров, где добывают из воды серу, но в малом количестве, потому более, что не умеют ее добывать.

Во многих и многих сутках пути от реки Двины, у Златой Бабы (Slata Baba), находятся Рифейские Горы, именуемые Поясом Мира, и те, которые там бывали, сказывают, что взбирались на них пешком семнадцать дней; что состоят они из отвесных и нагих утесов, и что водятся на них белые соколы, именуемые кречетами (girifalchi), которые привозятся в Москву.

Земля Самогитов (?) (paese di Samiti) небольшая; течет по ней река из Литвы в Ливонию, шириной в несколько верст, и впадает она в море, близ Риги. [40] Земелька эта подвластна Полякам. Родится там довольно карликов.

Курляндия — герцогство; приморская ее часть принадлежит епископству Острова Эзеля. Там довольно находится колдунов, чернокнижников и тому подобных кудесников, которые оборачиваются в волков и пожирают людей.

ЗАПИСКА О ВЕЩАХ, КОТОРЫЕ НАДОБНО ПОСЛАТЬ В МОСКВУ.

Дорогих каменьев и сапфиров просверленных, круглых и овальных, в виде груши, или граненых, с двумя жемчужинами, одною сверху, другою снизу, для серег.

Круглых или граненых шариков, величиною в гусиное яйцо, из вызолоченного серебра, осыпанных разными дорогими каменьями или дублетами, для лошадиной сбруи; или же, вместо означенных шариков, львиных головок, которые очень входят в моду, оправных и тому подобных.

Красных шапок, делаемых в Генуе.

Несколько дюжин кусков рубашечного холста, по тридцати или сорока талеров за кусок; но еще было бы хорошо, послать притом и готовых сорочек, пары с четыре, так что, если окажутся малы и нельзя будет их носить, можно сбыть их за хорошую цену.

Сургуча, для раздачи в подарок.

Буры, для паяния золота.

Фольги под рубин и сапфир, а также под алмазы и изумруд; но наиболее сапфировой и рубиновой; ящичка, например, три или четыре.

Для продажи государю — два конских ожерелья, да чтоб были поуже у начала головы, шириною же [41] немного больше чем в три пальца; как можно плотнее сплетенных, на ремне с пряжкою; а наконечники, чтоб были осыпаны каменьями и с финифтью, в листьях, и с арматурою; одно — серебряное вызолоченное, другое — просто, серебряное.

Дюжины полторы золотых и серебряных позолоченных пуговиц, в виде груши или еловой шишки, либо другой красивой формы, с какими-нибудь каменьями и с финифтью, небольшой цены; но как можно, чтоб были покрупнее; равно и других таких же, но без каменьев и с чернью; а также в арабском вкусе, имеющих вид груши или дыни, или чего-нибудь подобного.

Еще пуговиц коралловых, круглых или тоже в виде груши, либо дыни, с жемчужиною в середке; по полтора дюжины на кафтан.

Еще особо жемчугу для пуговиц; но чтобы жемчуг, был до половины в оправе, да хорошо было бы между жемчугом перемешать еще и небольшие рубинчики, бирюзу, и тому подобное, по фантазии.

Хороших очков, в серебряной оправе.

Длина кистей для лошадиной сбруи должна быть в величину целого этого листа.

Из вин: хороших, и высокого сорта, но не сладких.

Четыре моденских круглых щитка, в разной хорошей оправе, и один стальной.

Кож для ремней, с набивным испанским золотом, в разные узоры.

Пару самых низеньких шпалерников для шпалерных печей.

Больших медных тазов.

Пару подсвечников из желтой меди.

Сладкого миндалю.

Испанского изюму. [42]

Писчей бумаги.

Разных сортов парчи.

Курительных духов.

Разных камней, с резьбою, для перстней, с разными оттисками.

Камей, агатов, призм, рубинов, сердоликов и тому подобного.

Несколько больших рубинов, разного вида и даже нечистых, гранатов с резьбою; гиацинты не слишком здесь ценятся.

Цвета кистей, чтоб были красные, желтые, бирюзовые, и так далее.

Пару готовален с красивыми гребнями, и в оправе.

Одно полное вооружение: мерою на высокий рост, с открытою грудью, для вдевания нагрудника; шлем без забрала, высокий и остроконечный, без козырька спереди и сзади, но круглый.

Всяких душистых, и хороших сортов вод в довольном количестве, на всякий случай; и таких же самых лучших мыл для умывания рук.

Зеркала хрустальные есть там превосходные, но не в большом количестве.

Прислать, для господина Винченцо Орсини, небольшие часы с будильником и часовым боем, а также разных семян: трав, тыкв, цветной капусты и прочего; турецких бобов для рассады, каштанов; пармазану, две пары масок, лимонов и апельсинов, да немного португальских вареньев. Вышеозначенные часы должны быть такого рода, чтоб вешать их на стену; сверх того, тетрадь рисунков с листьями, арабесками и тому подобным.

В Нарву привезти золотых дел мастера.

Ковер тканный золотом и шелками, для покрышки государевых саней, длиною по крайней мере в четыре аршина. [43]

Других покрывал для саней, шириною аршина в два, длиною в три с половиною, и попон для лошадей к этим саням.

Индеек и петухов индейских.

Мерка государевой теплицы: высота почти три с половиною аршина, длина и ширина от одиннадцати до двенадцати аршин.

Кайм для покрывал, темно-зеленых, темно-синих, и малиновых, или кармазиновых.

Четыре или пять пуд висмуту для типографщиков.

Четыре или пять тюков (по десяти стоп) большой бумаги для печатания.

Образчик шерстяных материй (мукаярды), делаемых во Франдрии; требуется, чтоб были цвета алого и светло или темно-зеленого.

Не позабыть в особенности, что не надо брать с собою большого количества одного какого-нибудь товара; но всего понемногу: обыкновенными полотнами можно позапастись несколько побольше, чем нужно. Холстинки же и шелковые, как и другие, материи должны быть все самых ярких и красивых цветов, исключая белого и черного.

В Венеции и в Милане есть разного сорта хрустальные четки, и с золотом и без золота, а также и из разных каменьев, и разного цвета и вида: всего этого нужно для Москвы.

Четыре железных сундука порядочной величины; и несколько небольшого, гладкого шведского жемчугу, самого лучшего.

Бруггского атласу, верных оттисков с изображениями разных государей; стрел для господина Антонио; луков для солдат.

Некоторое количество разноцветного бархату; два или три куска одного черного, и еще несколько других, [44] хороших цветов и лучшей доброты для государя; остальное, попроще.

Разноцветной камки, но самой легкой, для Нарвы.

Еще атласу; но небольшое количество; да чтобы все эти материи были самых пестрых цветов и несколько из них, — если можно, — кармазинного цвета; из этих же камчатных и атласных материй требуется, лишь немного, желтых; но всего более бирюзового цвета.

Флорансу с цветным отливом.

Хороших и легких неаполитанских полотен.

Красного и других цветов атласу, с золотом; но немного.

В Кельне делается золотой галун, шириною в два и три пальца: но для оторочки рубашек около шеи и по краям, а также кругом, надобно чтоб было там перемешано золото с серебром и разноцветными шелками.

Для оторочки по краям требуется широких золотых, сетчатых плетешков, также с перемесью золота с серебром и шелками, если можно, разноцветными.

Низеньких спинок для стульев, в теплицы, из золотых и серебряных кожиц, без фигур, но чтоб было, как можно поболее листьев и цветов.

Делаемых в Милане, фасонистых галунов, для рейтуз; но чтоб были как можно более перемешаны разными цветами.

Делаемой в Милане, такой же фасонистой материи.

Также галуна, делаемого во Флоренции; разного фасона, волосяного и бархатного; шириною пальца в два, для обшивки рейтуз.

Разного тряпья или разноцветных образчиков каждой материи, и если можно, поиспестрить их немного золотом. [45]

Разноцветных, серебряных и золотых, перевязей, делаемых в Кельне или Милане, шириною в палец.

Финифти, прозрачной и в плотном виде, разных цветов, но преимущественно алой прозрачной, да только не слишком много.

Золотого и серебряного гаса, мишурного и настоящего, разных цветов.

И наконец, ножей для образца.

ПРИМЕЧАНИЕ О ЦЕНАХ НА РАЗНЫЕ ПРЕДМЕТЫ В МОСКВЕ.

Сухой и сырой кожаный товар (Cuoja) по 15 и 20 денег (denning).

Меха большого зверя, стоят в Москве, 40 больших денег, каждая штука.

За фунт ртути платится ныне по 13 и 15 алтынов.

Сколько было бы барыша привезти сюда талеров, в казну! Здесь, однако ж, больше ценится привозное золото.

Деньга (Denning) стоит 3 рубля.

Золото нейдет в прок, если без чекана.

Провоз товаров отсюда в Нарву весьма дешев: 4 талера с небольшим с повозки.

Черный шелк, сырец, стоит 45 алтынов с чем-то.

Медная ярь (краска) стоит теперь в Москве, 1 галер 16 грошей; но обыкновенно можно иметь ее по 1/2 талера.

Пуд (что составляет 40 фунтов) чернильных орешков стоит теперь 8 талеров, но обыкновенно можно доставать по 6 талеров. Чтоб не портились, надо их держать всегда на холоду.

Сублимата фунт стоит теперь 4 1/4 талера, но часто и дороже бывает; но не надобно привозить его в большом количестве. [46]

Ладан теперь по 20 талеров, но бывает и подешевле; только требуется, чтоб был самый лучший.

Золотой проволоки фунт стоит 18 талеров; расход на нее порядочный; требуется только, чтоб была тонкая и самой лучшей доброты.

Едущие из Польши в Москву, не платят никакой пошлины ни за ввоз товаров, ни за вывоз; едущие из Крыма, платят по 8 процентов за ввоз, а за вывоз ничего; из Нарвы же 4 процента.

Венгерки, венецианы, полуанджеллы и тому подобное стоят ныне, по 75 денег, каждая штука: но они дороже обыкновенного; можно доставать их в другое время по 60 денег.

50 денег составляют обыкновенный скудий.

Деньги в лучшем ходу, чем самые талеры, как доказывается это на опыте.

Жемчуг — в цене; лучшим считается, что покрупнее да побелее. Самый лучший стоит два рубля.

Всякие пряности требуются в Москву, преимущественно перец, и ужасно много его употребляется; гвоздики не столько; корицы мало; сахару не так много; вареного инбирю мало, даже самого лучшего; мускатного цвета, мускатных орешков, аниса, не в сахаре, пуд стоит там 60 алтынов. Фунт перцу 4 рубля; но теперь он дорог; в другое время можно доставить его и по 10-12 алтынов.

Фунт гвоздики 1 рубль.

-- корицы 1 —

-- мускатных орехов 10 алтынов.

-- мускатного цвета 40 алтынов, но он теперь дороже обыкновенного.

Фунт имбирю невареного 8 алтын, обыкновенного бывает по 5 алтын. Пуд испанского изюму стоит 1 1/2 рубля.

Пуд миндалю не осахаренного 110 алтынов.

Пуд сала, в Москве, стоит 9 1/2 алтынов. [47]

Пуд воску 40 алтынов.

Чистого меду, без воску, платится в Москве по 1/2 рубля за пуд, даже за 2 центнера.

Ниток бельевых № 1, фунт стоит 4 московки (muscoco); № 2, два фунта стоят 3 московки.

Красный сафьян стоит небольших денег.

Два барана (montoni) один красный, другой черный, каждый по 10 московок.

Лен, пеньку и нитки доставать надо в Новгороде и Нарве, а не в Москве.

Два булгера (?) (Bulgheri) стоят 22 алтына.

Кусок стали 1 московка.

Книжечка золотой бити, в 8 листков, стоит 2 алтына.

Кусок канвы, в 9 аршин, стоит 6 1/2 московок.

Кусок салфеточного холста, в 8 аршин, 4 алтына и 4 московки.

Четырнадцать щегольских горностаев стоят 10 алтын и 2 московки.

Бурка из войлока стоит 12 алтын, а кусок войлока 8 алтын 2 московки.

Фунт алого шелка стоит 55 алтын.

Фунт черного шелку 39 алтын.

Пуд белых хороших квасцов, стоит от 55 до 66 алтын. Красных 40 алтын; но этого товара не требуется много.

Пуд бризилю (?) (Brisil) 30 алтын, да этого и мало теперь в городе.

Пуд бобровой струи, 3 рубля.

Сырого сафьяна 1/2 талера.

За выделку кож платится по 6 и по 7 алтынов со штуки.

За обыкновенную сырую кожу платится почти половина ?

Вес московский называется гривенка (Grivenka); в [48] гривенке сорок восемь золотников; шесть золотников составляют одну унцию; на этот вес взвешивается жемчуг, золото, серебро, шелк, пряные коренья и разные мелочи.

Крупные вещи весятся на другой вес, называемый фунт. В каждом фунте по две гривенки (grevinche).

Mеpa московская для полотен, сукон, матери и тому подобного, называется аршин, и другой меры нет.

В Нарве нет никакой таможни; но в Москве за ввоз товаров взимается пошлина, по дороге из Нарвы — по 4 процента, из Польши — также 4 процента; по дороге же из Крыма — 8 процентов, но за вывоз не платится ничего.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие в Московию Рафаэля Барберини в 1565 году // Сын отечества. Часть III, № 7. 1842