СКАЗАНИЕ О МАМАЕВОМ ПОБОИЩЕ

НАЧАЛО ПОВѢСТИ, КАКО ДАРОВА БОГЪ ПОБѢДУ ГОСУДАРЮ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ДМИТРЕЮ ИВАНОВИЧУ[1] ЗА ДОНОМЪ НАД ПОГАНЫМ МАМАЕМ,[2] И МОЛЕНИЕМ ПРЕЧИСТЫА БОГОРОДИЦА И РУСЬСКЫХ ЧЮДОТВОРЦЕВЪ ПРАВОСЛАВНОЕ ХРИСТИАНСТВО РУССКУЮ ЗЕМЛЮ БОГЪ ВЪЗВЫСИ, А БЕЗБОЖНЫХ АГАРЯНЪ ПОСРАМИ

НАЧАЛО ПОВЕСТИ О ТОМ, КАК ДАРОВАЛ БОГ ПОБЕДУ ГОСУДАРЮ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ДМИТРИЮ ИВАНОВИЧУ ЗА ДОНОМ НАД ПОГАНЫМ МАМАЕМ И КАК МОЛИТВАМИ ПРЕЧИСТОЙ БОГОРОДИЦЫ И РУССКИХ ЧУДОТВОРЦЕВ ПРАВОСЛАВНОЕ ХРИСТИАНСТВО — РУССКУЮ ЗЕМЛЮ БОГ ВОЗВЫСИЛ, А БЕЗБОЖНЫХ АГАРЯН ПОСРАМИЛ

 

Хощу вамъ, братие, брань повѣдати новыа побѣды, како случися брань на Дону великому князю Димитрию Ивановичю и всѣм православным христианом с поганым Мамаемъ и з безбожными агаряны. И възвыси Богъ род христианскый, а поганых уничижи и посрами их суровство, якоже въ прежняя врѣмена Гедеону над мадиамы и преславному Моисию над фараоном.[3] Подобаеть намъ повѣдати величество и милость Божию, како сътвори Господь волю боящихся его, како пособьствова Господь великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Андрѣевичю[4] над безбожными половци и агаряны.

Хочу вам, братья, поведать о новой победе в битве, как на Дону случилась брань великого князя Дмитрия Ивановича и всех православных христиан с поганым Мамаем и с безбожными язычниками. И возвысил Бог род христианский, а поганых унизил и посрамил их дикость, как и в старые времена помог Гедеону над мадиамлянами и преславному Моисею над фараоном. Надлежит нам поведать о величии и милости Божьей, как исполнил Господь пожелание верных ему, как помог великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его князю Владимиру Андреевичу над безбожными половцами и язычниками.

 

Попущением Божиимъ за грѣхы наша, от навождениа диаволя въздвижеся князь от въсточныа страны, имянем Мамай, еллинъ сый вѣрою, идоложрецъ и иконоборецъ, злый христьанскый укоритель. И начатъ подстрѣкати его диаволъ и вниде вь сердце его напасть роду христианскому, и наусти его, како разорити православную вѣру и оскверънити святыя церкви и всему христианству хощеть покорену от него быти, яко бы ся не славило Господне имя в людех его. Господь же нашь Богъ, царь и творецъ всеа твари, елико хощеть, тъ и творить.[5]

Попущением Божьим, за грехи наши, по наваждению дьявола поднялся князь восточной страны, по имени Мамай, язычник верой, идолопоклонник и иконоборец, злой преследователь христиан. И начал подстрекать его дьявол, и вошло в сердце его искушение против мира христианского, и подучил его враг, как разорить христианскую веру и осквернить святые церкви, потому что всех христиан захотел покорить себе, чтобы не славилось имя Господне средь верных Богу. Господь же наш, Бог, царь и творец всего сущего, что пожелает, то и вершит.

 

Онъ же безбожный Мамай начатъ хвалитися и поревновавъ второму Иулиану[6] отступнику, царю Батыю,[7] и нача спрашывати старых татаръ како царь Батый плѣнилъ Русскую землю. И начаша ему сказывати старые татарове, како плѣнилъ Русскую землю царь Батый, какъ взялъ Киевъ и Владимерь, и всю Русь, словенскую землю, и великого князя Юрья Дмитреевичя убилъ,[8] и многых православных князей избилъ и святыа церкви оскьверни, и многы манастыри и села пожже, и въ Володимерѣ вселенскую церковь златаверхую разграбилъ.[9] Ослѣплену же ему умомъ, того бо не разумѣ, како Господу годе, тако и будеть. Якоже въ оны дни Иерусалимъ плѣненъ бысть Титомъ римскым и Навходнасором, царемъ вавилонскым[10] за ихъ съгрѣшениа и маловѣрие — нъ не до конца прогнѣвается Господь, ни въ вѣкы враждуетъ.

Тот же безбожный Мамай стал похваляться и, позавидовав второму Юлиану-отступнику, царю Батыю, начал расспрашивать старых татар, как царь Батый покорил Русскую землю. И стали ему сказывать старые татары, как покорил Русскую землю царь Батый, как взял Киев и Владимир, и всю Русь, славянскую землю, и великого князя Юрия Дмитриевича убил, и многих православных князей перебил, а святые церкви осквернил и многие монастыри и села пожег, а во Владимире соборную церковь златоверхую разграбил. И так как был помутнен он разумом, то того не постиг, что как Господу угодно, так и будет: так же и в давние дни Иерусалим был пленен Титом-римлянином и Навуходоносором, царем вавилонским, за прегрешения и маловерие иудеев — но не бесконечно гневается Господь и не вечно карает.

 

Слышавъ же безбожный Мамай от своих старых татаръ и нача подвиженъ быти и диаволомъ палим непрестанно, ратуа на христианство. И бѣ в себѣ нача глаголати къ своим еулпатом[11] и ясаулом, и князем, и воеводам, и всѣм татаром, яко: «Азъ не хощу тако сътворити, якоже Батый, нъ егда доиду Руси и убию князя их, и которые грады красные довлѣють нам, и ту сядем и Русью владѣем, тихо и безмятежно пожывемъ». А не вѣдый того оканный, яко Господня рука высока есть.[12]

Узнав все от своих старых татар, начал Мамай поспешать, дьяволом распаляемый непрестанно, ополчаясь на христиан. И, забывшись, стал говорить своим алпаутам, и есаулам, и князьям, и воеводам, и всем татарам: «Не хочу я так поступить, как Батый, но когда приду на Русь и убью князя их, то какие из городов наилучших достаточны будут для нас — тут и осядем, и Русью завладеем, тихо и беззаботно заживем», — а не знал того, проклятый, что Господня рука высока.

 

И по малех днех перевезеся великую реку Волгу съ всѣми силами. И ины же многы орды къ своему великому въинству съвокупи и глагола имъ: «Поидем на Русскую землю и обогатѣемъ русскым златом!» Поиде же безбожный на Русь, акы левъ ревый пыхаа, акы неутолимая ехыдна гнѣвом дыша. И доиде же до усть рѣкы Вороножа и распусти всю силу свою и заповѣда всѣм татаром своимъ яко: «Да не пашете ни единъ васъ хлѣба, будите готовы на русскыа хлѣбы!»

И через несколько дней перешел он великую реку Волгу со всеми силами, и другие многие орды к великому воинству своему присоединил и сказал им: «Пойдем на Русскую землю и разбогатеем от русского золота!» Пошел же безбожный на Русь, будто лев ревущий ярясь, будто неутолимая гадюка злобой дыша. И дошел уже до устья реки Воронежа, и распустил всю силу свою, и наказал всем татарам своим так: «Пусть не пашет ни один из вас, будьте готовы на русские хлеба!»

 

Слышавъ же то князь Олегъ Резанскый,[13] яко Мамай кочуеть на Вороножѣ, а хощеть ити на Русь, на великого князя Дмитриа Ивановича Московскаго. Скудость же бысть ума въ главѣ его, посла сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и съ многыми дары и писа грамоты своа к нему сице: «Въсточному великому и волному, царемъ царю Мамаю — радоватися! Твой посаженикъ и присяжникъ Олегъ, князь резанскый, много тя молить. Слышах, господине, яко хощеши итти на Русскую землю, на своего служебника князя Димитриа Ивановича Московъскаго, огрозитися ему хощеши. Нынѣ же, господине всесвѣтлый царю, приспѣ твое врѣмя: злата и сребра и богатьства много наплънися земля Московскаа и всякого узорочиа твоему царству на потребу. А князь Дмитрей Московской человекъ христианъ, егда услышить имя ярости твоеа, то отбежить в далниа отокы своа: любо в Новъгород Великый, или на Белоозеро или на Двину, а многое богатьство московское и злато — все въ твоих руках будеть и твоему въйску в потребу. Меня же раба твоего, Олга Резанскаго, дръжава твоа пощадить, царю. Аз бо ти велми устрашаю Русь и князя Дмитриа. И еще молим тя, царю, оба раби твои, Олегъ Резанскый и Ольгордъ Литовскый,[14] обиду приахом велику от того великого князя Дмитриа Ивановичя, и гдѣ будеть о своей обидѣ твоимъ имянем царьскым погрозим ему, онъ же о том не радить. И еще, господине царю, град мой Коломну за себя заграбилъ. И о томъ о всем, царю, жалобу творимъ тебѣ».

Прознал же о том князь Олег Рязанский, что Мамай кочует на Воронеже и хочет идти на Русь, на великого князя Дмитрия Ивановича Московского. Скудность ума была в голове его, послал сына своего к безбожному Мамаю с великою честью и с многими дарами и писал грамоты свои к нему так: «Восточному великому и свободному, царям царю Мамаю — радоваться! Твой ставленник, тебе присягавший Олег, князь рязанский, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь идти на Русскую землю, на своего слугу князя Дмитрия Ивановича Московского, устрашить его хочешь. Теперь же, господин и пресветлый царь, настало твое время: золотом, и серебром, и богатством многим переполнилась земля Московская, и всякими драгоценностями твоему владению на потребу. А князь Дмитрий Московский — человек христианский — как услышит слово ярости твоей, то отбежит в дальние пределы свои: либо в Новгород Великий, или на Белоозеро, или на Двину, а великое богатство московское и золото — все в твоих руках будет и твоему войску на потребу. Меня же, раба твоего, Олега Рязанского, власть твоя пощадит, о царь: ведь ради тебя я крепко устрашаю Русь и князя Дмитрия. И еще просим тебя, о царь, оба раба твои, Олег Рязанский и Ольгерд Литовский: обиду приняли мы великую от этого великого князя Дмитрия Ивановича, и как бы мы в своей обиде твоим именем царским ни грозили ему, а он о том не тревожится. И еще, господин наш царь, город мой Коломну он себе захватил — и о все том, о царь, жалобу воссылаем тебе».

 

А другаго же посла своего вѣстника князь Олегъ Резанскый с своимъ написаниемъ, написание же таково в грамотах: «К великому князю Олгорду Литовьскому — радоватися великою радостию! Вѣдомо бо, яко издавна еси мыслилъ на великого князя Дмитриа Ивановичя Московскаго, чтобы его згонити с Москвы, а самому владѣти Москвою. Нынѣ же, княже, приспѣ врѣмя наше, яко великый царь Мамай грядеть на него и на землю его. Нынѣ же, княже, мы оба приложимся къ царю Мамаю, вѣм бо, яко царь дасть тебѣ град Москву, да и иные грады, которые от твоего княжениа, а мнѣ дасть град Коломну, да Владимерь, да Муромъ, иже от моего княжениа близъ стоять. Азъ же послах своего посла къ царю Мамаю с великою честью и съ многыми дары. Еще же и ты пошли своего посла и каковы имаши дары и ты пошли к нему, и грамоты свои списавъ, елико самъ вѣси, паче мене разумѣеши».

И другого послал скоро своего вестника князь Олег Рязанский со своим письмом, написано же в грамоте было так: «К великому князю Ольгерду Литовскому — радоваться великою радостию! Известно ведь, что издавна ты замышлял на великого князя Дмитрия Ивановича Московского, с тем, чтобы изгнать его из Москвы и самому завладеть Москвою. Ныне же, княже, настало наше время, ибо великий царь Мамай грядет на него и на землю его. И сейчас, княже, присоединимся мы оба к царю Мамаю, ибо знаю я, что царь даст тебе город Москву да и другие города, что поближе к твоему княжеству, а мне отдаст он город Коломну, да Владимир, да Муром, которые к моему княжеству поближе стоят. Я же послал своего гонца к царю Мамаю с великою честью и со многими дарами, так же и ты пошли своего гонца, и что у тебя есть из даров, то пошли ты к нему, грамоты свои написав, а как — сам знаешь, ибо больше меня понимаешь в том».

 

Князь же Олгордъ Литовскый, слышавъ то, велми рад бысть за велику похвалу другу своему князю Олгу Резанскому. И посылаеть скоро посла къ царю Мамаю с великыми дары и съ многою тѣшью царьскою. А пишеть свои грамоты сице: «Въсточному великому царю Мамаю! Князь Олгордъ Литовскый, присяжникъ твой, много тя молить! Слышах, господине, яко хощеши казнити свой улусъ,[15] своего служебника, московскаго князя Дмитриа. И того ради молю тя, волный царю, рабъ твой, яко велику обиду творить князь Дмитрей Московской улуснику твоему князю Ольгу Резанскому, да и мнѣ такоже велику пакость дѣеть. Господине царю волный Мамаю! Да приидеть дръжава твоего царства нынѣ до наших мѣстъ, да внидеть, царю, твое смотрение нашеа грубости от московскаго князя Дмитриа Ивановичя».

Князь же Ольгерд Литовский, прознав про все это, очень рад был высокой похвале друга своего князя Олега Рязанского и отправляет быстро посла к царю Мамаю с великими дарами и подарками для царских забав. А пишет свои грамоты так: «Восточному великому царю Мамаю! Князь Ольгерд Литовский, присягавший тебе, много тебя молит. Слышал я, господин, что хочешь наказать свой удел, своего слугу, московского князя Дмитрия, потому и молю тебя, свободный царь, раб твой: великую обиду наносит князь Дмитрий Московский улуснику твоему князю Олегу Рязанскому, да и мне также большой вред чинит. Господин царь, свободный Мамай! Пусть придет власть твоего правления теперь и в наши места, пусть обратится, о царь, твое внимание на притеснения наши от московского князя Дмитрия Ивановича».

 

Помышляше же в себѣ, глаголющи, Олегъ Резанскый и Олгордъ Литовскый: «Яко егда услышить князь Дмитрей царевъ приход и ярость его и нашу присягу к нему, тъ отбѣжыть с Москвы въ Великый Новъград или на Бѣлоозеро, или на Двину. А мы сядемъ на Москвѣ и на Коломнѣ. Егда же царь приидеть, и мы его з болшими дары срящем и с великою честию и умолимъ его, и възвратится царь въ свои орды, а мы княжение Московское царевым велѣниемъ раздѣлим себѣ, ово к Вилнѣ, ово к Резани, и имать нам дати царь Мамай ярлыкы своа и родомъ нашим по насъ». Не вѣдаху бо, что помышляюще и что се глаголюще, акы несмыслени младые дѣти, невѣдяще Божиа силы и Владычня смотрениа. По истиннѣ бо рече: «Аще кто к Богу вѣру з добрыми дѣлы и правду въ сердци дръжыт и на Бога упование възлагаеть, и того человека Господь не дасть в поношение врагом быти и в посмѣх».[16]

Помышляли же про себя Олег Рязанский и Ольгерд Литовский, говоря так: «Когда услышит князь Дмитрий о приходе царя, и о ярости его, и о нашем союзе с ним, то убежит из Москвы в Великий Новгород, или на Белоозеро, или на Двину, а мы сядем в Москве и в Коломне. Когда же царь придет, мы его с большими дарами встретим и с великою честью, и умолим его, и возвратится царь в свои владения, а мы княжество Московское по царскому велению разделим меж собою — то к Вильне, а то к Рязани, и даст нам царь Мамай ярлыки свои и потомкам после нас». Не ведали ведь, что замышляют и что говорят, как несмышленые малые дети, не ведающие Божьей силы и Господнего предначертания. Ибо воистину сказано: «Если кто к Богу веру с добрыми делами и правду в сердце держит и на Бога уповает, то того человека Господь не предаст врагам в поношение и на осмеянье».

 

А огосударь князь великий Дмитрий Ивановичь смиренъ человекъ и образъ нося смиреномудрия, небесных желаа и чаа от Бога будущих вѣчных благъ, не вѣдый того, что на него съвѣщевають золъ съвѣтъ ближнии его друзи. О таковых бо пророкъ рече: «Не сътвори ближнему своему зла и не рой, ни копай врагу своему ямы. На Бога Творца въскладай. Господь Богъ можеть живити и мертвити».[17]

Государь же князь великий Дмитрий Иванович — мирный человек — образцом был смиренномудрия, небесной жизни желал, ожидая от Бога грядущих вечных благ, не ведая того, что на него замышляют злой заговор ближние его друзья. О таких ведь пророк и сказал: «Не сотвори ближнему своему зла и не рой, не копай врагу своему ямы, но на Бога-творца надейся, Господь Бог может оживить и умертвить».

 

Приидоша же послы къ царю Мамаю от Олгорда Литовскаго и от Олга Резанскаго и принесоша ему многыа дары и написаныа книгы. Царь же приатъ дары с любовию и книгы, и розслушавъ в грамотах, и пословъ чествовавъ отпусти, и написа отписание сицева: «Олгорду Литовскому и Ольгу Резанскому. На дарѣх ваших и за хвалу вашу, что приписастеся ко мнѣ, елико хощете от мене вотчины русскые тѣмъ отдарю вас. А вы ко мнѣ присягу имѣйте и срѣтите мене, елико гдѣ успѣете, и одолѣйте своего недруга. Мнѣ убо ваша помощь не добрѣ удобна: нъ аще бых азъ нынѣ хотѣлъ своею силою великою и азъ бы древний Иерусалимъ плѣнилъ, якоже и халдѣи. Нъ нынѣ чести вашей хощу, моимъ имянем царьскым и грозою, а вашею присягою и рукою вашею распуженъ будеть князь Дмитрей Московскый, и огрозится имя ваше въ странах ваших моею грозою. Мнѣ убо царю достоить побѣдити царя, подобна себѣ, то мнѣ подобаеть и довлѣеть царьскаа чесьть получити. А вы нынѣ пойдите от меня и рците князем своим глаголы моя».

Пришли же послы к царю Мамаю от Ольгерда Литовского и от Олега Рязанского и принесли ему большие дары и грамоты. Царь же принял дары и письма благосклонно и, заслушав грамоты и послов почтя, отпустил и написал ответ такой: «Ольгерду Литовскому и Олегу Рязанскому. За дары ваши и за восхваление ваше, ко мне обращенное, каких захотите от меня владений русских, теми одарю вас. А вы в верности мне присягните и скорее идите ко мне и одолейте своего недруга. Мне ведь ваша помощь не очень нужна: если бы я теперь пожелал, то своею силою великою я бы и древний Иерусалим покорил, как прежде халдеи. Теперь же хочу поддерживать вас: моим именем царским и силою, а вашею клятвой и рукою вашею разбит будет князь Дмитрий Московский, и грозным станет имя ваше в странах ваших моею угрозой. Ведь если мне, царю, предстоит победить царя, подобного себе, то мне подобает и надлежит царскую честь получить. Вы же теперь идите от меня и передайте князьям своим слова мои».

 

Послы же възъвратившеся от царя къ своим княземъ и сказаша имъ, яко: «Царь Мамай здравить и велми вамъ за хвалу вашу великую, добръ глаголъ глаголеть». Они же скудни умом възрадовашася о суетнѣм привѣтѣ безбожнаго царя, а не вѣдуще того, яко Богъ даеть власть, емуже хощеть. Нынѣ же едина вѣра, едино крещение, а къ безбожному приложишяся вкупѣ гонити православную вѣру Христову. О таковых бо пророкъ рече: «Поистинѣ сами отсѣкошяся своеа добрыа масличны и присадишяся к дивии масличнѣ».[18]

Послы же, возвратись от царя к своим князьям, сказали им: «Царь Мамай приветствует вас и очень за восхваление ваше великое благорасположен к вам!» Те же, скудные умом, порадовались суетному привету безбожного царя, не ведая того, что Бог дает власть кому пожелает. Теперь же — одной веры, одного крещения, — ас безбожным соединились вместе преследовать православную веру Христову. О таких ведь пророк сказал: «Воистину сами себя отсекли от доброго масличного древа и привились к дикой маслине».

 

Князь же Олегъ Резанскый начатъ поспѣшывати, слати к Мамаеви послы и рече: «Подвизайся, царю, скорѣе к Руси». Глаголет бо премудрость: «Путь нечестивых не спѣшится, нъ събирают себѣ досажениа и поносъ».[19] Нынѣ же сего Олга оканнаго новаго Святоплъка нареку.[20]

Князь Олег Рязанский стал торопиться отправлять к Мамаю послов, говоря: «Выступай, царь, скорее на Русь!» Ибо говорит великая мудрость: «Путь нечестивых погибнет, ибо собирают на себя досаду и поношение». Ныне же этого Олега окаянного новым Святополком назову.

 

Слышавъ же то князь великий Дмитрей Ивановичь, яко грядеть на него безбожный царь Мамай и съ многыми ордами и съ всѣми силами, неуклонно яряся на христианство и на Христову вѣру и ревнуя безглавному Батыю, князь же великий Дмитрий Ивановичь велми опечалися о безбожных нахождении. И ставъ пред святою иконою Господня образа, яже въ зглавии его стояще, и пад на колѣну свою, нача молитися и рече: «Господи! Азъ, грѣшный, смѣю ли молитися тебѣ, смиреный рабъ твой? то к кому простру уныние мое? нъ на тебя надѣюся, Господи, и възвергу печаль мою.[21] И ты, Господи, Царю, Владыко, Свѣтодателю, не сътвори нам, Господи, якоже отцемъ нашимъ, иже наведе на них и на грады их злаго Батыа, и еще бо, Господи, тому страху и трепету в нас суще велику. И нынѣ, Господи, Царю, Владыко, не до конца прогнѣвайся на нас, вѣм бо, Господи, яко мене ради, грѣшнаго, хощеши всю землю нашу погубити; аз бо съгрѣших пред тобою паче всѣх человекъ. Сътвори ми, Господи, слез моих ради, яко Иезекию,[22] и укроти, Господи, сердце свирѣпому сему звѣрю!» Въсклонся и рече: «На Господа уповах — и не изнемогу».[23] И посла по брата своего по князя Владимера Андрѣевичя в Боровескъ,[24] и по всѣ князи русские скорые гонци розославъ, и по вся воеводы мѣстныа, и по дѣти боярскые, и по всѣ служылые люди. И повелѣ имъ скоро быти у себя на Москвѣ.

И прослышал князь великий Дмитрий Иванович, что надвигается на него безбожный царь Мамай со многими ордами и со всеми силами, неустанно ярясь на христиан и на Христову веру и завидуя безумному Батыю, и сильно опечалился князь великий Дмитрий Иванович из-за нашествия безбожных. И став пред святою иконою Господня образа, что в изголовье его стояла, и упав на колени свои, стал молиться и сказал: «Господи! Я, грешный, смею ли молиться тебе, смиренный раб твой? Но к кому обращу печаль мою? Лишь на тебя надеясь, Господи, и вознесу печаль мою. Ты же, Господи, царь, владыка, светодатель, не сотвори нам, Господи, того, что отцам нашим сотворил, наведя на них и на их города злого Батыя, ибо еще и сейчас, Господи, тот страх и трепет великий в нас живет. И ныне, Господи, царь, владыка, не до конца прогневайся на нас, знаю ведь, Господи, что из-за меня, грешного, хочешь всю землю нашу погубить; ибо я согрешил пред тобою больше всех людей. Сотвори мне, Господи, за слезы мои, как Иезекии, и укроти, Господи, сердце свирепому этому зверю!» Поклонился и сказал: «На Господа уповал — и не погибну». И послал за братом своим, за князем Владимиром Андреевичем в Боровск, и за всеми князьями русскими скорых гонцов разослал, и за всеми воеводами на местах, и за детьми боярскими, и за всеми служилыми людьми. И повелел им быстро быть у себя в Москве.

 

Князь же Владимеръ Андрѣевичь прииде вборзѣ к Москвѣ и вси князи и воеводы. Князь же великий Дмитрей Ивановичь, поимъ брата своего князя Владимера Андрѣевичя, прииде къ преосвященному митрополиту Киприану[25] и рече ему: «Вѣси ли, отче нашь, нынѣ настоащую сию бѣду великую, яко безбожный царь Мамай грядеть на нас, неуклонным образом ярость нося?» Митрополитъ же рече великому князю: «Повѣжь ми, господине, чимъ еси пред нимъ не исправилъся?» Князь же великый рече: «Испытахомся, отче, повелику, яко все по отець наших преданию, еще же нъипаче въздахом ему». Митрополитъ же рече: «Видиши ли, господине, попущениемъ Божимъ, наших ради съгрѣшений идеть плѣнити землю нашу, нъ вамъ подобаеть, князем православным, тѣх нечестивых дарми утолити четверицею сугубь. Аще того ради не смѣрится, ино Господь его смирить, того ради Господь гръдым противится, а смиренным благодать дает.[26] Тако же случися иногда Великому Василию в Кесарии:[27] егда злый отступникъ Иулианъ, идый в пръсы, и хотѣ разорити град его Кесарию, Василий же Великий помолися съ всѣми христианы Господу Богу и събра много злата и посла к нему, дабы его пресъступника утолити. Онъ же оканный паче възярися, и Господь посла на него въина своего Меркуриа[28] погубити его. И невидимо пронзенъ бысть в сердце нечестивый, жывотъ свой злѣ сконча. Ты же, господине, възми злато, елико имаши, и пошли противу его и паче исправися пред нимъ».

Князь же Владимир Андреевич прибыл скоро в Москву, и все князья и воеводы. А князь великий Дмитрий Иванович, взяв брата своего князя Владимира Андреевича, пришел к преосвященному митрополиту Киприану и сказал ему: «Знаешь ли, отче наш, предстоящее нам испытание великое, — ведь безбожный царь Мамай движется на нас, неумолимую в себе ярость распаляя?» И митрополит отвечал великому князю: «Поведай мне, господин мой, чем ты пред ним провинился?» Князь же великий сказал: «Проверил я, отче; все точно, что все по заветам наших отцов, и даже еще больше, выплатил дани ему». Митрополит же сказал: «Видишь, господин мой, попущением Божьим ради наших грехов идет он полонить землю нашу, но вам надлежит, князьям православным, тех нечестивых дарами насытить хотя бы и вчетверо. Если же и после того не смирится, то Господь его усмирит, потому что Господь дерзким противится, а смиренным благодать дает. Так же случилось когда-то с Великим Василием в Кесарии: когда злой отступник Юлиан, идя на персов, захотел разорить гор0од его Кесарию, Василий Великий помолился со всеми христианами Господу Богу, собрал много золота и послал к нему, чтобы утолить жадность преступника. Тот же, окаянный, только сильнее разъярился, и Господь послал на него воина своего, Меркурия, уничтожить его. И невидимо пронзен был в сердце нечестивый, жизнь свою жестоко окончил. Ты же, господин мой, возьми золота, сколько есть у тебя, и пошли навстречу ему — еще раз пред ним оправдайся».

 

Князь же великий Дмитрей Ивановичь избраннаго своего юношу, доволна суща разумом и смыслом, имянем Захарию Тютьшова[29] и дасть ему два толмача, умѣюща языкъ половетцьскый, и посылаеть с ним много злата к нечестивому царю Мамаю. Захариа же, доиде земли Резанской и слышавъ яко Олегъ Резаньскый и Олгордъ Литовскый приложылися поганому царю Мамаю, пославъ скоро вѣстника тайно к великому князю.

Князь же великий Дмитрий Иванович послал к нечестивому царю Мамаю избранного своего юношу, по имени Захарий Тютчев, испытанного разумом и смыслом, дав ему много золота и двух переводчиков, знающих татарский язык. Захарий же, дойдя до земли Рязанской и узнав, что Олег Рязанский и Ольгерд Литовский присоединились к поганому царю Мамаю, послал быстро вестника тайно к великому князю.

 

Князь же великий Дмитрей Ивановичь, слышавъ ту вѣсть, нача сердцемъ болѣти и наплънися ярости и горести, и нача молитися: «Господи Боже мой, на тя надѣюся, правду любящаго. Аще ми врагь пакости дѣеть, то подобаеть ми тръпѣти, яко искони есть ненавистникъ и врагъ роду христианскому; си же мои друзи искрньнии тако умыслиша на мя. Суди, Господи, между ими и мною, аз бо имъ ни единого зла не сътворих, развѣ даровъ и чьсти от них приимах, а имъ противу тако же даровах. Нъ суди, Господи, по правдѣ моей, да скончается злоба грѣшных».[30]

Князь же великий Дмитрий Иванович, услышав ту весть, восскорбел сердцем, и исполнился ярости и печали, и начал молиться: «Господи Боже мой, на тебя надеюсь, правду любящего. Если мне враг вред наносит, то следует мне терпеть, ибо искони он является ненавистником и врагом роду христианскому; но вот друзья мои близкие замыслили против меня. Рассуди, Господи, их и меня, я ведь им никакого зла не причинил, кроме того, что дары и почести от них принимал, но и им в ответ я также дарил. Суди же, Господи, по правде моей, пусть прекратится злоба грешных».

 

И поимъ брата своего, князя Владимера Андрѣевича, и поиде второе къ преосвященному митрополиту и повѣдаа ему, како Олгордъ Литовскый и Олегъ Резанскый съвокупилися с Мамаем на ны. Преосвященный же митрополитъ рече: «Самъ пакы, господине, кою обиду сътворъ еси има?» — Князь же великий прослезися и рече: «Аще есми пред Богомъ грѣшенъ или человекы, а пред ними есми ни единыа черты не преступих по отецъ своих закону. Вѣси бо, отче, и самъ, яко доволенъ есьми своими отокы, а имъ никою обиду не сътворих и не вѣм, что ради умножышяся на мя стужающеи ми». Преосвященный же митрополитъ рече: «Сыну мой, господине князь великий, просвѣти си веселиемъ очи сердца: законъ Божий чтеши и твориши правду, яко праведенъ Господь и правду възлюби.[31] Нынѣ же обыдоша тя, яко пси мнози, суетно и тщетно поучаются, ты же имянем Господнимъ противися имъ. Господь правдивъ и будеть ти въ правду помощникъ. А от всевидящего ока Владычня гдѣ можеть избыти от крѣпкыа рукы его?»

И, взяв брата своего, князя Владимира Андреевича, пошел во второй раз к преосвященному митрополиту и поведал ему, как Ольгерд Литовский и Олег Рязанский соединились с Мамаем на нас. Преосвященный же митрополит сказал: «А сам ты, господин, не нанес ли какой обиды им обоим?» Князь же великий прослезился и сказал: «Если я перед Богом грешен или перед людьми, то перед ними ни единой черты не преступил по закону отцов своих. Ибо знаешь и сам, отче, что удовлетворен я своими пределами, и им никакой обиды не нанес, и не знаю, отчего преумножились против меня вредящие мне». Преосвященный же митрополит сказал: «Сын мой, господин князь великий, да осветятся веселием очи твои сердечные: закон Божий почитаешь и творишь правду, так как праведен Господь, и ты возлюбил правду. Ныне же окружили тебя, как псы многие; суетны и тщетны их попытки, ты же именем Господним обороняйся от них. Господь справедлив и будет тебе истинным помощником. А от всевидящего ока Господня где можно скрыться — и от твердой руки его?»

 

Князь же великий Дмитрей Ивановичь з братом своимъ съ князем Владимером Андрѣевичем и съ всѣми русскыми князи и воеводами здумаша, яко сторожу тверду уготовити в полѣ. И посла на сторожу изъбранных своих крѣпкых оружникъ: Родиона Ржевъскаго, Аньдрѣа Волосатаго, Василиа Тупика, Якова Ослябятова и иных с ними крѣпкых юношъ. И повелѣ имъ на Тихой Соснѣ[32] сторожу дѣати съ всякым усердиемъ и под Орду ехати и языкъ добыти, истину слышати царева хотѣниа.

И князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, князем Владимиром Андреевичем, и со всеми русскими князьями и воеводами обдумали, как сторожевую заставу крепкую устроить в поле, и послали в заставу лучших своих и опытных воинов: Родиона Ржевского, Андрея Волосатого, Василия Тупика, Якова Ослябятева и других с ними закаленных воинов. И повелел им на Тихой Сосне сторожевую службу нести со всяким усердием, и ехать к Орде, и языка добыть, чтобы узнать истинные намерения царя.

 

А самъ князь великий по всей Русской земли скорые гонци розославъ с своими грамотами по всѣм градомъ: «Да вси готови будете на мою службу, на брань з безбожными половци агаряны. Съвокуплени вси на Коломнѣ, на Мясопусть святыа Богородица».[33]

А сам князь великий по всей Русской земле быстрых гонцов разослал со своими грамотами по всем городам: «Будьте же все готовы идти на мою службу, на битву с безбожными агарянами, татарами; соединимся все в Коломне на Успение святой Богородицы».

 

И ти же сторожы замедлиша в полѣ, князь же великий вторую сторожу посла: Климента Полянина, Ивана Святослава Свесланина, Григориа Судокова и иных с ними, — заповѣда имъ въскорѣ възвратитися. Они же стрѣтоша Василиа Тупика: ведеть языкъ к великому князю, языкъ же царева двора, сановитых мужь. А повѣдаеть великому князю, что неуклонно Мамай грядеть на Русь и како обослалися и съвокупилися с ним Олегъ Резанскый и Олгордъ Литовьскый. Не спѣшить бо царь того ради итти — осени ожыдаетъ.

И так как сторожевые отряды задержались в степи, князь великий вторую заставу послал: Клементия Полянина, Ивана Святославича Свесланина, Григория Судакова и других с ними, — приказав им скорее возвращаться. Те же встретили Василия Тупика: ведет языка к великому князю, язык же из людей царского двора, из сановных мужей. И сообщает великому князю, что неотвратимо Мамай надвигается на Русь и что сослались друг с другом и соединились с ним Олег Рязанский и Ольгерд Литовский. А не спешит царь оттого идти, что осени дожидается.

 

Слышавъ же князь великий от языка такову изложеную мысль и таково въстание безбожнаго царя, нача утѣшатися о Бозѣ и укрѣпляше брата своего князя Владимера и вси князи русские и рече: «Братие князи русские, гнѣздо есмя князя Владимера Святославича Киевъского, емуже откры Господь познати православную вѣру, якоже оному Еустафию Плакидѣ,[34] иже просвѣти всю землю Русскую святым крещением, изведе нас от страстей еллиньскыхъ и заповѣда нам ту же вѣру святую крѣпко дръжати и хранити и поборати по ней. Аще кто еа ради постражеть, то въ оном вѣцѣ съ святыми пръвомучившимися по вѣрѣ Христовѣ причтенъ будеть. Азъ же, братие, за вѣру Христову хощу пострадати даже и до смерти». Они же ему рѣша вси купно, аки единѣми усты: «Въистинну еси, государь, съвръшилъ законъ Божий и исплънилъ еси евангельскую заповѣдь, рече бо Господь: “Аще кто постражеть имени моего ради, то въ будущий вѣкъ сторицею въсприметь жывотъ вѣчный”.[35] И мы, государь, днесь готови есмя умерети с тобою и главы своя положыти за святую вѣру христианскую и за твою великую обиду».

Услышав же от языка такое известие о нашествии безбожного царя, великий князь стал утешаться в Боге и призывал к твердости брата своего князя Владимира и всех князей русских, говоря: «Братья князья русские, из рода мы все князя Владимира Святославича Киевского, которому открыл Господь познать православную веру, как и Евстафию Плакиде; просветил он всю землю Русскую святым крещением, извел нас от мучений язычества, и заповедал нам ту же веру святую твердо держать и хранить и биться за нее. Если кто за нее пострадает, тот в будущей жизни ко святым первомученикам за веру Христову причислен будет. Я же, братья, за веру Христову хочу пострадать даже и до смерти». Они же ему ответили все согласно, будто одними устами: «Воистину ты, государь, исполнил закон Божий и последовал евангельской заповеди, ибо сказал Господь: “Если кто пострадает имени моего ради, то после воскресения сторицей получит жизнь вечную”. И мы, государь, сегодня готовы умереть с тобою и головы свои положить за святую веру христианскую и за твою великую обиду».

 

Князь же великий Дмитрей Ивановичь, слышавъ то от брата своего князя Владимера Андрѣевича и от всѣх князей русскых, яко дръзають по вѣрѣ поборати, и повелѣ всему въинству своему быти на Коломнѣ на Успение святыа Богородица,[36] яко: «Да переберу плъкы и коемуждо плъку въеводу учиню». И все множество людей, яко едиными усты рѣша: «Дай же нам, Господи, течение се съвръшити, имени твоего ради святого».

Князь же великий Дмитрий Иванович, услышав это от брата своего князя Владимира Андреевича и от всех князей русских, что решаются за веру сразиться, — повелел всему войску своему быть у Коломны на Успение святой Богородицы: «Тогда пересмотрю полки и каждому полку воеводу назначу». И все множество людей будто одними устами сказало: «Дай же нам, Господи, решение это исполнить имени твоего ради святого!»

 

И приидоша к нему князи бѣлоозерскыа,[37] подобни суще к боеви и велми учреждено въинство их: князь Феодоръ Семеновичь, князь Семенъ Михайловичъ, князь Андрѣй Кѣмъскый, князь Глѣбъ Каргополской, и андомскыа князи; приидоша же ярославскыа князи[38] с своими силами: князь Андрѣй Ярославскый, князь Романъ Прозоровскый, князь Левъ Курбьскый, князь Дмитрей Ростовскый, и иныа убо многые князи.

И пришли к нему князья белозерские, готовы они к бою, и прекрасно снаряжено войско их: князь Федор Семенович, князь Семен Михайлович, князь Андрей Кемский, князь Глеб Каргопольский и андомские князья; пришли и ярославские князья со своими полками: князь Андрей Ярославский, князь Роман Прозоровский, князь Лев Курбский, князь Дмитрий Ростовский и прочие многие князья.

 

То уже, братие, стукъ стучить и аки гром гремить въ славнем градѣ Москвѣ, то идеть силнаа рать великого князя Дмитрея Ивановича, а гремять русские сынове своими злачеными доспѣхы.

Тут же, братья, стук стучит и будто гром гремит в славном городе Москве — то идет сильная рать великого князя Дмитрия Ивановича, и гремят русские сыны своими золочеными доспехами.

 

Князь же великий Дмитрий Ивановичь поимъ с собою брата своего, князя Владимера Андрѣевича, и вся князи русские, и поеде к Жывоначалной Троици на поклонъ къ отцу своему, преподобному старцу Сергию,[39] благословениа получити от святыа тоа обители. И моли его преподобный игуменъ Сергий, дабы слушалъ святую литоргию,[40] бѣ бо тогда день въскресный и память святых мученикъ Флора и Лавра.[41] По отпусте же литургии, моли его святый Сергий съ всею братьею, великого князя, дабы вкусилъ хлѣба в дому Жывоначалныа Троица, въ обители его. Великому же князю нужно есть, яко приидоша к нему вѣстницы, яко уже приближаются погании половци, моляше преподобнаго, дабы его отпустилъ. И рече ему преподобный старець: «Се ти замедление сугубо ти поспѣшение бýдеть. Не уже бо ти, господине, еще вѣнецъ сиа побѣды носити, нъ по минувших лѣтех, а иным убо многым нынѣ вѣнци плетутся». Князь же великий вкуси хлѣба ихъ, игуменъ же Сергий в то врѣмя повелѣ воду освящати с мощей святых мученикъ Флора и Лавра. Князь же великий скоро от трапезы въстаеть, преподобный же Сергий окропи его священною водою и все христолюбивое его въинство и дасть великому князю крестъ Христовъ — знамение на челѣ. И рече: «Пойди, господине, на поганыа половци, призывая Бога, и Господь Богъ будеть ти помощникъ и заступникъ».[42] И рече ему тайно: «Имаши, господине, побѣдити супостаты своя, елико довлѣеть твоему государьству». Князь же великий рече: «Дай ми, отче, два въина от своего плъку — Пересвѣта Александра и брата его Андрѣа Ослябу,[43] тъ ты и самъ с нами пособьствуеши». Старецъ же преподобный повелѣ има скоро уготовитися с великим княземъ, бѣ бо вѣдоми суть ратници въ бранѣх, не единому сту наездници. Они же скоро послушание сътвориша преподобному старцу и не отвръгошася повелѣниа его. И дасть имъ в тлѣнных мѣсто оружие нетлѣнное — крестъ Христовъ нашытъ на скымах,[44] и повелѣ им вмѣсто в шоломовъ золоченых възлагати на себя. И дасть их в руцѣ великому князю и рече: «Се ти мои оружници, а твои изволници», и рече имъ: «Миръ вам, братие моя, крѣпко постражите, яко добрии въини по вѣрѣ Христовѣ и по всем православном христианствѣ с погаными половци!» И дасть Христово знамение всему въинству великого князя, миръ и благословение.

Князь же великий Дмитрий Иванович, взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича, и всех князей русских, поехал к Живоначальной Троице на поклон к отцу своему духовному, преподобному старцу Сергию, благословение получить от святой той обители. И упросил его преподобный игумен Сергий, чтобы прослушал он святую литургию, потому что был тогда день воскресный и чтилась память святых мучеников Флора и Лавра. По окончании же литургии просил святой Сергий со всею братьею великого князя, чтобы вкусил он хлеба в доме Живоначальной Троицы, в обители его. Великому же князю было тяжко, ибо пришли к нему вестники, что уже приближаются поганые татары, и просил он преподобного, чтобы его отпустил. И ответил ему преподобный старец: «Это твое промедление двойной для тебя помощью обернется. Ибо не сейчас еще, господин мой, смертный венец носить тебе, но через несколько лет, а для многих других теперь уж венцы плетутся». Князь же великий вкусил хлеба у них, а игумен Сергий в то время велел воду освящать с мощей святых мучеников Флора и Лавра. Князь же великий скоро от трапезы встал, и преподобный Сергий окропил его священной водою и все христолюбивое его войско, и осенил великого князя крестом Христовым — знамением на челе. И сказал: «Пойди, господин, на поганых половцев, призывая Бога, и Господь Бог будет тебе помощником и заступником», и добавил ему тихо: «Победишь, господин, супостатов своих, как и подобает тебе, государь наш». Князь же великий сказал: «Дай мне, отче, двух воинов из своей братии — Пересвета Александра и брата его Андрея Ослябу, тем ты и сам нам поможешь». Старец же преподобный велел тем обоим быстро собраться идти с великим князем, ибо были известными в сражениях ратниками, не одно нападение встретили. Они же тотчас послушались преподобного старца и не отказались от его повеления. И дал он им вместо оружия тленного нетленное — крест Христов, нашитый на схимах, и повелел им вместо шлемов золоченых возлагать его на себя. И передал их в руки великого князя, и сказал: «Вот тебе мои воины, а твои избранники», — и сказал им: «Мир вам, братья мои, твердо сражайтесь, как славные воины за веру Христову и за все православное христианство с погаными половцами». И осенил Христовым знамением все войско великого князя — мир и благословение.

 

Князь же великий обвеселися сердцемъ и не повѣдаеть никому же, еже рече ему преподобный Сергий. И поиде къ славному своему граду Москвѣ, радуася, аки съкровище некрадомо обрѣте, благословение святаго старца. И приѣхавъ на Москву, поиде з братом своим, съ княземъ Владимеромъ Андрѣевичемъ, къ преосвященному митрополиту Киприану и повѣдаеть единому митрополиту, еже рече ему старець святый Сергий тайно и како благословение дасть ему и всему его православному въйску. Архъепископъ же повелѣ сия словеса хранити, не повѣдати никомуже.

Князь же великий возвеселился сердцем, но никому не поведал, что сказал ему преподобный Сергий. И пошел он к славному своему городу Москве, радуясь благословению святого старца, словно сокровище непохищаемое получил. И, вернувшись в Москву, пошел с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, к преосвященному митрополиту Киприану, и поведал ему тайно все, что сказал лишь ему старец святой Сергий, и какое благословение дал ему и всему его православному войску. Архиепископ же повелел эти слова сохранить в тайне, не говорить никому.

 

Приспѣвшу же дни четвертку августа 27, на память святого отца Пимина Отходника, в той день въсхотѣ князь великий изыти противу безбожных татаръ. И поимъ с собою брата своего князя Владимера Андрѣевича, и ста в церкви святыа Богородица[45] пред образом Господнимъ, пригнувъ руцѣ к персем своим, источникъ слезъ проливающи, моляся, и рече: «Господи Боже нашъ, Владыко страшный и крѣпкый, въистинну ты еси царь славы, помилуй нас, грѣшных, егда унываем, к тебѣ единому прибѣгаемъ, нашему спасителю и благодателю, твоею бо рукою създани есмы. Но вѣм, Господи, яко съгрѣшениа моя превзыдоша главу мою, и нынѣ не остави нас, грѣшных, ни отступи от нас. Суди, Господи, обидящим мя и възбрани борющимся съ мною, приими, Господи, оружие и щитъ и стани в помощь мнѣ.[46] Дай же ми, Господи, побѣду на противныа врагы, да и ти познають славу твою». И пакы приступи къ чюдотворному образу Госпожы Царици, юже Лука евангелистъ, жывъ сый написа,[47] и рече: «О чюдотворнаа Госпоже Царице, всеа твари человечьская заступница, тобою бо познахом истиннаго Бога нашего, въплощьшагося и рождьшагося от тебе. Не дай же, Госпоже, в разорение градовъ наших поганым половцем, да не оскьвернять святых твоих церквей и вѣры христианскыа. Умоли, Госпоже Царице, сына своего Христа, Бога нашего, тъй смирить сердце врагомъ нашим да не будеть рука высока. И ты, Госпоже пресвятаа Богородице, пошли нам свою помощь и нетлѣнною своею ризою покрый насъ, да не страшливи будем к ранамъ, на тя бо надѣемся, яко твои есмя раби. Вѣм бо, Госпоже, аще хощеши и можеши нам помощи на противныа сиа врагы, поганыа половци, иже не призывають твоего имени, мы же, Госпоже пречистаа Богородице, на тебя надѣемся и на твою помощь. Нынѣ подвизаемся противу безбожных печенѣгъ, поганых татаръ, да умоленъ будеть тобою сынъ твой, Богъ нашъ». И пакы прииде къ гробу блаженнаго чюдотворца Петра митрополита,[48] любезно к нему припадаа, и рече: «О чюдотворный святителю Петре, по милости Божии непрестанно чюдодѣйствуеши. И нынѣ приспѣ ти врѣмя за ны молитися къ общему владыцѣ всѣх, царю, милостивому Спасу. Нынѣ убо на мя оплъчишася супостати погании и на град твой Москву крѣпко въоружаются. Тебе бо Господь прояви послѣднему роду нашему и вжеглъ тебе намъ, свѣтлую свѣщу, и посъстави на свѣщницѣ высоцѣ свѣтити всей земли Русской. И тебѣ нынѣ подобаеть о нас, грѣшных, молитися, да не приидеть на нас рука смертнаа и рука грѣшнича да не погубить нас. Ты бо еси стражь нашь крѣпкый от супротивных нападений, яко твоа есмы паствина». И скончавъ молитву, поклонися преосвященному митрополиту Киприану, архиепикопъ же благослови его и отпусти поити противу поганых татаръ и дасть ему Христово знамение — крестъ на челѣ и посла богосвященный съборъ свой съ кресты и съ святыми иконами и съ священною водою въ Фроловъскыа врата, и в Никольскые, и в Констяньтино-Еленскыа,[49] да всякъ въинъ благословенъ изыдеть и священною водою кропленъ.

Когда же наступил четверг 27 августа, день памяти святого отца Пимена Отшельника, в тот день решил князь великий выйти навстречу безбожным татарам. И, взяв с собою брата своего, князя Владимира Андреевича, стал в церкви святой Богородицы пред образом Господним, сложив руки на груди, потоки слез проливая, молясь, и сказал: «Господи Боже наш, Владыко великий, твердый, воистину ты — царь славы, помилуй нас, грешных, когда унываем, к тебе единому прибегаем, нашему спасителю и благодетелю, ибо твоею рукою созданы мы. Но знаю я, Господи, что прегрешения мои уже покрывают голову мою, и теперь не оставь нас, грешных, не отступи от нас. Суди, Господи, притесняющих меня и оборони от борющихся со мною; возьми, Господи, оружие и щит и стань на помощь мне. Дай же мне, Господи, победу над моими врагами, пусть и они познают славу твою». И затем приступил к чудотворному образу госпожи Богородицы, который Лука-евангелист написал, и сказал: «О чудотворная госпожа Богородица, всего создания человеческого заступница, — ибо благодаря тебе познали мы истинного Бога нашего, воплотившегося и порожденного тобою. Не отдай же, Госпожа, городов наших в разорение поганым половцам, да не осквернят святых твоих церквей и веры христианской. Умоли, госпожа Богородица, сына своего Христа, Бога нашего, чтобы смирил он сердца врагам нашим, да не будет рука их над нами. И ты, госпожа наша пресвятая Богородица, пошли нам свою помощь и нетленною своею ризою покрой нас, чтобы не страшились мы ран, на тебя ведь надеемся, ибо твои мы рабы. Знаю же я, Госпожа, если захочешь — поможешь нам против злобных врагов, этих поганых половцев, которые не призывают твоего имени; мы же, Госпожа пречистая Богородица, на тебя надеемся и на твою помощь. Ныне выступаем против безбожных язычников, поганых татар, умоли же ты сына своего, Бога нашего». И потом пришел к гробу блаженного чудотворца Петра-митрополита и, сердечно к нему припадая, сказал: «О чудотворный святитель Петр, по милости Божьей непрестанно творишь чудеса. И теперь настало время тебе за нас молиться общему владыке всех, царю и милостивому Спасителю. Ибо теперь на меня ополчились супостаты поганые и на город твой Москву готовят оружие. Тебя ведь Господь показал поколениям нашим и возжег тебя нам, светлую свечу, и поставил на подсвечнике высоком светить всей земле Русской. И тебе ныне подобает о нас, грешных, молиться, чтобы не нашла на нас рука смерти и рука грешника не погубила нас. Ты ведь — страж наш твердый от вражеских нападений, ибо твоя мы паства». И, окончив молитву, поклонился преосвященному митрополиту Киприану, архиепископ же благословил его и отпустил в поход против поганых татар; и, перекрестив ему чело, осенил его Христовым знамением, и послал богосвященный собор свой с крестами, и со святыми иконами, и со священной водой во Фроловские ворота, и в Никольские, и в Константино-Еленинские, чтобы каждый воин вышел благословенным и святою водою окропленным.

 

Князь же великий Дмитрей Ивановичь з братом своим, съ князем Владимером Андрѣевичем пойде въ церковь небеснаго въеводы архистратига Михаила[50] и бьеть челом святому образу его, и потом приступи къ гробом православных князей прародителей своих, и тако слезно рекуще: «Истиннии хранители, русскыа князи, православныа вѣры христианскыа поборьници, родителие наши! Аще имате дръзновение у Христа, то нынѣ помолитеся о нашем унынии, яко велико въстание нынѣ приключися нам, чадом вашим, и нынѣ подвизайтеся с нами». И се рекъ, изыде исъ церкви.

Князь же великий Дмитрий Иванович с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, пошел в церковь небесного воеводы архистратига Михаила и бил челом святому образу его, а потом приступил к гробам православных князей, прародителей своих, так слезно говоря: «Истинные охранители, русские князья, православной веры христианской поборники, родители наши! Если имеете дерзновение предстоять Христу, то помолитесь теперь о нашем горе, ибо великое нашествие грозит нам, детям вашим, и ныне помогите нам». И, это сказав, вышел из церкви.

 

Княгини же великая Еовдокѣя, и княгини Владимерова Мариа,[51] и иных православъных князей княгини, и многыа жены воеводскыа, и боярыни московьскыа, и служниа жены ту стояще, проводы дѣющи, въ слезах и въсклицании сердечнем не могуще ни слова изрещи, отдавающе послѣднее цѣлование. И прочаа княгини и боярыни, и служние жены тако же отдаша своим мужем конечное цѣлование и възвратишася с великою княгинею. Князь же великий, самъ мало ся удръжа от слезъ, не дав ся прослезити народа ради, а сердцемъ своимъ велми слезяше, и утѣшаа свою княгиню, и рече: «Жено, аще Богъ по нас, то кто на ны!»[52]

Княгиня же великая Евдокия, и Владимира княгиня Мария, и других православных князей княгини, и многие жены воевод, и боярыни московские, и жены слуг тут стояли, провожая, от слез и кликов сердечных не могли и слова сказать, свершая прощальное целование. И остальные княгини, и боярыни, и жены слуг так же совершили со своими мужьями прощальное целование и вернулись вместе с великой княгиней. Князь же великий, еле удерживаясь от слез, не стал плакать при народе, в сердце же своем сильно прослезился, утешая свою княгиню, и сказал: «Жена, если Бог за нас, то кто против нас!»

 

И възыде на избранный свой конь, и вси князи и воеводы всѣдоша на коня своа.

И сел на лучшего своего коня, и все князья и воеводы сели на коней своих.

 

Солнце ему на въстоцѣ ясно сиаеть, путь ему повѣдаеть. Уже бо тогда аки соколи урвашася от златых колодиць ис камена града Москвы и възлѣтѣша под синиа небеса и възгремѣша своими златыми колоколы, и хотять ударитися на многыа стада лебедины и гусины; то, брате, не соколи вылетѣли ис каменна града Москвы, то выехали русскыа удалци съ своимъ государемъ, с великимъ княземъ Дмитреем Ивановичем, а хотять наѣхати на великую силу татарскую.

Солнце ему на востоке ясно сияет, путь ему показывает. Тогда ведь как соколы сорвались с золотых колодок из каменного града Москвы, и взлетели под синие небеса, и возгремели своими золотыми колокольцами, захотели ударить на большие стада лебединые и гусиные; то, братья, не соколы вылетели из каменного града Москвы, то выехали русские удальцы со своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем, а наехать захотели на великую силу татарскую.

 

Князи же бѣлоозерьскые особь своим плъком выѣхали; урядно убо видѣти въйско их.

Князья же белозерские отдельно со своим войском выехали; изготовленным выглядит войско их.

 

Князь же великий отпусти брата своего, князя Владимера, на Брашеву дорогою,[53] а бѣлозерьскые князи — Болвановъскою дорогою,[54] а самъ князь великий пойде на Котелъ дорогою.[55] Напреди же ему солнце добрѣ сиаеть, а по нем кроткый вѣтрецъ вѣеть. Того бо ради разлучися князь великий з братом своим, яко не вмѣститися имъ единою дорогою.

Князь же великий отпустил брата своего князя Владимира дорогою на Брашево, а белозерских князей — Болвановскою дорогою, а сам князь великий пошел на Котел дорогою. Перед ним солнце ярко сияет, а вслед ему тихий ветерок веет. Потому же разлучился князь великий с братом своим, что не пройти им было одной дорогой.

 

Княгини же великаа Еовдокиа с своею снохою, княгинею Володимеровою Мариею, и с воеводскыми женами и з боярынями взыде въ златоверхый свой теремъ в набережный и сяде на урундуцѣ[56] под стеколчяты окны. Уже бо конечьное зрѣние зрить на великого князя, слезы льющи, аки рѣчьную быстрину. С великою печалию приложывъ руцѣ свои къ персем своим и рече: «Господи Боже мой, вышний творецъ, призри на мое смирение, сподоби мя, Господи, еще видѣти моего государя, славнаго въ человецѣх великого князя Дмитриа Ивановичя. Дай же ему, Господи, помощь от своеа крѣпкыя рукы побѣдити противныа ему поганыа половци. И не сътвори, Господи, якоже преже сего за мало лѣтъ велика брань была русскым князем на Калках, с погаными половци съ агаряны; и нынѣ избави, Господи, от такиа бѣды и спаси ихъ, и помилуй! Не дай же, Господи, погыбнути оставъшему христианству, да славится имя твое святое в Русьстѣй земли. От тоа бо галадцкыа бѣды и великого побоища татарскаго и нынѣ еще Русскаа земля уныла и не имать уже надежи ни на кого, токмо на тебя, всемилостиваго Бога, можеши бо жывити и мертвити. Аз бо, грѣшная, имѣю нынѣ двѣи отрасли, еще млады суще, князи Василиа и князя Юриа.[57] Егда поразить их ясное солнце съ юга или вѣтръ повѣеть противу запада — обоего не могуть еще тръпѣти. Азъ же тогда грѣшнаа, что сътворю? Нъ възврати имъ, Господи, отца ихъ, великого князя, поздорову, ть и земля их спасется, а они въ вѣкы царствують».

Княгиня же великая Евдокия со своею невесткою, княгинею Владимира Марией, и с воеводскими женами, и с боярынями взошла в златоверхий свой терем на берегу и села на рундуке под стекольчатыми окнами. Ибо уже в последний раз видит великого князя, слезы проливая, как речной поток. С великою печалью, приложив руки свои к груди, говорит: «Господи Боже мой, всевышний творец, взгляни на мое смирение, удостой меня, Господи, увидеть вновь моего государя, славнейшего среди людей великого князя Дмитрия Ивановича. Помоги же ему, Господи, своей твердой рукой победить вышедших на него поганых половцев. И не допусти, Господи, того, что за много лет прежде сего было, когда страшная битва была у русских князей на Калке с погаными половцами, с агарянами; и теперь избавь, Господи, от подобной беды, и спаси, и помилуй! Не дай же, Господи, погибнуть сохранившемуся христианству, и пусть славится имя твое святое в Русской земле! Со времени той калкской беды и страшного побоища татарского и ныне уныла Русская земля, и нет уже у нее надежды ни на кого, но только на тебя, всемилостивого Бога, ибо ты можешь оживить и умертвить. Я же, грешная, имею теперь две отрасли малых, князя Василия и князя Юрия: если встанет ясное солнце с юга или ветер повеет к западу — ни того, ни другого не смогут еще вынести. Что же тогда я, грешная, поделаю? Так возврати им, Господи, отца их, великого князя, здоровым, тогда и земля их спасется, и они всегда будут царствовать».

 

Князъ же великий поиде, поимъ с собою мужей нарочитых, московскых гостей сурожанъ[58] десяти человекъ видѣниа ради, аще что Богъ ему случить, и они имуть повѣдати в далних землях, яко гости хозяеве, быша: 1. Василиа Капицу, 2. Сидора Олферьева, 3. Констянтина Петунова, 4. Козму Коврю, 5. Семена Онтонова, 6. Михаила Саларева, 7. Тимофѣя Весякова, 8. Димитриа Чернаго, 9. Дементиа Саларева, 10. Ивана Шиха.

Великий же князь отправился, захватив с собою мужей знатных, московских купцов-сурожан десять человек как свидетелей: что бы Бог ни устроил, а они расскажут в дальних-странах, как купцы знатные, и были: первый — Василий Капица, второй — Сидор Алферьев, третий — Константин Петунов, четвертый — Кузьма Ковря, пятый — Семен Антонов, шестой — Михаил Саларев, седьмой — Тимофей Весяков, восьмой — Дмитрий Черный, девятый — Дементий Саларев и десятый — Иван Шиха.

 

И подвигошяся князь великий Дмитрий Иванович по велицѣй шыроцѣ дорозѣ, а по немъ грядуть русские сынове успѣшно, яко медвяныа чяши пити и сьтеблиа виннаго ясти, хотять себѣ чьсти добыти и славнаго имени: уже бо, братие, стукъ стучить и громъ гремить по ранней зорѣ, князь Владимеръ Андрѣевичь Москву-рѣку перевозится на красном перевозѣ в Боровъсцѣ.

И двигался князь великий Дмитрий Иванович по большой широкой дороге, а за ним русские сыны идут скоро, будто медвяные чаши пить и гроздья виноградные есть, желая себе чести добыть и славного имени: уже ведь, братья, стук стучит и гром гремит на ранней заре, князь Владимир Андреевич через Москву-реку переправляется на добром перевозе на Боровском.

 

Князь же великий прииде на Коломну в суботу, на память святого отца Моисиа Мурина.[59] Ту же быша мнози воеводы и ратници и стрѣтоша его на рѣчке на Сѣверке.[60] Архиепискупъ же Геронтей коломеньскый срѣте великого князя въ вратѣх градных съ жывоносными кресты и съ святыми иконами съ всѣм съборомъ и осѣни его жывоносным крестомъ и молитву сътвори «Спаси, Боже, люди своя».

Князь же великий пришел в Коломну в субботу, в день памяти святого отца Моисея Мурина. Тут уже были многие воеводы и воины и встретили его на речке на Северке. Архиепископ же коломенский Геронтий со всем своим клиром встретил великого князя в воротах городских с живоносными крестами и со святыми иконами, и осенил его живоносным крестом, и молитву сотворил: «Спаси, Боже, люди своя».

 

На утрие же князь великий повелѣ выѣхати всѣм воемъ на поле к Дивичю.[61]

Наутро же князь великий повелел выехать всем воинам на поле к Девичьему монастырю.

 

Въ святую же недѣлю по заутрении начаша многых трубъ ратных гласы гласити, и арганы многы бити, и стязи ревуть наволочены у саду Панфилова.

В святое же воскресение после заутрени зазвучали многие трубы боевые, и литавры загремели, и зашумели расшитые знамена у сада Панфилова.

 

Сынове же русскыа наступиша на великиа поля коломеньскыа, яко не мощно вмѣститися от великого въинства, и невмѣстъно бѣ никомуже очи перезрѣти рати великого князя. Князь же великий, выехавъ на высоко мѣсто з братом своимъ, с княземъ Владимеромъ Андрѣевичем, видяще множество много людий урядных, и възрадовашяся и урядиша коемуждо плъку въеводу. Себѣ же князь великий взя в полкъ бѣлозерскые князи, а правую руку уряди себѣ брата своего, князя Владимера, дасть ему в полкъ ярославскые князи, а лѣвую руку себѣ сътвори князя Глѣба Бряньского. Передовой же плъкъ — Дмитрей Всеволож, да братъ его Владимеръ Всеволожъ, с коломничи — въевода Микула Васильевичь, владимерскый же воевода и юрьевскый — Тимофѣй Волуевичь, костромскый же воевода — Иванъ Квашня Родивоновичь, переславскый же въевода — Андрѣй Серкизовичь. А у князя Владимера Андрѣевичя въеводы: Данило Бѣлѣутъ, Констянтинъ Конановъ, князь Феодоръ Елетьцскый, князь Юрьи Мещерскый, князь Андрѣй Муромскый.

Сыновья же русские вступили в обширные поля коломенские, но и тут не вместиться огромному войску, и невозможно было никому взором окинуть рати великого князя. Князь же великий, въехав на возвышенное место с братом своим, с князем Владимиром Андреевичем, видя великое множество людей снаряженных, возрадовался и назначил каждому полку воеводу. Себе же князь великий взял под командование белозерских князей, и в полк правой руки назначил брата своего князя Владимира и дал ему под командование ярославских князей, а в полк левой руки назначил князя Глеба Брянского. Передовой же полк — Дмитрий Всеволодович да брат его Владимир Всеволодович, с коломенцами — воевода Микула Васильевич, владимирский же воевода и юрьевский — Тимофей Волуевич, а костромской воевода — Иван Родионович Квашня, переяславский же воевода — Андрей Серкизович. А у князя Владимира Андреевича воеводы: Данило Белеут, Константин Кононов, князь Федор Елецкий, князь Юрий Мещерский, князь Андрей Муромский.

 

Князь же великий, урядивъ плъкы, и повелѣ имъ Оку-рѣку возитися и заповѣда коемуждо плъку и въеводамъ: «Да аще кто поидеть по Резанской земли, то же не коснися ни единому власу!» И вземъ благословение князь великий от архиепископа коломенского, и перевезеся рѣку Оку съ всѣми силами и отпусти в поле третью сторожу, избранных своих витязей, яко да купно видятся съ стражми татарьскыми в полѣ: Семена Мелика, Игнатьа Креня, Фому Тынину, Петра Горьскаго, Карпа Олексина, Петрушу Чюрикова и иных многых с ними вѣдомцовъ поляницъ.

Князь же великий, распределив полки, повелел им через Оку-реку переправляться и приказал каждому полку и воеводам: «Если же кто пойдет по Рязанской земле, — не коснитесь ни единого волоса!» И взяв благословение от архиепископа коломенского, князь великий перешел реку Оку со всеми силами и отправил в поле третью заставу, лучших своих витязей, чтобы они сошлись со сторожей татарской в степи: Семена Мелика, Игнатия Креня, Фому Тынину, Петра Горского, Карпа Олексина, Петрушу Чурикова и других многих с ними удалых наездников.

 

Рече же князь великий брату своему князю Владимеру: «Поспѣшим, брате, противъ безбожных половцовъ, поганых татаръ и не утолимъ лица своего от безстудиа ихъ; аще, брате, и смерть нам приключится, то не проста, ни безума нам сия смерть, нъ жывотъ вѣчный». А самъ государь князь великий, путем ѣдучи, призываше сродникы своа на помощь — святыхъ страстотръпецъ Бориса и Глѣба.

Сказал же князь великий брату своему князю Владимиру: «Поспешим, брат, навстречу безбожным язычникам, поганым татарам, и не отвернем лица своего от наглости их, а если, брат, и смерть нам суждена, то не без пользы, не без смысла для нас эта смерть, но в жизнь вечную!» А сам государь князь великий, в пути будучи, призывал родственников своих на помощь — святых страстотерпцев Бориса и Глеба.

 

Слышавъ же то князь Олегъ Резаньскый, яко князь великий съвъкупися съ многыми силами и грядеть въ стрѣтение безбожному царю Мамаю, и наипаче же въоруженъ твръдо своею вѣрою, еже къ Богу Вседръжителю вышнему творцу всю надежу възлагаа. И нача блюстися Олегъ Резаньскый и с мѣста на мѣсто преходити съ единомысленики своими, и глаголя: «Аще бы нам мощно послати вѣсть къ многоразумному Олгорду Литовъскому противу такова приключника, како иметь мыслити, но застали нам путь. Азъ чаях по преднему, яко не подобаеть русскым князем противу въсточнаго царя стояти, и нынѣ убо что разумѣю? Откуду убо ему помощь сиа прииде, яко противу трех насъ въоружися?»

Князь же Олег Рязанский услышал, что князь великий соединился со многими силами и следует навстречу безбожному царю Мамаю, да к тому же вооружен твердо своею верою, которую на Бога Вседержителя, всевышнего творца, со всею надеждой возлагает. И начал остерегаться Олег Рязанский и с места на место переходить с единомышленниками своими, так говоря: «Вот если бы нам можно было послать весть об этой напасти к многоразумному Ольгерду Литовскому, узнать, что он об этом думает, да нельзя: перекрыли нам путь. Думал я по старинке, что не следует русским князьям на восточного царя подниматься, а теперь как все это понять? И откуда князю помощь такая пришла, что смог против нас трех подняться?»

 

Глаголаша ему бояре его: «Намъ, княже, повѣдали от Москвы за 15 дний, мы же устыдѣхомся тебѣ сказати: како же в вотчинѣ его есть, близ Москвы, жыветь калугеръ, Сергиемъ зовуть, велми прозорливъ. Тъй паче въоружи его и от своих калугеръ далъ ему пособники». Слышавъ же то, князь Олегъ Резанскый начатъ боятися и на бояре свои нача опалатися и яритися: «Почто ми не повѣдали преже сего? Тъ азъ бых послалъ и умолилъ нечестиваго царя, да ничтоже бы зло сътворилося! Горе мнѣ, яко изгубих си умъ, не азъ бо единъ оскудѣх умом, нъ и паче мене разумнѣе Олгордъ Литовскый: нъ обаче онъ почитаеть законъ латыньскый Петра Гугниваго, аз же, окаанный, разумѣх истинный законъ Божий! Нъ что ради поплъзохся? И збудется на мнѣ реченное Господомъ: “Аще рабъ, вѣдаа законъ господина своего, преступить, бьенъ будеть много”.[62] Нынѣ убо что сътворих? Вѣдый законъ Бога, сътворителя небу и земли, и всея твари, а приложихся нынѣ къ нечестивому царю, хотящу попрати законъ Божий! Нынѣ убо, которому моему худу разумѣнию вдах себе? Аще бы нынѣ великому князю помоглъ, тъ отнудь не прииметь мя — вѣсть бо измѣну мою. Аще ли приложуся к нечестивому царю, тъ поистиннѣ яко древний гонитель на Христову вѣру, тъ пожреть мя земля жыва, аки Святоплъка: не токмо княжениа лишенъ буду, нъ и жывота гоньзну и преданъ буду въ гену огненую мучитися. Аще бо Господь по них, никто же на них. Еще же молитва выину о нем прозорливаго оного мниха! Аще ли ни единому помощи не сътворю, тъ въ прокъ от обоих како могу прожыти? И нынѣ азъ то мыслю: которому ихъ Господь поможеть, тому и азъ приложуся!»

Отвечали ему бояре его: «Нам, княже, сообщили из Москвы за пятнадцать дней до сего, — но мы побоялись тебе передать, — о том, что в вотчине его, близ Москвы, живет монах, Сергием зовут, весьма прозорлив он. Тот сверх меры и вооружил его, и из своих монахов дал ему помощников». Услышав же то, князь Олег Рязанский испугался и на бояр своих осердился и разъярился: «Почему мне не поведали до сих пор? Тогда бы я послал к нечестивому царю и умолил его, и никакое бы зло не приключилось! Горе мне, потерял я разум свой, но не я один ослабел умом, но и больше меня разумный Ольгерд Литовский; но, однако, он почитает веру латинскую Петра Гугнивого, я же, окаянный, познал истинный закон Божий! И отчего совратился я? И сбудется со мною сказанное Господом: “Если раб, зная закон господина своего, нарушит его, бит будет сильно”. Ибо ныне что натворил? Зная закон Бога, сотворившего небо, и землю, и всю тварь, присоединился ныне к нечестивому царю, решившему попрать закон Божий! И теперь какому своему неразумному помыслу вверил себя? Если бы теперь великому князю помощь предложить, то никак он не примет меня, ибо узнал об измене моей. Если же присоединюсь к нечестивому царю, то воистину стану как прежний гонитель Христовой веры, и тогда поглотит меня земля живьем, как Святополка: не только княжения лишен буду, но и жизни лишусь, и брошен буду в геенну огненную мучиться. Если же Господь за них, то никто их не одолеет, да еще и прозорливый тот монах будет помогать ему молитвой своей! Если же никому из них помощи не окажу, то впредь от них обоих как смогу устоять? А теперь я так думаю: кому из них Господь поможет, к тому и я присоединюсь!»

 

Князь же Олгордъ Литовьскый, по предреченному съвѣту, съвокупи литвы много и варягъ, и жемоти и поиде на помощь Мамаю. И прииде къ граду Одоеву,[63] и слышав, яко князь великий съвокупи многое множество въинства, всю русь и словены, и пошолъ к Дону противу царя Мамаа, и слышавъ, яко Олегъ убоася, — и пребысть ту оттоле неподвижным, и начя разумѣти суетныа свои помыслы, бѣ съвокупление свое съ Олгомъ Резаньскым разномысляще, нача рватися и сердитися, глаголя: «Елико человеку не достанеть своеа мудрости, тъй всуе чюжую мудрость требуеть: николи же бо Литва от Резани учима была! Нынѣ же изведе мя ума Олегъ, а сам паче погыблъ. Нынѣ же убо пребуду здѣ, дондеже услышу московъскаго побѣду».

Князь же Ольгерд Литовский, в согласии с прежним замыслом, собрал литовцев много, и варягов, и жмуди и пошел на помощь Мамаю. И пришел к городу Одоеву, но, прослышав, что князь великий собрал великое множество воинов, — всю русь и словен, да пошел к Дону против царя Мамая, — прослышав также, что Олег испугался, — и стал тут с тех пор недвижимо, и понял тщетность своих помыслов, о союзе своем с Олегом Рязанским теперь сожалел, метался и негодовал, говоря: «Если человеку не хватает своего ума, то напрасно чужого ума ищет: никогда ведь не бывало, чтобы Литву поучала Рязань! Ныне же свел меня с ума Олег, а сам и пуще погиб. Так что теперь побуду я здесь, пока не услышу о московской победе».

 

В то же врѣмя слышавъ князь Андрѣй Полотскый и князь Дмитрей Брянскый,[64] Олгордовичи, яко велика туга и попечение належить великому князю Дмитрию Ивановичу Московьскому и всему православному христианству от безбожнаго Мамаа. Бѣста бо тѣ князи отцомъ своим, князем Олгордом, ненавидими были, мачехи ради, нъ нынѣ Богомъ възлюбленыи бысть и святое крещение приали. Бѣста бо, аки нѣкиа класы доброплодныа, терниемъ подавляеми: жывущи межу нечестиа, не бъ имъ коли плода достойна расплодити.[65] И посылаеть князь Андрѣй къ брату своему, князю Дмитрию, тайно буквицу малу, в ней же писано бѣ: «Вѣси, брате мой възлюбленный, яко отецъ нашъ отвръже нас от себе, нъ Господъ Богъ, Отецъ небесный, паче възлюби насъ и просвѣти нас святым крещениемъ, и давъ нам законъ свой — ходити по нему, и отрѣши нас от пустошнаго суетиа и от нечистаго сътворениа брашенъ;[66] мы же нынѣ, что о томъ Богу въздадимъ? Нъ подвигнемся, брате, подвигом добрым подвижнику Христу, началнику христианьскому, поидемъ, брате, на помощъ великому князю Дмитрию Московскому и всему православному христианству, велика бо туга належыть им от поганых измаилтянъ, нъ еще и отецъ нашь и Олегъ Резанскый приложылися безбожным а гонять православную вѣру Христову. Намъ, брате, подобаеть Святое писание съвръшити, глаголющее: “Братие, въ бѣдах пособиви бывайте!”[67] Не сумняй же ся, брате, яко отцу противитися нам, якоже евангелистъ Лука рече усты Господа нашего Исуса Христа: “Предани будете родители и братиею и умрътвитеся, имени моего ради; претръпѣвъ же до конца — тъй спасется!”[68] Излѣземъ, брате, от подавляющаго сего трьниа и присадимся истинному плодовитому Христову винограду, дѣлателному рукою Христовою. Нынѣ убо, брате, подвизаемся не земнаго ради жывота, нъ небесныа почести желающе, юже Господь даеть творящим волю его».

В то же время прослышали князь Андрей Полоцкий и князь Дмитрий Брянский, Ольгердовичи, что великая беда и забота отяготили великого князя Дмитрия Ивановича Московского и все православное христианство от безбожного Мамая. Были же те князья отцом своим, князем Ольгердом, нелюбимы из-за мачехи их, но ныне Богом возлюблены были и святое крещение приняли. Были они, будто какие колосья плодовитые, сорняком подавляемые: живя среди нечестия, не могли плода достойного породить. И посылает князь Андрей к брату своему, князю Дмитрию, тайно письмо небольшое, в нем же написано так: «Знаешь, брат мой возлюбленный, что отец наш отверг нас от себя, но Отец наш небесный, Господь Бог, сильней возлюбил нас и просветил святым крещением, дав нам закон свой, — чтобы жить по нему, и отрешил нас от пустой суеты и от нечистой пищи; мы же теперь чем за то Богу воздадим? Так устремимся, брат, на подвиг благой для подвижника Христа, источника христианства, пойдем, брат, на помощь великому князю Дмитрию Московскому и всем православным христианам, ибо большая беда наступила для них от поганых измаилтян, да еще и отец наш с Олегом Рязанским присоединились к безбожным и преследуют православную веру христианскую. Нам, брат, следует Святое писание исполнить, говорящее: “Братья, в бедах отзывчивы будьте!” Не сомневайся же, брат, будто отцу мы противиться будем, ведь вот как евангелист Лука передал слова Господа нашего Иисуса Христа: “Преданы будете родителями и братьями и умрете за имя мое; претерпевший же до конца — спасется!” Выберемся, брат, из давящего этого сорняка и привьемся к истинному плодовитому Христову винограду, возделанному рукою Христовой. Теперь ведь, брат, устремляемся мы не земной ради жизни, но почести в небесах желая, которую Господь дает творящим волю его».

 

Прочетъ же князь Дмитрей Ольгордовичь писание брата своего старийшаго, нача радоватися и плакати от радости, глаголя: «Владыко Господи человеколюбче, дай же рабом твоим хотѣние съвръшити симъ путем подвига сего добраго, яко открылъ еси брату моему старѣйшему добраа!» И рече братню послу: «Рци брату моему, князю Андрѣю: готовъ есьми днесь по твоему наказанию, брате и господине. Колико есть въйска моего, то вси вкупѣ съ мною, Божиимъ бо промыслом съвъкуплени належащая ради брани от дунайскых татаръ. И нынѣ рци брату моему: слышах убо, яко приидоша ко мнѣ медокормци ис Сѣверы,[69] а кажуть уже великого князя Дмитриа на Дону, ту бо ждати хощеть злых сыроядцевъ. И намъ подобаеть итти к Сѣверѣ и ту съвокупитися нам: предлежить бо нам путь на Сѣверу и тѣм путем утаимъся отца своего, да не възбранить нам студно».

Князь же Дмитрий Ольгердович, прочтя письмо брата своего старшего, возрадовался и заплакал от радости, говоря: «Владыко, Господи человеколюбец, дай же рабам твоим желание совершить таким путем подвиг этот благой, что открыл ты брату моему старшему!» И велел послу: «Скажи брату моему, князю Андрею: готов я сейчас же по твоему приказу, брат и господин. Сколько есть войска моего, то все вместе со мною, потому что по Божьему промыслу собрались мы для предстоящей войны с дунайскими татарами. И еще скажи брату моему: слышал я также от пришедших ко мне сборщиков меда из Северской земли, говорят, что уже великий князь Дмитрий на Дону, ибо там дождаться хочет злых сыроядцев. И нам следует идти к Северской земле и там соединиться: надо держать нам путь на Северскую землю и таким путем утаимся от отца своего, чтобы не помешал нам постыдно».

 

По малехъ же днех снидошася оба брата желанно съ всѣми силами, к Сѣверѣ, и увидѣвъше, възрадовашяся якоже иногда Иосифъ съ Веньямином,[70] видѣвши у себе множество людей, усердно бо и урядно нарочитии ратници. И приспѣша борзо на Донъ, и наѣхаша великого князя Дмитреа Ивановичя Московьскаго еще объ сю страну Дону, на мѣстѣ рекомое Березуй,[71] и ту съвокупишяся.

Через несколько дней сошлись оба брата, как решили, со всеми силами в Северской земле и, свидясь, порадовались, как некогда Иосиф с Вениамином, видя при себе множество людей, бодрых и снаряженных умелых ратников. И достигли быстро Дона, и догнали великого князя Дмитрия Ивановича Московского еще на этой стороне Дона, на месте, называемом Березуй, и тут соединились.

 

Князь же великий Дмитрей з братомъ своим Владимером възрадовастася радостию великою, яко бо такова милость Божиа: яко не удобь бѣ мощно таковому быти, яко дѣти отца оставляють и поругашяся, яко иногда вълсви Ироду,[72] и приидоша на помощь нашу. И многыми дарми почтивъ их, и поехаша путем, радующеся и веселящеся о святѣм Дусѣ, земнаго уже всего отвръгшеся, чающе себѣ бесмертнаго иного премѣнениа. Рече же к ним князь великий: «Братиа моа милаа, киа ради потребы приидосте сѣмо?» Они же рекоша: «Господь Богъ посла насъ к тебѣ на твою помощь». Князь же великий рече: «Въистинну ревнители есте праотца нашего Авраама, яко тъй въскорѣ Лоту поможе,[73] и еще есте ревнители доблестному великому князю Ярославу,[74] яко тъй отмсти кровь братьа своея».

Князь же великий Дмитрий с братом своим Владимиром возрадовались оба радостию великою такой милости Божьей: ведь невозможно столь просто такому быть, чтобы дети отца оставили и перехитрили его, как некогда волхвы Ирода, и пришли нам на помощь. И многими дарами почтил их, и поехали своею дорогой, радуясь и славя Святого Духа, от земного уже всего отрешась, ожидая себе бессмертного иного искупления. Сказал же им князь великий: «Братья мои милые, по какой нужде пришли вы сюда?» Они же ответили: «Господь Бог послал нас к тебе на помощь!» Князь же великий сказал: «Воистину подобны вы праотцу нашему Аврааму, который быстро Лоту помог, и еще вы подобны доблестному великому князю Ярославу, который отомстил за кровь братьев своих».

 

И въскорѣ посла вѣсть князь великий к Москвѣ къ преосвященному митрополиту Киприану, яко «Олгордовичи князи приидоша къ мнѣ съ многими силами, а отца своего оставиша». Скоро же вѣстникъ прииде къ преосвященному митрополиту. Архиепископъ же, слышавъ, и въставъ помолися, глаголя съ слезами: «Господи владыко человеколюбче, яко съпротивнии наши вѣтри на тихость прелагаеши!»[75] И посла въ вся съборныа церкви и въ обители, повелѣ сугубо молитву творити день и нощь къ Вседръжителю Богу. И посла въ обитель преподобнаго игумена Сергиа, да негли их молитвъ послушаеть Богь. Княгини же великаа Еовдокиа, слышавъ то великое Божие милосердие и нача сугубы милостыни творити и непрестанно нача ходити въ святую церковь молитися день и нощь.

И тотчас послал такую весть князь великий в Москву преосвященному митрополиту Киприану: «Ольгердовичи-князья пришли ко мне со многими силами, а отца своего оставили». И вестник быстро добрался до преосвященного митрополита. Архиепископ же, прослышав о том, встал на молитву, говоря со слезами: «Господи владыко человеколюбец, ибо враждебные нам ветры в тихие превращаешь!» И послал во все соборные церкви и в монастыри, повелел усердно молитвы творить день и ночь к Вседержителю Богу. И послал в монастырь к преподобному игумену Сергию, чтобы внял их молитвам Бог. Княгиня же великая Евдокия, прослышав о том великом Божьем милосердии, начала щедрые милостыни раздавать и постоянно пребывала в святой церкви, молясь день и ночь.

 

Си же пакы оставим, на пръвое възвратимся.

Это же снова оставим и к прежнему возвратимся.

 

Великому же князю бывшу на мѣстѣ, нарицаемом Березуе, яко за двадесять и три поприща[76] до Дону, приспѣ же въ 5 день месяца септевриа, на память святого пророка Захарии, в той же день убиение сродника его князя Глѣба Владимеровича, приѣхаша два от стражь его, Петръ Горьскый да Карпъ Олексинъ, и приведоша языкъ нарочитъ от сановитых царева двора. Тъй языкъ повѣдаеть: «Уже царь на Кузминѣ гати стоить, нъ не спѣшить, ожыдаеть Олгорда Литовскаго и Олга Резаньскаго, а твоего царь събраниа не вѣсть, ни стрѣтениа твоего не чаеть, по предписанным ему книгам Олговым, и по трех днех имать быти на Дону». Князь же великий спроси его о силѣ царевѣ, онъ же рече: «Неисчетно многое множество въинства его силы, никомуже мощно исчести».

Когда князь великий был на месте, называемом Березуй, за двадцать три поприща от Дона, настал уже пятый день месяца сентября — день памяти святого пророка Захарии (в тот же день и убиение предка Дмитрия — князя Глеба Владимировича), и прибыли двое из его сторожевой заставы, Петр Горский да Карп Олексин, привели знатного языка из числа сановников царского двора. Рассказывает тот язык: «Уже царь на Кузьмине гати стоит, но не спешит, поджидает Ольгерда Литовского да Олега Рязанского; согласно сведениям, полученным от Олега, о твоих сборах царь не ведает и встречи с тобою не ожидает; через три же дня должен быть на Дону». Князь великий спросил его о силе царской, и тот ответил: «Несчетное множество войск его сила, никто их не сможет перечесть».

 

Князь же великий нача думати з братом своим и с новонареченною братиею, с литовьскыми князи: «Здѣ ли пакы пребудемъ или Донъ перевеземся?» Рекоша же ему Олгордовичи: «Аще хощеши крѣпкаго въйска, то повели за Донъ возитися, да не будеть ни единому же помышлениа въспять; а о велицей силѣ не помышляй, яко не в силѣ Богъ, нъ в правдѣ:[77] Ярославъ, перевезеся рѣку, Святоплъка побѣди,[78] прадѣд твой князь великий Александръ, Неву-реку перешед,[79] короля побѣди, а тебѣ, нарекши Бога, подобаеть то же творити. И аще побиемъ, тъ вси спасемся, аще ли умрем, тъ вси общую смерть приимемъ от князей и до простых людей. Тебѣ же нынѣ, государю великому князю, оставити смерътнаа, буйными глаголы глаголати и тѣми словесы крѣпится въйско твое: мы убо видим, яко много множество избранных витязей в въйску твоем».

Князь же великий стал совещаться с братом своим и со вновь обретенною братьею, с литовскими князьями: «Здесь ли и дальше останемся или Дон перейдем?» Сказали ему Ольгердовичи: «Если хочешь твердого войска, то прикажи за Дон перейти, чтобы не было ни у одного мысли об отступлении; о великой же силе врага не раздумывай, ибо не в силе Бог, но в правде: Ярослав, перейдя реку, Святополка победил, прадед твой, князь великий Александр, Неву-реку перейдя, короля победил, и тебе, призывая Бога, следует то же сделать. И если разобьем врага, то все спасемся, если же погибнем, то все общую смерть примем — от князей и до простых людей. Тебе же, государю великому князю, ныне нужно забыть о смерти, смелыми словами речь говорить, чтобы от тех речей укрепилось войско твое: мы ведь видим, какое великое множество избранных витязей в войске твоем».

 

Князь же великий повелѣ въиньству всему Донъ возитися.

И князь великий приказал войску всему через Дон перейти.

 

А в то врѣмя вѣстници ускоряють, яко погании приближаются татарове. Мнози же сынове русскые възрадовашяся радостию великою, зряще своего желаемаго подвига, егоже еще на Руси въжделѣша.

А в это время разведчики поторапливают, ибо приближаются поганые татары. И многие сыны русские возрадовались радостию великою, чая желанного своего подвига, о котором еще на Руси мечтали.

 

За многы же дни мнози влъци притекоша на мѣсто то, выюще грозно, непрестанно по вся нощи, слышати гроза велика. Храбрым людем в плъкѣх сердце укрѣпляется, а иныя же людие в плъкох, ту слышавъ грозу, паче укротѣша: зане же мнози рати необычно събрашася, не умлъкающи глаголють, галици же своею рѣчию говорять, орли же мнози от усть Дону слѣтошася, по аеру лѣтаючи клекчють, и мнози звѣрие грозно выють, ждуще того дни грознаго, Богом изволенаго, въ нь же имать пасти трупа человечя, таково кровопролитие, акы вода морскаа. От таковаго бо страха и грозы великыа дрѣва прекланяются и трава посьстилается.

А за многие дни множество волков стеклось на место то, завывая страшно, беспрерывно все ночи, предчувствуя грозу великую. У храбрых людей в войсках сердца укрепляются, другие же люди в войсках, ту прослышав грозу, совсем приуныли: ведь небывалая рать собралась, безумолчно перекликаются, и галки своим языком говорят, и орлы, во множестве с устья Дона слетевшись, по воздуху паря, клекчут, и многие звери свирепо воют, ожидая того дня грозного, Богом предопределенного, в который должны лечь тела человеческие: такое будет кровопролитие, будто вода морская. От того-то страха и ужаса великие деревья преклоняются и трава пригибается.

 

Мнози людие от обоих унывають, видяще убо пред очима смерть.

Многие люди из обоих войск печалятся, предвидя свою смерть.

 

Начаша же погании половци съ многым студом омрачатися о погибели жывота своего, понеже убо умре нечестивый, и погыбе память их с шумом. А правовѣрнии же человѣци паче процьвѣтоша радующеся, чающе съвръшенаго оного обѣтованиа, прекрасных вѣнцовъ, о нихъ же повѣда великому князю преподобный игуменъ Сергий.

Начали же поганые половцы в великом унынии сокрушаться о конце своей жизни, потому что если умрет нечестивый, то исчезнет и память о нем с шумом. Правоверные же люди еще и больше воссияют в радости, ожидая уготованного им чаяния, прекрасных венцов, о которых поведал великому князю преподобный игумен Сергий.

 

Вѣстници же ускоряють, яко уже близъко погании приближаются. Въ шестый же час дни[80] прибѣже Семенъ Меликъ з дружыною своею, а по них гонишяся мнози от татаръ. Толико безстудно гнашася нълни и плъкы русскыа узрѣша и въвратишяся скоро къ царю и повѣдаша ему, яко князи русскые оплъчишася при Дону. Божиимъ бо промыслом узрѣша множество велико людей уряжено, и повѣдаша царю, яко «князей русскых въинство четверицею болши нашего събраниа». Онъ же нечестивый царь, разженъ диаволом на свою пагубу, крикнувъ напрасно, испусти гласѵ. «Тако силы моа, аще не одолѣю русскых князей, тъ како имамъ възвратитися въсвоаси? Сраму своего не могу тръпѣти». И повелѣ поганым своимъ половцем въоружатися.

Разведчики же поторапливают, ибо уже близко поганые и все приближаются. А в шестом часу дня примчался Семен Мелик с дружиной своею, а за ним гналось множество татар; нагло гнались почти до нашего войска, но, лишь только русских увидели, возвратились быстро к царю и сообщили ему, что князья русские изготовились к бою у Дона. Ибо Божьим промыслом увидели великое множество людей снаряженных и сообщили царю: «Князей русских войско вчетверо больше нашего сборища». Тот же нечестивый царь, распаленный дьяволом себе на пагубу, вскричав вдруг, так заговорил: «Таковы мои силы, и если не одолею русских князей, то как возвращусь восвояси? Позора своего не перенесу!» — и повелел поганым своим половцам готовиться к бою.

 

Семенъ же Меликъ повѣдаа великому князю, яко: «Уже Мамай царь на Гусинъ брод прииде, и едину нощъ имѣем межу собою, на утрие бо имать прийти на Непрядву. Тебѣ же, государю великому князю, подобает днесь исплъчитися, да не предварять погании».

Семен же Мелик поведал князю великому: «Уже Мамай-царь на Гусин брод пришел, и одна только ночь между нами, ибо к утру он дойдет до Непрядвы. Тебе же, государю великому князю, следует сейчас изготовиться, чтоб не застали врасплох поганые».

 

Начать князь великий Дмитрей Ивановичь з братом своим князем Владимером Андрѣевичем и с литовъскыми князи Андрѣем и Дмитреем Олгордовичи до шестаго чяса плъци учрежати. Нѣкто въевода прииде с литовьскыми князи, имянем Дмитрей Боброковъ,[81] родом Волынскые земли, иже нарочитый бысть плъководецъ, велми уставиша плъци по достоанию, елико гдѣ кому подобаеть стояти.

Тогда начал князь великий Дмитрий Иванович с братом своим, князем Владимиром Андреевичем, и с литовскими князьями Андреем и Дмитрием Ольгердовичами вплоть до шестого часа полки расставлять. Некий воевода пришел с литовскими князьями, именем Дмитрий Боброк, родом из Волынской земли, который знатным был полководцем, хорошо он расставил полки, по достоинству, как и где кому подобает стоять.

 

Князь же великий, поим с собою брата своего князя Владимера и литовьские князи и вси князи русскые и воеводы и взьехавъ на высоко мѣсто и увидѣвъ образы святых, иже сутъ въображени въ христианьскых знамениих, акы нѣкии свѣтилници солнечнии свѣтящеся въ врѣмя вѣдра; и стязи ихъ золоченыа ревуть, просьтирающеся, аки облаци, тихо трепещущи, хотять промолвити; богатыри же русскые и их хоругови, аки жыви пашутся, доспѣхы же русскых сыновъ, аки вода въ вся вѣтры колыбашеся, шоломы злаченыя на главах ихъ, аки заря устраняа въ врѣмя ведра свѣтящися, яловци[82] же шоломовъ ихъ, аки пламя огненое, пашется.

Князь же великий, взяв с собою брата своего, князя Владимира, и литовских князей, и всех князей русских, и воевод и взъехав на высокое место, увидел образа святых, шитые на христианских знаменах, будто какие светильники солнечные, светящиеся в лучах солнечных; и стяги их золоченые шумят, расстилаясь как облаки, тихо трепеща, словно хотят промолвить; богатыри же русские стоят, и их хоругви, точно живые, колышутся, доспехи же русских сынов будто вода, что при ветре струится, шлемы золоченые на головах их, словно заря утренняя в ясную погоду, светятся, яловцы же шлемов их, как пламя огненное, колышутся.

 

Умилено бо видѣти и жалостно зрѣти таковых русскых събраниа и учрежениа ихъ, вси бо равнодушьни, единъ за единого, другъ за друга хощеть умрети, и вси единогласно глаголюще: «Боже, с высоты призри на ны и даруй православному князю нашему, яко Констяньтину побѣду,[83] покори под нозѣ его врагы Амалика,[84] якоже иногда кроткому Давиду».[85] Сему же удивишася литовьскии князи, рекуще в себѣ: «Нѣсть было преже нас, ни при насъ, ни по насъ будеть таково въинство уряжено. Подобно есть Александра царя макидоньскаго въиньству, мужеством бысть Гедеоновы снузници,[86] Господь бо своею силою въоружилъ их!»

Горестно же видеть и жалостно зреть на подобное русских собрание и устройство их, ибо все единодушны, один за другого, друг за друга хотят умереть, и все единогласно говорят: «Боже, с высот взгляни на нас и даруй православному князю нашему, как Константину, победу, брось под ноги ему врагов-амаликетян, как некогда кроткому Давиду». Всему этому дивились литовские князья, говоря себе: «Не было ни до нас, ни при нас и после нас не будет такого войска устроенного. Подобно оно Александра, царя македонского, войску, мужеству подобны Гедеоновым всадникам, ибо Господь своей силой вооружил их!»

 

Князь же великий, видѣвъ плъци свои достойно уряжены, и сшед с коня своего и паде на колѣни свои прямо великому плъку чернаго знамениа, на немъ же въображенъ образ Владыкы Господа нашего Исуса Христа, из глубины душа нача звати велегласно: «О Владыко Вседръжителю! Виждь смотреливым оком на люди сия, иже твоею десницею сътворени суть и твоею кровию искуплени работы вражиа. Внуши, Господи, гласъ молитвъ нашихъ, обрати лице свое на нечестивых, иже творять злаа рабом твоим. И нынѣ, Господи Исусе Христе, молю и покланяюся образу твоему святому и пречистѣй твоей Матери и всѣм святым, угодившим тебѣ, и твръдому и необоримому заступьнику нашему и молебнику иже о насъ, к тебѣ, русскому святителю, новому чюдотворцу Петру, на его же милость надѣемся, дръзаем призывати и славити святое и великолѣпое имя твое, Отца и Сына и святого Духа, нынѣ и присно и въ вѣкы вѣкомъ! Аминь».

Князь же великий, увидев свои полки достойно устроенными, сошел с коня своего и пал на колени свои прямо перед большого полка багряным знаменем, на котором вышит образ владыки Господа нашего Иисуса Христа, и из глубины души стал взывать громогласно: «О Владыка Вседержитель! Взгляни проницательным оком на этих людей, что твоею десницею созданы и твоею кровью искуплены от служения дьяволу. Вслушайся, Господи, в звучание молитв наших, обрати лицо на нечестивых, которые творят зло рабам твоим. И ныне, Господи Иисусе Христе, молюсь и поклоняюсь образу твоему святому, и пречистой твоей Матери, и всем святым, угодившим тебе, и крепкому и необоримому заступнику нашему и молебнику за нас, тебе, русский святитель, новый чудотворец Петр! На милость твою надеясь, дерзаем взывать и славить святое и прекрасное имя твое, и Отца и Сына и Святого Духа, ныне и присно и во веки веков! Аминь».

 

Скончавъ молитву и всѣд на конь свой и нача по плъком ѣздити съ князи и въеводами. Коемуждо полку рече: «Братиа моа милаа, сынове русскыа, от мала и до велика! Уже, братие, нощь приспѣ, и день грозный приближися — в сию нощь бдите и молитеся, мужайтеся и крѣпитеся, Господь с нами, силенъ въ бранех. Здѣ пребудите, братие, на мѣстех своих, немятущеся. Койждо вас нынѣ учредитеся, утрѣ бо неудобь мощно тако учредитися: уже бо гости наши приближаются, стоять на рецѣ Непрядвѣ, у поля Куликова оплъчишася, утрѣ бо нам с ними пити общую чашу, межу събою поведеную, еяже, друзи мои, еще на Руси въжделѣша. Нынѣ, братьа, уповайте на Бога жыва, миръ вам буди о Христѣ. Аще утрѣ ускорять на нас приити погании сыроядьци».

Окончив молитву и сев на коня своего, стал он по полкам ездить с князьями и воеводами и каждому полку говорил: «Братья мои милые, сыны русские, все от мала и до велика! Уже, братья, ночь наступила, и день грозный приблизился — в эту ночь бодрствуйте и молитесь, мужайтесь и крепитесь, Господь с нами, сильный в битвах. Здесь оставайтесь, братья, на местах своих, без смятения. Каждый из вас пусть теперь изготовится, утром ведь уже невозможно будет приготовиться: ибо гости наши уже приближаются, стоят на реке на Непрядве, у поля Куликова изготовились к бою, и утром нам с ними пить общую чашу, друг другу передаваемую, ее ведь, друзья мои, еще на Руси мы возжелали. Ныне, братья, уповайте на Бога живого, мир вам пусть будет с Христом, так как утром не замедлят на нас пойти поганые сыроядцы».

 

Уже бо нощь приспѣ свѣтоноснаго праздника Рождества святыа Богородица. Осѣни же тогда удолжившися и деньми свѣтлыми еще сиающи, бысть же въ ту нощъ теплота велика и тихо велми, и мраци роснии явишася. Поистинѣ бо рече пророкъ: «Нощь не свѣтла невѣрным, а вѣрным просвѣщена».[87]

Ибо уже ночь наступила светоносного праздника Рождества святой Богородицы. Осень тогда задержалась и днями светлыми еще радовала, была и в ту ночь теплынь большая и очень тихо, и туманы от росы встали. Ибо истинно сказал пророк: «Ночь не светла для неверных, а для верных она просветленная».

 

Рече же Дмитьрей Волынецъ великому князю: «Хощу, государь, в нощь сию примѣту свою испытати». И уже заря померкла, нощи глубоцѣ сущи, Дмитрей же Вольшецъ, поимъ с собою великого князя единаго, и выѣхавъ на поле Куликово и, ставъ посреди обоих плъковъ и обратився на плъкъ татарскый, слышить стукъ великъ и кличь, и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще, и аки гром великий гремить; съзади же плъку татарьскаго волъци выють грозно велми, по десной же странѣ плъку татарского ворони кличуще и бысть трепеть птичей, великъ велми, а по лѣвой же странѣ, аки горам играющимъ — гроза велика зѣло; по рецѣ же Непрядвѣ гуси и лебеди крылми плещуще, необычную грозу подающе. Рече же князь великий Дмитрею Волынцу: «Слышим, брате, гроза велика есть велми». И рече Волынець: «Призывай, княже, Бога на помощь!»

И сказал Дмитрий Волынец великому князю: «Хочу, государь, в ночь эту примету свою проверить»,— а уже заря померкла. Когда наступила глубокая ночь, Дмитрий Волынец, взяв с собою великого князя только, выехал на поле Куликово и, став между двумя войсками и поворотясь на татарскую сторону, услышал стук громкий, и клики, и вопль, будто торжища сходятся, будто город строится, будто гром великий гремит; с тылу же войска татарского волки воют грозно весьма, по правой стороне войска татарского вороны кличут и гомон птичий, громкий очень, а по левой стороне будто горы шатаются — гром страшный, по реке же Непрядве гуси и лебеди крыльями плещут, небывалую грозу предвещая. И сказал князь великий Дмитрию Волынцу: «Слышим, брат, — гроза страшная очень». И ответил Волынец: «Призывай, княже, Бога на помощь!»

 

И обратився на плъкъ русскый — и бысть тихость велика. Рече же Волынецъ: «Видиши ли что, княже?» — Онъ же рече: «Вижу: многы огнены зари снимахуся...» И рече Волынецъ: «Радуйся, государь, добри суть знамениа, токмо Бога призывай и не оскудѣй вѣрою!»

И повернулся он к войску русскому — и была тишина великая. Спросил тогда Волынец: «Видишь ли что-нибудь, княже?» — тот же ответил: «Вижу: много огненных зорь поднимается...» И сказал Волынец: «Радуйся, государь, добрые это знамения, только Бога призывай и не оскудевай верою!»

 

И пакы рече: «И еще ми есть примѣта искусити». И сниде с коня и приниче к земли десным ухом на долгъ час. Въставъ, и пониче и въздохну от сердца. И рече князь великий: «Что есть, брате Дмитрей?» Онъ же млъчаше и не хотя сказати ему, князь же великий много нуди его. Онъ же рече: «Едина бо ти на плъзу, а другая же — скръбна. Слышах землю плачущуся надвое: едина бо сь страна, аки нѣкаа жена, напрасно плачущися о чадѣх своихь еллиньскым гласом, другаа же страна, аки нѣкаа девица, единою възопи велми плачевным гласом, аки в свирель нѣкую, жалостно слышати велми. Азъ же преже сего множество тѣми примѣтами боевъ искусих, сего ради нынѣ надѣюся милости Божиа — молитвою святых страстотръпецъ Бориса и Глѣба, сродниковъ наших, и прочих чюдотворцовъ, русскых поборниковъ, азъ чаю побѣды поганых татаръ. А твоего христолюбиваго въиньства много падеть, нъ обаче твой връхъ, твоа слава будеть».

И снова сказал: «И еще у меня есть примета проверить». И сошел с коня, и приник к земле правым ухом на долгое время. Поднявшись, поник и вздохнул тяжело. И спросил князь великий: «Что там, брат Дмитрий?» Тот же молчал и не хотел говорить ему, князь же великий долго понуждал его. Тогда он сказал: «Одна примета тебе на пользу, другая же — к скорби. Услышал я землю, рыдающую двояко: одна сторона, точно какая-то женщина, громко рыдает о детях своих на чужом языке, другая же сторона, будто какая-то дева, вдруг вскрикнула громко печальным голосом, точно в свирель какую, так что горестно слышать очень. Я ведь до этого много теми приметами битв проверил, оттого теперь и рассчитываю на милость Божию — молитвою святых страстотерпцев Бориса и Глеба, родичей ваших, и прочих чудотворцев, русских хранителей, я жду поражения поганых татар. А твоего христолюбивого войска много падет, но, однако, твой верх, твоя слава будет».

 

Слышавъ же то, князь великий прослезися и рече: «Господу Богу вся възможна: всѣх нас дыхание в руцѣ его!»[88] И рече Волынецъ: «Не подобаеть тебѣ, государю, того в плъцѣх повѣдати, токъмо коемуждо въину повели Богу молитися и святых его угодьниковъ призывати на помощь. И рано утре вели имъ подвизатися на коня своа, всякому въину, и въружатися крѣпко и крестомъ огражатися: тъй бо есть оружие на противныа, утрѣ бо хощуть с нами видѣтися».

Услышав это, князь великий прослезился и сказал: «Господу Богу все возможно: всех нас дыхание в его руках!» И сказал Волынец: «Не следует тебе, государю, этого войску рассказывать, но только каждому воину прикажи Богу молиться и святых его угодников призывать на помощь. А рано утром прикажи им сесть на коней своих, каждому воину, и вооружиться крепко и крестом осенить себя: это ведь и есть оружие на противников, которые утром свидятся с нами».

 

В ту же нощь нѣкто муж, имянем Фома Кацибѣй, разбойникъ, поставленъ бысть стражем от великого князя на рецѣ на Чуровѣ, мужества его ради на крѣпцѣ сторожѣ от поганых. Сего увѣряа, Богъ откры ему в нощь ту видѣти видѣние велико. На высоцѣ мѣсте стоя, видѣти облакъ от въстока великъ зѣло изрядно приа, аки нѣкакиа плъки, к западу идущь. От полуденныя же страны приидоша два уноши, имуща на себѣ свѣтлыи багряница, лица их сиающа, аки солнце, въ обоихъ руках у них острые мечи, и рекуще плъковником: «Кто вы повелѣ требити отечесътво наше, егоже намъ Господь дарова?» И начаша их сѣщи и всѣх изсѣкоша, ни единъ от них не избысть. Той же Фома цѣломудръ и разуменъ оттолѣ увѣренъ бысть, и то видѣние повѣда на утрие великому князю единому. Князь же великий рече ему: «Не глаголи того, друже, никому же», и, въздѣв руцѣ на небо, нача плакатися, глаголя: «Владыко Господи человѣколюбче! Молитвъ ради святых мученикъ Бориса и Глѣба помози ми, якоже Моисию на Амалика и пръвому Ярославу на Святоплъка,[89] и прадѣду моему великому князю Александру на хвалящегося короля римъскаго,[90] хотящаго разорити отечьство его. Не по грѣхом моим воздай же ми, нъ излий на ны милость свою, простри на нас благоутробие свое, не дай же нас въ смѣх врагом нашим, да не порадуются о нас врази наши, и рекуть страны невѣрных: “Гдѣ есть Богъ их, на нь же уповаша?”[91] Нъ помози, Господи, христианом, ими же величается имя твое святое!»

В ту же ночь великий князь поставил некоего мужа, по имени Фома Кацибей, разбойника, за его мужество стражем на реке на Чурове для крепкой охраны от поганых. Его исправляя, Бог удостоил его в ночь эту видеть зрелище дивное. На высоком месте стоя, увидел он облако, с востока идущее, большое очень, будто какие войска к западу шествуют. С южной же стороны пришли двое юношей, одетые в светлые багряницы, лица их сияли, будто солнца, в обеих руках острые мечи, и сказали предводителям войска: «Кто вам велел истребить отечество наше, которое нам Господь даровал?» И начали их рубить и всех порубили, ни один из них не спасся. Тот же Фома, с тех пор целомудрен и благоразумен, уверовал в Бога, а о том видении рассказал наутро великому князю одному. Князь же великий сказал ему: «Не говори того, друже, никому», — и, воздев руки к небу, стал плакать, говоря: «Владыко Господи человеколюбец! Молитв ради святых мучеников Бориса и Глеба помоги мне, как Моисею на амаликетян, и как старому Ярославу на Святополка, и прадеду моему великому князю Александру на похвалявшегося короля римского, пожелавшего разорить отечество его. Не по грехам же моим воздай мне, но излей на нас милость свою, простри на нас милосердие свое, не дай нас в осмеяние врагам нашим, чтобы не издевались над нами враги наши, не говорили страны неверных: “Где же Бог, на которого они так надеялись?” Но помоги, Господи, христианам, ими ведь славится имя твое святое!»

 

И отпусти князь великий брата своего, князя Владимера Андрѣевичя, въверхъ по Дону в дуброву, яко да тамо утаится плъкъ его, давъ ему достойных вѣдомцовъ своего двора, удалыхъ витязей, крѣпкых въиновъ. И еще с нимъ отпусти извѣстнаго своего въеводу Дмитреа Волынскаго и иных многыхъ.

И отослал князь великий брата своего, князя Владимира Андреевича, вверх по Дону в дубраву, чтобы там затаился полк его, дав ему лучших воинов из свиты своей, удалых витязей, твердых воинов. А еще с ним отправил знаменитого своего воеводу Дмитрия Волынского и других многих.

 

Приспѣвшу же, месяца септевриа въ 8 день, великому празднику Рождеству святыа Богородица, свитающу пятку, въсходящу солнцу, мгляну утру сущу, начаша христианьскые стязи простиратися и трубы ратные многы гласити. Уже бо русскые кони окрѣпишася от гласа трубънаго, и койждо въинъ идеть под своим знаменем. И видѣти добрѣ урядно плъкы уставлены поучениемъ крѣпкаго въеводы Дмитреа Боброкова Волынца.

Когда же настал, месяца сентября в восьмой день, великий праздник Рождества святой Богородицы, на рассвете в пятницу, когда всходило солнце и туманное утро было, начали христианские стяги развеваться и трубы боевые во множестве звучать. И вот уже русские кони взбодрились от звука трубного, и каждый воин идет под своим знаменем. И радостно было видеть полки, выстроенные по совету твердого воеводы Дмитрия Боброка Волынца.

 

Наставшу же второму чясу дни,[92] и начаша гласи трубнии обоих плъковъ сниматися, татарьскыя же трубы яко онемѣша, а русския трубы паче утвръдишася. Плъкы же еще не видятся, занеже утро мгляно. И в то врѣмя, братье, земля стонеть велми, грозу велику подавающи на встокъ нолны до моря, а на запад до Дунаа, великое же то поле Куликово прегибающеся, рѣкы же выступаху из мѣстъ своихъ, яко николиже быти толиким людем на мѣстѣ томъ.

Когда же наступил второй час дня, начали звуки труб у обоих войск возноситься, но татарские трубы словно онемели, а русские трубы загремели громче. Полки же еще не видят друг друга, ибо утро было туманное. А в это время, братья, земля стонет страшно, грозу великую предрекая на восток вплоть до моря, а на запад до самого Дуная, и огромное то поле Куликово прогибается, а реки выступили из берегов своих, ибо никогда не было столько людей на месте том.

 

Великому же князю пресѣдающу на избранный конь, ѣздя по плъком и глаголаше от великыа горести сердца своего, слезы аки рѣка течаше от очию его: «Отци и братиа моа, Господа ради подвизайтеся и святых ради церквей и вѣры ради христианскыа, сиа бо смерть нам нынѣ нѣсть смерть, нъ жывотъ вѣчный; и ничтоже, братие, земнаго помышляйте, не уклонимся убо, да вѣнци побѣдными увяземся от Христа Бога и спаса душамъ нашим».

Когда же князь великий пересел на лучшего коня, поехал по полкам и говорил в великой печали сердца своего, то слезы потоками текли из очей его: «Отцы и братья мои, Господа ради сражайтесь и святых ради церквей и веры ради христианской, ибо эта смерть нам ныне не смерть, но жизнь вечная; и ни о чем, братья, земном не помышляйте, не отступим ведь, и тогда венцами победными увенчает нас Христос Бог и спаситель душ наших».

 

Утвръдивъ же плъкы, и пакы прииде под свое знамя черное и ссѣде с коня и на инъ конь всяде и съвлече с себя приволоку царьскую и въ ину облечеся. Тъй конь свой дасть под Михаила Андрѣевича под Бреника и ту приволоку на него положилъ, иже бѣ ему любимъ паче мѣры, и тъ знамя черное повелѣ рыделю своему над нимъ возити. Под тѣм знамянем и убиенъ бысть за великого князя.

Укрепив полки, снова вернулся под свое знамя черное, и сошел с коня, и на другого коня сел, и сбросил с себя одежду царскую, и в простую облекся. Прежнего же коня своего отдал Михаилу Андреевичу Бренку и ту одежду на него надел, ибо любил он его сверх меры, и знамя свое багряное повелел оруженосцу своему над Бренком держать. Под тем знаменем и убит был вместо великого князя.

 

Князь же великий ста на мѣсте своемъ и, вынявъ из надръ своих жывоносный крестъ, на немъ же бѣ въображены страсти Христовы,[93] в немъ же бѣ жывоносное дрѣво, и въсплакася горко и рече: «На тебе убо надѣемъся, жывоносный Господень кресте, иже симъ образом явивыйся греческому царю Констянтину,[94] егда ему на брани сущу с нечестивыми и чюдным твоим образомъ побѣди их. Не могуть бо погании нечестивии половци противу твоему образу стати, тако, Господи, удиви милость свою на рабѣ твоемъ!»

Князь же великий стал на месте своем и, сняв с груди своей живоносный крест, на котором были изображены страдания Христовы и в котором находился кусочек живоносного древа, восплакал горько и сказал: «Итак, на тебя надеемся, живоносный Господень крест, в том же виде явившийся греческому царю Константину, когда он вышел на бой с нечестивыми и чудесным твоим видом победил их. Ибо не могут поганые нечестивые половцы твоему образу противостоять; так, Господи, и покажи милость свою на рабе твоем!»

 

В то же врѣмя прииде к нему посолъ с книгами от преподобнаго старца игумена Сергиа, въ книгах писано: «Великому князю и всѣм русскым князем, и всему православному въйску миръ и благословение!» Князь же великий, слышавъ писание преподобнаго старца и цѣловавъ посольника любезно, тѣмъ писаниемъ утвръдися, акы нѣкыми крѣпкыми бранями. Еще же дасть посланный старецъ от игумена Сергиа хлѣбецъ пречистыа Богородица, князь же великий снѣде хлѣбець святый и простеръ руцѣ свои, възопи велегласно: «О велико имя всесвятыа Троиця, о пресвятая Госпоже Богородице, помогай нам тоя молитвами и преподобнаго игумена Сергиа, Христе Боже, помилуй и спаси душа наша!»

В это же время пришел к нему посланный с грамотами от преподобного старца игумена Сергия, а в грамотах написано: «Великому князю, и всем русским князьям, и всему православному войску — мир и благословение!» Князь же великий, прослушав писание преподобного старца и расцеловав посланца с любовью, тем письмом укрепился, точно какими-нибудь твердыми бронями. А еще дал посланный старец от игумена Сергия хлебец пречистой Богородицы, князь же великий принял хлебец святой и простер руки свои, вскричав громогласно: «О великое имя всесвятой Троицы, о пресвятая госпожа Богородица, помоги нам молитвами той обители и преподобного игумена Сергия; Христе Боже, помилуй и спаси души наши!»

 

И всѣде на избранный свой конь и, вземъ копие свое и палицу желѣзную, и подвижеся ис полку, и въсхотѣ преже всѣх самъ битися с погаными от великиа горести душа своеа, за свою великую обиду и за святыа церкви и вѣру христианьскую. Мнози же русские богатыри, удръжавше его, възбраниша ему, глаголюще: «Не подобаеть тебѣ, великому князю, наперед самому в плъку битися, тебѣ подобаеть особь стояти и нас смотрити, а нам подобаеть битися и мужество свое и храбрость пред тобою явити: егда тя Господь упасеть милостию своею, и ты разумѣешь, кого чим даровати. Мы же готови есмя в сий день главы своя положыти за тебе, государя, и за святыа церкви и за православъное христианство. Тебѣ же подобает, великому князю, рабом своим, елико кто заслужить своею главою, память сътворити, якоже Леонтий царь Феодору Тирону,[95] въ книгы съборныа написати нас, памяти ради русскым сыном, иже по нас будуть. Аще тебе единаго изгубим, тъ от кого имамы чаяти, кто по нас память сътворить? Аще вси спасемъся, а тебе единого останем, тъ кий намъ успѣх? И будем аки стадо овчее, не имуще пастыря, влачими по пустыни, и пришедше дивии влъци распудять и́, и разбѣжатся овци кои куды. Тебѣ, государю, подобаеть себе спасти да и нас».

И сел на лучшего своего коня, и, взяв копье свое и палицу железную, выехал из рядов, хотел раньше всех сам сразиться с погаными от великой печали души своей, за свою великую обиду, за святые церкви и веру христианскую. Многие же русские богатыри, удержав его, помешали ему сделать это, говоря: «Не следует тебе, великому князю, прежде всех самому в бою биться, тебе следует в стороне стоять и на нас смотреть, а нам нужно биться и мужество свое и храбрость перед тобой показать: если тебя Господь спасет милостью своею, то ты будешь знать, кого чем наградить. Мы же готовы все в этот день головы свои положить за тебя, государь, и за святые церкви, и за православное христианство. Ты же должен, великий князь, рабам своим, насколько кто заслужит своей головой, память сотворить, как Леонтий-царь Феодору Тирону, в книге соборные записать наши имена, чтобы помнили русские сыны, которые после нас будут. Если же тебя одного погубим, то от кого нам и ждать, что по нас поминание устроит? Если все спасемся, а тебя одного оставим, то какой нам успех? И будем как стадо овечье, не имеющее пастыря; влачится оно по пустыне, а набежавшие дикие волки рассеят его, и разбегутся овцы кто куда. Тебе, государь, следует себя спасти, да и нас».

 

Князь же великий прослезися и рече: «Братия моа милаа, русскые сынове, доброй вашей рѣчи азъ не могу отвѣщати, нъ токмо похваляю васъ, вы бо есте въистинну блазии раби Божии. Паче же вѣсте мучение Христова страстотръпца Арефы. Внегда мученъ бысть, и повелѣ царь вести и́ на позорище и мечемъ иссѣщи, а доблии же его друзи, единъ пред единымъ скорить, койждо ихъ свою главу усѣкателю под мечь клонять за Арефу, въеводу своего, вѣдяще убо почесть побѣды своеа. Арефа же въевода рече въином своимъ: “Вѣсте убо, братиа моя, у земнаго царя не азъ ли преже васъ почтенъ бых, земныа чьсти и дары взимах? И нынѣ же преди ити подобаеть ми и къ небесному Царю, и главѣ моей преже усѣченѣ быти, паче же веньчанѣ”. И приступль мечникъ и усѣкну главу его, послѣжде и въином его усѣкну главы. Такоже и азъ, братие. Кто болши мене в русскых сыновѣх почтенъ бѣ и благаа беспрестани приимах от Господа? А нынѣ злаа приидоша на мя, ужели не могу тръпѣти: мене бо ради единаго сиа вся въздвигошася. Не могу видѣти вас, побѣжаемых, и прочее к тому не могу тръпѣти, и хощу с вами ту же общую чашу испити и тою же смертию умрети за святую вѣру христианскую! Аще ли умру — с вами, аще ли спасуся — с вами!»

Князь же великий прослезился и сказал: «Братья мои милые, русские сыны, доброй вашей речи я не могу ответить, а только благодарю вас, ибо вы воистину благие рабы Божьи. Ведь хорошо вы знаете о мучении Христова страстотерпца Арефы. Когда его мучили и приказал царь вести его перед народом и мечом зарубить, доблестные его друзья, один перед другим торопясь, каждый из них свою голову палачу под меч преклонял вместо Арефы, вождя своего, понимая славу поступка своего. Арефа же, вождь, сказал воинам своим: “Так знайте, братья мои, у земного царя не я ли больше вас почтен был, земную славу и дары приняв? Так и ныне впереди идти подобает мне также к небесному царю, голове моей следует первой отсеченной быть, а точнее сказать — увенчанной”. И, подступив, палач отрубил голову его, а потом и воинам его отсек головы. Так же и я, братья. Кто больше меня из русских сынов почтен был и благое беспрестанно принимал от Господа? А ныне зло нашло на меня, неужели не смогу я претерпеть: ведь из-за меня одного это все и воздвиглось. Не могу видеть вас, побеждаемых, и все, что последует, не смогу перенести, потому и хочу с вами ту же общую чашу испить и тою же смертью погибнуть за святую веру христианскую! Если умру — с вами, если спасусь — с вами!»

 

Уже бо, братие, в то врѣмя плъкы ведуть: передовой плъкъ ведеть князь Дмитрей Всеволодичь, да братъ его — князь Владимеръ Всеволодичь, а с правую руку плъкъ ведеть Микула Васильевичь с коломничи, а лѣвую же руку плъкъ ведеть Тимофѣй Волуевичь с костромичи. Мнози же плъкы поганых бредуть оба пол: от великиа силы нѣсть бо имъ мѣста, гдѣ разступитися. Безбожный же царь Мамай, выѣхав на высоко мѣсто с трема князи, зряй человечьскаго кровопролитиа.

И вот уже, братья, в то время полки ведут: передовой полк ведет князь Дмитрий Всеволодович да брат его, князь Владимир Всеволодович, а с правой руки полк ведет Микула Васильевич с коломенцами, а с левой руки полк ведет Тимофей Волуевич с костромичами. Многие же полки поганых бредут со всех сторон: от множества войска нет им места, где сойтись. Безбожный же царь Мамай, выехав на высокое место с тремя князьями, наблюдает людское кровопролитие.

 

Уже бо близ себе сходящеся силныа плъкы, выѣде злый печенѣгь из великого плъку татарьскаго, пред всѣми мужеством являася, подобенъ бо бысть дрѣвнему Голиаду: пяти саженъ высота его, а трех саженъ ширина его. Видѣвъ же его Александръ Пересвѣтъ, старецъ, иже бѣ в плъку Владимера Всеволодовича и, двигънувся ис плъку, и рече: «Сей человекъ ищеть подобна себѣ, азъ хощу с нимъ видѣтися!» Бѣ же на главѣ его шелом архангельскаго образа,[96] въоруженъ скимою повелѣнием игумена Сергиа. И рече: «Отци и братиа, простите мя грѣшнаго! Брате Андрѣй Ослебя, моли Бога за мя. Чаду моему Иакову — миръ и благословение». Напусти на печенѣга и рече: «Игуменъ Сергий, помогай ми молитвою!» Печенѣгъ же устремися противу ему, христиане же вси въскликнуша: «Боже, помози рабу своему!» И ударишася крѣпко копии, едва мѣсто не проломися под ними, и спадше оба с коней на землю и скончашеся.

Уже близко друг к другу подходят сильные полки, и тогда выехал злой печенег из большого войска татарского, перед всеми доблестью похваляясь, видом подобен древнему Голиафу: пяти сажен высота его и трех сажен ширина его. И увидел его Александр Пересвет, монах, который был в полку Владимира Всеволодовича, и, выступив из рядов, сказал: «Этот человек ищет подобного себе, я хочу с ним переведаться!» И был на голове его куколь, как у архангела, вооружен же он схимою по велению игумена Сергия. И сказал: «Отцы и братья, простите меня, грешного! Брат мой, Андрей Ослябя, моли Бога за меня! Чаду моему Якову — мир и благословение!» — бросился на печенега и добавил: «Игумен Сергий, помоги мне молитвою!» Печенег же устремился навстречу ему, и христиане все воскликнули: «Боже, помоги рабу своему!» И ударились крепко копьями, едва земля не проломилась под ними, и свалились оба с коней на землю и скончались.

 

Наставшу же третьему часу дни, видѣвъ же то, князь великий и рече: «Се уже гости наши приближилися и ведуть промеж собою поведеную, преднии уже испиша и весели быша и уснуша, уже бо врѣмя подобно, и час прииде храбрость свою комуждо показати». И удари всякъ въинъ по своему коню и кликнуша единогласно: «С нами Богъ!» — и пакы: «Боже христианскый, помози нам!», погании же половци свои богы начаша призывати.

Увидев, что настал третий час дня, князь великий произнес: «Вот уже гости наши приблизились и передают друг другу круговую чашу, первые уже испили ее, и возвеселились, и уснули, ибо уже время пришло и час настал храбрость свою каждому показать». И стегнул каждый воин своего коня, и воскликнули все единогласно: «С нами Бог!» — и еще: «Боже христианский, помоги нам!», — а поганые татары своих богов стали призывать.

 

И съступишася грозно обѣ силы великиа, крѣпко бьющеся, напрасно сами себе стираху, не токъмо оружиемъ, нъ и от великиа тѣсноты под коньскыми ногами издыхаху, яко немощно бѣ вмѣститися на том полѣ Куликовѣ: бѣ мѣсто то тѣсно межу Доном и Мечею. На том бо полѣ силнии плъци съступишася, из нихъ же выступали кровавыа зари, а в них трепеталися силнии млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть трускъ и звукъ великъ от копейнаго ломления и от мечнаго сѣчения, яко не мощно бѣ сего гръкого часа зрѣти никако же и сего грознаго побоища. Въ единъ бо час, въ мегновении ока, о колико тысущь погыбе душь человечьскых, създания Божиа! Воля Господня съвръшается: часъ же третий, и четвертый, и пятый, и шестый крѣпко бьющеся неослабно христиане с погаными половци.

И сошлись грозно обе силы великие, твердо сражаясь, жестоко друг друга уничтожая, испускали дух не только от оружия, но и от ужасной тесноты — под конскими копытами, ибо невозможно было вместиться всем на том поле Куликове: было поле то тесное между Доном и Мечею. На том ведь поле сильные войска сошлись, из них выступали кровавые зори, а в них трепетали сверкающие молнии от блеска мечей. И был треск и гром великий от преломленных копий и от ударов мечей, так что нельзя было в этот горестный час никак обозреть то свирепое побоище. Ибо в один только час, в мановение ока, сколько тысяч погибло душ человеческих, созданий Божьих! Воля Господня свершается: час и третий, и четвертый, и пятый, и шестой твердо бьются неослабно христиане с погаными половцами.

 

Наставшу же седмому часу дни, Божиимъ попущениемъ наших ради грѣховъ начаша погании одолѣвати. Уже бо от сановитых мужей мнози побиени суть, богатыри же русскыа и воеводы, и удалыа люди, аки дрѣва дубравнаа, клонятся на землю под коньскыа копыта: мнози же сынове русскые сътрошася. Самого же великого князя уязвиша велми и с коня его збиша, онъ же нужею склонився с побоища, яко не мощно бѣ ему к тому битися, и укрыся в дебри, Божиею силою съхраненъ бысть. Многажды стязи великого князя подсѣкоша, нъ не истребишася Божиею милостию, нъипаче укрѣпишася.

Когда же настал седьмой час дня, по Божьему попущению и за наши грехи начали поганые одолевать. Вот уже из знатных мужей многие перебиты, богатыри же русские, и воеводы, и удалые люди, будто деревья дубравные, клонятся к земле под конские копыта: многие сыны русские сокрушены. И самого великого князя ранили сильно, и с коня его сбросили, он с трудом выбрался с поля, ибо не мог уже биться, и укрылся в чаще, и Божьею помощью сохранен был. Много раз стяги великого князя подсекали, но не истребили их Божьею милостью, они еще больше утвердились.

 

Се же слышахом от вѣрнаго самовидца, иже бѣ от плъку Владимера Андрѣевича, поведаа великому князю, глаголя: «Въ шестую годину сего дни видѣх над вами небо развръсто, из негоже изыде облакъ, яко багрянаа заря над плъком великого князя, дръжашеся низко. Тъй же облакъ исплъненъ рукъ человечьскых, яже рукы дръжаще по велику плъку ово проповѣдникы, ово пророческы. Въ седмый же часъ дни облакъ тъй много вѣнцевъ дръжаше и опустишася над плъком, на головы христианьскыя».

Это мы слышали от верного очевидца, который находился в полку Владимира Андреевича; он поведал великому князю, говоря: «В шестой час этого дня видел я, как над вами разверзлось небо, из которого вышло облако, будто багряная заря над войском великого князя, скользя низко. Облако же то было наполнено руками человеческими, и те руки распростерлись над великим полком как бы проповеднически или пророчески. В седьмой час дня облако то много венцов держало и опустило их на войско, на головы христиан».

 

Погании же начаша одолѣвати, христианьскыя же плъци оскудѣша — уже мало христианъ, а все погании. Видѣвъ же то князь Владимеръ Андрѣевичь падение русскых сыновъ не мога тръпѣти и рече Дмитрею Волынцу: «Что убо плъза стояние наше? Который успѣх нам будеть? Кому нам пособити? Уже наши князи и бояре, вси русскые сынове напрасно погыбають от поганых, аки трава клонится!» И рече Дмитрей: «Бѣда, княже, велика, не уже пришла година наша: начинаай без времени, вред себѣ приемлеть; класы бо пшеничныа подавляеми, а трьние ростуще и буяюще над благородными. И мало убо потръпим до времени подобна, вън же час имаем въздарие отдати противником. Нынѣ токъмо повели всякому въину Богу молитися прилѣжно и призвати святых на помощь, и от сего часа имать быти благодать Божиа и помощъ христианом». Князь же Владимеръ Андрѣевичь, въздѣвъ руцѣ на небо, и прослезися горко и рече: «Боже Отецъ нашихъ, сътворивый небо и землю, дай же помощъ роду христианскому! Не дай же, Господи, порадоватися врагом нашим о нас, мало показни, а много помилуй, бездна бо еси и милости». Сынове же русскыа в полку его гръко плачуще, видяще друзи свои побиваеми от поганых, непрестанно покушающеся, яко званнии на бракъ сладкаго вина пити. Волынецъ же възбраняше им, глаголя: «Пождите мало, буавии сынове русскые, будеть ваше врѣмя коли утѣшитися, есть вы с кем възвеселитися!»[97]

Поганые же стали одолевать, а христианские полки поредели — уже мало христиан, а все поганые. Увидев же такую погибель русских сынов, князь Владимир Андреевич не смог сдержаться и сказал Дмитрию Волынцу: «Так какая же польза в стоянии нашем? какой успех у нас будет? кому нам пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны, жестоко погибают от поганых, будто трава клонится!» И ответил Дмитрий: «Беда, княже, велика, но еще не пришел наш час: начинающий раньше времени вред себе принесет; ибо колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют над благорожденными. Так что немного потерпим до времени удобного и в тот час воздадим по заслугам противникам нашим. Ныне только повели каждому воину Богу молиться прилежно и призывать святых на помощь, и с этих пор снизойдет благодать Божья и помощь христианам». И князь Владимир Андреевич, воздев руки к небу, прослезился горько и сказал: «Боже, Отец наш, сотворивший небо и землю, помоги народу христианскому! Не допусти, Господи, радоваться врагам нашим над нами, мало накажи и много помилуй, ибо милосердие твое бесконечно!» Сыны же русские в его полку горько плакали, видя друзей своих, поражаемых погаными, непрестанно порывались в бой, словно званые на свадьбу сладкого вина испить. Но Волынец запретил им это, говоря: «Подождите немного, буйные сыны русские, наступит ваше время, когда вы утешитесь, ибо есть вам с кем повеселиться!»

 

Приспѣ же осмый час дню, духу южну потянувшу съзади нам, възопи же Вълынецъ гласом великым: «Княже Владимеръ, наше врѣмя приспѣ, и часъ подобный прииде!» — и рече: «Братьа моа, друзи, дръзайте: сила бо Святого Духа помогаеть нам!»

И вот наступил восьмой час дня, когда ветер южный потянул из-за спины нам, и воскликнул Волынец голосом громким: «Княже Владимир, наше время настало и час удобный пришел!» — и прибавил: «Братья моя, друзья, смелее: сила Святого Духа помогает нам!»

 

Единомыслении же друзи высѣдоша из дубравы зелены, аки соколи искушеныа урвалися от златых колодицъ, ударилися на великиа стада жировины, на ту великую силу татарскую; а стязи их направлены крѣпкым въеводою Дмитреем Волынцем: бяху бо, аки Давидови отроци, иже сердца имуща аки лвовы, аки лютии влъци на овчии стада приидоша и начаша поганых татаръ сѣщи немилостивно.

Соратники же друзья выскочили из дубравы зеленой, словно соколы испытанные сорвались с золотых колодок, бросились на бескрайние стада откормленные, на ту великую силу татарскую; а стяги их направлены твердым воеводою Дмитрием Волынцем: и были они, словно Давидовы отроки, у которых сердца будто львиные, точно лютые волки на овечьи стада напали и стали поганых татар сечь немилосердно.

 

Погании же половци увидѣша свою погыбель, кликнуша еллинскым гласом, глаголюще: «Увы нам, Русь пакы умудрися: уншии с нами брашася, а доблии вси съблюдошася!» И обратишася погании, и даша плещи, и побѣгоша. Сынове же русскые, силою святого Духа и помощию святых мученикъ Бориса и Глѣба, гоняще, сѣчаху их, аки лѣс клоняху, аки трава от косы постилается у русскых сыновъ под конскые копыта. Погании же бѣжаще кричаху, глаголюще: «Увы нам, честный нашь царю Мамаю! Възнесе бо ся высоко — и до ада сшелъ еси!» Мнозии же уязвении наши, и тѣ помагаху, сѣкуще поганых без милости: единъ русинъ сто поганых гонить.

Поганые же половцы увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: «Увы нам, Русь снова перехитрила: младшие с нами бились, а лучшие все сохранились!» И повернули поганые, и показали спины, и побежали. Сыны же русские, силою Святого Духа и помощью святых мучеников Бориса и Глеба, разгоняя, рубили их, точно лес вырубали — будто трава под косой ложится за русскими сынами под конские копыта. Поганые же на бегу кричали, говоря: «Увы нам, чтимый нами царь Мамай! Вознесся ты высоко — и в ад сошел ты!» И многие раненые наши, и те помогали, рубя поганых без милости: один русский сто поганых гонит.

 

Безбожный же царь Мамай, видѣвъ свою погыбель, нача призывати богы своа:[98] Перуна и Салавата, и Раклиа, и Гурса, и великого своего пособника Махмета. И не бысть ему помощи от них, сила бо святого Духа, аки огнь, пожигаеть их.

Безбожный же царь Мамай, увидев свою погибель, стал призывать богов своих: Перуна и Салавата, и Раклия, и Хорса, и великого своего пособника Магомета. И не было ему помощи от них, ибо сила Святого Духа, точно огонь, сжигает их.

 

Мамай же, видѣвъ новыа люди, яко лютии звѣрие ристаху и изрываху, аки овчее стадо, и рече своим: «Побѣгнем, ничтоже бо добра имам чаати, нъ поне свои главы унесем!» И абие псбѣже поганый Мамай с четырми мужы в лукоморие, скрегча зубы своими, плачущи гръко, глаголя: «Уже нам, братие, в земли своей не бывати, а катунъ своих не трепати, а дѣтей своих не видати, трепати нам сыраа земля, целовати нам зеленаа мурова, а съ дружиною своею уже нам не видатися, ни съ князи ни съ алпауты!»

И Мамай, увидев новых воинов, что, будто лютые звери, скакали и разрывали врагов, как овечье стадо, сказал своим: «Бежим, ибо ничего доброго нам не дождаться, так хотя бы головы свои унесем!» И тотчас побежал поганый Мамай с четырьмя мужами в излучину моря, скрежеща зубами своими, плача горько, говоря: «Уже нам, братья, в земле своей не бывать, а жен своих не ласкать, а детей своих не видать, ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву, и с дружиной своей уже нам не видеться, ни с князьями, ни с боярами!»

 

Мнози же гонишася по них и не одолѣша их, понеже кони их утомишася, у Мамая же цѣлы суть кони его, и убѣже.

И многие погнались за ними и не догнали, потому что кони их утомились, а у Мамая свежи кони его, и ушел он от погони.

 

Сия же суть милостию всемогущаго Бога и пречистыа Матери Божиа и молениемъ и помощию святых страстотръпецъ Бориса и Глѣба, ихъже видѣ Фома Кацибѣевъ разбойникъ, егда на сторожы стоя, якоже преже писано есть. Етери же суще женяху, внегда всѣх доступиша и възвращахуся, койждо под свое знамя.

И это все случилось милостью Бога всемогущего и пречистой Матери Божьей и молением и помощью святых страстотерпцев Бориса и Глеба, которых видел Фома Кацибей-разбойник, когда на страже стоял, как уже написано выше. Некоторые же гнались за татарами и, всех добив, возвращались, каждый под свое знамя.

 

Князь же Владимеръ Андрѣевичь ста на костѣх под черным знаменем. Грозно, братие, зрѣти тогда, а жалостно видѣти и гръко посмотрити человечьскаго кровопролитиа — аки морскаа вода, а трупу человечьа — аки сѣнныа громады: борзъ конь не можеть скочити, а в крови по колѣни бродяху, а рѣки по три дни кровию течаху.

Князь же Владимир Андреевич стал на поле боя под багряным знаменем. Страшно, братья, зреть тогда, и жалостно видеть и горько взглянуть на человеческое кровопролитие: как морское пространство, а трупов человеческих — как сенные стога: быстрый конь не может скакать, и в крови по колено брели, а реки три дня кровью текли.

 

Князь же Владимеръ Андрѣевичь не обрѣте брата своего, великого князя, в плъку, нъ толко литовские князи Олгордовичи, и повелѣ трубити в собранные трубы. Пожда час и не обрѣте великого князя, нача плакати и кричати, и по плъком ѣздити начатъ сам и не обрѣте и глаголаша всѣм: «Братьа моа, русскыа сынове, кто видѣ или кто слыша пастыря нашего и началника?» И рече: «Аще пастырь пораженъ — и овцы разыдутся.[99] Кому сиа честь будеть, кто побѣдѣ сей явися?»

Князь же Владимир Андреевич не нашел брата своего, великого князя, на поле, но только литовских князей Ольгердовичей, и приказал трубить в сборные трубы. Подождал час и не нашел великого князя, начал плакать и кричать, и по полкам ездить сам стал, и не сыскал, и говорил всем: «Братья мои, русские сыны, кто видел или кто слышал пастыря нашего и начальника?» И добавил: «Если пастух погиб — и овцы разбегутся. Для кого эта честь будет, кто победителем сейчас предстанет?»

 

И рекоша литовскые князи: «Мы его мнимъ, яко жывъ есть, уязвенъ велми; егда въ мертвом трупу лежыт?» Инъ же въинъ рече: «Азъ видѣх его на седмом часу крѣпко бьющася с погаными палицею своею». Инъ же рече: «Азъ видѣх его поздѣе того; четыре татарины належахуть ему, онъ же крѣпко бияшеся с ними». Нѣкто князь, имянем Стефанъ Новосилской, тъй рече: «Азъ видѣх его пред самим твоим приходом, пѣша и идуща с побоища, уязвена велми. Того ради не могох азъ ему помощи — гоним есмь трема татарины, нъ милостию Божиею едва от них спасохся, а много зла от них приимах и крѣпко пострадах».

И сказали литовские князья: «Мы думаем, что жив он, но ранен тяжело; что, если средь мертвых трупов лежит?» Другой же воин сказал: «Я видел его в седьмом часу твердо бьющимся с погаными палицею своею». Еще один сказал: «Я видел его позже того: четыре татарина напали на него, он же твердо бился с ними». Некий князь, именем Стефан Новосильский, тот сказал: «Я видел его перед самым твоим приходом, пешим шел он с побоища, израненный весь. Оттого не мог я ему помочь, что преследовали меня три татарина и милостью Божьей едва от них спасся, а много зла от них принял и очень измучился».

 

Князь же Володимеръ рече: «Братиа и друзи, русскыа сынове, аще кто жыва брата моего обрящет, тъй поистиннѣ пръвый будеть у наю!» И разсыпашася вси по велику, силну и грозну побоищу, ищучи побѣдѣ побѣдителя. Ови же наѣхаша убитаго Михаила Андрѣевича Бренка: лежыть в приволоцѣ и в шеломѣ, что ему далъ князь великий; инии же наѣхаша убитаго князя Феодора Семеновича Бѣлозерьскаго, чающе его великим княземъ, занеже приличенъ бѣ ему.

Князь же Владимир сказал: «Братья и други, русские сыны, если кто в живых брата моего сыщет, тот воистину первым будет средь нас!» И рассыпались все по великому, могучему и грозному полю боя, ищучи победы победителя. И некоторые набрели на убитого Михаила Андреевича Бренка: лежит в одежде и в шлеме, что ему дал князь великий; другие же набрели на убитого князя Федора Семеновича Белозерского, сочтя его за великого князя, потому что похож был на него.

 

Два же етера въина уклонишася на десную страну в дуброву, единъ имянемъ Феодоръ Сабуръ, а другий Григорей Холопищевъ, оба родом костромичи. Мало выѣхавъ с побоища и наѣхаша великого князя бита и язвена вельми и трудна, отдыхающи ему под сѣнию ссѣчена дрѣва березова. И видѣша его и, спадше с коней, поклонишася ему. Сабуръ же скоро възвратися повѣдати князю Владимеру, и рече: «Князь великий Дмитрей Ивановичь здравъ бысть и царствуеть в вѣкы!»

Два же каких-то воина отклонились на правую сторону в дубраву, один именем Федор Сабур, а другой Григорий Холопищев, оба родом костромичи. Чуть отошли от места битвы — набрели на великого князя, избитого и израненного всего и утомленного, лежал он в тени срубленного дерева березового. И увидели его и, слезши с коней, поклонились ему. Сабур же тотчас вернулся поведать о том князю Владимиру и сказал: «Князь великий Дмитрий Иванович жив и царствует вовеки!»

 

Вси же князи и въеводы, слышавше, и скоро сунушася и падше на ногу его, глаголюще: «Радуйся, князю нашь, дрѣвний Ярославъ, новый Александръ,[100] побѣдитель врагом: сиа же побѣды честь тобѣ довлѣетъ». Князь же великий едва рече: «Что есть, повѣдайти ми». Рече же князь Владимеръ: «Милостью Божиею и пречистыа его Матери, пособием и молитвами сродникъ наших святых мученикъ Бориса и Глѣба и молением русскаго святителя Петра и пособника нашего и въоружителя игумена Сергиа, — и тѣх всѣх святых молитвами врази наши побѣжени суть, мы же спасохомся».

Все князья и воеводы, прослышав об этом, быстро устремились и пали в ноги ему, говоря: «Радуйся, князь наш, подобный прежнему Ярославу, новый Александр, победитель врагов: победы этой честь тебе принадлежит!» Князь же великий едва проговорил: «Что там, — поведайте мне». И сказал князь Владимир: «Милостью Божьей и пречистой его Матери, помощью и молитвами сродников наших святых мучеников Бориса и Глеба, и молитвами русского святителя Петра, и пособника нашего и вдохновителя игумена Сергия, — тех всех молитвами враги наши побеждены, мы же спаслись».

 

Князь же великий, слышавъ то и въставъ, рече: «Сий день сътвори Господь, възрадуемся и възвеселимся, людие!» И пакы рече: «Сий день Господень веселитеся, людие! Велий еси, Господи, и чюдна дѣла твоа суть: вечеръ въдворится плач, а заутра — радость!» И пакы рече: «Хвалю тя, Господи Боже мой, и почитаю имя твое святое, яко не предалъ еси нас врагом нашим, и не далъ еси им похвалитися, иже сии на мя умыслиша злаа: нъ суди им, Господи, по правдѣ их, азъ же, Господи, уповаю на тя!»

Князь великий, слыша это, встал и сказал: «Сей день сотворил Господь, возрадуемся и возвеселимся, люди!» И еще сказал: «В сей день Господень веселитесь, люди! Велик ты, Господи, и дивны дела твои все: вечером вселится плач, а наутро — радость!» И добавил: «Благодарю тебя, Господи Боже мой, и почитаю имя твое святое за то, что не отдал нас врагам нашим и не дал похвалиться тем, кто замыслил на меня злое: так суди их, Господи, по делам их, я же, Господи, надеюсь на тебя!»

 

И приведоша ему конь и, всѣд на конь и выѣхавъ на велико, силно и грозно побоище, и видѣвъ въйска своего бито велми много, а поганых татаръ четверицею сугубь того боле бито и, обратився к Волынцу, рече: «Въистину, Дмитрей, не ложна есть примѣта твоа, подобает ти всегда въеводою быти».

И привели ему коня, и, сев на коня и выехав на великое, страшное и грозное место битвы, увидел в войске своем убитых очень много, а поганых татар вчетверо больше того убитых, и, обратясь к Волынцу, сказал: «Воистину, Дмитрий, не лжива примета твоя, подобает тебе всегда воеводою быть».

 

И нача з братом своимъ и съ оставшими князи и въеводами ѣздити по боищу, сердцем боля кричаще, а слезами мыася, и рече: «Братиа, русскыа сынове, князи и бояре, и въеводы, и дѣти боярьскые! Суди вам Господь Богъ тою смертию умерети. Положыли есте главы своа за святыа церкви и за православное христианство». И поѣхавъ мало, наехаше мѣсто, на немъже лежать побьени вкупѣ князи бѣлозерскые: толма крѣпко бишася, яко единъ за единаго умре. Ту же близъ лежить убит Михайло Васильевич; над ними же ставъ князь великий, над любезными въеводами, и нача плакати и глаголати: «Братьа моа князи, сынове русскые, аще имате дръзновение у Бога, помолитеся о нас, вѣм бо, яко послушаеть вас Богъ, да вкупѣ с вами у Господа Бога будем!»

И поехал с братом своим и с оставшимися князьями и воеводами по месту битвы, восклицая от боли сердца своего и слезами обливаясь, и так сказал: «Братья, русские сыны, князья, и бояре, и воеводы, и слуги боярские! Судил вам Господь Бог такою смертью умереть. Положили вы головы свои за святые церкви и за православное христианство». И немного погодя подъехал к месту, на котором лежали убитые вместе князья белозерские: настолько твердо бились, что один за другого погибли. Тут же поблизости лежал убитый Михаил Васильевич; став же над ними, любезными воеводами, князь великий начал плакать и говорить: «Братья мои князья, сыны русские, если имеете смелость пред Богом, помолитесь за нас, чтобы вместе с вами нам у Господа Бога быть, — ибо знаю, что послушает вас Бог!»

 

И пакы приѣде на иное мѣсто и наѣхавъ своего напрьстника Михайла Андрѣевича Бренка, и близ его лежыть твръдый стражь Семенъ Меликъ, близъ же имъ Тимофѣй Волуевич убиенъ. Над ними же ставъ, князь великий прослезися и рече: «Брате мой възлюбленный, моего ради образа убиенъ еси. Кий бо рабъ тако можеть господину служыти, яко меня ради самъ на смерть, смыслено грядяше? Въистинну древнему Авису подобенъ,[101] иже бѣ от плъку Дарьева Перскаго, иже и сей тако сътвори». Лежащу же ту Мелику, рече над ним: «Крѣпкый мой стражу, твръдо пасомыи есмя твоею стражею». Приѣде же на иное мѣсто, видѣ Пересвѣта черньца, а пред ним лежыт поганый печенѣгъ, злый татаринъ, аки гора, и ту близъ лежыть нарочитый богатырь Григорей Капустинъ. Обратився князь великий и рече: «Видите, братие, починалника своего, яко сий Александръ Пересвѣт, пособникъ нашь, благословенъ игуменом Сергием и побѣди велика, силна, зла татарина, от негоже было пити многым людем смертнаа чаша».

И дальше поехал, и нашел своего наперсника Михаила Андреевича Бренка, а около него лежит стойкий страж Семен Мелик, поблизости от них Тимофей Волуевич убитый. Став же над ними, князь великий прослезился и сказал: «Брат мой возлюбленный, из-за сходства со мною убит ты. Какой же раб так может господину служить, как этот, ради меня сам на смерть добровольно грядущий! Воистину древнему Авису подобен, который был в войске Дария Персидского и так же, как ты, поступил». Так как лежал тут и Мелик, сказал князь над ним: «Стойкий мой страж, крепко охраняем был я твоею стражею». Приехал и на другое место, увидел Пересвета-монаха, а перед ним лежит поганый печенег, злой татарин, будто гора, и тут же вблизи лежит знаменитый богатырь Григорий Капустин. Повернулся князь великий к своим и сказал: «Видите, братья, зачинателя своего, ибо этот Александр Пересвет, пособник наш, благословенный игуменом Сергием, и победил великого, сильного, злого татарина, от которого испили бы многие люди смертную чашу».

 

И отъехавъ на иное мѣсто, и повелѣ трубити в събранные трубы, съзывати людии. Храбрии же витязи, довълно испытавше оружие свое над погаными половъци, съ всѣх странъ бредут под трубный гласъ. Грядуще же весело, ликующе, пѣсни пояху, овии поаху богородичныи, друзии же — мученичныи, инии же — псалом, — то есть христианское пѣние. Кийждо въинъ едет, радуася, на трубный гласъ.

И отъехав на новое место, повелел он трубить в сборные трубы, созывать людей. Храбрые же витязи, достаточно испытав оружие свое над погаными татарами, со всех сторон бредут на трубный звук. Шли весело, ликуя, песни пели: те пели богородичные, другие — мученические, иные же — псалмы, — все христианские песни. Каждый воин идет, радуясь, на звук трубы.

 

Събранымъ же людем всѣм, князь великий ста посреди ихъ, плача и радуася: о убиеных плачется, а о здравых радуется. Глаголаше же: «Братиа моа, князи русскыа и боаре мѣстныа, и служылыа люди всеа земля! Вам подобаеть тако служыти, а мнѣ — по достоанию похвалити вас. Егда же упасеть мя Господь и буду на своем столѣ, на великом княжении, въ градѣ Москвѣ, тогда имам по достоанию даровати вас. Нынѣ же сиа управим; коиждо ближняго своего похороним, да не будуть звѣрем на снѣдение телеса христианьскаа».

Когда же собрались все люди, князь великий стал посреди них, плача и радуясь: об убитых плачет, а о здравых радуется. Говорил же: «Братья мои, князья русские, и бояре поместные, и служилые люди всей земли! Подобает вам так служить, а мне — по достоинству восхвалить вас. Если же сбережет меня Господь и буду на своем престоле, на великом княжении в граде Москве, тогда по достоинству одарю вас. Теперь же вот что сделаем: каждый ближнего своего похороним, чтобы не попали зверям на съедение тела христианские».

 

Стоялъ князь великий за Даном на костѣх осмь дний, дондеже розобраша христианъ с нечестивыми. Христианскаа телеса в землю покопаша, а нечестивых телеса повръжена звѣрем и птицам на расхыщение.

Стоял князь великий за Доном на поле боя восемь дней, пока не отделили христиан от нечестивых. Тела христиан в землю погребли, нечестивых тела брошены были зверям и птицам на растерзание.

 

И рече князь великий Дмитрей Ивановичь: «Считайтеся, братие, колкых въевод нѣтъ, колкых служылых людей?» Говорить бояринъ московской, имянем Михайло Александрович, а был в плъку у Микулы у Васильевича, росчетливъ бысть велми: «Нѣтъ у нас, государь, 40 боариновъ московскых, да 12 князей бѣлозерскых, да 13 боаринов посадниковъ новгородскых, да 50 бояриновъ Новагорода Нижнего, да 40 боаринов серпоховскых, да 20 боаринов переславскых, да 25 боаринов костромскых, да 35 боаринов владимерскых, да 50 боаринов суздалскых, да 40 боаринов муромскых, да 33 боаринов ростовскых, да 20 боаринов дмитровскых, да 70 боаринов можайскых, да 60 боариновъ звенигородскых, да 15 боаринов углетцкых, да 20 боаринов галитцскых, а молодым людем счета нѣт; нъ токмо вѣдаем: изгыбло у нас дружины всеа полтретьа ста тысящъ и три тысящи, а осталося у нас дружины пятьдесят тысящъ».

И сказал князь великий Дмитрий Иванович: «Сосчитайте, братья, скольких воевод нет, скольких служилых людей». Говорит боярин московский, именем Михаил Александрович, а был он в полку у Микулы у Васильевича, счетчик был гораздый: «Нет у нас, государь, сорока бояр московских, да двенадцати князей белозерских, да тринадцати бояр — посадников новгородских, да пятидесяти бояр Новгорода Нижнего, да сорока бояр серпуховских, да двадцати бояр переяславских, да двадцати пяти бояр костромских, да тридцати пяти бояр владимирских, да пятидесяти бояр суздальских, да сорока бояр муромских, да тридцати трех бояр ростовских, да двадцати бояр дмитровских, да семидесяти бояр можайских, да шестидесяти бояр звенигородских, да пятнадцати бояр угличских, да двадцати бояр галичских, а младшим дружинникам и счета нет; но только знаем: погибло у нас дружины всей двести пятьдесят тысяч и три тысячи, а осталось у нас дружины пятьдесят тысяч».

 

Рече же князь великий: «Слава тебѣ, вышний Творецъ, царю небесный, милостивый Спасъ, яко помиловал еси нас, грѣшных, не предалъ еси нас в руцѣ врагом нашим, поганым сыядцем. А вам, братьа, князи и боаре, и въеводы, и молодые люди, русскые сынове, сужено мѣсто лежати межу Доном и Непром, на полѣ Куликовѣ, на рѣчке Непрядвѣ. Положыли есте головы своа за землю Русскую, за вѣру христианьскую. Простите мя, братие, и благословите в сем вѣцѣ и в будущем!» И прослезися на длъгъ час и рече князем и въеводам своим: «Поѣдем, братье, въ свою землю Залѣсскую, къ славному граду Москвѣ и сядем на своих вътчинах и дѣдинах: чести есмя себѣ доступили и славнаго имяни!»

И сказал князь великий: «Слава тебе, высший Творец, царь небесный, милостивый Спас, что помиловал нас, грешных, не отдал в руки врагов наших, поганых сыроядцев. А вам, братья, князья, и бояре, и воеводы, и младшая дружина, русские сыны, суждено место между Доном и Непрядвой, на поле Куликове, на речке Непрядве. Положили вы головы свои за землю Русскую, за веру христианскую. Простите меня, братья, и благословите в сей жизни и в будущей!» И плакал долгое время, и сказал князьям и воеводам своим: «Поедем, братья, в свою землю Залесскую, к славному граду Москве, вернемся в свои вотчины и дедины: чести мы себе добыли и славного имени!»

 

Поганый же Мамай тогда побѣже с побоища и прибѣже къ граду Кафѣ и, потаивъ свое имя, прибѣже въ свою землю и не мога тръпѣти, видя себе побѣжена и посрамлена, и поругана. И пакы гнѣвашеся, яряся зѣло, и еще зло мысля на Русскую землю, аки левъ рыкаа и аки неутолимаа ехидна. И събравъ остаточную свою силу, и еще хотяше изгоном итти на Русскую землю. И сице ему мыслящу, внезапу прииде к нему вѣсть, яко царь имянем Тактамышъ съ встока, нолны из Синие орды, идеть на него. Мамай же, яже бѣ уготовилъ рать ити было ему на Русскую землю, и онъ с тою ратью пошол противу царя Тактамыша. И стрѣтошася на Калках, и бысть им бой великъ. И царь Тактамышь, побѣдивъ царя Мамаа, и прогна его, мамаевы же князи и рядци, и ясовулы, и алпауты биша челом царю Тактамышу. И приатъ их и взя Орду, и сѣде на царствѣ. Мамай же прибѣже пакы в Кафу единъ; потаивъ свое имя, пребываше ту, и познанъ бысть нѣкоим купцем и ту убиенъ бысть фрязы и испровръже злѣ жывот свой. Сиа же оставим здѣ.

Поганый же Мамай тогда побежал с побоища, и достиг города Кафы, и, утаив свое имя, вернулся в свою землю, не в силах вытерпеть, видя себя побежденным, посрамленным и поруганным. И снова гневался, сильно ярясь, и еще зло замышлял на Русскую землю, словно лев рыкая и будто неутолимая ехидна. И, собрав оставшиеся силы свои, снова хотел изгоном идти на Русскую землю. И когда он так замыслил, внезапно пришла к нему весть, что царь по имени Тохтамыш с востока, из самой Синей Орды, идет на него. И Мамай, который изготовил войско для похода на Русскую землю, с тем войском пошел против царя Тохтамыша. И встретились на Калке, и был между ними бой большой. И царь Тохтамыш, победив царя Мамая, прогнал его, Мамаевы же князья, и союзники, и есаулы, и бояре били челом Тохтамышу, и принял тот их, и захватил Орду, и сел на царстве. Мамай же убежал снова в Кафу один; утаив свое имя, скрывался здесь, и опознан был каким-то купцом, и тут убит он был фрягами; и так зло потерял жизнь свою. Об этом же кончим здесь.

 

Слышавъ же Олгордъ Литовскый, яко князь великий Дмитрей Иванович побѣдил Мамаа, възвратися въсвоаси с студом многым. Олегъ же Резанскый, слышав, яко хощет князь великий послати на него рать, убоася и побѣже из своеа отчины и съ княгинею и з боары; и резанци добиша челом великому князю, и князь великий посади на Резани свои намѣстники.

Ольгерд же Литовский, прослышав, что князь великий Дмитрий Иванович победил Мамая, возвратился восвояси со стыдом великим. Олег же Рязанский, узнав, что хочет князь великий послать на него войско, испугался и убежал из своей вотчины с княгинею и с боярами; рязанцы же били челом великому князю, и князь великий посадил в Рязани своих наместников.

 

 

---

[1] Дмитрий Иванович. — (1350—1389) — великий князь владимирский и московский с 1359 г., сын Ивана Ивановича Красного, внук Ивана Даниловича Калиты. Проводил политику укрепления Московского княжества, направленную на подчинение Москве русских княжеств, централизации государственного управления и военного дела. При Дмитрии Ивановиче для укрепления Москвы в 1367 г. предпринимается постройка кремлевских стен из камня, что в те времена имело важное военно-политическое значение. Β 1378 г. на реке Воже под его руководством были разгромлены войска хана Мамая, которые шли на Русь под предводительством воеводы Бегича. (Повесть ο битве на реке Воже и коммент. κ ней см. в наст. т.). После Куликовской битвы в 1380 г. Дмитрий Иванович получил прозвище — Донской.

[2] Мамай. —Темник (военачальник) при хане Золотой Орды Бердибеке Мамай, женатый на дочери хана, был по существу правителем Орды. Β 1379 г. он полностью захватил власть в свои руки. Однако именоваться ханом Мамай не мог, так как не был потомком Чингисхана.

[3] ...якоже въ прежняя врѣмена Гедеону над мадиамы и преславному Моисию над фараоном. — По Библии, мадиамляне в течение семи лет совершали опустошительные набеги на Израиль. Но однажды израильтянин Гедеон, во главе небольшого отряда напав ночью на отряды мадиамлян, перебил их. Пророк Моисей освободил евреев от владычества фараонов (ср. Суд. 6—8; Исход. 14).

[4] Владимир Андреевич. — Двоюродный брат Дмитрия Донского, князь серпуховской. Впервые участвовал в военном походе с Дмитрием, когда великому князю московскому было двенадцать лет, а ему — девять. Руководил многими военными мероприятиями и походами Дмитрия Донского. Умер в 1410 г.

[5] Господь же... тъ и творить. — Ср. Пс. 113, 11.

[6] ...поревновавъ второму Иулиану... — Юлиан (Флавий Клавдий Юлиан) — римский император (с 361 по 363 г.), возродивший эллинистическое язычество и выступавший с гонениями против христиан. Был прозван за это Отступником; резко осуждался христианской церковью. Погиб от вражеской стрелы во время похода на персов.

[7] Батый —внук Чингисхана. Возглавлял нашествие монголо-татар на Восточную Европу в конце 30—40-х гг. XIII в. При нем возникла Золотая Орда н началось монголо-татарское владычество над Русью. Умер в 1255 г.

[8] ...великого князя Юрья Дмитреевичя убилъ... — Имеется в виду Георгий (Юрий) Всеволодович, великий князь владимирский, убитый в сражении на реке Сити в марте 1238 г. Отец Юрия Всеволод Юрьевич Большое Гнездо имел второе имя — Дмитрий.

[9] ...въ Володимерѣ вселенскую церковь златаверхую разграбилъ. — Имеется в виду златоглавый Успенский собор, сожженный и разграбленный во время захвата Владимира монголо-татарами в 1238 г.

[10] ...Иерусалимъ плѣненъ бысть Титомъ римскым и Навходнасором, царемъ вавилонскым... — Навуходоносор II — царь Вавилонского (Халдейского) государства (605—562 гг. до н. э.) — в 587 г. захватил Иерусалим и разрушил его (ср. 4 Цар. 25). Император Тит в 70 г. н. э., подавляя восстание в Иудее, взял Иерусалим, разрушил город и его храм.

[11] ...нача глаголати... еулпатом... — Алпауты — вельможи.

[12] ...Господня рука высока есть. — Ср. Пс. 88, 14.

[13] ...Олегъ Резанскый. —Великий князь рязанский Олег Иванович (1350—1402). Положение Рязанской земли между Московским великим княжеством и Ордой приводило κ тому, что все карательные экспедиции из Орды прежде всего обрушивались на Рязанское княжество. Это определило двойственность политики великого князя Олега Рязанского: он неоднократно вступал в сделки с Ордой, преследуя интересы своей земли. Однако такая политика не спасала Рязанское княжество от разгромов ордынцами. После Куликовской битвы Олег вынужден был бежать из своего княжества и в 1381 г. заключить невыгодный для себя договор с Дмитрием Донским. Β 1386 г. Олег заключил мирный договор с великим князем московским, скрепленный родственными отношениями: сын Олега Рязанского Федор женился на Софье Дмитриевне — дочери Дмитрия Донского. С этого времени летописи ни ο каких конфликтах между Москвой и Рязанью не сообщают.

[14] ...Ольгордъ Литовскый — Ольгерд — великий князь литовский (1345—1377). Ο том, почему союзником Мамая назван Ольгерд (на самом деле с Мамаем заключил союз его сын Ягайло), см. подробнее в общем комментарии к «Сказанию о Мамаевом побоище».

[15] ...яко хощеши казнити свой улусъ... — Улусом называлась земля, подвластная ордынскому хану. Отсюда же и слово «улусник».

[16] «Аще кто κ Богу... и в посмѣх». — Ср. Пс. 39, 5; 40, 3.

[17] «He сътвори ближнему своему... живити и мертвити». — Ср. Пс. 14, 3; Притч. 26, 27.

[18] «Поистинѣ сами... κ дивии масличнѣ». —Ср. Рим. 11, 17.

[19] «Путь нечестивых... и поносъ». — Ср. Пс. 145, 9; Иер. 44, 8.

[20] ...новаго Святоплъка нареку. —Имя Святополка, убившего в 1015 г. своих сводных братьев Бориса и Глеба, стало в древнерусской литературе нарицательным обозначением злодея и клятвопреступника.

[21] ...тo к кому простру... печаль мою. — Ср. Пс. 60, 3; 141, 2.

[22] ...яко Иезекию... — Езекия, согласно Библии, — царь Иудейского царства. Был излечен от смертельной болезни пророком Исайей по велению Бога, которому молился об исцелении (ср. 4 Цар: 20, 1—11).

[23] «На Господа уповах — и не изнемогу». — Ср. Пс. 36, 34.

[24] Боровск.— Город юго-западнее Москвы, на реке Протве. При Владимире Андреевиче входил в состав Серпуховского удельного княжества.

[25] Киприан — митрополит всея Руси с 1375 по 1406 г. Болгарин знатного происхождения. См. подробнее в общем комментарии к «Сказанию о Мамаевом побоище», а также «Послание митрополита Киприана игуменам Сергию и Феодору».

[26] ...Господь гръдым противится... дает. — Ср. 1 Петр 5, 5.

[27] ...случися иногда Великому Василию в Кесарии. — Василий Великий — каппадокийский епископ, один из так называемых «отцов церкви», живший в IV в. Кесария — столица Каппадокии (государства в центральной части Малой Азии).

[28] ...посла... Меркуриа... — Меркурий Кесарийский — византийский святой. Согласно легенде, он был воином и по повелению свыше разбил неприятеля.

[29] ...Захарий Тютьшов... — Имя известно только по «Сказанию ο Мамаевом побоище». Старинный дворянский род Тютчевых, к которому принадлежал знаменитый русский поэт Федор Тютчев, возводил свою родословную к Захарию Тютчеву.

[30] «Суди, Господи... злоба грѣшных». — Ср. Пс. 42, 1; 7, 9—10.

[31] ...просвѣти си... и правду възлюби. — Ср. Пс. 10, 7; 21, 17; 96, 11.

[32] Тихая Сосна. — Имеется в виду река Сосна, приток Дона. Через эту реку проходили дороги, по которым татары продвигались на Русь.

[33] ...Мясопустъ святыа Богородица». — Мясопуст — время, в которое по церковному уставу нельзя есть мясную пищу, здесь имеется в виду Успенский пост (с 1 до 15 августа).

[34] ...гнѣздо есмя князя Владимера Святославича Киевъского, емуже откры Господь познати православную вѣру, якоже оному Еустафию Плакидѣ... — Русские князья подчеркивали свое происхождение от «святителя» Руси Владимира I. Владимир сравнивается с великомучеником Евстафием Плакидой, язычником, крестившимся после чудесного видения и затем пострадавшим за христианство.

[35] «Аще кто... жывотъ вѣчный». — Ср. Мф. 19, 29.

[36] ...Успение святыа Богородица... — 15 августа.

[37] И приидоша κ нему князи бѣлоозерскыа... — Белозерские князья действительно принимали участие в Куликовской битве (Β Куликовской битве участвовали белозерские князья Федор Иванович (в тексте ошибочно «Семенович») и его сын Иван; оба погибли. Имя Семена Михайловича названо среди убитых на Куликовом поле и в «Сказании ο Мамаевом побоище», и в летописных повестях. Названы белозерские князья Федор и сын его Иван и Семен Михайлович и в перечне убитых на Куликовом поле в пергаменном Синодике (поминальной книге) XV в. (ГИМ)). Мелкие удельные княжества Кемское, Карголомское (в «Сказании...» названо Каргопольским) и Андомское входили в состав Белозерского княжества и существовали только в конце XIV — начале XV в. Имена Андрея Кемского и Глеба Карголомского, кроме «Сказания...», в других источниках не встречаются. Β этом случае, как и в целом ряде других, «Сказание...» сообщает сведения ο лицах, неизвестных по другим историческим источникам; возможно, что отчасти это является следствием ошибок и искажений, возникших в процессе многократной переписки произведения.

[38] ...приидоша же ярославскыа князи... — Уделы князей Прозоровских и Курбских входили в состав Ярославского княжества. Перечисленные имена известны только по «Сказанию...».

[39] ...поеде к Жывоначалной Троици на поклонъ къ... Сергию. — Сергий Радонежский, основатель, а впоследствии игумен Троицкого монастыря (ныне Троице-Сергиева лавра в г. Сергиев Посад). См. «Житие Сергия Радонежского» и коммент. к нему в наст. т.

[40] ...дабы слушалъ святую литоргию... — Литургия — церковное богослужение, совершаемое до полудня. Называется также обедней (служба до обеда).

[41] ...память святых мученикъ Флора и Лавра. — 18 августа.

[42] «...Господь Богъ будеть ти помощникъ и заступникъ». — Ср. Пс. 29, 11; 58, 10.

[43] ...Пересвѣта Александра и брата его Андрѣа Ослябу... —монах Троицкого монастыря; вместе с иноком Ослябей был послан игуменом монастыря Сергием с войсками Дмитрия Донского на Куликово поле. Β «Сказании ο Мамаевом побоище» рассказывается ο поединке Пересвета перед началом сражения с богатырем из войск Мамая, в котором оба погибли. Все сведения ο Пересвете ограничиваются данными памятников Куликовского цикла. Ослябя называется братом Пересвета и в «Сказании ο Мамаевом побоище». Но, скорее всего, в данном случае «брат» не термин родства, а обозначение того, что оба они монахи Троицкого монастыря.

[44] ...крестъ... на скымах... — Схима — особое монашеское одеяние, одеваемое монахами, принявшими схиму — высшую монашескую степень.

[45] ...ста в церкви святыа Богородица. —Успенский собор в Кремле. Успенский собор, сохранившийся до нашего времени, был построен в 1475—1479 гг. на месте одноименного собора XIV в.

[46] Суди, Господи... в помощь мнѣ. — Ср. Пс. 34, 1—3.

[47] ...приступи къ чюдотворному образу... юже Лука... написа... — Икона Владимирской Божьей матери, считавшаяся написанной евангелистом Лукой (на самом деле произведение византийского художника нач. XII в.; в настоящее время — в Третьяковской галерее), была перенесена Андреем Боголюбским из Киева во Владимир. Позже была перенесена в Москву.

[48] ...прииде къ гробу... Петра митрополита... — Петр — митрополит всея Руси с 1305 по 1326 г. Был погребен в заложенной им самим в 1326 г. в Москве первой каменной церкви Успения святой Богородицы. Вскоре после смерти Петр был канонизирован, считался святым покровителем Москвы.

[49] ...въ Фроловъскыа врата... и в Констяньтино-Еленскыа... — Фроловские — нынешние Спасские ворота Кремля; Константино-Еленинские ворота в настоящее время заложены.

[50] ...церковь... архистратига Михаила... — Β 1380 г. на том месте, где сейчас находится Архангельский собор в Кремле, построенный в 1505—1508 гг., стояла каменная церковь того же названия, сооруженная при Иване Калите и служившая княжеской усыпальницей.

[51] ...Еовдокѣя, и княгини Владимерова Мариа... — Евдокия — жена Дмитрия Донского; Мария — жена князя Владимира Андреевича Серпуховского.

[52] ...аще Богъ пo нас, то кто на ны! — Ср. Рим. 8, 31.

[53] ...на Брашеву дорогою... — Брашево (Брошево) — древнерусский городок в Коломенском уделе.

[54] ...Болвановъскою дорогою... — Дорога на Коломну.

[55] ...на Котелъ дорогою... — Дорога на юг, по направлению κ Серпухову. Котел — небольшой ручей, впадавший в Москву-реку. На нем было расположено село Нижние Котлы; ныне это место входит в черту Москвы.

[56] ...сяде на урундуцѣ... — Рундук — лавка в виде ларя с подъемным сидением.

[57] ...князи Василиа и князя Юриа. — Во время Куликовской битвы Василию (будушему великому князю московскому Василию Дмитриевичу) было девять лет, Юрию — шесть лет.

[58] ...поимъ с собою... гостей сурожанъ... — Сурожанами назывались купцы, торговавшие с богатым колониальным генуэзским городом на берегу Черного моря в Крыму — Сурожем (современный Судак). Большинство из этих перечисляемых имен купцов-сурожан исторически достоверны.

[59] ...на память... Моисиа Мурина — 29 августа.

[60] Северка — небольшая река в районе Коломны.

[61] ...на поле к Дивичю. — Поле около Девичьего монастыря в Коломне.

[62] «Аще рабъ... бьенъ будеть много». — Лк. 12, 47.

[63] Одоев.— Город в ста сорока километрах на северо-запад от Куликова поля.

[64] ...князь Андрѣй Полотскый и князь Дмитрей Брянскый... — Андрей и Дмитрий — сыновья великого князя литовского Ольгерда. Β 1378 г. князь Андрей Полоцкий бежал в Псков, а затем приехал в Москву κ великому князю Дмитрию Ивановичу. Дмитрий Брянский перешел на службу κ Дмитрию Ивановичу в 1379 г. и княжил в Переславле-Залесском. Полоцким и Брянским они названы по месту первоначального своего княжения.

[65] ...аки нѣкиа класы... расплодити. — Ср. Лк. 8, 14.

[66] ...и отpѣши нас от пустошнаго... сътворениа брашенъ. — Ср. Пс. 93, 11; Деян. 10, 14.

[67] «Братие, въ бѣдах пособиви бывайте!» — Ср. Нав. 1, 14.

[68] «Предани будете... тьй спасется!» — Ср. Лк. 21, 16—19.

[69] ...приидоша... ис Сѣверы... — Северская земля, в которую входили города Путивль и Брянск.

[70] ...якоже иногда Иосифъ съ Веньямином... — Библейский образ братьев, которые встретились после длительной разлуки (ср. Быт. 45, 14).

[71] Березуй — небольшой город в восьмидесяти километрах на север от Куликова поля.

[72] ...поругашяся, яко иногда вълсви Ироду... — Сюжет евангельского рассказа: Ирод просил волхвов, идущих поклониться родившемуся Христу, рассказать ему на обратном пути все ο новорожденном. Получив извешение ο том, что Ирод собирается убить младенца Христа, волхвы вернулись иным путем, обманув Ирода (ср. Мф. 2, 7—12).

[73] ...ревнители... Авраама, яко тъй въскорѣ Лоту поможе... — Этот образ, как и многие другие сравнения в «Сказании...», взят из Библии: однажды на Содом напали враги и увели в числе пленных Лота, племянника Авраама. Авраам, узнав об этом, с вооруженным отрядом рабов бросился в погоню, освободил Лота и всех пленников (ср. Быт. 14, 12—16).

[74] ...ревнители... князю Ярославу... — Имеется в виду борьба Ярослава Мудрого со Святополком Окаянным.

[75] ...яко съпротивнии наши вѣтри... прелагаеши! — Ср. Мф. 14, 24—32.

[76] Поприще — мера длины, приблизительно соответствует позднейшей версте (1066 м).

[77] ...яко не в силѣ Богъ, нъ в правдѣ... — Ср. Пс. 142, 11—12.

[78] ...Ярославъ, перевезеся рѣку, Святоплъка побѣди... — Первая битва Ярослава со Святополком произошла в 1016 г. на Днепре у Любеча. Войска три месяца стояли друг против друга по обеим сторонам реки. Наконец Ярослав перешел реку, напал на Святополка и одержал победу.

[79] ...великий Александръ, Heвy-реку перешед... — Имеется в виду битва Александра Невского со шведами на Неве в устье реки Ижоры. Перед битвой Александр перешел Ижору.

[80] Въ шестый же час дни... — По современному времяисчислению — в одиннадцатом часу дня.

[81] ...Дмитрей Боброковъ... —Дмитрий Боброк-Волынский — сын литовского князя из Волыни Кориата-Михаила Гедиминовича. Выехав из Литвы, он был сначала тысяцким у нижегородского князя, а затем перешел на службу к Дмитрию Донскому, у которого был воеводой. Талантливый военный деятель, он принимал участие во всех походах Дмитрия Донского.

[82] Яловцы — небольшие флажки, прикрепленные κ навершию шлемов.

[83] ...даруй... яко Констяньтину побѣду... — Имеется в виду Константин Великий, римский император (306—337 гг.); был причислен православной церковью к лику святых.

[84] Амалик — по библейскому преданию, племя амалекитян, напавшее на израильтян во время перехода последних через пустыню, не смогло их одолеть, несмотря на свое численное превосходство. Амалекитянами они назывались по имени своего родоначальника Амалика (ср. 1 Цар, 30, 1—21).

[85] ...якоже иногда кроткому Давиду. — Имеется в виду библейский рассказ ο единоборстве Давида с исполином Голиафом (ср. также Амалик).

[86] ...мужеством бысть Гедеоновы снузници... — Ср. Суд. 7.

[87] «Нощь не свѣтла... просвѣщена». — Ср. Пс. 104, 39.

[88] «...всѣх нас дыхание в руцѣ его!» — Ср. Дан. 5, 3; Иов 12, 10.

[89] ...Ярославу на Святоплъка... — Имеется в виду битва Ярослава со Святополком на реке Альте в 1019 г., закончившаяся победой Ярослава.

[90] Александру на хвалящегося короля римъскаго... — Имеется в виду победа Александра Невского над шведами на Неве в 1240 г. Β «Повести ο житии Александра Невского» (см. в т. 5 наст. изд.) говорится, что «римский король» (т. е. шведский король) похвалялся завоевать всю землю Александра.

[91] «Гдѣ есть Богъ их, на нь же уповаша?» — Ср. Пс. 41, 11.

[92] Наставшу же второму чясу дни... — По современному времяисчислению это около семи часов утра. Соответственно следует определять часы и остальных сообщений ο времени боя.

[93] ...жывоносный крестъ, на немъ же бѣ въображены страсти Христовы... — Крест с частицей дерева, на котором якобы был распят Христос (живоносное древо), и с изображением распятия (страстей) Христа.

[94] ...греческому царю Констянтину... — Имеется в виду Константин VII Багрянородный, византийский император с 913 по 959 г.

[95] ...якоже Леонтий царь Феодору Тирону... — Феодор Тирон — герой апокрифического сказания, первый воин у царя, успешно и мужественно выполняющий царские поручения.

[96] ...шелом архангельскаго образа... — Куколь — головное покрывало схимника, по форме похожее на воинский шлем.

[97] «...будеть ваше врѣмя... възвеселитися!» — Ср. 2 Кор. 7, 4.

[98] ...Мамай... нача призьвати богы своа. — Автор «Сказания...», желая подчеркнуть «идолопоклонство» Мамая, то, что он язычник, называет в числе богов Мамая и древнерусских языческих богов — Перуна и Гурса (искаженное «Хорс»).

[99] «Аще пастырь пораженъ — и овцы разыдутся». — Мф. 26, 31.

[100] «Радуйся, князю нашь, дрѣвний Ярослаеъ, новый Александръ...» — Дмитрий Иванович сравнивается с Ярославом Мудрым и Александром Невским.

[101] ...древнему Авису подобенъ... — Любимый воевода персидского царя Дария Авис, чтобы спасти Дария от окончательного поражения, решил убить Александра Македонского, жертвуя ради этого своей собственной жизнью. Покушение Ависа не увенчалось успехом. Александр Македонский, сказав Авису, что тот «по своей воле сегодня умер» за своего господина, даровал ему жизнь. Рассказ ο покушении Ависа на Александра Македонского встречается только в «Сербской Александрии», античные источники ο покушении Ависа на Александра Македонского ничего не сообщают.