ДЖЕЙМС КУК

ПУТЕШЕСТВИЕ К ЮЖНОМУ ПОЛЮСУ И ВОКРУГ СВЕТА

Плавание в промежуток между первым и вторым посещением островов Общества

Визиты таитянских вождей. — Кража, учиненная одним из туземцев, и ее последствия

Утром 27 апреля Тоуха прислал мне в подарок две больших свиньи и фрукты. Его слуги отказались принять от меня ответный дар. Вскоре я отправился в Опарри и пригласил к обеду Оту, Тоуху, Ти и младшего брата короля Таревату.

Тоуха внимательно осмотрел «Резолюшн» (ранее он никогда не бывал на корабле) и был поражен размерами судна и его устройством. После обеда он подарил мне еще одну свинью и, не приняв от меня ничего, уехал. За ним последовал и Оту.

Оту не только оказывал знаки видимого уважения адмиралу, но и желал, чтобы и я следовал его примеру. Между тем еще вчера он откровенно признался мне, что Тоуха его недруг.

Оба вождя просили меня принять участие в походе против королевства Тиарабоу. С Тиарабоу лишь недавно был заключен мир; мне даже передавали, будто в союзе с этим королевством Оту собирается выступить против мятежного острова.

Не знаю, каковы были при этом истинные намерения Оту. Во всяком случае, после моего отказа прийти к нему на помощь в осуществлении завоевательных планов, он больше никогда не возвращался к проекту этого союза. [246]

28 апреля, четверг. Я получил в подарок свинью от Вахеатоуа, короля Тиарабоу, и послал ему пучок красных перьев. Форстер отправился в экскурсию в глубь острова.

29 апреля, пятница. Сегодня состоялся обмен визитами с Оту и Тоуха. Мне удалось сторицей отплатить адмиралу за его щедрые дары. Накануне ночью один туземец был схвачен на берегу в тот момент, когда он пытался унести пустую бочку. Вора привели на корабль и заковали в кандалы.

Оту видел узника и просил меня отпустить его на свободу. Я категорически отказался исполнить просьбу короля и сказал ему, что если на «Резолюшн» строго караются матросы, совершившие хотя бы ничтожный поступок по отношению к туземцам, то нет никаких оснований оставлять безнаказанным преступление островитянина, посягнувшего на нашу собственность. Я добавил, что если бы был уверен, что Оту сам накажет вора, я не стал бы судить и карать пойманного злоумышленника. Затем я приказал отправить туземца на берег, где вооруженные матросы в присутствии Оту и всей его свиты привязали вора к столбу. Оту, его сестра и некоторые приближенные короля умоляли меня отпустить узника. Тоуха не проронил ни слова, но внимательно ко всему прислушивался.

Я снова отверг просьбы Оту и привел при этом ряд веских и основательных доводов. Король понял меня, выразил видимое удовлетворение моей аргументацией и пожелал только, чтобы вора не убивали.

Тогда я приказал оттеснить на известное расстояние огромную толпу, которая собралась на берегу, и распорядился дать вору на глазах у всех две дюжины ударов кошкой. Он стойко вытерпел порку и был после этого выпущен на свободу.

Толпа начала уже было расходиться, когда внезапно выступил с получасовой речью Тоуха. Эта речь состояла из наставлений, смысла которых я до конца не понял. Тоуха повторил некоторые мои доводы и перечислил выгоды, которые туземцы получают от нас. Он сурово заклеймил поведение некоторых из них и рекомендовал им в будущем вести себя более достойно. Манеры, интонации, жесты Тоухи, внимание, с которым его все слушали, — все это свидетельствовало о том, что мы видим перед собой подлинно великого оратора. Оту не добавил ничего к речи адмирала. [247]

Как только Тоуха кончил говорить, я приказал матросам проделать ружейные приемы, а затем зарядить мушкеты пулями и дать дружный залп. Все это моряки исполнили в мгновение ока и привели в неистовый восторг многочисленных зрителей, которые никогда не видели подобного зрелища.

После этого вожди удалились, вероятно, более напуганные, чем восхищенные искусными маневрами моих матросов.

Вечером вернулся Форстер, который провел ночь в горах. Он принес травы тех же видов, что встречаются в Новой Зеландии. Форстер видел берега острова Хуахейн, лежащего в 40 лигах к западу от Таити. Уже одно это свидетельствует о высоте таитянских гор.

30 апреля, суббота. Видел с десяток военных каное в тот момент, когда они пришвартовывались к берегу. Я был в это время на берегу и попросил м-ра Ходжса зарисовать каное и доспехи воинов.

Я был поражен, когда взял в руки доспехи одного туземца. Своей тяжестью должны они были сковывать все движения воина. Их тюрбаны были не менее увесисты, и, вероятно, предохраняли головы сражающихся от ударов палицей.

3 мая, вторник. Я убедился, что почти все сухари, которые мы оставили на корабле после просушки и сортировки в Новой Зеландии, испортились. Их вновь подвергли длительной сушке под открытым небом, но большую часть пришлось выбросить. Сухари лежали все время в плотно закрывающихся ящиках и хранились в сухом месте. Вероятно, они пришли в негодность во время плавания в полярном море, когда трюмы были забиты льдом.

Я вынужден был сохранить рационы и допустить употребление в пищу попорченных сухарей.

7 мая, суббота. Утром посетил Оту и получил от него разрешение на рубку дров. Я обещал Оту, что не трону ни одного фруктового дерева. Вечером вся королевская семья — отец Оту, его брат и три сестры — посетила корабль.

8 мая, воскресенье. В ночь с 7 на 8-е все наши дружественные связи с туземцами оказались прерванными из-за оплошности одного из часовых на берегу. Он или заснул на посту, или куда-либо отлучился, и этим воспользовались туземцы, которые похитили его мушкет. Новость эту мне сообщил Ти, явившийся от имени Оту на борт. Я не [248] понял, что именно обеспокоило короля, но само поведение Ти свидетельствовало о том, что стряслось какое-то несчастье. В сопровождении Ти я отправился на берег, где о случившемся мне доложил сержант — начальник караула.

Туземцы были встревожены, большинство укрылось в лесах. Мне не удалось найти Оту, и Ти дал совет вернуться на корабль. Затем я послал Ойдиде найти и успокоить бежавшего короля, но в то же время приказал потребовать, чтобы король вернул мушкет, ибо это было в его власти.

Вскоре из-за мыса Венеры вышло шесть больших каное. Люди, посланные мной на разведки в соседний округ, еще раньше донесли, что эти каное следуют в бухту Матаваи и что они гружены фруктами и свиньями.

У меня явилось подозрение, что туземцы, сидящие в этих каное, причастны к ночной краже; поэтому я решил задержать их. Как только каное подошли ближе, три женщины, находившиеся в одном из них, сообщили мне, что Оту ждет меня на берегу. Эта радостная весть заставила меня отменить только что отданный приказ.

Я поехал на берег, но Оту там не нашел. Вернувшись, я распорядился захватить все шесть каное, которые уже в тот момент, когда я от берега направился к кораблю, пустились в бегство. Спущенные на воду шлюпки погнались за туземцами. Удалось задержать пять каное, и людей с них доставить на борт. В одном каное были захвачены: друг Форстера, который всегда требовал, чтобы его титуловали, как вождя, и оскорблялся, если в беседе с ним этот титул опускался, и три женщины (жена и дочь вождя и старая мать покойного короля Тутахи). Я задержал всех пленников и пленниц на борту, а вождя хотел отправить к Оту, полагая, что оба властителя, действуя совместно, раздобудут мушкет. Кроме того, я был уверен, что Оту и посланный к нему вождь будут заинтересованы в том, чтобы как можно скорее найти мушкет, так как на корабле как заложники оставались их родственники вместе с имуществом.

Вождь не выразил, однако, особого восторга, когда я возложил на него миссию чрезвычайного посла. Он заявил мне, что занимает не столь высокое положение в обществе, чтобы брать на себя выполнение подобного рода поручений. Тут выяснилось, что он всего лишь [249] «манахуна», т.е. вождь низшего ранга. По его мнению, вести переговоры с Оту мог только я.

Все эти доводы не помогли бы ему избавиться от поездки к Оту, но на его счастье прибыл Ойдиде, и все дело приняло иной оборот. Ойдиде сообщил, что мушкет украл туземец из Тиарабоу, и что, следовательно, не во власти Оту было вернуть похищенное.

Эта версия, несмотря на видимое правдоподобие, казалась мне все же сомнительной. Я считал, что нельзя карать целое племя за проступок, который может быть не был совершен представителем этого племени, и решил поэтому разобраться во всех обстоятельствах запутанного дела.

Прежде всего я отпустил друга Форстера. Оставалось в плену еще три каное, принадлежащие одному из вождей королевства Тиарабоу — Маритате. Маритата несколько дней тому назад был в наших палатках на берегу, и поэтому я допускал, что подданные, зная расположение лагеря, легко могли похитить мушкет.

Но Ойдиде и Ти в один голос уверили меня, что люди Маритаты невинны, и я решил отпустить последние три каное.

Затем я послал Ти к Оту передать, что я буду требовать возвращения мушкета, пока не узнаю, что похитители не принадлежат к числу подданных Оту. В тот момент мне казалось, что мушкет потерян безвозвратно. Но вечером трое туземцев принесли к палаткам мушкет и некоторые другие вещи, о краже которых я не имел даже представления. Они объяснили офицерам, что захватили все это, преследуя вора, и клялись, будто вор был из племени Маритаты. Таким образом я упустил возможность наказать этого вождя, отпустив на свободу его людей.

Уже после того, как мушкет был возвращен, явился вооруженный огромной дубиной туземец и заявил нам, что он убил похитителя. Ловко разыгрывая перед нами последний акт фарса, он потребовал соответствующего вознаграждения за свое более чем сомнительное участие в поимке вора. Это был старый мошенник Нуно, известный мне еще по первому путешествию. Туземцы разоблачили претендента на награду, доказав, что Нуно не покидал своей хижины в течение последних двух дней.

9 мая, понедельник. Утром верный посланец Оту, Ти, явился на корабль и сообщил мне, что король вернулся в Опарри и желает убедиться, что дружба между нами [250] не нарушена. Я спросил, почему Оту не явился ко мне сам. Ти в ответ пробормотал нечто невразумительное. Я решил отправиться к Оту, так как надо было спешно налаживать прерванные торговые связи. Пришлось далеко идти и засылать послов в то место, где скрывался Оту. Наконец он появился. Мы сели в тени большого дерева, и после первых приветствий король изъявил готовность выслушать меня.

Я начал с горьких упреков по адресу Оту, обвиняя его в недостойном поведении, но затем заверил короля, что не имею причин гневаться на него, так как считаю, что кражу совершили люди из Тиарабоу. Затем он спросил о судьбе каное, задержанных во время вчерашней смуты. Я ответил, что каное эти принадлежали Мариате, человеку из Тиарабоу, чьи подданные похитили мушкет и вызвали такой переполох, и добавил, что если бы каное Мариаты находились сейчас в моих руках, я велел бы уничтожить их все до одного. Эта декларация понравилась Оту, так как он не питал дружественных чувств ни к королю, ни к обитателям Тиарабоу.

Мое красноречие усиливалось подарками, которые, быть может, имели в глазах Оту больший вес, нежели слова. Мир был восстановлен, и Оту обещал прислать нам свиней и фрукты.

Должен отметить, что туземцы всегда готовы были воспользоваться случаем, чтобы обокрасть нас. Правители либо подстрекали их, либо не властны были помешать этому. Вероятнее всего, что вожди содействовали кражам, так как у них злоумышленники находили приют и поддержку. Дерзость воров изумляла меня. Они рисковали жизнью, зная при этом, что я потребую возврата украденной вещи. Весть о краже немедленно распространялась повсеместно.

По тому, как мы реагировали на то или иное происшествие, туземцы судили о ценности похищенного и намечали линию поведения. Они вели себя спокойно, если разносился слух, что похищена вещь, не имеющая особой ценности. Но когда речь шла о крупной краже, провозглашалась всеобщая тревога, и вождь давал распоряжение о бегстве из селений и о запрете сношений с нами. Приказ этот туземцы исполняли с такой стремительностью, что мы часто узнавали о покраже, обнаружив, что берег острова совершенно опустел. [251]

Требовали мы возмещения или нет, но в любом случае распоряжение отменялось только после переговоров с вождем, и пока шли переговоры, туземцам не разрешалось торговать с нами.

Вожди, видимо, не понимали, что если бы мы применили силу, их запреты потеряли бы всякий смысл. Ведь каное, хижины и поля туземцев находились в нашей власти, и мы могли взять то, в чем испытывали нужду, не обращая внимания на приказы вождей.

Я никогда не прибегал к таким мерам, если не принимать во внимание эпизод с пятью задержанными каное. Ничтожный подарок вождю всегда способствовал выполнению задачи, которую я ставил перед собой, и нередко после удачных переговоров с ним мои отношения с туземцами становились более дружественными, чем они были до начала конфликта. То обстоятельство, что островитяне неизменно выступали в роли зачинщиков смуты, не влияло на мое поведение. Мои люди лишь в очень редких случаях позволяли себе нарушать установленные мною правила. Я сомневаюсь, чтобы мог добиться успеха, применяя грубую силу. Три условия способствовали нашей дружбе: их природная отзывчивость и доброта, наше мягкое обращение и страх, который они испытывали перед огнестрельным оружием.

Если бы не соблюдалось второе условие, они скоро ожесточились бы и потеряли свои превосходные душевные качества, а злоупотребление силой оружия пробудило бы у них дух мести. Кроме того, туземцы вскоре поняли бы, что ружья не такая уже страшная вещь, как это кажется на первый взгляд: ведь они имели над нами огромный перевес в численности, и, кто знает, что бы мы предприняли, если бы сознание этого неоценимого преимущества толкнуло их на враждебные действия.

Подготовка к отплытию. — Еще один смотр таитянского флота. — Описание острова, морских сил таитян. — Замечания о численности населения.

Утром 11 мая мы приобрели много съестных припасов. Не мало было прислано Тоухой, который, как обычно, не принял за врученные предметы вещи никакой платы. Он передал мне через своих слуг, что желает меня видеть у себя. Я не мог принять этого приглашения и послал к нему Ойдиде с богатыми подарками.

Так как наши запасы были пополнены, я решил в ближайшие дни покинуть остров. Все корабельное имущество, которое было на берегу, я приказал свезти на судно, чтобы туземцы могли убедиться в нашем скором отъезде.

13 мая, пятница. С утра дул восточный ветер, погода благоприятствовала отплытию. Но я задержался, так как желал еще раз повидаться с Оту. Кроме того, Ойдиде до сих пор еще находился на берегу, хотя он должен был вернуться 12-го вечером. До меня дошли какие-то неопределенные слухи о приключениях на суше.

Вечером я отправился в Опарри, нашел там Ойдиде и встретился с Тоухой, который, несмотря на болезнь, покинул свой дом и поспешил в Опарри, чтобы попрощаться со мной. После захода солнца я в сопровождении Ойдиде возвратился на корабль.

Этот юноша склонен был после того, как я сообщил ему, что мы более не посетим берега Таити, остаться на острове. [253]

Я имел с Ойдиде задушевную беседу и сказал ему, что не желаю влиять на его окончательное решение. Я выразил готовность отпустить Ойдиде либо здесь, либо на острове Ульетеа и добавил, что если он решит следовать с нашей экспедицией в Англию, то в моем лице найдет покровителя и друга, способного заменить ему на чужбине родного отца. Ойдиде обнял меня, горько зарыдал и признался, что многие убеждают его не ехать с нами и остаться на Таити. Тогда я попросил Ойдиде еще раз посоветоваться с друзьями-туземцами и уже после этого сообщить мне свое решение.

Нужно сказать, что на судне все в один голос уговаривали юношу отправиться в Англию. Ему описывали чудеса, которые он увидит в этой далекой северной стране. Некоторые говорили Ойдиде, что из Англии он вернется на родину богатым, стараясь при этом, применительно к представлениям юного островитянина, изобразить в наиболее ярких красках это грядущее богатство. Я же полагал, что могу с чистой совестью взять с собой Ойдиде только в том случае, если буду уверен в возможности возвращения юноши на родину; ведь лишить его или любого из островитян надежды вновь увидеть берега своей страны было бы жестоко и несправедливо. К сожалению, у меня не было уверенности в этом.

Находились на Таити юноши, которые просили меня, чтобы я взял их в «Притани» (Англию). Оту предлагал дать мне одного или двух туземцев, чтобы они собрали для него красные перья на острове Амстердам, и он готов был даже пойти на риск, что они навсегда останутся за океаном.

Наконец, и некоторые офицеры просили, чтобы я разрешил взять с собой в качестве слуг молодых островитян. На эти просьбы я ответил самым решительным отказом, зная по опыту, что от туземцев в плавании прок невелик. Кроме того, я не хотел взять на себя заботы о их дальнейшей судьбе.

14 мая, суббота. Ойдиде пробыл по моему совету ночь на берегу и сегодня рано утром вернулся на борт с твердым решением остаться на Таити. Форстер убедил его, однако, отправиться с нами на остров Ульетеа.

Вскоре явились наши друзья туземцы во главе с Тоухой. Тоуха прибыл с женой и привез нам подарки. Я щедро одарил его и вручил ему стенные часы. Они [254] произвели на Тоуху очень сильное впечатление, особенно после того, как я объяснил ему, как надо ими пользоваться.

Спустя некоторое время после отъезда гостей я заметил на горизонте у мыса Опарри много каное. Желая ближе рассмотреть их, я с группой офицеров отправился на шлюпке к Опарри и прибыл туда как раз в тот момент, когда флотилия подошла к берегу. Мне таким образом удалось наблюдать все маневры эскадры.

Избрав пункт высадки, флотилия разбилась на группы из трех-четырех каное. Внутри каждого подразделения каное следовали в сомкнутом строю. Все группы по общей команде развернулись вдоль берега в одну линию с равными интервалами между собой. Действиями гребцов четко управляли командиры каное, а эскадрой в целом руководил с высоты палубы — помоста центральной лодки человек с длинным жезлом в руке.

Словами и знаками он давал команды, согласно которым эскадра совершала повороты, ускоряла и замедляла свой ход. Все маневры совершались с безукоризненной четкостью. Чувствовалось, что командиры и гребцы имеют большой опыт в делах подобного рода.

Ходже зарисовал общий вид флотилии, и после этого мы высадились на берег и приступили к осмотру каное. Эскадра состояла из сорока вымпелов и была снаряжена в другом округе. В Опарри она явилась для того, чтобы показаться королю Оту.

Боевые каное сопровождали небольшие двойные лодки, так называемые «марай». По моей просьбе Оту приказал туземным войскам выстроиться в боевые порядки. Войско разделилось на две партии и вступило в «бой». В момент, когда стороны сошлись, были пущены в ход боевые палицы, затем оба отряда перемешались между собой и началась одиночная турнирная борьба, в которой бойцы проявляли изумительное мастерство. Воины были вооружены палицами, копьями и дротиками. Если удары палицей наносились по ногам, обороняющийся легким прыжком вверх уклонялся от встречи с грозным оружием «врага». Прыжками вбок, быстрыми бросками в сторону бойцы предохраняли себя от ударов в голову.

Копья парировались отводом острия вниз, причем обороняющийся делал разворот копьем вправо и ловким приемом прижимал оружие противника к земле. [255]

С необыкновенным искусством уклонялись войны и от дротиков. Мне кажется, что обороняющиеся недостаточно активно переходили в наступление, после того как удары противника были уже отпарированы, и не всегда пользовались преимуществами своего положения. Так, например, когда воин уклонялся от пущенного в него дротика, он слишком долго оставался в бездействии и давал неприятелю возможность изготовиться к метанию следующего дротика.

Всю лишнюю одежду бойцы в разгаре боя сбрасывали с себя и сражались друг с другом почти голыми. После окончания военных игр флот отплыл от мыса Опарри, сохраняя строгий порядок.

Оту повел нас к своим верфям, где строились два больших «пахи» (каное). Каждое из них имело 108 фут. в длину. Собственно две строящиеся лодки были половинками огромного двойного «шахи».

Оту получил от меня якорь с веревкой, стенные часы и английскую куртку. Передавая королю подарки, я попросил его, чтобы он назвал уже почти законченное постройкой «пахи» — «Британией». Оту охотно исполнил мою просьбу. Он подарил мне свинью и большую, весом около 50 фунтов, черепаху и приказал тайком уложить их в нашей шлюпке, так как слишком щедрый дар вызвал бы неудовольствие других вождей. Он хотел подарить мне также большую живую акулу, с подрезанным плавником, которую он держал в заводи, но мы потеряли вкус к такой еде после отличной свинины и хорошей рыбы, какой были избалованы на этом острове. Король и его премьер Ти отобедали с нами на «Резолюшн», а затем состоялась торжественная церемония прощания.

Долго упрашивал меня король снова посетить берега Таити, и в последнюю минуту схватил юношу-воина и подвел его ко мне с настойчивой просьбой взять его с собой на остров Амстердам для сбора красных перьев.

Я отказался взять юношу, но заверил короля, что при первой возможности пришлю ему в изобилии красные перья. Этим обещанием Оту был удовлетворен. Но юноша сам проявил желание остаться с нами и с таким пылом стал об этом просить меня, что я едва не внял его мольбам.

Оту оставался в каное под бортом «Резолюшн» до тех пор, пока мы не подняли паруса. Когда он направился [256] к берегу, я велел салютовать королю тремя пушечными залпами.

Нас так хорошо принимали на этом острове, что один из канониров решил навсегда остаться здесь. Он разработал мудрый план побега: понимая, что бежать с корабля во время стоянки трудно, канонир решил покинуть «Резолюшн» в момент выхода из бухты. Он был превосходным пловцом и надеялся, выбросившись за борт, добраться до берега вплавь. Но побег был замечен своевременно, когда ему еще не удалось скрыться из виду. За беглецом погнались на шлюпке, он был пойман и доставлен на корабль. При поимке выяснились некоторые дополнительные обстоятельства: оказывается, на помощь беглецу было послано с берега каное, и оно успело уже пройти почти половину расстояния, которое отделяло канонира от Матаваи; к побегу были причастны, таким образом, и туземцы, и я полагаю, что не кто иной, как Оту, побуждал канонира оставить корабль.

Разобравшись, однако, во всех обстоятельствах этого дела и приняв во внимание известные мне факты, касающиеся личной жизни беглеца, я пришел к заключению, что ничего необыкновенного в его поступке не было.

Канонир был ирландцем по рождению, моряком голландской службы. Я взял его на борт «Индевора» в Батавии и с тех пор он всегда плавал со мной. Этот человек имел друзей и знакомых во всех уголках мира и чувствовал себя, как дома, на любой земле. Ему были сродни все племена и народы земного шара. А где же может человек вести жизнь более счастливую, чем на этих островах. Где найдет он в таком изобилии все, что требуется для безмятежной и роскошной жизни. Где встретит он климат более благодатный, чем на Таити. Быть может, я и отпустил бы его, если бы о своем желании он мне заявил своевременно...

Как только беглец был привезен на борт, я направился дальше, взяв курс к берегам острова Хуахейн, чтобы нанести визит моим старым друзьям-туземцам.

ОПИСАНИЕ ОСТРОВА ТАИТИ

Я уже имел случай отметить, что после моего первого посещения острова таитяне сделали значительные успехи. Не только в Матаваи или Опарри, но в любой другой части [257] острова успехи эти были очевидны. Количество каное и домов, построенных за истекшие восемь месяцев, казались просто невероятным.

Несомненно, металлические орудия и инструменты (которые таитяне получили от англичан и других европейцев, посетивших остров на протяжении последних лет) ускорили в значительной степени выполнение этих больших строительных работ. При этом на острове нет нехватки рабочих рук ⁸⁸.

Другое, что нас поразило на Таити, — это количество свиней. Выше, описывая прошлогоднее посещение Таити, я отметил, что по сравнению с 1769 г. этих животных стало на острове гораздо меньше. Но выводы мои были не вполне справедливы. На самом деле свиней и сейчас на Таити очень много, но туземцы прячут их от взоров европейских гостей. И доказательством этого служит то, что мы не только ели вдоволь свинину во время пребывания на острове, но взяли немалое количество свиней на борт.

Несправедливо обвинял я по первому впечатлению Оту в бездарности. Все то, что сделано на острове, заставляет меня признать свою ошибку. Оту, несомненно, человек способный, и, кроме того, его окружают сведущие советники, доля которых в управлении страной не мала. Правда, мы не знаем, как велика власть самого Оту, как короля, и в какой степени может он повелевать над другими вождями и контролировать их действия. Бесспорно, однако, что все они — и король и вожди — приложили много усилий, чтобы довести остров до такого поистине цветущего состояния.

Мы не сомневаемся, впрочем, что среди знатных людей Таити, как и других государств, имеются раздоры. В самом деле, в глазах короля адмирал Тоуха и вождь Поататоу — его тайные враги. И Тоуха и Поататоу — сильные и одаренные вожди, и король ревниво относится к ним, как к людям, наделенным большой властью, пользуясь любым случаем, чтобы ограничить их мощь и влияние.

Я имею основания предполагать, что оба эти вождя организовали большой поход против мятежного острова Эймео, собрав очень много судов и людей, и что именно они командовали морскими силами в экспедиции, которая должна была начаться через пять дней спустя после нашего отплытия. [258]

Вахеатоуа, король Тиарабоу, послал свой флот на помощь Оту, чтобы подавить восстание на Эймео, и мне говорили, что Оту примет участие в этом походе. Но я сомневаюсь, чтобы удар соединенных сил обоих королевств был направлен против незначительного племени, населяющего маленький островок Эймео. Конфликты подобного рода улаживаются путем переговоров, но и о переговорах я ровно ничего не слышал во время пребывания на Таити. Наоборот, все, в том числе и Тоуха, говорили мне о предстоящих битвах, и Ойдиде это подтверждал.

Но в таком случае в бою таитяне должны были встретиться с равным им по силе противником; вероятность же такого события сомнительна. Скорее следует предположить, что флот предназначался для береговой охраны. Гак, по крайней мере, случилось 5—6 лет назад, когда в Опарри флот, обороняющий берега королевства, отразил атаку крупной эскадры, снаряженной в Тиарабоу. Тогда Оту был одним из пяти главных командиров флота.

Я остался бы на Таити еще на пять дней, если бы знал, что готовится крупный морской поход. Впрочем, Оту, вероятно, с нетерпением ждал нашего ухода, чтобы снарядить к выходу в море эскадру.

Одно время, правда, Оту просил меня о помощи в своих военных предприятиях, но прекратил об этом разговоры после того, как я выразил желание сопровождать его, в походе против острова Эймео. Очевидно, король решил что опасно иметь дело с силой, которая в любой момент может перевесить в невыгодную для него сторону чашу весов, или же в лучшем случае претендовать на долю военной добычи. Так или иначе, но Оту ждал нашего отплытия, чтобы начать сборы к походу. Из-за этого мы потеряли возможность увидеть таитянский флот в полной боевой готовности. Быть может, нам удалось бы даже быть свидетелями морского боя и составить ясное представление о маневрах и тактике морских сил острова.

Я не знаю, сколько каное участвовало в походе, предпринятом после нашего ухода с берегов Таити. Во всяком случае, Оту имел не менее 210 военных каное и несколько сот транспортов. Численность судов во флоте Тиарабоу мне неизвестна. Также я не знаю, какое количество людей необходимо для укомплектования флота. Когда я спрашивал об этом таитян, они неизменно отвечали мне: «Много, много, много человек». Возможно, [259] что это количество не может быть выражено на языке островитян, так как их познания в арифметике слабы. Если допустить, что на каждом военном судне команда состоит из сорока человек, а транспортные каное управляются четырьмя туземцами (а я считаю, что эти цифры весьма умеренные и скромные), то общая численность людей превысит 9 000 чел. Но поразительнее всего то, что такое количество воинов и гребцов дают всего лишь четыре округа острова (из сорока трех). Королевство Тиарабоу в этот расчет не входит, и, кроме того, по нашим личным наблюдениям, даже не все селения в округах королевства Опарри выделяют людей для флота. По этим же наблюдениям вождь или вожди каждого округа несут интендантские обязанности при снаряжении экспедиции.

Вожди присутствуют на генеральном смотре флота, где они отчитываются за свою деятельность перед королем. Этим путем король может ясно представить себе реальное состояние флота перед тем, как последний будет введен в бой или начнет те или иные маневры.

Если в среднем принять, что каждый из 43 округов может выставить по сорока судов, то общая численность их для всего острова составит 1 720, а количество воинов и гребцов окажется равным 68 тыс. Если предположить, что они составляют треть всех жителей, то нетрудно исчислить и все население Таити, включая женщин и детей: около 204 000 чел.

Эта цифра на первый взгляд мне показалась невероятной. Но когда я подумал о том, что люди кишат на этом острове в каждой местности, где мы бывали, я пришел к заключению, что приведенный расчет вовсе не преувеличен. И цифра эта сама по себе — наглядное доказательство богатства и плодородия Таити, острова, который имеет в окружности всего лишь 40 лиг и способен прокормить такое огромное население ⁸⁹.

Некогда вся территория острова была одним королевством. Теперь он разделен на две части, но я не знаю, когда произошел распад единой таитянской державы.

Короли Тиарабоу — ветвь династии Опуреону, обе — и главная и боковая ветви — тесно между собою связаны, и мне кажется, что властители Тиарабоу находятся в зависимости от королей старшей династической линии. [260]

Оту титулуется ари де хи всего острова, и мне говори ли, что Вахеатоу — король Тиарабоу в присутствии Оту должен обнажать голову подобно самому последнему подданному, и честь эта оказывается не только Оту, как ари де хи, но и брату и младшей сестре Оту. Первому как наследнику действительному, второй как наследнице возможной. Старшая же замужняя сестра не пользуется подобной привилегией.

Эова и ваное — именитые особы, окружающие короля, как правило (а может быть, и во всех вообще случаях) — его родственники. Я нередко видел, что они не обнажают в присутствии короля голову, но не знаю, чем может быть объяснена эта особенность придворного этикета, — правилами ли церемониала или должностным положением того или иного лица. К числу особ, которым разрешалось находиться в присутствии короля с покрытой головой, был Ти, о котором я так часто упоминал.

Мне говорили, что эова, т.е. персоны первого ранга, дежурят при дворе согласно определенным правилам, сменяя друг друга ежедневно, что дало мне повод назвать их «дежурными лордами».

Ти почти всегда присутствовал при наших встречах с королем — это вызывалось необходимостью, ибо он был в курсе всех переговоров, которые мы вели с Оту. Надо отдать справедливость Ти, вел их он так, что удовлетворял обе стороны.

Сожалею, что немного еще мне известно о системе и способах управления на острове Таити. Мы почти ничего не знаем о порядке управления отдельными частями и территориями острова, о правах и обязанностях должностных лиц и т.д.

Мы, однако, уверены, что система управления островом феодальная и, судя по всему тому, что удалось нам видеть, она достаточно устойчива и отнюдь неплохо организована.

Эова и ваное всегда разделяют трапезу с королем. Мне кажется, что этой привилегии никто из них не лишен, но ею не пользуются тоутоу. Женщины, как бы ни было высоко их положение в обществе, никогда не едят вместе с мужчинами.

Несмотря на все эти монархические установления, чужеземцу трудно отличить короля от его подданных. Я почти всегда видел на Оту одежду, которую носят [261] простые люди. Он избегает излишней ненужной помпы и ведет себя как любой другой вождь. Я видел, как он наряду с гребцами сидел на веслах своего каное. Доступ к нему открыт и свободен. Каждый может говорить с Оту, без соблюдения правил придворного церемониала. Это одна из разновидностей свободы, которой пользуется любой обитатель счастливого острова Таити.

Я заметил, что народ питает к своим вождям чувство любви, а не страха. Отсюда легко заключить, что правят вожди справедливо и мягко.

Я уже упомянул, что Вахеатоуа, король Тиарабоу, родственник Оту, так же, как и вожди других островов. Существует нерушимое правило, что ари и вожди более высокого ранга не могут породниться с тоутоу и вождями низших степеней. Этот обычай связан с существованием замкнутых общественных групп, которые именуются ариои. Такие группы ограничивают возможность непропорционального роста высших классов и препятствуют внедрению людей, стоящих на низших ступенях островной иерархии, в тесный мирок знатных.

Я не могу привести ни одного примера, который свидетельствовал бы о том, что звание ари может быть доступно тоутоу, и не знаю ни одного случая, когда выходец из класса тоутоу добился бы изменения своего общественного положения ⁹⁰.

Я уже упоминал о необыкновенной любви таитян к красным перьям. Перья эти носят название «ура» и ценятся здесь, подобно драгоценным камням в Европе.

Особенно дороги перья из хохолка зеленого попугая. Туземцы называют такие перья «уравин». Среди туземцев имеются тонкие знатоки, которые с удивительным искусством разделяют перья по сортам. Матросы нередко пытались обмануть островитян, предлагая им крашеные перья, но эти проделки успеха не имели.

Перья туземцы связывают в небольшие пучки (обычно такой пучок состоит из 8—10 перьев). Затем к концу твердой, как проволока, бичевы, сплетенной из волокон кокосового ореха, привязывают султан из шести маленьких пучков. Бичева служит рукояткой этой связки. Султаны из перьев — неизменные атрибуты религиозных церемоний островитян, символы эатуа — таитянских богов. [262]

Я часто видел в руках туземцев эти султаны при выполнении религиозных обрядов. К сожалению, слова туземных молитв оставались мне непонятными.

Советую всем, кто намерен посетить остров Таити, захватить с собой для коммерческих операций как можно больше красных перьев, и при этом наиболее изящных и тонких.

Разумеется, кроме перьев, мореплаватель должен иметь запас топоров, больших гвоздей, ножей, напильников, подзорных труб, бус и т.д.

Следует иметь в виду, что простыни и рубашки всегда найдут большой спрос на Таити, особенно у туземных леди. Наши джентльмены убедились в этом по своему собственному опыту.

Козы, которых несколько месяцев тому назад капитан Фюрно подарил Оту, видимо, отлично прижились на острове. Коза уже принесла двух козлят и в скором времени должна была снова дать приплод. Козам здесь обеспечен превосходный корм, и туземцы относятся к ним весьма заботливо. Я не сомневаюсь, что вскоре на Таити козы дадут многочисленное потомство.

Овцы, оставленные нами на острове, околели, за исключением лишь одной. Следует еще отметить, что на Таити мы оставили 20 кошек, и несколько кошек подарили туземцам на островах Ульетеа и Хуахейн ⁹¹.

Прибытие «Резолюшн» на остров Хуахейн. — Военный поход против туземцев. — Различные происшествия, которые имели место во время нашего пребывания на острове

В час дня 15 мая мы вошли в северный проход бухты Оварре на острове Хуахейн. Опустив шлюпки, отбуксировали корабль и на расстоянии одного кабельтова от берега бросили якорь. На корабль сразу же прибыли гости и среди них наш старый друг Ори, который с соблюдением обычных правил туземного церемониала вручил мне свинью и иные подарки.

16 мая, понедельник. С утра появились туземные каное, груженные фруктами. Я отдал визит Ори и преподнес ему различные подарки, в том числе красные перья. Вождь зажал два или три пера между большим и указательным пальцем правой руки и произнес какое-то заклинание, выслушанное присутствующими при этой церемонии туземцами крайне невнимательно. Затем в мою шлюпку принесли двух свиней. Ори обедал на корабле. После обеда вождь имел со мной долгую беседу. Ори дал мне понять, что он и друзья его больше всего нуждаются в топорах и гвоздях. Я приказал выдать Ори все то, о чем он просил меня, и при этом выразил желание, чтобы вождь распределил среди присутствующих туземцев мои дары. Эту просьбу Ори поспешил исполнить и роздал полученное от меня таким образом, что все друзья его были вполне удовлетворены. [264]

Наибольшую долю получил мальчик лет двенадцати от роду, сын или внук Ори.

Неприятный случай произошел во вторую половину дня на берегу. Туземцы напали на слугу Форстера, сбили его с ног и попытались отобрать сумку с инструментами. Вероятно, они ограбили бы беднягу дочиста, если бы не подоспел вовремя Спаррман. Воры обратились в бегство, похитив топор.

17 мая, вторник. Утром я отправился на берег с тем, чтобы принести Ори жалобу на недостойное поведение его подданных. Но вождь куда-то удалился, и лишь к вечеру ко мне явился гонец и сообщил, что Ори вернулся и желает видеть меня. В сопровождении этого гонца я направился к Ори. Вождя я нашел в большой хижине. Он окружен был именитыми особами, которые, вероятно, собрались по зову Ори на совет.

В моем присутствии состоялся обмен речами между Ори и одним из его приближенных. Я не понял смысла этих речей, но мне показалось, что обсуждался вопрос о вчерашнем прискорбном происшествии.

Затем Ори обратился ко мне и заверил, что ни он, ни сидящие здесь именитые вожди не причастны к совершенному вчера преступлению. Виновных же он рекомендовал мне расстрелять.

Я заявил, что не обвиняю в грабеже присутствующих на совете вождей и готов поступить с злоумышленниками согласно воле и желанию самого Ори. Затем я потребовал выдачи грабителей. Ори ответил мне, что грабители бежали в горы. Скрылись ли они действительно, я не знаю, но почти уверен в том, что добровольно мне преступники не были бы выданы, а насильственных мер я применять не желал. После того, как дело было к обоюдному удовольствию разрешено, члены совета разошлись.

Вечером некоторые мои спутники посетили театральное представление, разыгранное на весьма злободневный сюжет. На острове Ульетеа мы в свое время захватили с собой молодую девушку. О ее приключениях поведала нам туземная пьеса, поставленная в этот вечер.

Подлинная героиня драмы присутствовала на спектакле и го, что она видела на сцене, произвело на нее потрясающее впечатление. Едва удалось уговорить девушку до конца досмотреть пьесу. Конец этой драмы был, на мой взгляд, не слишком удачным: девушка-беглянка [265] встречается со своим старым другом-туземцем и возвращается на родину.

Небольшие «пьески на случай» туземцы ставят очень часто. У меня явилась мысль, что и эта пьеса была разыграна неспроста. Не желали ли туземцы изобразить в сатирических тонах поступок девушки, которая ушла с нами, чтобы удержать от подобного рода предприятий юных представительниц прекрасного пола острова Хуахейн.

18 мая, среда. Утром явился с обычными подарками Ори. После обеда он обратился ко мне с просьбой дать по береговым холмам залп из пушек, заряженных картечью. О действии наших пушек Ори знал со слов Ойдиде и наших таитянских пассажиров.

Я приказал зарядить пушки и открыть огонь, но не решился навести их на берег, и залп был дан в море.

Снова произошла на берегу неприятность. Наши унтер-офицеры отправились на берег и поручили туземцам нести их сумки, в которых были топоры и гвозди. Шел дождь, а островитяне прекрасно знали, что наши мушкеты плохо действуют, когда подмокает порох. Для того, чтобы в этом окончательно удостовериться, они попросили выстрелить по пролетающим птицам. Мушкеты дали осечку, а это только хитрецам и нужно было. Они мгновенно пустились наутек с сумками, а унтер-офицеры настолько растерялись, что не догадались побежать за ворами вдогонку.

20 мая, пятница. Рано утром трое офицеров, вопреки моим желаниям, отправились на охоту. Я стремился не допускать высадки на берег небольших групп, так как с каждым днем поведение туземцев становилось все более дерзким, и они готовы были воспользоваться любым случаем для того, чтобы ограбить моряков. В три часа дня мне донесли, что охотники были дочиста ограблены туземцами.

Я немедленно отправился с Форстером на берег, захватил одну большую хижину и задержал двух вождей, которые в ней находились. Не желая, однако, тревожить пугливых островитян, я все эти полувоенные операции провел с величайшей осторожностью. Вскоре я узнал, что офицеры, целые и невредимые, вернулись на корабль, и что им возвращено все похищенное имущество.

Тогда я покинул хижину, отпустил на свободу пленных вождей и велел расставить в хижине все взятые нами в [266] залог вещи в том же порядке, в каком они там находились до предпринятого мной похода. О том, что произошло на берегу с офицерами, они мне рассказали сами. Оказывается, легкое оскорбление, нанесенное с их стороны туземцам, побудило последних отобрать у офицеров ружья.

Завязалась драка, которая окончилась благополучно только потому, что в свалку вмешались вожди. Вожди оттеснили раздраженную толпу, а затем заставили туземцев вернуть офицерам ружья и сумки.

Все это произошло в том месте, где, по слухам, небезуспешно действовала шайка грабителей, нападавшая на всех, кто встречался на ее пути. Было ясно, что Ори не может ни предупредить прискорбные события, ни положить конец беспрестанным грабежам. Я не видел в этот вечер старого вождя, но Ойдиде сказал мне, что после моего отъезда на корабль Ори появился на берегу, глубоко опечаленный всем, что произошло днем. Он настолько был потрясен случившимся, что не мог сдержать слез ⁹².

21 мая, суббота. На рассвете мы увидели флотилию в 60 каное, выходившую под парусами из бухты по направлению острова Ульетеа. Туземцы сообщили мне, что люди, которые находились на борту этих каное, принадлежали к группе ариои и отправлялись с визитом к своим собратьям на Ульетеа.

Членов этой группы можно сравнить с «вольными каменщиками» (масонами). Подобно масонам, у членов ариои имеются тайные обряды и церемонии, системы приветствий и жестов, непонятные для непосвященных, определенные дни сбора и т.д. ⁹³.

И Тупиа и Ойдиде принадлежали к этой группе, но и от них я не мог получить сколько-нибудь толковых объяснении, проливающих свет на организацию и цели группы. Ойдиде отрицал, что члены ариои убивают детей, рожденных от их наложниц, но Тупия и многие другие островитяне утверждали, что обычай этот действительно существует ⁹⁴.

Омай также подтвердил в беседах со мной все то, что я писал о ариои в отчете о первом путешествии. Ойдиде, который обычно проводил ночь на берегу, явился сегодня с поручением от Ори. Старый вождь просил меня высадиться с отрядом 22 человека и отправиться с ним в поход [267] на разбойников. Для того, чтобы не забыть, что Ори требует именно 22 человек, Ойдиде принес с собой такое же число листьев — способ счета, принятый туземцами. Я принял это необычное послание и отправился для дополнительных переговоров на берег.

Насколько я понял, поход должен был состояться против туземцев, которые подобно итальянским бандитам объединились в шайку и хватали и грабили наших людей, где бы они не появились. Именно поэтому Ори просил меня принять участие в карательной экспедиции.

Я возразил ему, что весть о нашем выступлении заставит разбойников, не принимая боя, бежать в горы.

На это вождь ответил мне, что разбойники собираются напасть на нас сами, а поэтому необходимо как можно скорее отправиться против этой шайки в поход, уничтожить ее и сжечь хижины, принадлежащие ее членам. Но он просил меня пощадить дома и каное туземцев, не повинных в грабежах, и не разрушать находящегося в районе военных действий «венуа», т.е. храма островитян. В знак мирных намерений служителей храма, Ори от их имени вручил мне свинью. Свинья эта была так мала, что только и могла служить для религиозно-дипломатических церемоний.

Эта свинья была преподнесена старым хитрецом неспроста. Он прекрасно понимал, что сила на нашей стороне, что остров может легко оказаться во власти чужеземных гостей и торжественным приношением желал обезопасить себя и своих поданных от неприятных неожиданностей.

Я рассудил, что предложение Ори о совместном походе следует принять. Во-первых, необходимо было предупредить наступательные действия со стороны разбойников, и, во-вторых, в случае моего бездействия, слухи об успехах смельчаков на Хуахейне, могли дойти до Ульетеа, куда я намерен был вскоре отправиться и побудить жителей этого острова к таким же действиям. А на Ульетеа с ее многочисленным населением дело могло обернуться для нас плохо в случае нападения туземцев. Итак, в соответствии с принятым решением я высадился с отрядом в 48 человек (включая Форстера, Спаррмана и офицеров). Ори присоединился к нам с небольшой группой вооруженных туземцев, и мы тронулись в путь. По дороге войско Ори росло, как лавина. Ойдиде, шедший со мной, [268] встревожился, видя, как быстро растут отряды наших союзников, и высказал предположение, что Ори завлекает нас в ловушку, чтобы превосходными силами уничтожить весь мой отряд. Не знаю, были ли это лишь страхи Ойдиде или действительно нам угрожала подобная опасность, но к словам юноши необходимо было прислушиваться внимательно, и мы всегда действовали по отношению к туземцам сообразно тем сведениям, что приносил Ойдиде. И на этот раз я принял меры, чтобы предупредить неожиданное нападение, но продолжал следовать дальше. Мы прошли несколько миль и получили сообщение о том. что разбойники бежали в горы. Преследовать их я не мог; в этом случае необходимо было пройти узким ущельем, с крутыми и обрывистыми склонами, где два-три туземца легко могли отрезать нашему отряду единственный путь к отступлению, если только предположения Ойдиде были справедливы.

Я приказал повернуть к берегу, и отряд двинулся обратно, сохраняя прежний боевой порядок. В тот момент, когда мы отправились к берегу, я увидел на склонах холмов, в кустах вооруженных туземцев, которые, скрываясь от нас, шли вслед за отрядом. Как только они убедились, что их продвижение замечено, все они бросили оружие.

Этот факт подтвердил опасения, высказанные Ойдиде; но мне кажется, что если у туземцев и был разработан какой-нибудь план истребления нашего отряда, то Ори об этом ничего не знал. На обратном пути я остановился в подходящем месте на отдых и приказал туземцам принести нам кокосовые орехи, что и было ими исполнено без малейшего промедления.

Думаю, что больше всего островитянам хотелось видеть нас подальше от берегов своей страны. Но я старался не сделать ничего, что могло бы чрезмерно их обеспокоить.

Два вождя явились с молодыми банановыми ветвями (символ мира) и вручили мне с соблюдением обычного церемониала свинью и собаку. Затем третий вождь преподнес мне огромную свинью, которую он велел своим подчиненным донести до берега и погрузить в шлюпку.

Мы отправились дальше, и, когда отряд дошел до берега, я велел дать ружейный залп в знак того, что порох [269] мы держали сухим. После этого мы переправились на корабль.

К обеду явился Ори. Он привез много плодов, а спустя некоторое время туземцы доставили нам двух свиней.

Таким образом предпринятый нами военный поход принес нам больше выгод, чем раздача бесчисленных подарков. Вид вооруженного отряда, продвигающегося в глубь острова, смутил и испугал туземцев и внушил им, вероятно, большее почтение к огнестрельному оружию, чем у них имелось до событий этого дня.

Думаю, что они были ранее невысокого мнения о наших мушкетах, так как видели в действии этот род оружия лишь на охоте. А наши офицеры стреляли не слишком метко: в лучшем случае только одна пуля из трех поражала цель. Кроме того, мушкеты нередко давали осечку, особенно в дождливую погоду. Покидая корабль, вожди обещали доставить на следующее утро много различных припасов.

22 мая, воскресенье. Утром туземцы, действительно, привезли на корабль много плодов, но свиней доставили мало, меньше, чем мы ожидали получить.

Днем я отправился на берег и застал Ори в тот момент, когда он садился обедать. Не знаю, что заставило вождя приступить так рано к трапезе, — обычно он обедал значительно позже. Тут же приближенные Ори приготовили напиток из корней авы, сплевывая жеванные корни в большую чашу; Ори поднес мне чашу, но я отказался отведать это пойло. Я с чувством величайшей брезгливости наблюдал, как Ойдиде, менее щепетильный, чем я, осушил мою чашу. Ори сначала выпил одним духом целую пинту этого напитка, не разбавляя его ничем; затем прополоскал рот кокосовым молоком и приступил к еде. Ори ел бананы, плоды хлебного дерева и т.д. — все это в немалом количестве и закончил обед тем, что съел или, лучше сказать, выпил не менее трех пинт «попойе» — кашицы из различных плодов (хлебного дерева, бананов и т.д.), предварительно измельченных и разбавленных водой. Обедал Ори на открытом воздухе, у порога своей хижины. В хижине в это время разыгрывалась пьеска.

Я заметил, что один из слуг Ори выбрал из его чаши с напитком, приготовленным из авы, изжеванные корни и взял их себе. Я спросил его, что он намерен делать с ними. [270]

Туземец ответил, что зальет их водой и приготовит новый напиток, который я бы назвал слабым пивом.

23 мая, понедельник. На рассвете, при восточном ветре (ветер этого направления дул все время с того момента, когда мы покинули Таити) я снялся с якоря и в 8 час. утра вышел в открытое море. Последним с корабля сошел наш добрый друг, старый Ори. Прощаясь, я сказал ему, что больше нам уже не суждено увидеться, и слова мои опечалили Ори. Обливаясь слезами, он проговорил: «Пришли же сюда детей своих, мы примем их хорошо». Ори — прекрасный человек, в полном смысле этого слова. Но далеко не таковы люди, его окружающие, которые пользуются в своих собственных интересах тем, что вождь их стар и слаб, а его наследник и внук Теродерре еще очень молод.

Чрезмерно мягкое обращение с туземцами с моей стороны и беззаботность и неосторожность, которую проявили наши люди, полагая, что огнестрельное оружие делает их непобедимыми, побудили островитян к совершению таких дерзких поступков, на которые никогда бы не отважились обитатели Таити.

Во время пребывания на острове Хуахейн мы запаслись плодами хлебного дерева, кокосовыми орехами и т.д., но приобрели очень мало свиней. Однако не следует предполагать, что свиней на острове немного. Если бы ассортимент наших товаров был богаче, мы, несомненно, могли бы полностью обеспечить потребности экипажа в свежем мясе. К сожалению, почти все запасы металлических изделий пришли к концу, а красных перьев после посещения Таити осталось совсем мало.

Я отдал приказ корабельным кузнецам изготовить гвозди и топоры, с тем, чтобы можно было пополнить путем меновых операций запасы провианта и поддерживать на должной высоте мое влияние и мой авторитет среди туземцев.

Прибытие на остров Ульетеа и прием, оказанный нам туземцами. — О двух кораблях, посетивших остров Хуахейн. — Приготовления к отплытию — Общие замечания об островах Общества

Мы взяли курс на южную оконечность острова Ульетеа. Так как весь день дул слабый ветер, мы лишь с наступлением темноты дошли до западного берега Ульетеа и легли и дрейф. Тихий ветер продолжал удерживаться до 10 часов утра 23 мая и лишь затем сменился восточным пассатом, на котором мы на всех парусах вошли в бухту, предварительно спустив шлюпку, чтобы обследовать вход в нее и место якорной стоянки.

Так всегда следует вступать в гавани, которые лежат под пассатными ветрами. Бухта замыкалась двумя коралловыми утесами. Мы стали на якорь на расстоянии 2/3 кабельтова от каждого из этих утесов. Волнение было настолько сильным, что могло бы привести в ужас любого моряка, незнакомого с условиями плавания в южных морях. Мы начали завозить верпы и ночью стали окончательно на якорь.

25 мая, среда. Наш приятель Орео прибыл на борт и привез подарки. Утром я отправился на берег для того, чтобы отдать Орео визит и вручить ему обычные подарки.

У входа в его хижину нас встретили четыре или пять старых женщин. Они причитали и плакали, раздирая лица и плечи инструментом, изготовленным, вероятно, специально для этой цели из зубов акулы. И что еще хуже — [272] заключили меня и моих спутников в объятия, испятнав нашу одежду кровью. Затем женщины удалились, привели себя в порядок, смыли кровь и предстали перед нашими взорами совершенно спокойными и веселыми. Мы недолго пробыли у Орео и покинули его, получив на прощание свинью и фрукты. И то и другое было доставлено нам в шлюпку.

После полудня корабль окружили каное. Они прибыли со всех концов острова. Туземцы — владельцы этих каное — разбили на берегу лагерь и в течение нескольких дней справляли в нем какое-то празднество. Мы узнали, что эти туземцы были членами общества, ариои.

26 мая, четверг. Не произошло ничего достойного упоминания, если не считать любопытного сообщения, которое сделал мне сегодня Форстер. Оказывается, на острове есть кладбище для собак, которое туземцы называют «мараи-но-те-Уре».

Я не думаю, однако, что мы столкнулись с общераспространенным обычаем. Ведь мало собак умирает естественной смертью. Большинство либо съедается, либо приносится в жертву богам. Возможно, что Форстер нашел «марай», т.е. жертвенник, на котором как раз и происходит обряд приношения собак в дар богам. Или, быть может, под этим «марай» покоится прах собаки, которая пользовалась особой любовью у ее владельца.

Во всяком случае об обычае хоронить собак на этих островах я никогда раньше не слышал и не могу допустить, чтобы он имел широкое распространение у туземцев.

27 мая, пятница. Рано утром Орео, его жена, сын, дочь и друзья нанесли нам визит и доставили на борт много различных съестных припасов.

После обеда я вместе с гостями направился на берег, где видел в постановке туземцев пьесу под названием «Мидидиде — харрами» («дитя появляется»). Заканчивалось это занятное представление тем, что женщина на сцене разрешалась от бремени: из группы больших мускулистых парней вышел один, который нес на руках спеленатого младенца ростом в шесть футов; новорожденный затем забегал по сцене, причем за ним волочилась пуповина — толстая веревка, сплетенная из соломы.

Я имел удовольствие дважды смотреть эту пьесу, и на втором ее представлении заметил, что в тот момент, [273] когда рождается шестифутовое дитя, актеры сильно сдавливают ему нос. Я заключил, что так действительно поступают при рождении ребенка на островах Общества и что из-за этого у подавляющего большинства островитян плоские, приплюснутые носы.

Пьеса эта имела успех у наших матросов, которые встретили эпилог ее дружным и громким смехом. Вероятно, именно поэтому ее впоследствии так часто разыгрывали перед нами. Надо, однако, признаться, что туземные пьесы нельзя смотреть более одного раза. Кроме того, многое остается для нас непонятным, так как язык туземцев мы знаем плохо.

29 мая, воскресенье. Утром мы обнаружили, что из шлюпок, которые были привязаны к бую и стояли в 50—60 ярдах от корабля, было украдено несколько принадлежностей. Я тотчас поспешил к Орео. Он уже знал об учиненном воровстве и отправился со мной в погоню за ворами. У южной оконечности острова мы высадились на берег, и здесь мне отдали все похищенное, кроме румпеля. По словам туземцев, воры занесли его вглубь острова. Я потребовал, чтобы меня сопровождали дальше до тех пор, пока воры не будут настигнуты. Когда Орео услышал это, он немедленно куда-то скрылся, а затем вновь появился и преподнес мне двух свиней. Тут же он велел подать нам фрукты и другие угощения, и за общей трапезой мир был восстановлен.

Орео обедал на корабле, а затем я с ним вместе поехал на берег, где видел уже ставшее привычным ежедневное театральное представление. Эти представления разыгрывались не только у Орео, но в домах вождей более низкого ранга. Однако все они были сходны и скоро наскучили нам.

Мы, наш корабль, наша страна часто фигурировали на сцене. Но каким образом изображали нас туземцы, мы далеко не всегда могли понять, не зная языка. Несомненно, нас старались представить в выгодном свете, ибо островитяне вежливы и гостеприимны. Вероятно, когда в театре отсутствовали моряки, ставились пьесы с иным сюжетом. Женские роли в театре Орео исполняла его дочь, хорошенькая смуглая девушка, и ее игра всегда вознаграждалась богатыми дарами благодарных зрителей — моряков. Быть может, Орео, движимый корыстными побуждениями, принуждал свою дочь выступать на сцене. [274]

30 мая, понедельник. Рано утром я в сопровождении обоих Форстеров, Ойдиде, вождя и его семейства отправился на северную оконечность острова в «венуа» (поместье) Ойдиде. Ойдиде мне обещал дать свиней и фрукты в любом количестве. Однако, когда мы прибыли в это поместье, то оказалось, что бедный Ойдиде не властен был уделить нам что бы то ни было от щедрот своих. Поместье перешло брату Ойдиде, который с обычными церемониями преподнес еще двух свиней. Я дал брату Ойдиде богатый подарок, а сам Ойдиде поделился с ним всем, что приобрел во время плавания на «Резолюшн».

Затем я приказал заколоть и зажарить свинью и имел таким образом возможность наблюдать во всех подробностях процедуру убоя свиньи и разделки туши. Свинью не закололи, а удавили, причем трое туземцев душили ее в течение, по крайней мере, десяти минут. Тушу приготовили следующим образом. Сперва опалили щетину и извлекли потроха, затем обмыли пресной водой свинью изнутри и наложили через широкий разрез в брюхе раскаленные камни внутрь туши.

После этого тушу прикрыли листьями и засыпали песком и землей. Через два часа десять минут изжаренная туша была подана на подстилке из зеленых листьев, и мы приступили к трапезе.

Пока приготовлялся обед, я внимательно осмотрел «веноа» Ойдиде. Оно было невелико по размерам. Хижины расположены были на близком расстоянии одна от другой, и все поселение напоминало маленькую деревню — случай, не часто встречающийся на островах Общества.

Вскоре после обеда мы направились в обратный путь и по дороге высадились на берегу у одного дома, в котором нашли четыре деревянных идола. Все они стояли на широкой полке, в одном из углов. Идолы эти имели в высоту около двух футов, и головы их были украшены тюрбанами, увенчанными султанами из петушиных перьев.

Человек, которого мы встретили в доме, сказал нам, что мы видим перед собой эатуа но те тоутоу — богов слуг или рабов.

Впрочем, я сомневаюсь, чтобы туземцы обожествляли эти истуканы, и думаю, что навряд ли рабам или слугам не дозволено поклоняться богам, чей культ существует у людей более высокого ранга. [276]

Я никогда не слышал от Тупии, что имеются подобные различия в иерархии богов. Тупиа не упоминал ни единым словом о поклонении идолам. Нигде на островах Общества я не встречал деревянных истуканов. И единственный довод, в какой-то степени подтверждающий идолопоклонство островитян, основывается лишь на словах темного и суеверного человека, которого к тому же мы могли понять не верно.

Должен, впрочем, отметить, что туземцы на Ульетеа очень суеверны. При первом моем свидании с Орео он пожелал, чтобы я запретил моим людям охотиться на цапель и зимородков. К этим птицам островитяне относятся с таким же благоговением, как наши соотечественницы-старушки к красногрудкам и ласточкам.

Тупиа, родом таитянин, бывший жрец, человек, прекрасно знающий нравы, обряды и традиции туземцев, не обращал на этих птиц никакого внимания. Я подчеркиваю это потому, что многие из нас ошибочно предполагали, будто цапли и зимородки — боги островитян.

В 1769 г. этого и еще более абсурдных мнений и взглядов придерживались мы все и, вероятно, так и остались бы с ложными представлениями о религии туземцев, если бы нас не разубедил Тупиа. Мы до сих пор не встречали островитянина, равного Тупии по уму, опыту и знаниям, а это лишило нас возможности приобрести новые сведения о многих сторонах духовной жизни туземцев.

2 июня, четверг. Мы узнали, что три дня назад два корабля прибыли на остров Хуахейн. Человек, который принес нам эту весть, описал наружность командиров кораблей, и я решил, что к берегам Хуахейна прибыли суда под командой Бенкса и капитана Фюрно. Я решил было отправить на Хуахейн шлюпку с письмом к капитану Фюрно, но явился один из тамошних туземцев, друг Форстера, и заверил нас, что слух о кораблях ложен. К сожалению, туземец, который принес мне сообщение о прибытии двух кораблей, исчез. Я принял решение ждать дополнительных сведений о судах, будто бы появившихся на острове Хуахейн, и не послал туда шлюпку.

Впоследствии уже на мысе Доброй Надежды я узнал, что капитан Фюрно заходил на Хуахейн задолго до того, как мы вторично посетили этот остров, а Бенкс вообще не покидал Англии. [277]

Вечером мы развлекали туземцев фейерверками. Ракеты были пущены на одном из маленьких островков, расположенном у входа в бухту.

4 июня, суббота. Рано утром я велел подготовить корабль к выходу в море. Орео со всем своим семейством прибыл с прощальным визитом на судно. С ним приехали Ууру — ари де хи (главный вождь) этого острова и Боба, вождь острова Отаха, а также много наших приятелей туземцев. Никто из них не явился с пустыми руками, но самые богатые дары привез Ууру. Я роздал туземцам почти все, что имел. Я спрашивал их о кораблях, что прибыли на Хуахейн, и все они в один голос ответили мне, что ни одно европейское судно не появлялось у берегов этого острова.

Орео, его жена и дочь и особенно обе последние умоляли меня остаться подольше на Ульетеа и даже слегка всплакнули на прощание. Не знаю, искренни или притворны были эти слезы, но кажется мне, что лица их все же выражали чувство подлинной печали.

Орео настоятельно требовал, чтобы я еще раз посетил остров, и, когда я ответил ему, что обещать этого не могу, он спросил, как называется мое «марай» (могила). Вопрос был столь неожиданный, что я растерялся и назвал ему имя моего церковного прихода в Лондоне — Степни. Он несколько раз громко повторил это слово, а затем все туземцы хором воскликнули: «Степни — мараи-но-Туте» (Степни — могила Кука).

Впоследствии я узнал, что тот же вопрос был предложен Форстеру на берегу острова. Но он дал иной и более правильный ответ, разъяснив туземцам, что ни один моряк не может заранее знать, где будет погребено его тело.

На острове существует обычай хоронить всех покойников больших семей на кладбищах, принадлежащих этим родам. При этом местам погребения название дается по имени не покойника, а его живого наследника. Пока король Опарри Тоутаха царствовал, его «мараи» носило название «мараи-но-Тоутаха». Как только он умер, оно стало именоваться «мараи-но-Оту».

И то, что островитяне хотели запечатлеть в своей памяти имена наших могил, разве не является наилучшим доказательством дружбы к нам. Ведь им не раз повторяли, что никогда больше не увидят они нас. И тогда они пожелали узнать, где покоится прах наших предков. [278]

Я не мог рассчитывать на то, что какой-нибудь английский корабль посетит берега Ульетеа, и поэтому предложил Ойдиде сделать окончательный выбор. Он остался на острове и простился с нами с горячностью уроженца тропиков, выражая чувство печали и скорби. Я думаю, что только мысль о том, что никогда больше не придется увидеть ему берега родины, заставила юношу уйти от нас.

Когда я во время прощального визита туземцев беседовал с Орео, Ойдиде не отходил от меня ни на шаг. Он надеялся, что я дам Орео обещание вернуться на остров — обещание, которое могло бы заставить его принять решение отправиться с нами в Англию.

Я не нахожу слов, чтобы описать горе Ойдиде в момент, когда корабль тронулся в путь. Обливаясь слезами, глядел он нам вслед, а затем упал навзничь на дно каное, чтобы не видеть, как удаляется от берега корабль. Поговорка: «Нет пророка в своем отечестве», как нельзя более приложима к этому юноше. На Таити он мог обладать всем, чего бы его душа ни пожелала, но тем не менее он не остался на этом острове.

Ойдиде был способный юноша. Как и большинство своих соплеменников, он был хорошо сложен, ловок, обладал превосходными душевными качествами. Но он проявлял себя круглым невеждой, когда заходила речь о религии, образе правления, обычаях и традициях таитян. Навряд ли удалось бы мне приобрести какие бы то ни было новые сведения об островитянах, если бы я взял с собой Ойдиде. Несомненно, он был во всех отношениях лучшим представителем своего народа, чем Омай.

Ойдиде, прощаясь со мной, попросил, чтобы я дал ему татоу — свидетельство об его пребывании с нами, и я вручил ему документ, в котором указывалось, сколько времени он пробыл на борту «Резолюшн». При этом я рекомендовал Ойдиде показывать эту бумагу тем из европейцев, которые в будущем посетят остров.

Нам удалось к 11 часам избавиться от многочисленных друзей и выйти в море. Ойдиде провожал нас взором до тех пор, пока корабль не покинул бухту и не скрылся за высокими утесами у ее входа.

Когда я шел к островам Общества, я твердо намеревался посетить родину Тупии — остров Болаболу. Но теперь, когда мы были в избытке снабжены всем необходимым, я не желал уже тратить драгоценное время на посещение [279] берегов Болаболы. Я взял курс на запад, оставив позади эти счастливые острова, где благосклонная природа щедрой рукой расточает свои роскошные дары.

Туземцы всем своим образом действий подражают щедрой природе, и это позволяет мореплавателям полностью удовлетворить на берегах островов Общества свои нужды.

На протяжении шести недель мы в изобилии имели свежую свинину и фрукты. На Таити мы вдобавок всегда получали рыбу, а на других островах — курятину. Все это приобреталось в обмен на топоры, гвозди, зубила, ткани, красные перья, бусы, увеличительные стекла, ножи, ножницы и тому подобные товары, очень ценимые здесь.

Должен сказать, что рубашка — вещь совершенно незаменимая для подарков, особенно, если человек имеет дело с прекрасным полом. Рубашки здесь играют такую же роль, как у нас в Англии золотые монеты. Таитянские леди после того, как они отняли все рубашки у своих европейских любовников, стали раздевать чуть ли не до гола своих кавалеров и наряжаться в их одежды. И когда у любовника не оставалось больше собственной одежды, он, будучи на берегу, переодевался в туземное платье, снимая его перед возвращением на корабль. Снова появляясь на берегу в лохмотьях, он получал от женщин туземное платье. Случалось, что одна и та же куртка проходила через двадцать рук, покупалась, перепродавалась и возвращалась обратно к первому владельцу.

Необходимо сказать несколько слов относительно образа правления на островах Ульетеа и Отаха.

Орео, чье имя так часто упоминалось, уроженец Болаболы. Но он владеет «веноа» или землями на Ульетеа. Мне кажется, что он, подобно многим своим соплеменникам, приобрел эти земли путем завоевания. Он правит ими, как наместник верховного вождя Опуни, и, кажется, облечен королевской властью на острове, являясь в его пределах главным судьей.

Ууру, наследственный вождь, вероятно, лишь обладатель громкого титула, так как вся власть на острове — в руках Орео. Но в пределах своего «веноа», или округа, Ууру — полновластный государь. Орео всегда оказывал знаки внимания и уважения Ууру.

На острове Отаха два вождя: Боба и Ота. Последнего я никогда не встречал, а Бобу видел не раз. Боба — [280] дородный, отлично сложенный молодой туземец. Мне говорили, что после смерти Опуни Боба должен будет взять в жены его дочь и таким образом получить право на титул верховного вождя. Отсюда напрашивается законный вывод: женщины могут носить королевский титул, но действительной власти, предоставляемой королям-мужчинам, они не имеют.

При завоевании островов, которыми ныне владеет Опуни, он, вероятно, приобрел для себя не мало (хотя доля его в общей добыче мне не известна) и щедро наградил своих приближенных, захвативших лучшие земли.

Мне кажется, что Опуни не требует от подданных, чтобы они делились с ним всем, что мы подарили или продали.

Ойдиде, правда, не раз перечислял мне несметное количество топоров и гвоздей, которыми владеет Опуни, но я склонен думать, что все эти веще достались ему от моряков «Индевора».

Несмотря на свой преклонный возраст, Опуни деятелен и подвижен. Когда мы прибыли на Ульетеа, он был на острове Маурана, затем вернулся на Болаболу и в момент нашего отъезда отправился на остров Туби.

Перед отплытием Уолс сообщил мне о результатах его многомесячных наблюдений за ходом хронометра. В течение пяти последних месяцев ошибки в исчислении долгот по хронометру заметно возросли, причем особенно быстро нарастали погрешности за время, которое прошло с тех пор, как мы покинули остров Пасхи. Очевидно, часовой механизм в жарком климате работает не так точно, как в холодном.

Комментарии

88. Об истории внедрения железа в обиход жителей островов Тихого океана Г. Форстер пишет: «С того времени, как у туземцев установились сношения с европейцами, обитатели островов Южного моря узнали цену железным орудиям. Испанцы первые познакомили островитян с железом, и, вероятно, название этого металла на языке таитян «йope» восходит к испанскому «йерро» (hierro), потому что если не сам остров Таити, то соседние острова, несомненно, были открыты испанцами. После того, как в 1722 г. разбился о скалы один из кораблей эскадры Роггевена, островитяне получили много железных изделий. Таитяне подняли с морского дна якоря, потерянные кораблями Бугенвиля.

Наконец, множество всевозможных железных орудий и инструментов завезли на Таити англичане. От англичан таитяне приобрели топоры, пилы, струги, коловороты, гвозди различных размеров, и пр.

Туземцы заботливо сохраняют самые ничтожные кусочки железа. На острове Амстердам мы приобрели маленький гвоздь, прикрепленный к деревянной рукоятке. Этот гвоздь они, несомненно, получили от моряков экспедиции Тасмана в 1643 г. и, следовательно, хранили его 130 лет».

89. Г. Форстер исчислял население Таити приблизительно в 142 тыс. человек.

90. Г. Форстер следующим образом описывает некоторые особенности социального строя на острове Таити: «Верховный вождь носит название ари де хи. Каждый туземец, принадлежащий к его роду, имеет титул ари и земли в своем собственном владении.

Помимо привилегий, принадлежащих им по праву рождения, ари пользуются рядом иных преимуществ и выгод, поскольку особам этого ранга обычно поручают управление округами.

Отец Оту был ари или вождем в округе Опари. Тоуга и Поатату совместно управляют округом Аттагуру, Топари правит в округе Матаваи, Оамо — в округе Попари. Степенью ниже вождей — ари землевладельцы — монагуны (mon'guna), за ними же следуют тоутоу, слуги. Ари де хи назначает вождей ари правителями округов, а иногда поручает управление округами землевладельцам, не принадлежащим к его роду.

Вожди (ари) имеют тоутоу — слуг, которые используются при обработке земли, ловле рыбы, строительстве домов и каное... Манагуны или землевладельцы со своими детьми, братьями и родственниками образуют большую семью, которая собственными силами, без помощи слуг, обрабатывает землю.

Во время войны ари де хи и совет вождей определяют численность ополчения. Так как большая часть населения сосредоточена вдоль берегов острова, то и военные действия происходят обычно на море. Боевые каное стоят в мирное время под навесами, в бухтах, что врезываются в берега острова, и могут быть по первому требованию приведены в состояние полной готовности. Ари высокого ранга командуют несколькими каное, младшие ари и манагуны одним каное. Тоутоу используются в качестве гребцов. Правители округов имеют большую власть, почти равную власти ари де хи, или короля, но в некоторых случаях действуют лишь по воле последнего».

91. Наблюдая быт, хозяйственную деятельность и общественную жизнь на Таити, Кук собрал исключительно ценный материал, особенно интересный для эргографов и историков, так как данные его дневника относятся к эпохе, когда таитянский социальный строй еще не подвергся разрушительному воздействию европейской колонизации. Однако некоторые и притом весьма существенные стороны общественной жизни таитян получили у Кука неверное истолкование. Это произошло потому, что Кук автоматически переносил кормы и законы британского общественного уклада в обстановку островов Океании, обитатели которых сочли на иной, гораздо более низкой, ступени исторического развития. Поэтому племенные вожди — «ари» — превращаются у Кука в королей, сородичи «ари» — в лордов, свободные общинники — в землевладельцев.

Кук хоть и замечает, но не может должным образом оценить место и значение родовой организации в системе общественных отношений о. Таити. Он понимает, что на Таити отсутствуют формы моногамной семьи, но необычная для европейца структура матрилинейного рода (рода, где счет происхождения идет не по отцовской, а по материнский линии) остается не разгаданной им. Как известно, подлинно научное представление о структуре семьи в первобытном обществе было дано лишь столетие спустя после Кука, в работах Моргана, высоко оцененных Марксом и Энгельсом.

92. Г. Форстер излагает ход событий этого тревожного дня в ином свете. В передаче Форстера «легкое оскорбление», вызвавшее ссору, кажется далеко не легким:

«Офицеры сами признались, что ссора произошла по их вине. Застрелив двух уток, они потребовали, чтобы сопровождавший их туземец полез за убитыми птицами в воду. Поручения подобного рода туземец исполнял уже неоднократно. На этот раз он, однако, категорически отказался играть роль охотничьей собаки. Офицеры силой заставили его повиноваться. Бедный островитянин вошел в воду и, увязая по колено в топкой тине, добрался до уток. Но тут он вместо того, чтобы вернуться к охотникам, стремительно бросился к другому берегу узкой бухты. Не думаю, чтобы две утки были достойной наградой за его труды.

Поступок туземца привел в бешенство офицеров, и один из них выстрелил по беглецу, но, к счастью, промахнулся. В тот момент, когда он готовился дать второй выстрел, возмущенные туземцы накинулись на офицеров. У наглых чужеземцев было отнято смертоносное оружие, которое они употребляли во зло...».

93. Г. Форстер приводит следующее описание обычаев этого общества: «Члены общества время от времени посещают соседние острова. Визиты эти совершаются большими партиями и сопровождаются всевозможными оргиями.

В то время, когда мы находились на острове Хуахейн, более семисот ариои на семидесяти каное, покинули берега Хуахейна и отправились на остров Ульетеа. Сперва они расположились на восточном берегу Ульетеа, а затем перебрались на западный берег, где мы их и застали.

Мы обратили внимание, что все ариои люди именитые, из рода вождей. Тела их разрисованы красивыми узорами, и Ойдиде утверждал, что пестрота этих узоров зависит от степени родовитости членов общества. Все члены-собратья связаны тесными узами дружбы. Они необыкновенно гостеприимны. Даже если незнакомый ариои переступит порог дома своего собрата, он всегда встретит радушный прием и найдет щедрые и обильные угощения. Мне кажется, что в общество это могут вступать по одному или по два представителя каждого рода. Главное и обязательное условие устава общества состоит в том, что никто из его членов не может иметь детей.

Со слов некоторых островитян можно заключить, что первоначально собратьям запрещалось иметь сношения с женщинами, но тот пункт устава не имел успеха. Однако сохранилось в силе жестокое правило, связанное, вероятно, с первоначальными законоположениями, в силу которого ариои должны убивать своих детей.

Ариои пользуются особыми привилегиями и преимуществами и окружены на острове Таити всеобщим почетом. Ойдиде был глубоко разочарован, когда узнал, что английский король имеет детей. Он признался, что считает себя особой более достойной, чем Георг III, так как многодетность короля свидетельствует о том, что он не является членом общества ариои, к которому принадлежит сам Ойдиде.

Во время торжественных сборищ ариои питаются лучшими сортами плодов и кореньев. Они едят много свинины, собачьего мяса, рыбы и птицы. Всем этим их в изобилии снабжают туземцы низкого происхождения. Для ариои готовят в огромных количествах напиток из корней авы. Они предаются чувственным наслаждениям, не соблюдая ни меры, ни закона. Некоторые, подобно Ойдиде, имеют жен, но большинство из них либо состоят в связи с наложницами, либо общаются с распутными женщинами, которых на островах великое множество.

Обычай детоубийства совершенно не соответствует нашему представлению о нравах островитян. Лишь предрассудки и долголетняя привычка могли заглушить голос сердца у великодушных, добрых и отзывчивых обитателей островов Общества...».

«... По возвращении в Англию из разговоров с Омайем, я к величайшему своему удовольствию узнал, что детоубийство не является общераспространенным обычаем. Правда, Омай подтвердил, что ариои жертвуют в угоду суровому закону своими сердечными склонностями, ибо, нарушая устав общества, они рискуют потерять преимущества, связанные со своим высоким званием.

Но матери никогда добровольно не соглашаются быть соучастницами омерзительного преступления. Поэтому приходится умерщвлять детей тайно...».

94. Ариои — общества или корпорации, назначение которых состояло в организации развлечений и празднеств, подобных греческим вакханалиям или римским сатурналиям. До появления миссионеров ариои насчитывали тысячи членов и имели весьма сложную иерархическую организацию.

Во времена Кука это были общества со строго иерархическим делением на восемь групп. Каждый вступающий в общество принимался в низшую группу и лишь немногие, пройдя все восемь ступеней, могли достичь титулов высшего ранга. Переход члена общества из низшей группы в высшую всегда сопровождался торжественными церемониями. Спорным, однако, представляется утверждение Кука о кастовом, строго замкнутом характере общества. Членство в ариои было почетно, и члены общества, особенно высших его групп, пользовались правом личной неприкосновенности и считались избранниками богов. Члены ариои странствовали большими партиями по стране, устраивая общественные празднества, на которых они выступали с речами, танцами и ставили пьесы духовного и светского содержания. Детоубийство среди них было действительно узаконено, но обычай этот не всегда распространялся на детей особ, принадлежащих к высшим группам. Верховным покровителем ариои считался Оро — бог войны.

Роль ариои в общественной жизни Таити и сопредельных островов была весьма значительна. Это общество с мощной и стройной организацией и крепкой внутренней дисциплиной было опорой правящей верхушки (жречества и родовой аристократии), своеобразным духовным орденом, призванным поддерживать в умах народа представления о незыблемости освященного богами социального строя.

(пер. Я. М. Света)
Текст воспроизведен по изданию: Джемс Кук. Путешествие к Южному полюсу и вокруг света. М. ОГИЗ. 1948