ДЖЕЙМС КУК

ПУТЕШЕСТВИЕ К ЮЖНОМУ ПОЛЮСУ И ВОКРУГ СВЕТА

Переход от Ульетеа к островам Дружбы. — Открытие острова Хервея. — Пребывание на острове Миддельбург

От берегов Ульетеа я пошел на запад, слегка склоняясь к югу для того, чтобы отдалиться от курса, проложенного мореплавателями, которые до меня посещали эти воды, и достичь широты островов Миддельбург и Амстердам.

Я желал продвинуться как можно далее к западу и побывать на этих островах, а оттуда свернуть к берегам Новой Зеландии. Каждую ночь я ложился в дрейф для того, чтобы не пропустить в темноте какого-нибудь острова.

22 сентября, среда. 21 и 22-го дул северо-западный ветер, и свирепствовала гроза. Отмечено было волнение от юго-юго-запада и юга, верный признак отсутствия земли в этих румбах.

Прошли мимо группы небольших коралловых островов, видимо необитаемых. Эти островки, соединенные между собой рифами и мелями, лежат на 19°18' ю.ш. и 158°54' з.д. — положение, указанное Дальримплем ⁷⁴ для Ла-Дезены. Но я не был уверен в том, что вижу берега Ла-Дезены, и назвал этот маленький архипелаг островом Хервея в честь капитана Хервея, ныне лорда Адмиралтейства и графа Бристольского.

25 сентября, суббота. Даже если бы и возможно было подойти ближе к острову Хервея, то это было бы сопряжено с большой затратой времени, и поэтому я проследовал далее на запад. [166]

25-го матросам были розданы сухари. Фрукты уже были съедены, но свинины оставалось еще много, и выдавалась она в достаточном количестве.

Появились фрегаты и тропические птицы, обычно встречающиеся лишь близ берегов.

1 октября, пятница. В 2 часа дня увидели на западе-юго-западе берега острова Миддельбург. В 6 часов вечера показались на северо-северо-западе берега другого острова. Я взял курс на юг для того, чтобы до утра обогнуть южную оконечность острова Миддельбург. Однако в 8 часов вечера на траверзе этого южного мыса я увидел небольшой островок; так как трудно было установить, соединяется ли он грядой подводных камней с мысом или между островком и берегами Миддельбурга имеется пролив, то я решил лечь в дрейф и провести ночь, не продвигаясь вперед.

2 октября. На рассвете вышли на юго-западный берег острова Миддельбург, пройдя между южным мысом этого острова и упомянутым островком. Ширина пролива оказалась равной 2 лигам.

Но на юго-западном берегу острова я не нашел удобной якорной стоянки и поэтому направился к лежащему к западу острову Амстердам, который был у нас на виду. Но как только мы взяли мористее, берега Миддельбурга приняли совершенно иные очертания, и я увидел вход в прекрасную бухту, где можно было отлично пришвартоваться. После кратковременной рекогносцировки я ввел корабли в бухту и стал на якорь на глубине 25 фатомов в трех кабельтовых от берега.

Нас немедленно окружили десятки каное, переполненные туземцами, которые тут же принялись менять на гвозди куски ткани и фрукты. На борт поднялась группа островитян во главе с местным вождем Тиуни, дружбу которого я легко приобрел, подарив ему топор, несколько больших гвоздей и другие вещи. Тиуни пришел в восторг от полученных подарков.

Вскоре я отправился на берег в сопровождении Тиуни. Вождь указал превосходное место для высадки, в устье небольшой реки, где можно было оставлять шлюпки, не опасаясь прилива. Здесь нас приветствовала громкими возгласами несметная толпа туземцев. Все островитяне были без оружия — верный признак их мирных намерений. [168]

Они толпились вокруг шлюпок, предлагая нам в обмен на гвозди ткани и циновки. Я заметил, что они склонны были больше давать, чем получать. Нередко они бросали нам куски материи и удалялись, не требуя ничего взамен.

Вскоре вождь приказал туземцам расступиться и пропустить нас на берег. Он привел нас в свой дом, расположенный ярдах в трехстах от моря, на прекрасной лужайке, под сенью величественных деревьев. Вид отсюда открывался замечательный. Впереди было море и наши корабли, стоящие на якоре. Справа и слева — зеленые сады, цветущие поля, быть может, плодороднейшие в мире. Пол в доме вождя был устлан циновками. Все присутствовавшие уселись на них — мы небольшой кучкой в самом центре, туземцы вокруг нас. Я велел морякам сыграть на волынке, а в ответ три девушки исполнили с непередаваемой грацией туземные песни.

Затем Тиуни повел нас в сад, где нам предложили бананы, кокосовые орехи и напиток, приготовленный из корней ава-ава.

Он показал нам еще один свой дом, окруженный пальмами. В тени вековых деревьев, опьяненные одуряющим ароматом цветов, мы провели некоторое время на зеленой лужайке у входа в этот дом. К обеду, осмотрев плантации и сады на острове, мы вернулись на корабль, пригласив к себе Тиуни. Затем Тиуни повел меня и капитана Фюрно в свою резиденцию, где нас уже ждало великолепное угощение. Я изъявил желание осмотреть остров, и Тиуни повел нашу экскурсию.

Мы видели прекрасно возделанные плантации, огороженные тростниковыми изгородями. Тиуни не преминул заявить нам, что большинство этих садов и полей принадлежит лично ему. Кроме свиней и кур, я не видел здесь иных домашних животных. Туземцы, однако, ничего кроме фруктов не предлагали нам, и поэтому я решил покинуть Миддельбург и отправиться к острову Амстердам. К вечеру все возвратились на судно, восхищаясь красотой острова и исключительным радушием его обитателей, которые, казалось, соревновались друг с другом в желании сделать наше пребывание на их земле приятным и памятным. Много туземцев побывало в течение дня на кораблях и, надо отметить, что торговые операции они вели с щепетильной честностью. Я сожалею, что не имел возможности пробыть здесь дольше. [169]

3 октября, воскресенье. Рано утром я с капитаном Фюрно и Форстером отправился с прощальным визитом к Тиуни. Он встретил нас у места высадки, и все мы в сопровождении толпы туземцев отправились к дому вождя. Несмотря на уговоры Тиуни, я отказался войти в дом. На лужайке, у дома, окруженные островитянами, мы провели около получаса в беседе с вождем.

Я дал Тиуни огородные семена и преподнес ему щедрые и богатые подарки. Когда я сообщил Тиуни, что мы покидаем остров, он отнесся к этой вести с полнейшим равнодушием. Он выразил желание проводить нас до кораблей и сел в мою шлюпку, но когда увидел «Резолюшн» под парусами, призвал свое каное и вернулся на берег. Находясь в шлюпке, Тиуни выпросил несколько гвоздей в обмен на удилища и запретил своим спутникам принимать участие в этом торге; однако я не видел, чтобы он производил какую-либо мену на берегу.

Пребывание на острове Амстердам

Как только я прибыл на борт, корабли тронулись к берегам острова Амстердам. Местные жители так мало опасались нас, что встретили суда на полпути между Миддельбургом и Амстердамом. Мы шли вдоль юго-западной стороны острова, в полумиле от берега, у которого с грозным шумом клокотал прибой.

В подзорные трубы ясно различимы были возделанные поля и прекрасные сады. Гор на острове не было, самые высокие места выдавались лишь на десять — пятнадцать футов над уровнем моря. Туземцы бежали вдоль берега вслед за кораблями, размахивая, видимо в знак дружественных намерений, белыми флажками. В ответ мы подняли наш кормовой флаг.

Уже в виду берегов Амстердама, выяснилось, что на «Адвенчуре» находятся трое туземцев, которые каким-то непостижимым образом попали в Миддельбурге на борт корабля. Опасаясь, что наша эскадра не остановится у Амстердама, все трое прыгнули за борт и поплыли к своим берегам.

У западного берега острова Амстердам нас встретила флотилия каное, в каждом каное сидело по три человека. Островитяне смело пристали к судам, поднялись на борт и подали нам корешки авы. На этом церемония [171] представления закончилась. Они знаками пытались объяснить нам, что где-то вблизи имеется удобная якорная стоянка. Мы, следуя их советам, пристали к берегу в Вандименовой бухте, бросив якорь на глубине 18 фатомов, в одном кабельтове от небольшой отмели, соединенной узкой перемычкой с берегом. Для того чтобы обезопасить корабли от неприятных неожиданностей, которые мог бы принести ветер, дующий с моря, и сильное волнение, мы бросили несколько мористее другой якорь, который достиг дна на глубине 47 фатомов. Столь значительная разность глубин на ничтожной дистанции свидетельствует о крутизне подводного продолжения берегового склона. Туземцы привезли ткани и циновки, но я не видел в их каное плодов и съестных припасов, в которых мы испытывали большую нужду. Так как матросы опрометчиво меняли все свои вещи на бесполезные и ничтожные предметы, я строго-настрого запретил им это делать.

4 октября, понедельник. Результаты сказались на следующее утро. Туземцы, видя, что спрос на предлагаемые ими безделушки невелик, привезли в изобилии бананы и кокосовые орехи, некоторое количество свиней и птиц. В обмен они охотно брали гвозди и куски ткани, и не раз случалось, что за старое тряпье матрос получал свинью или курицу. После обеда я в сопровождении капитана Фюрно, Форстера и офицеров обоих кораблей высадился на берег, где встретился с местным вождем (или особой, равной по рангу вождю) Аттого, который уже представился мне несколько раньше, в то время, когда мы становились на якорь.

Не знаю уж каким образом Аттого определил с первого взгляда, что именно я командир корабля, но, поднявшись на палубу, он сразу направился ко мне с традиционными подарками и, вручив их, предложил мне поменяться с ним именами. Этот обычай обмена именами распространен повсеместно на островах Дружбы и на Таити. Высадившись на берег, мы застали на нем скопище туземцев. Они приняли нас так же дружелюбно, как и их соседи с острова Миддельбург.

Часть офицеров направилась в глубь острова, а я остался на берегу и принялся раздавать подарки. Аттого указывал мне, кому следует дать наиболее ценные вещи. Оказалось, что среди присутствующих на берегу туземцев были персоны более важные, чем Аттого, Впрочем, [172] никто, очевидно, не мог сравниться с ним в смелости и искусстве приема чужеземных гостей, а поэтому решительно все островитяне в момент этой торжественной встречи безропотно подчинялись ему.

Затем по моей просьбе Аттого повел меня и капитана Фюрно по узкой тропе в чащу леса. Мы вышли на поляну и увидели на краю ее храм, воздвигнутый на высокой насыпи (высота ее была не менее 16—18 фут.). Эта насыпь имела форму вытянутого четырехугольника и была обнесена снизу каменной стеной около 3 фут. высоты. Пологие склоны насыпи холма были покрыты зеленым дерном. Храм в плане имел те же очертания, что и насыпь. Высота его была футов двадцать, ширина около 14—15 фут. Мы сели на траву у подошвы насыпи. Из храма вышли три старца, они спустились к нам и, обратившись лицом к святилищу, прочли нечто вроде молитвы. Процедура эта длилась минут десять. Затем они сели рядом с нами, и мы щедро одарили престарелых жрецов.

Аттого, не встретив ни малейшего возражения у жрецов, повел нас в храм и дал нам возможность внимательно осмотреть его внутреннее устройство. Мы поднялись по каменным ступеням на гребень обводной стены. Далее вверх шла вьющаяся спиралью по склонам холма тропинка, посыпанная тонким гравием.

Храм был построен наподобие туземных жилищ, т.е. на столбах, поддерживающих стропила, с крышей из пальмовых листьев. Стрехи кровли опускались почти до самой земли, оставляя открытым лишь самую нижнюю часть храма, на высоту трех футов. Это открытое пространство было забрано циновками. Пол в храме был усеян мелким гравием. В самом центре святилища находился постамент высотой около 6 дюймов, сложенный из синих камней.

В двух передних углах храма стояли грубо вырезанные из дерева идолы. Не желая оскорбить неосторожным поступком ни островитян, ни их богов, я не осмелился прикоснуться к истуканам и лишь спросил Аттого, действительно ли я вижу перед собой богов. Аттого, не говоря ни слова, подошел к деревянным статуям и стал их бесцеремонно поворачивать в разные стороны с таким видом, как будто перед ним были обыкновенные чурбаны. Я решил, что образы туземных богов не запечатлены в этих статуях.

Затем я спросил Аттого, каким образом погребают они мертвецов. К сожалению, ответ вождя был мне [174] непонятен. Надо при этом сказать, что язык здешних туземцев отличается от диалектов, на которых говорят на соседних островах. Даже двое наших таитян не понимали этот язык.

Перед выходом из храма мы возложили на жертвенник гвозди и медали. Однако Аттого их тотчас же присвоил себе. Спускаясь с насыпи, я обратил внимание на то, что окружающая стена сложена из громадных камней длиной в 9—10 фут. и шириной фута в 4. Непонятно, каким образом выламывали туземцы эти камни из коралловых скал. На поляне, у храма, пересекается пять дорог, из них две или три — общественного пользования. В лесах произрастают деревья самых разнообразных пород, часто встречаются деревья, которые таитяне называют этоа и употребляют для изготовления боевых палиц. Нередки здесь низкие пальмы того же вида, что встречается в северной части Новой Голландии.

Осмотрев храм (островитяне называют его «афиатука»), мы решили возвратиться на берег, но Аттого повел нас в глубь острова широкой дорогой, обсаженной по сторонам деревьями. От этой дороги расходились другие, более узкие, огороженные тростниковыми изгородями.

Мне казалось, я очутился на самых плодородных полях Европы. Тут не было ни дюйма пустующей земли. Дороги занимали не больше места, чем это было необходимо. Изгороди отстояли всего лишь на 4 дюйма от обочин, и даже пространство между ними и полотном дороги не терялось даром: полезные растения или деревья насаждались и здесь. Такую картину можно было наблюдать повсеместно. Нигде природа с помощью небольшой доли человеческого знания не являлась с большим блеском, чем на этом острове.

Во время нашей восхитительной прогулки мы встретили множество туземцев, одни шли к кораблям, обремененные тяжелой ношей — корзинками со спелыми фруктами, другие возвращались оттуда без груза. Они уступали нам путь, сворачивая в сторону и провожая нас долгими взглядами, прислонившись к изгородям.

На перекрестке дорог я видел храмы, подобные тому, что мы посетили. Только не каменной стеной, а деревянным палисадом обнесены были насыпи, на которых они стояли.

Мы прошли несколько миль и приблизились к высокому храму, близ которого находился большой дом, [176] принадлежащий одному из сопровождавших нас вождей. Здесь нас ожидали любезный прием и приятный отдых.

Мы уселись на циновке из пальмовых листьев, и в тот момент, когда вождь велел подать нам блюдо с плодами, старейший из жрецов обратился ко мне с речью. Он говорил с короткими паузами, как бы давая мне время для того, чтобы я смог понять смысл его проповеди. Временами, быть может потому, что память изменяла старцу, нить его речи совершенно прерывалась, и тогда другой жрец приходил ему на помощь. Туземцы слушали своих проповедников молча, но без благоговейной почтительности.

После обильной трапезы Аттого проводил нас на корабль. Незадолго до обеда к борту «Резолюшн» приблизилось каное, в котором сидел глубокий и дряхлый старик. Аттого сообщил мне, что нас осчастливил своим посещением один из наиболее знатных вождей. Я принял старца, дал ему ценные подарки (верный и единственный способ сделать его другом) и пригласил к столу. В присутствии старого вождя Аттого держал себя очень робко. Он не осмелился занять место рядом с верховным вождем и удалился на другой конец стола. Может быть, потому, что вождь почти ничего не видел своими старческими очами, Аттого сел спиной к нему.

Старик съел кусок рыбы, выпил два бокала вина и отправился обратно на берег. Как только он удалился, Аттого гордо занял его место, доел королевскую порцию рыбы и осушил два бокала вина. После обеда на берегу старый вождь подарил мне свинью и повел меня в глубь острова.

5 октября, вторник. Рано утром мой друг Аттого привез свинью и фрукты и получил в обмен топор, простыню и кусок красной материи. Как обычно, я послал на берег шлюпку с грузом гвоздей и топоров для меновой торговли. Однако вскоре шлюпка вернулась, и мне было доложено, что туземцы пытались захватить все, что в ней находилось, и вели себя крайне дерзко.

Накануне уже отмечались случаи краж, и поэтому я, обеспокоенный поведением туземцев приказал направить отряд вооруженных матросов для охраны наших шлюпок, что были на берегу. Затем я с капитаном Фюрно, Аттого и группой наших ученых отправился на остров, где вновь состоялась встреча со старым вождем. После небольшой [177] прогулки я вернулся на корабль. К обеду были приглашены Аттого и двое туземных вождей. Один из них послал на «Адвенчур» капитану Фюрно свинью и категорически отказался принять за этот дар возмещение.

Аттого не был столь бескорыстен и напоминал мне о свинье — подарке старого вождя. Действительно, помимо свиньи, преподнесенной древним джентльменом вчера, я получил от последнего еще одну сегодня утром, но ни прямого, ни косвенного отношения к дарам своего вождя Аттого не имел.

Тем не менее я дал ему клетчатую рубашку и кусок красной ткани. Накинув на себя простыню, Аттого вышел на палубу для того, чтобы показаться во всем великолепии своим соплеменникам. К вечеру он отправился на берег и имел несчастье встретиться там со старым вождем, который отнял у Аттого и у его спутников все мои подарки.

Торговые операции в различных частях острова прошли весьма успешно, и мы пополнили наши запасы. В связи с этим я разрешил матросам приобретать у туземцев всевозможные безделушки. Я был потрясен, видя с каким рвением хватают они первые попавшиеся им на глаза вещи.

Дело зашло так далеко, что поведение моряков стало смешным и нелепым в глазах туземцев, островитяне приносили в обмен на относительно ценные предметы камни и палки, а один мальчишка-проказник насадил на прутик человеческие экскременты и предлагал это сокровище всем встречным матросам.

В каюту штурмана проник через люк туземец и похитил несколько книг и иные вещи. Вора накрыли в тот момент, когда он садился в свое каное. Преследуемый одним из матросов, он спрыгнул в воду, и поймать его не удалось, хотя на ловлю злоумышленника была послана шлюпка. С неподражаемым искусством он нырял под шлюпку, и в конце концов ему удалось вывести из строя руль. После этого вор быстро очутился вне пределов досягаемости. Не менее дерзкие кражи были совершены на берегу, на нашем рыночном месте.

6 октября, среда. Вечером я повез подарки старому вождю и от офицеров, дежуривших на берегу, узнал, что меня хочет видеть туземец, который превосходит по знатности всех местных вождей. Лейтенант Пиккерсгил [178] был в его резиденции и сообщил мне, что народ относится к этому человеку с исключительным уважением. Туземцы падали перед ним ниц, и никто не смел пройти мимо верховного вождя, не получив на то от него разрешения.

Вождя под руки привели к нашей рыночной площади Пиккерсгил и сопровождающий его офицер. Там я и представился этому могущественному повелителю. Он был настолько важен и сидел в такой нелепо величественной позе, что я, несмотря на сообщение Пиккерсгила, подумал, что передо мной просто идол, которому из чистого суеверия поклоняются туземцы.

Я обратился к нему с приветствием, но он не ответил мне ни слова. Казалось, что он вообще не замечает меня — ни один мускул на лице вождя не дрогнул при моем появлении. Это подтвердило мои предположения, и я уже думал было удалиться, но один юноша-туземец, быть может, читая мои мысли, объявил мне, что я имею дело не с истуканом, а с живым человеком и притом с особой королевского ранга.

Я подарил вождю топор, простыню, штуку красного сукна, зеркало, гвозди, медали и бусы. Он принял все это или, вернее, соизволил обратить на них свое благосклонное внимание и продолжал сидеть все в той же позе, не удостоив меня ни единым словом и ни единым жестом. При таких обстоятельствах я счел за благо удалиться и вернулся на корабль. Вслед за этим покинул место нашего свидания и идолоподобный вождь.

Через некоторое время с берега сообщили, что вождь прислал подарки. Я направил за ними шлюпку, и вскоре на борт внесли двухсотфунтовую свиную тушу, двести корзин печеных бананов и четыре корзины с плодами хлебного дерева. Туземцы, которые принесли все это, объяснили бывшему на берегу Эджкомблу, что их повелитель — арике (король) острова — прислал свинью, бананы и другие плоды в дар арике корабля. После этого у меня не оставалось ни малейшего сомнения в знатности угрюмого вождя.

7 октября, четверг. Я, капитан Фюрно и Форстер, сопровождаемые Аттого, отправились с визитом к королю. Аттого сбился с дороги, и мы вынуждены были вернуться обратно. Но вскоре на берегу появился король со своими спутниками. Как только Аттого увидел его, он сел под [179] деревом и дал нам понять, что все мы должны последовать его примеру.

Король уселся на пригорке в 12—10 ярдах от нас. Мы молча созерцали друг друга на протяжении нескольких минут. Я полагал, что Аттого подскажет нам, как нужно поступать при подобных обстоятельствах, но он не пришел на помощь в этом затруднительном положении. Тогда я дал знак капитану Фюрно, мы оба поднялись, направились к королю и сели перед ним.

Я преподнес ему белую рубашку, которую пришлось надеть ему на спину, кусок красной материи, три подзорных трубы, медный чайник, пилу, два огромных гвоздя, дюжину медалей и "несколько ниток бус. Он сохранял невозмутимое величие и был неподвижен, как статуя.

Я заговорил с ним, объясняясь словами и знаками, и дал понять ему, что покидаю остров, но ответа не получил. Тем не менее я не отходил ни на шаг от того места, где сидел вождь, чтобы не упустить ни одного его движения. Наконец он вступил в разговор с Аттого и старухой, вероятно, его собственной матерью.

Ни одного слова я не понял, но меня не слишком удивило, когда король рассмеялся. Мне кажется, что важность его была притворной (если он не был настоящим идиотом) и что подобного рода поведение совершенно не свойственно легкомысленным и веселым островитянам. Вскоре король встал и удалился в сопровождении старухи-матери и двух или трех туземцев.

Аттого повел меня к другой группе туземцев, где находился старый вождь и его приближенные, представительные и убеленные сединами особы обоего пола. Среди них был и престарелый жрец, постоянный спутник вождя.

Мы заметили, что этот почтенный старец очень твердо держался на ногах по утрам. Но к вечеру он мог ходить лишь с посторонней помощью. Из этого мы заключили, что перечный сок (ава) действует на него так же, как на европейца неумеренная порция вина или других крепких напитков. Я думал, что мне не задастся ничего преподнести старому вождю, ибо запасы мои оскудели после встречи с королем-истуканом. Однако, порывшись в карманах и в мешке, который неизменно сопровождал меня при экскурсиях на берег, я обнаружил столько всякой всячины, что старец и его приятели после вручения им [180] новых подарков никак не должны были пожаловаться на мою скупость.

Аттого настойчиво просил меня при следующем посещении острова привезти ткани, гвозди и топоры, посулив мне взамен свиней, птицу, плоды и коренья.

Он пожелал, чтобы я привез ему мундир, подобный моему. Этот славный и предупредительный малый принес мне немало пользы. От восхода солнца до позднего вечера он не покидал меня ни на минуту и всегда готов был к услугам, довольствуясь весьма скромной наградой.

За краткое время пребывания на острове Амстердам мы приобрели 150 свиней, 300 птиц, небольшое количество бананов, кокосовых орехов и плодов хлебного дерева. Уже одно перечисление того, что было заготовлено нами, свидетельствует о необыкновенном плодородии и богатстве этого острова.

Описание островов Амстердам и Миддельбург и их продукции. — Сельское хозяйство, жилища, судоходство, ремесла, одежда, религия и обычаи, образ правления и язык островитян

Острова Амстердам и Миддельбург впервые были открыты капитаном Тасманом в январе 1643 г. Он же дал им их современные названия. Но на языке туземцев остров Амстердам носит имя Тонгатабу, а Миддельбург — Эува. Они расположены между 21°29' и 21°3' ю.ш. и 174°40' и 175°15' з.д.

Миддельбург имеет в окружности около десяти лиг, и наиболее выдающиеся вершины на этом острове видны с моря на расстоянии двенадцати лиг. Внутренняя часть острова покрыта лесами, но берега его и особенно юго-западный и северо-западный заняты садами и .прекрасно возделанными полями. Тучные луга, в беспорядке растущие кокосовые пальмы и другие деревья, поля, узкие ленты дорог на фоне яркой зелени радуют глаз путешественника. Бухту на юго-западном берегу, где мы стояли на якоре, я назвал «Английским рейдом», так как корабли экспедиции были первыми судами, посетившими эту часть острова.

«Английский рейд» расположен на 21°20'30" ю.ш. Остров Амстердам, или Тонгатабу, имеет форму равнобедренного треугольника, основание которого соответственно равно четырем лигам, а каждая из боковых сторон — семи лигам.

Он вытянут с востоко-юго-востока на запад-северо-запад и возвышается над уровнем моря всего лишь на [182] 60—80 фут. От ярости прибоя оба острова защищены цепью рифов. Этот внешний вал проходит на расстоянии около 100 фатомов от берегов.

Пояс рифов и отмелей — характерная особенность всех островов южных морей, лежащих в тропиках. Эти едва выступающие над поверхностью моря гряды коралловых утесов не позволяют океану источить и поглотить массивы островов — едва заметные точки среди необъятных водных просторов. Вандименова бухта, где была наша стоянка, лежит на северо-западном берегу острова.

Не менее удобная бухта расположена на восточном берегу мыса, вдающегося в море на северной оконечности острова. В эту бухту ведет узкий и неглубокий пролив. Туземцы говорили мне, что есть еще один проход в бухту, далее к северо-востоку, более широкий, но осмотреть его мы не успели.

Почти весь остров Амстердам покрыт полями и садами. Здесь растут кокосовые пальмы, бананы, хлебные деревья, ямс и сахарный тростник. Видел я на острове плоды, подобные апельсинам, такие же, как на Таити.

Форстер установил, что на острове Амстердам встречаются не только все растительные виды, обычные для архипелага Общества, но и ряд форм, неизвестных на других островах этой группы. Я, вероятно, в известной степени обогатил растительный мир острова, оставив туземцам семена различных огородных и плодовых культур.

Густая сеть дорог прорезывает остров во всех направлениях. Селений и городов здесь нет. Отдельно стоящие дома располагаются в садах или на полях; тип построек здесь такой же, как и на соседних островах, хотя в деталях конструкции имеются известные отличия. Жилища обитателей острова Амстердам имеют некоторые любопытные особенности. Пол в домах обычно покрыт циновками. Вдоль домов разбиты небольшие палисадники с декоративными кустарниками и плодовыми деревьями.

Домашняя утварь очень бедна. Это деревянные тарелки и блюда, скорлупа кокосовых орехов, деревянные поставцы на четырех ножках. Глиняная посуда на острове встречается очень редко. Мы приобрели у туземцев лишь один глиняный сосуд в форме бомбы с двумя горлышками и два небольших горшка вместимостью 5—6 пинт. Все эти гончарные изделия изготовлены из обожженной глины. Вероятно, сосуды из глины привозятся с соседних [183] островов. Если бы туземцы острова Амстердам сами занимались гончарным промыслом, глиняные горшки имели бы здесь более широкое распространение.

Трудно предполагать, что сосуды, которые мы купили у островитян, завезены в эти края Тасманом. Навряд ли могли бы сохраниться в течение столь долгого времени такие хрупкие изделия.

Животный мир острова беден. Из домашних животных здесь водятся только куры и свиньи. Свиньи такие же, как на соседних островах, куры более крупные и необыкновенно вкусные. Собак здесь нет. Туземцам очень понравились наши собаки, и они настойчиво выпрашивали их у меня.

Мой друг Аттого получил от меня в подарок кобеля и суку. Любопытно, что, подобно новозеландцам, туземцы острова Амстердам называют собак «кури», или «гури». Очевидно, они раньше были знакомы с этими животными. Мы не видели на острове ни крыс, ни диких зверей; водятся тут только маленькие ящерицы и довольно крупные летучие мыши.

Птиц зато встречается немало. Я видел на острове голубей, горлиц, сов, обыкновенных и длиннохвостых, попугаев и маленьких птиц не известных в Европе видов.

Нам не удалось установить, какие именно рыбы водятся близ берегов острова. Думаю, что здесь встречаются те же породы рыб, что и в других частях южных морей. Рыболовные снасти у туземцев острова Амстердам такие же, как у других островитян. Крючки делаются из створок раковин жемчужницы, а сети из тонких нитей, причем способ вязки сетей напоминает европейский.

Ничто в такой степени не свидетельствует об изобретательности островитян, как их каное. В технике изготовления каное, в изумительном совершенстве конструкции их с туземцами острова Амстердам не могут сравниться их ближние и дальние соседи.

Корпус каное сбит из множества деревянных планок, соединенных так искусно, что со стороны очень трудно разглядеть, как и где они соединены. Скрепы делаются с внутренней стороны лодки и входят в аккуратно прорезанные пазы.

Каное бывают двух типов — простые и двойные. Простые в длину имеют от 20 до 30 футов и в ширину 3 фута. [184]

Нос у них тупой, корма острая. И у носа и у кормы с каждой стороны на треть длины каное настилаются палубы. В центральной части лодки настила нет. Все простые лодки снабжены аутригерами (Англ. out-riggers — легкий брус-поплавок, прикрепляемый, к борту каное жердями для устойчивости. — Ред.). Плавать на этих лодках можно под парусами, но чаще всего туземцы передвигаются в простых каное на веслах с короткими и широкими лопастями.

Двойные каное состоят из двух простых скрепленных вместе; длина их 60—70, ширина 4—5 футов; в остальном их корпус почти ничем не отличается от обыкновенных каное; но только нос и корма у каждого челна острые, в центре имеется прочный деревянный настил в виде длинного корыта. Оба челна крепко соединены толстыми параллельными брусьями, прикрепленными к верхней части настила. Брусья эти проложены на расстоянии 6—7 фут. друг от друга. К ним приделаны столбики, поддерживающие обшитую досками платформу.

Каное эти удивительно прочны и легки. При любом волнении на море они прекрасно удерживаются на воде. Сама конструкция двойных каное способствует устойчивости. Такая лодка может опрокинуться и затонуть только в том случае, если оторвется один из челнов каное. Каное удобны для перевозки грузов, и на них смело можно пускаться в дальнее плавание.

На помосте легко может быть поставлена съемная мачта с парусом. Туземцы пользуются обычно латинскими или треугольными парусами, прикрепленными к длинному и несколько изогнутому рею. Парус делается из пальмовых циновок. На палубе имеется небольшая рубка — шалашик для защиты от дождя и зноя.

Я полагаю, что каное могут плыть и носом и кормой вперед, и для поворота требуется только перебросить на другую сторону парус. Впрочем, утверждать это я не берусь, так как не имел возможности наблюдать их маневры на близком расстоянии.

Материалом для орудий туземцам этих, как и других островов, служат камень, кость, раковина. При этом приходится поражаться мастерству, с которым пользуются островитяне этими несовершенными орудиями. Они еще недостаточно знакомы с железом и не могут достаточно [186] оценить возможностей применения на практике металлических орудий. Впрочем, гвозди туземцы предпочитают безделушкам. Некоторые (правда, таких не так уж много) готовы на большой гвоздь или топор променять свинью.

Но старые куртки, рубахи, ткани, даже ветошь они ценят дороже всего. У нас они приобрели мало топоров, но массу всевозможного тряпья. Гвозди имели, однако, большой спрос, и мы оставили им в обмен на всевозможные съестные припасы не менее 500 фунтов крупных и мелких гвоздей. Собственных железных изделий они не имеют. Мы выменяли у них старое заржавленное шило, которое попало в руки туземцев, вероятно, во времена посещения Тасманом этих островов.

Женщины и мужчины такого же роста, как и европейцы. Кожа у них цвета светлой меди. Здесь гораздо реже, чем на Таити и островах Общества, встречаются темнокожие туземцы. Некоторые мои спутники считают, что это — красивейшая раса в мире; другие этого не думают, и к числу последних я готов присоединиться. Как бы то ни было, но черты лица их правильны, сложены они прекрасно и отличаются веселым и живым нравом, особенно женщины, веселейшие из всех созданий, которых я видел на своем веку. Они вступают в беседу и болтают без всякого повода и приглашения, не думая о том, понимают ли их слушатели и приятны ли им эти речи. В общем, они кажутся скромными, хотя среди них нет недостатка и в особах иного поведения.

Так как на корабле уже имелись случаи венерических заболеваний, я принял все меры, чтобы предотвратить возможность заражения этими болезнями местных женщин. Во многих случаях туземцы проявляют склонность к воровству и в этом искусстве они столь же сведущи, как и таитяне.

У туземцев острова волосы черны, особенно у женщин. Мужчины красят волосы, иногда даже встречаются такие, у которых одна сторона головы красная, а другая синяя. Волосы мужчины и женщины зачесывают назад и коротко стригут.

Мальчикам бреют голову, оставляя длинный чуб на темени или возле ушей. В качестве братвы употребляют раковины. Бороду носить у туземцев не принято. Глаза у них ясные. Зубы хорошие, даже у стариков. Татуировка [187] очень распространена. Мужчины разрисовывают нижнюю часть туловища, женщины — руки и пальцы. У женщин татуировка обычно лишь едва заметна.

Одежда туземца состоит из куска ткани или рогожи, обернутого вокруг бедер и ниспадающего до колен. Выше бедер все тело обнажено. Мне кажется, что у них существует обычай натирать каждое утро тело маслом (так поступал мой друг Аттого и некоторые другие островитяне). И мужчины и женщины носят амулеты, ожерелья, браслеты, запястья из костей, раковин жемчужницы и обломков черепашьего панциря.

Женщины украшают пальцы кольцами из черепашьего панциря и уши серьгами величиной с катушку; они носят передники, сотканные из волокон кокосового ореха и расцвеченные пестрыми лоскутками ткани, вырезанными в виде звездочек, полумесяцев и квадратов. Иногда эти передники украшены раковинами и красными перьями и очень недурны на вид. Ткани здесь такого же типа, как и на Таити, пожалуй, несколько грубее, но прочнее. Нередко туземцы покрывают ткань своеобразной глазурью, отчего она делается совершенно непроницаемой для дождя.

Из различных растений островитяне изготовляют черную, красную, коричневую, желтую краску для тканей. Циновки они плетут замечательно. Имеются тончайшие циновки, употребляемые как покрывала, и плотные маты, которыми застилаются полы. Из этих матов делаются паруса, перегородки в домах и т.п.

Из пальмовых листьев и волокон кокосового ореха туземцы изготовляют прочные и легкие корзины, большей частью Многоцветные и изящно украшенные мелкими раковинами и косточками.

Я не знаю, как развлекаются туземцы в часы досуга, так как эта сторона их жизни мне известна очень мало. Женщины часто услаждали наш слух приятными песнями. Они пели, прищелкивая пальцами, как бы отбивая такт.

Я видел у туземцев два музыкальных инструмента — большую флейту из полой бамбуковой трости (на ней играют, вдувая в маленькие отверстия воздух из носа) и свирель из десяти или двенадцати бамбуковых дудочек разной величины. Этот инструмент подобен дорической свирели древних греков, и играли на нем, вдувая воздух в открытые концы трубочек. [188]

Имелись у туземцев барабаны, полые куски дерева в 5 1/2 футов длины и 2—2 1/2 фута в окружности. Когда островитяне палочками бьют по поверхности этого деревянного обрубка, раздаются звуки, столь же благозвучные, как шум от ударов по пустой бочке.

Способ взаимных приветствий у туземцев острова Амстердам такой же, как у новозеландцев. При встрече они касаются друг друга носами.

Для того, чтобы продемонстрировать чужеземцам свои дружественные намерения, они вывешивают белые флаги. Так они встретили и нас.

Символом дружбы является перечный корень. Раздоры, вероятно, редко возникают среди этих островитян. Однако они имеют грозное боевое оружие — палицы, стрелы, луки и копья. Последние иногда снабжены на конце острыми зубцами и изготовлены из твердого дерева. Палицы обычно бывают от 3 до 5 футов длины.

У туземцев я заметил странный обычай — возлагать на голову полученные подарки в знак благодарности. Их приучают к этому с детских лет: когда мы дарили что-нибудь младенцам, матери заставляли их подносить к головке полученную от нас вещь. При меновых сделках происходит то же самое. Порой они, осматривая наши товары, возвращали их обратно, — в том случае, если не хотели их брать. Но коль скоро вещь возлагалась на голову, меновая сделка считалась уже заключенной окончательно и нерушимо.

Я наблюдал, что при вручении различных вещей вождю в качестве подарка происходила передача их из рук в руки, и кто-нибудь из тех, в чьи руки попадала вещь, возлагал ее себе на голову. Часто женщины брали мою руку и прикладывали ее к своей голове.

Из всего сказанного вытекает, что этот обычай, носящий название фагафаты, видимо, имеет в зависимости от обстоятельств разнообразное применение. Всегда, однако, он считается изъявлением учтивости. Я должен отметить, что главный вождь или король не отвечал на мои дары подобным способом.

Есть на острове Амстердам другой, гораздо более странный обычай: мы заметили, что как у мужчин, так и у женщин отсутствуют на одной или обеих руках мизинцы. Я пытался дознаться, с какой целью калечат себя островитяне, но так и не мог добиться толковых объяснений. [189]

Между тем от этого обряда отсечения пальцев почти никто не избавлен на острове. Только у грудных младенцев все пальцы на руках целы.

Мои спутники обратили внимание на то, что не изувеченные руки имеют иногда молодые туземцы, тогда как все старики беспалые. В связи с этим высказывались предположения, что пальцы отсекаются в память об умерших сородичах.

Однако Уоллис встретил старого островитянина с неповрежденными пальцами. Трудно предположить, что родители столь древнего старца здравствовали.

Необъяснимы также надрезы и выжженные клейма на щеках туземцев. Хромых, слепых, увечных на острове нет. Все туземцы здоровы и сильны — наглядное доказательство благодетельного влияния чудесного климата. Я не раз упоминал о верховном вожде или короле. Не исключена возможность, что бразды правления островом находятся в руках одного человека, однако доподлинно утверждать это я не берусь.

Объяснения туземцев подтверждают мое предположение и нет как будто бы веских оснований для сомнений. Во всяком случае, образ правления на острове Амстердам сходен с таитянским. Имеется король или великий вождь с титулом «арике», ниже его следуют другие вожди — властители отдельных округов и, быть может, землевладельцы, которым подчиняются прочие туземцы. Есть еще особы третьего ранга, также наделенные властью, и к числу их относится мой друг Аттого.

Я считаю, что вся земля на Тонгатабу находится в частной собственности, и на земле этой, как и на Таити, сидят зависимые от вождей люди-слуги и рабы, не имеющие собственных наделов.

Неразумно было бы предположить, что здесь в стране, где так хорошо обработаны земли, имеется общность имущества. Ведь личный интерес воодушевляет людей и способствует предприимчивости, и мало кто согласился бы обрабатывать и возделывать землю, если бы заранее знал, что не воспользуется плодами своей работы и что трудолюбивый человек может оказаться в худшем положении, чем лентяй и бездельник ⁷⁵.

Я нередко видел, что на наш рынок приходили Для меновой торговли группы в 6—8—10 человек. За ходом торговых операций этой группы всегда [190] наблюдал один туземец. Без его согласия обмен не производился. Судя по его поведению, этот туземец был владельцем товаров, все же остальные были не больше, как его слуги.

Хотя природа щедро наградила эти острова, но нельзя сказать, что обитатели их избавлены от проклятия, которое пало на наших праотцев: в поте лица зарабатывают островитяне свой хлеб.

Довести свои поля до столь цветущего состояния удалось им лишь ценой непрестанного и упорного труда. Но труд этот сторицей вознаграждается изобилием, которое приносит отлично возделанная земля. Всем необходимым для существования владеют островитяне.

Веселье и довольство написано на их лицах. И действительно, иначе и не могло бы быть, — они живут свободно, все без исключения желания их исполняются легко и просто, и наслаждаются они дивным климатом, не зная ни изнурительного зноя, ни холода.

Единственно, чем их обидела природа, это — пресной водой. Пригодная для питья вода находится на большой глубине, и для того, чтобы добыть ее, туземцы вынуждены рыть глубокие колодцы. На острове Амстердам мы не видели ни одного ручейка и — только один колодец, а на Миддельбурге не встречали и колодцев. Но, вероятно, и на этом острове есть колодцы, иначе трудно объяснить, откуда берется у туземцев отличная вода, холодная и пресная, которой они угощали нас.

О религии островитян я не имею почти никакого представления. Несомненно, однако, что «афиатуки», о которых я уже упоминал, воздвигнуты для отправления какого-то религиозного культа. Кое-кто из моих спутников высказывал предположение, что это места погребения. Я же склонен думать, что они являются одновременно и храмами и местами погребения, как на Таити и даже в европейских странах. Но статуи в «афиатуке», несомненно, не изображения местных богов. Уолс говорил мне, что туземцы предлагали ему пользоваться этими изваяниями в качестве мишеней для стрельбы из мушкета. Еще одно обстоятельство свидетельствует в пользу моего предположения. Трава на лужайках перед «афиатуке»не подрезывается, но тем не менее коротка и местами сильно помята, что указывает на то, что здесь часто собираются островитяне, быть может, для молитв. [191]

Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что за четырех- или пятидневное пребывание на островах мы не могли вставить себе ясное представление о всех особенностях гражданского устройства и духовной жизни туземного населения, тем более, что местный язык был нам неизвестен.

Диалект, на котором говорят на этих островах сходен с наречиями таитян и обитателей островов Общества. Различие между ними не большее, чем между говорами северных и западных частей Англии ⁷⁶.

Переход от острова Амстердам к берегам пролива Королевы Шарлотты. — Встреча с туземцами. Окончательное разлучение кораблей экспедиции

Вышли в открытое море 7 октября, в четверг и взяли курс на юг при слабом волнении от востока и юго-востока. Я направился к берегам пролива Королевы Шарлотты в Новой Зеландии для того, чтобы запастись там дровами и водой и следовать далее к югу и к востоку. Прошли в 7—8 лигах от острова Пильстарт, открытого Тасманом и лежащего на 22°27' ю.ш. и 175°59' з.д., в 32 лигах к югу от острова Миддельбург.

21 октября, четверг. В 5 часов утра увидели на северо-западе и севере берега Новой Зеландии и в полдень были в 8—10 лигах к востоку от Столового мыса. Я желал ознакомиться с обитателями северной части Новой Зеландии, посетив бухту Поверти или бухту Толаго (на восточном берегу), где туземцы более цивилизованы, чем на берегах пролива Шарлотты.

Для них я вез свиней, кур и семена различных растений.

Дул северный и северо-западный ветер, и я принял курс к берегу, чуть севернее мыса Портленд, а затем мы поплыли далее к северу, обошли мыс Киднэперс и в 10 часов утра были в 3 лигах от возвышенности Блекхед. Несколько раз видели туземные каное, которые пытались догнать корабли, но, не желая терять времени, мы [193] продолжили путь. На траверзе Блекхеда легли в Дрейф, чтобы дать возможность небольшой флотилии каное приблизиться к нам. То были туземцы-рыбаки. Они охотно меняли рыбу на гвозди, свиней, кур и семена, предпочитая, однако, брать от нас гвозди, в которых, видимо, испытывали большую нужду.

Я распорядился дать им семена наиболее полезных культур: пшеницы, гороха, репы, лука. Свиней и кур они обещали беречь, и, должно быть, слово свое сдержат. Островитяне не забыли визита «Индевора». Они говорили нам: «Мы боимся пушек». Вероятно, события, которые произошли у мыса Киднэперс, врезались им в память ⁷⁷.

22 октября, пятница. Переменил курс, и в 7 часов утра мыс Торногейн остался на северо-западе, в 6—7 лигах от нас. «Адвенчур» находился на значительном расстоянии от «Резолюшн», под ветром. Капитан Фюрно, вероятно, не заметил моего сигнала о повороте на другой курс и разлучился со мной.

Всю ночь лежали в дрейфе под нижними парусами, ибо ветер усиливался. Шел проливной дождь, все палубы залило водой, которая проникла и во внутренние помещения корабля.

23 октября, суббота. С северо-восточным ветром шли под всеми парусами вдоль берега на юг.

24 октября, воскресенье. В полдень в виду мыса Пеллизер (южная оконечность северного острова Новой Зеландии) к нам присоединился «Адвенчур».

25 октября, понедельник. В 5 часов утра при северо-восточном ветре пошли прямо к мысу Пеллизер, от которого в этот момент находились в 8—9 лигах. Вскоре поднялась буря, и ветер необыкновенной силы удерживался в течение суток. Суда экспедиции с честью выдержали это жестокое испытание и совершенно не пострадали от шторма. К вечеру повернул назад, чтобы соединиться с «Адвенчуром», которого уже не видно было с подветренной стороны.

26 октября, вторник. Всю ночь лавировали короткими галсами, к утру при слабом юго-западном ветре под нижними парусами и зарифленными марселями направились к берегу, от которого нас отнесло бурей. Далеко позади увидели «Адвенчура». Поджидая его, я лавировал до 8 часов вечера, а затем оба корабля взяли курс на запад, [194] к проливу. Мы лавировали перед входом в пролив еще двое суток.

30 октября, суббота. Накануне условился с капитаном Фюрно, в котором часу назавтра мы войдем в пролив. Весь день «Адвенчур» держался в кильватере «Резолюшн», но к полночи отстал на три лиги и вскоре скрылся из глаз. На рассвете мы уже не видели «Адвенчура» и решили, что он лег на северо-восточный курс, тогда как «Резолюшн» все время шел на юго-запад.

Я продолжал следовать к западу при северо-северо-восточном ветре, который вскоре настолько усилился, что заставил меня лечь в дрейф под нижними парусами.

В полдень мыс Кемпбел был от нас в 7—8 лигах. К трем часам дня волнение стихло, ветер отошел к северу, и мы приблизились к берегу в виду Снежных гор.

Я крайне сожалел о том, что разошелся с «Адвенчуром», так как, если бы не случилось этого, я бы не пытался войти в пролив Королевы Шарлотты, а бросил бы якорь в одной из бухт южнее входа в пролив. Но в поисках «Адвенчура» я спешил к берегам пролива, к назначенному месту свидания. На берегу видели в нескольких пунктах дым, верный признак, что берег обитаем.

31 октября, воскресенье. Утром дул сильный порывистый ветер, который к 6 часам вечера перешел в шторм.

1 ноября, понедельник. Часа в два ночи буря сменилась мертвым штилем, но в 4 часа утра подул ветер с юга, и пошел дождь. Все потонуло в пелене густого тумана.

Однако я обрадовался и дождю и туману. Ненастье всегда приносит с собой южные ветры, которых я ждал с нетерпением. Мы немедленно воспользовались попутным ветром, подняли все паруса и, обогнув мыс Кемпбел, вступили в пролив Королевы Шарлотты.

В 8 часов были на траверзе бухты Дюски, но здесь нас остановил противный северный ветер. Вскоре с необыкновенной силой подул неприятный для нас северо-западный ветер. Несмотря на то, что я всю ночь лавировал, нам не удалось продвинуться вперед. Прилив, правда, увлекал корабль в нужную сторону, но отлив относил судно назад.

2 ноября, среда. Лишь к утру 3 ноября нам удалось войти в пролив и стать на якорь в Корабельной бухте, той самой, которую мы покинули 5 месяцев тому назад. Против ожидания мы не нашли там «Адвенчура».

Пребывание на берегу пролива Королевы Шарлотты. — Туземцы-людоеды. — Поиски «Адвенчура»

Как только, 3 ноября, корабль пришвартовался к берегу бухты, я приказал снять все паруса, так как все они до одного требовали починки. Немало пострадали во время этого тяжелого перехода и снасти.

Появились туземцы. Многие из них знали меня еще со времен первого путешествия. Моим старым приятелем был старик по имени Губия.

4 ноября, четверг. После полудня свезли на берег пустые бочки и разбили палатки для бондарей, плотников и парусников. Приступили к осмотру снастей и починке парусов; группа матросов была послана в лес на рубку дров. Близ берега закинули невод, но улов оказался ничтожным. Туземцы принесли нам множество всевозможных вещей и охотно выменивали свои товары на таитянские ткани.

5 ноября, пятница. Я велел открыть ящики с сухарями. Было обнаружено, что большая часть сухарей сильно попорчена. Поэтому пришлось извлечь их из ящиков и приняться за сортировку и сушку. Утром у одного матроса был украден мешок с одеждой. Однако, когда я отправился на берег и потребовал, чтобы мне отдали похищенное, островитяне немедленно все возвратили.

Свиньи, которых я оставил на острове, прижились здесь. Но говорят, что Губия (его туземцы не любят и [196] называют старым бродягой) убил двух коз, выпущенных Мной на берег в 1770 г.

Огородные семена привились превосходно, несмотря на то, что туземцы не уделяли никакого внимания европейским культурам. Картофель погиб: видимо, еще несозревшие клубни были вырыты и съедены островитянами.

6 ноября, суббота. Утром я отправился на рыбную ловлю. Нам не удалось поймать ни одной рыбьи но мы приобрели некоторое количество ее у туземцев. Любопытно, что они без зазрения совести похищали проданную нам рыбу. Один из островитян сделал вид, что хочет отогнать этих любителей чужой собственности, и тут же, воспользовавшись удобным случаем, вытащил у меня из кармана носовой платок. Он делал вид, что ни в чем не повинен, до тех пор, пока я не взял у него платок. Отдал он его мне с веселым смехом и вел себя так, что я не счел возможным рассердиться на него. Мы остались друзьями, и он со провожал меня на корабль, где обедал снами.

Другая партия туземцев украла у нас шесть пустых бочек, прельстившись, вероятно, железными обручами. Поступили они при этом недальновидно, так как лишились возможности честным путем в обмен на рыбу получить массу всевозможных металлических изделий. Но туземцам синица в руках дороже журавля в небе.

12 ноября, пятница. После просушки и сортировки сухарей оказалось, что большая часть их пришла в негодность. При сортировке мы выбросили 4 292 фунта абсолютно непригодных к употреблению. Свыше 3 000 фунтов сухарей, почти несъедобных, пришлось оставить про запас.

13 ноября, суббота. Установилась ясная и теплая погода. Рано утром туземцы принесли нам рыбу. Вожделенным для матросов объектом мены сделался зеленоватый камень с жирным блеском. Но туземцы ценят его (и по-моему совершенно правильно) не слишком высоко.

15 ноября, понедельник. Утром я отправился на берега Восточной бухты и взобрался на высокий холм, чтобы обозреть восточную часть пролива Королевы Шарлотты. Однако видимость была плохая, над морем стоял густой туман.

Отныне я потерял надежду встретить «Адвенчур». Мало вероятно было, чтобы капитан Фюрно завел свой корабль [197] в одну из соседних бухт, так как в этом случае мы, несомненно, имели бы возможность услышать или увидеть его сигналы.

На этом холме я в 1770 г. сделал набросок карты берегов пролива и водрузил на вершине его каменную башенку. Туземцы сравняли эту башню с землей, надеясь, вероятно, что-либо отыскать под ее развалинами.

На обратном пути встретили туземцев, которые отнеслись к нам необыкновенно любезно и ласково.

22 ноября, понедельник. Я твердо решил по истечении срока, назначенного для встречи, покинуть берега пролива и отдал приказ готовиться к отплытию.

До 22-го удерживались южные и западные ветры с сильными дождями. 22-го погода улучшилась. Все время матросы оживленно торговали с туземцами, выменивая на таитянские ткани различные изделия островитян. Я перевез на берег Западной бухты двух боровов, двух свиней, петухов и кур. Свиней и кур занесли в глубь леса поставили им двенадцатидневный запас корма.

Кур мы выпустили на берег и в Корабельной бухте, но я уверен, что в этом обитаемом месте они скоро будут уничтожены туземцами.

С прискорбием я думаю, что все наши усилия могут оказаться напрасными и из-за легкомыслия туземцев — в этом случае европейские и таитянские домашние животные не смогут прижиться в Новой Зеландии.

Вечером, вернувшись на корабль, я застал наших друзей туземцев на борту. Они принесли много рыбы свежего улова. Сегодня офицеры, посетившие жилища туземцев, видели там берцовые человеческие кости, мясо с которых совсем недавно было срезано. Этот случай и ряд других наблюдений позволили нам установить, что несколько дней назад туземцы совершили успешный набег на своих иноплеменников. Часть военной добычи, приобретенной в этой экспедиции, они в это утро продали нам. Действительно, мы получили накануне от посетивших нас на каное женщин и детей некоторые сведения об этой экспедиции; часть мужчин, по их словам, отсутствовала, и они выражали беспокойство за них. Мы, однако, не придали значения этому сообщению, так как полагали, что эти мужчины отправились на рыбную ловлю.

Корабль был приведен в отличное состояние и вполне подготовлен Для плавания в южных широтах. Поэтому [198] я отдал приказ немедленно перенести с берега на борт палатки, бочки и рабочие инструменты.

Матросы, посланные в лес для вязки метел, обнаружили, что большая часть полученных от нас вещей сложена туземцами в одной хижине. По-видимому, они бдительно охранялись, так как вечером явилась ко мне группа островитян с жалобой на одного из матросов, который, по их словам, похитил из хижины какие-то вещи. Я тотчас же велел на глазах у островитян примерно его наказать, хоть чужих вещей у него не нашлось: я считаю своим долгом сурово карать преступления, совершенные моими людьми по отношению к нецивилизованным народам.

Нередко туземцы безнаказанно воровали наши вещи, но отсюда вовсе не следует, что и мы должны поступать так же. Ведь у островитян свои понятия о справедливости и праве.

По моему, лучший способ сохранить взаимопонимание с такими людьми заключается прежде всего в том, чтобы показать им в действии огнестрельное оружие и убедить их в вашем превосходстве над ними, тогда туземцы всегда будут в вашей власти. Когда они прочувствуют силу оружия, то ради собственной безопасности воздержатся от причинения вам беспокойства или от попытки объединиться и напасть на вас. Достойное и мягкое обращение с вашей стороны заставит туземцев понять, что не в их интересах причинять вам неприятности ⁷⁸.

23 ноября, вторник. В течение всего дня дул слабый северный ветер, и мы отложили выход в море.

Днем офицеры обнаружили у туземцев голову и внутренности недавно убитого юноши. На носу одного каное мои спутники увидели шест с нанизанным на острие его окровавленным человеческим сердцем. Один из офицеров купил эту голову и привез на корабль; бывший на борту туземец на глазах у всех отрезал от головы кусок мяса, зажарил его и съел.

Я рассудил, что возмущение этим поступком принесет мало пользы. Желая быть свидетелем факта, в котором многие сомневаются, я приказал сварить кусок человечьего мяса и принести его на палубу, где один из каннибалов съел его с поразительной жадностью. Это произвело такое впечатление на наших людей, что многим из них стало дурно. [199]

Наш таитянский переводчик, присутствовавший при этом зрелище, лишился способности двигаться и, казалось, превратился в статую ужаса.

Совершенно невозможно описать чувство, которое выразилось на его лице. Когда его вывели из этого состояния, он залился слезами. Рыдания перемешались у него с бранью. Он говорил каннибалам, что они мерзкие люди, что он не был и не будет больше впредь их другом. Он даже не разрешил туземцам прикасаться к себе и таким же образом говорил с одним из джентльменов, тем самым, который отрезал кусок мяса. Он отказался не только взять в руки, но и притронуться к ножу, которым мясо это было отрезано.

Так проявилось у таитянина негодование против этого гнусного обычая — чувство, достойное подражания для каждого создания, наделенного разумом.

Мне неизвестны причины, побудившие туземцев предпринять поход против своих неприятелей. Я узнал только, что они совершили рейд на берега Адмиралтейской бухты, небольшого залива к западу от нашей якорной стоянки, и там дали бой островитянам из другого племени. Говорят, что нападающие перебили в этой бухте 50 человек. В этом я, впрочем, сомневаюсь, так как навряд ли более полсотни туземцев отправились в поход. Юноша, голову которого они принесли с собой, был взят в плен и убит в этом сражении. Нападающая сторона понесла потерю: я видел девушку, которая изрезала себя острыми раковинами, а таким образом туземцы поступают всегда, когда теряют сородича или друга.

Теперь можно уже больше не сомневаться в том, что новозеландцы действительно каннибалы. В отчете о первом путешествии я на основании своих собственных наблюдений высказал на этот счет некоторые предположения. Однако многие подвергли сомнению мои выводы, и это объясняется тем, что мало кто имеет подлинные представления о дикарях (или людях, лишь слегка затронутых цивилизацией) в их естественном состоянии ⁷⁹.

Новозеландцы, безусловно, находятся уже на известной ступени цивилизации. К нам они относились дружелюбно, во всех случаях демонстрируя готовность к услугам. Островитянам известны некоторые виды ремесла, и их изделия — наглядные свидетельства высокого художественного вкуса и безграничного прилежания. Новозеландцы [200] менее склонны к воровству, чем другие туземные племена островов Южного моря ⁸⁰.

Внутри племени всегда царит мир, а племена, которые связаны дружбой, живут в добром и нерушимом согласии. Обычай поедать тела убитых в сражении (а я категорически утверждаю, что туземцы поедают лишь павших в бою) восходит к незапамятным временам. А известно, как устойчивы древние обычаи, даже самые дикие и бесчеловечные; особенно у племен, которые мало общаются с чужеземцами и не имеют торговых связей с другими народами.

Именно благодаря взаимному общению, большая часть человечества познала блага цивилизации, а новозеландцы, вследствие особенностей географического положения своих островов, лишены были неоценимых преимуществ, которыми пользовались народы других частей света.

Если бы им удалось объединиться и создать твердые формы правления, распри и раздоры между племенами прекратились бы, и каннибальские обычаи со временем совершенно исчезли бы.

Ныне же они не имеют ни малейшего представления о том, что должны обращаться с другими так, как хотят, чтобы обращались с ними самими; но поступают так, как ожидают, что поступят с ними.

Если память мне не изменяет, Тупиа пытался воздействовать на совесть новозеландцев, убеждая их не поедать пленников, ибо такая же участь будет грозить и тем, кто окажется в руках врага. Они выслушивали доводы Тупиа с большим вниманием, но аргументация таитянина не доходила до их сознания. Вероятно, его слова о бесчеловечности каннибальских обычаев казались им забавными риторическими фигурами. И когда Ойдиде и некоторые мои спутники выражали туземцам свое возмущение, они лишь смеялись над обличителями.

Распространено мнение, что этот чудовищный обычай удерживается потому, что у туземцев мало животной пищи. Но факты опровергают этот глубоко ошибочный взгляд. В Новой Зеландии рыба водится в большом изобилии, так же, как и различные птицы, а туземцы отличные рыболовы и охотники.

Должен отметить, что Ойдиде быстро освоил новозеландский язык, который ему показался немногим труднее наречия обитателей острова Амстердам. [201]

24 ноября, среда. В 4 часа утра мы подняли якорь с намерением выйти в море, но противные ветры задержали нас в бухте. Когда мы снимались с якоря, прибыли наши друзья, чтобы попрощаться с нами. Вскоре все туземцы покинули со своими пожитками бухту.

Офицеры, посетившие туземцев, видели еще пронзенное сердце в каное, но не нашли легких и печени. Вероятно, туземцы съели их. [202]

25 ноября, четверг. Рано утром вышли из бухты при легком бризе и после короткой стоянки с попутным ветром пошли на юг, взяв курс на мыс Теравити.

Во время пребывания на берегу пролива Королевы Шарлотты мы всегда имели в достаточном количестве рыбу. Благодаря тому, что матросы неизменно получали свежую зелень, в команде не было больных цынгой.

Перед отплытием из Корабельной бухты я оставил капитану Фюрно записку с обозначением дня выхода «Резолюшн» из этой гавани и курса, которого я намерен был в дальнейшем придерживаться. Записку я вложил в бутылку, которую почти по горлышко зарыл в землю на видном месте, под большим деревом на нашем огороде. Пока мы шли в водах пролива, я велел каждые полчаса стрелять из пушки, но все наши попытки дать о себе знать «Адвенчуру» не увенчались успехом.

В 8 часов вечера легли в дрейф, в 3 милях от мыса Пеллизер, глубина моря в этом пункте была 50 фатомов.

26 ноября, пятница. Утром обогнули мыс Пеллизер, продолжая через каждые полчаса стрелять из пушки.

Вскоре на северо-восточном ветре взяли курс на расположенный по ту сторону пролива мыс Кемпбел. У берегов мыса мы видели к северо-востоку от нас клубы дыма и до 6 часов вечера шли в этом направлении. Однако к вечеру дым исчез, и никаких признаков человеческого жилья мы уже больше не могли обнаружить.

Все мы полагали, что «Адвенчур» цел и невредим. Поиски отставшего корабля я вынужден был прекратить, не имея надежды встретиться с ним в дальнейшем, так как точно фиксированных пунктов свидания, помимо берега пролива Шарлотты, я капитану Фюрно не давал.

Тем не менее это отнюдь не расстроило моих планов, и я твердо решил продолжать плавание в южной части Тихого океана, используя благоприятное время года.

Необходимость продолжать это трудное плавание в одиночестве не обескуражила моих спутников. Ни один человек не выразил жалоб на предстоящие тяготы, не заговорил об ожидающих нас опасностях.

Мы шли к югу так же смело, как будто не только «Адвенчур», но и целая флотилия кораблей сопровождала нас на этом пути.

Комментарии

74. Дальримпль Александр (1737—1808) — английский географ, гидрограф Британской Ост-Индской компании и Адмиралтейства, один из наиболее видных защитников основных положений «умозрительной географии», личный недруг Кука.

В 1765 г. Дальримпль, работая в архивах Адмиралтейства, нашел среди бумаг, захваченных англичанами в Маниле в 1762 г., мемориал Ариаса, в котором излагалась история открытий Торреса (прим. 6). Некоторое время спустя оп обнаружил и текст письма самого Торреса. Собрав материал об испанских открытиях в Тихом океане XVI—XVII вв., Дальримпль написал в 1767 г. памфлет, в котором он безоговорочно утверждал приоритет испанских мореплавателей на ряд важнейших открытий в Тихом океане и намечал пути дальнейших исследований в южном полушарии. Памфлет этот он, однако, издал лишь два года спустя.

Дальримпль полагал, что соотношение между морем и сушей должно быть одинаково в обоих полушариях. Но так как в южном полушарии, в интервалах между экватором и 50° ю.ш., площадь, занятая сушей, в 8 раз меньше пространства, покрытого водой, то, следовательно, необходимо допустить, что южнее 50° ю.ш. находятся еще не открытые земли, по размерам не уступающие гигантским континентам северного полушария.

Глубоко убежденный в справедливости своей точки зрения, Дальримпль сделал все возможное, чтобы подтвердить гипотезу о южном материке разнообразными доказательствами.

Все земли южнее 40° ю.ш., о которых когда-либо упоминали различные путешественники и капитаны китобойных судов, Дальримпль считал выступающими в океан частями большого южного материка. Он полагал, что северная граница этого материка в Тихом океане проходит несколько южнее 40° ю.ш. и простирается в интервале 100 градусов долготы.

Дальримпль желал возглавить экспедицию, снаряжаемую Адмиралтейством в 1768 г. в Тихий океан, но место, на которое он претендовал, занял Кук. В отместку Дальримпль опубликовал свой памфлет об испанских открытиях, разоблачив тем самым британское Адмиралтейство, наметившее маршрут экспедиции Кука на основании захваченных в Маниле и хранившихся втайне испанских документов. Скандальные разоблачения Дальримпля бросили тень на Кука, которого прямо обвиняли в намерении присвоить себе честь открытий Торреса и Кироса, и дали ясное представление о неприглядных приемах адмиралтейских сановников. Кук относился к Дальримплю крайне неприязненно и не только по чисто личным мотивам. Теоретические построения Дальримпля, основанные на умозрительных соображениях и произвольно подобранных доказательствах, не могли не вызвать отрицательной оценки у Кука — географа-практика, придававшего значение не абстрактным схемам, а конкретным и правильно истолкованным наблюдениям и фактам.

Дальримпль был автором сборника «Собрание путешествий в южных морях» (1770). На этот сборник нередко ссылается Кук в своем дневнике.

75. Кук оценивает институты общественного строя на островах Тихого океана с точки зрения среднего англичанина XVIII в. Его кругозор ограничен, он не имеет представления о том, что на земном Шаре могут существовать формы общественных отношений, давным-давно исчезнувшие в Европе. На островах Дружбы в ту пору существовал родовой строй, уже затронутый процессами разложения, и имелись зачатки форм, характерных для рабовладельческого общества на низших ступенях его развития. Большая часть земли была в коллективном пользовании родовых общин, но известная их доля находилась в личном пользовании вождей — «арике». На подобной стадии общественного развития частной собственности на землю еще не было. И когда Кук говорит о личной предприимчивости, он выступает как апологет молодой и быстро развивающейся капиталистической формации и навязывает ее законы социальному строю, отвечающему гораздо более ранней стадии развития человеческого общества.

76. Полинезийские языки вместе с малайско-индонезийскими и меланезийскими входят в большую группу австронезийских языков и широко распространены в Тихом океане от Новой Зеландии на юге до Гавайев на севере и от архипелага Самоа на западе до острова Пасхи на востоке. Эти языки сходны между собой, и Кук совершенно правильно отметил это, сопоставляя говоры туземцев различных островов Океании.

Характерные фонетические особенности полинезийских языков — бедность звуковой системы (эти языки знают лишь пять гласных — а, е, и, о, у — и от семи до десяти согласных) и преобладание гласных звуков, что сообщает речи полинезийцев особую напевность.

77. Речь идет о жестокой расправе с туземцами, учиненной Куком во время первого путешествия, когда по ничтожному поводу поселение маори у мыса Киднеперс было подвергнуто артиллерийскому обстрелу.

78. По мнению Кука, отношения между британскими культуртрегерами и туземцами должны строиться на «неоспоримом превосходстве европейцев». Островитяне рассматриваются, таким образом, как низшие существа, которых надо постоянно держать в страхе и трепете. А для этого наилучший способ — «демонстрация» огнестрельного оружия. В свете подобных высказываний Кука становится очевидным и кабальный характер «дружественных» связей европейцев с туземцами.

79. Г. Форстер завершает описание встречи с каннибалами любопытной сентенцией, направленной не столько против туземцев-людоедов, сколько против колонистов-европейцев: «Нам кажется зазорным есть мясо убитых врагов, но мы умерщвляем своих недругов совершенно хладнокровно, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.

Разумеется, обычаи каннибалов мерзки и гнусны, но разве не были мы свидетелями во сто крат более зверских поступков, совершенных просвещенными европейцами по отношению к дикарям.

Новозеландец проявляет жестокосердие, убивая и съедая своего врага, но какими словами следует заклеймить «подвиги» извергов-испанцев, которые отрывали младенцев от материнской груди и бросали их на съедение псам...».

80. Туземцы Новой Зеландии — маори — принадлежат к группе полинезийцев и говорят на диалектах, близких к языку жителей архипелагов Тонга, Общества, Паумоту, Самоа и Токелау.

Во времена открытия Новой Зеландии и первых посещений ее европейцами (XVII—XVIII вв.) маори по уровню развития приближались к обитателям Таити и архипелага Тонга и достигли большого совершенства в обработке камня, раковин, дерева, растительного волокна и в сооружении больших каное. Но они не знали металлов, не имели гончарного производства и домашних животных (кроме собаки). При этом более отсталыми были жители Южного острова, населенного значительно менее густо, чем Северный. Основным занятием племен, живущих на Северном острове, было подсечно-огневое земледелие, охота и рыболовство. На Южном острове — рыболовство и охота. Туземцы Южного острова, как правильно отметил Кук, вели бродячий образ жизни. Общественный строй на Южном острове соответствовал той ступени родовых отношений, когда не имели еще места явления социального расслоения рода и имущественной дифференциации.

На Северном острове процесс распада родовых отношений зашел весьма далеко, и общественная структура была довольно сложной. Имелись вожди («арике») и «благородные» — родовая знать («рангатира»). Личность вождя считалась священной, обладающей особой силой («мана»), которая передавалась по наследству, и силой этой объяснялись успехи вождя. Сословие жрецов было многочисленным и влиятельным, образуя совместно с вождями и «рангатира» высший класс маорийского общества.

Рабство было широко распространено, и рабский труд применялся при обработке земли. Последняя находилась в коллективном пользовании родовых групп, но имелись также земли, которыми пользовались исключительно вожди и жрецы. Формы семьи, основанные на групповых браках, были настолько отличны от европейских, что вводили в заблуждение всех путешественников, посещавших Новую Зеландию во времена Кука и в более позднюю эпоху. Не понимая, что на определенной стадии общественного развития групповые браки — закономерное и естественное явление, Кук, а вслед за ним и европейские миссионеры совершенно необоснованно обвиняли маори в разврате и приписывали им пороки, о существовании которых туземцы не имели ни малейшего представления.

Религия маори — род анимизма, связанного также с культом предков. Маори из религиозного суеверия убивали часть пленных врагов и поедали их тела. Этот ритуальный каннибализм был Особенностью, резко отличающей их от туземцев островов Общества и ряда других архипелагов Океании.

Маори были разделены на множество постоянно враждующих между собой племен. Только с приходом европейцев северные маори начали объединяться в племенные союзы с крепкой военной организацией.

Ни один народ в Океании не оказал европейцам такого упорного и героического сопротивления, как маори на Северном острове.

Англичане, обосновавшиеся во 2-й четверти XIX в. в Новой Зеландии, вели жестокие истребительные войны с туземцами (маорийские войны 1843—1872 гг.) и добились успеха лишь ценой многолетних усилий. В ходе этих войн почти все коренное население Южного острова было уничтожено, а население Северного острова резко уменьшилось.

По последней переписи (1936 г.) насчитывается 82 тысячи маори, в том числе 79 тысяч на Северном острове.

Маорийские названия островов Новой Зеландии: Северного Икаа-Мауи — «рыба Мауи» (мауи — по преданиям маори — создатель вселенной, явившийся на землю в образе рыбы); Южного — Тавай-Пунаму — «остров зеленого камня» — названием обязан зеленому нефриту («пунаму») — камню, о котором часто упоминает Кук в связи с Новой Зеландией.

(пер. Я. М. Света)
Текст воспроизведен по изданию: Джемс Кук. Путешествие к Южному полюсу и вокруг света. М. ОГИЗ. 1948