ДЖЕЙМС КУК

ПЛАВАНИЕ В ТИХОМ ОКЕАНЕ В 1776-1780 ГГ.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА УЧАСТНИКОВ ЭКСПЕДИЦИИ ОБ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ГИБЕЛИ ДЖ. КУКА

Мидшипмен Дж. Уотс. “...Капитан Кук дал сперва холостой выстрел по одному из наиболее несдержанных туземцев, но этот акт несвоевременной гуманности капитана лишь осложнил дело и придал больше смелости вождям... Туземцы принялись кидать камни... Люди в шлюпках, осознав происходящее, открыли беглый огонь. Капитан, убедившись, что огонь открыт без приказа, повернулся к шлюпкам и, махая рукой, с большой горячностью приказал немедленно прекратить стрельбу. Тем временем солдаты морской пехоты с той же недисциплинированностью и с тем же слепым увлечением стали стрелять и обе стороны начали общее нападение. Капитан Кук, видя, что его приказ прекратить стрельбу на шлюпках либо не услышан, либо оставлен без внимания, приблизился к ним, чтобы проследить за его выполнением, и, когда он подошел к самому берегу, вождь, находившийся рядом, ударил его в плечо, после чего капитан сделал несколько шагов и упал в воду. Двое или трое туземцев прыгнули на него и до тех пор били его в голову камнями, пока он не испустил дух. Между тем некоторые смельчаки продолжали борьбу, даже находясь в агонии. Капитан Кук, видимо, отступал к шлюпкам, чтобы затем вернуться на корабль. Пиннаса подошла к берегу, насколько допускала ее осадка, баркас же не решился приблизиться к берегу. [484]

Когда пал наш капитан, наступило замешательство, и солдаты бросились в воду, вплавь добираясь до шлюпок... Ялик под командой м-ра Леньона, помощника штурмана, своевременно прибыл на помощь, но м-р Уильямсон запретил шлюпкам приближаться к берегу, и, после того как те, кто оттуда бежал, были взяты на шлюпки, последние возвратились к кораблю...”

Помощник штурмана У. Херви: “(Филипс) предупредил капитана, что ...индейцы готовятся к нападению... и по поведению капитана я склонен думать, что он полагал, будто они вооружаются лишь с целью обороны, то есть чтобы защитить короля и не допустить увода его силой, а у туземцев, естественно, могла явиться подобная мысль, ибо они видели, что солдаты сплотились около капитана. Индейцы все более и более смелели, и дерзость их возрастала, так как число вооруженных островитян увеличивалось. М-р Филипс продолжал уговаривать капитана пройти к шлюпкам. Я, сэр, сказал (Филипс), отведу солдат к берегу, дабы прикрыть отход, ибо ясно вижу, что так надо поступить, глядя на поведение индейцев, и капитан ответил, что нужды в этом нет, но что Филипс может так поступить, если хочет... Соответственно солдаты в полном порядке отошли к берегу, чтобы по возможности занять позиции на крутых скалах — берег был отвесный, но не успели они туда добраться, как индейцы начали кидать камни, и при этом с большой быстротой, и капитан, вместо того чтобы направиться к шлюпкам, как его это просили сделать, допустил, чтобы ему были нанесены тяжелые оскорбления, и таковы были эти выпады, что ради безопасности он вынужден был застрелить двух туземцев, а офицер морской пехоты застрелил еще одного человека” ³⁴¹.

Астроном У. Бейли: “...Они (островитяне) начали очень дерзить, и один из них швырнул капитану Куку в лицо плод хлебного дерева, и в ответ на это капитан толкнул его в грудь прикладом своей двустволки (он держал ее в руках), и этот человек скрылся в толпе. Тут же другой туземец нацелился камнем в голову капитану, но был упрежден сержантом морской пехоты. Капитан Кук выстрелил из одного ствола (этот ствол был заряжен дробью) в этого человека и ранил другого туземца, который стоял сзади. Видя, что виновный не пострадал, капитан разрядил по нему второй ствол и убил его... капитан и м-р Филипс последовали за (солдатами), но капитан, заметив, что один туземец, шедший за ним, собирается нанести ему удар, обернулся, и индеец отбежал назад, после чего капитан снова пошел по направлению к шлюпкам, но, прежде чем он успел войти в воду, какой-то туземец подобрался к нему сзади и ударил его в затылок дубиной, оглушив его. Капитан, шатаясь, прошел вперед, и в это время (другой) человек подбежал к нему и ударил его в шею, между плечами, пахоу, или железной палкой; капитан упал в расселину, [485] или яму, между скал, в которой текла вода, и тогда туземцы нанесли ему несколько ударов, когда он лежал в воде, а затем оттащили его на скалы, где снова стали наносить ему удары в разные части тела... Все это время баркас держался на расстоянии и оттуда велась стрельба. М-р Уильямсон удовольствовался тем, что послал к берегу ялик; юный джентльмен в нем расстрелял почти все свои заряды, и индейцев это согнало со скал, а баркас пошел к берегу; общее мнение таково, что некоторых удалось бы спасти или на худой конец можно было вызволить некоторые или все тела...

Все вышесказанное кажется мне истинным, и я основываюсь на различных сообщениях людей, которые там были.

Штурман Т. Эдгар: “...Если бы капитан Кук пошел к шлюпкам сразу же после того, как это ему посоветовали, вероятнее всего ему удалось бы спастись, но он ошибочно полагал, что мушкетный выстрел может разогнать весь остров, и, будучи в этом убежденным, советов не слушал, и внял им слишком поздно (Voyage... 1967, I, 536—538, n. 2).

Лейтенант Дж. Рикмен излагает ход событий следующим образом: “...Король готов был сопровождать капитана Кука на корабль, но в это время собралась такая большая толпа индейцев в этом месте и на берегу, что через нее трудно было пройти, и индейцы начали держать себя дерзко и оскорблять охрану. Капитан Кук, видя, каково их поведение, приказал офицеру морской пехоты трогаться в путь и стрелять по всякому, кто окажет сопротивление. Приказ этот лейтенант Филипс попытался выполнить, и был расчищен путь к шлюпкам для короля и его вождей, но едва они достигли берега, как прошел слух, будто Тути (Кук) хочет увести короля, чтобы его убить. Мгновенно некоторое число вооруженных людей оторвалось от толпы и с дубинками набросилось на охрану, и четверо солдат вскоре погибли. Один негодяй ударил капитана Кука и был капитаном убит. У капитана была двустволка, и он целился из нее в другого человека, когда какой-то дикарь сзади ударил его дубинкой по голове и свалил его на землю, после чего нанес капитану своим па-ха-хе (это было нечто вроде кинжала, и такие кинжалы наши оружейники изготовили днем раньше по просьбе короля) удар с такой силой, что острие, войдя между плеч, вышло из груди. Схватка стала всеобщей. С кораблей открыли огонь из пушек по толпе, и так же поступили охрана и солдаты в шлюпках, и хотя страшный урон был причинен дикарям, они, будучи взбешенными, с удивительной отвагой выдержали наш непрерывный огонь и, несмотря на все наши старания, унесли с собой тела погибших в знак своей победы”. (J. Rickman. Journal of captain Cook last Voyage to the Pacific Ocean. Ann Arbor, 1966, p. 318—319). [486]

ПРЕБЫВАНИЕ НА КАМЧАТКЕ

ДНЕВНИК КАПИТАНА КЛЕРКА

29 апреля 1779 года. Пошли в залив Авача [Авачинскую губу] при легком ветре, но, поскольку отливное течение было противным, продвинулись мало. В 2 часа лот при промерах пронесло на 60 саженях, вскоре после 3 часов глубина оказалась 22 сажени; на дне — тонкий песок. Глубины были весьма постоянными у входа в залив, которого мы достигли между 4 и 5 часами, когда глубина была 7 саженей без 0,25. Направили ялик для промеров.

У NW мыса, или северной оконечности залива, на небольшом от нее расстоянии лежали три примечательные по форме, высокие и изолированные скалы [скалы Три Брата]. Мыс этот — самая высокая земля в этой местности, и на нем стоят дозорная башня и флагшток. Курс через вход в залив — NWtN — NNW 0,5 W, в самой узкой части ширина его около 1 мили. При регулярных промерах последний из них показал глубину 5,5 фута. При легком ветре и хорошей погоде вечером вошли в залив, насколько позволили льды, и остановились при глубине 6,5 сажени в 7 час. 30 мин., отдав малый становой якорь близ большого скопления битого льда, которое протягивалось на много миль. Входы в гавань были по пеленгам SO 37° — SO 10°, ближайший берег — на расстоянии полумили.

За ночь весь битый лед вынесло к выходу из залива, а часть его ушла в море, так что утром вокруг нас была одна лишь вода и в заливе остался лишь твердый и плотный ледяной припай у берегов; кое-где лед, однако, вдавался в воды залива на 1 или 1,5 мили. Земля везде по берегам залива высокая и густо поросшая лесом, но сейчас она была покрыта обильными снегами. Мы заметили поселение, состоящее из полудюжины острогов, как называют здесь [дома], и по виду они ни на один атом (not an atom) не казались нам лучше, чем жалкие строения в Самгунудхе ³⁴².

Однако, как я заключил, здесь обязательно должны были быть русские, и я послал лейтенанта Кинга в сопровождении м-ра [487] Веббера, знавшего немецкий язык, чтобы он от моего имени приветствовал губернатора и завязал между нами сношения.

Они вынуждены были высадиться на льду в полумиле от берега, на котором стояло поселение, так как ближе нельзя было подойти. Когда они находились на льду, к ним направилось несколько собачьих упряжек; все сани подошли к нашим людям на расстояние 150—200 ярдов и, проведя нечто вроде разведки, ушли к поселению со всеми, кто в санях находился. Наши джентльмены продолжали, однако, свой путь, и по прибытии в селение их встретило 15 вооруженных русских людей. Легко было узнать, кто из них главный, и к нему обратился лейтенант Кинг. К несчастью, мы совершенно не понимали друг друга: ни один из русских не знал ни слова на каком-либо из европейских языков и говорил только на своем языке. Но м-р Кинг нашел действенные способы, которые дали бы им понять, что мы англичане и что явились сюда с мирными и дружественными намерениями, после чего русский [начальник] освободил свою боевую команду от ее обязанностей и пригласил наших джентльменов последовать за собой в его дом, где приняли их весьма дружественным образом. В ходе разговора или, вернее, обмена знаками он объяснил, что состоит в звании сержанта и в настоящее время выполняет обязанности губернатора этого поселения (которое русские называют Петропавловском) и всех прочих мест у залива Авача ³⁴³.

М-р Кинг спросил его, можем ли мы получить здесь муку и свежее мясо, и он ответил, что ничего нельзя сделать, до тех пор пока он не поставит в известность губернатора провинции о нашем прибытии, и тогда он, несомненно, выполнит то, что может удовлетворить нас. Этот губернатор, которого он назвал майором Бемом, по его словам, находится в Большой реке [Большерецке], и, пока наши люди гостили в доме [русского начальника], он отправил к губернатору нарочного и сказал, что, если погода будет благоприятной, мы, несомненно, получим ответ через четыре дня.

В ходе этой беседы м-р Кинг немного расспросил его о здешних ценах, и сержант сказал ему, что мука здесь продается по 8—10 рублей за пуд, а в пуде только 40 фунтов, скот идет по 100 рублей за голову. Это чудовищные цены, но мы надеялись, что майор Бем даст нам более благоприятные сведения ³⁴⁴.

Хозяева отправили обратно наших людей на санях, и, если принять в расчет искусство погонщиков, путешествие это могло быть довольно приятным, но лед был настолько разбит, что езда по нему была сопряжена с большим риском. Наши джентльмены по пути в селение провалились в прорубь, по глубине примерно равную их росту, но отделались лишь весьма неприятными ощущениями, которыми чревато было купание в столь неподходящую для этого погоду. [488]

Рано утром я послал м-ра Блая на промеры этой части залива и на поиски места, где корабли могли бы найти по возможности лучшее убежище: всякое волнение на море было для нас крайне нежелательно в ходе тех работ, которые велись для устранения течи, но я надеялся, что нам удастся довести эти работы до конца. Около 9 часов м-р Блай вернулся, обнаружив наилучшее из всех мест, доступных сейчас, когда еще не сошел лед. Это место находилось у NO берега гавани Св. Петра и Св. Павла, или, как называют ее здешние люди, Петропавловской гавани. Там мы нашли хорошую якорную стоянку с глубиной 10 саженей; дно было илистое. М-р Блай обнаружил также банку к S от гавани, в которой глубина не превышала 1,5 сажени. Я полагаю, что именно о ней упоминал Миллер, называя ее скалистым баром, так как она находится как раз в том месте, где у него указан этот бар, и нигде в другом месте ничего похожего на такие скалы мы не обнаружили.

В 10 часов с приливным течением и штилем мы подняли якоря и отверповались с помощью шлюпок в бухту. В полдень были [489] примерно в 3 милях от селения Петропавловск, все еще верпуясь. Обсервованная широта 52°54,5' N.

Пятница, 30 апреля. Легкие ветры от S и SO, хорошая погода, часто штиль. Все были заняты на работах по верпованию корабля в гавань, и в 7 час. 45 мин. отдали якорь у ледяного припая, заведя правый становой якорь на глубине 10 саженей и на илистом дне, в 1 миле или чуть ближе от селения. Ближайшая часть берега была на расстоянии 0,75 мили...

Вторник, 4 мая. Утром прибыли на борт русский купец и немец, посланные губернатором из Большой реки с письмами, в которых он весьма любезно обещал снабдить нас в изобилии всем, в чем мы испытываем нужду, в той мере, в какой это позволяют возможности этой страны, и просил без промедления ознакомиться с этими письмами, а также прислал очень приветливое приглашение, призывая меня и моих офицеров оказать ему честь и пожаловать с визитом в Большую реку...

Среда, 5 мая. ...Я имел основание полагать, что люди, посланные из Большой реки, никоим образом не соответствуют тем представителям, которых я вправе был бы ожидать при данных обстоятельствах, и отсюда заключил, что губернатор сильно заблуждается на наш счет и не понимает, кто мы и что мы. Поэтому я счел необходимым по мере возможности дать ему это понять и приказал моему первому помощнику м-ру Кингу, знающему французский язык, и м-ру Вебберу, который в совершенстве говорил на немецком языке, подготовиться к поездке в Большую реку и отправиться туда с первой же хорошей погодой вместе с возвращающимися в Большую реку людьми губернатора. Я поручил им должным образом уладить дела с губернатором, чтобы мы могли знать, что следует от него ожидать в будущем.

ДНЕВНИК ЛЕЙТЕНАНТА КИНГА

Четверг, 29 апреля. Вся страна покрыта снегом, и трудно себе вообразить более мрачную картину. На NNO мы приметили несколько бревенчатых домов и конусовидные хижины на столбах, но их жалкий вид и малочисленность не позволяли нам допустить, что это и есть селение (острог) Св. Петра и Св. Павла. Селение было от нас на расстоянии 2 лиг. В подзорные трубы можно было разглядеть двух человек, которые бродили около хижин. Мы осмотрели все берега залива, но не увидели больше хижин или лодок, нигде не было видно ни одной живой души, только небольшие стаи уток нарушали это торжественное и необъятное безмолвие.

Нам вспомнились предупреждения покойного капитана; в ту пору, когда мы ушли ото льдов, он в речи, произнесенной перед командой корабля, объясняя необходимость сократить рацион, [490] сказал, что он совершенно убежден, что на Камчатке будет невозможно что-либо достать, а посему, придерживаясь столь дурного мнения об этой стране, он отметил, что должен направиться к югу на поиски гавани, где мы могли бы получить свежие припасы. Сама мысль о вынужденной зимовке здесь вызывала у нас содрогание.

На рассвете шлюпки были посланы на обследование залива и на поиски русского командира.

Мы направились к селению, о котором вчера упоминалось (видя близ него шлюп и не обнаружив других поселений, мы решили, что деревня эта и должна быть [гаванью] Св. Петра и Св. Павла), и дошли до льда, по которому и пришлось пешком добираться до берега. Меня сопровождали м-р Веббер и еще два человека. М-р Блай увел обратно пиннасу и ялик (оставив нам ялбот), чтобы принять участие в верповании корабля в гавань, где мы нашли удобную якорную стоянку против селения и у края льда и обнаружили мель, упомянутую Миллером.

Я думаю, что местные жители не замечали нас до тех пор, пока мы не достигли льда, но теперь мы увидели, что на берегу началась большая суматоха, и вскоре к нам приблизились сани, в которые были впряжены собаки. Мы было приготовились воздать местным жителям должное за ловкость, с которой они нам прислали упряжку, но сани повернули обратно и быстро помчались к острогу.

Мы обнаружили, что по льду ходить не только неудобно, но и опасно. Самый тяжелый из нашей группы по колена увяз в снегу, но под снегом ноги его наткнулись на твердый лед. Я передвигался быстрее, да и весил меньше, но внезапно я увидел, что цвет льда передо мной меняется, и, прежде чем я успел остановиться, лед треснул, и я провалился в воду. Человек, шедший за мной, бросил мне шлюпочный гак, и я, перекинув гак через прорубь, так, что концы его легли на ее края, подтянулся и выбрался на твердый лед. Однако вопреки нашим ожиданиям по мере приближения к берегу лед становился все менее прочным. Мы снова обрадовались, когда к нам подкатили еще одни сани и погонщик-камчадал остановился неподалеку от нас и вступил с нами в беседу; я показал ему письма Измайлова, и он тут же развернул сани и умчался к берегу, и вслед ему наша партия послала пару крепких словечек. Соблюдая величайшую осторожность, мы продолжали наш путь к острогу и, когда подошли к нему на расстояние четверти мили, увидели, что нам навстречу движется отряд вооруженных людей. Чтобы наиболее убедительно продемонстрировать наши мирные намерения, мы поставили в арьергард человека с гаком, а в авангарде пошли м-р Веббер и я. Во главе русского отряда был человек благопристойного вида с тростью в руках. Он остановился в нескольких ярдах от нас и построил своих [491] людей в боевой порядок. Я передал ему письма Измайлова и попытался, насколько был на это способен, растолковать ему, что мы англичане и пришли к ним из Уналашки. Нас провели в дом этого джентльмена, очень чистый и уютный, причем в помещении стояла нестерпимая жара. Пришел секретарь. Одно письмо Измайлова было вскрыто, а другое с особым нарочным отправлено в Большую реку.

Вежливый и обходительный офицер сказал нам, что он сержант и командир здешнего острога. Мы возымели к нему большое доверие, видя, в каком порядке и в какой дисциплине он держит своих людей. Чтобы произвести на нас должное впечатление, он выставил у дверей своего дома две небольшие пушечки, и они нацелены были на наши шлюпки, и в полной готовности лежал боевой припас — заряды, порох, фитили.

Никто здесь не говорил на других языках, кроме русского, и очень трудно было получить какие-либо сведения. В общем мы поняли, что здесь добыть ничего нельзя, но что всего много в Большой реке и что губернатор мог бы дать нам то, в чем мы испытываем нужду. Но командир предупредил нас, что, до тех пор пока он не получит соответствующих распоряжений, к нам на борт он не пойдет и запретит являться на корабль своим людям и туземцам.

Наш аппетит хозяин удовлетворил отличной куропаткой и прочими яствами и одолжил нам разную одежду, после чего мы приготовились к возвращению. Никаким мальчишкам не доводилось испытывать такого удовольствия, как нам, — нас отвезли восвояси на собаках. Нам была предоставлена особая упряжка, и туземцы были настолько любезны, что отвели еще одни сани для нашего гака. Сани были настолько легки и такой удачной конструкции, что легко проходили в тех местах, где мы не могли продвинуться, идя пешком. Итак, мы расстались с любезным сержантом и возвратились на борт...

3 мая. ...Капитан Клерк направил меня на берег, чтобы разузнать, пришли ли какие-либо письма от губернатора в связи с сообщением о нашем пребывании здесь. Судя по словам сержанта, уже можно было ожидать этих писем. Нам сказали, что мы непременно будем извещены об этом завтра...

4 мая. Утром явились на борт русский купец по имени Фалласуч [Fallasuch] [Василий Федосеевич Посельский] ³⁴⁵ и особа с письмом от майора Бема, губернатора, или командира Камчатки, капитану Клерку. У человека, который вручил нам письмо, на шляпе была кокарда, волосы его были отлично напудрены, и одет он был достойно. Мы решили, что он, должно быть, состоит у губернатора в секретарях. Говорил он по-немецки, на языке, который понимал м-р Веббер. [492]

Письмо было только пригласительным — губернатор приглашал капитана Клерка и его офицеров посетить Большую реку, и этот джентльмен должен был нас туда проводить.

При первом посещении корабля они выразили большое удивление и даже страх, так как не ожидали увидеть в этой стране два судна, гораздо большие по размерам, чем их шлюпы... Когда мсье Фалласуч и мсье Порт подошли к кромке льда (мы, заметив их, послали наши шлюпки, чтобы доставить гостей на борт) и увидели, какой величины наши корабли, они очень испугались и выразили желание, чтобы два человека из шлюпочной команды остались на берегу в качестве заложников. Мсье Порт явно обрадовался, обнаружив на борту человека, с которым он мог объясняться и который заверил его, что мы англичане и друзья им. Мы все же не могли не вызывать подозрений у этих обходительных людей, в чем убедились, когда м-р Порт кое-что рассказал нам о вчерашней нашей встрече с сержантом. Оказывается, увидев, что я и мои спутники высадились на берегу, он спрятал их [то есть посланцев губернатора] на кухне, с тем чтобы они подслушали нашу беседу и убедились, действительно ли мы англичане или только прикидываемся таковыми. Порт знал, как произносятся некоторые французские слова, и немного понимал голландский язык.

Я передал сержанту гинею, чтобы приобрести у него немного мяса для матросов, которые явились с нами, и он принес мясо на кухню. Нас было около 30 человек, и сперва это встревожило русских, но их страхи рассеялись, когда они убедились, что мы пришли без оружия и когда солдаты оцепили наши шлюпки.

М-р Порт сказал нам также, что у майора создалось ошибочное представление о величине наших кораблей и о том, кто мы такие. Измайлов в своем письме изобразил наши суда как два небольших пакетбота, по величине и по численности команды никак не превосходящие его собственный шлюп, и поэтому в Большой реке о нас судили неверно.

Майор решил, что мы пришли с торговыми целями, и по этой причине послал к нам купца, а капитан [В. Шмалев] предположил, что мы французы и враги, и принял соответствующие меры. По словам м-ра Порта, потребовалось вмешательство майора, чтобы предотвратить бегство жителей из селения. Эти необычайные страхи, которые охватили простой народ, объясняются тем, что предыдущий командир Камчатки был убит группой отчаянных людей — изгнанников, возглавляемых польским офицером, тоже ссыльным. Захватив шлюп, эти люди, взяв с собой несколько русских жителей, ушли в Кантон ³⁴⁶.

Все это совпадало с тем, что мы слышали на Уналашке. Они утверждали, что поляку покровительствовали французы, которые наградили его за это ужасное преступление. Поэтому они [493] испытывали ненависть к французам, а отсюда и тот страх, который вызывали предположения, что мы можем оказаться людьми этой нации.

Капитан намерен послать меня в Большую реку...

7 мая. Я обращусь теперь к дневным запискам нашего путешествия в Большую реку, отложив сообщение о происшествиях, ветрах, погоде и всем, что произошло на корабле за время нашего отсутствия...

Мы вышли на наших шлюпках рано утром с намерением войти при приливе в устье реки Авачи и были встречены местными лодками, которые провели нас в реку.

Наша партия состояла из капитана Гора, м-ра Веббера, в ней принимал участие и я, а также мсье Порт, мсье Фалласуч и два казака. Наши проводники снабдили нас теплой одеждой, и мы нашли, что она очень удобна, тем более что пустились мы в путь, когда шел снег ³⁴⁷.

В 8 часов нас остановили мели, лежащие милей выше устья реки. Мы со всем нашим багажом пересели в маленькие лодки, принадлежащие камчадалам. На этих лодках со скоростью, которую позволяла река, мы прошли над песчаной отмелью, причем фарватер все время менялся. Выйдя на большие глубины, мы снова пересели на более удобные лодки или, точнее говоря, на лодку, по конструкции сходную с норвежским ялом, потому что наши вещи были погружены на суденышки меньшего размера. Фалласуч приобрел довольно много шкур морских бобров и погрузил их на наши суда. За шкуры он заплатил дороже, чем можно было ожидать.

Вверх по течению мы передвигались с помощью шести человек — трое из них находились на носу, трое — на корме, и они вели лодку, отталкиваясь от дна длинными шестами. В нашей лодке двое из этих людей были казаками, остальные — камчадалами. Последние обладали большей сноровкой и большей выносливостью. Пройдя несколько миль вверх, мы узнали, что река разветвляется на ряд рукавов, и нам сказали, что некоторые реки впадают в залив, а некоторые — в лежащую по левую от нас руку и протекающую южнее реку Паратунка. Общее направление этой реки на протяжении первых 10 миль северное, а затем она поворачивает на запад. По сообщению наших проводников, река эта очень мелкая, что в значительной степени облегчает плавание вверх по течению, тем более что к вечеру вода спадает еще сильнее.

В устье она, как я полагаю, шириной с 0,25 мили и сужается постепенно. Она протекает по низкой местности, берега во многих местах, судя по молодым деревьям и ивняку, затопляются, и наши проводники говорили, что порой все вокруг уходит под воду. Земля [494] покрыта снегом, и наша лодка была первой, которая вошла в реку после ее вскрытия.

Останавливались мы лишь один раз, чтобы дать возможность людям перекусить и немного отдохнуть. Когда мы отправлялись в путь, нам сказали, что вечером мы придем в остров Каратчин [Карымчин], но мы задержались в устье и на мелях, лежащих несколько выше, и вечером оказались в 15 милях от этого острога ³⁴⁸. Совсем уже стемнело, когда мы, наконец, отыскали свободное от снега место, где можно было разбить маленькую палатку. Этот участок был расположен на рубеже низкой местности, дальше река уходила в холмы умеренной высоты. Как мне представляется, наши люди толкали лодку против течения со скоростью 3 мили в час, что очень много, и в течение 10 часов они были заняты этой тяжелой работой.

Хороший костер и добрый пунш позволили нам отлично провести ночь. Костер пришлось развести на некотором расстоянии от нас, так как хотя земля и казалась сухой, но стоило только разжечь огонь, как вокруг костра образовались лужи.

Наши спутники пришли в восторг, увидев, какая у нас палатка. Мы угостили их нашей провизией: нам показалось необычным, что они взяли с собой чайник и что без чая не могли обойтись и пили его дважды или трижды в день. Чай у них в такой же цене, как и в Англии, но фунт сахару стоит здесь рубль (то есть больше 4 шиллингов). Здесь в ходу только небольшие, очень белые сахарные головы, и они говорят, что доставляют их из Англии.

8 мая. Мы отправились в путь утром, и вскоре нас встретил тойон [вождь] из Каратчина, прибывший [со своими людьми] на маленьких лодках. Мать его была русская, отец — камчадал, и это был человек очень достойного поведения. Мы побывали в его лодке или, точнее, в двух его лодках, соединенных перекладиной, где нас усадили для большего удобства на шкуры морских бобров! Теперь мы пошли очень быстро, так как тойон, обладавший крепкими и ловкими руками, знал толк в речном деле. В 10 часов мы прибыли в острог, где размещалась команда тойона. Нас встретили камчадалы — мужчины и женщины и русские из партии Фалласуча, которые строили здесь лодки. Они нарядились в свои лучшие одежды, и женские платья были очень красивые и яркие: они были сшиты из разноцветной нанки, у некоторых же одежда была из светлого шелка. Белье у них также было шелковое, а замужние женщины покрывали головы красивыми шелковыми платками.

В остроге имеются три бревенчатых дома [пропуск]... и 19 “балаганов”, или конических хижин на столбах, высотой около 10 футов. В домах очень тепло благодаря большим печам, которые, если [495] они хорошо натоплены, дают много жару и долго его сохраняют. Нам, однако, температура показалась слишком высокой.

Бревенчатые дома все на один фасон, в них одна квадратная комната и вдоль одной или двух стен стоят широкие скамьи. Окон два, они маленькие и вместо стекол в них [пропуск]... В одной из стен прорублена дверь, ведущая на кухню: последняя вдвое уже комнаты и вдвое короче ее, поскольку половину этого помещения занимает печь. Из главной комнаты дверь [открывается] в широкую пристройку, в которой хранятся сани и прочие домашние вещи. Из пристройки поднимаются по приставной лестнице на чердак, расположенный над комнатой и кухней. Стены сложены из бревен, пазы между бревнами хорошо проконопачены мхом, внутри помещения бревна стесаны. Стропила и потолочные балки также стесаны настолько гладко, насколько это можно сделать топором, ибо при таких работах русские не пользуются рубанком. Верхняя часть комнаты черна от дыма, как блестящий агат. В одном из углов помещается [икона], или картина духовного содержания, и вокруг нее воткнуты маленькие восковые свечки. Глядя на этот угол, люди всегда крестятся перед тем, как сесть за общий стол. В доме тойона вся утварь ограничивается небольшим столом и скамьей, но оказанный нам сердечный прием, несомненно, перевесил все изъяны в меблировке его жилища, а жена его оказалась отличной поварихой. Нам подали рыбу, дичь разных видов [пропуск] ... и ягоды, которые сохранились с прошлого лета. Кухонная утварь — тарелки, ножи и пр. — имелась в достаточном количестве. Некоторые мелочи доставили нам большое удовольствие: например, одна оловянная ложка с лондонским клеймом — она воскресила в нашей памяти очень многое.

Поскольку была оттепель, решено было дальше ехать на санях в ночное время, когда снег становится тверже. Это решение дало нам возможность совершить прогулку по селению — единственному месту, где не было снега. Оно расположено в очень приятном месте, и нам кажется, что земля здесь могла бы давать много всевозможных полезных растений, но мы не увидели нигде вокруг ни клочка возделанной почвы.

Когда багаж на санях был увязан, собаки подняли ужасный вой, который усилился, когда их запрягли. Эти звуки вполне терпимы и даже любопытны, но нестерпим весьма отвратительный запах, который они издают при этом, стремясь опорожниться. Об этих двух мелких подробностях я упоминаю, так как они всегда случаются при отправке в дорогу (и показывают, что почти повсюду это животное наделено сообразительностью или даже скорее способностью к самоусовершенствованию — недаром же собаки с островов [Южного моря] по мере общения с нашими людьми теряли на борту былую свою вялость и становились более [496] бойкими и привязчивыми), — собаки отлично знают, какая работа им предстоит.

Мы отправились в путь в 9 часов [вечера], хотя еще таяло, но отъехали недалеко: пошел небольшой дождь, и снег стал настолько мягким, что мы вынуждены были остановиться до ночи. Все устроились наилучшим при данных обстоятельствах образом на сон в санях.

9 мая. В 3 часа мы снова отправились в дорогу, и наши проводники высказали опасение, что из-за оттепели мы можем задержаться и тогда нельзя будет ни проехать вперед, ни возвратиться назад.

Способ езды на собаках крайне любопытен, и нас он безумно радовал. Нам, чужестранцам, управлять собаками не дозволялось. Это делал человек, который сидел спереди и направлял сани; работа эта очень утомительная и требует большой сноровки и внимания, чтобы сани не опрокидывались, когда дорога идет по склонам или когда снег становится настолько мягким, что сани заваливаются то на одну, то на другую сторону. Погонщик становился на полоз, очень широкий, и, получая точку опоры, имел возможность плечами выравнивать сани. У меня погонщиком был очень славный казак, который, однако, оказался человеком весьма неопытным, и он опрокидывал сани на каждой миле, что вызывало веселье у прочих моих спутников ³⁴⁹.

В 2 часа п.п. мы прибыли в острог Натчикин [Начикин] ³⁵⁰ на берегу Большой реки; точнее говоря, Натчикин стоит на маленькой, шириной не более 10 ярдов, речке, впадающей в Большую реку. Расстояние между двумя этими селениями, или длина отрезка дороги, проходящей по долине, 38 верст, или 29 миль. В сильный мороз на санях эту дистанцию можно пройти за 5 часов, но снег теперь так размяк, что собаки проваливались в пего по брюхо. Я просто понять не мог, как они выдерживают такую страду.

Натчикин весьма незначительный острог; здесь только один бревенчатый дом — резиденция тойона и пять балаганов. Мне бы хотелось знать, почему здесь так мало селений и людей. Нас приняли так же любезно, как и в Каратчине, а после полудня мы отправились к горячему источнику, который находится близ селения. Прежде чем мы дошли до источника, мы заметили ручеек, который берет из него начало, и ощутили сильный запах минеральной воды. Горячая вода не только в этом источнике, который в диаметре достигает 3 футов, но и в маленьких ключах, выбивающихся на площади около акра, и здесь в великом изобилии растет дикий чеснок, который как раз в эти дни сильно пошел в рост. Источник располагается на пологом склоне холма умеренной высоты, и от реки до него примерно 200 ярдов. Ручейки, вытекающие из этого и из других источников, впадают в реку, сливаясь [497] в небольшой поток, который ярдах в ста от реки подпружен и образует озерцо. В этом озерце купаются, причем нам сказали, что вода в нем излечивает некоторые болезни, такие, например, как опухоли, ревматизм и др. Температура воды в нем такая же, как и крови, то есть 37°. Когда же термометр был опущен в источник, то за 2 минуты ртуть поднялась на 1° выше точки кипения спирта и больше уже не поднималась, хотя термометр опускался в источник на 5 минут. Температура воздуха была 1,5°, а воды в реке 4,5°. Вечером подул сильный ветер и начался снегопад ³⁵¹.

10 мая. Утром сели в лодки, причем нам сказали, что завтра мы будем в Большой реке и что туда можно добраться и в тот же день во время быстрого таяния снегов в горах, когда вода в реках поднимается. Сейчас же так быстро идти рекой было нельзя, так как она вскрылась лишь три дня назад, и, как и в Аваче, мы первыми в этот сезон пошли к Большой реке. К нашим мучениям добавилось мелководье. Через каждые полмили лодки наталкивались на мели, хотя местами река текла очень быстро. Местность была однообразной — всюду виднелись скалистые голые горы. Временами пролетали стаи уток. Могу добавить, что спали мы в эту и в следующую ночь на лодочных банках, а 11-го мы не могли найти ни одного местечка, свободного от снега.

12 мая. Утром пришли в Опачинский острог, от которого до Натчикина считается 50 миль. Последние 10 миль река, покинув холмы, протекала уже по ровной местности ³⁵². По величине Опачин примерно равен Каратчину. Здесь нас уже два дня ждал сержант с тремя или четырьмя русскими солдатами. Он направил в [Большерецк] лодку с сообщением о скором нашем прибытии и взял нас под свою опеку.

Когда мы сели в лодку, то заметили, что Порт стал очень пуглив и как-то принижен. У нас явилось предположение, что он всего-навсего губернаторский слуга, а стало быть, мы воздавали ему почесть не по чину. Но, поскольку он был человеком очень скромным и сдержанным, решено было относиться к нему как к джентльмену, ставшему лингвистом.

Между Опачином и Большой рекой местность очень ровная и по большей части затопленная. По мере приближения к месту, мы с сожалением отмечали, что вид у нас становится каторжный и что мы будем встречены в том виде, который имеем сейчас, то есть в дорожной одежде и с длинными бородами. За час до наступления темноты мы, целые и невредимые, прибыли в столицу Камчатки. Видя собравшуюся толпу и получив сведения, что губернатор находится на берегу и готовится нас встретить, мы остановились, прошли в казарму и послали Порта сообщить губернатору, что, как только приведем себя в порядок, сразу же явимся к нему с визитом, и просили его специально нас не дожидаться. [498]

Но, видя, что он настаивает на соблюдении этикета, мы со всей возможной поспешностью отправились засвидетельствовать ему свое уважение. Я обратил внимание на то, что мои спутники проявили такую же неуклюжесть, как и я, приветствуя губернатора. От поклонов и реверансов — признаков высокой породы — мы совершенно отвыкли за последние два с половиной года. Я с сожалением обнаружил, что губернатор, поведение которого было весьма обязательным, забыл французский язык, между тем этот язык я понимал и Порт говорил, что он его знает. Только м-р Веббер имел удовольствие беседовать с губернатором. С майором Бемом был капитан Исмилов [В. Шмалев] ³⁵³, еще один офицер и группа купцов или цивильных джентльменов. Мы были препровождены в губернаторский дом и представлены его супруге, одетой совершенно по-европейски и обладавшей вполне европейскими манерами, которые свидетельствовали о ее хорошем воспитании и родовитости.

Капитан Гор ознакомил губернатора с целями нашего путешествия и попросил его предоставить нам муку и говядину для судовых экипажей. Затем майору было сказано, что по опыту нашего путешествия нам было ведомо, что в это время года невозможно получить в [гавани] Св. Петра и Св. Павла необходимый провиант и что как только мы оправимся, то тут же уйдем. Губернатор, однако, прервал нас и заметил, что не нам знать, что могут здесь дать [гостям], и сказал, что он не видит трудностей в обеспечении нас провиантом, но хочет лишь получить от нас сведения о наших нуждах и сроке нашего пребывания здесь. Капитан Гор сказал, что уйдем мы 5 июня. Мы хотели обсудить подробно нашу заявку, но губернатор сказал, что он просит нас дать ему записку, в которой было бы указано, сколько голов скота и муки нам нужно.

После краткой беседы с губернатором мы убедились, что ему неизвестны события, случившиеся в Европе, в той мере, в какой они касались нашей страны и волнений в Америке. Он лишь сказал нам, что между европейскими державами война официально не ведется — об этом он знал бы, ибо его оповестил бы двор, а сообщения из Петербурга приходят за шесть месяцев, да и за последние два года он не слышал ни о каких особых политических новостях. Затем губернатор выразил желание проводить нас в отведенное нам помещение. По дороге туда мы прошли мимо двух домов, охраняемых часовыми, и они отдали честь капитану Гору. Нас ввели в очень чистый и достойный дом, и майор дал нам понять, что здесь мы будем жить, пока находимся в Большой реке, и что он нас ожидает у себя завтра. С нами он оставил Порта, и мы убедились, что нам предоставлены все удобства. У наших дверей было выставлено двое часовых, а в соседнем доме помещалась команда сержанта, готовая к действию при любой оказии. [499]

Помимо Порта в наше семейство вошел один путпроперчак [подпоручик] (чин средний между капралом и сержантом). К нам были приставлены эконом и повар, и повару приказано было подчиняться распоряжениям Порта в части приготовления пищи соответственно английским кулинарным традициям.

Мы получили много посланий от здешних важных людей, и они сообщили нам, что не желают сегодня вечером утомлять нас своими визитами и откладывают их на завтра. Подобные выражения галантности и вежливости в этом месте — по контрасту с ним нас удивили и показались весьма для нас лестными, и в довершение всего в сумерках к капитану Гору явился с рапортом сержант.

13 мая. Утром получили приглашения от майора, капитана и наиболее видных особ этого селения. Майор и капитан узнали от Порта, в чем мы больше всего нуждаемся, и выразили желание поделиться тем малым, что у них есть, с нашими офицерами, отметив, что в это время года здесь во всем недостаток и так бывает, пока на шлюпах не завезут осенью из Охотска много разных товаров.

После наших дальнейших расспросов о ценах на быков и на муку мы объяснили майору, что капитан Клерк может дать вексель на Провиантскую Палату, и майор сказал нам, что он, несомненно, окажет услугу своей повелительнице, оказывая всемерную поддержку англичанам — ее друзьям и союзникам, и что ей доставит удовольствие узнать, какая помощь нам оказана в столь отдаленной части ее владений, и принять вексель было бы действием, не сообразным с характером ее величества. Если же мы и впредь будем настаивать на вручении ему обязательства на все, что получим здесь сообразно нашим таможенным правилам, то он может принять от нас обычный сертификат, в котором будет указано, что именно и в каком количестве нами взято, и он представит этот документ ко двору. Тогда все дальнейшие операции возьмет на себя уже двор. Что же касается наших личных нужд, то губернатор счел бы свои действия предосудительными, если бы в этом отношении мы положились только на купцов. Он в скором времени намерен покинуть эти места навсегда и желает поэтому показать не только камчадалам, но и русским, как должно в будущем вести себя по отношению к иностранцам.

В ответ на эти проявления доброго к нам отношения мы могли лишь принести губернатору свою благодарность. На наше счастье, капитан Клерк передал мне для вручения губернатору серию печатных карт нашего предыдущего путешествия и просил меня вручить ему их от своего имени, если окажется, что губернатор проявляет интерес к подобным материям и хоть сколько-нибудь ценит таковые. Майор оказался энтузиастом во всем, что [500] касалось новых открытий, и был чрезвычайно признателен за этот дар.

Капитан приказал мне также показать губернатору небольшую карту наших открытий, совершенных в этом путешествии. Вполне естественно, что более всего губернатора заинтересовала именно эта карта. Губернатор был очень воспитанным человеком и ни малейшим намеком не выразил вторичного своего желания снять с этой карты копию, чтобы не быть обиженным отказом.

Обед, который нам был дан в доме губернатора, был бы сочтен изысканным в любом месте, и после обеда мы отправились осматривать селение и его окрестности. Местность на много миль вокруг — сплошное низменное болото, и такая же земля продолжается на берегах Пенжинского моря. Майор сделал насыпь в том месте, где на острове стоит селение, и благодаря этому оно не только лучше подготовлено к обороне, но и в меньшей степени страдает от наводнений. Остров лежит в месте слияния реки Готтшаук [Гольцовки] и той реки, по которой мы сюда спустились. Последняя становится гораздо больше, приняв близ Опачина два притока — Баамоу [Банная, Бааню] и Соутоунгоутчоу [Сутунгучу], которые соответственно впадают в нее с N и S, и реку Быструю, значительно большую, чем эти два притока ³⁵⁴. В низовье Большая река широкая и глубокая, и она впадает в Западное, или Пенжинское, море в 22 милях ниже селения. На этих реках имеется много островов, но они, как мне кажется, дают лишь траву, которой кормится скот, и сено, и майор говорил нам, что единственное место, где земля возделана, — это его сад. Почва почти везде покрыта снегом, а там, где она обнажена, она испещрена небольшими бугорками, на которых земля торфянистая и черная. Мы видели здесь два или три десятка коров, а у майора есть шесть крепких лошадей, которые отлично содержатся. Коровы, лошади и собаки — это единственные не дикие животные. У губернатора имеется с дюжину кур. Местные жители считают, что здесь невозможно разводить кур, свиней и других животных меньших по размерам, чем лошади и быки. Быкам очень достается от собак, а без собак в нынешнем состоянии страны ее жители никак не могут обойтись. Дома здесь все на один образец — бревенчатые и крытые соломой (thatch'd). У губернатора комнаты просторные, но слюда (ising glass) придает им бледноватый вид Основная масса местных жителей обитает в двух или трех связанных между собой длинных домах. Посередине в этих домах есть проход, и по обе стороны его располагаются жилые помещения. Здесь есть два больших здания, где размещаются солдаты все дома строятся вразброс. На окраине селения стоит несколько балаганов.

14 мая. Майор и капитан прислали нам четыре мешка табака, весом около 100 фунтов каждый, и просили передать, что [501] им будет приятно, если табак этот будет вручен нашим матросам. По желанию матросов, готовых заплатить любую цену за табак, лишь бы только не остаться без него, мы заказали Фалласучу некоторое количество этого товара. Об этой сделке, несомненно, дошло до сведения майора, и поэтому он и прислал нам в подарок табак.

Одновременно майор и капитан послали капитану Клерку и офицерам 20 голов отличного сахара и много чая. Капитану Клерку майор презентовал свежее масло, мед, инжир, рис и разные мелочи в дополнение к тому, что он желал передать через нас капитану. Напрасно мы пытались сдержать эту щедрость; ведь нам было известно, что майор посылает на корабли если не половину, то близкую к этому часть всех имеющихся в селении запасов. На это неизменно следовал ответ, что нам все это дается, так как мы претерпеваем бедствие. Им казался просто невероятным тот промежуток времени, который прошел с тех пор, как мы покинули Англию и мыс Доброй Надежды, и они нам поверили только после ознакомления с нашими картами и данными, подтверждающими долгое пребывание в плавании. Но сам факт такого плавания представлялся им удивительным.

Мы отобедали с капитаном, а после обеда, дабы разнообразить впечатления от местных развлечений, он показал нам лучших танцоров-камчадалов. Самое грубое и варварское описание не может дать представления о дикости этих танцев. Туземные пляски чередовались с русскими танцами и песнями. Последние были для нас новы и очень понравились.

Вечером мы испросили у майора разрешения вернуться. Мы узнали, что обратный путь окажется более долгим, чем мы того ожидали, и поэтому не считали возможным задерживаться здесь. Но майор нам сказал, что он уже запечатал свои бумаги и готов передать командование Камчаткой капитану; он намерен 1 июня отправиться в Охотск, а отсюда выехать через несколько дней. Если бы мы задержались на лишний день, он бы проехал с нами к нашим кораблям. У нас не было оснований отклонить его предложение, и мы согласились подождать его.

15 мая. Чтобы дать нам возможность наилучшим образом ознакомиться со здешними обычаями и модами, майор вечером пригласил к себе едва ли не все селение. Появились все дамы, и одеты они были блестяще и на русский манер. Мсье Бем для большего эффекта распаковал свой багаж и предстал перед нами в богатом и изящном туалете. Меня поразило богатство и разнообразие дамских шелковых нарядов, и зал в доме майора был подобен очаровательному оазису среди самой дикой и тоскливой страны земного шара. Мадам Бем получила возможность продемонстрировать своим гостям танцы, принятые в “изящной” части империи. Поразительнее всего было то, что по-русски она не [502] могла произнести ни слова — и она, и ее муж были родом из ливонского города Риги. Она оставила двух дочерей в Петербурге и с того времени, как покинула столицу, родила мальчика и девочку, которые сейчас были при ней. То обстоятельство, что вся семья Бемов пребывала в добром здравии, хотя муж и жена уже вышли из среднего возраста, свидетельствовало о том, что это место, скверное во всех других отношениях, было весьма здоровым.

16 мая. Первое, что нас поразило утром, было дорожное снаряжение, присланное нам майором Бемом. Он явился в наш дом, чтобы помочь нам упаковать вещи. Груз у нас теперь был изрядный — мы увозили и щедрые дары майора, и скромные подарки, которые нас упросили принять другие лица, и то, что нам дала в дорогу мадам Бем; наш багаж был поручен заботам сержанта и капрала. По пути к лодке нас позвала к себе мадам Бем, и мы попрощались с ней. Мы находились под впечатлением исключительно человечного и благожелательного приема, и чувство это в еще большей степени возросло, когда мы покинули наш дом: по одну сторону от нас выстроились солдаты и казаки, по другую — все мужское население городка, а мы сами, майор, капитан и самые видные джентльмены оказались в свободном пространстве между солдатами и горожанами, и нас провожали под барабанный бой. Таким образом мы прошли к дому майора, и вся толпа пела песню, которую, как сказал нам майор, русские люди обычно поют, прощаясь с друзьями. Нас приняла мадам Бем, и с ней были все дамы, облаченные в шелковые платья, их туалеты дополнялись ценными мехами разных расцветок, что придавало этому собранию весьма впечатляющий вид. Распрощавшись с этим обществом, поскольку было уже 11 часов, мы спустились к реке в сопровождении дам, которые пели те же песни, что и прочие местные жители. Солдаты во главе с капитаном выстроились на берегу, приветствуя майора и капитана Гора, и из двух полевых пушек был дан салют. Прощание с мадам Бем на нас так сильно подействовало, что мы не слишком спешили к лодкам. Когда же мы отчалили, все провожающие трижды приветствовали нас громкими возгласами, на что мы им соответственно ответили. Нас было, однако, куда меньше, даже если взять в расчет наш багаж и трех купцов, которые везли товар для продажи нашим матросам. Перед тем как мы зашли за мыс, мы в последний раз увидели наших гостеприимных друзей, и они проводили нас последним и уже едва слышным прощальным возгласом.

21 мая. 21-го мы по реке Аваче начали спуск к [гавани] Св. Петра и Св. Павла и вечером прошли над мелью, расположенной близ устья этой реки. В этом путешествии мы с удовлетворением отмечали, что во всех острогах тойоны и камчадалы стремятся оказывать нам помощь. Они с радостью встречали майора, [503] и это чувство сменялось печалью, когда им сообщалось, что майор их покидает.

Мы уже известили капитана Клерка о приеме, оказанном в Большой реке, и о намерении майора нас сопровождать, указав, когда именно следует нас ждать. Нас очень обрадовало, когда мы увидели, что навстречу нашей партии идут все шлюпки с обоих кораблей и что все наши люди умыты и одеты так, как наилучшим образом им можно было одеться при нашей бедности.

Майора поразило, что матросы на шлюпках такие крепкие и здоровые, и еще больше он был удивлен, что они, несмотря на снег, гребли, находясь в одних рубахах. В самом деле, по виду наши люди резко отличались от русских солдат. Майор попросил нас дозволить ему переночевать на берегу и на следующее утро явиться с визитом на борт к капитану Клерку. Он сказал, что так считает нужным поступить, чтобы не беспокоить в позднее время капитана Клерка, о плохом состоянии здоровья которого ему было известно.

Поэтому мы отправились в дом сержанта. Снег почти везде сошел, и его совсем не было в той части берега, где стоит селение, и гавань предстала теперь перед нами в совсем ином свете. Я на час покинул майора, чтобы посетить капитана Клерка и ознакомить его с моими наблюдениями. Прошло всего две недели, но состояние капитана значительно ухудшилось, и ему не помогла, как мы на то надеялись, молочная и растительная диета.

22 мая. Майор прибыл на борт и засвидетельствовал свое уважение капитану Клерку. В честь майора был дан салют и его приветствовала наша морская пехота. Гостю были отданы почести, которые показали ему, что мы воздаем ему должное в меру его заслуг и готовы отблагодарить его всем, чем можно.

Он явился не только, чтобы приветствовать капитана Клерка, но и чтобы проверить, как камчадалы выполняют его приказ помогать нам в рыбной ловле и охоте, за что мы выразили ему чувства искренней благодарности. Не меньшей была благодарность наших матросов: когда они узнали, что майор сделал такой прекрасный подарок, как табак, с их стороны было добровольно изъявлено желание отказаться от грога и отдать ему весь спирт. Матросы понимали, что в этом климате без брэнди обойтись трудно, они знали также, что на берегу солдаты платят рубль за бутылку, поскольку спиртные напитки здесь — вещь редкая и ценная. Нам отлично было известно, с каким чувством отнеслись матросы к запрету пить грог в ту пору, когда мы находились в жаркой стороне, и поэтому достойна была восхищения их щедрость: ведь если бы их жертва была принята, они лишились бы спиртного в условиях холодной местности. Однако майор, вместо того чтобы обречь их на это лишение, будучи человеком отзывчивым и рассудительным и понимая, в какой мы находимся [504] крайности, удовлетворился лишь нашими благими намерениями. И так как он покидал эту страну, мы не могли предложить ему ничего лучшего, чем подобранную для него коллекцию разных диковинок. Если бы мы не так давно оставили Англию, можно было бы, не доводя самих себя до крайности, снабдить этот обязательный народ такими полезными для домоводства вещами, как тарелки, стеклянная посуда, ножи, вилки и пр., но сейчас мы и сами во всем этом испытывали нужду. И мы могли бы к этому добавить много разных столь же полезных мелочей, которые облегчили бы жизнь этим людям и пришлись бы им куда более кстати, чем островитянам, [которым все это было роздано].

Поскольку майор скоро отбывал к своему двору и поскольку он был так любезен, что предложил нам взять с собой любые пакеты, которые мы только могли ему вручить для дальнейшей передачи, капитан Клерк сказал ему, что хочет послать через пего нашему послу некоторые бумаги, касающиеся предшествующей части путешествия. Было также договорено, что один маленький пакет можно будет отправить с курьером. Майор Бем сказал, что, если переход к Охотску окажется удачным, курьер достигнет Петербурга в декабре, тогда как сам он будет там в феврале или в марте.

Капитан Клерк, рассудив, сколь сохранными окажутся сообщения о наших открытиях, если их доверить человеку с таким характером и положением, как майор, и приняв во внимание, что самая трудная часть плавания осталась позади, решил переслать через него дневник покойного командира и свой собственный дневник с момента гибели капитана Кука до настоящего времени и карту. Мы с м-ром Бейли также пожелали написать сообщение о нашем плавании, каковое в случае любого несчастья, которое могло бы произойти в будущем, дало бы Адмиралтейству подробный отчет о самой, на мой взгляд, важной части нашего путешествия. Ведь то, что мы узнали здесь от кормчих майора (и это было их собственное мнение), указывало на то, что практически невозможно пройти к северу дальше тех мест, где мы побывали. Майор весьма любезно показал нам все карты, которые у него были, и предложил нам их скопировать. Впрочем, они не содержали ничего нового и не были такими точными, как карты, полученные нами от Измайлова. Действительно, насколько мы могли судить, со времен Беринга никто не заходил севернее 66° N. На одной карте, северная часть которой, как сказал майор, была составлена путешественниками, ходившими из Колымьи в Анадырь, не было выдающегося в море мыса, как на карте Миллера и на карте Грина, где он показан по крайней мере на высоте [69°]; на этой карте не было выше 66° никаких мысов. Но контуры берега на ней так не сходны с темп, которые в действительности положены нами, что, я полагаю, она не заслуживает копировки. И чем [505] больше я вникаю в доводы Миллера, протянувшего Чукотский мыс до 73 или 75°, сравнивая его данные с тем, что мы видели, тем больше а прихожу к убеждению, что миллеровские сведения почти точно соответствуют Восточному мысу [о котором и идет речь], лежащему на 66°. Наше будущее плавание может пролить свет на этот вопрос ³⁵⁵.

26 мая. 26-го майор попрощался с нами, и с корабля был дан салют, а матросы по собственному почину проводили его троекратными прощальными возгласами. М-р Веббер и я отправились вместе с майором на реку Авачу, в то место, где от нее отходит затока, соединяющаяся с рекой Паратунка. Там мы встретили местного священника, его жену и детей, которые пожелали попрощаться с майором.

Этот священник в меру своих сил поддерживал дружбу с нами и с майором. Хотя его дом в Паратунке расположен в 16 милях от корабля, он ежедневно снабжал капитана Клерка молоком от своих коров, хорошим хлебом, свежим маслом и пр.

Когда мы совершали путешествие в Большую реку, он послал нам [пропуск]... чтобы нам было теплее, и хлеб, масло и пр. для нашего пропитания. Невозможно передать, как этот добрый священник, его семья и мы сами были опечалены последним прощанием с майором Бемом. Мы сожалели, что расстаемся с этим человеком, которого нам вряд ли удастся когда-либо увидеть и чье бескорыстное поведение нам крепко запомнилось. Если в любой стране, посещаемой иностранцами, дела ведутся такими людьми, как Бем, то это в высшей степени способствует приумножению славы ее государей, самой этой страны и внушает доверие к человеческой природе, как таковой. Как не сравнить, пользуясь данным случаем, недостатки цивилизованных народов, которые так хорошо понимают, что такое благорасположение и гуманность, и так много толкуют об этом, а на деле в малой степени придерживаются и того и другого, с поведением некультурных островитян, чьи добродетели проявляются в полную их силу. Пример майора должен быть использован на будущее, особенно теми народами, которые нуждаются в дальнейшей полировке [polishing]. В связи с этим надо отметить, что майор Бем в ответ на все добрые услуги, оказанные нам, только и попросил у нас, что порох и свинец для камчадалов, и им он внушил, что в воздаяние они должны будут всегда оказывать помощь иностранцам и что таков обычаи всех цивилизованных наций.

Побуждая своих подчиненных к заботам о нас, майор был занят мыслями о наших будущих нуждах, и, так как предполагалось, что мы скорее всего не найдем прохода и возвратимся сюда к концу года, он попросил капитана Клерка сообщить ему, в каких тросах мы нуждаемся, и обещал послать их нам из Охотска, [504] а также сказал, что в нашем распоряжении весь корабельный припас, которым русские в этом краю располагают.

Он дал нашим капитанам письма ко всем своим соотечественникам, с которыми мы могли встретиться, и просил их оказывать нам всемерную помощь. И в конечном счете, будучи просвещенным человеком, он. прилагал все усилия, чтобы содействовать нашему предприятию, считая, что оно способствует общественной пользе всех наций. И как гуманный человек он оказал нам всю помощь, в которой мы испытывали нужду, попав в бедственное положение, и поддерживал нас всеми средствами, которыми он располагал. Поступая так, он оказал честь его повелительнице и своей стране и продемонстрировал добрый пример для всех, кто находился в том же положении.

ДНЕВНИК ПОМОЩНИКА ХИРУРГА Д. САМВЕЛЛА

Вторник, 4 мая. Утром купец по имени Василий Поселкой Фаласич и еще одна особа — Иоганн Даниэль Пот [Порт] — прибыли сюда из Большерецка. На санях они доехали до кромки льда и до кораблей добрались на шлюпке, немедленно отправленной с “Резолюшн”. ...Мы уяснили, что Измайлов в своих письмах представил нас как купцов-голландцев или изобразил по своему разумению нас как пиратов и посоветовал своим землякам на Камчатке нас остерегаться, и это ему мы обязаны тем, что русские здесь долгое время относились подозрительно к нашим намерениям...

Пятница, 7 мая. Шлюпка была послана в Паратунку — деревню, где жил священник Роман Федорович Верещагин ³⁵⁶. Он очень тепло принял мидшипмена и команду шлюпки и дал молоко для капитана Клерка, который очень страдал от чахотки. Заболел он чахоткой еще в ту пору, когда мы покинули Англию...

...Воскресенье, 9 мая. Получено письмо от партии, находящейся в пути к Большерецку, в котором сообщается, что путешествие еще не окончено, но оно оказалось приятнее, чем этого можно было ожидать.

Вторник, 11 мая. Большое количество льда ушло в море, и пространство между кораблями и селением очистилось. Корабли подвели к берегу. М-р Бейли, астроном, установил на берегу обсерваторию, получив на то разрешение от русских, которые были явно удовлетворены, видя, что наши намерения дружеские. Штурман стоящего в гавани шлюпа Деметра Полутов [Дмитрий Полутов] сегодня обедал на борту “Дискавери” ³⁵⁷.

Среда, 12 мая. Утром капитан Клерк первый раз отправился на берег и был встречен отрядом солдат с большим почетом. [507]

После полудня сержант проводил его на корабль и с ним отобедал.

...Понедельник, 17 мая. Утром получили письмо от 13-го числа из Большерецка от нашей партии, в котором сообщалось, что люди наши прибыли в Большерецк и были приняты дружественно. В обратный путь они собирались отправиться дней через 10—12 вместе с майором Бемом. Ночью умер от дизентерии плотник из команды “Резолюшн” Джон Макинтош, и утром тело было отправлено к входу в гавань и опущено в море.

...Четверг, 20 мая. ...На берегу среди русских был учинен бунт, и в результате один из них был забит в кандалы. Все произошло из-за того, что один из наших офицеров привез на берег ром и напоил каких-то людей.

...Пятница, 21 мая. После полудня один камчадал привез письмо капитану Клерку от лейтенанта Кинга. В письме сообщалось, что партия, сопровождаемая майором Бемом, прибыла к устью реки Авачи; в письме содержалась просьба прислать туда шлюпки, чтобы можно было прямиком дойти до кораблей. Тотчас же были отправлены 4 шлюпки, и наши люди между 9 и 10 часами высадились в селении, а майор Бем остался на ночь в доме сержанта. Майора сопровождали Фаласич и Иоганн Д. Пот — наши прежние гости, и другой русский купец Алексей Кожевин, и один немец, сосланный в эту страну...

...Майор, чье полное имя Фредерик Магнус Бем, или Бём, человек лет пятидесяти. Он родился в Ливонии и здесь уже лет шесть состоит губернатором. Он высок и джентльмен по манерам и по виду, с ним здесь жена и сын, а две его дочери в Петербурге. Его правление удовлетворяет людей всех рангов' и здесь он в большей чести. Благодаря посредничеству м-ра Веббера, знающего немецкий язык, мы могли с ним свободно вести беседы. Естественно, наряду с прочими вопросами мы задали ему вопрос, как сейчас обстоит дело с Англией и Америкой, но он этого не знал, так как о политическом положении в Европе получал сообщения лишь в той мере, в которой оно касалось России и ее отношений, мирных и немирных, с другими державами. {Он нам сказал, что в 1775 году получили от петербургского двора распоряжения касательно возможного прихода на Камчатку английских кораблей; сообразно с этими распоряжениями он должен был снабжать суда всем, что можно найти в этой стране, и ничего не требовать взамен.} Он также информировал нас, что незадолго до того, как мы прибыли на Камчатку, им было получено письмо от капитана Шмилова [Шмалева], брата капитана Шмилова, находившегося в Большерецке, и в этом письме сообщалось, что два чужеземных корабля были замечены чукчами, которые решили, что русские с реки Анадырь пришли к ним за податью, потому что прежде чукчи подать платить отказались а теперь, дескать, [508] их хотели запугать видом двух больших судов. Действительно, 12 августа капитан Кук высаживался в индейском селении в заливе Св. Лаврентия близ [мыса] Сердце-Камень, а об этой высадке уже упоминалось ранее ³⁵⁸.

Когда мы впервые подошли к камчатскому берегу, наши корабли приметили с холмов два казака, и они сразу же вернулись в бухту и подняли среди русских тревогу. Русские подумали, что пришли враги, и священник из Паратунки, а также другие люди упаковали свое добро и приготовились к отъезду в Болынерецк. Это мы узнали от майора, но то, что он нам сказал, не согласовывалось с поведением сержанта, который был крайне удивлен, когда наши шлюпки подошли к острогу Св. Петра и Св. Павла ³⁵⁹.

Помимо майора в Большерецке находится капитан Василий Шмилов, или Шмилев, и он примет командование Камчаткой, когда этим летом майор отбудет в Петербург. Наши джентльмены проводили здесь время довольно приятно, и их развлекали русскими и камчадальскими танцами и песнями. Последние им были в новинку и вызвали большое любопытство. Дела, были улажены и для обоих кораблей приобретены быки и мука, после чего гости отправились на берег...

Лейтенант Кинг вручил сыну майора серебряные часы — дар капитана Клерка, а женщинам роздал серьги и другие украшения...

Суббота, 22 мая. Утром на кораблях подняли штандарты св. Георгия и на пиннасе с “Резолюшн” на борт был доставлен майор Бем, который в 10 часов встретился с капитаном Клерком. При встрече был выстроен отряд морской пехоты и дан салют из 13 пушек. Вскоре была послана шлюпка за священником и другими русскими, которые явились с майором; все они отобедали на “Резолюшн”.

Воскресенье, 23 мая. Майор отобедал с капитаном Гором на борту “Дискавери”, где его встретили с теми же воинскими почестями. Он позировал м-ру Вебберу, который очень удачно запечатлел его внешность ³⁶⁰. Майор не раз выражал удивление видом всех наших людей; он говорил, что просто не верится, что три года они провели в плавании, — так и кажется, будто они только что покинули Англию. Не меньше поразило его то обстоятельство, что у нас так мало людей умерло от болезней. Он сказал нам, что, когда русские отправляют в летний вояж к берегам Америки и на прилегающие острова шлюпы с командами в 60 человек, только 20 или 30 возвращаются обратно, остальные гибнут от цинги и других болезней. Его удивило, что на “Резолюшн” всего 112 человек, а на “Дискавери” — 70, так как одномачтовый русский шлюп водоизмещением в 70 тонн обычно вмещает 60 членов команды. [509]

...Среда, 26 мая. Около 2 часов майор отправился в Большерецк. До Паратунки его провожали лейтенант Книг и м-р Веббер. Чтобы хоть как-нибудь отблагодарить его за гостеприимство, которое он проявил, снабдив наши корабли всем, что в его власти было дать нам, капитаны и офицеры обоих кораблей подарили ему ром и вино, четыре квадранта, подзорную трубу и некоторые предметы, приобретенные нами на различных островах, которые мы посетили в Южном море. Этот последний дар очень был ему по вкусу, и он намерен был преподнести его императрице ³⁶¹. Нельзя при этом не упомянуть, что команда “Резолюшн” на некоторое время добровольно отказалась по предложению капитана Клерка от ежедневных порций грога, чтобы часть этого напитка подарить майору и тем самым отблагодарить его за полученный от него табак.

Майор категорически отказался от этого дара, но его порадовал этот знак благодарности. Капитан Клерк подарил сыну майора саблю, а майору вручил подзорную трубу.

Среда, 26 мая. Два мидшипмена были посланы на съемку в бухту, и карту ее капитан Клерк обещал прислать майору, который выразил желание ее получить. Майор хотел представить императрице отчет о течениях, морях и гаванях Камчатки, и для этой цели такая карта была весьма кстати. К нашему большому удивлению и негодованию, мы узнали в канун нашего ухода отсюда, что наш астроном передал штурману [русского] шлюпа, стоящего здесь, карту всех наших открытий на берегах Америки в обмен на карту Камчатки и прилегающих местностей ³⁶². Само по себе упоминание об этом уже не требует дальнейших комментариев, но на такой поступок никто не обратил внимания.

На все время нашей стоянки майор оставил своего слугу И.Д. Пота, который использовался как переводчик. Он даже назначил к нам офицера, чтобы тот мог оказывать нам помощь в случае, если на других азиатских берегах мы встретимся с русскими. Это предложение майора было отклонено, и тогда он дал обоим капитанам письма к русским людям с приказом снабжать нас всем, что они могут дать, в том случае, если мы окажемся у какого-нибудь берега и в чем-нибудь будем испытывать нужду ³⁶³.

Понедельник, 31 мая. За отсутствием лучшей темы я позволю себе рассказать о нашей небольшой экскурсии в Паратунку, где мы нанесли визит священнику... Рано утром [1 июня] мы все погрузили в шлюпку и отправились в Паратунку. Обойдя западную оконечность гавани, мы увидели русскую лодку, поврежденную на скалах и прибитую к берегу. Не приметив людей, мы решили, что здесь было две лодки и на второй лодке ушли те кто потерпел крушение. Иным способом на берег выбраться было нельзя, так как в этом месте со всех сторон возвышались [510] неприступные утесы. Но вскоре мы заметили человека в рубахе, карабкавшегося по отвесной скале, и другого человека, который сидел внизу и курил трубку. Они призвали нас на помощь, и мы направились к берегу, где с изумлением обнаружили, что потерпели крушение один наш джентльмен с “Резолюшн” и камчадал. Поскольку место было скалистым, мы попросили этого джентльмена пройти вдоль берега к нашей шлюпке, что он и сделал; но камчадал не заботился о своем спасении и остался со своей трубкой на старом месте. Джентльмен рассказал нам о своих приключениях, случившихся, пока он обходил на шлюпке залив Авача. Он взял шлюпку вчера, чтобы пройти на ней в Паратунку, и нанял молодого камчадала в качестве гребца. Стоило подуть ветерку, как камчадал убоялся прямо пройти к месту через залив и направил лодку вдоль берега, не выпуская изо рта трубку. Ночь застала их в пути, когда они дошли до устья Паратунку. но в темноте отыскать его они не смогли, так как не знали местности. Камчадал от гребли устал и решил отдаться на волю судьбе и не брать в руки весла. Когда наш джентльмен возымел желание его к этому принудить, он совершенно серьезно заявил, что скорее перережет себе глотку, чем станет испытывать подобные тягости (это согласуется с характеристикой камчадалов Крашенинникова, который говорит, что они склонны к самоубийству). В конце концов лодка наполнилась водой, и оба путешественника вплавь добрались до берега... На берегу... камчадал приготовился удобно умереть и уселся там, раскуривая то немногое, что оставалось в его кисете. Компаньон камчадала не проявил, однако, такой же склонности покинуть наш бренный мир и полез на крутую скалу, а на нее взобраться было невозможно, и на его счастье мы пришли ему на выручку...

...Среда, 2 июня. Мы прибыли в Паратунку в обеденное время, и священник принял нас чрезвычайно тепло...

...Четверг, 3 июня. ...Паратунка расположена на берегу реки того же названия примерно в 20 милях от гавани Св. Петра и Св. Павла. Там есть церковь, шесть русских домов, 16 камчадальских балаганов, которые построены на высоких столбах, и несколько юрт, или хижин, наполовину врытых в землю. Церковь построена Берингом, и, как все русские дома, она деревянная с куполом вверху. Она очень ветхая и запущенная, но здесь считается достойным местом отправления культа. Ее украшает много икон, и среди них имеются иконы с изображениями св. Петра и св. Павла, принадлежавшие Берингу и Чирикову. Эти иконы, на которых запечатлены изображения святых патронов, были взяты в плавание к западному берегу Америки, и по возвращении кораблей они были принесены в дар этой церкви. Под навесом, который стоит близ здания церкви, подвешено четыре небольших колокола. Здесь помимо священника живет лишь [511] один-единственный русский — служка священника. За камчадалами надзирает, как и во всех прочих селениях, их вождь-соотечественник, который носит титул тойона. Тойонов назначает губернатор Камчатки, который может сместить любого из них по своему усмотрению, и они своп обязанности исполняют под контролем русских. В балаганах живет обычно человек 6—10. Священник сказал нам, что в приходе Паратунка насчитывается 962 камчадала, а в Большерецком — 1460. Как велик приход, мы не установили, но узнали, что страна эта не столь населена, как в недавние годы. Во время прогулки мы набрели на развалины большой деревни, но там не осталось никаких следов от фундаментов жилых зданий. Русские говорили нам, что в 1769 году более 10 000 человек умерло от оспы, занесенной из Сибири через Охотск. Этот слабый народ скоро вымрет, и вероятно, никого из камчадалов не останется спустя несколько поколений.

Пятница, 4 июня. ...Священник Роман Федорович Верещагин имел от роду 44 года и родился в Большерецке; отец его был русским, мать — камчадалкой. У него было пятеро или шестеро детей, и их, и жену он достойно содержал, получая 80 рублей в год. Ежегодно летом он в открытой лодке совершал переход на ближайший из Курильских островов, чтобы наставлять его обитателей в христианской вере. Первый раз он там побывал в 1777 году. Он обратил в христианство жителей 14 Курильских островов. У камчадалов он пользовался большим уважением и говорил на языках Верхней и Нижней Камчатки, Пенжинской [Пенжинского берега] и Курильских островов. Это был умный, щедрый и мыслящий человек, хотя его так и нельзя было убедить, что Лютер и Кальвин были достойными особами. Доведение его было очень общительным, и к людям он хорошо был расположен, и эти качества создали ему доброе имя и известность у многих обитателей Камчатки...

...Хотя нет признаков родства между языками камчадалов и жителей Американского материка в области залива Нортон и обитателей Наваналашки [Уналашки], ...имеется все же заметное сходство в этимологии, манере произношения, тоне и акценте и в характере твердых гуттуральных звуков.

Русские скупают на Курильских островах меха, но поселений там у них нет. Священник нам говорил, что японцы также закупают на Курильских островах меха, меняя их на медные и бронзовые изделия и лакированную посуду. Такую посуду мы видели и на Камчатке; русские привозят ее с Курильских островов.

...Воскресенье, 6 июня. Мы распрощались со священником и его семьей и возвратились на корабли. Утром прибыло 20 голов скота и две лошади для капитана Клерка, предоставленные ему на время нашей стоянки для верховых поездок, нужных ему по состоянию его здоровья. Пришла партия товаров, принадлежащая [512] купцам из Большерецка, и товары эти продавались по поразительным ценам. Некоторые из них были английской работы, и мы купили несколько оловянных ложек с лондонским клеймом, заплатив по 15 шиллингов за штуку, тогда как в Англии они стоят 2 шиллинга.

...Вторник, 8 июня. Сегодня у солдата Джексона из-под уха вышел осколок от наконечника индейского копья длиной в 4 дюйма. Это был тот солдат, который в стычке, где погиб капитан Кук, был ранен в глаз. Он думал, что глаз ему поразили камнем, не подозревая об этом наконечнике до тех пор, пока он не вышел из его тела. Глаз он потерял именно из-за этого предмета.

Четверг, 10 июня. Священник, его семья, служка и тойон из Паратунки нанесли сегодня визит капитану Гору. Священник подарил капитану Клерку меховое одеяло, которое он называл паллисой, а капитану Гору презентовал меховую одежду. Когда он покидал “Дискавери”, в его честь дан был салют из пяти пушек.

Пятница, 11 июня. Корабли были готовы к выходу в море, но нас задержали противные ветры... Священник обедал на борту “Дискавери” и затем распрощался с нами, так же как и И.Д. Пот, слуга майора Бема. Капитан Клерк в награду за службу И.Д. Пота в качестве переводчика вручил ему часы, и много разных вещей ему дали офицеры. Судовой журнал капитана Кука был доверен заботам майора Бема, который должен был передать его в Англию вместе с картой открытий и отчетом о событиях, которые произошли после смерти капитана Кука. Капитан Клерк переслал также суммарный отчет о нашем плавании и грядущих намерениях в Адмиралтейство и письмо английскому послу в Петербурге, в котором отмечалось гостеприимство майора Бема и то огромное внимание, которое он проявил к делу его величества. Все это майор намерен был отправить с курьером, полагая, что пакеты дойдут в январе будущего года до Англии. В этом месяце он отправлялся в Петербург.

...Среда, 16 июня. ...К такому произведению, как “История Камчатки” [Крашенинникова], мы не можем добавить почти ничего или же очень мало, и то, что будет сказано ниже, касается лишь отдельных подробностей. Страна вокруг залива [Авача] скалистая и гористая, но, кроме горных вершин, она вся покрыта лесом, преимущественно березовым, и лес этот идет и на постройки, и на топливо. Селение, или острог Св. Петра и Св. Павла, стоит на узкой песчаной косе, которая образует гавань и отделяет ее от залива Авача, и в эту гавань ведет узкий проход между скалами. Селение состоит из пяти или шести русских бревенчатых домов и примерно 15 балаганов и трех или четырех юрт. Балаганы имеют форму конуса на широком основании и поддерживаются столбами высотой около 4 ярдов. В них поднимаются по лестницам из [513] толстых брусьев, в которых врезаны ступеньки. Юрты частично углублены в землю и покрыты землей. Раньше в них входили сверху, но, с тех пор как здесь поселились русские, в юртах сбоку делаются двери. В этом селении юрты совсем заброшены и камчадалы живут в балаганах. Перед балаганами устроены помосты, на которых сушат много рыбы для собак [юколы], а под балаганами висит и сушится рыба для собственного употребления. В селении масса собак, и везде (в частности, и в самих домах) сильно воняет рыбой. В верхнем конце гавани Петра и Павла находится барак для солдат и склад, и это самые большие здешние здания. В селении около 40 солдат и 60 матросов со стоящего здесь шлюпа. Русские женятся на камчадалках, и многие из русских живут в балаганах. Большинство русских — подряженные люди [are transports], и им платят по 13 рублей в год. Эти люди в летнее время питаются икряным хлебом и рыбой, в их рацион входят ягоды. Большинство из них — казаки. Многие одеты в собачьи шкуры подобно камчадалам, и все ходят в сапогах. Что до камчадалов, то следует сказать, что они совершенно порабощены русскими после ряда сражений, в которых они боролись за свою свободу, и в этой борьбе погибли многие из них. Из-за этого и по причине оспы, недавно здесь бывшей, уцелело лишь малое количество камчадалов. Они коренасты, и рост у них средний, лица весьма широкие, скулы выдающиеся и красноватые, волосы и глаза черные (очень маленькие). Кожа у камчадалов цвета светлой меди. В целом это не очень красивый, но хорошо сложенный люд. Летом они занимаются ловлей и сушкой рыбы, зимой — охотой. Огнестрельное оружие у них в ходу, и они меткие стрелки. Говорят они и по-русски, и на своем языке, крещены, наставлены в вере и обучены письму. Мужчины одеты в собачьи шкуры, женщины переняли русские моды и носят платья из русской или китайской материи. Как все порабощенные народы, камчадалы скромны и покорны, и русские нам говорили, что теперь они не бунтуют и послушны велениям своих господ...

Нам сообщили, что в 1770 году один француз, сосланный на Камчатку, образовал шайку, убил губернатора и, захватив в Большерецке судно, бежал в Китай ³⁶⁴. Маленький шлюп, стоящий здесь, принадлежит купцу Фалласичу. Он должен этим летом пойти в торговый вояж на Шумагинские острова. Возможно, что этот поход вызван той запиской, которую капитан Кук получил от индейцев и которую он показал майору, заключившему, что Измайлов ведет [на этих островах] тайную торговлю.

У русских неподалеку от острога Петра и Павла имеются постройки, в которых вываривается соль для местных нужд в достаточном для этой цели количестве. Самые ценные шкуры здесь — морские бобры и соболя. Соболиная шкура продается за 2—5 рублей. За морских бобров нам платили по уже упомянутой цене, и [514] нам говорили, что в Китае купцы за них дают в два с лишним раза больше. Морских бобров у берегов Камчатки ловят мало, их добывают на островах Северного архипелага, Курильских и на острове Беринга, а также вдоль определенной части американского берега, хотя мы уяснили, что никаких поселений на [Американском] материке у русских нет. Соболей добывают на Камчатке.

Мы получили здесь немало припасов. Нам дали 20 голов скота и 230 пудов муки. За все это майор Бем цен не назначил и не допустил, чтобы капитан Клерк вручил ему обязательство, по которому выплата должна была производиться правительством, он настоял на том, чтобы отложить расплату до того времени, когда дело будет решено лондонским и петербургским дворами ³⁶⁵...

Комментарии

341. Далее Херви свидетельствует, что началась суматоха и Кук не смог добраться до берега своевременно — до того, как туземцы перешли в общую атаку. В противовес Уотсу Херви утверждает, что Кук дал на шлюпки приказ открыть огонь, но, поскольку гребцы подводили шлюпки к берегу, они не могли одновременно вести стрельбу, что поняли островитяне, которые, воспользовавшись этим, напали на Кука и убили его. Херви отмечает, что помощник штурмана Робертс, командовавший пиннасой, действовал с большим мужеством и решимостью, чего нельзя сказать о людях на баркасе и на ялике.

Все эти свидетельства противоречивы и расходятся между собой в существеннейших пунктах. Единственным очевидцем, принимавшим непосредственное участие в стычке, был лейтенант Филипс, но внимание его было отвлечено непосредственными боевыми операциями и самозащитой. Филипс утверждает, что двустволка Кука была заряжена дробью и пулей, и этого же мнения придерживаются Самвелл и Бейли, но Уотс и Кинг считают, что один из стволов не был заряжен вовсе и что холостой выстрел как раз и побудил туземцев перейти к наступательным действиям. Тот же Уотс утверждает, что Кук дал приказ на шлюпки прекратить стрельбу, тогда как Херви прямо указывает, что Кук приказал людям в шлюпках открыть огонь. Кинг придерживается того же мнения, что и Уотс, а Филипс говорит, что “капитан дал приказ стрелять”, не разъясняя, правда, относилось ли это распоряжение к людям в шлюпках или к солдатам, которые находились на берегу. Херви выдвигает более чем странную версию о том, что островитяне кинулись в атаку в тот момент, когда гребцы подводили шлюпки к берегу и не могли стрелять по толпе, но Самвелл (Voyage.., II, р. 1197) считает, что нападение совершилось, пока люди со шлюпок перезаряжали ружья. Думается, что Кинг и Уотс, стремясь изобразить действия Кука в момент схватки в более выгодном для него свете, невольно отклонились от истины. Но почти все показания сходятся на том, что лейтенант Уильямсон, который командовал баркасом, вел себя недостойно. Он держался подальше от берега и не открыл вовремя огонь, причем ссылался затем на то, что якобы не разглядел сигнала с суши. К такой же тактике Уильямсон прибег 18 лет спустя в битве под Кемпер-дауном, “не разглядев” сигналов командующего эскадрой, за что едва не был расстрелян адмиралом Нельсоном (Voyage.., 1967, I, Introduction, p. LXXIX). Кстати, именно Уильямсон, когда обсуждался вопрос о мерах которые следовало предпринять для последующего усмирения островитян' настаивал на крутой расправе с ними. Поведение Уильямсона было настолько трусливым, что капитан Клерк, человек очень мягкий и всегда избегавший столкновения со своими офицерами, вынужден был провести специальное дознание, которое, по словам Самвелла, ничем не кончилось, так как люди из команды баркаса изменили свои первоначальные показания (Voyage.., 1967, II, р. 1204 — 1205).

О причинах стычки 14 февраля говорилось уже во вводной статье, где отмечалось, что в этом отношении свидетельства участников экспедиции и островитян значительно расходятся. Предания гавайцев, в которых нашли отражение трагические события февральских дней 1779 г., были в XIX в. собраны У. Эллисом, А. Форнандером, Д. Мало и Ш. Диблем, но, пожалуй, одну из наиболее интересных версий приводит О.Е. Коцебу, который в конце 1824 или в начале 1825 г. встретился на Гавайях с непосредственным участником событий островитянином Калемаку (Каремаку дневников О.Е. Коцебу). По словам Калемаку, Кук “отправился прямо к старому королю, который в это время отдыхал, и пригласил его последовать за собой на корабль, на что старец сразу же согласился. Однако многие эри [вожди] принялись уговаривать короля отказаться от визита, на котором все более настаивал английский капитан. Увидев, что старика пытаются задержать, Кук взял его за руку и хотел увести силой, чем весьма возмутил собравшихся толпой островитян. Тут прибежал окровавленный эри, который был ранен ружейным выстрелом с английской шлюпки, когда пересекал бухту. Он упал на колени перед королем, умоляя его никуда не ходить, чтобы избежать столь же печальной участи. При виде раненого эри толпа, дотоле сдерживавшая свое возмущение, пришла в неукротимое бешенство. Произошло вооруженное столкновение, в результате которого Кук и несколько солдат были убиты, а остальные англичане обратились в бегство” (О.Е. Коцебу. Новое путешествие вокруг света. М., 1959, стр. 236).

Эта версия правдоподобна и частично совпадает с показаниями Филипса и Кинга. Филипс говорит о старой женщине и двух вождях, которые уговаривали короля не идти с Куком к шлюпкам, а Кинг упоминает о юном вожде, который явился к месту событий с вестью о гибели видного вождя Калиму, убитого в бухте выстрелом со шлюпок лейтенанта Рикмена (Кинг называет этого вождя Моэнимой). Этот юный вождь (Дибл узнал от гавайцев, что его звали Кекуаупио) своим рассказом крайне возбудил толпу. Правда, штурман У. Блай утверждает, что Рикмен убил вождя после того, как островитяне напали на Кука (Voyage.., 1967, I, р. 556, n. 1), но свидетельство это вряд ли соответствует истине.

342. Характеристика Петропавловского острога, данная Клерком, подтверждается описаниями Г.А. Сарычева, И.Ф. Крузенштерна, В.М. Головнина. В 1805 г. И.Ф. Крузенштерн писал: “Здесь не видно ничего, что могло бы заставить промыслить, что издавна место сие населяют европейцы” (И.Ф. Крузенштерн. Путешествие вокруг света... на кораблях “Надежда” и “Нева”. М., 1950, стр. 233). Петропавловский острог был основан в 1740 г. Берингом, который возвел несколько, по отзыву С.П. Крашенинникова, “преизрядных” домов. Однако вскоре все работы были заброшены и селение пришло в упадок.

343. Петропавловским гарнизоном командовал сержант Сургуцкий.

344. Бем, Магнус Карл (1727—1806) — премьер-майор (подполковник), в 1773—1779 гг. был главным командиром Камчатки. Он был назначен на этот пост в апреле 1772 г. после бунта Беньовского и прибыл в Большерецк с почти неограниченными полномочиями в октябре 1773 г. Подчинялся он иркутскому губернатору.

345. Д. Самвелл называет этого купца Василием Поселкой Фаласичем. Дж. Кинг именует его Фалласучем, или Фаллусучем. Истинное его имя названо в письме иркутского губернатора Ф.Н. Клички генерал-прокурору А.А. Вяземскому от 16/IX 1779 г. Кличка пишет, что камчатские власти по прибытии англичан “отправили к оным иностранцам собственного пример-майора служителя и купца Посельского с данными от Бема к главнокомандующему на тех кораблях писмами” (ЦГАДА, Госархив, VII, д. 2529, ч. II, л. 42).

Иоганн Даниэль Порт был, как верно предположил Клерк, камердинером (служителем) Бема и его крепостным человеком. Бем, не имея представления о характере английской эскадры, направил в Петропавловск недостаточно представительное посольство.

346. Порт неверно передал содержание рапорта Г. Измайлова, который не преуменьшал размеров английских кораблей.

Конечно, французы не покровительствовали Беньовскому, но ему был оказан теплый прием в Париже, когда он туда попал, совершив путешествие через три океана.

347. Точно такое же путешествие, как Кинг и Гор, совершил в январе — феврале 1738 г. С.П. Крашенинников, с той лишь разницей, что он шел не из Петропавловска в Большерецк, а из Большерецка к Авачинской бухте (см. С.П. Крашенинников. Описание земли Камчатки. М. — Л., 1949).

348. Острожек Карымчин официально назывался Паратун. С.П. Крашенинников отмечал, что в нем было 16 охотников-камчадалов и шесть строений (С.П. Крашенинников, там же, стр. 652).

349. Отличное описание камчатских собачьих упряжек было дано В. М. Головниным (см. В.М. Головнин. Путешествие на шлюпе “Диана”. М., 1964, стр. 276—281).

350. Острожек Мышху, или Начикин, в устье реки Горячей также населяли камчадалы. В 1738 г. в нем проживало “ясашных иноземцев семь человек” (С.П. Крашенинников, там же, стр. 649).

351. Кинг описывает знаменитые начикинские, или большерецкие ключи на окраине села Начики с дебитом 1,5 литра/сек и температурой 60—80° С. Эти ключи и гейзеры на другом притоке реки Большой — реке Банной связаны с зоной действующих вулканов (Б.И. Пийп. Термальные ключи Камчатки. М., 1937, стр. 78—92).

352. Калинин, или Опачин острожек был расположен на левом берегу реки Большой, в 44 верстах от Большерецка, и в нем проживало в 1738 г. “девять ясашных иноземцев”.

353. “Капитан Исмилов” — это Василий Иванович Шмалев (1737—1799), сын хлыновского (вятского) уроженца И.С. Шмелева, анадырского командира. Подобно своему старшему брату Тимофею (1736—1789) В.И. Шмалев был неутомимым исследователем русского Северо-Востока. Братьям Шмелевым принадлежит более 40 трудов по географии, этнографии и истории Сибири, они долгое время состояли в переписке с академиком Г.Ф. Миллером (см. А.И. Алексеев. Братья Шмалевы. Магадан, 1958). К сожалению, Дж. Биглехол, не располагая сведениями о научной деятельности В.И. Шмалева, дал ему в своей вводной статье к изданию материалов третьего путешествия Кука незаслуженно сдержанную характеристику.

354. Столица Камчатки Большерецкий острог стояла на северном берегу реки Большой, между впадающими в нее реками Быстрой и Гольцовкой, в 33 верстах от моря. Выше Большерецка в Большую реку впадают река Банная (в XVIII в. она называлась Баню) с горячими ключами в верховье и река Сутунгучу. Описание Большерецка см. у С.П. Крашенинникова и В.М. Головкина.

355. Трудно сказать, какие карты показывал Бем. Во всяком случае на картах Н. Дауркина берега Чукотки показаны верно.

356. Деревня Паратунка, лежащая в нижнем течении реки Паратунка, была в 70-х годах XVIII в. в состоянии крайнего упадка. После эпидемии оспы 1767—1768 гг. из 360 жителей уцелело не больше 40.

Роман Федорович Верещагин (1735—1782?) — священник в Паратунке, личность весьма примечательная. С его отцом, “служилым” человеком, летом 1738 г. встречался С.П. Крашенинников. Два сына этого служилого человека, по словам И.Ф. Крузенштерна, “сделали величайшую честь своему состоянию”. Старший. Роман, сыграл большую роль в распространении русской культуры на Камчатке и на Курильских островах, на которых он неоднократно бывал. Р.Ф. Верещагин в совершенстве владел камчадальским и коряцким языками и пользовался у коренных жителей Камчатки огромным авторитетом.

357. Дмитрий Полутов, по происхождению тотемский крестьянин, в качестве передовщика и штурманского ученика в 1772—1774 гг. ходил из Охотска на Уналашку и промышлял “мягкую рухлядь” на Лисьих островах, описывая их и исследуя. Он составил опись 20 островов, и в частности Кадьяка, где побывал в 1776 г. В 1779 г. он готовил в Петропавловске к плаванию на Лисьи острова шлюп “Св. Николай” купцов Пановых. В 1779— 1785 гг. промышлял на Алеутских островах и на Кадьяке (Р.В. Макарова. Русские на Тихом океане... М., 1968, стр. 74—75, 186).

Относительно обсерватории В.И. Шмалев в рапорте генерал-прокурору А.А. Вяземскому от 19/VII 1779 г. сообщал, что “в бытность его, Бема, в Петропавловской гавани находящиеся на тех кораблях профессор с помощником, расположась на берегу палатками, брали обсервацию, причем и нашим, бывшим при нем штюрману и штюрманскому ученику, показывали употребление вновь изобретенными квадрантами усматривать высоту солнца для сыскания ширины места, также и подзорными небольшими трубами оного господина майора Бема снабдили” (ЦГАДА, Госархив, VII, Д. 2529, ч. I, л. 4 об.).

358. Конечно, в Петербурге не могли в 1775 г. дать указаний о приеме судов английской экспедиции, которая была снаряжена год спустя. Однако в связи с бегством Беньовского уже в 1773 г. были даны строгие предписания Бему следить за появлением у камчатских берегов “чужестранных судов”, поскольку в Петербурге было получено известие о намерениях Беньовского с помощью Франции снарядить корабль с неизвестными и опасными намерениями. Новые распоряжения охранительного порядка были даны Бему в 1777 г., но снова в связи с возможностью появления у камчатских берегов кораблей Беньовского. Бему вменялось в обязанность в случае появления иностранных судов “зделать десант и недозволить впустить в порт как на шлюпке, так и на боте служителей более десяти человек” (ЦГАДА, Госархив, VII, д. 2529, ч. I, л. 6 об.).

Тревога, вызванная ожиданием кораблей Беньовского, усилилась, когда в 1778 г. от командира Гижигинской крепости Т.И. Шмалева поступили известия о появлении у чукотских берегов неизвестных судов, причем одновременно до Камчатки дошли вести о том, что эти суда побывали на Алеутских островах. Речь шла о кораблях Кука, которые летом 1778 г. прошли от Уналашки к Чукотке. Интересные документы, в которых содержались сведения об этих “нераспознатых” судах, приведены Дж. Биглехолом. Это два письма английского посла в Петербурге Дж. Гарриса государственному секретарю лорду Уэймауту от 9/XI и от ноября (день не указан) 1779 г. В письмах приводятся рапорты Бема, переданные Г. Потемкиным Гаррису. В первом рапорте сообщается, что летом 1778 г. русские, промышляющие на Алеутских островах черными лисами, получили от туземцев сведения, что два каких-то корабля прошли куда-то на север и люди говорили не на русском языке. Второй рапорт (Гаррис получил его во французском переводе) мы привели на стр. 572—573.

С сообщением о неведомых судах, появившихся у чукотских берегов, связана еще одна дипломатическая акция, предпринятая в том же 1779 г. Речь идет о письме гр. Н.И. Панина русскому послу в Париже И.С. Барятинскому от 11/22 октября 1779 г., в котором Барятинскому поручалось связаться с “поверенным от американских поселений” (т.е. от США) Бенджамином Франклином, запросив последнего, не американские ли суда побывали у русских берегов (А.В. Ефимов. Из истории русских экспедиций на Тихом океане. М.. 1948, стр. 12; Н.Н. Болховитинов. Становление русско-американских отношений. М., 1966. стр. 76. 274—282). Как и следовало ожидать, Франклин (в декабре 1779 г.) выразил сомнение в возможности прохода американских судов к Камчатке путями, ведущими через Канаду, и предположил, что корабли эти, видимо, “есть или японские или англичанин Кук, который поехал из Англии тому три года объезжать свет” (Н.Н. Болховитинов, там же, стр. 279).

359. Сургуцкий был не столько удивлен, сколько обеспокоен появлением в гавани иноземной шлюпки.

360. Дж. Биглехол отмечает, что этот портрет утрачен.

361. Речь идет о коллекции, ныне хранящейся в Музее Института антропологии и этнографии АН СССР.

362. Судьба этой карты неизвестна.

363. “При отбытии тех англичан из Камчатки даны им открытые указы для пользования всем находящимся в открытом Восточном море в вояжах российским промышленникам в обхождении с ними в Восточном море в со всякой благосклонной лаской и о нечинении озлоблений” (ЦГАДА, Госархив, д. 2529, ч. II, л. 42 об.). Британское Адмиралтейство в 1781 г. подарило М. Бему серебряную вазу с благодарственной надписью на латинском языке, текст которой был воспроизведен в журнале “Северный архив” (ч. 22, № 13, 1826, стр. 47). В том же номере “Северного архива” (стр. 33—47) был напечатан всеподданнейший рапорт М. Бема от января 1781 г., в котором бывший камчатский командир, определенный казначеем в Коллегию иностранных дел, просит уволить его в чистую отставку, отмечая при этом, что с ним крайне несправедливо обошелся губернатор Ф.Н. Кличка, по чьему указанию М. Бему при проезде его в 1779 г. из Иркутска в Петербург было отказано в прогонных деньгах. Даже подаренные Ч. Клерком коллекции М. Бем вынужден был везти на свой собственный кошт. Кроме того, Кличка отобрал у М. Бема карту открытий экспедиции Кука. Получив отставку, М. Бем удалился на свою прибалтийскую мызу и жил там в бедности. Однако он отказался в 1799 г. от пенсии, предложенной ему английским правительством. Дж. Биглехол без ссылки на источник сообщает, что вазу, подаренную М. Бему Адмиралтейством, Потемкин ему не дал, заявив, что она представляет собой собственность русской нации, и передал ее в музей (Beaglehole, p. CLXIII, n. 2).

364. Снова отклики на бунт Беньовского. Беньовский бежал из Большерецка не в 1770, а в 1771 г. и был не французом, а уроженцем Словакии, в 60-х годах XVIII в. состоявшим на польской службе. Достиг он не только Китая, но и Франции.

365. На стр. 488 приводится фотоснимок расписки, выданной Клерком. Д. Самвелл привел неполные данные о провианте, отпущенном англичанам в Петропавловской гавани.

(пер. Я. М. Света)
Текст воспроизведен по изданию: Джеймс Кук. Третье плавание капитана Джемса Кука. Плавание в Тихом океане в 1776-1780 гг. М. Мысль. 1971