АГАФИЙ МИРИНЕЙСКИЙ

ИСТОРИЯ

ИЗБРАННЫЕ ОТРЫВКИ ИЗ «ИСТОРИИ» АГАФИЯ МИРИНЕЙСКОГО

Книга II

Кн. 2, гл. 18. 554 г. н. эры. Мне теперь нужно обратиться к стране лазов и персидским войнам, как они совершались в те времена.

Между римлянами и персами уже с давнего времени велась великая война, и часто они опустошали земли друг друга, то без какого-либо объявления войны совершая налеты, то сталкиваясь многочисленными войсками в открытых сражениях. Незадолго до этого было заключено перемирие, не с тем однако, чтобы иметь полный мир и совершенно прекратить опасности войны, но только на Востоке и в пределах Армении каждому народу был гарантирован мир. В пределах же Колхиды война продолжалась.

Лазы в древности назывались колхами. Что это действительно так, никто в этом не будет сомневаться, кто знаком с территорией Фазиса, Кавказом и долговременным их в этих местах проживанием. Говорят, что колхи являются колонией египтян. Ибо гораздо раньше прибытия героев, которые сопровождали Язона, и даже раньше владычества ассирийцев и времен Нина и Семирамиды, Сезострис, египетский царь, собрав многочисленное войско из своих подданных, не только прошел и покорил всю Азию, но даже дошел до этой страны и известную часть войска тут оставил, откуда и ведет начало род колхов. ¹

Об этом свидетельствует и Диодор Сицилийский ² и другие многочисленные древние историки. Итак, эти лазы, или колхи, или египтяне, переменившие свое местожительство, в наш век были тревожимы многими войнами, и много сражений произошло в этих местностях. Ибо Хозрой, царь персидский, вторгнувшись и уже захватив много [306] очень выгодных позиций в этой стране, никак не хотел этим удовлетвориться, но считал необходимым подчинить своей власти и остальную страну.

Юстиниан же, римский император, не считал ни правильным, ни справедливым оставить без помощи Губаза, бывшего в то время царем колхов, и весь народ, отдавшийся ему, дружественно настроенный, связанный единством религии. Мало того, он пытался как можно скорее и всеми силами изгнать оттуда врага. Ибо он предусматривал и опасения, что если персы одержат верх в войне и овладеют всей страной, то у них уже не будет никаких препятствий к тому, чтобы, плавая без всяких опасений по Черному морю, вторгаться во внутренние области Римской империи. Поэтому он сосредоточил там величайшее и сильнейшее римское войско под начальством лучших своих полководцев. Ибо начальствовали над ним Бесса, Мартин и Буза, люди виднейшие и испытанные во многих сражениях. Был послан даже Юстин, сын Германа, будучи еще очень юным, но уже опытным в военном деле.

19. Мермерой, вождь персов, когда раньше дважды нападал на Археополь, был отражен. Обхожу молчанием некоторые другие действия, тем более что Прокопий ритор об этом подробно говорит. Отсюда мне следует начать изложение. Итак, тогда он снова приходит к укреплениям Мухиризию и Котезию с тем намерением, чтобы, обойдя трудно проходимые местности вокруг Телефиса, дойти до реки Фазиса, в то время как римляне будут поражены его неожиданным приходом, [и] попытаться каким-либо способом захватить укрепления, что было бы весьма трудно совершить, если бы он продвигался открытым и прямым путем. ³

Стратиг же Мартин, засев со своими войсками в Телефисе (это была сильная и весьма укрепленная преграда), тщательнейшим образом охранял проходы. И вообще это место было чрезвычайно трудно пройти, ибо пропасти и обрывистые скалы, обращенные друг к другу, делали лежащую под ними тропинку весьма тесной, и ни с какой стороны не было другого подхода. Расположенные кругом поля были чрезвычайно илисты и болотисты, покрыты густыми кустарниками и чащами, так что и одному легко вооруженному проход был весьма труден, тем более тяжело вооруженным массам. Сверх того и римляне не жалели никакого труда и если находили какую-либо местность недостаточно безопасной, которую, казалось, можно было пройти, ее преграждали бревнами и камнями и постоянно над этим трудились. Когда Мермерой находился в затруднении в такой обстановке и много обдумывал положение, он пришел, наконец, к выводу, что если он сможет каким-либо способом устранить охрану римлян и понемногу ослабить их бдительность, то попытка прохода не будет для него совершенно безнадежной. Если враги будут беспрерывно караулить местность, то невозможно победить обе трудности. Если же они ослабят свою бдительность и останется только преодолеть бездорожье и превратить каким-либо образом непроходимые пути в проходимые, то это он не считал совершенно невозможным. Он надеялся пройти без особого труда, вырубив и прочистив множеством рук чащи, выкопав и устранив мешающие проходу камни. [307]

Поэтому для осуществления задуманного, он изобретает следующую уловку. Он притворился внезапно заболевшим тяжелой и неизлечимой болезнью и слег, показывая вид, что испытывает величайшие страдания, и оплакивая свою судьбу. Внезапно всё войско охватил слух, что полководец весьма тяжело заболел и проживет недолго. От тех, которые предпочитали за плату служить противнику предательством своих и тайно выдавать военные секреты, истина скрывалась. План сохранялся самым надежным способом и не сообщался даже ближайшим друзьям. Обманутые только одними слухами, которые распространялись среди толпы, они [шпионы] известили об этом римлян, которые легко этому поверили, и не столько известию, сколько своему внутреннему желанию.

20. Они сейчас же ослабили свою, ранее деятельную и постоянную, заботу и небрежнее стали нести охрану. Спустя несколько дней было объявлено, что Мермерой умер. В действительности же он скрывался в одной хижине, притом так, что и у самых близких ему людей победило то же мнение. Тогда еще больше римлянам стало казаться излишним проводить бессонные ночи и чрезмерно трудиться. Вследствие этого, оставив завалы на путях и труды, которым для этой цели предавались, они впали в распущенный образ жизни, спали целые ночи, проводя время в лагерях, не делая ничего нужного, прекратили даже высылать разведчиков. Они убедили себя, что персы, лишенные полководца, никоим образом против них не пойдут; мало того, убегут как можно дальше. Узнав об этом, Мермерой внезапно отбрасывает хитрость и появляется перед персами таким же, каким был и раньше. Тотчас же с величайшей быстротой, подняв все войско, искусно преодолев искусством трудности пути, описанные раньше, он приблизился к укреплению и уже угрожал римлянам, которые не могли защищаться, пораженные неожиданным поворотом дела. Тогда Мартин решил очистить этот пункт, прежде чем Мермерой совершенно проникнет внутрь и причинит римлянам великое зло. Ибо каким образом им, немногочисленным, было возможно удержать множество неприятелей и не быть при первом же натиске уничтоженными?

Таким образом обманутые варварами и совершая позорнейшее отступление, они спешили соединиться с прочими войсками. Войско, которым командовали Бесса и Юстин, разбило лагерь в одной местности, расположенной недалеко от Телефиса, отстоящей ⁴ от него на расстоянии только 7 стадий. ⁵ Там нет ничего, кроме горшечного базара, откуда и название местности. По-римски эта местность называется Оллария — то же самое, что по-эллински Хитрополия. ⁶ Когда уже многие, опередившие других вместе с Мартином, находились в безопасности, все полководцы решили, ожидая неприятеля, выстроиться там и противостать ему, мешая дальнейшему продвижению. В числе виднейших военачальников был некто по имени Феодор, хотя происходящий из племени цанов, но воспитанный у римлян, отказавшийся от варварских, хотя и отечественных, нравов и заменивший их более высокой культурой. [308] Итак, этот Феодор с своей дружиной (а за ним следовало не менее 500 его соотечественников) еще оставался у Телефиса, так как ему Мартином было приказано уходить оттуда не раньше, чем увидит всех наступающих неприятелей и разведает насколько возможно их численность, их настроение и их намерения.

21. Он же, смелый и на всё способный, выполнил поручение и затем, когда увидел множество персов, входящих в укрепление, и установил, что они не остановятся здесь, но одержимы желанием сражаться, тотчас начал отходить. Увидев на пути многих из римлян, не спешащих в Хитрополию, как это им было предписано, но врывающихся в жилища лазов, грабя там хлеб, полбу и прочее съедобное, пытался их отзывать, обвиняя в безрассудстве, как не сознающих, в какой опасности они находятся. Кто из них был менее жаден и распущен, убежденные в лучшем, присоединялись к нему и медленно отступали. Феодору, однако, не было возможности своевременно уведомить полководцев, что Мермерой им угрожает. Персы же внезапно напали на некоторых предавшихся грабежу, не прекращающих его и находящихся вне лагеря. Некоторые из них были убиты, другие же опрометью бежали и внезапно ворвались в лагерь с шумом и жалобными воплями, так что внезапностью привели всех в замешательство. Безмерно испуганные воины начали бежать из лагеря. Военачальники же (войско не было еще выстроено в боевой порядок), боясь уже, чтобы варвары не напали на неподготовленных, пренебрегли тем, что раньше было постановлено, и не знали, что предпринять. Не было и времени для выяснения обстановки, да этого не допускало само смятение умов. Поэтому, снявшись с равнины и увлекая за собой все войско, начали постыдное и беспорядочное отступление; бегство прекратилось только когда добрались до Острова. ⁷ Отстоит же Остров от Телефиса приблизительно на 5 парасангов. Такой дневной переход совершили эти «благородные» воины в своем бегстве. Парасанг, по Геродоту и Ксенофонту, составляет 30 стадий, а у иверов и персов только 21. Так считают и лазы, но отнюдь не пользуются этим термином, а употребляют термин «передышка» и, по моему мнению, правильно. Ибо у них носильщики тяжестей, пройдя один парасанг, слагают с себя ношу и немного отдыхают, причем другие их сменяют по очереди, и сколько раз это делают, на столько путь измеряют и делят. Но как бы ни называть парасанг, Остров отстоит от укрепления на 150 стадий. Местность эта сильно укреплена и нелегко доступна, окружена потоками рек. Ибо Фазис и Дрокон, стекая с Кавказских гор по различным руслам и вначале отстоя друг от друга очень далеко, здесь, вследствие изменения местности, постепенно сближаются друг с другом, отделяясь друг от друга небольшим пространством, так что римляне, прорыв новое русло и преградив реку Фазис плотиною, направили его течение в Дрокон. Таким образом, обе эти реки в восточной части Острова соединяются и окружают местность. Отсюда они делятся, производя разные повороты и изгибы, и охватывают немалое пространство. Пройдя дальше на Запад, естественно сближаются и почти сливаются, так что всё, ими охваченное, образует совершенно остров. Здесь-то и оказались в сборе римляне. [309]

22. Мермерой же, придя в Хитрополию, много упрекал своих за трусость и неповиновение и решил не двигаться дальше и не нападать на Остров. Ибо он не мог доставить ни продовольствия такому войску в средину враждебной страны, ни к осаде не был подготовлен. Однако, не считая возможным возвращаться в Телефис к тамошнему бездорожью, он бревнами и специально для этого приготовленными лодками соединил берега Фазиса и, создав подобие моста, перевел все войско без всякой помехи. Он поместил персов в укреплении Оногурий, которое он раньше создал против римлян в окрестностях Археополя, воодушевил их, ввел туда другие силы, укрепил все, как мог, а затем возвратился в Котаисий и Мухирисий. ⁸ Пораженный болезнью и находясь в тяжелом положении, большую и сильнейшую часть своего войска он оставил там для охраны территории, сам же удалился в страну, называемую Иверией. С трудом доставленный в город, называемый Месхита, Мермерой, не будучи в силах перенести тяжести болезни, здесь действительно умер. Это был человек величайшей рассудительности, сделавшийся виднейшим среди персов, опытнейший в военном деле, мужественный духом. Будучи уже престарелым и издавна хромая на обе ноги, он не мог ездить верхом, но труды переносил как сильнейший юноша и не отказывался ни от каких подвигов, но появлялся часто в строю, носимый на носилках, и этим внушал страх врагам и поднимал дух своих. Распоряжаясь всем должным образом, он одержал много побед. Таким образом, полководческий дар зиждется не на силе тела, а на благоразумии. Тогда бездыханное и обнаженное тело Мермероя его близкие вынесли за город и оставили, по отцовскому обычаю, на растерзание нечистым псам и птицам, которые питаются трупами.

Книга III

2. В двадцать пятом году царствования Хозроя, когда война велась в области Колхиды и Мермерой умер, императору Юстиниану пошел 29-й год его правления римлянами. Когда Хозрою было сообщено о смерти Мермероя, он, естественно, был очень опечален и обеспокоен этим несчастием. А чтобы войско в Лазике не оставалось без вождя, он тотчас поставил во главе его Нахогарана, одного из самых знаменитых и знатных своих людей.

Когда тот, приготовив все необходимое, направился в путь, в Колхиде произошло удивительное и постыдное событие. После того как римляне, охваченные постыднейшим бегством, как об этом выше было сказано, оставили даже часть своего обоза на разграбление врагам, Губаз, царь лазов, считая, что нельзя переносить такой позор и боясь, чтобы в будущем не произошло чего-нибудь еще более преступного, тотчас оповестил обо всем Юстиниана, обвиняя военачальников, возлагая всю вину на их глупость, в особенности обвиняя Бессу, затем Мартина и Рустика. Этот Рустик был эллино-галатом по происхождению. В войске он находился не в качестве стратига или таксиарха и вообще не имел никакой военной должности. Он был только одним из служащих императорского казначейства, притом не того ведомства, [310] в котором собирались общественные налоги (это было поручено другому), но того ведомства императорской сокровищницы, откуда посылались средства для награждения отличившихся в боях. Отсюда этот человек играл не второстепенную роль, но был среди наиболее авторитетных людей, так что ему сообщались военные тайны, а распоряжение вождей тогда только считалось действительным и подлежало выполнению, если ему это было угодно. Юстиниан уже раньше был недоволен Бессой. Ему надлежало по взятии крепости Петры до прихода Мермероя загородить как можно тщательнее все проходы из Иверии. ⁹ Он мог с этой стороны сделать недоступными для варваров горы Лазики. Этому способствовала сама природа местности. Он же всем этим по небрежности пренебрег, занятый объездом вверенных ему городов и вымогательством из них денег. Вспомнив об этом, когда до него дошло новое обвинение, Юстиниан легко ему поверил. Бесса был немедленно лишен власти. Имущество его было конфисковано. Он был выслан в страну абасгов и там должен был оставаться, выжидая дальнейших о нем распоряжений. ¹⁰ На Мартина [император] также был сильно рассержен, однако оставил ему высшее командование. Среди военачальников он был первым, Юстин вторым, Буза после него и затем по порядку все остальные. И раньше никогда Мартин и Рустик не относились к Губазу чистосердечно, но глубокое и жестокое, едва прикрытое, соперничество, разгоралось между ними, хотя еще не вылилось в открытый пожар. Началось оно завистью и клеветой, а затем было подогрето и увеличено постоянным и безрассудным подозрением. Рассматривая все его действия с предвзятой точки зрения и мучая этим себя, они питали и укрепляли соперничество. Губаз знал об их ненависти к нему и подозрениях и, вызванный на ответную ненависть, часто называл их трусами и хвастунами, которые не заботятся о серьезных делах. На пирушках перед собеседниками он настойчиво выражал свое негодование на них, и если к нему приходили посольства от соседних народов, и пред ними он не скрывал своих нападок на них и не умалчивал ни о чем. Они же, не перенося этого, разгневанные его доносом императору и считая, что он не прекратит доносов, если они еще допустят ошибки, решили устранить Губаза, чтобы этим отомстить за полученные обиды и освободить себя от всяких опасений на будущее время. ¹¹

3. Обсудив тщательно между собою этот вопрос, и, наконец, придя к выводу, что, прежде чем убить его, нужно попробовать заручиться согласием императора, они посылают в Византию Иоанна, брата Рустика, сообщить императору, что Губаз изобличен в благоприятствовании персидской стороне. И вот Иоанн, добившись тайной аудиенции у императора, оклеветал Губаза, как уже отпавшего от римлян, и утверждал, что он скоро передаст [персам] всю страну, если только каким-либо способом ему не помешают в этом. Император был поражен этим неожиданным известием, но не поверил ему полностью. Придерживаясь средней линии, он сказал: «Позаботьтесь, чтобы этот человек был здесь». Иоанн же, боясь, чтобы не раскрылась клевета, когда тот [311] придет, сказал: «Будет исполнено, господин. Однако что нам сделать, если сн не пожелает добровольно отправиться сюда?» — «Нужно принудить, как подданного, — ответил император, — нужно употребить все средства прислать его сюда». Иоанн тотчас прервал его: «Если он и принуждаемый будет сопротивляться, то что делать с ним?». — «Что же другое, — ответил император,—как не то, что полагается с тираном: пусть погибнет жалкой смертью». — «Следовательно, — сказал Иоанн, — тому нечего бояться, кто его убьет?». — «Нечего, — ответил император, — если погибнет, как враг при сопротивлении и непослушании». Так ответил император и приблизительно то же написал начальникам войск. Иоанн ничего больше не узнавал и, считая, что его желание удовлетворено полностью, тотчас возвращается к колхам, везя это письмо. Мартин и Рустик, прочитав письмо, решили, что дело хорошо подготовлено, и тотчас приступили к его осуществлению. Итак, они призвали Юстина и Бузу, скрыли задуманное и заявили, что нужно как можно скорее идти к Губазу и обсудить с ним совместный поход против персов в Оногурис. Те поверили и отправились вместе. Их сопровождал небольшой отряд войска. Когда несчастный Губаз узнал, что к нему идут начальники войска, то, не подозревая никакой опасности, вышел к ним навстречу у реки Хоб, беззаботный, ничего не опасаясь, сопровождаемый немногими своими, да и то невооруженными и не приготовленными к бою. Ведь он шел к друзьям и близким, не к неприятелям, а к защитникам страны от иностранных врагов.

4. Итак, все сидя на лошадях рассуждали о делах. Тогда Рустик сказал: «Ты, Губаз, должен присоединиться к нашему походу против персов и взять на себя часть наших трудов против тех, которые занимают Оногурис. Позорно терпеть их пребывание в средине нашей страны, в особенности когда они чрезвычайно малочисленны и не могут состязаться с нами». Губаз ответил: «Вам одним, добрые люди, необходимо над этим поработать, так как вы одни являетесь виновниками того, что случилось. Ибо если бы вы не были охвачены какой-то внезапной небрежностью и распущенностью в ведении дел, то ни укрепление это не было бы окружено стеною, ни вы не были бы охвачены таким позорным и постыдным бегством, и вообще ничего не случилось бы недостойного. Теперь же, если вы, как говорите, желаете славы и если вы имеете мысли, достойные военачальников, это служебное преступление вами же должно быть исправлено. Я никогда за вами не последую и не приму участия в войне, пока все, что вами упущено, не будет вами же и исправлено». Как только это было сказано, как будто бы это возражение было признаком отпадения на сторону персов, очевидного и сознательного стремления к тирании, вышеупомянутый Иоанн, явившийся вестником зла, тотчас же выхватив кинжал, поразил Губаза в грудь, но еще не смертельно. Тот же, сидевший на лошади, сразу упал на землю, не столько, думаю, от силы удара, сколько от неожиданности. Один из дорифоров Рустика, выполняя поручение, ударом меча по голове окончательно добил его, барахтающегося по земле и еще пытающегося встать. Таким образом был убит Губаз и по указанным причинам, как о том рассказывают люди наиболее осведомленные. Юстин и Буза конечно скорбели и негодовали, считая случившееся ужасным преступлением. Однако они сохраняли молчание, думая, что это выполнение определенного приказания Юстиниана. Все же войско лазов было охвачено огромным негодованием и скорбью, так что впредь не хотело ни соединяться с римлянами, ни воевать вместе с ними. [312]

Похоронив убитого по своему обряду, они не принимали никакого участия в войне, считая себя жестоко оскорбленными и потерявшими отечественную славу.

5. Лазы — народ очень многочисленный и воинственный. Они властвуют над многими другими племенами. Гордясь старым названием колхов, они сверх меры себя возвеличивают и, может быть, не совсем без основания. Между народами, находящимися под чужой властью, я не видел никого другого столь знаменитого, так осчастливленного избытком богатств, множеством подданных, удобным географическим положением, изобилием необходимых продуктов, благопристойностью и прямотою нравов. Впрочем, в старину жители были совершенно незнакомы с благами, которые приносит море, они не слышали даже названия корабля, пока туда не приплыл известный [корабль] Арго. В настоящее же время колхи и совершают морские путешествия, когда это возможно, и извлекают выгоду из торговли. Их, наконец, никак нельзя назвать варварами, и не так они живут, но общением с римлянами они приведены к гражданственности и законному порядку. Так что, если отбросить медных быков, рождение людей Землей и прочее баснословное и невероятное, что сознательно выдумывается поэтами об Айете, то настоящее положение вещей можно признать много лучшим, чем старое. ¹² Таковы лазы. Естественно, они считали, что им нанесена невыносимая обида, что они несправедливо лишены своего царя.

Римляне же, по наущению Мартина, приготовились немедленно всеми силами напасть на персов, осадив Оногурис. ¹³ Местность эта свое имя получила в старину, когда, по всей вероятности, гунны, называемые оногурами, в этом самом месте сразились с колхами и были побеждены, а это имя в качестве монумента и трофея было присвоено туземцами. Теперь же большинством оно называется не так, но по имени воздвигнутого тут храма святого Стефана, который, говорят, первым выдержал добровольное истязание за людей, приверженных к христианству, и был побит камнями его противниками; поэтому и местность названа его именем. Но нам, думаю, ничто не помешает воспользоваться старым названием, что больше и подобает истории. Итак, римское войско готовилось к походу против Оногуриса. Инициаторы убийства особенно на этом настаивали, надеясь легко овладеть этим укреплением, надеясь, что император, даже узнав об их обмане, не очень на них разгневается, но конечным успехом с них будет снято всякое обвинение. Итак, все и военачальники и войска, расположившись лагерем в Археополе, приготовляли так называемые черепахи и машины для метания огромных камней и другие подобные орудия для штурма стен, если это понадобится. Черепаха — сооружение, сплетенное из прутьев, с кровлей, непроницаемое вследствие частоты прутьев, со всех сторон прикрывающее входящих в него людей. Сверху и со всех сторон сооружение покрывают шкурами, чтобы оно было крепче и отражало копья. Люди же внутри, находясь в безопасности, незаметно подвигают его куда хотят. Когда же оно придвигается к башне или стене, находящиеся в нем подкапывают землю и, вынимая ее, обнажают фундамент и затем, [313] беспрерывно работая ломами и молотами, подрывают и расшатывают основание.

Так римляне готовились к осаде.

6. В это время был захвачен оруженосцами Юстина один перс, пробирающийся в укрепление.

Доставленный в лагерь и подвергнутый сечению, он был вынужден правдиво рассказать о планах своих и показал следующее: Нахогаран уже прибыл в Иверию. Он послан воодушевить войско, находящееся здесь, сообщением, что полководец скоро прибудет. Он сказал, что персы, находящиеся в Мухирисе и Котаисе, в скором времени прибудут сюда помочь своим соотечественникам. Они уже знают о походе. Когда это было сказано, римские военачальники немедленно начали совещаться о положении дел. Буза предлагал со всем войском итти навстречу наступающим врагам. Вследствие своей малочисленности они, по всей вероятности, будут побеждены, и тогда несомненно сдадутся очень скоро и находящиеся в укреплении, как лишенные помощи. Если же они и будут сопротивляться, то без всякого труда будут подавлены. Это предложение понравилось даже Улигангу, вождю герулов. Он часто повторял поговорку, варварскую и незамысловатую, но дельную и полезную, что нужно сначала подавить пчел, а затем можно с удобством собирать мед. Рустик же, сделавшийся самоуверенным и наглым, как думаю, вследствие своего преступления, и вследствие того, что сговор с Мартином придавал ему духу, осыпал Бузу открытыми насмешками и словесными оскорблениями, говоря, что он никогда не подавал разумных советов. Он считал, что лучше всего никогда не подвергать войско ненужному труду, а всеми силами напасть на укрепление, захватить его без больших трудностей и предупредить таким образом врагов извне; небольшой же отряд, если нужно, послать против неприятелей, чтобы задержать быстроту их продвижения. Разумеется, план Бузы был гораздо лучше и более соответствовал и положению дел и лучшему способу военного искусства и соединял предприимчивость с безопасностью. Но так как, вероятно, все принимали участие в преступлении, так как присоединились и последовали за преступниками, то победило худшее и вредное мнение, для того чтобы немедленно последовало наказание. Против персов, наступающих из Мухириса, было послано не более 600 всадников. Начальствовали над ними Добрагез и Усигард, оба варвара по происхождению, но поставленные во главе римских когорт. Все же остальные вместе с начальниками, приступив к укреплению, немедленно принялись за дело. Придвинув машины, пытались пробить ворота и, окружив всем множеством стены, метали копья. Персы же, прикрываясь зубцами стен, всеми силами отражали их, как этого требовала обстановка, осыпая римлян камнями и удерживая внешние укрепления. Подвешивая сверху ткани и покрываясь ими, они ослабляли этим силу ударов, которые ими везде задерживались. С обеих сторон сражались с величайшим воодушевлением и ожесточением. Казалось, скорее происходит битва, чем осада, настолько велико было с обеих сторон военное воодушевление и проявление военных подвигов. Одни сражались за свою жизнь, которой угрожала не малая опасность, другие же считали позором уйти без результата, раз уже произведено нападение, не взяв укрепления, не освободив Археополис от вражеского соседства.

7. В это время отряд персов — 3 тысячи хорошо обученных всадников, — наступая от Котаисия и Мухирисия, двигался к Оногурису. Они двигались неосторожно, не ожидая никаких враждебных действий против [314] себя. Внезапно на них наскочили Добрагез и Усигард со своими всадниками и тотчас обратили в бегство расстроенных этим внезапным нападением. Когда это стало известно осаждающим крепость римлянам, они стали штурмовать с большим жаром. Стащили прикрытия со стен и, без всякого порядка во многих местах перейдя стены, рассеялись по укреплению, надеясь на легкий грабеж, так как внешние враги были прогнаны и никто им внутри не угрожал. Но [шедшие на выручку] как скоро узнали, что не все римское войско напало на них, но только немногие, притом скорее разведчики, чем настоящие бойцы, внезапно издав громкий крик, напали [на римлян]. Те, не выдержав такой перемены, перешли к обороне, а затем обратились в поспешное бегство. Персы преследовали их на близком расстоянии.

Произошло так, что одни стремились догнать, другие скрыться. Одновременно и те, кто бежал, и те, кто преследовал неотступно, перемешанные добежали до остальных римских войск. Когда поднялся громкий крик, всё римское войско, бросив осаду и крепость, которая считалась почти взятой, вместе с военачальниками обратилось в бегство, не успев задержаться даже настолько, чтобы разобраться в случившемся, узнать, каково число бегущих и число преследующих, но все неслись стремглав в беспорядочном бегстве, как бы охваченные безумной паникой. Персы, окрыленные этим, преследовали бегущих еще сильнее. Находящиеся в крепости [они видели происходящее], внезапно сделав вылазку оттуда, присоединились к остальным персам в преследовании римлян и тем сделали их бегство еще более поспешным. Конечно, вся конница римлян в своем быстром беге легко вышла из-под ударов копий. Из пехоты же многие были перебиты, задержанные на мосту реки, называемой Чистой, через которую им нужно было перейти. Там вследствие тесноты одновременно перейти многим было невозможно. Они толкали друг друга, и одни падали в речной поток, другие же, оттесненные назад, попадали в руки врагов. Со всех сторон одни ужасы соединялись с другими, и, может быть, всё войско было бы истреблено, если бы военачальник Буза, услышав крики и вопли и узнав величину опасности, не повернул назад со своею собственной дружиной и, противостав варварам, не задержал постепенно их натиск до тех пор, пока римские войска, с трудом переправившись через мост, не оказались в безопасном месте и не соединились с остальными. В прежнем лагере, который разбили вблизи Археополиса, никто не остался, но в страхе пробежали через него, оставили там весь обоз, самые необходимые предметы и предметы большой ценности и скрылись внутри страны, доставив неприятелям не только славную и громкую, но и весьма прибыльную победу.

8. Ибо они, найдя местность, лишенную людей, разрушили вал, разграбили все, что было в лагере, и радостные возвратились назад, заняв снова старые места. Стало вполне ясным, что божественное мщение за нечестивое убийство поразило римское войско, которое избрало наихудший план действий и, насчитывая не менее 50 тысяч опытных воинов, побежало так постыдно перед тремя тысячами персов, понеся притом большие потери. Сверх того и сами инициаторы преступления через непродолжительное время понесли тягчайшее наказание, как мы дальше об этом расскажем. Когда наступила зима, все войско было распределено по городам и укреплениям там, где каждому было указано место для зимовки. Между тем положение колхов было в высшей степени запутано и неясно, так как и виднейшие между ними люди недоумевали, что им делать и куда обратиться.

Поэтому собрали они в укромном месте в одном из ущелий Кавказа [315] большинство народа, так чтобы их планы не стали известны римлянам и устроили совещание по вопросу, следует ли переходить к персам, или оставаться еще под властью римлян. Тотчас же были отвергнуты многие предложения, одни призывающие к одному, другие к другому. Поднялся несказанный и беспорядочный шум, так что даже нельзя было разобрать, кто говорит и что говорит. Тогда их вожди призвали толпу к молчанию и предложили желающим, кто бы они ни были, выступить и изложить в порядке, что нужно делать.

Один из наиболее значительных людей среди них, по имени Эит, который болезненнее всех переносил это преступление и больше всех возмущался им, и вообще всегда был ненавистником римлян и благоприятствовал персам, используя такой прекрасный повод, пытался раздуть значение этого события выше всякой меры. Он утверждал, что настоящее положение дел не нуждается ни в каком обсуждении. Нужно немедленно и совершенно открыто перейти на сторону персов. Другие же доказывали, что не следует так внезапно изменять всю их жизнь, а нужно внимательнее обсудить этот вопрос и принять наилучшее решение.

Он же, в гневе бросившись на средину собрания, говорил, как обычно говорят на народных собраниях. Он был более искусным оратором, чем это свойственно варварам. Те аргументы, которые мог привести оратор, подкреплялись справедливостью дела. А говорил он таким образом:

9. «Если бы Римляне нас оскорбили словами или намерениями, справедливо, чтобы и мы мстили за обиду подобным же образом. Но теперь каким образом может быть терпимо, что они нам причинили самое страшное зло, а мы вместо того, чтобы отомстить за обиду, расплываемся в промедлениях и размышлениях. Никто не может сказать, что враги не изобличены самими делами и событиями: но нельзя сказать, что они только это замышляли и держали в уме. Нет необходимости приводить какие-либо основания для доказательства их тайных и скрытых козней. Но такой выдающийся муж, как Губаз, умерщвлен самым жалким образом, как один из многих и презренных. Увяло старое достоинство колхов, и в дальнейшем нам следует уже думать не о том, чтобы повелевать другими, но мы должны довольствоваться, если нас не слишком будут эксплуатировать те, которые когда-то были нашими подданными. Разве не является абсурднейшим делом по поводу таких притеснений сидеть и обсуждать, будем ли считать их злейшими врагами или друзьями, хотя нужно знать, что их наглость не ограничится этим, но, если мы простим это оскорбление, они на этом не остановятся: если мы останемся спокойными, они будут нас оскорблять еще бесстрашнее. Ибо они всегда были жестокими по отношению к своим подданным и привыкли презирать своих клиентов. Даже царя они имеют лукавейшего, который всегда услаждается переменами в существующем строе. Поэтому-то и преступление было так быстро совершено. Он на этом горячо настаивал, они быстро и с готовностью выполнили. Мы подверглись опустошению почти что ради них. Мы не дали им повода для какой-либо обиды; не было никакого повода к вражде. Но они совершили по отношению к нам постыднейшее и жесточайшее преступление, обращаясь с нами так же, как и раньше, как бы внезапно и одновременно показав по отношению к нам все виды зла: жестокость, безумие, ненависть и остальное тому подобное. У персов же нравы не таковы. Существует большая разница. Если они раз приобретут друзей, они всегда проявляют по отношению к ним величайшее дружелюбие. По отношению к врагу они проявляют величайшую ненависть до тех пор, пока враг остается [316] врагом. Как бы я желал, чтобы, у государства колхов была прежняя сила так, чтобы оно не нуждалось в посторонней и чужеземной помощи, но само удовлетворяло бы свои нужды во всех случаях — в мире и в войне.

Теперь же, когда или вследствие различия времени или вследствие враждебности судьбы, или по обеим причинам мы дошли до такой слабости, что подчинены другим, я считал бы наилучшим покоряться более разумным, которые сохраняют дружбу к своим и верность договорам. Так мы благополучно отделаемся от тех, кто является нашими действительными врагами; совершенное ими преступление не остается без наказания, и одновременно мы позаботимся о нашей безопасности в будущем. Ибо их лукавые и льстивые нравы, которые они выставляют с обманчивой кротостью и притворной обходительностью, чтобы обманывать легковерных и затем их обижать, окажутся излишними и напрасными. У них будет отнята всякая возможность подобных действий против нас, так как у нас вследствие вражды будут прерваны с ними всякие отношения, и мы открыто отделимся от них. А если они попытаются начать против нас войну, и если им придется одновременно встретиться с лазами и персами и притом во враждебной стране, они не выдержат даже первого натиска. Недавно только со всем своим войском они сразу были обращены в постыднейшее бегство небольшим отрядом персов и еще до сих пор не отдышались от этого бегства, и побежденные, так сказать, во всем, одной скоростью бега победили преследующих их персов.

10. Ясной и вероятнейшей причиной этого, как всякий скажет, является трусость и порочность их планов. Ибо бесчестие им присуще как близкое, характерное и прирожденное качество. И когда к врожденным порокам присоединяется добровольное преступление, то оно удваивает бедствия погибающих по воле божественного провидения в виде искупительной жертвы за допущенное преступление. Ибо победа утверждается не столько оружием, сколько благочестием, и я полагаю, что никогда преступные и нечистые люди не получат божественной помощи.

Если мы благоразумны, то нельзя присоединяться к тем, у кого нет даже здравого ума и которым враждебен тот, от руки которого зависит участь всех. Итак, показано открыто и притом скорее самими делами, чем словами, что наш переход к персам будет легким, весьма выгодным для нас и прежде всего угодным богу. И мы не будем казаться неверными и поступающими несправедливо. Ибо и раньше весьма часто мы были оскорбляемы римлянами. Однако считали нужным оставаться при старом положении вещей, считая никуда не годным производить перемены по любым представившимся поводам, хотя бы они были и очень важны, но все же были переносимы и не являлись такими совершенно нетерпимыми. Но теперь когда нас поразили чрезвычайные и неизлечимые бедствия, переносить это легко без всякого огорчения, не оскорбляться такими низкими и жестокими деяниями — это свойство не благоразумных, но робких и жалких людей, прикрывающих свое равнодушие к общественным делам именем сдержанности. Большего по жестокости преступления, я думаю, никто и из чужих не укажет, и совершенное не может быть пренебрежено. Поэтому и нами не может быть пренебрежено, и нашим бесчестием будет, если увидят нас забывших своего царя и прислуживающих его убийцам.

И если бы могло случиться, чтобы он присутствовал здесь, он несомненно взывал бы к вам и горячо упрекал за ваше малодушие, почему эти преступники еще находятся в его земле, а не изгнаны из нее давно. [317] Но так как он не появится и не будет призывать вас, вы в своей душе представьте, что он находится среди вас и стоя среди вас показывает свои раны — и грудь и голову — и призывает свой народ хотя бы теперь отомстить врагам. Поэтому кто из вас может сомневаться и рассуждать, справедливо ли колхам питать сострадание к Губазу? Если мы будем опасаться того, справедлив ли будет наш переход к персам, то нам нужно бояться, что мы окажемся участниками преступления, покинув его и пренебрегая отмщением за его убийство. Мы будем считаться более вероломными, если при жизни его проявляли к нему такую дружбу, а после смерти потеряли даже память о нем. Конечно, когда дела идут хорошо, было бы великим безумием изменять старые учреждения, но когда дело обстоит наоборот, я считал бы пагубным не уметь быстро приспособляться к обстановке.

О постоянстве нужно судить по делам, отвечающим разуму. Сохранять настоящее положение дел не всегда похвально, но только тогда, когда это сообразно с рассудком. Когда же случается то, чем нельзя пренебрегать и что не подобает отбрасывать, то преступником оказывается скорее тот, кто держится за старое и на этом упорствует, чем тот, кто переходит к новому. Когда об этом от нас услышат и в этом разберутся персы, они по справедливости будут обходиться с нами дружественно и будут сражаться за нас, так как они одинаково человечны и великодушны, умеют хорошо приспособляться к обычаям соседей, особенно принимая в добровольный союз страну, столь удобно географически расположенную, и столь значительное войско, которое они желали бы иметь с затратой больших средств и трудов. Итак ни о чем, кроме этого, не думайте, но тотчас приступим к самому делу и осуществим задуманное. Так мы добьемся величайшей славы, совершив дело правильное и справедливое, способное принести только пользу».

11. Когда Эит сказал это, тотчас вся толпа поднялась с криком и требовала в тот же день перейти на сторону персов, хотя те не были об этом извещены, и сами (колхи) не были настолько приготовлены, чтобы скрыть случившееся от римлян или их отразить, если они попытаются помешать переходу. Нисколько не заботясь о будущем, ни о том, во что обойдется это предприятие, толпа беспорядочно требовала ускорить решение. Ибо вообще свойственно и врождено толпе стремиться к новизне и радоваться переменам. Эти же были сильно возбуждены и раздражены не только как варвары, но в особенности потому, что считали причину перемены справедливой и были восхищены речью Эита, которая еще сильнее их возбудила и возмутила. Когда они так шумели, успокоил их возбуждение один человек по имени Фартаз, человек с исключительным авторитетом у колхов, разумный и умеренный, пользующийся исключительной популярностью. Он усмирил их задор, умоляя не решать этого дела, прежде чем не выслушают его.

С трудом приведенные к спокойствию авторитетом его имени, они остались на своих местах, а он выйдя на средину говорил таким образом: «Мы не испытали ничего нового, колхи, возбужденные силой красивого слова. Ибо красноречие — непобедимая сила. Оно воздействует на всех, в особенности на тех, кто никогда раньше не подвергался его воздействию. Но не таково оно для тех, кто может ему противостоять мудрым рассуждением, вытекающим из рассмотрения сущности дела. Поэтому не одобряйте то, что было сказано. Оно кажется правдоподобным только вследствие неожиданности и необычайности сказанного, а не вследствие полезности и справедливости. Поймите лучше, — хотя бы эти слова и были вам очень приятны, что вы можете выбрать лучшее. [318] Лучшим свидетельством обмана пусть будет самый способ легкого убеждения. Только желающий советовать лживое нуждается в украшении и разнообразии речей с тем, чтобы красотою речи скорее увлечь простые души. Вы, слушая эти привлекательные, но обманчивые доводы Эита, не понимаете сами, как вас обманывают. Каждому должно быть ясно, если не другое, то хоть то, что он с самого начала поставил на обсуждение иной вопрос, совершенно чуждый тому, ради которого мы собрались.

Так, например, когда и вы все говорите, что нет ужаснее случавшегося и всячески осуждаете это убийство и обсуждаете единственно вопрос, действительно ли виноваты те, кто обвиняется в убийстве Губаза, он обошел их обвинение и много слов потратил на то, что уже известно. Я также считаю проклятыми и ненавистными богу и охотно бы видел погибшими от самой жестокой казни не только прямых убийц, которые совершили преступление своими руками, но также всех тех, кто позволил совершить преступление, хотя и мог помешать, сверх того, всех тех, кто радовался этому, всех, кто не скорбел об этом.

Но если я это и признаю, то отнюдь не признаю полезным переход к персам. И пусть никто не считает благоразумным и последовательным, если по отношению к нам совершили преступление, то нужно и нам предать отечественные законы; если мы раздражены вероломством, то отсюда не вытекает, что мы должны усвоить такие же методы. И теперь мы не можем переделать то, что случилось и совершено, но нужно помыслить о том, чтобы мы, обсуждая дела с душой, охваченной гневом и негодованием, не затемнили неблагоразумно наше суждение, лишив себя возможности более здравого и разумного решения. Ибо свойство безрассудных постоянно волноваться и терзаться прошедшим. Свойство же мужей мудрых — изучать неожиданности судьбы, не смущаться неожиданными переменами с тем, чтобы, лишившись чего-либо в прошлом, не утратить надежду и на будущее.

12. Но этот советник, который давно уже благоприятствует персам и стремится всячески, чтобы мы перешли к ним, пытается запугать нас, как детей, а именно (утверждая), что римляне не удовлетворятся тем, что они против нас осмелились сделать, но поразят нас еще более жестокими бедствиями, и что их царь постоянно стремится к нововведениям, что он является инициатором и зачинщиком давно задуманного и подготовленного убийства, и, говоря это, превозносит персов удивительными похвалами, надеясь убедить нас этим способом сделаться просителями и добровольными перебежчиками к тем, кто для нас по природе являются величайшими врагами. К этой единственной цели он стремится, это он задумал с самого начала и стремясь совершить то, что он заботливо обдумал и безрассудно советует, он нарушает и перемешивает порядок обсуждения, делая обсуждение бесполезным. Решению обычно предшествует обсуждение, которое исследует вещи недостаточно ясные. И только тогда, когда установлено то, что нужно делать, необходимо наличие и воли и решимости совершить то, что задумано и постановлено. Этот же из конца делает начало, уже постановляя раньше, чем рассмотрен вопрос. Ибо какой будет плод обсуждения, если оно последует за решением. Вы же, Колхи, приступайте к обсуждению без всякой предвзятой мысли и не придерживаясь какого-либо предвзятого мнения. Как можно преодолеть превратности судьбы и направить события к желаемой цели? Нужно придерживаться противоположного метода, мыслить о своих делах без всякой предвзятости и свободно, тщательно взвесить все обстоятельства для того, чтобы принять наиболее обдуманное, [319] вытекающее из сущности дела решение. Если мы так будем рассуждать, для нас тотчас же станет ясным, что ни римские войска, ни их военачальники и меньше всего сам император не строили козней против Губаза. Ибо у них самих общеизвестно и установлено, что Рустик и Мартин, завидуя его счастью, были охвачены личной злобой, причем прочие вожди не только не помогали им, но даже болезненно перенесли случившееся. Бесчестно и сверх того бесполезно из-за вины одного или может быть двух дерзко нарушать общественные законы, которые мы привыкли соблюдать, так легко изменять весь распорядок нашей жизни, к которому мы так хорошо привыкли, выставлять себя предателями и дезертирами по отношению к тем, которые стоят на страже нашей страны, чтобы мы жили спокойно и безопасно и наконец, что является самым нечестивым, отказаться от истинной религии и священных тайн. Ибо это неизбежно произойдет, если мы перейдем на сторону ожесточеннейших врагов божественного имени. Если они запретят нам сохранять верность нашей вере, но принудят нас перейти к своей, что ужаснее этого для нас может быть — одинаково и для живых и для умерших? Ибо какую выгоду мы приобретем, если присоединим к себе (допустим, что это так) всю Персию, а погубим наши души. Но если даже сделают уступку и позволят (сохранить религию), прочного дружелюбия с их стороны по отношению к нам не будет, но будет неверное и непрочное, измеряемое одной только выгодой.

Ибо никогда не может быть прочного товарищества между теми, которые придерживаются разных верований. При отсутствии застращивания и выгоды постоянная и прочная верность сохраняется только при согласии взглядов. Даже родственники, близкие и земляки, если лишаются единства взглядов, пользуются только именем дружбы, а на самом деле по отношению друг к другу являются совершенно чужими людьми. Итак, колхи, с какой доброй надеждой мы перейдем к персам, если они неизбежно окажутся нашими врагами, и ничего лучшего отсюда не произойдет для нас, кроме того, что мы тем легче будем притесняемы ими, так как гораздо труднее остерегаться скрытого врага, чем явного. Далее, если хотите, допустим, что все обстоит так (как говорит Эит), что это дело не противоречит ни справедливости, ни чести. И будем считать, что нравы персов постоянны и верны, что они всегда будут сохранять договоры и соглашения. Но, если даже это будет налицо, и у нас не будет никакого другого препятствия, то все же наши силы для этого предприятия недостаточны. В самом деле, каким образом мы перейдем к другим, когда нам угрожают Римляне, и притом настолько многочисленные и сильные, имеющие виднейших вождей? Каким образом мы избежим жесточайшего возмездия, когда те, которым надлежит притти нам на помощь, будут медлить вдали в Иверии или медленно оттуда двигаться, а те, которые будут осуществлять возмездие, занимают всю страну и обитают в наших городах.

13. Хотя этот благородный человек и говорит, что они не выдержат и первого нашего нападения, используя в качестве довода то, что недавно случилось, но кто не знает случайностей войны и того, что она отнюдь не протекает в определенном порядке, и враждебная судьба не всегда будет преследовать тех, которые сейчас очень плохо ведут свои дела. Напротив, победа часто переходит к побежденным и исправляет превратности судьбы. Поэтому нам не подобает быть чрезмерно самоуверенными, как будто им уже предопределено сообразно своим нравам и привычкам во всех сражениях терпеть поражения. Если они побеждены только потому, что действовали не так, как должно, то этот [320] пример нужно обратить в нашу пользу и предупредить опасности, вытекающие из необдуманных решений. Таким образом из предшествующих случаев мы не можем обнадеживать себя верной победой над ними. Правдоподобно, что те, которые раньше ошибались, наученные самим опытом, чего нужно избегать, будут вести свои дела в дальнейшем с большей заботливостью и исправят то, что раньше было упущено и пренебрежено. Если же бог им враждебен за совершенное преступление и за это они подвергаются бедствиям, зачем нам вмешиваться и предлагать ему наше содействие, как будто он сам не осуществит правосудие и как будто он нуждается в нашей помощи? Какой больший пример нечестия останется для других, если мы оскорбим нашим отпадением высшее благо, которое и при нашем спокойствии защищает нас должным образом. Пусть никто не показывает нам мертвого Губаза, выступающего среди нас с малодушными речами и умоляющего своих соотечественников сжалиться над ним, показывая нанесенные ему раны. Это может быть и подходит изнеженным порочным душам, но отнюдь не свойственно царю, притом царю Лазов, притом Губазу. Ибо, если бы он в самом деле присутствовал среди нас, то как человек благочестивый и здравомыслящий, он несомненно сурово осудил бы нас за подобные замыслы и дал бы нам наказ не падать так духом и не впадать в расслабление, не скрываться тайно по обычаю рабов, но мужественно противостать несчастью, придерживаясь в большей степени колхского образа мыслей, свободного от предвзятости и не допускать ничего позорного, недостойного отеческих нравов, оставаться при настоящем (порядке) в убеждении, что божественная помощь никогда не оставит народа колхов. Поэтому не является ли высшей безрассудностью в то время, как он, насильственно умерщвленный, несомненно учил бы нас так, мы для того, чтобы показать наше к нему расположение, думаем как раз противоположное. Я боюсь, чтобы мы не подверглись величайшему наказанию уже за то, что обсуждаем и обдумываем подобные планы. Наконец, если бы мы замышляли отпадение в деле сомнительном, допускающем разные решения, то и тогда было бы рискованно в вопросах такой важности зависеть от случайности, но тогда было бы позволено инициаторам этого плана рассуждать свободнее и беззастенчивее. Но, если порочность этого совета и бедствия, отсюда вытекающие, для всех ясны и очевидны, разве не достойны вашей ненависти те, которые наталкивают вас на этот путь. Поэтому нужно воздерживаться от всего этого, и это умеренно сказано. Я же думаю, что о случившемся необходимо сообщить императору и просить его по справедливости покарать главных виновников этого преступления. Если он пожелает (это сделать), раздоры наши с римлянами тотчас прекратятся, и наше старое и привычное братство с ними в трудах и походах возобновится. Если же он откажет в нашей просьбе, тогда только надлежит нам обсудить, не выгоднее ли нам вступить на другой путь. Если мы так сделаем, то нас нельзя считать забывшими об умерщвленном Губазе и в то же время мы не окажемся действующими скорее безрассудно, чем по расчету».

14. Когда это было сказано, колхи, как говорится, пропели палинодию и изменили решение. В особенности к этому побудила их боязнь лишиться истинного богопочитания и веры, если они отпадут к персам. После того, как мнение Фартаза победило, тотчас были выбраны лучшие и знатнейшие из народа колхи, которые должны были сообщить императору Юстиниану, что было совершено над Губазом и раскрыть ему весь обман, а именно, что он никогда не был сторонником персидской партии, никогда не предпринимал ничего против римлян, [321] Мартин же и Рустик возвели на него эту клевету за то, что он их часто порицал за многочисленные, допущенные по лености и безрассудству ошибки, и убили невинного. Они просили дать душе убитого это удовлетворение. Они не сказали ничего другого, кроме того, чтобы он не оставлял не отомщенным это преступление, а царем им не назначал какого-нибудь чужеземца и иностранца, но Цатэ, младшего брата Губаза, который в то время находился в Византии, так чтобы у них снова были восстановлены отечественные законы и непрерывная ненарушимая с древности последовательность царского престолонаследия. Император признал их просьбу правильной и справедливой. Он весьма быстро удовлетворил их просьбу и послал Афанасия, одного из первых членов сената для тщательного расследования преступления и суда сообразно римским законам.

Тот, явившись в Лазику, тотчас послал Рустика в город Апсарунт и держал там взаперти в местной тюрьме. Иоанну же, который обманул императора и сделался одним из главных участников преступления, который в то время пытался тайно скрыться и в бегстве искать себе спасения, на пути случайно встретился Метриан (он был одним из императорских дорифоров, которых зовут скрибонами). Послан он был сюда, чтобы оказать помощь Афанасию и выполнять его указания. Захватив Иоанна Метриан представил его судье, который и его послал в Апсарунт, где он содержался в тюрьме и кандалах, пока не будет закончено начавшееся судебное расследование.

555 г. 15. Как только началась весна, Нахогаран прибыл в Мухрисий и тотчас начал собирать войска и со всей тщательностью готовиться к войне. Равным образом и римляне приготовлялись, собравшись вокруг Острова, и развязка естественно задерживалась. Тогда наибольшей заботой их было приготовить всё нужное для ведения войны. Уже и Цатэ прибыл из Византии с Сотерихом, получив царское достоинство и свои инсигнии от римского императора по старому обычаю. Этими инсигниями являлись золотая корона, усеянная драгоценными камнями, и хитон, шитый золотом, спускающийся до пят, пурпуровые сапоги и митра, равным образом украшенная золотом и ценными камнями. Пурпуровую же хламиду носить царям лазов не положено, а разрешена только белая, однако, не обычная. Посредине с обеих сторон она отсвечивает золотым шитьем, с императорской фибулой на хламиде, украшенной драгоценными камнями и другими свешивающимися вниз украшениями. Когда Цатэ вступил в царском облачении в свою страну, военачальники и все римское войско, вышедшее с приветствием, встретили его с должными почестями. Они шли впереди него, великолепно вооруженные, большею частью конные. Лазы, с трудом оставив свою скорбь, обратившись к радости, провожали его, сменяя друг друга. Со всех сторон звучали трубы, знамена высоко развевались. И было торжество блестящим, горделивым и более праздничным, чем это обычно бывает в царстве лазов. Цатэ, ставши у власти, взял в свои руки руководство и управлял своим народом, как ему было угодно и как рекомендовал отечественный обычай. Военачальник же Сотерих отправился в указанный ему путь, ибо он привез императорские деньги для раздачи соседним варварам в качестве императорской субсидии. Эта раздача производилась ежегодно с древних времен. Следовали за ним и старшие сыновья, Филагрий и Ромил, чтобы тотчас по выходе из домашней обстановки приучаться постепенно к трудам, так как они уже достигли возмужалости и были способны к труду. Третий же из них, Евстратий, был оставлен в Византии, так как еще был очень молод и сверх того [322] слабого телосложения. Когда Сотерих пришел в страну мисимиян, они были в то время подданными царя колхов, так же как Апсидии. ¹⁴ Но язык у них разный, так же как и нравы. Живут же они севернее народа Апсидиев и несколько восточнее. Итак, когда он пришел к ним, они были заняты обсуждением вопроса о его намерении передать одно из их укреплений, расположенное у самых границ лазов, которое они называют Вухлоон, аланам, чтобы послы более отдаленных народов, собираясь там, получили субсидии и чтобы больше не было необходимости привозящему деньги огибать предгория Кавказских гор и самому итти к ним.

16. Когда мисимияне об этом или узнали или только подозревали, они посылают к нему двух из своих наиболее знатных людей, по имени Хада и Туана. Те находят его остановившимся возле самого этого укрепления. Подозрение их еще более усилилось. Они сказали: «Ты хочешь нас обидеть, военачальник. Подобает тебе не позволять никому другому отнимать наше, ни самому этого не желать. Если же у тебя нет такого намерения, уходи отсюда как можно скорее и избери себе другое местопребывание. У тебя не будет недостатка в необходимых продуктах: мы всё будем доставлять. Здесь же тебе оставаться нельзя никоим образом, и мы не допустим, чтобы ты здесь оставался и медлил».

Сотерих полагал, что никак нельзя стерпеть столь дерзкие речи. Считая, что нельзя позволять подданным колхов, которые повинуются римлянам, так неистовствовать против римлян, он приказал своим телохранителям избить их палками, которые они носили. Те жестоко с ними расправились и отпустили их полумертвыми. Совершив это, Сотерих оставался там же, полагая, что из этого не произойдет никакой беды и что ему так же нечего бояться, как если бы он подверг телесному наказанию своих преступных рабов; затем, когда настала ночь, беззаботно лег спать, не расставив никаких караулов. Равным образом его сыновья, спутники, домашняя прислуга и рабы, следовавшие за ним, все они более беззаботно, чем следовало в неприятельской стране, предались сну. Между тем мисимияне, не стерпев полученного оскорбления, вооружившись, набросились на них и, ворвавшись в помещение, где почивал военачальник, немедленно перебили спавших рабов. Когда, естественно, поднялся сильный крик и шум, сознание беды дошло до Сотериха и прочих, которые там находились. Когда они со страхом вскочили со своих постелей, еще отягченные и расслабленные сном, то совершенно не могли защищаться. У одних закутанные шкурами ноги препятствовали движению, другие же, бросившись за мечами, чтобы принять участие в беспорядочной схватке, беспомощно носились в потемках, не зная, что делать, и наталкиваясь на стены, позабыв, где положили оружие. Некоторые, отчаявшись в обрушившемся на них бедствии, ничего и не предпринимали, а только звали друг друга и издавали жалобные вопли, не зная, что предпринять. Когда они находились в таком состоянии, ворвавшиеся варвары изрубили и самого Сотериха, и его детей, и всех прочих; разве только кто случайно ускользнул через заднюю дверь или другим способом. Когда преступники это сделали, они ограбили поверженных и все имущество, которое те привезли с собою, и сверх того императорскую казну, расправившись [с Сотерихом и его свитой] как с настоящими врагами, а не с друзьями и господами.

17. Когда после совершения этого жестокого убийства и выполнения преступного замысла разгоряченные их страсти улеглись и гнев утих, [323] тогда, рассмотрев совершенное ими, они начали задумываться и поняли, какой жребий ими брошен, а именно, что в ближайшее время придут римляне для отмщения, а они не смогут выдержать их нападения.

Поэтому, открыто отпав [от римлян], они перешли на сторону персов и послали посольство, добиваясь, чтобы те приняли их под свою защиту и немедленно оказали бы им помощь, как своим подданным. Известие это, сообщенное римским военачальникам, вызвало у них гнев и величайшее огорчение. Но они никак не могли немедленно отомстить мисимиянам, поглощенные еще более важными заботами, так как Нахогаран уже вел 60 тысяч вооруженных людей к Острову, который в то время занимали Мартин и Юстин, сын Германа. Наемники же из гуннов, которых называют савирами [у римлян находился отряд тяжело вооруженных, около двух тысяч, которыми предводительствовали Балмах, Кутилзис и Илагер, знаменитейшие у них люди], расположились лагерем у Археополя и прилегающих местностей, чтобы, по обычаю, тревожить врагов, которые, как предполагалось, должны были здесь проходить, и затруднять им переход, делая его более опасным. ¹⁵ Нахогаран же, после того как узнал, что савиры занимают эти места, тотчас послал против них отряд в 3 тысячи, отобранный из вспомогательных дилимнийских войск с предписанием [он был заносчив и кичлив] всех истребить и не оставлять в тылу у него, когда он будет итти в бой. Что касается дилимнитов, то они — весьма многочисленное племя, обитающее по соседству с Персидской страной, на среднем течении реки Тигра. Их можно причислить к самым воинственным народностям. Они не являются стрелками или сражающимися издалека; они носят копье и сариссы и меч, свисающий с плеча, маленький кинжал, привязанный к левой руке, защищаются большими и малыми щитами. Их нельзя назвать ни легко вооруженными, ни гоплитами и тяжело вооруженными войсками. В случае необходимости они издали мечут копья и сражаются врукопашную. Они хороши в столкновении с неприятельской фалангой и сильным натиском могут прорывать густые неприятельские ряды. Они опытны в перестройке боевого строя и в приспособлении к любой случайности. Они легко взбираются на высокие холмы, занимают возвышенности и с величайшей быстротой, если это нужно, убегают назад и, снова повернувшись, с ожесточением теснят и преследуют [врагов]. Искушенные и весьма опытные во всех видах боевых действий, они наносят врагам весьма тяжелые удары. Уже давно приученные к войне, они издавна сражаются под знаменами персов, но не по принуждению, как подданные, ибо они свободны и живут по своим законам и не привыкли подчиняться насилию и чьему-либо произволу. ¹⁶

18. Итак, этот отряд дилимнитов с наступлением ночи двинулся против савиров, предпочитая напасть на них еще спящих и таким образом легче истребить всех. И, я полагаю, они не ошиблись бы в своей надежде, если бы судьба их не обманула.

Когда они шли в этот поход, им случайно в темноте и безлюдии попался один колх. Они за него жадно ухватились и принудили его стать проводником к савирам. Это поручение он весьма охотно исполнил и шел впереди их. Когда же он достиг густого леса, он постепенно собрался с духом и от них отделился. Ему удалось избежать преследования. Предупредив врагов, он быстро добрался до савиров и нашел их всех лежащими на земле и крепко спящими. «О, несчастные, — закричал он громко и пронзительно, — вы сейчас погибнете». Когда они [324] с трудом пробудились, он объявляет им, что враг сейчас нагрянет. Они с шумом вскочили, вооружились, вышли за укрепления из кольев и, разделившись на две части, устроили засаду, оставив без охраны вход в ограду лагеря, а равным образом и хижины, построенные из кольев и шкур. А дилимниты, по незнакомству с местностью, сделав огромный крюк, всё же до рассвета добрались до лагеря гуннов. С уверенностью, на свое горе, они вторгаются в него, собираются внутри и, выступая молчаливо, без всякого шума, чтобы гунны не догадались и не поднялись, начинают метать копья в их убежища и хижины, рассчитывая перебить спящих, и уже считая дело поконченным. Между тем савиры, выскочив с двух сторон из засады, внезапно набрасываются на них. Они же, пораженные этим внезапным и неожиданным ударом, когда надежды их сменились отчаянием, приведенные в беспорядок, не знали, что им предпринять, ибо им, сбившимся на небольшом пространстве, было не легко спасаться бегством. Не могли они точно распознать, кто их враги, так как пришлось бороться и с ночью и со страхом. Поэтому тотчас же они были истреблены савирами, не оказав даже попытки сопротивления. Восемьсот человек погибло в лагере. Остальные, с трудом выбравшись из него, блуждали беспорядочно, не зная, куда итти. Им казалось, что они убежали далеко; на самом же деле, сделав круг, они возвращались обратно и попадали в руки врагов. Так прошла вся ночь. Утром, когда рассвело, оставшиеся в живых дилимниты, узнав дорогу, бросились прямо в персидский лагерь, причем савиры и теперь не переставали их преследовать и наседать на них сзади.

Между тем военачальник Бабас, который уже давно командовал римскими войсками, находящимися в Колхиде, в это время ночевал в Археополисе, и когда началась суматоха и вокруг раздавался крик, не зная, что делается, но сохраняя хладнокровие, молча скрывался внутри. Когда же солнце осветило вершины гор, он быстро разобрался в происходящем, а именно, что савиры гонят дилимнитов. Тогда и он, выскочив из укрепления с отрядом, который оказался у него под рукой, учинил не малое среди них побоище, так что едва тысяча добралась до Нахогарана. ¹⁷

19. Последний, потерпев неудачу в своем предприятии, тотчас направился к Острову и, разбив лагерь вблизи римлян, вызвал Мартина для переговоров. Когда тот явился, он сказал: «Ты, военачальник, весьма сообразительный и благоразумный человек. Ты один из тех, которые обладают наибольшей властью у римлян. Неужели ты не желаешь освободить каждого из наших государей одновременно от трудов и от взаимной вражды? Итак, если ты желаешь заключить перемирие и мирный договор, то перейди с войском в Трапезунд, город Понтики. Мы же, персы, останемся здесь. Благодаря этому мы будем, не торопясь, спокойно договариваться о перемирии и мире, пользуясь верными посредниками. Если же ты добровольно не выведешь отсюда войско, то знай, добрый человек, что ты будешь изгнан силой. Ибо я считаю победу обеспеченной. Ее я держу в руках так же, как эту собственность». Говоря это, он показал кольцо, которое носил. Мартин в ответ сказал: «И я очень желаю и ценю мир и буду помогать осуществлению твоего предложения. Но я думал бы, что мы этого добьемся лучше, если ты как можно скорее переберешься в Иверию. Я же возвращусь в Мухирисис, и тогда мы внимательно обсудим наши дела. Ты можешь говорить о победе кичливо и заносчиво, считать ее продажной, легко приобретаемой, зависящей от нашего усмотрения. Я же считаю, что победа зависит от единого [325] бога, и она дается не гордецам и чрезмерно самонадеянным, но тем, кому даст это общий творец и правитель». Когда Мартин, оскорбленный заносчивостью, с большой энергией и достоинством дал этот ответ, не договорившись о мире, они прекратили переговоры. Один вернулся в лагерь, Мартин же на Остров. Нахогаран, полагая, что ему там никак нельзя оставаться, решил перейти к городу Фазису и там скорее вызвать римлян на бой. Он считал, что это укрепление очень легко взять, так как оно все выстроено из дерева, а окружающие его обширные равнины удобны для сооружения лагеря. О том, что город Фазис назван от носящей то же название реки, я думаю, всем хорошо известно. Эта река протекает недалеко от города и через него впадает в Эвксинское море. Город расположен у морского побережья и устья. Отстоит от Острова приблизительно на 6 парасангов к западу. ¹⁸

20. Итак, немедленно глубокой ночью, спустив на реку лодки, привезенные на телегах, и соединив их, Нахогаран без ведома римлян построил мост и перевел все войско на противоположный берег. Он желал добраться до южной части города, где воды Фазиса, казалось, никак не могли ему помешать приблизиться к стене, ибо эта река уклоняется и впадает к северу от города. Отойдя от реки, как только стало рассветать, Нахогаран продолжал свой путь. Обойдя Остров как можно дальше, Нахогаран двинулся внутрь страны.

Римляне, узнав о походе едва около полудня, были этим чрезвычайно расстроены и пытались всеми силами предупредить врагов под стенами города. Поэтому, наполнив воинами все триэры и легкие 30-весельные суда, которые стояли в порту, они быстро понеслись по течению реки. Но Нахогаран их предупредил. Дойдя до средины реки между Островом и городом, он преградил все течение реки бревнами и лодками, соединенными между собой, и сзади поставил группы слонов гам, где можно было пройти. Римский флот, увидя это издали, повернул кормы судов и отступил, усиленно гребя веслами, борясь с большими трудностями против течения быстрой реки. Тем не менее персы захватили два пустых судна. Их экипаж, увидев, что будет захвачен [неприятелями], отважно бросился в воду, предпочитая, как полагаю, меньшую настоящую опасность большей и испытывая превратности судьбы. Поэтому с легким духом они бросились в волны и, барахтаясь в сильнейшем водовороте, с трудом добрались до своих.

Тогда римляне оставили на Острове Бузу с его войском, поручив ему заботу о всех тамошних делах и оказание им помощи, если это окажется необходимым. Перейдя снова реку и избрав другую дорогу по сухому пути, чтобы не притти в места, уже занятые врагом, они добрались до города Фазиса, одноименного с рекой. Войдя в город, военачальники расставили по стенам караулы, сообразно данным ими распоряжениям. Они не считали свои силы равными неприятельским, если произойдет регулярное сражение. Юстин, сын Германа, первый располагается со своими войсками в самой возвышенной части города, обращенной к морю. Немного дальше занял место Мартин со своими полками. На самой средине заняли позиции Ангилас с маврами-пелтастами и копьеносцами, Феодор с тяжеловооруженными цаннами и Филомафий с исаврийскими пращниками и копьеметателями. Неподалеку от них был расставлен отряд лангобардов и герулов. Вождем тех и других был Гибр. Остальная часть стены, обращенная на восток, была охраняема [326] восточными полками под командой военачальника Валериана. Таким образом римское войско было расставлено для защиты стен.

21. Была сооружена чрезвычайно крепкая внешняя ограда, которая могла выдержать первый натиск неприятелей и могла бы служить внешним укреплением для стены. Военачальники справедливо боялись за нее, так как она была построена из дерева, из-за старости имела повреждения в разных местах. Поэтому они выкопали глубочайший круговой ров, который так был наполнен водой, вышедшей из берегов, что она скрывала заостренные колья, густо набитые во рву, и делала их незаметными. Так как они направили туда воду из озера, которое называют малым морем и которое имеет исток в Эвксинский Понт, то легко заполнили водой весь ров. Большие грузовые суда, прибоем волн и течением Фазиса как можно ближе придвинутые к стенам, имели высоко поднятые лодки, подвешенные к самой верхушке мачт и крепко закрепленные, так что они значительно превышали высоту башен. Наверху были поставлены воины и моряки, отобранные из наиболее смелых и воинственных, с луками и пращами. Были поставлены там и другие дальнестрельные орудия для их активного применения. Кроме того по реке были расставлены и другие суда с той и другой стороны, под начальством Валериана. Снаряжены они были совершенно сходно и предназначались для отражения врагов, поражаемых с той и другой стороны с более возвышенных мест в случае их приближения. Чтобы корабли, расположенные по реке, не были легко повреждены кем-либо, Доброгез — ант, таксиарх и некий гунн, лохаг, по имени Элмингир, по приказанию военачальников, снарядили десять легких судов с двойной кормой, наполнили их своими оруженосцами и, пройдя как можно дальше вверх по реке, охраняли ее с величайшей тщательностью, наблюдали за переездом со всех сторон, плавая то по средине реки, то приближаясь к тому или иному берегу; и тогда случилось нечто радостное и приятное, что случается на войне и в боевом столкновении. Несколько дальше от того места, где были расположены указанные суда, стояли два грузовых 30-весельных корабля, которые, как я выше указал, были захвачены персами, имея на борту гоплитов-мидян; они были привязаны канатами к берегу. Ночью, когда все на них спали, поднялась сильная буря и растянула канаты. Давлением двигающихся судов канаты обоих кораблей были внезапно порваны. И так как не могли быть использованы весла, ни рулевым веслом судно не могло быть направлено в другое место, то течение подхватило не управляемые и беспомощные суда и весьма быстро понесло их к римлянам, которыми начальствовал Добрагез. Увидев их, последние с радостью их захватили, будучи обрадованы неожиданными приобретением, в особенности потому, что корабли, которые раньше ушли от них пустыми, вернулись наполненными людьми.

22. В это время, снявшись с лагеря со всем войском, Нахогаран приблизился к городу, желая перестрелкой испытать римлян, произведут ли те вылазку, и таким образом яснее определить, какие военные приготовления ему надлежит делать на следующий день. Когда персы подошли на расстояние брошенной стрелы, они тотчас же по своему обычаю начали часто стрелять из лука. Многие римляне были ранены. Одни, защищаясь, оставались в строю, другие выходили из боя. Ангилас же и Филоматий и около 200 человек из их отрядов, хотя Мартин приказал всему войску оставаться на своем месте и сражаться с укрытий, открыли ближайшие к ним ворота и бросились на неприятеля. Феодор же, начальник отряда цаннов, вначале сдерживал своих и запретил вылазку, обвиняя их в безрассудстве. Когда же те не послушали [327] приказания, он сам присоединился к большинству, хотя и неохотно. Он пошел с ними на неприятелей, чтобы не показаться трусливым, по этой одной причине отказываясь от благоразумия. Предприятие это ему отнюдь не нравилось, но он хотел быть его участником, чем бы оно ни кончилось. И действительно, все они там едва не погибли, если бы их не спасла случайность, ниспосланная богом. Ибо дилимниты, которые стояли на том месте, выстроенные в боевой строй, пренебрегая малочисленностью нападавших, в молчании ожидали их и не двигались с места.

Когда же те подошли поближе, они незаметно выдвинули вперед фланги и замкнули их в плотный круг. Римляне же, охваченные со всех сторон, думали уже не о причинении врагу какого-нибудь вреда, но считали славнейшим и неслыханным деянием, если им удастся каким-либо образом ускользнуть. Итак, сомкнувши ряды и выставив вперед копья, они ринулись на неприятеля, отрезавшего им путь к городу. Когда те увидели, что они несутся с огромным натиском и как бы отчаиваются в спасении, тотчас нарушили свой строй и расступились, не выдержав натиска людей, борющихся с верной смертью и на всё дерзающих. Благодаря этому отходу вырвавшиеся путем бегства римляне с радостью оказались внутри стен и тотчас заперли ворота. Они прошли через такую опасность, не отличившись ничем другим, кроме своего бегства и спасения.

23. Носильщики же персов давно уже работали над засыпкой рва, засыпали его весь, и то, что повсеместно было разбросано и разрыто, теперь было сложено и сглажено, так что местность стала доступной для войска, идущего на штурм стен, и тараны и другие приспособления для штурма города без труда можно было пододвинуть к стенам. Они затратили, однако, больше времени на это, чем полагалось такому множеству работников. Ибо, когда камни были во множестве свалены в землю, этого не хватило для заполнения рвов. Деревья можно было добыть только издалека, из срубленного леса, и подвезти только с большим трудом. Римляне уже раньше сожгли все постройки в прилегающей к городу местности, кроме того все гостиницы и вообще все жилища вблизи города, с тем, конечно, намерением, чтобы враги не нашли там удобного и пригодного для их нужд материала и не могли легко соорудить осадные орудия. Больше в этот день не произошло ничего, достойного упоминания. Когда наступила ночь, Нахогаран возвратился в лагерь. На следующий день Мартин пожелал укрепить дух своих и этим нанести удар врагам. Он собрал все римское войско, как бы желая посоветоваться о настоящем положении дел. Как им заранее было подготовлено, на средину вышел никому не известный человек, покрытый пылью, как будто прошедший длинный путь. Он сказал, что недавно прибыл из Византии и принес письмо от императора. Получив его с большой радостью и распечатав, Мартин прочел его не про себя тайно, не пробежал одними глазами и не скрыл его содержание, но прочитал громким голосом, чтобы все слышали. В письме, вероятно, содержалось нечто и другое: «Мы посылаем тебе также другое войско, не меньшее того, которое ты имеешь, а посему, если враги и превосходят вас количеством, то во всяком случае не настолько, насколько вы превосходите их храбростью, что уравнивает вашу меньшую численность и количественную несоразмерность. Но, чтобы они даже этому не радовались, прими и это войско, посылаемое не ради необходимости, а ради славы и показа. Итак, будьте бодры, сражайтесь храбро, зная, что мы сделаем все, что необходимо». Его немедленно спросили, где войско. Он ответил, что оно отстоит не дальше четырех персидских парасангов, [328] что он оставил его около реки Неогна, где оно имело стоянку. На это Мартин, притворно выражая на лице негодование, сказал: «Пусть идут назад, пусть как можно скорее возвращаются домой. Ибо я никогда не позволю им присоединиться к нам. В самом деле недостойно, чтобы эти [войска] пришли без необходимости и, не испытав опасности, приобрели одинаковую славу; чтобы исход войны приписан был им и, что несправедливее всего, они получили бы одинаковые награды с нами в то время, когда эти мужи уже давно являются нашими боевыми товарищами, в течение долгого времени переносили с нами огромные труды, часто сражались против неприятеля и уже довели дело до такого состояния, что недалек разгром врага и венец достижения полной победы. Впрочем пусть они остаются там, пока не будут готовы к уходу. А нам достаточно этих для лучшего завершения войны». Сказав это, он сейчас же, повернувшись к войску, спросил: «А разве вы не думаете так же, боевые товарищи?». Они же радостным криком подтвердили решение полководца, как самое правильное, а сами оказались гораздо больше уверенными в себе, как будто они и в самом деле не нуждались ни в какой помощи. В особенности же побуждала их к соревнованию и желанию сражаться надежда на добычу. Они надеялись в ближайшее время все разграбить, как будто бы враги были уже уничтожены. Забота у них была только о том, как разделить между собою добычу.

24. Произошло однако и нечто большее, чем то, на что рассчитывал Мартин. Проникнув в массы и широко распространившись, дошли до самих персов слухи, что другое римское войско дошло до реки Неогна и скоро соединится с этим. Всех охватила тревога и страх, что им, ослабленным столькими трудами, предстоит сражаться против свежего войска, с нетронутыми силами. Нахогаран же без промедления послал отряд персидских войск средней величины по тому пути, по которому, он думал, пройдут те, о которых был обманут молвой. Придя туда, они должны были проявить великую бдительность и тщательность в бесполезном деле. Заняв наиболее выгодные места и устроив засады, они ожидали тех, которые вовсе не должны были притти [ожидали] чтобы напасть на них, идущих беззаботно и беспорядочно, что было весьма естественно для собирающихся притти неожиданно, и таким образом задержать скорость их продвижения до тех пор, пока не будет взят штурмом [город]. Таким образом, понапрасну трудился не малый отряд персов, оторванный от остального войска. Нахогаран же выступил немедленно, очевидно желая предупредить подход тех, которые никак не могли притти. С большой высокомерностью он набросился на римлян, открыто хвастаясь и сверх того клянясь, что он в тот же день сожжет весь город со всеми людьми. Вероятно вследствие своей гордости этот безумец забыл, что исход сражения — дело всегда неверное и сомнительное, подверженное многим случайностям и колебаниям в ту и другую сторону, в особенности же зависящее от божественного верховного определения; так как даже важные дела не остаются всегда в одном и том же положении, но бесчисленные народы, многочисленные города и вся жизнь изменяются внезапно, приводятся в замешательство, и все надежды во всех делах постоянно колеблются и изменяются. Он же дошел до такой гордыни, что даже рабам и прислуге, которые, рассеявшись в лесу, рубили деревья, или для заготовки дров, или для осадных орудий, предписал, как только они увидят высоко поднимающийся дым, то знали бы, что это огонь охватил римскую деревянную ограду, и, бросив свою работу, бежали бы к нему и [329] бросали огонь, чтобы легче все сжечь. Так хвастаясь, подступает он к стенам города. Юстина же, сына Германа, который подумал, что Нахогаран тогда нападет на город, осенила некая мысль, как я думаю, внушенная божеством, итти как можно скорее к святейшему храму, который у христиан в большой чести и который находится недалеко от города, и молиться о божественной помощи. Итак, отобрав из войска своих и Мартина самых храбрых и воинственных солдат и взяв 5 тысяч всадников, причем все были вооружены наилучшим образом, как идущие на бой, он выступил с ними, со знаменами и прочими военными украшениями. Случайно вышло, что ни персы не заметили их ухода, ни они движения [персов] к городу. Последние, двигаясь другим путем, сомкнутыми рядами начали штурм стен. Они завязали перестрелку гораздо сильнее [чем накануне], надеясь таким образом больше устрашить римлян и как можно скорее овладеть городом.

25. Стрелы летели до того густо, одни за другими, что своим множеством закрыли все небо, как будто бы были связаны между собою, так что их можно было сравнить с великим снегопадом или сильным градом, обрушившимся при сильнейшем ветре. Другие тащили осадные орудия и метали огненосные снаряды. Некоторые, прикрываясь так называемыми черепахами, рубили стену топорами. Так как она была деревянная, то ее можно было легко разрушить. Иные пытались подкопать почву и добраться до основания стены и таким образом потрясти и опрокинуть то, что было сплочено и соединено. Но и римляне, стоя на башнях и брустверах, сражались с ожесточением и воодушевлением, как бы желая самим делом показать, что нет никакой нужды им в помощи новых войск. На деле ясно обнаружилось, насколько полезна и действенна была хитрость Мартина. Ибо все действовали неутомимо, ничего не упуская из того, что было необходимо для отражения врага. Ибо и множество копий и дротиков, бросаемых с высоты, поражало врагов, так как они попадали в не прикрытую никакими укреплениями массу, которая не могла передвинуться в другом направлении. Камни [подвозимые] повозками, бросали в черепахи, разрушая их до основания. Кроме того, и меньшие камни, метаемые пращами, пробивали шлемы и щиты мидян и не позволяли приближаться к стенам, поражая здесь еще сильнее. Из тех же, которые как я сказал, были расставлены в высоких лодках, одни стрелами, бросаемыми с высоты, поражали многих, другие искусно пользовались военными орудиями. Губительные дротики, бросаемые с большой силой, неслись очень далеко, так что даже далеко отстоящих варваров внезапно пронзали вместе с их лошадьми и повергали на землю. Поднялся величайший крик, и трубы с каждой стороны издавали воинственные звуки. Персы гремели тимпанами и издавали громкие вопли для возбуждения страха. Ржание лошадей, стук щитов, разрывы кольчуг вызывали смешанный, но сильный грохот. Между тем Юстин, возвращаясь из храма, разведав по беспорядочным крикам и шуму, что происходит, тотчас повернул конницу и построил в боевой порядок, приказал поднять знамена и всем взяться за дело, уяснив себе, что не без воздействия божества они вышли из города, чтобы внезапным нападением навести на врага панику и заставить прекратить осаду. Тотчас же продвинувшись немного вперед, они увидели персов, штурмующих стены, и тотчас же в тесном строю, издав громкий крик, напали на ту часть врагов, которая в боевом строю была расположена около моря. Отсюда они длинными копьями, сариссами, некоторые же, действуя мечами, сокрушали все, что им попадалось по пути. Произведя сильнейший натиск на тесные ряды [330] врагов, ударяя их щитами, они прорвали их густой и тесно сжатый строй.

26. Персы же, думая, что это то самое войско, которое, как они слышали, приближалось, уже пришло скрытно, незамеченное теми, которые были посланы против них, отделенные от остальной армии [персов], были исполнены смятения и страха и приведены в беспорядочное состояние. Они начали медленно пятиться и отступать. Когда это увидели издали дилимниты [они сражались под средней частью стены], то оставили там немногих, а прочие направились к той части войска, которая находилась в особом затруднении. Ангила же и Феодор, римские полководцы, о которых я упоминал раньше, заметив малочисленность оставшихся, тотчас же с достаточно сильным отрядом произвели из города вылазку и некоторых из них убили. Остальные обратились в бегство, причем римляне преследовали их безостановочно. Тогда дилимниты, шедшие на помощь теснимым персам, тотчас повернули обратно, чтобы итти навстречу римлянам. Считая лучшим и более разумным как можно скорее оказать помощь своим товарищам, они неслись в чрезмерном усердии и неумеренной скачке, так что более уподоблялись постыдно бегущим, чем нападающим. Скакали они, чтобы помочь своим, но распространяли вокруг себя больше смятения, чем боевого духа. Персидские же отряды, стоявшие ближе всего к ним в боевом строю, увидев, что дилимниты несутся такой беспорядочной толпой, считая, что это не что иное, как бегство, и решив, что они никак не навлекли бы на себя этот позор, если бы не подвергались какой-то чрезвычайной и неустранимой опасности, и сами рассыпались, обратившись в постыдное бегство. Таким образом, уже замышляемое и подготовляемое бегство сделалось явным. Дилимниты, то же думая о персах, последовали за ними и бежали,— одновременно обманщики и обманутые. Когда это происходило, множество римлян, выйдя из укрепления, сделали бегство персов еще более стремительным, преследуя их и уничтожая отстающих. Обрушиваясь с разных сторон на тех, кто еще сопротивлялся и сохранял строй, они ожесточенно сражались. В то время как левое крыло варваров уже явственно слабело и распадалось, стоявшие на другом крыле продолжали сражаться с величайшей храбростью. Слоны, поставленные перед укреплениями, нападая на римлян, тотчас же приводили в смятение даже их сомкнутый строй, если где-нибудь он им противостоял. Кроме того, восседающие на них стрелки наносили большой урон нападающим римлянам и стреляли в них без промаха. Точно так же и разъезжающие [повсюду] отряды всадников удачно нападали и приводили в беспорядок пехотинцев и тяжело вооруженных. И уже с этой стороны римляне отступали, собираясь бежать.

27. В это время один из оруженосцев Мартина по имени Огнарис, находясь в крайне стесненном положении, так что ему не представлялось никакой возможности бежать, и уже отчаиваясь в своем спасении и как бы испытывая жребий судьбы, с большой силой поразил копьем в бровь набросившегося на него самого свирепого из слонов, причем острие копья проникло так глубоко, что конец его повис вниз. Страдая от полученной раны и, сверх того, напуганный болтающимся у глаза дротиком, тот тотчас попятился назад, начал метаться в разные стороны. То, болтая хоботом наподобие бича, он поражал многих персов и подбрасывал их вверх, то, протягивая его в длину, издавал какой-то страшный и сильный рев. Сидящих на нем воинов он сильным толчком сбросил вниз и умертвил, растоптав ногами, наконец, привел в беспорядок все персидское войско, а лошадей, к которым приближался, приводил в бешенство. С поднятой гривой они противились [331] [всадникам]. А тех, кого хватал зубами, раздирал и разрывал. Все наполнилось воплями и смятением. Лошади, испуганные бешенством зверя, совершенно не слушались поводов, но, становясь на дыбы, сбрасывали седоков, скача в бешенстве, носились между рядами и, тяжело дыша, испускали пар ноздрями. Люди отступали, натыкались друг на друга, внезапно толкали друг друга. Каждый старался опередить своего соседа. Многие были убиты своими, натыкаясь на мечи своих друзей и товарищей. Когда суматоха и смятение усилились, ранее вышедшие из стен римляне, и те, кто еще оставался внутри, сплотившись в единый боевой порядок, бросились на приведенных в замешательство врагов, прикрыв передний край боевого строя щитами. Те, уже истомленные, не могли выдержать этого натиска и обратились в быстрое, беспорядочное бегство, разрозненные, распыленные, кто куда мог, не оказывая сопротивления преследователям. Сам Нахогаран, изумленный неожиданным исходом дела, быстро убегал назад, грозя всем бичом и приказывая бежать как можно скорее, что они и сами делали. Так его кичливость обратилась в свою противоположность. Римляне же только тогда прекратили преследование и избиение варваров, когда Мартин отозвал их трубою, считая сделанное достаточным, и не смягчил их души, объятые гневом. Таким образом, персы, оставшиеся в живых, с трудом ускользнули в лагерь, потеряв в этом бою не меньше 10 тысяч воинов.

28. Возвратившись после преследования, римляне сожгли черепахи и прочие военные орудия персов, оставленные около стен. Когда были зажжены большие костры, злосчастные прислуга и носильщики, посланные для рубки леса, увидев издали поднимающийся высоко и расстилающийся в воздухе дым, тотчас устремились к городу, думая, что горят стены, как это кичливо раньше обещал Нахогаран. Итак, они устремились усиленным бегом, боясь, как говорят, чтобы не опоздать к празднику, и чтобы всё не было обращено до их прихода в пепел и золу. Они состязались друг с другом в скорости, не зная что тот, кто придет первым, первым и умрет. Ибо все они, поочередно захваченные римлянами, были перебиты, как будто бы для этого и появились. И так погибло немногим менее 2 тысяч. Виновником гибели стольких рабов, совершенно неопытных в военном деле, которые никогда не вступали в строй, был Нахогаран, давший необдуманные приказания. Так заносчивость губит не только своих носителей, но и тех, кто их обслуживает и им подчиняется. После этого дела римляне, естественно, были исполнены лучшими надеждами на то, что в будущем они легко окажутся победителями, если варвары попробуют возобновить сражение. С большими почестями они похоронили своих, сколько их погибло в сражении [а их было не меньше двухсот], восхваляя их мужество и то, что они, как мужи, доказали свою храбрость. Трупы же врагов ограбили и захватили большое количество оружия и других вещей. Некоторые из убитых носили не только щиты, панцири, луки и колчаны, но и золотые цепи, ожерелья, серьги и другие того же рода женские украшения, которыми имеют привычку украшаться виднейшие и знатнейшие мидяне, этим отличаясь от толпы. Нахогаран же, хотя уже недоставало предметов необходимости и угрожала зима, по-видимому, желал продолжать военные действия и готовиться к этому, но его желание и намерение не осуществилось на деле. Выслав на следующий день отряд дилимнитов на расстояние стадии и приказав им стоять против римлян в боевом строю, тем самым демонстрируя предстоящую битву, он сам незаметно с остальными войсками двинулся по направлению к Кутаисию и Мухиризису. Когда он уже прошел большую часть пути, тогда и дилимниты, свернув боевой строй, весьма легко отступили, как [332] всегда это удается легко вооруженным, сильным и быстрым на ходу. Присоединился и другой отряд персидского войска, который раньше вследствие хитрости Мартина был послан к реке Неогну, как об этом выше рассказано мною. Ибо как только они узнали, что персы побеждены и римляне овладели всей страной, тотчас скрытными путями, удаленными от торных дорог, достигли Мухиризиса, являясь участниками не сражений, но позора, более постыдного, чем бегство. Итак, когда все войско соединилось, оставив там большую часть конницы и назначив Нафриза, знаменитейшего мужа среди персов, их начальником, он сам с немногими возвратился в Иверию, чтобы там перезимовать.

Комментарии

1. Лазы занимали плодородную и богатую долину Риона, где находилась ведущая в хозяйственном отношении область этого племени — Мухиризий (Мухуриси), вмещавшая в себе множество густо населенных сел. На территории Колхиды это лучшая область. «Здесь и вино получается хорошее, и другие плоды произрастают хорошо» (Прокопий Кесарийский). Здесь лежало большинство внутренних городов лазов — Родополь-Варунхе, Кутаиси и др., почему в древнегрузинской исторической литературе указанный район обозначается, как Самоколакр (буквально: городской).

2. Diod. Sic. I, 53; Strab. 15, 687.

3. В 553 г. бои происходили у сильно укрепленного города Телефиса (совр. с. Тольби), на берегу р. Цхенис-Цхали в Самтредском районе, в Несосе (совр. Исула) у крепости Оногур.

4. Имя Телефиса живет и поныне на левой стороне Чхарулы, ниже Сканды, лежащей между Чхарулой и Зузой. Brosset, Histoire de la Georgie, p. 104.

5. stadion = 184,97 м.

6. По близости от Телефиса в местности, называвшейся Горшечный рынок, стояли войска под начальством Бессы и Юстина. Агафий передает имя по-латыни словом Ollaria и по гречески wutropolia. Это имя — перевод туземного. По-грузински «горшок» — «квеври», и неподалеку от Телефы течет речка Кверула. Brosset. p. 101.

7. Северный приток Фазиса Докон сближается в нижнем течении с Фазисом; римляне прокопали канал в узком месте в образовали Остров (Докон-Техур). Одно место в нижнем течении реки носит имя Изолети у туземцев и названо Изуля на карга Ген. штаба 1834 г. Brosset.

8. Центром Лазики являлся город на р. Техури, грандиозные развалины которого под названием Нокалахеви, сохранились до наших дней; греко-римляне называли его Археополь, а коренное население — Цихе-Гожди. Археополь находился на расстоянии одного дня пути от Мухирисия. Procop. Bell. Goth. 4, 14.

9. B качестве основной базы для византийских военных сил в Лазике, по приказу Юстиниана, на берегу Черного моря, по-видимому в устье Чороха или несколько севернее, между Кобулети и Цисихсузири, был построен укрепленный город Петра, после долгой борьбы оставшийся за римлянами.

10. О предшествующей деятельности Бессы Procop. Bell. Goth. ІІІ, 20; IV, 11.

11. О предшествующей деятельности Губаза см. Procop. Bell. Goth. ІІ, 29; IV, 16,

12. Греческий миф рассказывает, что Фрикс, дружелюбно принятый в Айе царем-чародеем Айетом, сыном Гелия и Персеиды, принес в жертву златорунного барана,
на котором сюда приплыл, а руно повесил в роще Арея. Аргонавты за поколение до Троянской войны отправились за этим руном под предводительством Гелия.

13. Крепость Оногурис находилась в Самтредском районе, недалеко от Телефиса.

14. Племя мисимиян, подвластное царю колхов, но имевшее свой особый язык и свою собственные законы, жило севернее апшилов, по верхнему ущелью р. Кодора.

15. О савирах Procop. Bell. Goth. IV, 11.

16. Procop. Bell. Goth. IV, 14.

17. О его предшествующей деятельности Procop. Bell. Goth. IV, 13.

18. Почти у устья Риона.

(пер. М. В. Левченко)
Текст воспроизведен по изданию: Избранные отрывки из "Истории" Агафия Миринейского. Известия Агафия Миринейского о Лазике и Кавказе // Византийский временник, Том 3 (28). 1950