ДЖЕЙМС КУК

ПЛАВАНИЕ В ТИХОМ ОКЕАНЕ В 1776-1780 ГГ.

Понедельник, 29 сентября. Наконец в 3 часа п.п. 29-го подул ветер от O, и мы подняли якорь. Когда корабли вступили под паруса, я по просьбе Оту дал залп из семи пушек, после чего все наши друзья, за исключением Оту и еще двух-трех [221] человек, покинули нас. Они так наглядно выражали свою печаль, что было ясно, как они сожалеют о нашем уходе.

Оту пожелал увидеть, как ходит корабль под парусами, и мы сделали несколько галсов в бейдевинд, после чего Оту с нами простился. Он поручил мне передать эри рахи но Претане просьбу прислать ему со следующим кораблем красных перьев и птиц, обладающих оными, а также топоры, полдюжины мушкетов с порохом и пулями и, конечно, не забыть лошадей.

Я уже раньше говорил, что получил от Оту и прочих членов королевской фамилии значительные дары, но не упомянул, что именно я вручил пм в ответ. У этого народа в обычае при вручении подарка доводить до вашего сведения, что они желают получить что-либо в ответ, и мы сочли необходимым вознаградить их. Таким образом, то, что мы получаем в качестве подарка, обходится нам дороже, чем то, что приобретается путем обмена. Однако в случаях, когда что-либо достать трудно, а это иногда случается, мы могли рассчитывать на подарки наших друзей или с их помощью получить то, чего нельзя было добыть иными способами, так что в целом подобный метод торговли был в одинаковой степени выгоден и нам, и островитянам.

Обычно я сразу же расплачивался за подарки, но с Оту получилось иначе, так как его дары поступали столь быстро, что трудно было своевременно рассчитываться с ним, но затем я уже давал ему то, что он просил, причем всегда его запросы были умеренными.

Если бы я убедил Омаи остаться на Таити, я не покинул бы этот остров так скоро, ибо в эту пору ничто не сулило нам лучшего и нигде я не снабжался всем необходимым более дешево, чем тогда, когда мы стояли здесь.

Кроме того, между нами и островитянами установилось такое сердечное согласие и взаимное доверие, на которое вряд ли можно было рассчитывать в любом другом месте. И что существенно, эти отношения ничем не нарушались, и не было совершено краж, заслуживающих упоминания.

Полагаю, что так было не потому, что в этом смысле улучшились моральные принципы островитян, а вследствие опасений со стороны вождей нарушить ход торговых операций, которые, по их представлениям, могли им казаться более выгодными для них, чем для нас.

Наши отношения были установлены при первой же встрече с вождями. Я видел, что на острове всего вдоволь, и отдавал себе отчет в том, что его обитатели жаждут получить наши товары, а поэтому решил использовать обе эти благоприятные возможности и не допускать, чтобы туземцы нас обворовывали так, как это они делали прежде. [222]

Омаи оказался в этом случае человеком очень полезным, поскольку он разъяснял островитянам хорошие и дурные последствия их возможного поведения.

Не всегда во власти вождей предупредить кражи, часто их самих обворовывают, и они мне жаловались на это, как на большое зло. Оту оставил у меня до дня нашего отбытия все наиболее ценные вещи, полученные им от меня, дабы эти вещи были в большей сохранности. Поскольку новые богатства, которые в связи с нашим появлением приобрели вожди, возбудили страсть к новым кражам, хозяева острова стали на этот счет более чувствительными. Они возжелали обзавестись сундуками. Немногочисленные сундуки, оставленные у них испанцами, были в большой цене, и эти предметы вожди постоянно пытались получить у нас.

Я распорядился изготовить один такой сундук для Омаи сообразно его пожеланиям, а он хотел, чтобы ему сделали сундук длиной 8, шириной 5 и высотой 3 фута. Замки и засовы не обеспечивали достаточной надежности, но сундук был так широк, что на нем с успехом могли спать два стражника, дабы охранять его в ночную пору.

Удивительно, что мы, с грехом пополам объясняясь с островитянами на их языке и имея в качестве переводчика Омаи, так и не смогли толком разузнать, когда сюда прибыли испанцы, сколько времени они здесь простояли и когда ушли отсюда. Чем больше мы об этом расспрашивали островитян, тем больше убеждались, что большая их часть не способна вспомнить или запечатлеть в памяти, когда произошло то или иное событие. Особенно если с момента, когда оно совершилось, прошло больше 10 или 12 месяцев.

Однако, судя по надписи на кресте и тем сведениям, которые были получены нами от наиболее смышленых туземцев, можно было установить, что эти два корабля прибыли на Таити в 1774 году, вскоре после того как я ушел из Матаваи, а это случилось в мае 1774 года. Как я уже упоминал, испанцы привезли сюда дом и скот. Некоторые островитяне говорили, что, после того, как испанцы перевезли на берег дом и высадили группу моряков, они вышли в море, чтобы отыскать меня, и вернулись десять дней спустя. Я склонен сомневаться в истинности этих сообщений, поскольку испанцев не видели ни на Хуахейне, ни на Ульетеа ¹³³.

Партия скота, оставленная испанцами, состояла из одного быка, нескольких коз, свиней и собак. Позже мы узнали, что они завезли сюда барана, который затем оказался на острове Болабола, куда мы доставили быка. Свиньи были крупные, и они весьма улучшили местную породу; ко времени нашего прихода их здесь стало много. Довольно сильно расплодились козы, и едва ли не у всех вождей и именитых островитян были теперь эти животные. Что касается собак, то отмечу, что испанцы выпустили [223] на берег две или три их разновидности, но я полагаю, что испанцы сослужили бы острову куда большую службу, если бы они всех этих собак перевешали, а не оставили на воле.

Когда испанские корабли покинули остров, здесь осталось четверо испанцев: два священника, слуга и человек, который приобрел у островитян большую популярность. Они называли его Матемой. Видимо, он изучал местный язык или, по крайней мере, стал на нем говорить так, что его понимали; он все время восхвалял испанскую нацию, умаляя достоинства нации английской. Он дошел даже до того, что говорил островитянам, будто мы уже вообще не существуем как нация, и что “Претане” — это маленький остров, подобный Таити, совершенно разоренный испанцами.

Обо мне же он говорил, что испанцы меня встретили в море и двумя-тремя выстрелами отправили на дно мой корабль и всех наших людей, так что не имеет смысла надеяться на мой приход сюда. Все эти и разные иные басни, рассказанные упомянутым испанцем, заставили островитян многому поверить.

Если Испания не имела других целей, оставляя на острове своих подданных, чем поносить англичан, то было бы для нее лучше сразу же забрать своих людей восвояси: ведь мое возвращение перечеркнуло все, что говорил этот человек.

Мы можем только догадываться, с какой целью были оставлены священники. Но если это было сделано для того, чтобы обратить островитян в католическую веру, то такая попытка совершенно не удалась. Однако не видно, чтобы в этом направлении что-либо было сделано, ибо если бы священники убеждали туземцев принять их веру, то на этот счет велись бы беседы, а между тем, как раз этого-то и не было. Испанцы все время жили в доме, который они поставили в Оаитепехе, но Матема посетил различные части острова. Они пробыли здесь 10 месяцев, после чего пришли два корабля и через пять дней ушли, забрав с собой этих людей.

Поспешный уход кораблей свидетельствует, что, каковы бы ни были намерения Испании относительно этого острова, планы эти не были осуществлены ¹³⁴.

Судя по тем сведениям, которые мы смогли получить от туземцев, можно предположить, что испанцы были намерены основать на Таити поселение. Оту говорил мне (и это подтверждали другие островитяне), что испанцы должны вернуться и доставить сюда дома, скот, а также мужчин и женщин, которые здесь поселятся, чтобы жить на этом острове и умереть здесь. Но, добавлял Оту, “они не придут в Матаваи, потому что Матаваи принадлежит тебе”.

Нетрудно заметить, что эта идея была по вкусу Оту, причем он не отдавал себе отчета, что такой шаг может сразу же лишить его собственного королевства и отнять у народа его вольности. [224]

Это показывает также, с какой легкостью разумно управляемое [европейское] поселение может существовать бок о бок с островитянами, но при моих воззрениях на этот счет я никогда не пожелал бы, чтобы это произошло. Правда, такого рода поселение вряд ли здесь возникнет, ибо для этого здесь нет побудительных причин.

При первом посещении этого острова испанцы взяли с собой четырех туземцев; один остался в Лиме, один умер и двое возвратились обратно.

Один из возвратившихся нанес мне визит на корабль. Я не знал, что этот человек был за пределами острова, а он, войдя в кают-компанию, не обмолвился об этом ни словом, но его земляки сообщили мне, кто он такой.

У меня было мало времени, чтобы его расспросить, прежде чем прибудет на корабль Омаи, и, занятый другими делами, я отпустил его и больше уже с ним не встретился. Меня удивило, что он не пришел вторично, так как я обращался с ним исключительно вежливо. Но я полагаю, что Омаи сказал ему что-то грубое, ибо его раздражала сама мысль, что на острове помимо него есть еще один путешественник.

Наше пребывание на Тенерифе для Омаи оказалось выгодным: он гордился, что, так же как и два упомянутых туземца, побывал на земле, принадлежащей Испании.

Второго туземца я не видел, но с ним говорил капитан Клерк, и он мне сказал, что это неотесанный и не слишком смышленый человек; это мнение разделяли и земляки туземца. И вообще оба путешественника не принадлежали к тем людям, которые могут в какой-то мере заслуживать уважение ¹³⁵.

Четверг, 30 сентября. Поскольку я не собирался отказаться от намерения зайти на Эймео, на рассвете, покинув Таити, я направился к северному берегу этого острова, где, как нам говорили, была хорошая гавань. Омаи пришел в эту гавань задолго до нас, и он принял все необходимые меры, чтобы указать нам путь в нее; впрочем, помимо него у нас были и другие лоцманы, так как на борту находилось несколько таитян и таитянок. Не надеясь на этих гидов, я направил две шлюпки для осмотра гавани и, получив сигнал, что здесь имеется безопасная якорная стоянка, вошел в нее и отдал якорь близ берега на глубине 10 саженей; на дне был мягкий ил. Мы стали на два якоря под берегом, заведя на берег трос.

Гавань называлась Талоу [Таареу]; она находилась на северном берегу острова в округе Обунохоу [Опуноху]. Она протягивалась к S или к StO на 2 мили между грядами холмов и в смысле безопасности и надежности дна была не хуже любой другой гавани на любом из островов, а преимущество ее над многими из них заключалось в том, что корабль мог входить в нее и выходить [225] при попутных пассатах, так что одинаково удобными оказывались и возможности вступления в эту бухту и выхода из нее.

В бухту впадало несколько ручейков, и один из них, устье которого располагалось в глубине бухты, был настолько значительным, что шлюпки могли подняться по нему примерно на четверть мили; вода в нем была пресная и отличного качества. На его берегах росло дерево пурау (так его называют туземцы); оно прекрасно горит. Впрочем, островитяне цены этому месту не придают, так как вода и топливо достаются им без труда.

На этом же берегу острова, милях в двух к O, имеется гавань Пароуру [Параоро]; она более широкая, но вход в нее через рифы (рифами окружен весь остров) гораздо уже и лежит от гавани под ветром; учитывая эти два обстоятельства, предпочтение следует отдать гавани Талоу.

Удивительно, что, трижды побывав на Таити и обойдя весь этот остров на шлюпке, я до сих пор не знал, что в этой части Эймео есть гавань; более того, я всегда полагал, что удобных бухт здесь нет. На поверку же оказалось, что помимо этих двух гаваней есть еще одна или две на южном берегу, но они менее значительные.

Среда, 1 октября. Не успели мы стать на якорь, как корабли заполнились островитянами; к нам их привело одно лишь любопытство — с собой они ничего не принесли на обмен. Однако на следующее утро из разных мест явилось много каноэ, и жители Эймео привезли нам плоды хлебного дерева, кокосовые орехи и небольшое количество свиней, и все это они меняли на топоры, гвозди, бусы; спрос на красные перья был не такой, как на Таити.

Здесь на корабле всем докучали крысы, которых развелось великое множество, и я приказал отбуксировать судно поближе к берегу, насколько это допускала глубина, и, подведя его на расстояние 30 ярдов от берега, принял все меры, чтобы крысы ушли на сушу. Я надеялся, что их к этому настоятельно побудили, но все же вряд ли нас покинула хоть малая их часть.

Четверг, 2 октября. Утром 2-го мне нанес визит Махейне — вождь этого острова. Его сопровождали жена или наложница, сестра Оамо [Амо] — таитянского вождя, который умер когда мы были на Таити. Я вручил Махейне и его подруге подарки из числа тех, которые больше всего здесь ценятся, и они пробыв у нас примерно часа полтора, удалились, по вскоре вернулись с большой свиньей. Они расценивали эту свинью как ответный дар, но я вручил им новый подарок, чтобы полностью окупить их презент, после чего они направились с визитом к капитану Клерку.

Этому вождю на вид можно дать лет 40—50 (он со своими немногочисленными подданными обеспечил острову известную [226] независимость от Таити); вождь плешив — явление, пожалуй, нечастое на этих островах для людей такого возраста, и на голове у него нечто вроде тюрбана; видимо, он стыдится показывать голову, хотя я не знаю, позорна ли лысина у островитян, или они полагают, что плешивые головы внушают нам отвращение. Мы пришли к выводу, что последнее предположение, быть может, более верное, так как сами же обрили голову индейцу за то, что он совершил у нас кражу. После этого туземцы заключили, что такому наказанию подвергаются все воры, и два или три наших джентльмена, чьи головы не слишком были обременены волосами, находились под сильным подозрением: островитяне полагали, что они тето [тито, точнее эиа или таатарима-рима — человек, совершающий кражу].

Вечером мы с Омаи совершили верхом прогулку вдоль берега в восточном направлении, и нас сопровождало немного людей, так как Омаи запретил туземцам следовать за нами, опасаясь с их стороны недобрых поступков. Ведь именно в этой гавани стояла флотилия Тоухи, и следы войны были видны повсюду — с деревьев сорваны все плоды, а дома были разорены или сожжены.

Понедельник, 6 октября. 6-го утром отбуксировали корабль от берега, чтобы завтра выйти в море, но случилось событие, которое помешало этому и доставило нам много хлопот. Дело в том, что вечером какие-то туземцы украли у нас одну из коз. Днем мы вывели животных на пастбище и приставили для их охраны двух человек. Потеря этой козы была бы не слишком существенной, если бы в мои намерения не входило снабдить этими животными другие острова, а поэтому я постарался принять все необходимые меры, чтобы, если это окажется возможным, вернуть похищенную козу.

Вторник, 7 октября. Утром мы узнали, что козу привели вождю Махейне, который в это время был в гавани Пароуру. Два старика вызвались провести туда тех моих людей, которых я сочту нужным послать к вождю, чтобы доставить козу обратно. Соответственно я направил в эту гавань шлюпку с людьми и через них пригрозил Махейне, требуя немедленного возвращения козы и выдачи вора.

За день до этого вождь просил у меня, чтобы я дал ему двух коз, но я не мог ему оставить ни одной, не нарушая моего замысла о снабжении скотом других островов. Может быть, для этого иного случая мне больше никогда бы не представилось, тогда как здесь уже было две козы.

Тем не менее, я попросил таитянского вождя Тидуа, который здесь присутствовал, от моего имени предложить Оту направить на Эймео двух коз, и, чтобы обеспечить этот запрос, я через этого же вождя послал Оту большой пучок красных перьев, [227] который был равноценен двум козам. Как я полагал, это удовлетворило бы не только Махейне, но и других вождей острова, но то, что произошло, убедило меня, что я ошибался.

Полагая, что теперь никто уже не отважится посягнуть на вторую козу, я, приняв меры для вызволения похищенного животного, утром распорядился вновь отправить коз на берег и вечером послал за ними шлюпку, чтобы перевезти их на борт. В момент погрузки одна из коз исчезла, и ее не удалось отыскать. Так как пропажа была сразу же замечена, я не сомневался, что козу удастся найти — далеко она зайти не могла. Отправиться на ее поиски вызвались 10 или 12 туземцев независимо друг от друга, и все думали, что козу не украли, а что она заблудилась в лесу; такого же мнения придерживался и я. Но все оказалось иначе, в чем я убедился, когда ни один из туземцев, отправившихся на поиски, не вернулся и мне оставалось только развлекаться этим происшествием, поскольку ничего другого сделать я не мог, а ночь положила конец дальнейшим поискам, К ночи возвратилась шлюпка с первой из похищенных коз и людьми, совершившими кражу. Это был первый случай такого рода на здешних островах.

Среда, 8 октября. Утром выяснилось, что большинство окрестных обитателей скрылось, что соответствовало их обычаю, а Махейне удалился в самую дальнюю часть острова. Я пришел к убеждению, что был разработан план похитить то, что я отказался дать по доброй воле, и, хотя одну козу они вернули, другую решили увести. А это была суягная коза, чего, впрочем, они могли и не знать.

Я обратился к двум старикам, которые приняли участие в доставке первой козы. Они сказали мне, что козу увели в Ватеа [Маатеа?] — местность на южном берегу острова — люди Хамоа [Хаамоа], вождя из этой местности, и, если к нему кто-нибудь будет послан, он вернет им козу. Старики предложили проводить моих людей через весь остров по суше, но, узнав, что на шлюпке можно за день пройти в Ватеа и вернуться обратно, я послал туда одну из наших шлюпок с двумя унтер-офицерами, м-ром Робертсом и м-ром Шатлуортом, указав им, что в случае, если козы на месте не окажется, один из них должен остаться в шлюпке, а другой обязан с проводниками и одним или двумя матросами направиться на поиски.

Перед вечером шлюпка возвратилась, и офицеры доложили мне, что, подойдя к берегу на такое расстояние, которое позволяли скалы и мели, м-р Шатлуорт высадился с двумя солдатами морской пехоты и одним из проводников и направился в селение Ватеа к дому Хамоа. Там местные жители морочили нашим людям голову, заверяя их, что козу скоро приведут, и просили послать их за ней, но ничего подобного не случилось, [228] и по причине позднего времени м-р Шатлуортс был вынужден вернуться к шлюпке.

Я был очень озабочен тем, что дело зашло так далеко. Отступить сколько-нибудь достойным образом я не мог, ибо это поощрило бы обитателей других островов, которые мы должны были посетить, безнаказанно воровать у нас.

Я спросил у Омаи и двух стариков, какие меры мне следует предпринять, и они без колебаний посоветовали мне высадиться с группой наших людей и стрелять в первого же встречного. Я не мог последовать этому кровавому совету, но решил с частью наших людей пересечь остров. На рассвете я отправился в поход с 35 спутниками и одним из стариков. Нас также сопровождали Омаи и трое или четверо его друзей. Одновременно я приказал лейтенанту Уильямсону на трех вооруженных шлюпках обойти западный берег острова и затем встретить нас на его противоположной стороне.

Только мы высадились, как немногие оставшиеся здесь туземцы обратились в бегство. Одного из них Омаи увидел и попросил меня, чтобы я разрешил его застрелить. Омаи при этом был совершенно убежден, что я дам ему возможность привести его намерение в исполнение. Я тут же сказал Омаи и нашему проводнику, чтобы они твердо уяснили себе следующее: я не намерен причинять никому никакого ущерба и тем более не допущу гибели хотя бы одного островитянина.

Эта радостная весть распространилась с быстротой молнии и приостановила бегство туземцев. Так что никто из них больше не покидал свой дом и не бросал свои занятия.

Когда мы стали подниматься на хребет, через который нам надо было перевалить, мы получили сообщение, что козу провели где-то поблизости и что ее еще не завели на противоположный склон. Поэтому мы двинулись дальше, соблюдая полную тишину, чтобы настигнуть шайку, которая украла козу, неожиданно. Но когда мы добрались до плантации, расположенной в самой верхней части склона, нам сказали, что прошлой ночью козу действительно держали здесь, но утром Хамоа ее увел в Ватеа. Мы пересекли хребет и спустились до места, откуда открылся вид на селение Ватеа. Здесь какие-то туземцы показали нам, где расположен дом Хамоа, и сообщили, что коза находится в этом доме, и я полагал, что мы ее сразу же возьмем. Поэтому я был очень удивлен, когда, явившись в желанное место, узнал от немногих оставшихся здесь людей, что они не видели ни козы, ни Хамоа.

Войдя в селение, мы заметили каких-то людей, которые бродили там и сям с дубинками и дротиками в руках, входя в лес и выходя из него. Когда Омаи начал их преследовать, они стали швырять в него камни. Я думаю, что они готовы были оказывать [229] мне сопротивление на каждом шагу, но, видя, сколь сильна наша партия, оставили это намерение. На ту же мысль наводило и то обстоятельство, что все дома в селении были покинуты.

Собрав немногих людей, которые остались здесь, я попросил Омаи выразить им порицание за такое поведение и разъяснить, что, по свидетельствам многих лиц, я убедился, что коза находится у них, и настоятельно прошу вернуть ее нам, в противном случае я вынужден буду сжечь их дома и лодки.

Однако, несмотря на то что я (или, точнее, Омаи) им втолковывал, они продолжали утверждать, будто ничего о козе не знают. Тогда я поджег шесть или восемь домов, которые вскоре сгорели, и два или три боевых каноэ, стоявшие близ них. Поступив так, я вышел из селения и направился к нашим шлюпкам, которые ждали нас милях в шести или восьми от этого места, причем никто не оказывал нам сопротивления; напротив, многие нам помогали, но делали это, вероятно, не по доброй воле, а из боязни.

Омаи, который в своем каноэ шел чуть впереди, остановился в одном месте и сказал, что он заметил толпу, которая готовится атаковать нас. Мы изготовились к бою, но эти люди, во главе которых стояло 10 или 12 туземцев, вместо того чтобы напасть на нас с оружием, вышли навстречу с банановыми ветвями и положили их к моим ногам. Они попросили меня пощадить каноэ, которое находилось поблизости, что я и сделал.

Часа в 4 п.п. мы подошли к нашим шлюпкам, поджидавшим нас в селении Варараде [Варарари] округа Тиратабунуэ [Териитапунуи]. Местный вождь и все здешние именитые люди скрылись в горах, хотя я не тронул ничего из того, что им принадлежало, так как они были друзьями Оту. Пробыв в этом месте около часа, мы направились к кораблям и прибыли на борт примерно в 8 часов. Никаких сведений о козе не поступало, и все, что я проделал, не дало желаемого эффекта.

Пятница, 10 октября. Рано утром 10-го я отправил к Махейне одного из людей Омаи, чтобы передать следующее: если он не пришлет мне козу, я не оставлю на острове ни одного каноэ и буду все разорять, пока он не выполнит моего требования. А чтобы гонец убедился в серьезности моих намерений, я в его присутствии послал плотника, чтобы он разломал три или четыре каноэ, стоявшие у берега. Доски мы взяли на борт для дома, который собирались построить на Хуахейне для Омаи (на этом острове Омаи желал поселиться). Затем я отправился в ближайшую бухту, разломал там три или четыре каноэ и несколько каноэ сжег и около 7 часов п.п. возвратился на борт. За полчаса до моего возвращения козу привели в то самое место, где я был вчера, и это был ответ на послание, переданное мной через гонца этим утром. [230]

Так закончилось это хлопотливое и в общем несчастливое дело, о котором я сожалел, пожалуй, даже больше, чем туземцы.

Суббота, 11 октября. На следующее утро мы снова стали добрыми друзьями и туземцы принесли к кораблям плоды и прочую снедь для менового торга, проявляя к нам такое же доверие, как и прежде. Около 9 часов д.п. мы подняли якорь и при ветре от берега пошли к выходу из бухты. Ветер, однако, был настолько слабым и неустойчивым, что лишь в полдень мы вышли в море, и я взял курс на Хуахейне, причем Омаи сопровождал меня на своем каноэ. На свой опыт он не слишком полагался и поэтому взял на борт лоцмана. Я приметил, что шли они таким же прямым курсом к острову, каким шел бы туда и я.

На Эймео мы запаслись топливом; мы не взяли его на Таити, так как это было сопряжено с известными трудностями; в Матаваи местные жители используют любое дерево. Мы также приобрели много провизии — свиней и плодов хлебного дерева. Кокосовых орехов достали немного: сезон их уже прошел.

Я думаю, что между произведениями природы на Таити и на Эймео нет разницы, но бросаются в глаза различия между женщинами этих двух островов; эти различия я никак не могу объяснить. На Эймео женщины ниже ростом, кожа у них темнее и черты лица, как правило, отталкивающие, и если там попадаются красивые женщины, то можно заранее сказать, что они уроженки других островов.

Воскресенье, 12 октября. 12-го в полдень мы отдали якорь в северном проходе бухты О’Варре [Фаре], расположенной на западном берегу острова. Все послеполуденное время провели, ставя корабли на два якоря в надлежащем месте. Омаи вошел в гавань на своем каноэ перед нами, но он не высадился и не вступил в сношения со своими земляками, хотя много островитян собралось на берегу, чтобы посмотреть на него. Еще больше туземцев скопилось у кораблей, так что проводить нашу работу нам было нелегко.

Наши пассажиры вскоре сообщили островитянам о том, что произошло на Эймео, преувеличив число каноэ и домов, уничтоженных нами, по крайней мере раз в десять, но это меня нисколько не обеспокоило, поскольку мне было ясно, какой эффект окажут такие вести на всех слушателей, и я мог надеяться, что они будут вести себя несколько лучше, чем они обычно ведут себя.

Когда я был на Таити, мне сказали, что мой старый друг Ори уже больше не вождь и что он теперь живет на Ульетеа. Он и прежде фактически был лишь регентом при малолетнем Тарридерии [Териитарии], нынешнем эри рахи, но от регентства он отказался только тогда, когда его к этому вынудили. [231]

Оба его сына — Опуни и Тоуха [Пуни и Тоуха] — первыми нанесли мне визит и вручили подарок. Они прибыли на борт прежде, чем корабли вступили в гавань.

Понедельник, 13 октября. Утром на корабли явились все именитые люди острова. Именно этого я и желал, так как мне хотелось наилучшим образом устроить здесь Омаи. Правда, Омаи склонялся было к тому, чтобы отправиться на Ульетеа, и я был не против, поскольку на этом острове у отца Омаи был участок земли, которым завладели люди с Болаболы, и я полагал, что смогу эту землю ему вернуть. Однако мы никак не могли с ним договориться об условиях возвращения земли: я хотел примирить его с болаболцами, но Омаи был таким великим патриотом, что и слушать не желал о подобных вещах. Но именно Хуахейне был наиболее пригоден для того, чтобы оставить на нем Омаи.

После того как утренняя суматоха закончилась, мы приготовились к визиту, который должны были нанести юному вождю. Омаи нарядился вполне подобающим образом и подготовил для вождя и для его Эатуа очень красивые подарки. Надо сказать, что, после того как Омаи избавился от той шайки, которая его одолевала на Таити, он вел себя так разумно, что заслуживал всяческого уважения.

Наша высадка отвлекла от кораблей толпу, и эти люди, равно как и те, что собрались на берегу, скопились в большом доме. Мы некоторое время ждали вождя, так как я не хотел ничего предпринимать до его появления, но я убедился, что присутствие вождя вряд ли было необходимо, поскольку оказалось, что ему не больше восьми или десяти лет.

Омаи, который стоял поодаль от толпы, начал с того, что преподнес богам дары — красные перья, материи и прочие вещи. Затем он передал подарки вождю или богам, а после этого преподнес один за другим несколько маленьких пучков красных перьев.

Все это он возложил к ногам одного из туземцев, который, как я понял, был жрецом. Каждый дар сопровождался речью или молитвой, и эти речи произносил один из друзей Омаи, который сидел рядом с ним, но говорил он главным образом под диктовку Омаи. В речах не были забыты ни английские друзья Омаи, ни те люди, которые доставили его сюда.

Эри рахе но Претане [король Георг III], лорд Сандвич, Тути [Кук] и Тати [капитан Клерк] часто фигурировали в любой из этих речей.

Когда Омаи кончил, жрец пропустил через свои руки дары — в той последовательности, в какой они были вручены дарителем, и, прочитав соответствующее число молитв, переправил подарки [232] в мораэ; оно, по словам Омаи, находилось довольно далеко, что и помешало провести в нем всю эту церемонию.

После окончания религиозной части церемонии Омаи сел рядом со мной, а я вручил юному вождю подарок и получил ответный дар, довольно значительный.

Затем Омаи объяснил, как должны строиться отношения между нами и островитянами и к каким последствиям могут привести кражи, если местные жители будут вести себя так, как они вели себя прежде. После этого Омаи поставил слушателей в известность о том, что он был в Англии, где его приняли и с ним обращались очень хорошо, отправив домой с многочисленными вещами, очень нужными на этом острове. Омаи от моего имени попросил выделить ему участок земли, где бы он мог построить дом и содержать слуг. Он добавил, что если земля ему не будет предоставлена либо в дар, либо за определенную мзду, я заберу его и поселю на Ульетеа.

Последнее предложение всем присутствующим явно понравилось. Но я знал, каковы их мнения на этот счет. Они хотели вместе с Омаи и с моей помощью (а Омаи без всяких оснований внушил им, что на нее можно рассчитывать) отправиться на Ульетеа и выдворить оттуда людей с Болаболы. Поэтому я сказал, что отнюдь не намерен приводить этот план в исполнение и не советую им это делать, пока я здесь. Если же Омаи хочет отправиться на Ульетеа, то он должен туда явиться не как враг, а как друг болаболцев.

Мои слова придали делу другой оборот: один туземец встал и сказал мне, что весь остров Хуахейне и все, что на нем есть, принадлежит мне, а поэтому я могу дать Омаи все, что мне будет угодно.

Омаи, который подобно прочим своим землякам редко задумывался над тем, что ждет его завтра, был в восторге от этой декларации, полагая, вероятно, что я буду очень щедр и дам ему много. Я, однако, был далек от подобных планов и попросил островитян, чтобы они не только показали, где собираются поместить Омаи, но и сообщили, сколько дадут ему земли. Куда-то было послано несколько вождей, а затем после непродолжительной консультации мое предложение было принято с всеобщим одобрением, и участок земли был немедленно указан. Этот участок был расположен по соседству с домом, где мы все собрались; он протягивался на несколько ярдов вдоль берега и чуть побольше был в ширину, доходя до подошвы холмов и захватывая часть склона.

Когда к обоюдному удовольствию дело это оказалось улаженным, я отправил на берег палатки, установил караульный пост, перевез обсерватории для проведения необходимых наблюдений [233] и поручил плотникам с обоих кораблей построить для Омаи небольшой дом, чтобы его достояние было в надежном месте.

Одновременно я отрядил людей на устройство огорода, желая посадить шедок, виноградные лозы, ананасы, дыни и разные другие культуры.

Омаи теперь серьезно относился к собственным делам и раскаивался, вспоминая, каким он был расточительным на Таити. Он встретил здесь брата и сестру с мужем, но здешний его шурин не грабил его подобно шурину таитянскому. Однако родичи Омаи ни в какой мере не оберегали и не заботились о его собственности, и я видел, что Омаи потеряет все, что ему было дано, как только мы отсюда уйдем.

В предвидении этого я посоветовал Омаи отдать добрую часть его движимости (полезной и служащей лишь украшением) двум-трем главным вождям. Таким способом Омаи мог бы не только заслужить их расположение, но и удовлетворить их, а в этом случае его уже не должны были беспокоить мысли о сохранности остальных вещей. Он обещал последовать моему совету, и я затем узнал, что он так и поступил.

Здесь, так же как и во многих других странах, человек, оказавшийся богаче своих соседей, неизбежно вызывает зависть, и такова была судьба Омаи, ибо на острове было немало людей, желавших, чтобы он не выделялся из их среды. Поэтому их-то он и должен был опасаться, так как многие из этих людей были могущественнее его.

Чтобы предупредить эти беды, я дал понять, что снова вернусь на остров, проведя в отсутствии столько времени, сколько я обычно проводил, и если я увижу, что Омаи находится не в таком состоянии, в каком я его оставил, на врагов его обрушится мой гнев. Это возымело должный эффект, поскольку туземцы не сомневались, что я вернусь на остров.

Пока мы здесь стояли, я велел перевезти всю муку из борт-камеры на берег, чтобы очистить ее от червей. На корабле развелось невероятное множество тараканов, и они причиняли нам значительный ущерб, причем все способы, которые применялись, чтобы от них избавиться, оказывались недейственными.

Среда, 22 октября. Ни одно происшествие не нарушало наших отношений с туземцами вплоть до вечера 22-го, когда один островитянин улучил момент и, забравшись в обсерваторию м-ра Бейли, унес секстант. Как только я узнал о краже, я направился на берег и взял с собой Омаи, чтобы он потребовал у вождей возврата этого прибора. Обещания были даны, но никаких шагов вожди не предприняли и на пропажу обратили не большее внимание, чем на представление, которое в это время ими давалось. [234]

Я потребовал, чтобы представление было прервано, и это убедило вождей, что намерения мои серьезны, после чего они начали расспросы о воре, а тот между тем сидел среди прочих зрителей с таким видом, как будто все это дело его совершенно не касалось. И он настолько был равнодушен, что я сильно засомневался, совершил ли он кражу, тем более что факт этот он отрицал.

Поскольку, однако, Омаи утверждал, что этот человек — вор, я отослал его на корабль и посадил на замок, что вызвало всеобщую тревогу, и все обратились в бегство, хотя я и старался удержать их от этого.

Омаи прибыл на борт и не без труда выведал у туземца, куда он спрятал секстант, но так как было уже темно, то только при свете дня мы нашли этот прибор, и он оказался неповрежденным.

После этого туземцы исцелились от страха и стали, как обычно, собираться вокруг нас. Что же касается вора, который оказался отъявленным негодяем, то я наказал его с большей суровостью, чем делал это прежде по отношению к каким бы то ни было похитителям, а затем отпустил его ¹³⁶.

Это, однако, не помешало ему причинить нам новые хлопоты.

Суббота, 25 октября. Ибо в ночь с 24-го на 25-е снова началась тревога, и, как нам сказали, она произошла после того, как этот же самый человек похитил одну из наших коз. На поверку оказалось, что этого не случилось, вероятно, потому, что он убедился, как надежно козы охраняются, но мы выяснили, что он затоптал и похитил виноградные лозы и капусту на огороде Омаи.

Омаи всенародно заявил, что убьет злоумышленника и сожжет его дом, как только мы покинем остров.

Чтобы предотвратить дальнейшие выходки этого человека и тем самым предохранить и нас, и Омаи от дальнейших тревог, я велел схватить его и запереть на корабле, с тем чтобы затем переправить его на другой остров, и эта мера вызвала всеобщее одобрение.

Этот человек был с острова Болабола, но у него тем не менее здесь была сильная группа приверженцев, которая готова была ему помогать, когда обстоятельства складывались благоприятно для планов их вожака.

На этом острове я столкнулся с более беспокойными людьми, чем на прочих островах, и, только опасаясь нас и не имея подходящего случая, они вели себя лучше, чем прежде.

Анархия, видимо, царила здесь в большей мере, чем в любом другом месте. Эри рахи был, как я уже отметил, мальчишкой, и я не встретил тут ни одного человека и ни одной группы людей, которые управляли бы от его имени, и, когда у нас что-нибудь [235] случалось, я никогда не знал, к кому же надо обратиться, чтобы уладить дело.

Порой кое-что старалась предпринять мать юного вождя, но я не замечал, чтобы она обладала большей властью, чем прочие островитяне.

Воскресенье, 26 октября. К 26-му дом Омаи был почти готов, и его движимое имущество начали перевозить на берег. Среди многих полезных вещей был ящик с игрушками, и, когда он был выставлен на всеобщее обозрение, вокруг него собралась огромная толпа. Однако мало кто из зрителей присматривался к таким вещам, как горшки, котелки, блюда, тарелки, кружки, стаканы и пр. и пр. Да и сам Омаи теперь уже не считал нужным всем этим пользоваться: печеная свинина теперь казалась ему лучше вареной, лист банана заменял ему блюдо или оловянную тарелку, а скорлупа кокосового ореха — кувшин для пива. Но надо сказать, что он все же мудро распорядился многими из этих вещей, получив в обмен на них у наших людей топоры и разные другие полезные орудия.

Вторник, 28 октября. Вечером мы устроили фейерверк, использовав часть ракет Омаи. Зрелище это состоялось в присутствии большой толпы, которая, получая удовольствие, в то же время набиралась страху. Остаток ракет мы запаковали и передали Омаи; мы убедились, что недаром взяли с собой на борт пиротехнику, но за время плавания запасы ее истощились и многое уже испортилось.

Четверг, 30 октября. Между 12 и 4 часами д.п. человек, которого я держал под замком, нашел способ бежать; он унес с собой ножные кандалы и отдал их на берегу, одному из вождей. Тот в свою очередь вручил их Омаи, который рано утром прибыл на корабль и поставил меня в известность, что его смертельный враг вырвался на свободу. При расследовании выяснилось, что не только часовой, приставленный к этому человеку, но и все вахтенные на шканцах спали, и он, улучив момент, взял ключ от кандалов из нактоуза (он видел, как его туда клали) и вышел на волю. Это событие показало, что вахта в ночное время соблюдается очень плохо или, лучше сказать, вовсе отсутствует, и я счел необходимым наказать всех виновных и отдать новые распоряжения для предотвращения подобных случаев.

После того как Омаи обосновался в своем новом обиталище, я стал подумывать об уходе с острова и с этой целью велел доставить все с берега на борт, за исключением коня, кобылы и суягной козы, которых я оставил во владении Омаи. Я также дал ему борова и двух маток английской породы, у него же раньше были одна или две матки.

Когда мы были на Таити, конь покрыл кобылу, так что почти можно было не сомневаться, что со временем будет приплод. [236]

Омаи подцепил на Таити четверых или пятерых тоутоу ¹³⁷, кроме того, с ним осталось двое новозеландских юношей и к нему перешел его брат и еще несколько островитян, так что теперь его семья состояла из восьми или десяти человек, но ни одной женщины в ней не было, и мы не замечали у Омаи желания обзавестись женой.

Дом, который мы ему построили, был размером 24x18 футов и высотой 10 футов. Сбили его из досок, стараясь употреблять поменьше гвоздей, чтобы не явилось искушение извлечь их из стен. В канун нашего ухода Омаи с помощью некоторых вождей решил построить на здешний манер над этим домом еще один дом; если новый дом покроет ту площадь, которую для него наметил Омаи, он будет так велик, что займет большую часть острова.

Оружие Омаи состояло из мушкета, штыка, патронташа дробовика, двух пистолетов, двух или трех шпаг и абордажной сабли. Кроме того, я оставил ему около 20 фунтов пороха, патроны для мушкета и пули для мушкета и пистолета. Этот дар его совершенно осчастливил, и только поэтому я ему вручил оружие, полагая, что ему было бы лучше обойтись без него ¹³⁸.

После того как Омаи перебрался на берег, он дал два или три обеда для офицеров обоих кораблей.

Во всех случаях стол был отлично накрыт и нас угощали лучшими местными блюдами.

Перед тем как покинуть остров, я приказал установить на стене его дома такую надпись:

Воскресенье, 2 ноября. 2-го ноября в 4 часа п.п. я, воспользовавшись бризом, который подул от O, вышел из гавани. Большинство наших друзей оставалось на корабле, пока мы не подняли паруса, и на прощание я приказал дать залп из пяти пушек; нас покинули все, за исключением Омаи, который оставался с нами, пока мы не вышли в море.

Мы выходили из бухты, отдав кабельтов на берег, и при буксировке он оборвался (его перерезало подводными скалами), и задний конец остался на берегу, причем это своевременно не заметили, и мы вынуждены были послать за ним шлюпку. На ней и отправился на берег Омаи после трогательного прощания со [237] всеми офицерами. Он пытался держать себя в руках, но эта решимость покинула его, когда он подошел ко мне, и он горько заплакал. М-р Кинг, провожавший Омаи на берег, сказал мне, что он проплакал всю дорогу.

Все недостатки этого индейца с лихвой возмещались его добрым характером и покорным нравом, и за все время, пока он был со мной, я в очень редких случаях находил промахи в его поведении. Его преисполненное благодарности сердце всегда удерживало высокое чувство признательности за те милости, которые достались на его долю в Англии. Он не забыл и тех, кто оказывал ему покровительство и дарил своей дружбой в то время.

Он был достаточно понятлив, но у него не хватало выдержки и упорства, чтобы приложить к чему-либо усилия, а поэтому его представления о различных вещах были очень поверхностными и во многих случаях несовершенными.

Омаи не был человеком наблюдательным, но ему многое легко давалось, и он был привержен к развлечениям такого характера, которые мы наблюдали на островах Дружбы; он мог бы усвоить многое иное, но я никогда не замечал, чтобы он прилагал хоть малейшее усилие, чтобы стать мастером какого-либо дела.

Подобное безразличие в характере этой нации. Ведь европейцы посещают их на протяжении десяти лет, а между тем мы не находим у них ни новых ремесел, ни улучшений, внесенных в старые навыки, и они не переняли у нас решительно ничего.

Мы поэтому не ждали, что Омаи окажется под силу привить островитянам наши навыки и обычаи или в какой-то мере изменить их собственные нравы. Но я полагаю, что Омаи постарается должным образом вырастить наши плоды, посаженные нами на островах, а уж одно это будет немалым приобретением для местных жителей. Но наибольшую выгоду эти острова получат благодаря животным, которых мы оставили их обитателям и которые, вероятно, никогда бы им не достались, если бы Омаи не побывал в Англии.

Если численность этого скота на островах возрастет — а в том я почти не сомневаюсь, — лучшего места для пополнения запасов провианта не окажется в целом свете ¹³⁹.

Возвращение Омаи вызвало у многих желание побывать в Претане, но Омаи был столь высокого мнения о себе как о великом путешественнике, что часто мне говорил, будто лорд Сандвич наказывал ему никого больше в Англию не пускать.

Если бы была хоть малейшая надежда на то, что какие-нибудь корабли снова посетят Новую Зеландию, я взял бы с собой в Англию обоих юношей из этой страны, так как они желали посетить нашу родину. Старший из них, Тиароа, был исключительно милым юношей с прекрасными способностями, и он отлично выполнял все распоряжения. Он явно усвоил, сколь велика [238] разница между его страной и этими островами, и бесповоротно решил остаться здесь до конца своих дней. Младший же так к нам привязался, что его пришлось снимать с корабля и доставлять на берег сплои. Он был очень остроумным и проворным мальчиком, и за эти качества его жаловали все наши люди ¹⁴⁰.

Как только шлюпка возвратилась, мы направились к острову Ульетеа, куда я намерен был прийти завтра.

Понедельник, 3 ноября. В 2 часа п.п. следующего дня мы отдали якорь в проходе, ведущем в гавань Охаменено [Хааманино], и, так как ветер дул из бухты, мы до наступления темноты верповались в нее. Неподалеку от прохода в гавань нас задержали тихие противные ветры, и в это время Орео, вождь [пропуск]... и его сын [пропуск]... и зять нанесли нам визит, а когда мы вошли в гавань, корабли окружило много каноэ, переполненных островитянами, и они привезли на обмен свиней и плоды, так что всем этим мы запаслись вдоволь.

Вторник, 4 ноября. 4-го утром мы стали на шпринт у северного берега острова, в глубине бухты подняли тросы на палубу и открыли балластные порты, установили легкие сходни, чтобы очистить корабль от крыс. “Дискавери” стал на шпринт у южного берега с той же целью. Когда эти работы были налажены, я отдал визит вождю, вручил ему подарок, а затем вместе с ним и его друзьями отправился обедать на борт.

Четверг, 6 ноября. 6-го установили обсерватории и для ведения наблюдений перевезли на берег необходимые приборы.

Пятница, 7 ноября; суббота, 8 ноября. В течение двух следующих дней на борту и на берегу определяли солнечные азимуты для установления величины склонения. В ночь на 8-е наблюдали покрытие Козерога темным краем лунного диска. Оно произошло, по наблюдению м-ра Бейли, в [10 часов 6 минут 54,5 секунды] истинного времени, а по наблюдению м-ра Кинга, на 0,5 секунды раньше. М-р Бейли вел наблюдения ахроматическим телескопом Палаты Долгот, м-р Кинг — рефлектором той же Палаты, а я пользовался собственным 18-дюймовым рефлектором.

Несколько ранее произошло вхождение П-Козерога за темный край лунного диска, но наблюдал его только м-р Бейли; я пытался воспользоваться малым ахроматическим телескопом, но его разрешающая сила оказалась недостаточной.

Среда, 12 ноября; пятница, 14 ноября. Ничего достойного замечания не произошло до ночи с 12-го на 13-е, когда солдат морской пехоты Джон Гаррисон дезертировал и унес с собой мушкет и патронташ. Утром было проведено расследование, чтобы установить, куда он скрылся, и за ним была послана команда, которая возвратилась вечером, ничего о нем не услышав и не найдя его следов. На следующее утро я [239] потребовал от вождя, чтобы он послал на поиски своих людей и привел дезертира обратно. Он обещал это сделать и доставить беглеца в тот же день. Но вождь его не доставил, и я думаю, что и на поиски люди не были посланы.

Около кораблей в это время было великое множество туземцев, и при этом было совершено несколько краж. Происшествия эти настолько “матауировали” [mataued, от таитянского слова матау — бояться, опасаться] их, что на следующее утро близ нашей стоянки осталось очень мало каноэ, и наравне с прочими островитянами бежал и вождь со всей своей семьей.

Я счел, что настал благоприятный момент, чтобы потребовать у туземцев возвращения дезертира, и, дознавшись, что он находится в месте, которое называется Хамоа, на противоположном берегу острова, я направился туда с двумя шлюпками, вооруженной командой и одним туземцем: по пути я нашел вождя и взял его с собой.

Я высадился милях в полутора от Хамоа и быстро проследовал в это селение, не желая, чтобы при виде наших шлюпок островитяне подняли тревогу и дали дезертиру возможность бежать в горы. Однако эта предосторожность оказалась напрасной, так как местные жители заранее узнали о моем походе и приготовились к выдаче беглеца.

Я застал его сидящим между двумя женщинами, причем мушкет он положил перед собой. Когда я вошел в дом, где он находился, эти женщины стали меня молить о пощаде, заступаясь за беглеца. Чтобы прекратить эту болтовню, я грозно на них напустился и приказал им убираться прочь. Они ушли, обливаясь слезами.

Вождь этого округа Паха [Па’а] явился с банановой ветвью и поросенком, которого он хотел преподнести мне как эмблему мира, но я отверг этот дар и прогнал его с глаз долой, а затем с первой подошедшей сюда шлюпкой отправился на корабль.

Дезертир в свою защиту ничего не говорил, хотя и заметил, что дело не обошлось без туземцев. Доля истины в этом могла быть, так как Паха и две женщины, о которых я упоминал, приходили на корабль за день до его бегства.

Поскольку выяснилось, что свой пост он оставил лишь за несколько минут до смены, я счел нужным смягчить наказание ¹⁴¹.

Вторник, 18 ноября. 18-го я выполнил просьбу Омаи. Несколько дней назад он прислал двух человек на каноэ и поручил им передать мне, что у него все идет хорошо и случилось лишь одно горе — околела только что окотившаяся коза. Он просил меня прислать ему другую козу и два топора, и я направил ему топоры и козленка с козочкой. Этих животных дал капитан Клерк, [240] Среда, 19 ноября. 19-го я передал капитану Клерку инструкцию, указав, как он должен поступать в случае, если, покинув эти острова, он разлучится со мной. Ниже привожу текст этой инструкции:

От капитана Кука, командира шлюпа его величества “Резолюшн”.

Поскольку переход от островов Общества к северному берегу Америки долог и частично будет проходить глубокой зимой, когда можно ожидать очень крепких ветров и дурной погоды, не исключена возможность разлучения кораблей, и во избежание таковой вам надлежит принимать все необходимые меры.

Если, однако, несмотря на все ваши усилия держаться вместе, вы отделитесь от меня, вам необходимо будет провести поиски моего корабля в том месте, где вы видели его в последний раз.

Если мой корабль не отыщется в течение пяти дней, вы должны проследовать во исполнение инструкции их лордств (копию каковой вы получили) к берегу Нового Альбиона, стараясь выйти к нему в широте 45°, и в этой широте на соответствующем расстоянии от берега вы должны крейсировать в течение десяти дней, поджидая меня.

Если вы не обнаружите меня за это время, то должны зайти в первую же подходящую гавань на этой широте или к северу от нее, дабы взять воду и топливо и пополнить запасы провианта. В этом порту вы должны наладить постоянный поиск моего корабля, и, если явится необходимость выбора стоянки близ берега, предпочтительнее для вас должна быть та стоянка, где вы сможете наблюдать открытое море, чтобы скорее заметить мой корабль на подходе к берегу.

Если я не присоединюсь к вам до 1 апреля будущего года, вы должны будете выйти в море и проследовать на север до 56°, в каковой широте и на надлежащем расстоянии от берега, не превышающем 15 лиг, вам следует крейсировать, ожидая меня до 10 мая.

И если вы не дождетесь меня к этому сроку, то должны пройти дальше на север и предпринять попытку отыскать проход в Атлантический океан через Гудзонов или Баффинов заливы, как это предписывается вышеупомянутой инструкцией. Если же вам не удастся найти проход через тот или другой залив или пройти каким-либо иным путем, а время года позволит вам остаться в высоких широтах, вы должны направиться в гавань Св. Петра и Павла на Камчатке, чтобы дать отдых команде и перезимовать там. Но в том случае, если в указанном порту вы не сможете получить необходимого провианта, вы вольны отправиться туда, куда сочтете нужным, приняв меры, чтобы перед уходом из гавани Св. Петра и Павла оставить губернатору для передачи мне сообщения о вашем предполагаемом маршруте. [241]

Весной же следующего 1778 года вы должны вернуться в упомянутый порт, приложив старание, чтобы попасть туда к 10 мая или раньше этого срока.

Если по прибытии вы не получите от меня распоряжений или сведений обо мне, то в дальнейшем вам надлежит руководствоваться вышеупомянутой инструкцией и принять все меры для ее выполнения. Вы обязаны будете выполнить все еще не приведенные в исполнение требования инструкции и действовать не в противовес таковым.

В случае вашей болезни или невозможности исполнить требования, заключающиеся в этой моей инструкции и в инструкции их лордств, вы должны передать командование старшему в звании офицеру, которому надлежит все выполнить наилучшим образом.

Капитану Чарлзу Клерку

командиру шлюпа его величества

“Дискавери”

Скреплено моей подписью на борту

“Резолюшн” в 18-й день ноября 1777 года

Дж. Кук

Когда мы пришвартовались к берегу, оба корабля были накренены и их борта и днища очищены и одновременно на вельсы были наложены взамен старых новые оловянные листы.

Эти листы я получил от изобретательного м-ра Пелхема, секретаря комиссионеров по довольствию флота его величества, с тем чтобы испытать, насколько хороша оловянная обшивка по сравнению с медной.

Утром 24-го мне сообщили, что м-р Моуат, сын флота капитана Моуата, и один матрос (оба из команды “Дискавери”) куда-то исчезли. Вскоре туземцы сказали нам, что вчера вечером наши люди вышли в море на каноэ и сейчас находятся у северной оконечности острова. Так как м-р Моуат желал остаться на этих островах, было совершенно очевидно, что ушли они именно с этой целью. Капитан Клерк отправился на их поиски с командой морской пехоты на двух шлюпках. Но оказалось, что в этой экспедиции не было надобности, поскольку капитан Клерк и его люди вечером возвратились, ничего не узнав о дезертирах. Капитан Клерк пришел к выводу, что, судя по поведению туземцев, они намерены спрятать обоих дезертиров и потому-то весь день морочили нам головы, указывая направление, куда будто бы скрылись беглецы. Это подтвердилось на следующее утро, когда мы узнали, что дезертиры были на Отахе [Тахоа].

Поскольку не только эти два человека на наших кораблях возымели намерение окончить свои дни на этих островах, необходимо [242] было положить предел дальнейшим побегам, отвратив людей от подобных мыслей. Желая, чтобы туземцы убедились, что решение это твердо, я счел нужным самолично отправиться за беглецами, зная, что лишь в очень редких случаях туземцы отваживаются давать мне ложные сведения.

Вторник, 25-ноября. Итак, утром я на двух вооруженных шлюпках в сопровождении вождя направился, нигде не задерживаясь, туда, куда он указал, то есть к средней части восточного берега Отахи. Здесь мы высадились, и вождь послал своего человека вперед, чтобы схватить дезертиров и задержать их на месте до прихода наших шлюпок.

Однако, когда мы пришли в то место, где ожидали найти беглецов, нам было сказано, что они вчера переправились на Болаболу. Я не считал нужным следовать за ними на этот остров и возвратился на корабль, решив обязать туземцев доставить мне этих людей обратно.

Ночью м-р Бейли, м-р Кинг и я наблюдали покрытие третьего спутника Юпитера. Оно произошло:

М-р Бейли и м-р Кинг вели наблюдения большими ахроматическими телескопами, а я пользовался своим рефлектором.

Среда, 26 ноября. Вскоре после рассвета явились на борт вождь, его сын, дочь и зять. Я решил задержать сына, дочь и зятя до тех пор, пока не будут выданы дезертиры. С этой целью капитан Клерк пригласил их на свой корабль и запер в свою каюту. Вождь в это время был у меня и, узнав о том, что произошло, сразу же поставил меня в известность об этом, думая, что его близкие арестованы без моего ведома. Я его в этом разубедил, и он хотел опрометью бежать с корабля, полагая, что находится в том же положении.

Однако ему стало легче, когда я сказал, что он волен идти куда пожелает, но должен принять все необходимые меры, чтобы доставить мне этих двух человек, тогда и его близких выпустят на свободу. Но если беглецов не приведут, я задержу и других островитян.

Судя по поведению вождя и прочих туземцев, было очевидно, что они не только помогали этим людям бежать, но и немало поусердствовали в том, чтобы положить конец этим действиям.

Эти меры и другие доводы, к которым я прибегнул, исходя из их отношения ко мне, и которые заставили их полностью понять наши намерения, видимо, убедили большинство здешних туземцев, что именно они являются главными зачинщиками п. в значительной мере вывели их из состояния испуга, в котором они [243] сперва пребывали, так что большинство бежавших от нас возвратилось восвояси.

Вождь сразу же направил каноэ на Болаболу с посланием к Опуни и, поставив Опуни в известность о том, что произошло, просил его схватить дезертиров и выслать их на Ульетеа. Гонец, перед тем как отправиться в путь, получил от меня приказ не возвращаться без дезертиров. Я передал через этого гонца Опуни, чтобы он, в случае если беглецы ушли с Болаболы, послал им вслед свои каноэ; я сильно сомневался, что дезертиры надолго задержатся на Болаболе.

Арест Поэдуа, дочери вождя, вызвал всеобщую скорбь, и ее оплакивали в гораздо большей мере, чем двух прочих узников. Женщины, казалось, соревновались, чей плач будет громче, и по этому случаю много голов было в крови.

Между 5 и 6 часами вечера все индейцы, которые находились в гавани и на ее берегах близ наших кораблей, начали разбегаться, и казалось, их всех охватил панический страх. В это время я был на берегу, на траверзе корабля, и напрасно пытался дознаться о причине этого явления, пока с “Дискавери” не сообщили, что группа индейцев схватила капитана Клерка и м-ра Гора, которые прогуливались на небольшом расстоянии от кораблей.

Все теперь обернулось против меня, и времени на размышление не было. Я тотчас же дал приказ всем вооружиться. Не прошло и пяти минут, как сильная команда во главе с м-ром Кингом была направлена на выручку.

Одновременно две вооруженные шлюпки были посланы для захвата находившихся на плаву каноэ, а чтобы перелезать им путь к берегу, была отправлена еще одна партия под командой м-ра Уильямсона.

Не успели эти отряды скрыться с глаз, как пришла весть, что мы введены в заблуждение, и я отозвал обратно все команды.

Судя по некоторым обстоятельствам, стало ясно, что у туземцев были подобные планы и они не делали из этого тайну, когда обсуждали минувшие события на следующий день. Но первый и главный их замысел заключался в том, чтобы захватить меня. У меня в обычае было каждый вечер купаться в ручье; туда я часто ходил один и всегда без оружия. Туземцы хотели меня подстеречь во время этой обычной прогулки, а затем схватить и меня, и капитана Клерка, если он будет меня сопровождать.

Однако я, посадив под замок их людей, решил не поддаваться им и предупредил капитана Клерка и офицеров, чтобы они не отходили далеко от корабля.

Вождь трижды спрашивал меня, почему я не иду купаться, и, когда узнал, что я не пойду, удалился с остальными людьми, несмотря на то, что я говорил и делал все, чтобы его остановить. [244]

Но так как у меня тогда не было ни малейшего подозрения об их замыслах, я думаю, что их попросту внезапно охватило чувство страха, которое у этих людей обычно быстро рассеивается.

Обнаружив, что их планы в отношении меня расстраиваются, они перенесли эти замыслы на тех, кто в большей степени был в их власти. Но и для нас, и для них большое счастье, что эти замыслы не осуществились, и не менее удачно дело сложилось так, что не приключилось беды, которая могла бы приключиться, ибо, по счастью, в ход не пошли мушкеты и было дано лишь два-три выстрела, чтобы остановить их каноэ. Правда, именно благодаря этому спаслись наши джентльмены, потому что, услышал выстрелы, толпа вооруженных дубинками туземцев, собравшаяся с намерением схватить их, немедленно рассеялась.

Вся эта история раскрылась благодаря одной девушке, которую наш офицер вывез с острова Хуахейне. Услышав от своих земляков, что островитяне намерены схватить капитана Клерка и м-ра Гора, она прибежала к нам и первому же встречному из наших людей рассказала о том, что ей довелось узнать.

Зачинщики замысла, который едва не был приведен в исполнение, после того как все у них сорвалось, грозились ее убить, и поэтому ее друзья спустя несколько дней среди ночи явились на корабль и отвели ее в безопасное место, чтобы при благоприятной возможности переправить на остров Хуахейне.

Четверг, 27 ноября. 27-го, когда мы перевезли на борт все, что было на берегу, я приказал отдать швартовы и переместить корабли дальше от берега, где и был отдан якорь. После полудня опасения туземцев стали рассеиваться, и они появились вокруг кораблей и на борту, как это обычно бывало; события последних ночей, казалось, были забыты обеими сторонами.

Пятница, 28 ноября. Ночью дул ветер от SO с сильными шквалами и ливнем. Один такой шквал привел к тому, что оборвался у самого клюза якорный канат, но мы отдали другой якорь, и вскоре корабль стал на него. После полудня ветер стих, и мы выловили конец каната малого станового якоря и снова ввели его в клюз.

Суббота, 29 ноября. Поскольку и вождь Орео, и я были настроены тревожно, а вестей с Болаболы не было, было решено этим вечером направиться к этому острову. Я был намерен выйти туда завтра, но противный ветер не дал нам возможности покинуть гавань. Однако этот же ветер был попутным для Орео, который доставил с Болаболы обоих дезертиров.

Их взяли на Тубаи [Тупаи] после того, как Опуни получил от меня мое первое послание. Как только дезертиры оказались на борту, я отпустил трех туземцев. Так закончилось это дело, причинившее нам куда больше забот и тревог, чем того заслуживали беглецы. Их я не стал бы ловить, если бы на то не было причин, [246] о которых я уже упоминал. Кроме того, я не мог не спасти сына моего собрата-офицера, хотя мне и ничего не стоило заменить дезертиров волонтерами, которые отвечали бы нашим требованиям полностью и в большей мере, чем эти люди.

Воскресенье, 7 декабря. Ветер постоянно дул между N и W, и он запер нас в гавани, так что только в 8 часов д.п. 7 декабря мы, воспользовавшись тихим ветром, который подул от NO, и с помощью всех шлюпок вытянулись в море в компании с “Дискавери”.

За последнюю неделю нас посетили люди из разных частей острова, и мы приобрели у них много свиней и незрелых бананов, так что время, которое мы поневоле провели здесь из-за противного ветра, оказалось не полностью потерянным.

Незрелые бананы отлично заменяли хлеб, и их можно было хранить две или три недели.

В числе разных визитеров, посетивших меня на этом острове, был мой старый друг Ори — отставной вождь острова Хуахейне. Он сохранил еще свое былое величие и явился во главе большой компании. Я вручил ему хороший подарок. Ори выглядел куда лучше, чем в прежние времена, и я думаю, это было вызвано вот каким обстоятельством: в качестве джентльмена на покое он пил куда меньше кавы, чем в свою бытность королем.

Выйдя из гавани, мы направились к острову Болабола. Я хотел получить от Опуни якорь, который потерял на Таити мсье Бугенвиль. Туземцы его подняли и преподнесли Опуни. Собственно говоря, в якоре у нас нужды не было, но поскольку мы раздали все наши топоры и другие железные изделия, то, для того чтобы вести торговлю, были вынуждены расходовать на эти вещи другие материалы из в значительной мере истощившихся корабельных запасов. А этот якорь мог дать нам необходимый материал для железных изделий, хотя он и не отвечал другим надобностям.

Орео и шесть или восемь его людей отправились с нами на Болаболу, и большинство из них, исключая самого вождя, были бы рады, если бы мы захватили их с собой и доставили в Англию.

На закате, будучи на траверзе южного мыса острова, убавили паруса, и ночь провели, лавируя короткими галсами.

Понедельник, 8 декабря. На рассвете 8-го вступили под паруса и направились к гавани, расположенной на западном берегу острова. Ветер был тихим, так что мы некоторое время лавировали и только в 9 часов приблизились к гавани на такое расстояние, что могли направить шлюпку для промера прохода в бухту, что было необходимо, так как я хотел зайти в эту гавань и пробыть в ней день или два.

Когда шлюпка возвратилась, штурман, который был в ней, доложил, что глубина [пропуск]... саженей в самом проходе и [246] дно скальное, но дальше грунт надежный и глубины от 27 до 25 саженей, и есть место, для того чтобы развернуть корабли, ибо в этой части ширина прохода достигает 1/3 мили.

В соответствии с этим сообщением мы предприняли попытку ввести в проход корабли, но приливное течение и ветры были противными, и, сделав два или три галса, я решил, что не следует продвигаться вперед, до тех пор пока течение не станет для нас благоприятным.

Поэтому я отказался от мысли войти в бухту и, взяв шлюпки, направился к берегу в сопровождении Орео и его спутников. Мы высадились в том месте, на которое они указали, и вскоре меня провели к Опуни, окруженному большой толпой. Времени я терять не хотел и, как только завершились первые приветствия, попросил Опуни отдать мне якорь и вручил ему дар, состоящий из ночного льняного халата, рубахи и нескольких тонких носовых платков, а также увеличительных стекол, бус и шести больших топоров. При виде последних все запротестовали, и я мог лишь догадываться, по какой причине они так себя вели, потому что Опуни наотрез отказался принять у меня подарки, пока я не получу якорь.

Он приказал трем туземцам принести этот якорь и передать нам, и уж после этого, как я понял, мне надлежало вручить ответные дары.

С этими тремя островитянами мы направились на наших шлюпках к острову, лежащему у северного прохода в гавань, где находился якорь. Оказалось, что он вовсе не так велик и не так хорош, как я на это рассчитывал. Весил он 700 фунтов (вес на нем был обозначен), кольцо с частью веретена и две лапы отсутствовали. Теперь мне уже понятнее стало, почему Опуни отказался от моего подарка: он, несомненно, знал, что ценность якоря преувеличена, и понимал, что я буду разочарован, когда увижу его.

Но как бы там ни было, я взял якорь в таком виде, в каком его нашел, и послал Опуни все вещи, которые первоначально ему предназначил, а затем взял курс на N и покинул этот остров. Когда шлюпки были подняты, на трех или четырех каноэ пришли туземцы, желая, по их словам, поглядеть на корабли, и они привезли немного кокосовых орехов и свинью, единственную, которую нам удалось получить на этом острове. Не сомневаюсь, что если бы мы здесь простояли до завтра, то получили бы их гораздо больше, и думаю, что туземцы были разочарованы, когда узнали, что мы уходим. Но как я уже говорил, у нас на борту был большой запас свинины и плодов, поэтому ничто меня не побуждало к стоянке.

Дезертиры капитана Клерка в бытность свою на этом острове видели там испанского барана, о котором уже упоминалось выше, и так как у туземцев не было овцы, я выпустил на берег одну из [247] наших овец, из числа тех, что были взяты на мысе Доброй Надежды. На Ульетеа я оставил борова и матку английской породы и двух коз, так что не только Таити, но и соседние острова могут рассчитывать на значительное улучшение местной породы свиней в ближайшие же годы.

Гавань Отеа-вануа [Теавануи], расположенная на западном берегу острова Болаболы, — одна из наиболее вместительных гаваней из числа всех, которые я видел, а сам остров, издали кажущийся голой скалой, видимо, весьма плодороден, и на нем достаточно низких земель, основательно засаженных плодовыми деревьями и хорошо возделанных.

Так как о Таити и соседних островах было напечатано много или, вернее, слишком много, вряд ли необходимо дополнять эти описания новыми замечаниями. Кое-что я, однако, собрал, дабы исправить некоторые ошибки, допущенные прежде, и сообщить немного добавочных сведений. Но я не считаю необходимым вносить эти данные в настоящий дневник и покину эти острова, сообщив лишь результаты астрономических и навигационных наблюдений, проведенных во время стоянок на островах. Эти сведения содержатся в следующей таблице:

Долгота во всех трех пунктах дана по 145 обсервациям, проведенным на берегу в разных местах, и приведена к каждому из пунктов по данным хронометра. Поскольку положение этих пунктов было очень точно определено в предыдущих плаваниях, все нынешние наблюдения проводились преимущественно для того, чтобы установить, насколько эти определения зависят от числа лунных обсерваций и насколько они расходятся с данными, исчисленными для того же пункта (мыс Матаваи) в 1769 году. Тогда было определено, что долгота мыса составляет 210°27'30", следовательно, разница равна 5°02', и цифры настолько близки, насколько это возможно при наблюдении данным методом.

Не знаю, точнее ли долгота 210°22'28" или определенная по хронометру (208°25'22"), но могу сказать, что, по данным проверок, проводившихся на этих островах, хронометр отставал от среднего времени на 1,69" в сутки.

При нашем прибытии на Таити ошибка хронометра в долготе была:

Гринвичский ход ........ 1°18'58" +

Ход Тонгатабу .......... 0°16'40" - [248]

Некоторые наблюдения были проведены и над приливами, в частности на Таити и на Ульетеа. Касаясь Таити, м-р Уолес в прошлом плавании уверял, что там наивысшая высота прилива больше той, которая была определена мной в 1769 году. Но нынешние наблюдения этого не подтвердили, и было установлено, что она не превышает 12 или 14 дюймов. Было также установлено, что полная вода бывает в полдень, а квадратуры — в полнолуние и в новолуние. В подтверждение этого приводится таблица данных наблюдений, проведенных на острове Ульетеа:

Ноябрь

От берегов Болаболы я направился на N, держа бейдевинд при ветрах между NO и O и очень редко используя ветры от S и O вплоть до того времени, когда мы пересекли экватор и вошли в северные широты. Так что пришлось держаться курса N, чуть отклоняясь на W и в лучшем случае следуя на NW.

Я проверил запасы провианта на островах Общества, а теперь подверг осмотру боцманский и плотничий припасы на корабле, чтобы знать, сколько чего имеется, в каком состоянии каждая вещь, и таким образом установить, как наилучшим образом ее использовать.

Прежде чем покинуть острова Общества, я спрашивал обитателей этого архипелага, имеются ли острова к северу или к [249] северо-западу от них, но установил, что ни об одном из таких островов они ничего не знают.

Мы не заметили ни одного признака, указывающего на близость земли, пока не дошли примерно до 8° S, когда показались птицы: глупыши, фрегаты, чайки и другие виды. В это время мы были в долготе 205° О.

Менданья в первом своем плавании в 1568 году открыл остров, названный им Исла-де-Хесус, в широте 6°45' S и в 1450 лигах от Кальяо, что соответствует 200° O от Гринвича ¹⁴². Мы пересекли эту параллель примерно на 100 лиг восточнее этого меридиана и видели много птиц, которые, как известно, редко залетают далеко от земли.

В ночь с 22-го на 23-е пересекли экватор в долготе 203°15' O. Склонение было около 6°30' О.

Среда, 24 декабря. 24-го, часа полтора спустя после рассвета, по пеленгу NOtO 0,5 O показалась земля. Когда мы к ней приблизились, то оказалось, что это один из тех низких островов, которые обычны для Южного моря и представляют собой узкое кольцо суши с водоемом внутри. В нескольких местах были видны немногочисленные кокосовые пальмы, но по общему виду эта земля казалась бесплодной.

В полдень остров был по пеленгам NOtO — OSO примерно на расстоянии 4 миль. Ветер был от OSO, так что нам пришлось сделать несколько галсов, чтобы подойти к подветренной, или западной, стороне, где на глубине от 40 до 20 и 14 саженей на дне был тонкий песок. Глубина 14 саженей была в полумиле от бурунов, а наибольшая — на расстоянии мили от них. Эти промеры натолкнули меня на мысль отдать здесь якорь и попытаться добыть черепах, так как остров казался местом, благоприятным для них, и жителей на нем, как видно, не было.

Мы отдали якорь на глубине 30 саженей и спустили шлюпку, чтобы отыскать какое-либо место для высадки, так как везде у берега разбивался ужасающий прибой.

Когда шлюпка возвратилась, бывший в ней офицер доложил мне, что он не отыскал места для высадки, но что везде на отмелях непосредственно перед бурунами очень много рыбы.

Четверг, 25 декабря. На следующее утро на рассвете я отправил две шлюпки — одну нашу, другую с “Дискавери” — на поиски места высадки, а две другие шлюпки послал на рыбную ловлю. Последние вернулись в 8 часов и доставили свыше 200 фунтов рыбы. После завтрака они снова были направлены на рыбную ловлю, а я вышел на другой шлюпке, чтобы осмотреть берег и предпринять попытку высадиться на нем, но убедился, что это совершенно невозможно.

Около полудня возвратились шлюпки, посланные для осмотра берега. Штурман, который находился в шлюпке с “Резолюшн”, [250] доложил, что примерно в 1,5 лиги к N в рифах имеются проход и канал, ведущий в лагуну. Там есть место для высадки, а глубины такие же, как и в пункте, где мы сейчас находимся. Приняв к сведению этот рапорт, я велел поднять якорь и, лавируя короткими галсами, дошел до места, где глубина была 20 саженей, а на дне — тонкий темный песок. Это место находилось примерно в 1 миле от бурунов и перед каналом, ведущим в лагуну. Собственно тут были два канала, разделенные маленьким островом, но они доступны только шлюпкам из-за крайнего мелководья в лагуне.

Пятница, 26 декабря. Утром 26-го я приказал капитану Клерку послать шлюпку с офицером в SO часть лагуны на поиски черепах. Сам же я с м-ром Кингом на двух шлюпках направился в NO часть лагуны. Я хотел дойти до восточной ее части, но ветер был таким свежим, что не допустил этого и заставил нас отвернуть больше под ветер, к песчаной отмели, на которой мы поймали одну черепаху, и больше черепах в лагуне не видели. Мы прошли или, точнее, перешли вброд, к одному островку, но там не встретили ничего, кроме немногочисленных птиц. Я проследовал к берегу, лежащему на NW, м-р Кинг остался наблюдать высоту солнца.

Земля, к которой я пришел, оказалась более пустынной, чем все прочие, но, гуляя вдоль морского берега, я заметил нескольких черепах, и одну из них мы поймали, тогда как другим удалось уйти. Не найдя ничего достойного внимания, я возвратился на борт, а вскоре вернулся и м-р Кинг, который не видел больше ни одной черепахи. Впрочем, мы не остались без добычи, так как офицеры капитана Клерка поймали несколько черепах на берегу южнее канала.

Суббота, 27 декабря. Утром 27-го были посланы две шлюпки под командой м-ра Кинга для ловли черепах в лагуне я еще одна партия отправилась с той же целью к северу. У капитана Клерка одна партия пробыла на ловле всю ночь и возвратилась, перевернув на спину 40 или 50 черепах. Шлюпка с “Дискавери” вернулась нагруженной, и ловцы оставили на песке много перевернутых черепах.

После полудня партия, посланная на север, возвратилась с шестью черепахами. Эти же люди были посланы снова и оставались на ловле до тех пор, пока мы не вышли в море, причем промысел у них был успешным.

Воскресенье, 28 декабря. 28-го я в сопровождении м-ра Бейли направился на берег к острову, лежащему между двумя каналами, чтобы подготовить телескопы к предстоящему солнечному затмению. Из-за него-то главным образом я и остановился на этом острове. [251]

Около полудня возвратился м-р Кинг и доставил на шлюпке восемь черепах, а семь черепах оставил на берегу для другой шлюпки. Вечером была послана шлюпка с водой и провизией для людей на берегу, и м-р Уильямсон, командовавший ею, заменил м-ра Кинга, который остался на борту, чтобы подготовиться к наблюдениям.

Понедельник, 29 декабря. Сегодня м-р Уильямсон отправил на корабли две шлюпки, груженные черепахами, и прислал записку, испрашивая разрешения на рейс вокруг острова, к его SO берегу, где было подходящее место для высадки и было поймано много черепах. Посланные к указанному месту шлюпки избавили бы наших людей от хлопот, связанных с переноской черепах на внутренний берег лагуны, как это делалось раньше. Соответственно шлюпки были посланы.

Вторник, 30 декабря. Утром 30-го м-р Бейли, м-р Кинг и я отправились на маленький остров, чтобы провести наблюдения за солнечным затмением. Утро до 9 часов было облачным, но затем прояснилось, так что мы смогли определить высоту солнца для проверки хода часов, но затем снова стало облачно до 9 часов 30 минут, когда началось затмение.

Мы установили микрометры на телескопах и определили, или измерили, непокрытую часть солнечного диска. Эти наблюдения вел я сам, но оставил их примерно за 3/4 часа до конца затмения. Вести наблюдения дальше мне не удалось, так как телескоп был в неудобном положении (солнце находилось почти на меридиане) и сильный жар вызывал над песком дымку. Временами солнце закрывали облака. Тем не менее к концу затмения стало ясно, и этот момент был зафиксирован следующим образом:

М-р Бейли и я вели наблюдения большими ахроматическими телескопами, а м-р Кинг — рефлектором. Поскольку телескопы, которыми пользовались м-р Бейли и я, обладали одинаковой разрешающей силой, я не ожидал, что мои данные так разойдутся с данными м-ра Бейли. Возможно, частично, если не полностью, это было вызвано тем, что я не заметил за лунным диском протуберанца, который, однако, увидели оба джентльмена, проводившие со мной наблюдения.

После полудня возвратились шлюпки и партия ловцов с SO берега, за исключением одного матроса с “Дискавери”, который пропадал целых два дня. Матросов сперва было двое, но, поругавшись из-за выбора пути, они отбились от партии, и один из них присоединился к ней спустя 24 часа, очень страдая от жажды, Чтобы утолить ее, он убил черепаху и пил ее кровь — это облегчило [252] его страдания. Другой матрос не мог пить кровь и оказался в худшем положении, поскольку на острове не было ни капли пресной воды и в этой его части не росли кокосовые пальмы.

Удивительно, каким образом эти люди могли заблудиться: ведь полоска земли, по которой они путешествовали, от моря до лагуны, где стояли шлюпки, была не шире 3 миль, она была совершенно ровная с редкими кустарниками. Кроме того, со многих пунктов были видны мачты наших кораблей. Но об этом они не думали, и мачт не искали, и даже не знали, в каком направлении стоят корабли. Они не удосужились пойти на поиски судов или своей партии, так что казалось, будто эти люди свалились с облаков.

Признавая, что все это странно, большинство моряков, бывших на берегу, тем не менее удивлялось не столько тому, что их товарищи заблудились, сколько малому количеству потерявшихся людей. Один из матросов заблудился на том же месте, но у него хватило ума сообразить, что корабли стоят под ветром, и его доставили на борт почти в тот же момент, когда выяснилось, что он заблудился. Капитан Клерк, узнав о пропаже этого человека, сразу же послал людей на его поиски.

Среда, 31 декабря. Утром, не видя ни отбившегося человека, ни его партии, я послал две шлюпки в лагуну, чтобы, курсируя там, они вели поиски. Вскоре партия вернулась с заблудившимся человеком, и я сигналом отозвал шлюпки.

У нас на борту проросли некоторые кокосовые орехи и часть ямса. Эти плоды я велел посадить на острове, где мы проводили наблюдения, а в другом месте были посеяны семена дынь. На том же островке я оставил бутылку, вложив в нее такую записку:

Комментарии

133. Испанцы прибыли на Таити в 1774 г., спустя полгода после ухода Кука. К Раиатеа им не удалось пройти из-за противных ветров.

134. Два монаха-францисканца из испанской экспедиции и Масимо Родригес прожили на Таити девять месяцев и в 1775 г. были увезены в Кальяо на корабле “Агила”.

135. Из четырех таитян, взятых с собой испанцами в 1772 г., двое — Хеиа и Типитипиа — умерли в Перу и двое — Пауту и Тетуануи — были возвращены на родину. От одного из этих таитян испанцы получили ценнейшие сведения о мореходной практике полинезийцев.

136. Наказание было варварским. Ч. Клерк отмечает, что “капитан Кук публично и сурово решил наказать вора, и в силу этого решения последний был лишен ушей и отправлен на берег” (Voyage.., 1967, I, р. 236. n. 1).

137. Тоутоу — на Таити люди низшей касты — слуги и рабы. Однако лица из свиты вождя относились к более высокой касте — манахуне, к которой принадлежали все свободные общинники.

138. Опасения Кука оправдались. У. Блай, посетив Таити в 1789 г., узнал, что Омаи убил много жителей островов Раиатеа и Болабола.

139. У. Блай в 1789 г. нашел на Таити только свиней и собак, все остальные животные, завезенные Куком, к тому времени погибли.

140. В 1789 г. У. Блаю рассказывали на острове Хуахине, что Омаи умер в марте 1788 г. и что вскоре скончались и оба новозеландца. Дом Омаи был разграблен и разрушен (Beaglehole, 242. n. 1).

141. Матрос с “Резолюшн” У. Гриффин спустя 62 года после визита на острова Общества отметил в своих записках: “21-го и 22-го дезертир Джон Харрисон получил по двенадцать плетей. По правилам одновременно нельзя было давать больше дюжины плетей за один и тот же проступок, но жестокие командиры давали и больше” (Voyage.., I, 1967, 244, n. 5). Харрисон, человек уже в летах, так сильно полюбил одну островитянку, что решил остаться на Раиатеа.

142. Испанская экспедиция Альваро Менданьи (1542—1595) в 1567—1568 гг. пересекла, выйдя из Кальяо, Тихий океан и открыла Соломоновы острова. По пути, вероятно в архипелаге Эллис, Менданья открыл остров, названный им Исла-де-Хесус.

(пер. Я. М. Света)
Текст воспроизведен по изданию: Джеймс Кук. Третье плавание капитана Джемса Кука. Плавание в Тихом океане в 1776-1780 гг. М. Мысль. 1971