ДЖЕЙМС КУК

ПЛАВАНИЕ В ТИХОМ ОКЕАНЕ В 1776-1780 ГГ.

Воскресенье, 6 июля; понедельник, 7 июля; вторник, 8 июля. Мы были готовы к выходу в море, но, так как ветер дул от O, мы не смогли ни с утренним, ни с вечерним приливом проследовать через проходы: утренний прилив наступил слишком рано, а вечерний слишком поздно, так что из-за отсутствия попутного ветра мы вынуждены были два или три дня провести на стоянке. Я воспользовался этой задержкой, чтобы присутствовать на общественной церемонии, которая состоялась 8-го. На нее нас пригласил король. Он и все его именитые люди покинули нас 7-го и направились в Моа, где эта церемония должна была состояться. Группа наших людей на двух шлюпках утром 8-го последовала за островитянами и высадилась в месте, где должно было состояться представление, около 8 часов. Король сидел за грязной загородкой, окруженный многочисленными приближенными; я поразился, почему для этой цели выбрали самое скверное место. Они пили обычно каву из большого сосуда, и, поскольку этот напиток был нам не по душе, мы решили навестить наших друзей и посмотреть, какие приготовления делаются к торжеству. Около 10 часов народ начал собираться на большой площадке перед большим домом, который мы уже посетили, когда были в этом селении первый раз ¹⁰⁰.

В месте, где тропа подходила к площадке, стояли люди, вооруженные копьями и дубинками, и кое-кто из них напевал короткие песенки. К месту сбора подходили люди со связками ямса, подвешенными к палкам; затем появились король и принц, и нас пригласили сесть рядом с ними и пожелали, чтобы мы дабы выглядеть более достойно, сняли шляпы и растрепали волосы. Люди с ямсом собрались на площадке; палки, на которых были [155] подвешены плоды, они несли на плечах по двое. Затем туземцы разбились на группы, в каждой из которых было по 10—12 человек, и все эти группы проследовали через площадь, причем их возглавляли люди, вооруженные дубинкой или копьем; справа эти отряды охранялись туземцами, у которых было в руках различное оружие. А в арьергарде шел человек и нес на жердочке голубя. По нашей просьбе Омаи узнал, что этот ямс будут печь. Это казалось правдоподобным — нам сказали еще раньше, что по случаю данного празднества король и его сын будут принимать пищу совместно, чего прежде никогда не делалось.

Сам король явно не желал давать нам разъяснения, и мы (нас было двое или трое) вопреки его намерениям последовали за переносчиками ямса. Мы увидели, что туземцы остановились перед мараэ, или афиатукой, расположенной примерно в 0,25 мили от места, где все первоначально собрались ¹⁰¹. Здесь ямс начали связывать в связки, но, зачем это делалось, мы не смогли узнать, и, поскольку наше присутствие им явно было не по душе, мы возвратились к королю, который сказал нам, что мы можем свободно отправиться на прогулку, так как некоторое время здесь ничего происходить не будет. Однако из опасения пропустить часть церемонии мы отсутствовали недолго.

Когда мы вернулись, король попросил меня отдать шлюпочной команде приказ не выходить из лодки, ибо на берегу скоро все станет табу, и любой человек, которого встретят разгуливающим по острову, может быть избит или умерщвлен (с ним, как сказал король, сделают матэ). Он поставил нас в известность, что сам участвовать в церемонии не будет, но что нас, проводят в такое место, где мы все увидим. Затруднение состояло в нашей одежде: чтобы присутствовать на церемонии, надо было обнажиться до пояса, снять шляпы и распустить волосы. Омаи предложили покориться этому правилу, и он начал было раздеваться, но затем были предъявлены новые требования, так что Омаи подобно нам не смог присутствовать на церемонии.

Мне эти ограничения крайне не понравились, и я вырвался поглядеть, что же делается вокруг. В шествии участвовало немного людей, и были они одеты специально для церемонии, причем кое у кого я увидел в руках небольшие палки длиной примерно в 4 фута, к которым были привязаны совсем маленькие палочки величиной с палец. Эти люди шли к упомянутому выше мораэ, и я направился вслед за ними; меня несколько раз задерживали, причем все кричали мне табу. Тем не менее я шел вперед, не обращая внимания на эти крики, пока не приблизился к мораэ, у которого сидели туземцы. Мне очень резким тоном объявили, что я должен повернуть назад, и, не зная, что может последовать в случае моего отказа, я подчинился этому требованию. [156]

Я заметил, что люди с палками прошли мимо мораэ (с таким же успехом я могу назвать это сооружение церковью), и, подозревая, что за мораэ происходит какая-то церемония, попытался его обойти, но меня так зорко стерегли трое туземцев, что я не привел свой замысел в исполнение. Чтобы избавиться от этих охранников, я возвратился к королю, а затем снова совершил вылазку, но меня встретили те же три туземца, и было ясно, что им поручено следить за мной.

Я не обращал внимания на их слова и действия и прошел к королевскому мораэ, или афиатуке, перед которой сидело множество народа, а затем отправился к другому мораэ, расположенному поблизости. Убедившись, что я могу наблюдать за всеми действиями этой публики с плантации короля, я возвратился, к великой радости тех, кто меня сопровождал.

Дойдя до плантации, я рассказал моим спутникам обо всем, что мне довелось увидеть, и мы заняли наблюдательную позицию, чтобы следить за действиями островитян.

К прежним участникам церемонии прибавилось много новых, и все они двинулись в путь, образовав процессию и шествуя попарно и гуськом, причем у некоторых на плечах были небольшие палки, о которых уже шла речь. Маленькие же палочки, привязанные к этим жердочкам, как нам объяснили, играли роль ямса, так что они по всей вероятности были своего рода эмблемами этого корнеплода.

В каждой паре человек, идущий сзади, поддерживал жердочку руками с таким видом, как будто он помогает нести груз большой тяжести, и создавалось впечатление, что все участники процессии сгибаются от этой символической нагрузки. В процессии принимало участие 108 пар, и если не все эти люди, то по крайней мере большинство были особами высокого ранга. Они проходили у самой изгороди, за которой мы находились, так что мы хорошо все видели.

Когда процессия прошла мимо нас, мы возвратились в дом короля и вошли как раз в тот момент, когда он оттуда выходил. Но нам не дозволили последовать за ним и тотчас же отвели в специально предназначенное для нас место за изгородью, которой было обнесено первое мораэ. Мы беспрепятственно проделали в изгороди небольшие дырки, чтобы было удобнее наблюдать за всем, что происходило по другую ее сторону.

Поскольку не мы одни были лишены права участвовать в церемонии и не нам одним выпало на долю наблюдать ее из-за ограды, мы находились в весьма обширной компании, и я заметил, что за соседними загородками было также очень много людей. И хотя этим людям разрешалось здесь присутствовать, все меры были приняты для того, чтобы они увидели возможно меньше: этим утром не только починили изгороди, но во многих [157] местах так их надстроили, что даже самый высокий человек не мог заглянуть за них.

Прибыв на наш наблюдательный пункт, мы застали здесь людей, сидящих справа и слева от дороги, которая пересекала площадку перед мораэ. К этим седокам непрерывно присоединялись новые лица. Затем появились люди, которые несли в руках небольшие шесты или палки и ветки и листья кокосовой пальмы, причем последние были расположены таким образом, как их накладывают на кровлю хижин. Когда они появились, какой-то человек, сидевший на самой дороге, обратился к ним с речью, а потом удалился, и на площадке показались другие люди, которые принялись строить небольшой шалаш из только что доставленного материала в самой середине площадки. Закончив работу, они на минуту присели, а затем удалились, присоединившись к прочим зрителям.

Вскоре появился принц в сопровождении четырех или пяти человек, и все они уселись вблизи или, скорее, позади шалаша, после чего пришли 12 или 14 женщин первого ранга. Они шествовали попарно, и каждая пара несла кусок материи длиной примерно 2 или 3 ярда. Женщины подошли к принцу, сели перед ним и затем стали обертывать его этими полотнищами, после чего поднялись, в том же порядке отошли в сторону и уселись поодаль от принца, слева от него.

Спустя некоторое время пришел король; впереди него попарно шествовали четверо мужчин, и он уселся по левую сторону принца, примерно в 20 шагах от него. Вскоре три группы туземцев, в каждой из которых было 10 или 12 человек, вышли из толпы, перебежали через площадку, на один момент присели, а затем таким же образом вернулись на старое место.

Между тем процессия, о которой выше упоминалось, приблизилась к нашему мораэ. Если судить по тому, что ее долго не было видно, она описала изрядный круг. Но прежде чем процессия появилась, принц и люди, сидевшие с ним у шалаша, повернулись лицом к нам и спиной к мораэ. Процессия вошла на нашу площадку и проследовала справа от принца, причем ее участники пали ниц на траву, а свою ношу, то есть жердочки, о которых я уже упоминал, они разложили вокруг принца. Затем все они встали и удалились, а потом сели вдоль передней стороны площадки. В течение всего этого времени три человека, сидевшие рядом с принцем, произносили какие-то речи, состоящие из обрывочных фраз. После этого туземец, сидевший впереди, завел речь и при этом то и дело подходил к жердочкам, принесенным участниками процессии, и ломал их. Как только этот человек закончил свою речь, все разошлись, и нам было предоставлено право идти куда вздумается. Некоторые из нас отправились на корабль, но я остался с двумя или тремя спутниками, чтобы поглядеть на [158] конец этой церемонии, которая, однако, закончилась лишь на следующий день.

На площадке остались шалаш и жердочки, которые принесли участники процессии. Когда толпа разошлась, я подошел к этим жердочкам и увидел, что к каждой из них привязаны по две-три маленькие палочки, и нам все время твердили, что эти палочки — молодой ямс; некоторые наши джентльмены почему-то полагали, что эти палочки являются символическими изображениями глаз, но из объяснений островитян нам стало ясно, что они служат эмблемами упомянутых корнеплодов.

Около 7 часов был приготовлен ужин, а состоял он из рыбы и ямса; мы могли получить также и свинину, но не отважились заколоть большую свинью, которую король предоставил нам для этой цели. Король ужинал с нами и так основательно нагрузился брэнди с водой, что отправился ко сну навеселе. Мы провели ночь в одном помещении с королем и его приближенными.

Среда, 9 июля. Примерно в час или два ночи островитяне проснулись и около часа провели в беседе, а затем снова легли спать. Все, кроме короля, поднялись на рассвете и отправились в неизвестном мне направлении. Вскоре пришла женщина, одна из тех, которые обычно его сопровождали, и спросила, где король. Я указал, где он спит, и она сразу же села у его ног и стала барабанить сжатыми кулаками ниже спины. Если это делалось для того, чтобы продлить его сон, то такая операция явно не удалась, потому что король проснулся, но продолжал лежать. У туземцев есть странный обычай: когда король отправляется ко сну, две или три женщины, обычно из числа тех, которые его обслуживают, принимаются бить и похлопывать его кулаками ниже спины и по бедрам, и, когда одна из этих женщин устает, на смену ей приходит другая, и эта процедура длится всю ночь. На первый взгляд кажется, что подобная операция никак не может соответствовать той цели, для которой она делается, но это первое впечатление ошибочно, ибо оказывается, это похлопывание вызывает очень приятное ощущение ¹⁰².

Мы с Омаи отправились навестить принца, который покинул нас вчера перед вечером. Он жил не с королем, а в своем собственном или, по крайней мере, для него отведенном доме, расположенном на некотором расстоянии от резиденции его отца. Мы застали его в кругу мальчиков и юношей, а позади принца сидели старик и старуха, которым, видимо, было поручено обслуживать его. В доме принца было довольно много мужчин и женщин, видимо его слуг, которые выполняли различные работы в его многочисленных апартаментах.

От принца мы возвратились к королю, который к этому времени уже встал и был окружен разными людьми, преимущественно стариками. После того как был приготовлен большой сосуд [159] кавы, принесли жареную свинью и с пылу горячий ямс, большая часть которого досталась на нашу долю или, точнее, на долю нашей шлюпочной команды, потому что туземцы по утрам едят очень мало, но зато охотно пьют каву.

Затем я отправился на прогулку и посетил других вождей, причем всех их застал за утренними возлияниями. Возвратившись к королю, я отыскал его в небольшой хижине. Он спал, а две женщины похлопывали его ниже спины. Примерно в 11 часов ему принесли рыбу и ямс, который, судя по всему, был выварен в кокосовом молоке. Умяв большую порцию, он снова отправился спать, а я направился к принцу и преподнес ему ткань, бусы и пр. Ткани я принес ему достаточно, чтобы полностью его нарядить, и он тут же облачился в нее. Затем он пошел показаться отцу, после чего провел меня к своей матери, которая сидела в окружении 10 или 12 весьма респектабельных женщин. Здесь принц сменил одежды; он подарил мне два куска местной материи. Время подошло к полудню, и, согласно уговору, мы отправились во “дворец” обедать; нам подали двух свиней и ямс, причем мне пришлось разбудить короля, чтобы он разделил с нами сервированные для нас яства. Ему принесли две рыбы и моллюсков. Именно из этих блюд, я полагаю, и должен был состоять его обед. Он угостил нас рыбой и сам основательно поел.

После обеда нам сказали, что вскоре начнется церемония, и запретили выходить. Я, однако, решил больше не подглядывать из-за забора, а присоединиться, если это будет возможно, к участникам церемонии. С этой целью я выбрался наружу и направился к мораэ. Встречные туземцы неоднократно уговаривали меня возвратиться, но я не обращал на них внимания, и им, приходилось пропускать меня. Подойдя к мораэ, я увидел, что по обе стороны дороги, ведущей к этому месту, сидит много туземцев. Несколько человек сидело на краю площадки, а два туземца поместились в самой ее середине, лицом к мораэ. Когда я подошел к тем, кто находился у дороги, меня пригласили сесть рядом, что я и сделал. Близ меня лежали связки кокосовых листьев, привязанные к каким-то носилкам. На все вопросы об этих предметах мне отвечали, что эти предметы — табу.

Число туземцев непрерывно возрастало, и все они шли из одного и того же места. Время от времени кто-нибудь из собравшихся обращался к вновь прибывшим с короткой речью, в которой часто повторялось слово “арики”, а на языке островитян так именуют короля. Речь одного из туземцев вызвала общий смех, а других ораторов встречали всеобщими овациями. От меня неоднократно требовали, чтобы я удалился, и когда они убедились, что я не тронусь с места, то посоветовали мне обнажить плечи, как это сделали все окружающие. Я выполнил эту рекомендацию, после чего мое присутствие их уже больше не смущало. [160]

Так я просидел целый час, и за это время не произошло ничего достойного упоминания. Затем принц, женщины и король, подобно тому как это было вчера, вступили на площадку, и, как только король уселся, три группы туземцев принялись бегать взад и вперед. Затем два человека, сидевшие в центре площадки, произнесли короткие речи и проповеди, после чего люди, находившиеся по соседству со мной, перебежали к навесу, где находился принц с тремя или четырьмя его приближенными.

Меня в известной степени опекал один туземец, который с усердием оказывал мне различные услуги. При его посредничестве я занял место, которое позволило бы мне увидеть решительно все, если бы только меня не принуждали сидеть подобно благонравной девице с потупленным взором. Вскоре, так же как и вчера, явилась процессия; ее участники несли на плечах шесты, обвитые в средней части кокосовыми листьями. Эти шесты туземцы, как и накануне, бросали на землю. За первой процессией последовала вторая, и ее участники несли корзины, сплетенные из пальмовых листьев. Обычно в таких корзинах здесь перетаскивают разную снедь. Вторую процессию сменила третья; люди, принимавшие в ней участие, были вооружены рогатинами, к концам которых были привязаны рыбки разных сортов.

Корзины сложили у ног старика, которого я счел главным жрецом. Он сидел по правую руку от принца под навесом. Он брал корзины в руки и произносил короткие речи, или проповеди, а затем ставил корзины на землю, заменял их новыми, снова твердил те же речи и так действовал до тех пор, пока все корзины не прошли через его руки.

Рыбу, привязанную к рогатинам, подносили двум туземцам, сидевшим по левую руку от принца. В руках они держали зеленые ветви. Первую рыбу они положили слева, вторую — справа, а когда им поднесли третью, видный мужчина, который сидел позади этой пары, протянул руку и схватил рыбу; одновременно за нее уцепились оба его передних соседа. Такая же борьба шла за всех прочих рыб, причем, поскольку передние находились в более выгодном положении, заднему туземцу доставались лишь отдельные куски, а он стремился их удерживать во что бы то ни стало. Эти куски он бросал назад, себе за спину, а передняя пара свою долю откладывала поочередно то налево, то направо.

Наконец случайно или по уговору задний туземец выхватил целую рыбу и сделал это так, что обоим его соперникам не довелось к ней прикоснуться. И тогда вся толпа тихо произнесла слово ма ре аи [малие], что значит “очень хорошо” или “отлично сделано”. По-видимому, они совершили все, что можно было от них ожидать, ибо на оставшуюся рыбу (ее было немного) они уже не обращали никакого внимания. Рыба и корзины точно таким же образом, как вчерашние жердочки и палочки, были [161] затем доставлены людьми, которые то и другое донесли до определенного места и там все это высыпали на землю. Когда третья процессия прошла, а в ней были люди, произносившие какие-то речи или молитвы, был дан сигнал, и все сразу встали, пробежали несколько шагов влево и уселись спинами к принцу. Тем немногим, кто с ним остался, в частности и мне, велено было не оглядываться назад. Но ни этот запрет, ни пример жены Лота не лишили меня желания обернуться назад. Я заметил, что принц обратился лицом к мораэ, но как раз в этот момент между мной и принцем пробежало очень много людей, и мне не удалось рассмотреть, что с ним произошло. После мне говорили, что королю и принцу преподнесли по куску жареного ямса, и это весьма вероятно, ибо в это время все стояли к ним спиной [как в тех случаях, когда вожди вкушают пищу]. После небольшого перерыва все повернулись лицом к принцу и образовали широкий полукруг перед ним, открытая часть которого была обращена к нам. Затем по направлению к нам двинулись, шествуя попарно, туземцы с большими дубинами или шестами на плечах; они издавали звуки, подобные песне, и помавали в воздухе руками. Подойдя на очень близкое расстояние к нам, они пустились в бег, но это был бег на месте. Из толпы вышло трое или четверо туземцев с большими дубинами в руках, они бросились к участникам только что описанной процессии, а те в свою очередь сбросили с плеч дубинки и обратились в бегство. Нападающие набросились на шесты, немилосердно отколошматили их и вернулись на прежнее место. Пустившиеся же в бегство люди бросили вызов к борьбе, и группа крепких парней мгновенно вышла на этот вызов и встретилась с партией своих противников.

Обе партии прошли по площадке и разошлись каждая на свою сторону, после чего в течение получаса шла борьба и бокс, а затем двое туземцев, сидящих перед принцем, обратились к нему с какой-то речью. На этом церемония закончилась, и толпа разошлась.

Я подошел к корзинам, чтобы поглядеть, что же в них содержалось; прежде мне это запрещалось делать, так как корзины тогда еще считались табу. Оказалось, что в них ничего не было, и то, что условно принималось в качестве их содержимого, было лишь пустотой, символически изображающей нечто вещественное. Кроме рыбы, все прочие предметы играли такую же символическую роль.

Мы напрасно пытались выяснить смысл не только всего зрелища в целом, но и различных частных церемоний. Обычно на все наши вопросы отвечали: это табу, а слово “табу”, как я уже отмечал, применяется для обозначения многих вещей.

Очевидно, принц играл во всем этом главную роль, а король еще за десять дней до того, как произошли торжества, говорил [162] нам, что народ принесет ему и принцу ямс, который они должны будут съесть, и даже описал нам некоторые церемонии. Судя по всему этому, мы заключили, что происходило торжество присяги, или торжественной клятвы, и присягу приносили принцу как непосредственному преемнику короля и наследнику королевского достоинства, что выражалось актами верности и подношением разных плодов, эмблемы которых фигурировали на церемонии.

Как бы то ни было, но все зрелище в целом было проведено с должной торжественностью, и, судя по религиозным обрядам, с которыми церемонии были сопряжены, это было не только местное, но и традиционное по своему исполнению действие.

До этого наша одежда и наше поведение не вызывали у туземцев никакого недовольства. Но во время церемонии они потребовали, чтобы мы обнажились до пояса, распустили волосы до самых плеч. Кроме того, нам велено было сидеть со скрещенными ногами в самой скромной позе, опустив очи долу и сложив на груди руки, то есть мы должны были держаться так же, как туземцы. Существенно, что в торжестве не принимали участия рядовые островитяне, а только именитые люди — те, кому была предназначена определенная роль в церемониях. На мой взгляд, это служит веским доводом в пользу того, что островитяне рассматривали себя как лиц, исполняющих обряд под недреманным оком Верховного Существа.

Нам сказали, что куда более значительная и величественная церемония, чем та, которую мы видели, произойдет по такому же поводу спустя три месяца, причем при ее проведении будет принесено в жертву 10 человек. Это служит достаточным доказательством того факта, что как здесь, так и на Таити человеческие жертвоприношения рассматриваются как нечто необходимое.

Церемония закончилась поздно, и, так как мы были на порядочном расстоянии от кораблей и дойти до них морем было нелегко, мы поспешили восвояси. Когда я прощался с королем, он обратился ко мне с просьбой задержаться до завтра, чтобы посмотреть на погребальную церемонию: хоронить должны были жену Маривагги и тещу короля, и тело ее в связи с только что окончившейся церемонией ожидало часа погребения в каноэ, стоявшем в бухте. Король сказал, что после похорон он хочет отправиться со мной на остров Миддельбург, и попросил меня его подождать, добавив, что не только он, но большинство других вождей, если бы не похороны этой женщины, сопровождали бы меня на этот остров, где у них имеются свои владения.

Я с радостью готов был подождать и посмотреть на церемонию, если бы прилив не благоприятствовал выходу кораблей из проходов. Вдобавок неистовый ветер, который дул в течение последних дней, приутих и стал устойчивым. Мы не могли не [163] воспользоваться этой возможностью; ведь в противном случае кораблям пришлось бы задержаться еще недели на две. Да и церемония должна была продлиться не менее пяти дней; этот срок был слишком долгим, и я не мог ждать, когда открывалась возможность без помех выйти в море.

Я сказал королю, что если не выйду в море, то обязательно завтра его навещу. Мы распрощались с ним и направились на корабли, прибыв на борт примерно в 8 часов вечера.

Я забыл упомянуть, что Омаи, так же как и я, присутствовал на церемонии, но мы с ним разлучились, и до самого ее окончания я не знал, где он. После Омаи сказал мне, что король, заметив мое исчезновение, отправил несколько человек, одного за другим, с приказом вернуть меня. Вероятно, эти посланцы не были допущены к тому месту, где я был, во всяком случае я их не видел. Затем королю сообщили, что я разделся, соблюдая здешний обычай, и тогда он разрешил Омаи присутствовать на церемонии, потребовав, однако, чтобы тот выполнил все необходимые формальности. Омаи и не возражал, так как эти обычаи совпадали с обычаями его страны. Его снабдили подобающей одеждой, и он появился на церемонии в качестве одного из ее участников. Вероятно, нас первоначально исключили только потому, что мы не выполнили всех необходимых формальностей.

Когда я был в Моа, я распорядился перевезти туда быков, коров и коз, полагая, что они там будут в большей безопасности под надзором вождей, чем в месте, которое опустеет после нашего ухода. Кроме того, мы оставили там молодого борова и трех свиней английской породы. Эти животные пользовались у туземцев исключительной популярностью, и можно было предвидеть, что они, несомненно, улучшат местную породу — здешние свиньи очень мелкие. Финоу также получил от нас двух кроликов, самца и самку, и до нашего отплытия мы узнали, что эта пара дала уже приплод.

Если скот здесь уцелеет, а в этом я не сомневаюсь, он станет существенным приобретением для этих островов; поскольку Тонгатабу — страна очень ровная, то лошади станут здесь весьма полезными животными.

Четверг, 10 июля. 10-го в 8 часов д.п. мы подняли якорь и с устойчивым ветром от SO прошли через канал, разделяющий острова Маккоха [Макаха] и Мануаффи [Монуафе]. Этот проход был значительно шире того, который отделяет остров Мануаффи от острова Пангемауду.

Приливное течение было для нас благоприятным, пока мы не дошли до места выхода в лагуну, где сталкиваются западное и восточное течения. Приток из лагуны, где много мелей, вызывает в этом месте сильную зыбь и водовороты. Опасность возрастает также потому, что глубины здесь настолько велики, что лот [164] проносит, а по этой причине якорные стоянки имеются лишь у самых скал, где глубины по нашим промерам составили 40—45 саженей и на дне песок. Однако здесь вы подвергаетесь опасности попасть в водоворот.

Все это расстроило мои планы. Я ведь хотел провести корабли через проход, а затем отправиться на погребальную церемонию, но теперь решил, что лучше уж пропустить похороны, чем покинуть корабли в положении, которое мне представлялось небезопасным.

Мы продолжали лавировать на ветер между двумя течениями, не продвигаясь вперед и не отходя назад до часа прилива, когда благоприятный ветер дал нам возможность воспользоваться попутным восточным течением. Мы надеялись также, что нам на пользу будет и восточное отливное течение, если оно окажется сильным, но оно было настолько незначительным, что в другое время я не стал бы и упоминать о нем. Все это показывало нам, что большая часть вод, поступающих в лагуну, приходит от NW и тем же путем из нее исходит.

Около 5 часов п.п., убедившись, что до наступления темноты мы не сможем пройти в море, я отдал якорь под берегом Тонга-табу на глубине 47 саженей, в 2 кабельтовых от рифов, которые тянулись вдоль побережья острова. “Дискавери” стал на якорь за нашей кормой, но перед этим был снесен на отмель, и лишь к полуночи его удалось вызволить.

Пятница, 11 июля; суббота, 12 июля. Мы простояли здесь до 11 часов д.п. следующего дня, а затем подняли якорь и пошли на O, но только к 10 часам п.п. обогнули восточную оконечность острова и получили возможность направиться к Миддельбургу, или Эа-у-ве [Эуа], как называют этот остров его обитатели, где и отдали якорь в 8 часов утра на следующий день на глубине 40 саженей. Дно песчаное, усеянное коралловыми обломками. Оконечности острова протягивались с NO 40° к SW 22°, высокая земля была по пеленгу SO 45°, а сам Тонгатабу был по пеленгам NW 70° — NW 19° примерно на расстоянии полумили.

Вскоре после того как мы стали на якорь, нам нанес визит вождь Тауфа и корабль посетили другие вожди, причем все они были явно обрадованы нашим приходом. Этот Тауфа, когда я заходил сюда во время предыдущего плавания, стал моим тайо [побратимом], так что мы не были чужаками друг для друга. Затем я отправился на берег с Тауфой на поиски пресной воды, а главным образом из-за этого я и зашел на остров, так как слышал, будто здесь протекает ручей, берущий начало в горах. Однако эти слухи не подтвердились. Меня сперва привели к источнику с солоноватой водой, расположенному на берегу между отметками низкой и высокой воды, среди скал той бухты, в которой мы высадились. Здесь никому бы и в голову, не пришло вести поиски [165] пресной воды. Я думаю, что она была бы сносной, если бы удалось ее забирать при отливе, когда к ней не примешивается соленая вода.

Убедившись, однако, что эту воду взять не удастся, мы прошли с туземцами чуть дальше в глубь острова, и там в глубоком ущелье нашли хорошую воду, которую при значительной затрате времени и сил можно было доставить к берегу посредством труб или желобов из полых древесных стволов и банановых листьев. Но, приняв в расчет, сколько все это доставит хлопот, я решил удовольствоваться теми запасами воды, которые были у нас в наличии.

Перед возвращением на борт я попытался наладить закупку свиней и ямса. Свиней мы добыли мало, но ямс получили в изобилии. Я перевез на берег овцу, которую в свое время хотел отдать Маривагге, и оставил на этом острове барана и двух овец капской породы. Животных я вверил попечению Тауфы, и он был явно польщен этой честью. Поскольку на этом острове не было собак, я считал, что это наилучшее место для овец.

Воскресенье, 13 июля. 13-го п.п. я с группой наших людей отправился на самый высокий холм, чтобы с высоты его обозреть внутренние части острова. На половине пути мы пересекли глубокую долину, дно и склоны которой были покрыты лесом. Сама же она была сложена лишь коралловой породой, причем, так же как и на Тонгатабу, на скалах были заметны углубления и неровности, характерные для прибрежных утесов, хотя эта долина лежала на высоте не менее 200—300 футов над уровнем моря. Такие же породы мы встретили и у вершины, сложенной мягким желтоватым песчаником ¹⁰³.

На самой высокой вершине находится округлая площадка, или земляная насыпь, укрепленная каменной стеной, причем эта насыпь очень высокая, и создание ее потребовало большого труда. Наши гиды сказали, что она была возведена по велению здешнего вождя и что здесь островитяне часто собираются для совместного питья кавы ¹⁰⁴. Здесь же, в нескольких шагах от насыпи, бил ключ с превосходной водой, а милей ниже мы приметили ручей, и нам сказали, что, когда выпадают обильные дожди, он доходит до моря. Мы также встретили воду в многочисленных мелких ямках, и я полагаю, что, если эти ямки раскопать глубже, ее можно получить в весьма больших количествах.

С вершины этого холма нам открылся вид на весь остров, за исключением лишь некоторой части его южной оконечности. Юго-западный берег, от которого горы находятся на близком расстоянии, круто и на разную высоту поднимается непосредственно от моря, а равнины и луга, весьма обширные, находятся на его северо-западной стороне. Это равнинная местность с многочисленными плантациями и рощами. В общем перед нами открылся [166] восхитительный ландшафт, и равнина эта была одинаково прекрасна повсюду.

Обозревая эту чудесную местность, я льстил себе надеждой, что в будущем какой-нибудь мореплаватель увидит эти же луга со стадами, заведенными на островах англичанами. Наши гиды сообщили, что большая часть, а может быть и вся земля, на острове принадлежит великим лордам из Тонгатабу и что здешние обитатели только арендаторы этих земель или, скорее, вассалы соседних лордов. Такой порядок, по-видимому, характерен для всех этих островов, за исключением Аннамоки, где некоторые вожди, вероятно, обладают известной независимостью ¹⁰⁵.

Омаи, который был в большом фаворе у Финоу и вообще у здешних обитателей, получил предложение сделаться вождем острова, и я не знаю, быть может, он и остался бы здесь, если бы я одобрил подобное намерение, но я был против этого, полагая, что ему будет лучше на его родном острове.

Понедельник, 14 июля; вторник, 15 июля; среда, 16 июля. Утром я посадил ананас и посеял семена дынь и других культур на плантации вождя, а за обедом отведал турнепс, выращенный из семян, оставленных здесь мною во время предыдущего плавания.

На 15-е я назначил отплытие, но Тауфа настаивал, чтобы я остался здесь на день или на два, так как он хотел подарить мне ямс и прочие коренья. Кроме того, я со дня на день ожидал моих друзей из Тонгатабу и поэтому принял его предложение. На следующий день я получил от вождя подарок: две небольшие кучки ямса и некоторое количество плодов. По этому случаю большинство жителей острова собралось на берегу, и как обычно, это стечение людей доставило нам немало хлопот, так как надо было все время следить, чтобы они чего-нибудь не стащили: на руку эти люди были очень легки.

Нас развлекали боем на дубинках, борьбой и боксом, причем в соревнованиях участвовали и мужчины, и женщины. Вечером мы должны были присутствовать на пении и танцах, но неожиданное происшествие сорвало это зрелище и помешало нам остаться на берегу, чтобы его посмотреть. Группа индейцев повалила одного из моих людей и раздела его догола. Услышав об этом, я тотчас же захватил два каноэ и большую свинью, потребовав от Тауфы, чтобы он вернул мне похищенные вещи и выдал виновных. Это происшествие настолько встревожило туземцев, что большинство из них обратилось в бегство. Убедившись, однако, что я не собираюсь мстить за оскорбление, они вернулись. Скоро ко мне привели одного из грабителей, а также вернули рубашку и штаны. Все остальное мне так и не вернули до наступления темноты, и я вынужден был отправиться на корабль, поскольку волнение на море было очень сильным и шлюпкам [167] трудно было пройти к судам даже днем, не говоря уже о ночном времени.

Четверг, 17 июля. Утром я снова высадился на берег, захватив с собой подарок для вождя, который я должен был вручить ему в возмещение его дара. Было еще очень рано, так что в месте высадки собралось еще немного народа, и эти немногие выглядели испуганными; однако, после того как Омаи их заверил, что мы никому не собираемся причинить вред, они обрели обычную живость и образовали большой круг, причем к ним присоединились вождь и все именитые островитяне.

Мне принесли остальные части одежды, но они были до такой степени изодраны еще на самом пострадавшем, что я не счел нужным уносить этот хлам на корабль.

Мой подарок вождь разделил между двумя или тремя другими вождями и себе оставил лишь малую часть. Этот дар настолько превзошел все их ожидания, что один престарелый и почтенный вождь сказал: “Мы не заслуживаем этого, так как дали вам мало и к тому же еще плохо обошлись с одним из ваших людей”. Я оставался с ними до тех пор, пока они не закончили свой сосуд с кавой, заплатил им за свинью, которую получил вчера (каноэ я вернул раньше), без наказания отпустил на свободу грабителя и возвратился на борт с Тауфой и одним из слуг Фаттафи Полахо. Через слугу я в знак уважения к его хозяину послал последнему брусок железа — самое ценное, чем я мог наградить этого вождя.

Вскоре после того как я прибыл на борт, мы подняли якорь и при легком ветре от SO вышли в море. Тауфа и его немногочисленные спутники нас покинули. Поднимая якорь, мы обнаружили, что якорный канат основательно пострадал от подводных скал: на этом рейде их было много. Кроме того, мы убедились, что гавань не защищена от сильного волнения, идущего от SW. Едва мы вступили под паруса, как увидели парусное каноэ, идущее от острова Тонгатабу; оно вошло в бухту, в которой мы накануне стояли на якоре. Спустя несколько часов к нам подошло небольшое каноэ с четырьмя туземцами. Так как ветер был чрезвычайно слабым, они затратили много времени на то, чтобы добраться до нас, хотя расстояние от берега было небольшое. Эти люди сказали нам, что большое каноэ доставило из Тонгатабу двух человек, которые привезли приказы обеспечить нас на острове Эа-у-ве. или Миддельбурге, свиньями; кроме того, нас извещали, что король и другие вожди прибудут сюда через два Дня, и просили подождать их на нашей последней якорной стоянке. Не было оснований сомневаться в том, что нам сообщили эти люди, так как именно с этой целью они прибыли к нам, но мы уже отошли от острова и побудительных причин для возвращения не имели, особенно если учесть, что свиней и корнеплодов [168] у нас было достаточно, чтобы дойти до Таити. На острове Эа-у-ве мы главным образом за мелкие гвозди приобрели много мяса и основательно пополнили запасы свинины; правда, если бы мы дождались вождей из Тонгатабу, владевших на этом острове почти всем, нам, несомненно, удалось бы получить гораздо больше.

С приближением ночи, убедившись, что мы не собираемся возвращаться, туземцы покинули нас; ушли также люди, прибывшие на двух каноэ специально для менового торга; они дали нам кокосовые орехи и шедок за то, что мы могли им предложить.

Так мы покинули острова Дружбы и их жителей после двух- или даже трехмесячной стоянки. Все это время мы жили с островитянами в самом сердечном согласии; правда, порой случались ссоры, вызванные великой их склонностью к кражам, но надо сказать, что к хищениям островитян побуждала недостаточная бдительность наших людей. Впрочем, эти ссоры никогда не приводили к фатальным последствиям, ибо для предупреждения их принимались все необходимые меры.

За это время наши прежние запасы почти не уменьшились, поскольку мы жили за счет того, что приобрели на островах. Кроме того, помимо возможности оставить здешним островитянам часть скота мы основательно подкормили тут животных, предназначенных для Таити. Таким образом, зайдя на эти острова, мы приобрели очень большие выгоды, особенно если учесть, что, перед тем как взять на них курс, я миновал благоприятный сезон для продвижения на север.

Лучшие объекты для менового торга — мотыги, топоры и тоги [токи] — железные орудия, которые мы изготовляли по образцу одного местного орудия, носившего это название. Тоги похож на плоский утюг, который, однако, в четыре раза толще нашего. Большой спрос был также на крупные гвозди (размером до 10 дюймов), рашпили, пилы и ножи. В наибольшей цене были красные ткани, льняные ткани — белые и цветные, увеличительные стекла и бусы, причем голубой бисер в отличие от белого особенно высоко ценился: за большую нитку голубого бисера можно было в любое время получить свинью. Однако следует отметить, что все эти украшения порой ценятся очень высоко, а порой весьма низко. Когда мы впервые прибыли на Аннамоку, островитяне очень неохотно меняли на них плоды, но стоило только появиться Финоу, как цена на украшения поднималась. За все эти вышеупомянутые предметы на островах можно получить все, чем они богаты, а именно: свиней, кур, рыбу, ямс, плоды хлебного дерева, бананы, кокосовые орехи, сахарный тростник — в общем все то, что можно достать на Таити или на других островах Общества.

Ямс здесь превосходный, и лучшие его сорта отлично сохраняются в плавании. Свинина, плоды хлебного дерева и бананы, [169] хотя и очень хороши, но тем не менее значительно хуже, чем те же виды продуктов на Таити. Хорошая вода — а именно в ней особенно нуждается мореплаватель — на этих островах встречается в малом количестве. Правда, ее можно найти в глубинных частях всех островов, но там ее либо немного, либо она попадается в местах, к которым трудно подступиться. Поскольку, однако, на островах в изобилии кокосовые орехи и другие разновидности провианта, можно прекрасным образом обойтись и той водой, которую удается добыть, и, хотя она не слишком приятна, ее хватает.

Когда мы стояли у острова Огоду, люди с острова Огао говорили мне, что на этом острове есть ручей, берущий начало в горах и впадающий в море на SW берегу, в месте, где есть якорная стоянка. Это место расположено напротив острова Отафоа [Тофуа], который примечателен тем, что на нем есть большой вулкан; он извергался в течение всего времени нашего пребывания вблизи Отафоа. Оба этих острова отличаются своей высотой. На Отафоа добывается черный камень, из которого туземцы изготовляют топоры и другие каменные орудия.

Под названием островов Дружбы мы объединяем не только [острова] Хаппи, которые я посетил, но и все прочие острова, открытые почти в той же широте и долготе, а также и некоторые другие острова, которые не видел еще ни один европеец и которые находятся под властью Тонгатабу. Последний остров главный (хотя он и не самый большой), и на нем — резиденция правителей.

Если верить здешним обитателям, этот архипелаг состоит из 153 островов. Некоторые из них, правда, лишь пятнышки, и людей на них нет, а другие могут представлять собой островные группы, подобные тем, что лежат у берегов Аннамоки. Я не сомневаюсь, что острова Принца Вильяма, открытые капитаном Тасманом, входят в это число, ибо когда мы находились на Хаппи, один из туземцев говорил мне, что в трех или четырех днях пути отсюда в направлении на NW лежит группа маленьких островов, и всего их более 40. Эти указания соответствуют положению островов Принца Вильяма ¹⁰⁶.

У нас есть основание полагать, что острова Кеппел и Боскавен, которые видел капитан Уоллис ¹⁰⁷, очень хорошо известны этому народу. Когда я спросил короля Фаттафи, откуда островитяне получают железо и железные изделия, которые я у них видел в предыдущем моем плавании, он сказал, что оно пришло с Оннуатабутабу [Ниуатопутапу], а когда я спросил его, как люди с этого острова добыли железо, он ответил, что человек с Оннуатабутабу променял свою дубину на пять гвоздей на корабле, зашедшем на упомянутый остров. Затем эти пять гвоздей попали на Тонгатабу, и это были первые гвозди, которые [170] здесь увидели. Очевидно, железо, полученное на Тонгатабу от Тасмана, давно уже сработалось, и о нем забыли ¹⁰⁸.

Я весьма досконально узнавал о положении, величине и форме острова [Ниуатопутапу], о том, сколько прошло времени с тех пор, как на нем побывал корабль, как долго он там стоял и одно ли то быль судно. Король сказал, что на остров заходил только один корабль, причем он не становился на якорь, но с этого корабля была спущена шлюпка, и, как только люди с нее возвратились на корабль с берега, судно отправилось дальше. Судя по обстоятельствам, упомянутым рассказчиком, случилось это немного лет назад. Он также сказал, что там было два острова, один близ другого, и что он сам побывал на них. Один остров высокий, такой, как Огао, и называется Кутахе [Тафахи или Ко Тафахи], но люди с корабля высаживались на втором острове, который называется Оннуатабутабу, и этот остров значительно ниже. А живут на тех островах такие же люди, как здешние островитяне, строят подобные же каноэ, и свиньи, куры и все прочее у них такие же, как на Тонгатабу.

Корабль, о котором он говорил, — это, несомненно, “Дельфин”, ибо только это судно проходило у соседних островов ¹⁰⁹. Но здешние островитяне сказали, что значительно превосходят эти два острова — острова Хамоа [Самоа], Ваувау [Вавау] и Фиджи — каждый из них больше Тонгатабу. Ни один из этих островов еще не посещался европейцами, исключая Тасмана, а на карте Тасмана он показан примерно на том месте, где, по моим соображениям, должен лежать Ваувау, то есть в широте 19°. Однако на его карте он уж очень мал, тогда как рассказчик говорил, что Ваувау больше Тонгатабу и примечателен высокими горами.

Я хотел было посетить этот остров вместе с Финоу, когда был на Хаппи, но Финоу отговорил меня от этого, заверив, что остров незначителен и на нем нет гавани. Однако король Фаттафи спустя некоторое время принялся утверждать, что речь идет о большом острове, на котором не только есть все, что и на Тонгатабу, но есть также и реки. Он говорил, что гавань там такая же хорошая, как и на Тонгатабу, и добавил, что если я пожелаю туда пойти, то он будет меня сопровождать, а коли я там не найду всего того, о чем он рассказывал, я вправе буду убить его. Мне думается, что король сказал мне правду, тогда как Финоу по каким-то соображениям ввел меня в заблуждение. Хамоа, который также зависит от Тонгатабу, лежит в двух днях пути на каноэ к N или к NW от Ваувау, и мне его описали как самый большой из всех островов, добавив, что на нем есть гавани и все для нас необходимое ¹¹⁰.

Остров Фиджи находится в трех днях пути от Тонгатабу, на NWtW от него, и островитяне сказали, что это очень высокий и [171] плодородный остров, на котором много свиней, собак, кур и всех плодов и кореньев, которые только растут на здешних островах. Фиджи не состоит во владении Тонгатабу, напротив, его обитатели часто воюют с тонганцами, и, судя по некоторым подробностям, упомянутым рассказчиками, местные жители боятся людей с Фиджи, что не удивительно, так как сами они принадлежат к мирной и гуманной нации, а их противники — дикие, отважные и жестокие каннибалы.

Что люди с Фиджи каннибалы — это факт, который не отрицают и они сами. Когда мы стояли, на Тонгатабу были выходцы с Фиджи, и мы их опрашивали. Эти люди гораздо темнее прочих островитян, и у одного из них было большое отверстие в левом ухе; ухо было так оттянуто, что достигало плеча ¹¹¹.

Красные перья, о которых так часто упоминается в этом повествовании, доставляются с Фиджи, так же как и наилучшие полосатые и клетчатые ткани и некоторые другие изделия. Спрос на перья столь велик, что из-за них часто происходят ссоры, ибо, когда люди с Фиджи прекращают торговлю перьями, здешние островитяне, не желая обходиться без этого украшения, начинают из-за них борьбу, как я об этом уже говорил.

Возвращаясь к каннибалам, позволю себе спросить людей, считающих, что этот обычай вызван недостатком пищи, что побуждает к каннибализму тех, кто живет в полном изобилии? У островитян нет определенных методов измерения расстояния от острова к острову, и дистанция исчисляется по тому, сколько дней потребуется, чтобы пройти до того или иного острова на каноэ. Поэтому необходимо знать или по крайней мере иметь представление, какое расстояние может пройти каноэ при умеренном ветре в какую-либо единицу времени. С этой целью на борту одного из каноэ я под парусами провел несколько испытаний, пользуясь лагом, и установил, что оно шло со скоростью семи узлов, следуя бейдевинд. На этом основании я заключаю, что при тех ветрах, которые обычно дуют в этих морях, каноэ может проходить под парусом 7 или 8 миль в час. Однако протяженность дня отнюдь не равна 24 часам, ибо, когда туземцы говорят об одном дне плавания, они имеют в виду не более как время от вечера до утра, что составляет от силы 10 или 12 часов. А два дня пути — это означает время от утра первого дня до вечера второго, и, когда речь идет о большом числе дней, ведется такой же счет. Во время этих плаваний днем они идут по солнцу, а ночью — по звездам, а когда небо пасмурно, они основываются на направлениях ветра и на волнении на море. Если в пасмурные дни нет ни ветра, ни волнения (что, впрочем, случается очень редко в любое время года в полосе пассатов), они сбиваются с пути, часто не добираются до пункта назначения и в этом случае исчезают бесследно. [172]

Из всех гаваней и якорных мест, с которыми я имел дело на этих островах, гавань на Тонгатабу, несомненно, лучшая, не только потому, что она весьма безопасна, но и вследствие ее вместительности и отличного дна. Входить в нее с севера рискованно, и мы на собственном опыте установили, что груженое судно должно в нее входить другим проходом, более легким и безопасным. Входя в нее через восточный проход, надо держать курс на NO оконечность острова, так чтобы северный берег и мелкие острова близ него были с правого борта, пока вы не окажетесь на траверзе восточной оконечности прохода в лагуну; затем надо обойти рифы и острова и, следуя вдоль них, надо пройти между островами Маккаха [Макаха] и Мануаффи [Монуафе] или между четвертым и пятым островами, лежащими у западного входа в лагуну. Правда, вы можете пройти между третьим и четвертым островами, то есть между островами Пангимауду и Монуаффи, но этот канал значительно уже. В обоих проходах очень сильные приливные течения; как я уже отмечал, во время прилива оно идет от NW, а при отливе принимает противоположное направление. Впрочем, о приливах речь будет идти в другом месте.

Пройдя через любой из упомянутых проходов, вы можете держать прямо к берегу Тонгатабу и отдать якорь в бухте, заключенной между этим берегом и островом Пангимауду, перед речкой, впадающей в лагуну; в эту речку шлюпки могут заходить в часы прилива, при половинной воде.

Хотя гавань на Тонгатабу лучшая, но зато на Аннамоке можно получить более сносную воду. Хорошей эту воду назвать нельзя, хотя, если копать колодцы у пруда, удается получить довольно терпимую воду. Остров Аннамока удачно расположен с точки зрения доставки припасов с соседних островов, так как он лежит в центре архипелага. Помимо рейда, на котором мы отдали якорь, и гавани у SW оконечности здесь есть бухточка за рифами перед восточной песчаной бухтой, на северном берегу острова, где два или три корабля могут стать на шпринт впритирку к скалам.

Хаппи — это группа островов, протягивающихся с SWtS на NOtN примерно на 19 миль, и все они соединены друг с другом рифами, или коралловыми скалами. Самый северный остров лежит в широте 19°39' S и в 33' к O от Аннамоки, и между островами Хаппи и Аннамокой имеется множество мелких островков, рифов и бурунов, так что наиболее безопасный путь к Хаппи может быть или таким, какой избрал я, или в обход этих островов с севера. Выбор зависит от того, куда направляется корабль. Остров Лефуга, у которого мы становились на якорь, самый плодородный из всех и наиболее плотно населенный. Якорная стоянка имеется у NW берега этого острова, но, прежде [173] чем отдать якорь, следует проверить грунт, ибо, хотя лот может принести тонкий песок, необходимо иметь в виду, что здесь есть острые камни, которые быстро перетрут якорные канаты. Желающие получить более подробное представление об этих островах могут обратиться к прилагаемой карте, на которой все детали показаны с точностью, какую только допускали обстоятельства. Эта же карта позволит легко отыскать места стоянок наших кораблей и их маршруты от одной до другой стоянки. Полагаю, что перегружать дневник ссылками на пеленги, галсы и прочее не только утомительно, но и бесполезно.

Более подробные сведения об этих островах можно найти в описании моего предыдущего путешествия. К нему я отсылаю, когда речь идет о некоторых частностях, связанных с характеристикой обитателей этих островов — их нравов и приемов ремесла. Здесь же я уделяю основное внимание различным интересным, но не затронутым в упомянутом описании подробностям и обстоятельствам, которые помогут объяснить некоторые неясные места в этом описании, касающиеся наших взаимоотношений с островитянами.

От меня, быть может, ожидают обстоятельного отчета об обычаях, нравах и занятиях обитателей островов, на которых я пробыл два или три месяца, особенно потому, что с нами на борту был человек, понимающий как язык островитян, так и нашу речь. Однако следует иметь в виду, что в тех случаях, когда объект или вещь не находилась непосредственно перед нами, нам было трудно по расспросам составить о них сносное представление, не впадая в бесчисленные ошибки. И в этом отношении вина Омаи больше, чем наша, ибо он ничуть не заботился обогатить себя теми или иными сведениями, а поэтому, когда он старался нам что-либо объяснить, его объяснения оказывались часто весьма путаными и ошибочными.

Мы также редко находили человека, способного или желающего дать нам ту информацию, в которой мы нуждались, так как большинство островитян не желало, чтобы их беспокоили праздными, по их мнению, вопросами.

Положение, в котором мы оказались на Тонгатабу, где нам довелось пробыть дольше всего, было также неблагоприятно. Мы находились в той части острова, где живут одни лишь рыбаки. Кроме того, нам вечно приходилось либо принимать визитеров, либо отдавать визиты, так что редко представлялась возможность наблюдать туземцев в их повседневной жизни.

Люди, их нравы и обычаи. Здешние островитяне по своему облику или склонностям очень мало отличаются от обитателей Таити; их преимущества, пожалуй, сводятся к тому, что они лучше сложены и черты лица их более красивы, но они темнее таитян. Волосы у них различного цвета: черного, [174] темно-коричневого и соломенно-желтого (flaxen), но люден с волосами светлой окраски мало, если не принимать в расчет островитян с крашеными волосами, а такие люди имеются, ибо туземцам известны способы окраски волос, и мы нередко встречали людей, у которых волосы на голове были окрашены в разные цвета. Женщины обычно ходят с короткими волосами, но у мужчин прически самые разнообразные, в зависимости от их прихотей, и часто можно встретить человека, у которого одна сторона выбрита, а на другой очень длинные волосы. При первом посещении этих островов я полагал, что здесь в обычае как у мужчин, так и у женщин носить короткие волосы, и тогда лишь в одном или двух случаях мне встретились исключения из этого правила, но нынче таких отклонений мы видели очень много. Волосы срезают не в связи с общим обычаем, а в знак траура — всенародного или семейного. По той же причине они отрубают себе мизинец или режут и колят акульим зубом лицо над щеками ¹¹². Кроме того, некоторые островитяне (таких, правда, немного) в память о родичах и друзьях наносят себе раны, которые, судя по оставшимся шрамам, бывают глубокими и по всем признакам опасными.

Туземцы часто смазывают волосы и тело маслом кокосовых орехов, но, поскольку масло это очень чистое и не прогорклое, с этим обычаем неприятные запахи не связаны. У туземцев, так же как и у таитян, в обычае красить тело, причем таким же способом, как это делается на Таити.

Короли в знак отличия освобождены от этого обычая и от необходимости наносить себе раны в память об усопших.

Для одежды они используют материю или циновки, чаще последние; мужчины и женщины одеваются на один манер и довольствуются куском материи шириной около двух и длиной около двух с половиной ярдов или же такой длины, чтобы его можно было полтора раза обернуть вокруг бедер, а чтобы он держался на бедрах, его перехватывают опояской или шнуром. Спереди эта одежда двойная и свисает, как юбка, доходя до колен. Выше пояса она собрана в широкие складки, так что в расправленном виде ее хватает и на то, чтобы накрыть голову, однако это делается очень редко.

Такова обычная одежда, но именитый люд (и только он) носит одеяния из больших кусков материи или красивой плетенки. Туземцы же низшего ранга прикрываются лишь клочками материи, причем очень часто на них нет ничего, кроме юбки из листьев или маро ¹¹³— узкой полоски материи или плетенки, подобной шарфу. Ее пропускают между ногами, а затем обвертывают вокруг бедер. Маро носят главным образом мужчины.

На местных хейвах или плясках туземцы появляются в различных, предназначенных для празднества одеждах, но эти [175] одежды в общем такого же вида, как и обычные. Самые богатые одежды в той или иной мере украшены красными перьями.

Когда именно и по какому случаю вожди носят колпаки с большими красными перьями, я так и не смог дознаться.

Мужчины и женщины иногда защищают лицо от солнца маленькими шляпками из плетенки или другого материала. Туземцы носят ожерелья из маленьких косточек, обломков перламутра или кусочков черепашьего панциря.

Жилища. Дома у этого народа различных размеров и похожи на таитянские; они состоят преимущественно из навеса, сделанного из пальмовых листьев, который поддерживается опорными столбами и стропилами, устроенными весьма мудро и обработанными очень тщательно. Пол приподнят над землей и покрыт толстыми и грубыми циновками, которые содержатся в большой чистоте; на них едят очень редко, разве что во время дождей. Большинство домов загорожено с наветренной стороны примерно на 2/3 периметра грубыми циновками или тесно между собой переплетенными ветками кокосовой пальмы; эти загородки подвешиваются наклонно и нижним краем достигают земли, заменяя стену. Толстая грубая циновка шириной в 2,5 или 3 фута сгибается полукругом и ставится внутри дома, отгораживая один из его углов, где спят хозяин и хозяйка; здешние леди проводят в этом уголке большую часть времени; упомянутая загородка напоминает каминную решетку.

Все прочие члены семьи спят на полу где придется, но девушки и юноши отделены друг от друга. Если семья велика, пристраивают небольшие хижины, куда уходят спать, так что благопристойность соблюдается наилучшим образом. У туземцев имеются циновки, которые используются в качестве постелей, а одеждами, которые они носят днем, они покрываются ночью. Вся их утварь состоит из одного или двух сосудов для приготовления кавы, немногочисленных пустых тыкв (gourds), кокосовых скорлуп и небольших деревянных скамеек, которые используются как подушки; скамейка побольше, вероятно, предназначается для главы семьи.

Пища и ее приготовление. О туземной пище и способах ее приготовления выше так часто упоминалось, что вряд ли есть необходимость что-либо к этому добавить. Ямс и овощи — главные виды их пищи, особенно ямс, который возделывается очень старательно, причем качество его очень высокое. Рыбе отдается предпочтение перед свининой и птицей. Единственные домашние животные здесь — свиньи и птицы; из диких же животных водятся только крысы и птицы. Пища подается обычно в печеном виде, так же как и на Таити, и из различных плодов туземцы приготовляют всевозможные блюда, которые весьма пришлись по вкусу большинству наших людей. [176]

Я никогда не видел у них соусов и заметил, что они ничем не запивают своп кушанья, но по утрам они обычно пьют воду, сок кокосовых орехов и каву.

Не могу сказать, что они соблюдают чистоту как в приготовлении пищи, так и в ее употреблении; обычно они кидают пищу на первый же попавшийся лист, безразлично, чистый он или грязный, но вождям яства подаются на зеленых банановых листьях.

Когда король отправляется к трапезе, его сопровождают три или четыре служителя. Один делит мясо или рыбу на большие куски, другой — на меньшие, которые король отправляет прямо в рот, третий подает кокосовые орехи и все прочее, в чем король испытывает нужду. Мне никогда не приходилось видеть больших компаний, сидящих за тем, что можно было бы назвать общим столом. Пища, какова бы она ни была, всегда делится на порции, предназначенные небольшому числу людей; эти доли снова делятся на более мелкие части, так что редко за общей трапезой собирается более двух-трех человек. Женщины не исключаются из общих трапез, но некоторые люди не могут есть или пить в их присутствии. Список таких особ следует начать с короля, но право же я не знаю, на ком этот перечень следует закончить.

Развлечения. К тому, что уже было сказано, я не могу ничего более добавить. Местные зрелища были описаны, когда речь шла о событиях, случившихся во время нашего пребывания на этих островах.

Полигамия. Многоженство дозволено вождям, и среди них нередко встречаются люди, у которых имеется 8 или 10 жен, однако большинство из вождей удовлетворяется одной, и обычно у всех прочих людей по одной жене. Некоторые мои спутники полагали, что большая часть женщин, которых вожди называют женами, на самом деле их наложницы и что истинная жена у них всегда одна, и она выступает в роли хозяйки семьи. На первый взгляд кажется, что целомудрие у этого народа не в большой чести и мы думали, что часто супружеская верность нарушается, и при случае можно расстаться с женой, взяв себе наложницу, если это придется по нраву. Но на самом деле все было иначе. За время нашей стоянки подобные случаи ни разу не были отмечены. Незамужние женщины высокого ранга никого не баловали своей благосклонностью. Правда, здесь не было недостатка в женщинах другого сорта, и пожалуй, соотносительно их тут было больше, чем в любой другой стране, но мне кажется, что большинство из них, а может быть и все они, принадлежали к низшему классу, а те, которые приходили к нашим людям, были профессиональными проститутками. [177]

Болезни. К несчастью, наши люди заразили туземных женщин венерической болезнью. Во время нашей недолгой стоянки на Аннамоке некоторые наши люди заразились ею, и я, к своему огорчению, убедился, что все меры, принимавшиеся мною при первом посещении островов для предупреждения этой ужасной болезни и пресечения связей с местными женщинами, оказались безрезультатными. Удивительнее всего, что туземцы не обращают на эту болезнь никакого внимания. Поскольку мы не видели признаков ее дурного действия, надо полагать, что образ жизни туземцев значительно уменьшает силу этой болезни, однако мы видели людей с язвами на различных частях тела, и некоторые из этих язв были очень страшными, особенно те, которые поражали лицо, так что их вид внушал отвращение. С другой стороны, многим туземцам явно удалось излечиться, правда, ценой утраты носа или какой-либо его части. Но в этих случаях дело было явно не в венерической болезни, поскольку они начали болеть еще до того, как эти острова впервые посетили англичане, а по их словам, до нашего прихода на островах не было венерических заболеваний.

Меновая торговля. Ни один народ на свете не имеет таких четких представлений о меновой торговле (здесь ее называют фагатоу [факатау]), как эти островитяне; кроме того, вероятно, среди индейцев не найдется ни одного народа, который бы вел обменные операции с такой честностью и без всякого надувательства. Мы всегда могли доверить им наши товары для осмотра, и они питали такое же доверие к нам. Если какая-либо из сторон выражала недовольство сделкой, назначался новый обмен, и при этом никогда никаких недоразумений не происходило. Сперва мы думали, что их торговый опыт вызван меновыми операциями с соседними островами или с каким-нибудь одним из этих островов, но затем мы убедились, что они очень мало торгуют друг с другом и с иными островами, за исключением Фиджи, откуда они получают красные перья и незначительное количество других товаров, о чем я упоминал раньше. У туземцев мы видели несколько глиняных (earthen) сосудов, завезенных с острова Фиджи ¹¹⁴.

Ремесла. Как на этих, так и на многих других островах Южного моря главный вид ремесла — выделка материи; это занятие очень подробно описано в Hawksworths Voyages, vol. 2, p. 210.

Однако, хотя материя изготовляется из того же сырья, что и на Таити, она имеет иной вид, и процесс ее выделки на начальном этапе отличается от таитянского. После того как слои коры очищаются, они прикладываются друг к другу торцами, пока не получается полотнище длиной в один или самое большее два ярда, ширина же его редко превосходит ширину слоя коры, то есть 3 или 4 дюймов. Затем, после соединения волокон [178] в торцах, заготовку кладут на гладкий чурбан и бьют ее колотушкой, так же как и на Таити, пока полотнище не станет таким, как грубая газовая материя. Весьма часто туземцы берут слой коры в том виде, как он снят с дерева, и бьют его до тех пор, пока не получат материю достаточной тонкости, причем форма куска для них роли не играет. Колотушка такого же вида, как и таитянская, каждая сторона шириной в 3 дюйма, одна из сторон гладкая, три прочие снабжены пятью или шестью продольными бороздками.

Мне никогда не приходилось видеть куска материи, который выходил бы из-под колотушки и имел длину более 2 ярдов, а ширину более одного или полутора ярдов, но чаще всего эти куски были вчетверо меньше, ибо выделка кусков большего размера сопряжена с различными другими процессами.

У туземцев имеются большие чурбаны, представляющие собой части расщепленного надвое ствола; изнутри этот отрезок полуствола делают полым, а полукруглую наружную часть полируют, чтобы она была гладкой. Длина же чурбана соответствует ширине той материи, которую собираются изготовить. На эту округлую и гладкую сторону чурбана накладывают матрицу из узорно размещенных и простеганных волокнами кокосового ореха листьев дерева варра. Кокосовые волокна позволяют твердо фиксировать фигуры узора. На эту матрицу кладут материю, причем должная ширина достигается склейкой отдельных кусков соком плода, который называется [тоу]. Клей получают из еще зеленых плодов, а по величине эти плоды чуть больше наших ягод; сам же клей исключительно хорош. Женщины зажимают гроздь с этими плодами в зубах и по мере надобности отгрызают плод за плодом.

На первый слой материи накладывается второй, а иногда я третий, когда хотят, чтобы изделие получилось толще, причем наружный слой всегда наилучший по качеству. Затем все дырки заклеиваются заплатками, и на поверхность материи осторожно накладывают лак или маслянистое вещество, получаемое из коры дерева, которое туземцы называют [пропуск] ¹¹⁵. Когда лак высыхает, он приобретает светло-коричневую окраску. Одновременно эту слоистую материю обжимают на чурбане, чтобы на ней отпечатался рисунок матрицы. Если лак желают сделать темнее, то к нему примешивают большее или меньшее количество сажи, которую получают, пережигая масляные орехи, те самые, что на Таити используются как свечи.

Когда первое полотнище готово, приступают ко второму, и так работают дальше, а нужной длины добиваются, склеивая полотнища друг с другом.

Края полотнища загибают в полую часть чурбана, так, что они уже не мешают работе. [179]

У туземцев имеются материи различного качества, в зависимости от того, какой сорт коры идет на их выделку; лучшие материи делаются из китайского бумажно-шелковичного дерева ¹¹⁶. На самый грубый сорт коры, из которой изготовляются огромные куски, никакие узоры не накладываются, и выделывают его на гладком чурбане. На материях, сделанных из лучшего сорта, есть узоры в виде полос, клеток и других фигур, окрашенных в разные цвета, но я не знаю каким образом они накладывают эти краски, и не видел, как изготовляют такие материи. Все эти материи не боятся воды, и наиболее глянцевитые в этом смысле наиболее стойкие.

Следующий по значению род ремесла — плетение циновок. По плотности плетения и по красоте циновки здешних островитян превосходят подобные же изделия туземцев всех других островов, на которых мне довелось побывать. Много циновок делается из луба дерева поэроу [пурау] ¹¹⁷, и они настолько превосходят по качеству таитянские изделия, что могут быть для туземцев доходной статьей в их меновой торговле. Туземцы также весьма искусны в плетении корзин; некоторые корзины исключительно изящной работы; и у островитян имеется много самых различных видов этих изделий.

Вряд ли необходимо особо оговаривать, что островитяне делают веревки и шнуры различных видов, рыболовные сети, рыболовные крючки и всякие рыболовные принадлежности с величайшей легкостью. Но в чем они, как я полагаю, достигли вершин мастерства — это в постройке каноэ. Описание способов постройки и приемов управления каноэ я дал в отчете о моем предыдущем путешествии.

Каменные работы. Я не видел каменных построек, если не считать стен, которыми обнесены здешние мораэ. Ничего необычного в этих стенах нет, но надо отметить, что построены они из очень больших камней; некоторые достигают в длину 10—12 футов, в ширину 4—5, в толщину одного и более футов. Некоторые камни я осмотрел и убедился, что в их состав входит коралловый песок и мелкие морские раковины; отсюда я заключил, что камни для построек туземцы выламывают с поверхности коралловых скал. Надо сказать, что для них это работа трудная, ибо, до того как туземцы получили железо, единственными их инструментами были каменные топоры и костяные долота. В качестве инструментов для полировки использовались куски кораллового камня или клочки кожи меч-рыбы, прикрепленные к деревянной рукоятке: мелкие изделия они полируют раковинами и акульими зубами.

Обработка земли. Для обработки земли — а в этом искусстве они смело могут соперничать с европейцами — употребляются лишь палки или колья различной длины, в зависимости от того [180] на какую глубину надо взрыхлить землю. Эти палки с одного конца заострены, а самые длинные выше заостренной части имеют короткую перпендикулярную приставку для упора ноги. Этими палками, наконечник которых не шире 2—4 дюймов, они вскапывают землю на площади многих акров.

Военные действия и оружие. Искусство ведения войны в какой-то степени ведомо этому народу, хотя, пожалуй, ни одна нация в мире не воюет так мало, как эти островитяне. Кроме происходящих время от времени ссор с обитателями Фиджи, о чем я уже упоминал, у них не бывает иных столкновений, и на соседних островах у них нет врагов. Виды их оружия — различные дубинки (их изготовлению или, скорее, украшению они отдают очень много времени), копья и дротики. Есть у островитян луки и стрелы, но применяются они лишь для развлечения, а не как боевое оружие.

Система управления. Способы управления на этих островах нам известны лишь в общих чертах. Установленная здесь субординация напоминает феодальную систему. Признаюсь совершенно откровенно, что я не имею представления ни о частных подразделениях их системы, ни о связях, которые позволяют им образовать единое политическое целое. Кое-кто нам говорил, что власть короля неограниченна и он распоряжается жизнью и собственностью своих подданных. Однако некоторые факты, не ускользнувшие от нашего внимания, скорее свидетельствуют о том, что управление на островах не такое уж деспотическое, хотя проявления деспотизма имеют место. Наши наблюдения также ясно показывают, что у низшего класса островитян собственности нет и они находятся во власти своих господ. С другой стороны, Маривагги, старый Тубоу и Финоу действуют как маленькие владыки и часто противятся велениям короля, на что последний нам нередко жаловался. Да и королевский двор вряд ли более величествен, чем дворы Маривагги и старого Тубоу — двух самых могущественных вождей этих островов, а двор Финоу, сына Маривагги, по своей пышности приближается к королевскому. Поистине достоин восхищения этикет, соблюдаемый в присутствии наиболее именитых людей, и в особенности короля. Где бы ни находился король, в своем ли доме или вне его, он всегда окружен приближенными, которые рассаживаются перед ним полукругом. В это пространство никто не мог вступить без особой на то надобности. Никому также не разрешалось проходить мимо короля или сидеть за его спиной или рядом с ним без особого на то разрешения или приказания. Так что льготы, предоставленные нам, следует рассматривать как знак немалого уважения, выраженного самим фактом подобных привилегий.

Если кто-либо хочет обратиться к королю, он садится перед ним, коротко высказывает свою просьбу, получает ответ и отходит [181] к кругу, образованному приближенными короля. Когда же к кому-нибудь из этого круга король обращается, этот человек отвечает со своего места сидя, и только по королевскому приказу он может подойти к владыке и сесть перед ним. Таким образом, разговаривать с королем стоя здесь так же невежливо, как невежливо у нас говорить с человеком более высокого положения сидя и не сняв шляпы да еще без обуви.

Когда король куда-нибудь отправляется, все встречные обязаны при его приближении сесть и оставаться в таком положении, пока он не пройдет мимо. Никому не дозволено находиться выше короля, напротив все обязаны быть ниже его ног. Не может быть более отчетливых внешних знаков покорности, чем те, которые воздаются на этих островах высшим людям низшими. Способ же этот таков: люди расстилаются перед вождем, склоняя голову к его ступням, а поскольку вождь сидит, ноги его находятся в таком положении, что до них легко дотянуться. Затем, подняв голову, подданные прикасаются наружной и внутренней сторонами пальцев к подошвам вождя, затем встают и уходят. Судя по всему, король не может отказать кому бы то ни было в выражении этих знаков почтения, и на прогулках он вынужден часто останавливаться и протягивать ноги, так, чтобы простые люди, склоняющие перед ним головы, могли проделать необходимые церемонии.

Такому грузному человеку, как король, все это причиняет беспокойство и страдания, и я видел, как он пытался бежать прочь (хотя и крайне неумело), чтобы уйти с дороги или попасть в такое место, где он может сесть.

После этой церемонии в некоторых случаях рунами нельзя ничего делать, и только после того, как они будут вымыты, ими дозволяется брать пищу. В стране, где вода не всегда бывает под рукой, этот запрет связан с некоторыми неудобствами, но тем не менее омовение осуществляется успешно, так как воду заменяют соки любого растения.

Состояние, при котором нельзя пользоваться руками, называется у островитян табу рема [тапу нима]. Табу на их языке — запрет, а рема — рука.

Когда выражается покорность видной особе, руки в скором времени моют. Но гораздо дольше соблюдается упомянутый запрет в некоторых иных случаях. Так, мы часто встречали женщин, которые были в состоянии табу рема, а по этой причине они ели с чужих рук, но их не могли кормить мужчины.

По истечении определенного срока эти женщины приходят мыть руки в свои бассейны, которые представляют собой грязные ямы с солоноватой водой, а затем отправляются к королю и обычным способом выражают ему свою преданность, а затем прикладывают его стопы к груди, плечам и другим частям тела, после [182] чего король кладет кулак сперва на одно, а потом на другое плечо, и женщины удаляются, очищенные от скверны. Я не знаю, всегда ли обязательно являться к королю; Омаи утверждает, что всегда, и если это так, то, быть может, именно в силу подобной необходимости король все время странствует с острова на остров.

Я наблюдал этот обряд два или три раза, а однажды был свидетелем такой же церемонии, учиненной Финоу, но в этом случае речь шла об одной из его жен. Омаи при этом со мной не было, и узнать о состоявшейся церемонии подробнее я не смог.

Табу, как я уже заметил, — понятие весьма обширное. Человеческие жертвоприношения называются тангата табу, словом “табу” обозначается запрет принимать пищу или пользоваться какой-либо вещью. Островитяне говорили нам, что, если королю случиться побывать в доме своего подданного, этот дом становится табу, и владелец его жить в нем уже не может. Поэтому везде, где он странствует, есть специальные дома для приема его особы, но никто не может считать свое жилище свободным от королевского постоя.

Во время нашего пребывания надзор за табу осуществлял старый Тубоу и если Омаи правильно все понял, то Тубоу и его помощники должны были наблюдать за всем, что возделывается в стране, дознаваться, сколько собирает каждый островитянин, и устанавливать, сколько он должен собрать со своей земли. Кроме того, Тубоу был обязан разъяснять, что можно и чего нельзя есть.

При таком разумном правлении островитянам не грозит голод: если известно, что посажено достаточное количество каких-либо плодов, то пользование ими дозволяется. А нельзя есть те плоды, запасы которых скудны или которым угрожает недород. Это не единственное мудрое ограничение в их системе управления; у островитян есть начальник полиции, или ведомства, подобного полиции. Им управляет Финоу, который, как нам говорили, карает всех нарушителей порядка, идет ли речь о преступлениях, совершенных против государства или против частных лиц. Он же и генералиссимус и командует всеми воинами, когда их призывают на службу.

Король часто прилагал старания, чтобы растолковать нам, в чем заключаются обязанности Финоу, и наряду с прочими сведениями он сообщил нам, что, если бы он, король, был бы плохим человеком, Финоу мог бы его убить. Я понял, что с определением “плохой человек” связано представление о вожде, который действует в противовес закону и обычаю, и, если бы король таковым оказался. Финоу было бы приказано другими большими людьми его убить: такое же решение мог бы принять весь народ в целом. Не доказывает ли это, что король не был деспотом?

Взяв в расчет число островов, составляющих это государство, и удаленность некоторых из них от главного острова, казалось, [183] можно было бы предположить, что тому или иному острову легко сбросить иго сильнейшего из них. Однако островитяне нам говорили, что ничего подобного никогда не происходило. Ибо, если бы на любом из этих островов завелся какой-нибудь смутьян, Финоу или другой вождь, исполняющий его обязанности, отправились бы к этому мятежнику и лишили бы его жизни. Таким способом островитяне гасят мятежи в самом зародыше, ибо пока тайное станет явным, оно теряет силу.

Быть может, одна из причин, объясняющая, почему островитян не раздирают внутренние распри, заключается в том, что популярных вождей здесь мало, и к тому же все они сидят на Тонгатабу.

Ранги, или классы, на которые подразделяются вожди или те особы, которые так себя называют, видимо, почти столь же многочисленны, как и у нас, но здесь мало лордов, владеющих большими территориями, остальные же люди держат землю от этих лордов. Мне говорили, что, когда умирает какой-либо собственник, все, что он оставляет, достается королю, но последний обычно передает имущество покойного его старшему сыну, который обязан взять на себя заботы о всех прочих детях своего родителя ¹¹⁸. Здесь нет, как на Таити, обычая, согласно которому сын в момент своего рождения наследует достояние и титул отца.

Система управления покоится здесь на довольно прочной основе, и об этом свидетельствует одно обстоятельство: род Фаттафи по прямой линии правит уже 135 лет. Когда мы спросили островитян, сохранилось ли у них в памяти что-либо связанное с Тасмановыми кораблями, они сказали, что их предки передавали, будто когда-то два корабля [“товака но папаланги”], подобные нашим, заходили на остров, и они называли место, где эти суда очень не долго стояли. Когда же мы спросили, сколько времени прошло с тех пор, островитяне назвали нам имя Фаттафи, который в те годы был королем, и перечислили преемников этого короля, правивших до наших дней, отметив, что нынешний Фаттафи — пятый с той поры правитель, первый же Фаттафи был во времена Тасмана уже старым человеком.

Я не знаю, по какой причине они называли наши корабли “товака но папаланги”, а нас самих “тангата но папаланги”, что означает — матерчатые корабли и матерчатые люди (cloths ships and cloth men).

Судя по всему, что нам говорилось о нынешнем короле, может показаться, что по своему рангу он выше всех людей на этих островах, но на самом деле это не так. Латоулебоула [Латунипулу] — особа, на которую мне указал король, когда я был здесь во время предыдущего плавания, и одна или две женщины по рангу выше Фаттафи. [184]

Когда мы спросили, кем являются те именитейшие особы, которых островитяне называют или титулуют [туи тонга, фефине и томаха], нам ответили, что у покойного короля была старшая сестра равного ранга: от одного человека с Фиджи у нее были сын и две дочери, и все трое, так же как и лгать, считаются по рангу выше короля Фаттафи, но, на каком основании, мы так и не могли дознаться, поскольку в качестве главной причины нам называли их родовитость ¹¹⁹. Мать и одна из дочерей живут на Хаммоа, или Ваувау, а сын — его зовут Латоулебоула — и вторая дочь живут на Тонгатабу. Именно об этой последней я упоминал в связи с ее посещением корабля 22 июня. Эта женщина и ее брат часто бывали у нас, но они не производили впечатления значительных или богатых особ. Латоулебоула в глазах своих земляков — сумасшедший, и, судя по его действиям, эта оценка вряд ли ошибочна. На острове Миддельбург мне показали добрый кусок принадлежащей ему земли, и я видел там его маленького сына, который носил тот же титул, что и его отец. Даже сын величайшего государя Европы не пользуется такими почестями и не так обласкан, как это маленькое чадо.

Не только король, но и большая часть именитых людей каждое утро являются на своего рода сбор, однако основная цель этого собрания — питье кавы, причем кто-либо один из этой компании угощает всех прочих. Обычно (если не всегда) каву готовят слуги, или тоутоу; первая чаша преподносится наиболее именитой особе, и эта особа передает ее другому лицу, вторую же чашу этот человек берет себе и выпивает. Тогда наполняют все прочие чаши, и тот, кто это делает, спрашивает у того, кто угощает, кому передать эти чаши, и так продолжается до тех пор, пока сосуд с кавой не заканчивают. Слуги, передающие кубки, при этом сидят, если только церемония не происходит на собрании низших вождей, где подобные правила не соблюдаются, однако на всех таких сборищах поддерживается порядок.

О религии этого народа я, пожалуй, ничего не могу сказать больше того, о чем походя упоминал выше. Принципы и нормы здешней религии почти такие же, как и у таитян: они признают роль высших существ, выделяя при этом главного бога и богов, ему подчиненных. Я слышал, что главное божество называют разными именами ¹²⁰. Король называет его Фаттафи и отмечает при этом, что когда бог сердится, он губит все, что произрастает на земле, не посылая дождя; он лишает островитян морской рыбы и обрекает их на смерть; однако, когда бог в добром расположении, он дает людям здоровье, долгую жизнь и изобилие плодов земных, а именно это людям нужно, и этого они ждут от бога.

Полагаю, я имею основание утверждать что они не поклоняются ни одному изделию рук своих и ни одному существу, [185] созданному природой. Они не приносят жертв — свиней, собак и плоды, как это происходит на Таити, если не считать символических приношении, и в здешних мораэ совершенно нет никаких вещественных жертвенных даров. Однако нет сомнения в том, что у них имеются человеческие жертвоприношения.

Здешние мораэ, или афиатуки (эти сооружения называются и так и эдак, но чаще употребляется последнее наименование), так же как на Таити и в других странах мира, представляют собой гробницы и места отправления культа, хотя некоторые мораэ, видимо, отвечают лишь первому назначению. Сооружения этого типа малы и во всех отношениях скромнее прочих.

Поскольку нам не приходилось видеть погребальных церемоний, я ничего не могу сказать по этому поводу. Нам лишь известно, что покойников хоронят в этих мораэ, подобных погребам, или, как их называл Омаи (он был со мной, когда я вел этот опрос), каменным гробам.

Я закончу мое описание этих островов и их обитателей сообщением об астрономических и навигационных наблюдениях, проведенных во время нашей стоянки.

Широты и долготы. Прежде всего отмечу, что разница в долготе между Аннамокой и Тонгатабу на [пропуск]... меньше, чем на карте, приложенной к описанию моего предыдущего путешествия. Такая погрешность могла легко произойти, так как на каждом из этих островов долготы определялись независимо друг от друга. Однако сейчас расстояние между Аннамокой и Тонгатабу определено с точностью, исключающей возможность ошибки, что иллюстрируется помещенной ниже таблицей:

NO обсерватория на Тонгатабу была расположена примерно в средней части северного берега острова, на Аннамоке она находилась на западном берегу.

Хронометр 1 июля в полдень отставал от среднего гринвичского времени на 12 час. 34 мин. 33,2 сек., а в сутки в среднем на 1,783 сек. Эта разница в ходе была использована для [186] определения долготы именно по данному хронометру, и 184°55'18", или 12 час. 19 мин. 41,2 сек., следует считать истинной долготой от Гринвича.

Наклонение. По данным ряда наблюдений, среднее значение величины наклонения южного конца магнитной стрелки было:

Мне не ясно, по какой причине склонение значительно уменьшается близ острова Аннамоки и здесь ниже, чем в двух прочих пунктах. Могу лишь сказать, что в определениях ошибки нет, а между тем склонение, казалось бы, должно было быть больше именно на Аннамоке, поскольку оно возрастает сразу же к N, S, O и W от этого острова. Впрочем, расхождение в величине склонения, даже определенного по одному и тому же компасу, отнюдь не новость, и я не склонен придавать этому значение. Какова бы ни была причина этого явления, она вызвана особенностями данного места, а не погрешностью компаса, так как м-р Бейли обнаружил подобное и даже еще большее расхождение.

Приливы. На этих островах приливы значительнее, чем на каких бы то ни было землях в полосе тропиков этого моря, посещенных мною. На Аннамоке полная вода при полнолунии и новолунии наблюдается около 6 часов, и высота прилива достигает 6 футов.

В гавани на острове Тонгатабу полная вода бывает при полнолунии и новолунии в 6 час. 50 мин., и высота прилива достигает [4 футов 9 дюймов], а при квадратурном приливе [3 футов 6 дюймов]. В проходах между островами, ведущих в эту гавань, прилив бывает почти в тот час, когда сменяются приливное и отливное течения. Прилив здесь продолжается примерно 3 часа после полной воды у берега, и то же относится к отливу. Только в этих проходах и в немногих местах у берега заметно движение воды или прилива, так что я могу лишь предполагать, от какого румба идут приливные течения. [187]

На рейде Аннамоки приливное течение идет от WSW, а отливное — от противоположного румба. Но в гавани Тонгатабу приливное течение идет от NW и проходит через два узких канала по обе стороны [острова Хулаива], где оно достигает значительной скорости, и затем направляется в лагуну. Отливное течение возвращается тем же путем и достигает даже большей силы. NW приливное течение у входа в лагуну встречается с течением от О, но последнее, как я уже отмечал, оказалось весьма незначительным.

Четверг, 17 июля. В 8 часов вечера 17-го остров Эауве был по пеленгу NOtN на расстоянии 3 или 4 лиг. Свежий ветер дул от O, и я взял курс на S.

Пятница, 18 июля; понедельник 21 июля. Шел этим курсом до 6 часов д.п. следующего дня, когда внезапный шквал от того же румба налетел на корабль, и, прежде чем мы успели повернуть на другой галс, грот и два брамселя оказались сильно изорванными. 19-го и 20-го ветер держался между SW и SO, а затем отошел к O, NO и N. В ночь на 21-е в широте 22°56' мы наблюдали лунное затмение. Результаты наблюдений приводятся ниже:

Долгота и широта соответствуют месту корабля в 8 часов 56 минут; в этот момент по высоте солнца было определено истинное время. В начале затмения луна была в зените, так что очень удобно было пользоваться секстантами и вести наблюдения рефлектором, который был установлен на соответствующий угол.

Теми же приборами велись наблюдения и в конце затмения, только м-р Кинг пользовался ночным телескопом. Хотя наибольшая разница не превысила 50" мне представляется, что два наблюдателя могут допустить ошибку вдвое больше как в начале, так и в конце затмения. И хотя время измерялось секундами, такая точность вряд ли достижима; “лишние” секунды наросли при приведении показаний хронометра к истинному времени.

Вторник, 29 июля. Я продолжал идти на OSO при ветре от NO и N и не встречал ничего достойного упоминания до 7 часов [188] п.п. 29-го, когда внезапно налетел сильный шквал от N. Мы в это время шли под зарифленными марселями, нижними парусами и стакселями, едва стакселя оказались разодранными в клочья. Немало труда нам стоило спасти и другие паруса.

Сразу после этого замечены были сигнальные огни на “Дискавери”, из чего мы заключили, что там что-то случилось.

Комментарии

100. Здесь описана церемония инаси — нечто вроде праздника жатвы.

Видимо, это празднество сочеталось с церемонией формального признания зрелости сына туи-тонги.

101. Фиатука и мораэ (у тонганцев малаэ) — понятия не однозначные. Тонганские малаэ — это площадки перед фиатуками, а не святилища.

102. Этот вид массажа назывался тукитуки и, по словам Маринера, снимал усталость и действовал как отличное снотворное средство.

103. Эуа одновременно и вулканический и коралловый остров. Коралловые известняки покоятся на вулканическом цоколе.

104. Здесь описана так называемая эси — площадка для питья кавы.

105. Кук здесь заметно “европеизирует” тонганские поземельные отношения, но верно описывает роль касты эги. На островах Тонга были территориальные общины, но рядовые общинники (туа) подчинялись местным эги, обрабатывали их земли и платили им дань. Формально вся земля принадлежала туи-тонге, но фактически истинными хозяевами лучших угодий были крупные вожди и эги.

106. Видимо, тасмановские острова Принца Вильяма — это небольшая группа островов Лау в юго-восточной части архипелага Фиджи.

107. Капитан Сэмуэл Уоллис, в ходе своего кругосветного плавания открывший в 1767 г. остров Таити, следуя от Таити на запад, открыл два самых северных острова архипелага Тонга — Ниуатопутапу и Тафахи (Уоллис соответственно назвал их Кеппел и Боскавен).

108. О железных изделиях на островах Тонга см. “Плавание к Южному полюсу и вокруг света в 1772—1775 гг.”. М., 1964, стр. 592. комментарий 113.

109. Кук здесь ошибается: острова Самоа открыл в 1722 г. голландский мореплаватель Якоб Роггевен, а в 1768 г. на них побывал Луи Антуан Бугенвиль.

110. Острова Самоа лежат не к северо-западу, а к северо-востоку от островов Тонга. Во времена Кука они не были в зависимости от островов Тонга.

111. Фиджийцы — не полинезийцы, а меланезийцы с сильной полинезийской примесью. Постоянные сношения между островами Фиджи и Западной Полинезией существовали с глубокой древности, причем тонганцы заимствовали у фиджийцев способы постройки больших каноэ и учились у них военному искусству.

112. После смерти вождя все зависимые от него люди наголо стригли волосы, а вожди подвергались этой операции после смерти туи-тонги. Отсечение пальца — жертва, приносимая в случае заболевания старшего по возрасту или по рангу. Этот обычай назывался туту-нима (отсечение руки).

113. Маро (тонганское мало) — набедренная повязка.

114. О керамике на островах Тонга см. “Плавание к Южному полюсу и вокруг света в 1772—1775 гг.”. М., 1964, стр. 591, комментарий 112.

115. Сок получали из дерева кока (Biskofia iavanica) (Beaglehole 172, n. 2).

116. Это распространенное везде в Полинезии дерево Broussonetia раруrifera (китайское бумажно-шелковичное дерево). Таитяне называли его ауте, тонганцы — хиаппо. Окрашенные ткани тонганцы называли не тапой, а нгату.

117. Поэроу, точнее, пурау — таитянское название растения, которое на островах Тонга носило название фау (Hibiscus tilaceas). Грубые сорта тапы получали из луба молодых хлебных деревьев (Beaglehole, 173, n. 2—4).

118. Прослойка высшей касты, к которой относились вожди, называлась хоу-эги. Родовитейшие вожди носили титул хаа, менее важные к кастовой примете эги добавляли различные приставки, указывающие на их ранг.

119. Особый почет, которым пользовались старшая сестра туи-тонги и ее дочь — признак аванкулата — обычая передачи наследственных прав по линии старшей сестры. Наибольшим почетом пользовалась дочь старшей сестры туи-тонги, носившая титул томаха.

120. Тонганские религиозные представления значительно отличаются от таитянских. Многие тонганские боги совершенно неизвестны на других островах Полинезии.

(пер. Я. М. Света)
Текст воспроизведен по изданию: Джеймс Кук. Третье плавание капитана Джемса Кука. Плавание в Тихом океане в 1776-1780 гг. М. Мысль. 1971