ГЕОРГ ФОРСТЕР

ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СВЕТА

ПРЕДПРИНЯТОЕ С 1772 ПО 1775 ГОДЫ

НА ВЫСЛАННОМ, ЕГО НЫНЕ ПРАВЯЩИМ ВЕЛИКОБРИТАНСКИМ ВЕЛИЧЕСТВОМ, ДЛЯ ОТКРЫТИЙ И ВЕДОМОМ КАПИТАНОМ КУКОМ КОРАБЛЕ "РЕЗОЛЮШН"

REISE UM DIE WELT

WAEHREND DEN JAHREN 1772 BIS 1775 IN DEM VON SEINER ITZTREGIERENDEN GROSSBRITANNISCHEN MAJESTAET AUF ENTDECKUNGEN AUSGESCHICKTEN UND DURCH CAPITAIN COOK GEFUEHRTEN SCHIFFE THE RESOLUTION UNTERNOMMEN

Открытие Новой Каледонии. – Рассказ о нашем пребывании там. – Плавание вдоль побережья и отбытие. – Открытие острова Норфолк. – Возвращение в Новую Зеландию

4 сентября в 7 часов утра один мидшипмен ¹ увидел с марса на юге довольно высокую землю, простиравшуюся далеко на запад и отчасти на юго-восток. Из-за тумана она казалась весьма отдаленной, но, когда воздух прояснел, мы увидели, что находимся от нее не более чем в 8 милях. Однако, к величайшей нашей досаде, ветер тем временем утих, и мы приближались к этому нежданному берегу очень медленно.

Господин Бугенвиль в книге о своем плавании рассказывает, как однажды при сильном ветре, вздымавшем высокие волны, он внезапно попал в место, где море было совершенно спокойно, хотя ветер продолжал дуть с прежней силой. И там (добавляет он) мимо судна пронесло несколько бревен, а также фрукты, из чего я заключил, что недалеко должен быть берег. Это было действительно так; судя по указанному им положению корабля, он находился как раз к северо-западу от той самой земли, что мы сейчас видели перед собой (См. Путешествие Бугенвиля ²).

Из-за продолжавшегося штиля мы и после полудня находились довольно далеко от берега, но уже можно было различить, как в некоторых местах поднимается дым, а это значило, что земля обитаема. Находившийся на марсе офицер пробудил в нас надежду исследовать еще один вулкан: ему показалось, что из одной горы вырывается пламя. Но, видимо, это был обман зрения, ибо впоследствии мы не обнаружили на острове никаких следов вулканической деятельности, не говоря о том, что не нашли и самой огнедышащей горы. [754]

Мыс, который мы увидели первыми, находился под 20°30' южной широты и 165°2' восточной долготы; в честь молодого офицера, первым заметившего его, он получил название мыс Колнет; вся же земля, насколько мы видели, весьма обширная, была названа Новой Каледонией ³. Хотя жители еще не показывались, мы все же не могли удержаться от разных предположений на их счет. Поскольку обитатели Новых Гебрид оказались столь непохожими на новозеландцев и заметно отличались даже друг от друга, нам хотелось надеяться, что мы сможем установить происхождение новозеландцев от жителей Новой Каледонии. Впоследствии оказалось, однако, что эти предположения слишком поспешны и с точностью судить об истории народов, населяющих острова Южного моря, вообще вряд ли возможно. [755]

Еще до темноты от берега к нам отошли три каноэ под парусами. Из-за расстояния туземцы, видимо, приняли наше судно за каноэ и решили, что оно гораздо ближе, но, видно, скоро поняли свою ошибку; во всяком случае, спустя некоторое время они повернули обратно. На западе земля состояла из нескольких островов, а прямо перед нами шла широкая полоса прибоя; мы поэтому предположили, что вся земля на некотором расстоянии от берега окружена кольцом коралловых рифов.

Рано утром со свежим ветром мы приблизились к острову и скоро увидели риф, параллельный берегу, милях в трех от него. Внутри рифа плавали каноэ, каждое с двумя парусами, один позади другого. Люди на них занимались рыбной ловлей. Вскоре от берега отошли еще несколько каноэ. Выйдя за риф, они направились к нам. Когда же подошли достаточно близко, мы окликнули туземцев. Некоторое время они разглядывали нас, а затем как ни в чем не бывало повернули назад.

Между тем мы нашли проход в рифе и спустили две шлюпки, чтобы промерить там глубину. Вскоре наши люди подали [756] знак, что нашли удобный и безопасный проход, и тут же мы увидели с корабля, что они вполне дружелюбно беседуют с островитянами в каноэ. Мы последовали за ними и через канал шириной около мили вошли внутрь рифа, где море было совершенно спокойно. С обеих сторон прохода, особенно у самого узкого места, плавало несколько каноэ, откуда индейцы самым дружеским, доброжелательным образом (что нас очень обрадовало) показали нам, чтобы мы держались середины. Наши шлюпки тем временем прошли на веслах еще дальше вперед и каждый раз, как опускали лот, условными сигналами показывали нам глубину.

Земля отсюда казалась неплодородной и была покрыта беловатой травой. Кустарника не было видно, но на горах росли кое-где отдельные деревья, большей частью с белой корой, очень напоминавшие нашу иву. Когда мы подошли поближе, перед нами открылась узкая равнина у подножия горы, окаймленная зелеными тенистыми деревьями и кустарником, среди них иногда выделялись кокосовая пальма или банан. Мы увидели также несколько хижин, имевших вид конуса и похожих на большие плетеные ульи; вместо дверей в них были просто отверстия. Точно так же выглядели хижины жителей Кокосовых островов и острова Хорн, как они изображены в описаниях путешествий Ле-Мера и Схоутена.

Тем временем вернулся на шлюпке лейтенант Пикерсгилл и рассказал, что индейцы, находившиеся в каноэ, не только отнеслись к ним весьма дружелюбно, но и представили одного из своих земляков по имени Теа-Бума как своего эрики, или короля. Лейтенант подарил ему медали и кое-ка-кие другие мелочи, а остаток своего запаса разделил между остальными, но те сразу все отдали Теа-Буме. Пикерсгилл привез четыре-пять рыб, которых получил от этих людей в виде ответного подарка; однако они уже начали протухать и были несъедобны.

В гавани находился небольшой остров, окруженный рифами и мелями; неподалеку от него было хорошее дно, и там [757] мы бросили якорь. Тотчас же корабль окружило около двадцати каноэ, каждое имело по два паруса и состояло из двух лодок, соединенных с помощью дощатой платформы. На платформе лежала куча земли, смешанной с золой, и там постоянно горел костер. Много народу сразу же доверчиво поднялось на борт, и один продал нам клубень ямса в обмен на кусочек красной ткани. За обедом взаимное расположение еще больше возросло. К соленой свинине они не пожелали притронуться, как не пожелали и пить вино, зато с удовольствием поели ямс, который мы приобрели на Танне. Жаль только, у нас его было слишком мало, чтобы угостить их как следует. Их внимание привлекало все красное, особенно если это был красный платок или тряпица, но они ничего не предлагали взамен.

Если не считать слова эри и нескольких других, их язык не имел сходства ни с каким другим, слышанным нами до сих пор в Южном море. Поскольку на всех восточных островах этого океана, включая Новую Зеландию, говорят на одном и том же языке (или, во всяком случае, его диалектах), легко представить, сколь озадачивало такое несходство языков, встреченных нами в западной части этого моря. Да и сами люди сильно отличались от всех, кого мы до сих пор видели. Они высокого роста, в основном пропорционально сложены, черты лица мягкие, волосы и борода черные, очень курчавые, у некоторых почти шерстистые, а цвет кожи по всему телу близок к черному или же темно-каштановый, как у жителей Танны.

После полудня мы на двух шлюпках с большими командами, в сопровождении двенадцати хорошо вооруженных морских пехотинцев, отправились на берег и высадились на плоском мысе, где собрались туземцы. Некоторые из них были вооружены, другие безоружны. Хотя никто даже движением не попытался помешать нашей высадке, мы для безопасности все же послали вперед морских пехотинцев, которые стали ходить перед туземцами и просить их, чтобы они [758] освободили немного места. Те сделали это охотно, а потом представительного вида молодой человек по имени Теа-Бума, на которого господин Пикерсгилл указал как на короля, обратился к нам с речью; но прежде другой громкими возгласами потребовал от всех тишины. Речь была, видимо, серьезной, однако звучала очень мягко. Иногда оратор повышал голос, иногда как бы задавал вопрос, во всяком случае останавливался, и старики из толпы каждый раз отвечали. Вся речь продолжалась две-три минуты. Вскоре выступил еще какой-то видный мужчина, должно быть предводитель, и тоже держал речь, а мы уже без опасений смешались с толпой, дабы поближе разглядеть их оружие и украшения.

Прежде всего мы знаками спросили, есть ли здесь пресная вода. В ответ некоторые показали на запад, но большинство – на восток. Все эти индейцы были высокого роста, а больше ничем существенно не отличались от тех, кто уже поднимался к нам на борт. Единственное, чего я прежде не замечал: у многих руки и ноги необычайно распухли и были покрыты какой-то проказой. Одни связывали волосы на затылке в пучок, другие давали им расти свободно, а лишнее обрезали. Некоторые видом напоминали негров, у них были приплюснутые носы и вывернутые губы. Всю их одежду составлял шнур на поясе да еще один на шее. Половые органы мужчин были обернуты в клочок коричневой материи, какая делается из луба фикусовых деревьев, и этот круглый сверточек либо подтянут вверх к шнуру на поясе, либо свободно свисал вниз. Хотя делалось это ради приличия, мы, с нашими европейскими понятиями, усматривали в этом столь же мало воспитанности и благопристойности, как и в подобной же моде малликолльцев, ибо то, что надо было спрятать, скорее выставлялось напоказ. В самом деле, обитатель сей страны, подобно жителям Танны или Малликолло, видом напоминал бродячего Приапа ⁴. Впрочем, понятия о стыде во всех странах, конечно, различны и меняются со временем. Там, где всякий ходит обнаженным, как в Новой Голландии [759] (Австралии) (Обитатели Новой Голландии обоего пола ходят в чем мать родила, и никакая стыдливость не заставляет их хоть чем-то прикрыться. См. у Хауксуорта, т. 3, с. 83 и сл., 233), вид голого тела настолько привычен, что вызывает не больше непристойных мыслей, чем у нас, когда мы тщательнейшим образом прикрыты. Наряды, а особенно доспехи, бывшие в моде при всех европейских дворах в XV или XVI веке, сейчас показались бы крайне непристойными; но кто решится по этой причине утверждать, что ныне в мире больше стыдливости, нежели тогда? Или кто станет подвергать сомнению добродетели непобедимых рыцарей, прославивших себя целомудрием, честностью и благородством, только потому, что они носили штаны по тогдашней моде? (Во всех старых арсеналах можно увидеть доспехи, поясняющие, что я хочу сказать)

Этот кусочек материи, который так отличает новокаледонцев (подобно малликолльцам и т. д.) от всех других народов, иногда бывает довольно длинным, так что лишний конец, будучи привязан к поясу, прикрепляется затем и к шнуру на шее. На этом шнуре висит также маленький шарик светло-зеленого нефрита той же разновидности, что встречается и на Танне, напоминает она и новозеландский нефрит. На голове иногда носят высокую круглую шапку, чем-то напоминающую гусарскую (см. рис. на с. 761). Она представляет собой кусок [760] грубой черной заскорузлой материи, который свертывается и сшивается так, что низ и верх остаются открытыми. Шапки вождей украшаются небольшими красными перьями, а сверху – крупным пуком петушиных перьев. Как и жители острова Пасхи, они делают большую прорезь в ушной мочке и отверстие растягивают в длину с помощью нескольких колец из черепашьего панциря, которые носят в ушах, как и на Танне. Иногда они вставляют туда и свернутый лист сахарного тростника.

Оружие их – палицы, копья и пращи. Палицы разнообразны по форме и изготовляются из различных пород дерева; но все они короткие, не более 3 футов в длину, и в большинстве напоминают палицы, какие на Танне делают из казуарины. На комле, то есть в нижнем конце, имеются небольшие выступы или звездчатые зубцы, у других очень короткие рукоятки, а внизу они криво изогнуты, как кирка или коса. Копья имеют в длину от 15 до 20 футов и либо сделаны из черного дерева, либо выкрашены черной краской. У самых красивых посредине выпуклость, она иногда даже украшена резьбой, изображающей человеческое лицо. Метают они эти копья с помощью короткого ремня, имеющего с одного конца узел, с другого кольцо или круглое отверстие; пользуются им таким же образом, как на Танне. Здесь эти ремни для метания намного лучше, они делаются из какой-то [761] красной кожи, которую мы приписали бы неизвестному животному, если бы нам еще прежде не попалась на глаза большая индийская летучая мышь, которой она и принадлежит. Лук и стрелы здесь неизвестны, вместо них пользуются пращой из тонкого шнура или бечевки; на одном конце ее – кисть, на другом и посередине – петля. Для метания берут мягкий жирный мыльный камень (Smectites), которому легко придать любую форму; его делают удлиненным, заостренным по концам и кладут в среднюю петлю пращи. Метатель носит ее в сумке, сплетенной из грубой крепкой травы, которую подвязывают на поясе. По форме эти камни почти напоминают glandes phimbeae (См.: Grafen Caylus Antiquit., 3. 327, tab. XCII, fig. 3 ⁵) римлян.

Поскольку капитан Кук первым делом хотел найти пресную воду, он скоро вернулся в шлюпку и поплыл на восток, к зарослям мангровых деревьев, часть которых пустила корни в болотистую почву, а часть – прямо в воду. Едва мы покинули берег, как островитяне тоже ушли оттуда и, вероятно, [762] разошлись по домам. Двое из них направились вдоль моря, но им приходилось тратить невероятно много усилий, чтобы пробиваться через густые мангровые заросли. Увидев, до чего худо приходится беднягам, мы подплыли к ним и взяли в шлюпку. Они были весьма рады такой помощи.

Когда мы проплыли около двух миль, они показали нам проход между мангровыми деревьями, где, видимо, находилось устье реки. Здесь было достаточно глубоко, чтобы шлюпка могла пройти, поэтому мы направились туда. Некоторое время гребли, следуя за извивами реки, и наконец увидели, что сия дорога привела нас к хижинам индейцев. Некоторые стояли тут же на берегу и видели, как я подстрелил утку; большая стая их пролетела над нами. Утку я подарил одному из индейцев, плывших с нами в шлюпке, ибо он выказывал особое желание ее получить. Хотя и видно было, как они изумлены действием огнестрельного оружия, но оно их ничуть не испугало. Это подтвердилось, когда несколько мгновений спустя нам опять представилась возможность подстрелить птицу, а заодно самым простым, безобидным способом показать, как мы превосходим их в силе благодаря огнестрельному оружию.

Наконец мы высадились в месте, где река в ширину достигала едва 12 футов. Берег поднимался над водой лишь фута на 2; уровень в реке был, вероятно, сейчас самый высокий. Здесь жили несколько семейств. Все, и женщины и дети, доверчиво подошли к нам; появление чужих людей не вызвало у них ни малейшей подозрительности или неудовольствия. У большинства женщин кожа была цвета каштана, а у некоторых еще темнее, цвета красного дерева. Мало кто из них был выше среднего роста, но сложения все были крепкого, иногда неуклюжи. Что их обезображивало, так это наряд. Ничего уродливее нельзя придумать. Представьте себе короткую юбку, состоящую из множества соломенных нитей или, скорее, восьмидюймовых шнурков, прикрепленных к длинной бечевке. Эта бечевка несколько раз обертывалась вокруг бедер, так что короткие шнуры налегали друг на друга [763] слоями и таким образом от пояса образовывали как бы плотный соломенный покров, который, однако, прикрывал лишь треть бедер, то есть ровно столько, но не больше, чем нужно, чтобы показать, что это делается из приличия. Сей соломенный покров, как можно себе представить, придавал фигурам женщин вид безобразный и бесформенный. Иногда все шнуры, но чаще лишь наружный их слой, были выкрашены в черный цвет, а остальные имели вид испачканной соломы. Украшения у женщин не отличались от мужских. Они тоже носили раковины, кольца в ушах и маленькие шарики нефрита. У некоторых между нижней губой и подбородком были вытатуированы, на таитянский манер, три черные линии. Черты лица у них грубые, но выражение в высшей мере добродушное. Лоб у большинства высокий, нос снизу широкий, сверху приплюснутый, глаза маленькие. На больших круглых щеках довольно сильно выдавались скулы. Волосы курчавые, иногда коротко подстрижены, как на островах Общества и Дружбы [Тонга].

Шагах в двадцати от берега на небольшой возвышенности стояли их хижины. Они были 10 футов высотой, конусообразной формы, но сверху не острые. Устроены они были так: вертикальные столбы соединялись плетением, напоминающим нечто вроде камышового плетня, и от пола до крыши увешивались циновками; наверху делалась полукруглая соломенная кровля. Свет мог проникать в хижины только через служившее дверью отверстие высотой всего 4 фута, так что при входе и выходе надо было всякий раз наклоняться. Внутри хижина была полна дыма, у входа лежала куча золы. Похоже, костры жгут здесь главным образом из-за комаров, которых, должно быть, много в сих болотистых местах. Мы, правда, видели мало этих насекомых, но и день сегодня выдался довольно прохладный.

Вокруг хижины высилось несколько кокосовых пальм, но без плодов, росли также сахарный тростник, банановые деревья и корни Arum [таро]. К последнему с помощью маленьких канавок была подведена вода, а некоторые места [764] полностью находились под водой, как это обычно бывает на островах Южного моря. В общем плантация выглядела неважно, вряд ли ее хватало, чтобы прокормить жителей весь год. О разнообразии плодов, какое нам встречалось на островах жарких широт, тут нечего было и помышлять; все напоминало, скорее, о бедности несчастных жителей острова Пасхи, от коих здешние обитатели ушли недалеко.

Мы выделили среди всех находившихся там одного мужчину по имени Хибаи как наиболее знатного и преподнесли ему подарки, затем берегом реки дошли до мангровых зарослей, где нам встретились новые растения. У гор, первые отроги которых начинались примерно в 2 милях отсюда, земля имела вид весьма пустынный. Лишь местами видны были отдельные деревья и небольшие возделанные участки, но они терялись в обширных бесплодных и пустынных окрестных пространствах, чем-то напоминавших наши пустоши.

Перед одной хижиной на куче золы мы увидели глиняный горшок, вмещавший четыре-пять кружек. Он был пузатый, сделан из красноватой глины довольно грубо и как внутри, так и снаружи одинаково покрыт сажей. Из золы выступали три острых камня, которые подпирали горшок с боков так, чтобы огонь мог гореть прямо под ним (Cook's Voyage towards the South Pole and round the World. Vol. 2, p. 22).

Пробыв немного с этими добрыми людьми, мы вернулись к нашим шлюпкам, убежденные, что нас не угостили здесь ничем, только из-за недостатка продовольствия.

На другое утро индейцы в своих каноэ довольно рано подплыли к кораблю. На каждом горел костер; чтобы лодки не загорелись, огонь разводился на куче камня и золы. Среди приплывших были и женщины, однако ни одна из них не изъявила желания подняться на борт; большинство же мужчин, напротив, поднялись без приглашения и стали предлагать свое оружие в обмен на таитянскую материю.

Чтобы найти поближе место, где можно было бы набрать воды, капитан опять послал на берег шлюпку. Мы [765] отправились с ними, высадились там же, где накануне, и встретили нескольких жителей. Мы спросили их про пресную воду, и они показали на запад, где до сих пор мы еще не искали. Следуя сему указанию, мы пошли вдоль песчаного пляжа, от которого начинались красивые дикие заросли, и скоро увидели хижину, а за ней плантацию. Мы хотели посмотреть ее поближе и попробовали немного пройти в глубь острова, но оросительный канал, по которому шла очень соленая вода, заставил нас повернуть обратно.

Тогда мы направились к соседней возвышенности и там огляделись, высматривая пресную воду. Земля здесь была совершенно другая. Если на равнине имелся тонкий слой хорошей, плодоносной почвы, созданной на возделываемых местах с помощью удобрений из размельченных раковин и кораллов, то на возвышенности скалистый грунт состоял из больших кусков кварца и горизонтальных слоев слюды, то есть из основных пород (См. письма проф. Фербера фон Борну). Росло лишь немного высохшей травы, в основном тонкой и высотой фута три. Отдельные деревья отстояли одно от другого шагов на двадцать-тридцать, корни у них были черные, словно обгорелые, кора голая, белая как снег и длинные, узкие, как у ивы, листья. Эти деревья относились к семейству, которое кавалер фон Линней назвал Melaleucam Leucadendram, а Румпф – Arborem albam. Последний утверждает, что на Молуккских островах из листьев этого дерева делают масло кайепути; листва его действительно очень хорошо пахнет (Herb. Amboin, vol. 2, tab. 16, 17, p. 72 ⁶). Мелкого кустарника на холме не было совсем, а редкие деревья нигде не закрывали вида. Что нас больше всего привлекло здесь, так это цепь тенистых деревьев и зеленых кустов, которые тянулись одной линией от моря до горы; ясно было, что они растут вдоль ручья.

Мы не ошиблись в своем предположении. Миновав еще несколько плантаций, мы действительно увидели под [766] этими деревьями то, что тщетно до сих пор искали, – маленькую речку. Шагах в двухстах от моря вода уже не имела соленых примесей, а значит, бочки здесь можно было без особого труда наполнить и доставить на корабль. Нам встретился тут вождь Теа-Бума; мы подарили ему несколько медалей и другие мелочи, а в обмен получили пращу и несколько палиц.

Берега ручья затенены были мангровыми зарослями, за ними тянулась полоса другой растительности шириной 20 футов. На этой узкой полосе был слой хорошего, питательного перегноя; здесь росла зеленая трава, тем более радовавшая взоры, чем сильнее она контрастировала с видом выгоревших гор. Больше всего интересовали нас, натуралистов, те места на берегу, где росли деревья и кустарники. Мы нашли тут много растений, а также новые виды птиц разных классов, в основном совершенно неизвестных.

Но еще больше понравился нам дружелюбный, добрый нрав и миролюбивое поведение жителей. Их было немного, и хижины были рассеяны редко; они стояли по две, по три рядом, обычно под группой высоких фикусовых деревьев, чьи ветви так тесно переплелись, что сквозь листву не видать было неба. Благодаря этому у здешних обитателей имелась не только постоянная прохладная тень, но и другое удовольствие, а именно множество птиц, искавших в густых кронах укрытия от палящих лучей полуденного солнца и не прекращавших ни на мгновение свой концерт. На редкость нежным было пение одного вида пищух; оно не могло не понравиться всякому, кто питал хоть малейшую склонность к гармоническим песням этих лесных певцов. Видимо, и туземцам оно нравилось, ибо они любили сидеть у корней сих благодатных деревьев, которые к тому же привлеки наше внимание необычностью строения. Ствол оканчивается в 10, 15, 20 футах над землей и покоится на длинных корнях, которые с этой высоты совершенно прямо и отвесно уходят в землю; притом они такие круглые, как будто выточены, и эластичны, как натянутая тетива лука. Из луба сих деревьев, [767] вероятно, изготовляются куски коричневой материи, что так обращают на себя внимание в наряде новокаледонцев.

Наши новые знакомые научили нас некоторым словам своего языка. В нем не оказалось ни малейшего сходства с каким-либо другим, и этого уже более чем достаточно, чтобы удержать даже самых крупных и усердных специалистов по генеалогии от слишком поспешных гипотез относительно их происхождения. Что касается характера этих добрых людей, то мы скоро заметили, что их доброта и миролюбие отчасти связаны с природной вялостью. Когда мы выходили на прогулку, они редко следовали за нами; если мы проходили мимо их хижин и не заговаривали сами, они, похоже, могли не обратить на нас никакого внимания. Разве что женщины оказывались немного более любопытными и иногда прятались в кустах, чтобы подсматривать за нами издали; но приближаться к нам они могли только вместе с мужчинами.

Когда мы стреляли птиц, это не вызывало у туземцев ни малейшего внимания или замешательства. Напротив, если мы подходили близко к хижинам, юноши обычно сами высматривали птиц и показывали их нам. Было похоже, что на это время года у них оставалось мало дел; участки уже были обработаны, бананы и корни Arum [таро] посажены. По той же причине они сейчас меньше, чем в другое время, могли предоставить нам продовольствие, иначе при столь дружелюбном и добром нраве наверняка бы это сделали. Во всяком случае, было бы бессердечно думать о них иначе и отказывать им в гостеприимстве, в столь высокой степени присущем всем другим обитателям Южного моря, за что их так высоко ценят все чужеземцы-мореплаватели.

Мы ходили так до полудня, а затем с запасом пресной воды возвратились на корабль. Охранять на берегу пустые бочки осталось лишь несколько человек, хотя при такой честности туземцев и эта предосторожность была, возможно, излишней. В наше отсутствие господин Уолс установил инструменты на маленьком песчаном острове, дабы наблюдать ожидавшееся в этот день солнечное затмение. Капитан [768] составил ему компанию. Как эти, так и другие наблюдения показали, что упомянутый маленький остров находился под 20°17'39'' южной широты и 164°41'21'' восточной долготы. Наблюдать удалось лишь конец затмения, так как в начале солнце было закрыто облаками. Господин Уолс измерил величину затмившейся части с помощью квадранта Хедли, который вообще не был предназначен для таких целей, но, по мнению капитана Кука, обеспечивал большую точность, чем микрометр.

К вечеру мы с капитаном сошли на берег в том месте, где наполнялись водой бочки. У деревьев кайепути (Melaleuca), многие из которых в это время цвели, кора в некоторых местах отошла от ствола, и под ней нашли приют жуки, муравьи, пауки, ящерицы и скорпионы. Погода была приятной, и мы гуляли по окрестным холмам до самого заката; в сумерках нам показалось, будто в сухой траве водятся перепела, но установить это наверняка мы не смогли ни в тот день, ни потом. Нам встретилось лишь несколько туземцев; некоторые из них оказались столь доверчивыми, что захотели продать нам свое оружие. Мы попытались им объяснить, что нам нужно продовольствие, однако все эти намеки остались без ответа, так как им самим явно не хватало еды. В самом деле, почва здесь только в некоторых местах пригодна для земледелия и весьма скудно оплачивает жителям затраченные на нее труды.

Утром 11-го, прежде чем у корабля появились индейцы, мы спустили шлюпку, дабы по морскому обычаю похоронить в море одного из наших людей. Это был корабельный мясник, скончавшийся накануне в результате несчастного случая, происшедшего 5 сентября. В свои шестьдесят лет он оставался трудолюбивым, неутомимым человеком. Он был третий, кого мы потеряли за время плавания; один утонул, другой умер от водянки.

После завтрака мы с капитаном, старшим штурманом, двумя мидшипменами и тремя матросами отправились на берег, чтобы подняться на гору, с которой стекал наш ручей. [769] Подъем был местами очень крутой, но мы нашли удобную тропу. Скалы состояли сплошь из основной породы, то есть смеси кварца и слюды, окрашенной иногда больше, иногда меньше частицами железа. Деревья кайепути росли по всему склону, и внизу и наверху. Чем выше мы поднимались, тем больше нам попадалось разнообразных кустарников; и хотя они стояли довольно редко, но заслуживали всяческого внимания, потому что почти все цвели и были нам неизвестны. Дальше кверху деревья заметно мельчали; лишь в некоторых глубоких расщелинах, куда стекавшей водой нанесло плодородную почву, из нее пробивалось множество свежих, сильных и зеленых растений.

Так мы шли в гору около часа, когда повстречали вдруг более двухсот индейцев, в большинстве вооруженных; они пришли из мест, лежавших в глубине острова, по ту сторону гор, чтобы только посмотреть на нас, чужестранцев. Увидев, что мы идем вверх той же самой дорогой, какой они спускались, некоторые из них повернули и пошли с нами. Недалеко от вершины мы увидели несколько столбов, воткнутых в землю; они были перекрыты сухими ветками, поверх коих лежали пучки травы. Туземцы объяснили нам, что на этой горе они погребают мертвых, а столбы обозначают могилы.

Тем временем капитан со штурманом уже забрались на самую вершину. Отсюда на юг был виден весь остров до самого моря. По словам капитана, море с той стороны было не дальше от гор, чем с этой, и там тоже внизу лежала хорошо орошенная, местами возделанная равнина. В общем южная часть острова существенно не отличалась от северной. С высоты вид открывался необычайный: извилистые ручьи, плантации, хижины, разбросанные по равнине, разнообразные группы деревьев и леса, переливающиеся краски бездонного моря и песчаные мели в нем – все это вместе создавало прекраснейшую картину!

Туземцы заметили, что мы устали от жары и хотим пить, и принесли нам немного сахарного тростника. Я только не смог понять, где они его достали; на этой бесплодной [770] вершине не то что увидеть – вообразить, что он где-то может расти, было невозможно. Вершина состояла из той же породы, какую мы видели и внизу; тем более приятно, что в этой стране можно предположить наличие некоторых ценных минералов. Судя по затраченному на восхождение времени и по другим обстоятельствам, гора не особенно высока; она, вероятно, ниже, чем так называемая Столовая гора на мысе Доброй Надежды, а ее высоту аббат ла-Кай оценивает в 3350 рейнских футов (Voyage de l'Abbe de la Caille, p. 377 ⁷).

Вернувшись к месту, где наполнялись водой бочки, мы сразу поспешили на корабль. Там уже собралось множество индейцев. Они заглядывали в каждый уголок и всюду предлагали на продажу палицы, копья и разные украшения. Среди них был один очень высокого роста, в нем было не меньше 6 футов 5 дюймов, а его черная прямая круглая шапка поднималась еще дюймов на 8. Вокруг этих шапок они обычно наматывают свои пращи, так что кисточка на ее конце спускается им на плечи. Они прикрепляют к ней для красоты также пучок папоротника или же, если хотят быть еще более нарядными, пучок перьев цейлонской совы; эта птица водится как здесь, так и на острове Танна. Хотя они высоко ценят такие шапки, нам все же удалось обменять несколько штук на куски таитянской материи. Другое их важное украшение – кольца в ушах; некоторые носят их огромное множество. У одного, например, мы насчитали не менее двадцати таких колец из черепашьего панциря; каждое имело в поперечнике дюйм и в толщину четверть дюйма.

Среди приобретенных в этот день вещей был и музыкальный инструмент, нечто вроде свистка, сделанного из куска дерева длиной около 2 дюймов. Он имел форму колокола, но внутри был не полый и с маленьким шнуром на узком конце. У самой нижней плоской части были два отверстия, а недалеко от шнура – третье; все они внутри сообщались, так что, если подуть в верхнее отверстие, из других вырывался [771] пронзительный звук. Кроме этого свистка, мы не встретили у них инструмента, который хоть в какой-то мере можно было бы назвать музыкальным.

Наши большие гвозди к тому времени стали ходовой монетой. Индейцы вскоре настолько оценили достоинства железных изделий, что проявили большой интерес и к круглым железным болтам, за кои крепились веревки. Капитан Кук предположил, что такие болты могли бы им весьма пригодиться при изготовлении их каноэ: с их помощью можно было бы выжигать в планках отверстия, через которые они стягиваются. Что эти отверстия именно выжигаются, сомнению не подлежит; правда, неизвестно, с помощью какого инструмента это делается, но можно предположить, что с помощью камней (Captan Cook's Voyage towards the South Pole etc. Vol. 2, p. 126). Однако, сколь ни понравились им железные болты, никто не осмелился украсть ни их, ни даже какую-нибудь мелочь; честность островитян была безупречной.

То и дело они удивляли нас своими способностями в плавании. Корабль стоял в доброй миле от берега, тем не менее они подплывали к нам толпами, держали одной рукой над водой куски коричневой материи, а другой гребли. Таким же столь же трудным, сколь и искусным манером они доставляли копья и палицы. Лишь оружие из казуарины оказалось слишком тяжелым, чтобы транспортировать его подобным образом.

После полудня мы опять сели в шлюпку и высадились милях в двух от места, где набиралась вода; там, на западной стороне, залив оканчивался у выступающего мыса. Капитан Кук сделал для пользы будущих мореплавателей несколько чертежей этого пригодного для якорной стоянки места, а мы занялись другими поисками. Неподалеку от берега находилась большая неровная скала не менее 10 футов шириной; она состояла из серого плотнозернистого роговика, усеянного кристаллами граната размером со шляпку гвоздя. Это [772] открытие укрепило нас в предположении, что здесь могут находиться ценные и полезные минералы ⁸. Мы убедились также в отсутствии каких бы то ни было продуктов вулканической деятельности, встречавшихся нам на всех других островах Южного моря.

Довольно густые заросли вдоль берега втянули нас в ботаническую экскурсию, в ходе которой мы встретили несколько молодых хлебных деревьев без плодов. Похоже было, что их никак не возделывали и они росли совершенно дико. Неподалеку мы нашли новую разновидность гренадиллы, или пассифлоры, которая привлекла тем большее наше внимание, что все до сих пор известные виды этого многочисленного семейства встречались лишь в Америке (Должен, правда, по этому поводу заметить, что и господин Банкс встречал различные сорта пассифлоры в большой и еще совсем неизвестной части света, которую мы зовем Новой Голландией).

Я потерял своих спутников и вышел к песчаной ложбине, по обеим сторонам поросшей вьюнками и пахучим кустарником; судя по всему, она была высохшим ложем дождевого потока. Эта дорога привела меня к трем хижинам, стоявшим рядом в тени кокосовых пальм. Перед одной из них сидел мужчина средних лет, ему на колени положила голову девочка лет восьми-десяти. Мое появление несколько его смутило, но он скоро пришел в себя и продолжил свое занятие; заключалось оно в том, что он подрезал девочке волосы острым куском красивого прозрачного кварца. Оба очень обрадовались, когда я подарил им несколько бусинок черного стекла, и не проявили ни малейшего беспокойства, когда я прошел к двум соседним хижинам.

Эти хижины стояли очень близко друг от друга; пространство между ними, часть которого была огорожена, не превышало 10 футов. Там я увидел трех женщин, одну средних лет, другую помоложе; они как раз собирались разводить огонь под глиняным горшком, вроде того, о каком я уже рассказывал выше. Увидев меня, они знаками показали, чтобы я [773] уходил; но мне хотелось поближе познакомиться с их способом приготовления пищи, поэтому я, не обращая внимания на знаки, приблизился и увидел в горшке сухую траву и зеленые листья, в кои завернуто несколько клубней ямса. Значит, клубни пеклись в горшке примерно так же, как у таитян под землей, с помощью горячих камней. Они никак не хотели, чтобы я рассмотрел все это как следует, и жестами прогоняли меня. Показав на хижину, они несколько раз провели пальцем возле шеи, как бы давая понять, что их наверняка удавят, если увидят с чужестранцем. Эти знаки показались мне слишком определенными и серьезными, чтобы ими пренебрегать, поэтому я только заглянул в хижины, которые были совершенно пусты, и ушел в лес, где встретил доктора Спаррмана. По его мнению, я неверно истолковал смысл этих знаков и стоило попытаться еще раз. Поэтому мы оба вернулись к хижинам. Женщины были на том же месте. Хотя небольшой подарок в виде стеклянных бусинок их очень обрадовал, они не перестали бояться и делали мне те же знаки. К тому же казалось, будто они с жалобным видом просят сейчас не усугублять их смущение. Мы опять удалились, и я не вижу причин сомневаться в правильности своей первой догадки.

Тем временем нас догнали остальные наши товарищи и сказали, что очень хотят пить. Не стоило рассказывать им историю с женщинами; любопытство наверняка побудило бы их предпринять новую попытку, что для бедных женщин могло окончиться весьма печально. Поэтому мы повели их отсюда к мужчине, который все еще стриг волосы своей дочери, и показали ему, что хотим пить. Он не только сразу понял нас, но и показал на дерево: это должно было означать, что мы там кое-что найдем. Действительно, на нижней ветке висели двенадцать больших кокосовых скорлуп, полных воды. Этот способ хранить воду маленькими порциями свидетельствует, на мой взгляд, о ее нехватке. Тем не менее мы не задумываясь сполна утолили свою жажду и вознаградили его [774] за это куском таитянской материи, чем он был вполне удовлетворен.

После этого мы разбились на две группы, и одна пошла дальше по суше, другая в лодке вернулась к месту, где брали воду. Я присоединился к первой и по пути подстрелил несколько птиц новых видов, коих много на острове. Мы встретили здесь также обыкновенную европейскую ворону.

У места, где брали воду, собралось много индейцев. Некоторые за кусок таитянской материи перенесли наших людей через воду в шлюпку на довольно большое расстояние. Здесь было также несколько женщин, которые, не боясь своих мужей, подходили к нам и, похоже, были довольны, когда матросы с ними любезничали. Обычно они знаками звали их за собой в заросли, но, когда счастливый избранник пытался следовать за какой-нибудь, та убегала, так что ее было не догнать, и храбро смеялась над обманутым Адонисом ⁹. В самом деле, за все время, пока мы находились на острове, ни одна женщина не вступила с европейцами в сколь-либо непристойные отношения, а их кажущаяся любезность всякий раз оборачивалась лишь вполне приличной веселой шуткой.

Вскоре после нашего возвращения на борт писец прислал капитану рыбу, которую индеец только что убил копьем и продал за кусок таитянской материи. Это был новый вид, и посему я незамедлительно решил зарисовать ее и описать. Принадлежала она к семейству, которое кавалер фон Линней называет Tetraodon и различные виды которого считаются ядовитыми. Мы не преминули сказать про это капитану, тем более что безобразная внешность ее, особенно толстая голова, не сулила ничего хорошего ¹⁰. Капитан, однако, утверждал, что встречал этот вид во время прошлого плавания у берегов Новой Голландии и ел без всякого вреда. Поэтому мы заранее радовались, что утром у нас будет свежая пища, а вечером преспокойно сели за стол, чтобы для начала полакомиться печенкой. Она была довольно большая, но с таким маслянистым привкусом, что капитан, мой отец и я съели всего несколько кусочков, доктор же Спаррман не захотел даже попробовать. [775]

Сразу же после еды мы пораньше пошли спать, чтобы с восходом солнца отправиться снова на берег. Однако уже в три часа ночи мой отец проснулся от очень неприятного ощущения; руки и ноги у него как бы онемели, а когда он попытался встать, то из-за сильного головокружения едва мог удержаться на ногах. Он выполз еле-еле, чтобы пожаловаться на недомогание доктору Спаррману, который спал в рулевой рубке. Каюта капитана Кука была отделена от нее лишь тонкой перегородкой. Тот проснулся тоже, почувствовал такой же приступ, как и мой отец, и, когда поднялся с кровати, ему пришлось за что-то держаться, чтобы устоять на ногах. Мне было ничуть не лучше, но я продолжал спать, потеряв сознание. Моего отца это встревожило, он подошел к моей постели, силой привел меня в чувство, и лишь тут я ощутил, до чего мне худо. Мы добрались до большой каюты и послали за нашим врачом господином Паттеном. Он нашел нас действительно в плачевном состоянии: мертвенно-бледных, крайне слабых; грудь тяжко теснило, все члены онемели, будто совсем лишились чувствительности. Первым делом были применены рвотные средства. Мне и моему отцу они помогли, на капитана же Кука почти не подействовали. Затем мы приняли потогонное и снова легли в постель.

В 8 часов мы встали, все еще чувствуя головокружение и тяжесть. Сам я, однако, решил, что уже достаточно пришел в себя и могу все утро провести за своими занятиями. Я зарисовал 6 или 8 растений, а также птиц, которых мы принесли с последней прогулки. Доктор Спаррман тем временем отправился на берег, чтобы набрать их побольше. В полдень мой отец попробовал выйти из каюты на свежий воздух и поговорить с индейцами, которые прибыли на корабль. Увидев рыбу, висевшую над палубой, они знаками сразу дали понять, что она причиняет боли в животе; они также, закрыв глаза, положили голову на ладонь, показывая, что она вызывает сон, онемение и, наконец, даже смерть. Хотя все это совпадало с нашим опытом, было все же не исключено, что они нарочно рисуют дело в мрачных красках, дабы [776] выманить у нас рыбу. Мы предложили им ее, однако они отказались с крайним отвращением: выставили перед собой ладони и откинули назад головы. Они даже попросили нас поскорее бросить ее в море. Мы, однако, решили, что лучше будет сохранить ее в спирте.

Днем мне пришлось пожалеть, что, не посчитавшись с болезнью, проработал все утро. Я вдруг почувствовал себя плохо до обморока и поскорее лег в постель. Мне серьезно помогли потогонные средства, но все-таки яд оказался слишком коварным, чтобы с ним справиться сразу. Хуже всего были не боли, одолевавшие нас, не тревога о том, как скажется яд на нашем здоровье, а мысль, что мы не сможем больше исследовать эту землю и ее природу, которые столько нам сулили!

На следующее утро лейтенант Пикерсгилл с двумя шлюпками был послан к острову, лежавшему примерно в 8 милях к западу и называвшемуся Балабиа, дабы исследовать положение и очертания побережья. Можно себе представить, с какой горькой завистью мы провожали с корабля взглядами эти лодки. Трудно было ходить или даже просто стоять на ногах больше пяти минут, иначе ничто не помешало бы нам принять участие в сей экспедиции. Яд, причинивший столько неприятностей людям, проявил свое действие и на нескольких собаках, которых мы везли с островов Общества. Они накинулись на остатки печени и заболели; симптомы были те же, что и у собак, отравившихся подобным же образом близ Малликолло. Единственный поросенок, которого мы получили на Танне, ужасно распух и после сильнейших судорог вынужден был распрощаться с жизнью только потому, что поел рыбьих потрохов.

Туземцы, приходившие на корабль, все больше убеждались в ценности наших железных изделий, они охотно брали гвозди, ножи и топоры. Вождь Теа-Бума послал капитану Куку в подарок сахарного тростника и клубней ямса; при здешней бедности это был поистине королевский подарок. В ответ он получил топор, сверло и пару таитянских собак, [777] которые были здесь чем-то совершенно новым и неизвестным. Мы воспользовались случаем, чтобы попытаться узнать название большого острова, но тщетно. Нам все время сообщали только названия отдельных местностей. Так, часть суши, лежавшую прямо против корабля, они называли Баладд, остров, где находилась обсерватория, – Пусуэ, местность по ту сторону гор у юго-западного побережья – Теа-Бума и т. д. Имя эрики, верховного правителя, также было Теа-Бума, что дало нам повод к различным предположениям, но какой тут был на самом деле смысл, мы из-за недостаточного знания языка узнать не смогли ¹¹. В конце концов мы удовлетворились общим названием Новая Каледония, тем более что и добрый нрав жителей, и свойства почвы вполне соответствовали такому имени.

Хоть мы и чувствовали еще сильную слабость, все же на другое утро решились опять отправиться на берег. Мы высадились восточнее того места, где брали воду, и пересекли часть равнины, на которой совсем не было возделанных участков, всюду лишь тонкая сухая трава. Тропа привела нас прямо к горе. Там был красивый лес, где оказалось множество новых растений, птиц и насекомых; но вся окрестная местность имела вид совершенно пустынный. Напрасно было искать хотя бы следы жилья в горах, как и на всей равнине, через которую мы прошли! Вообще число жителей Новой Каледонии весьма невелико; в горах землю возделывать нельзя, а равнина либо слишком узка, либо по большей части бесплодна и пустынна.

Между тем мы прошли дальше к востоку и наконец увидели среди болот несколько хижин. Некоторые из живших там индейцев приветливо вышли к нам, чтобы показать места, где мы смогли бы пройти, не боясь утонуть. Хижины их были не только покрыты циновками из кокосовых листьев, но и завешаны иногда внутри корой дерева кайепути. Перед некоторыми хижинами сидели индейцы за скудной трапезой из вареных листьев; другие сосали сок из подсушенной над огнем коры Hibiscus tiliaceus. Мы попробовали это блюдо, но [778] оно показалось нам невкусным, даже противным; да, видно, и не очень оно было питательным. Похоже, что в определенное время года добрым людям приходится довольно туго. Хуже всего весной, когда за зиму были съедены запасы, а новые плоды еще не поспели. Видимо, единственное, чем здесь можно перебиваться, так это рыбой; благодаря обширному рифу, окружающему остров, у жителей в ней нет недостатка, просто тогда они вынуждены были обходиться без нее, потому что со времени нашего прибытия погода была слишком бурной для рыбной ловли. Махеине когда-то не раз рассказывал нам, что даже жителям островов Общества, обеспеченным пищей несравненно лучше, нежели новокаледонцы, иногда доводится терпеть последствия засушливых или неурожайных годов, когда они в течение месяцев вынуждены обходиться лишь корнями папоротника, древесной корой и дикими плодами.

Возле упомянутых хижин было довольно много домашних кур, крупных, с красивым оперением; но это были единственные домашние животные, которых мы видели у туземцев. Там же лежали большие кучи раковин моллюсков, коих они собирают на рифах. В общем люди эти были вялые и равнодушные по характеру, почти лишенные всякого любопытства. Порой они даже не поднимались с места, когда мы проходили мимо их хижин, столь же редко разговаривали, а если говорили, то всегда серьезным тоном. Только женщины были немного повеселей, хотя они настолько зависели от мужчин, что, казалось, им не до веселья. Замужним приходилось, в частности, всюду таскать своих детей на спине в своего рода мешке, и уже одно это выглядело не особенно весело!

После обеда мы продолжили свои исследования, но оставались на равнине, так как в кустах близ моря обитало больше птиц, чем дальше от берега, где у них было меньше тени и меньше пищи. Во время этой прогулки мы подошли к другой, расположенной у самого берега группе хижин. Возле них индейцы готовили моллюсков в большом глиняном [779] горшке, который держали у огня. В руке у одного из них был топор необычного вида и выделки. Он представлял собой кривую ветку или кусок дерева с тупым крюком и короткой, около 6 дюймов, рукояткой. Крюк на конце был расщеплен, и в щель вставлен черный камень, закрепленный повязкой из коры. Люди нам объяснили, что такие топоры используются для обработки земли. Это был первый такого рода инструмент, который мы видели; он привлек наше внимание, потому мы приобрели его, а также палицы, ремни для метания и метательные копья. Как здесь этими копьями пользуются, мне несколько раз продемонстрировали молодые люди, и мы имели возможность восхититься их искусством в сих упражнениях.

Вскоре мы вышли к ограде из жердей. Она окружала небольшой холм или кучу земли высотой около 4 футов. Внутри ограды стояли другие шесты, вбитые в землю, а на них надеты были большие раковины Buccina Tritonis. Из объяснений мы узнали, что это место погребения здешнего вождя, а на горах много других могил. Видимо, здесь повсеместно принято погребать мертвых в земле, что, конечно, разумнее, чем это делают таитяне, оставляя их на земле, покуда вся плоть не истлеет. Если бы на их счастливом острове вдруг началась сильная смертность, сей обычай обернулся бы весьма печальными последствиями и повлек за собой страшные эпидемии.

Яд изрядно испортил нам кровь; осталась, в частности, сильная слабость во всем теле. К вечеру она до того возросла, что нам то и дело приходилось садиться, чтобы отдохнуть. Да и голова постоянно кружилась, поэтому мы просто не в состоянии были заниматься какими-либо исследованиями, ибо эти приступы не только отнимали у нас память, но и лишали способности думать и даже чувствовать. Не могу, упоминая сей несчастный случай, не посетовать еще раз, что произошел он с нами в новооткрытой земле, где нам особенно нужны были полное здоровье и величайшая внимательность, дабы сполна использовать краткие мгновения, [780] проведенные среди этого народа, который так отличался от всех других, виденных нами до сих пор!

Мы вернулись на корабль засветло, а вскоре и находившиеся на борту индейцы возвратились на берег. Лишь у немногих были каноэ, ибо весь день дул такой ветер, что большинство предпочло добраться до судна вплавь; таким же образом они и покинули нас. Сорок-пятьдесят человек разом прыгнули в море и, несмотря на высокие волны, поплыли небольшими группами к берегу. На следующее утро, однако, штормило так, что ни один индеец, ни в лодке, ни без нее, не рискнул отправиться на корабль.

Нам же ветер не помешал снова отправиться на берег, хоть мы изрядно и промокли из-за волн. Мы совершили прогулку на запад и были вознаграждены за свои труды разными новыми видами птиц, кои приятно дополнили наше собрание. Несомненно, сей остров оказался столь богат животными и растениями во многом благодаря соседству Новой Голландии. Капитан Кук и все другие, посетившие ее во время прошлого плавания на «Индевре», единодушно свидетельствовали, что эта земля внешне и во многом другом весьма напоминает Новую Каледонию. Отличие только в том, что там много мест с плодородной почвой, верхний слой которой состоит из жирного чернозема. Но высота деревьев, сухой и как бы выгоревший вид земли в обеих странах совершенно одинаковы; и тут и там нет подлеска или низкого кустарника.

Мы останавливались возле индейских хижин, расположившихся в тени деревьев. Обитатели их сидели прямо на земле и ничем не были заняты; тем не менее при виде нас никто не поднялся, кроме молодых людей, которые всюду бывают самыми любопытными и живыми. Среди них мы увидели в этот день мужчину с совершенно светлыми волосами и удивительно белой кожей, все лицо его было в пятнах и волдырях. Известно, что такие единичные люди, отличающиеся от других цветом кожи и волос, встречаются также среди африканских негров, среди американцев, обитателей [781] Молуккских островов и индейцев островов Южного моря. Поскольку они бывают по большей части слабого сложения, а взгляд их выражает особую тупость, многие путешественники склонялись к мнению, что это отклонение в цвете кожи и волос наследственное, то есть связанное с болезнью родителей (Pauw's Recherches philosophique sur les Americains. Vol. 2. Sect. 1). Однако у мужчины, которого мы встретили здесь, не было ни малейших признаков телесной слабости и никаких следов вырождения в чертах лица. Должно быть, его кожа и волосы обесцветились по какой-либо другой, более безобидной причине ¹². Ввиду редкости сего явления мы отрезали по пряди волос у него и у другого, обычного индейца. Эта операция им, видимо, не понравилась, но так как мы проделали это быстрее, нежели они успели опомниться, а тем более помешать нам, то с помощью подарков их удалось потом успокоить. Их леность и добродушие вообще не позволяют им долго сердиться, а тем более из-за мелочей.

От этих хижин каждый из нас пошел своим путем. Доктор Спаррман и мой отец решили подняться на горы, я же остался на болотистой равнине и, как умел, поговорил с индейцами. Они сообщили мне названия различных областей страны. Некоторые из них были нам еще неизвестны, но воспользоваться этими сведениями мы никак не могли, поскольку не знали, где эти местности находятся.

Я заметил много людей, у которых рука или нога были необычайно толстыми. У одного одинаково распухли даже обе ноги. Я осмотрел эту опухоль, она оказалась очень твердой; однако кожа на пораженном месте у таких больных не всегда бывает одинаково ломкой и шелушащейся. Вообще эта безобразная толщина рук или ног как будто не мешает им, не доставляет неприятностей и, если я правильно понял, почти не причиняет боли. Лишь у немногих шелушится кожа, а также бывают пятна, что позволяет предположить большую едкость лимфы и большую злокачественность болезни. Проказа, разновидностью которой, по мнению [782] врачей, является эта слоновость, или громадный отек, видимо, встречается преимущественно в жарких и сухих странах. Чаще всего ее наблюдают на Малабарском побережье, в Египте, Палестине и Африке, а именно в этих странах много сухих и жарких песчаных пустынь. Я не хочу этим сказать, что проказа – необходимое следствие условий жизни в сухих широтах, но думаю, что жара и сухость способствуют этой болезни и предрасполагают к ней.

Я все чаще замечал, а в этот день особенно, что мужчины здесь относятся к женщинам еще с меньшим уважением, чем на Танне. Обычно женщины держатся на некотором отдалении и всегда как будто боятся не понравиться мужчинам взглядом или выражением лица. Они одни должны таскать на своей спине топливо и все необходимое, тогда как бесчувственный супруг не соизволит даже оглянуться на них. Он не шевельнется, даже когда его бедная жена захочет иной раз повеселиться вместе с другими, что так свойственно их полу. Так мужчины повсюду, во всех землях склонны к властолюбивой тирании, и даже самый бедный индеец, не ведающий никаких других потребностей, кроме естественных, уже знает, что должен сделать из своей более слабой спутницы рабыню только для того, чтобы избавить себя от необходимости удовлетворять сии потребности собственными стараниями! Если эта глубокая покорность женщин является все еще следствием проклятия, поразившего некогда Еву, то, слава Богу, оно остается теперь в силе только среди самых диких народов! Поистине можно удивляться, что при таком унизительном угнетении слабого пола человеческий род все еще не прекратился! Но что получилось бы, если бы глубокая мудрость Творца не вселила столько терпения и кротости в женское сердце, которое выносит все оскорбления, учит женщину все принимать и не бежать от насилия жестокого своего тирана!

После полудня мы опять съехали на берег, и нам посчастливилось встретить совершенно новую и еще неизвестную породу попугая. Мы подстрелили эту птицу на плантации, [783] которая превосходила все виденные нами до сих пор в Новой Каледонии. Она была большая, там росло много разнообразных растений, которые находились в самом лучшем цветущем состоянии. Настоящие аллеи бананов чередовались с полями ямса и Arum (таро), с посадками сахарного тростника и разновидностью дерева ямбо (Eugenia), которое мы здесь не ожидали увидеть. Некоторые поля были отделены друг от друга удобными тропинками и вообще содержались в наилучшем порядке. Стало быть, и среди этого ленивого народа есть прилежные, трудолюбивые люди. Это важно знать тем мореплавателям, которые когда-нибудь найдут случай и желание сделать дикарям действительное добро и завезут им домашний скот. Так вот желательно было бы, чтобы они всякий раз оказывали такие благодеяния лишь тем, кто, подобно неведомому владельцу сей плантации, проявил себя особенно хорошим хозяином, а значит, способен будет особенно хорошо ими воспользоваться.

Чтобы доставить индейцам удовольствие, мы постреляли в цель, для чего они воткнули в землю свои палицы. Мы представлялись им большими мастерами, хотя вообще-то были не бог весть какие стрелки. Вечером, когда мы вернулись на борт, пришли и обе шлюпки, с которыми лейтенант Пикерсгилл был послан на запад. Встречный ветер помешал ему вернуться раньше. Мы с удовольствием услышали от этого внимательного офицера такой рассказ.

Во время отплытия он увидел в нескольких морских милях от корабля плававших в воде черепах, но слишком высокие волны помешали ему поймать хоть одну. У северо-западной оконечности острова он приблизился к берегу и высадился. Земля там напоминала местность против нашей стоянки, но была более плодородной и возделанной; там росло много кокосовых пальм. Индейцы отнеслись к нему, как всегда, дружелюбно и приветливо. Двое из них, уже побывавшие на корабле, услышали, что наши люди хотят перебраться дальше, на расположенный к северу остров Балабиа, и отправились с ними. [784]

Один из них, по имени Бубик, был веселый малый, чем весьма отличался от других своих земляков. Вначале он много болтал с нашими матросами и сообщил им свое имя, которое они со своей всегдашней шутливостью переиначили в Буби, что значит «олуша». Добрый дурачок обрадовался, услышав, что его так величают, и это больше всего забавляло матросов. Но когда некоторое время спустя море так разошлось, что волны стали заплескивать в шлюпку, он притих, точно мышонок, и закутался в плащ, чтобы не промокнуть и укрыться от ветра, который для его голой кожи стал весьма неприятен. Ко всему он еще и проголодался, а так как своей еды у него не было, он с великой благодарностью принял все, что ему дали наши матросы.

Однако сие удовольствие обернулось общей бедой. Шлюпка стала сильно протекать, и, как ни вычерпывали воду руками, шапками и чем угодно, ее набиралось все больше. Пришлось выбросить за борт бочку с питьевой водой и многое другое, но и это не помогло. Наконец выбросили часть груза и, к счастью, обнаружили течь, что позволило заткнуть ее и благополучно продолжить путь к Балабиа.

По пути господин Пикерсгилл, находившийся в меньшей шлюпке, встретил каноэ, в котором плыли индейцы от этого острова. Они как раз возвращались с рыбной ловли и отдали нашим людям довольно большую часть своей добычи в обмен на некоторые изделия из железа. Было уже довольно поздно, когда моряки пристали к острову. Жители его не отличались от новокаледонцев, они были такие же добродушные и не только легко отдавали свое оружие и изделия в обмен на железо и таитянскую материю, но и снабдили Пикерсгилла пресной водой. Вечером наши люди расположились близ кустарника, разожгли большой костер, испекли рыбу и поужинали.

Сразу же после высадки их окружило много индейцев, которые оставались с ними и во время их трапезы. Они оказались отчасти разговорчивее, чем жители Новой Каледонии. Между прочим, они рассказали о большой земле на севере, [785] которую называли Минга. Жители ее были очень воинственны и враждовали с ними. Показав на один из холмов, они пояснили, что под ним погребен их вождь, павший в сражении с жителями Минги.

Большая говяжья кость, которую наши люди извлекли под конец ужина из привезенного с собой провианта, чтобы обглодать с нее остаток солонины, внезапно прервала их дружескую беседу. При виде этой кости индейцы вдруг громко и серьезно заговорили друг с другом, поглядывая на наших людей с изумлением и явным отвращением; наконец они даже отошли прочь, и знаками показали, что считают своих чужеземных гостей людоедами. Офицер попытался отвести от себя и своих товарищей столь ужасные подозрения, однако при столь малом знании языка ему это не удалось. Да и кто знает, возможно ли вообще простыми уверениями развеять заблуждение людей, никогда не видавших четвероногого животного?

На другое утро матросы занялись починкой и оставили свою мокрую одежду сушиться на солнце. Вокруг них собралось столько индейцев со всех концов острова, что господин Пикерсгилл ради сохранности одежды счел необходимым провести на песке черту, которую никто из дикарей не должен был переступать. Они поняли, что она означает, и соблюдали ее беспрекословно. Нашелся среди них один, выразивший при этом большее удивление, нежели другие. Спустя некоторое время он, как бы проказничая, начертил вокруг себя палкой круг и со всякими потешными гримасами стал показывать присутствующим, чтобы они к нему тоже не приближались. При всегдашней серьезности зрителей эта юмористическая выходка была довольно необычной и примечательной.

Весь день наши люди занимались починкой шлюпки и обследованием острова, а на рассвете следующего дня пустились в обратный путь. На беду, щель оказалась заделана плохо; поэтому, высадившись уже в шесть утра на ближайшем мысу Новой Каледонии, они, дабы облегчить шлюпку, [786] оставили в ней только гребцов, остальным же пришлось весь обратный путь проделать по берегу пешком до места нашей якорной стоянки. Один помощник лекаря нашел во время поездки на Балабиа множество новых моллюсков и растений, которых мы не встречали ранее; однако он не захотел их нам отдать. Это еще раз заставило нас пожалеть, что отрава и болезнь помешали нам разделить как удовольствия, так и опасности сей маленькой экскурсии!

На другое утро мы сопровождали капитана Кука к находившейся на востоке реке. Капитан хотел подарить своему другу Хибаи пару свиней и таким образом дать домашних животных этому народу, который своим добрым, миролюбивым характером всячески заслуживал такого подарка. Мы нашли Хибаи с семейством в тех же самых хижинах, где встретили его впервые. Капитан передал ему свиней, а мы все, каждый в меру своих слабых знаний языка, попытались объяснить доброму Хибаи, что размножение этих животных со временем обеспечит ему обильную пищу, так что надо сохранить им жизнь и заботливо за ними ухаживать. Поначалу, увидев сии странные существа, и он, и его семейство пришли в крайнее удивление; вид их выражал чрезвычайный испуг и отвращение; они знаками попросили нас забрать это с собой. Мы удвоили старания, чтобы лучше им все объяснить, и наконец убедили их оставить животных у себя. Нас их отвращение не удивило; свинью никак не назовешь красивой, и людям, видевшим ее впервые, она вполне может не понравиться. Несомненно, поначалу лишь нужда вынудила человека питаться мясом; ведь лишать жизни божью тварь – это насилие, и только насущная необходимость могла превратить его в хладнокровную привычку. Но если бы у первых людей, которые стали питаться мясом, имелся выбор, они, конечно, вначале принялись бы не за уродливых свиней; надо было как следует наголодаться и натерпеться, дабы признать, что, несмотря на отвратительный вид, мясо у свиньи не хуже, чем у овцы или коровы. Бедные обитатели Новой Каледонии никогда до сих пор не пробовали иного мяса, [787] кроме рыбьего и птичьего; поэтому четвероногое животное и впрямь должно было показаться им чем-то странным и удивительным.

Решив, что главная цель нашего визита выполнена, мы отправились собирать растения среди болот и плантаций и подошли к уединенно расположенной хижине, окруженной изгородью из жердей; позади нее стоял ряд деревянных столбов. Каждый столб имел примерно фут в поперечнике и 9 футов в высоту; верхняя часть его представляла собой резную человеческую голову. В этой хижине жил один-единственный старик, знаками показавший нам, что столбы означают его могилу! Пожалуй, во всей истории рода человеческого нет ничего более странного, чем встречающийся почти у всех народов обычай заранее ставить себе какие-то надмогильные памятники! Если бы кто-то захотел и смог понять и по-настоящему исследовать первоначальные побудительные причины сего обычая у разных народов (а это действительно было бы примечательное и важное исследование), то, возможно, он пришел бы к выводу, что у всех народов есть общее понятие о будущем существовании!

От этого столь необычного в своем роде места мы прошли мимо плантации, где группа туземцев, по большей части женщин, перекапывала и очищала болотистый участок, вероятно чтобы посадить здесь ямс и корни Arum (таро). Для этой работы они пользовались орудием наподобие деревянного крюка с длинным, кривым и острым концом. Это же орудие служит им и оружием, разные виды которого я упоминал выше. Почва здесь, по-видимому, бедна и требует большей обработки, нежели в других местах, чтобы давать хоть мало-мальский урожай. Ни на одном из других островов Южного моря я не видел, чтобы землю так вскапывали и разрыхляли. Мы подстрелили здесь нескольких новых красивых птиц, а затем возвратились на корабль, где уже все было приготовлено к отплытию.

После обеда мы еще раз высадились у места, где брали воду. Там, возле ручья, капитан Кук велел выдолбить на [788] толстом раскидистом дереве такую надпись: «His Britannic Majesty's Ship "Resolution". Sept. 1774» («Корабль его величества "Резолюшн". Сент. 1774»). Мы тем временем напоследок прошли вдоль ручья, обновив свой запас питьевой воды, и нашли по пути еще несколько растений, каких прежде не видели, а затем попрощались с этим большим островом, для изучения которого хорошо было бы иметь здоровье получше да времени побольше.

На рассвете следующего дня был поднят якорь. Вскоре мы вышли за пределы рифа и поплыли к северо-западному побережью. Пробыли мы в этой гавани всего лишь семь с половиной дней, причем на третий день уже отравились и потому не могли использовать остальное время так, как нам этого хотелось. Даже к отплытию мы не совсем выздоровели и долго еще ощущали боли в голове и болезненные судороги во всем теле, при коих на губах выступала сыпь. Вообще сил наших теперь едва хватало на менее значительные дела, какими обычно занимались в открытом море, и отсутствие свежей пищи, конечно, нельзя было назвать лучшим средством, способным нас вылечить.

Итак, мы удалились теперь от острова, который лежал в западной части Южного океана менее чем в 12° от Новой Голландии и был населен людьми, весьма отличными от всех народов, виденных нами в Южном море. Соседство с Новой Голландией могло бы навести на мысль, что они одного происхождения с тамошними обитателями, однако, по свидетельствам многих путешественников, посетивших Новую Голландию до нас, между жителями этих двух земель нет ни малейшего сходства, что достаточно подтверждает и совершенное различие их языков. В этом последнем обстоятельстве мы могли тем более удостовериться, что капитан Кук снабдил нас словарем новоголландского языка.

Число жителей Новой Каледонии, видимо, невелико; если судить по тому, что мы видели во время плавания у северных берегов, то всего их на побережье протяженностью 200 морских миль не более 50 тысяч. В большинстве мест [789] земля не возделана. Узкая равнина между горами и морем очень болотиста и заросла мангровыми деревьями, так что стоит большого труда осушить какой-нибудь участок с помощью канав и приспособить его для земледелия. Остальная часть равнины лежит несколько выше, но она, напротив, такая сухая, что и там приходится копать канавы и проводить воду, чтобы оросить почву. Дальше в глубь острова на горах и холмах имеется лишь тонкий слой выгоревшей, бесплодной почвы, на которой произрастает разве что кое-какая скудная трава, дерево кайепуши да местами кусты. На более высоких горах порой не найти даже слоя почвы толщиной в дюйм – только голые куски кварца да железистой слюды. Такая почва, конечно, мало благоприятствует растениям, стоит скорее удивляться, что мы их там видели так много; правда, все они были сухие и имели жалкий вид. Лишь в лесах да кое-где в долинах есть кусты, лианы, красивые цветы и толстые, раскидистые деревья. Легко себе представить, каким резким показался нам контраст между Новой Каледонией и Новыми Гебридами, которые мы видели только что во всем великолепии их растительного царства!

Столь же значительным и очевидным было различие и в характерах туземцев. Все обитатели островов Южного моря, за исключением разве что тех, которых Тасман встретил на Тонгатабу (Тонгатапу) и Намокке (Номука), делали попытки прогнать чужеземных гостей. Напротив, жители Новой Каледонии, едва увидев нас, уже отнеслись к нам как к друзьям. Без малейшей робости или недоверия они поднимались на борт корабля и не мешали нам бродить по их стране, где мы только хотели. Шерстистыми волосами и цветом кожи они напоминают больше всего жителей Танны, однако они более высокого роста и крепкого сложения; в чертах их лиц тоже больше мягкости, открытости и дружелюбия (Об этом, как и о внешнем облике страны, можно составить довольно точное представление благодаря прекрасным и достоверным рисункам, которые господин Ходжс сделал для описания плавания капитана Кука). [790]

В их изделиях также есть кое-что общее с таннскими, особенно в форме и характере оружия, метательных ремней и украшений, о коих я уже упоминал. Напротив, язык, который при подобного рода сравнениях особенно важен, совершенно отличен от таннского. Столь же различно и устройство их домов, несхожи их нравы, обычаи, вообще весь образ жизни. По сравнению с обитателями Новой Каледонии жителей Танны можно считать богатыми. Их плантации дают им много растений, а если тех не хватит, на побережье достаточно кокосовых пальм. В Новой Каледонии урожай, напротив, довольно скуден, и вся обширная дикая страна, насколько мы ее обследовали, не может обеспечить их нужд. Зато новокаледонцы гораздо более умелы в рыбной ловле, и рифы вдоль их побережья на редкость для этого удобны. В определенные времена года на рифах можно также встретить черепах.

Если учесть, сколь скудно наделила природа сей остров своими дарами, тем более достойно удивления, что жители его не так дики, недоверчивы и воинственны, как на Танне; они гораздо миролюбивее и добрее. Примечательно и то, что при всей засушливости страны и при скудости растительной пищи они все же крупнее и мускулистее обитателей Танны. Возможно, разницу в телосложении разных народов следует объяснять не столько различием в питании, сколько неодинаковым происхождением, расовыми различиями.

Поведение новокаледонцев по отношению к нам представляло в самом выгодном свете их характер. Это единственный народ в Южном море, не имеющий причины быть недовольным нашим пребыванием. К сожалению, достаточно известно, с какой легкостью моряки в раздражении могут лишить индейца жизни; и если здешние обитатели не навлекли на себя ни малейших неприятностей, не говоря уже о том, что дело не дошло до смертоубийства, то причина только в их редкостной кротости и миролюбии. Философы, которые объясняют нравы, обычаи и дух народов исключительно климатом, наверняка окажутся в немалом [791] затруднении, если попробуют таким же образом понять миролюбивый характер жителей Новой Каледонии. Если они скажут, что недоверие чуждо им только потому, что у них почти нечего терять, тогда я спрошу, как получается, что жители Новой Голландии, живущие под теми же широтами, на такой же скудной земле и еще более бедные, чем здешние обитатели, напротив, в высшей степени дики и нелюдимы? Значит, различие в характере народов зависит от многих всевозможных причин, кои в течение определенного времени постоянно действуют на них.

Добродушие новокаледонцев связано, разумеется, не с тем, что война и распри совершенно им неизвестны – ведь у них много разнообразного оружия! К тому же они сами признают, что у них есть враги и что жители острова Минга совсем непохожи на них характером! Я как-то находился в шлюпке с капитаном Куком и господином Уолсом, когда один из туземцев очень вразумительными знаками показал, что у них есть враги, употребляющие в пищу человеческое мясо. Поведение индейцев на Балабиа (принявших солонину, которую наши люди ели при них, за человеческое мясо) тоже достаточно показывает, что им подобный обычай известен и что они считают его страшным и отвратительным. В этом отношении они утонченнее своих более богатых соседей, зато еще не столь цивилизованны и просвещенны, чтобы, подобно им, отказаться от несправедливого презрения к другому полу. Они слишком серьезны, чтобы плениться женскими ласками, и слишком равнодушны, чтобы ценить более тонкие радости жизни.

Хоть им и приходилось иногда немало трудиться, добывая себе пропитание, но, как только становится возможным об этом не заботиться, они проводят свои свободные часы просто в безделье, без игр и забав, которые приносят столько радости людям и делают такими веселыми и живыми обитателей островов Общества и Дружбы! Кроме упомянутых мною маленьких свистулек, мы не встречали у них ни одного музыкального инструмента. Мы также не знаем, есть ли у [792] них танцы и пение, и если да, то какие. Судя по тому, что мы могли наблюдать во время своего краткого здесь пребывания, даже смех у них – немалая редкость; на разговор они и то скупы. Нелегко было встретить человека, склонного поговорить! В подобных обстоятельствах неудивительно, что их язык оказался очень неразвитым. Возможно, из-за недостатка в упражнении выговор их столь неясен, что разные словари, кои многие составляли у нас на корабле, существенно отличались друг от друга. У них мало твердых согласных, зато много горловых и носовых звуков, которые трудно было воспринимать и еще труднее повторять, особенно тем из нас, кто не знал никакого языка, кроме английского. Вероятно, они отвыкли от разговора просто потому, что их жилища находятся так далеко друг от друга; иначе, думается мне, они больше интересовались бы и наслаждались общением.

Поскольку почва здесь малопригодна для земледелия, то, возможно, развитию их цивилизации больше всего способствовало бы, если бы к ним завезли животных, которых легко прокормить, например свиней, коих они могли бы держать возле хижин, или коз, коих можно было бы выпустить на волю. К этому сухому климату, козы, пожалуй, могли бы приспособиться лучше всего и принести этим людям наибольшую пользу.

Простоте домашнего быта островитян, видимо, соответствует и простота их общественного устройства. Теа-Бума считался вождем области, лежавшей против нашего места стоянки, однако в такой бедной стране он не мог претендовать на какие-либо преимущества, и, поскольку здесь не знают никакой роскоши, он наверняка жил не лучше других своих сограждан. Да и внешне ему не оказывалось каких-либо серьезных знаков почтения. Единственное, что могло свидетельствовать о некоторой его власти, было то, что все подарки, которые господин Пикерсгилл вручил туземцам при первой встрече, они передали ему. Само имя его, возможно, представляло собой нечто вроде отличия, во всяком случае слово «теа», видимо, титул, который они прибавляют к [793] имени любого знатного человека. Когда, например, Хибаи желал оказать честь капитану, он называл его Tea-Кук. Соседние области не подчиняются Теа-Буме, у них, наверное, свои вожди или, скорее, каждая семья образует свое собственное государство, коим по патриархальному образцу правит старейший, что является обычным для детского состояния любого человеческого общества ¹³.

О религии мы сказать ничего не можем; за восемь дней об этом и нельзя было много узнать. Мы даже не заметили следа религиозных обычаев, а тем более каких-то настоящих церемоний или других проявлений суеверия. Возможно, простота их понятий соответствует простоте характера. Впрочем, кто знает? Немногочисленные надгробные памятники указывают, видимо, на существование каких-то погребальных церемоний. Во всяком случае, смерть – зрелище всегда особое для человека, и остающиеся в живых обычно проявляют свое почтение к ней определенными поступками, необузданным проявлением траура.

Какие здесь имеются серьезные болезни и какова от них смертность, нам неизвестно. Единственное заболевание, которое мы наблюдали, была слоновость, весьма тут распространенная. Однако я ни разу не видел, чтобы она достигала степени, угрожающей жизни больного. Обычно многие болезни являются лишь следствием распутства и излишеств. Но у столь бедных и грубых людей, как здешние жители, их быть не могло. Седые волосы и морщины, обычные спутники преклонных лет, были здесь нередки, но спросить местных жителей о столь отвлеченном понятии, как возраст, не было никакой возможности. Да если бы даже мы и могли об этом спросить, вопрос еще, умели ли они считать свои годы? Ведь даже у таитян невозможно было выяснить продолжительность их жизни, хотя мы и знали их язык несравненно лучше здешнего, из коего нам были известны лишь отдельные слова.

Однако пора вернуться к рассказу о нашем плавании. [794]

Теперь мы держали курс на северо-запад вдоль рифа, окружающего здесь Новую Каледонию. Надо было определить расположение берега, тянувшегося в указанном направлении. Близ острова Балабиа риф поворачивал на север и в некоторых местах был удален от берега на 6 морских миль. Вокруг корабля летали фрегаты, олуши и фаэтоны.

15-го мы обнаружили у западной оконечности Новой Каледонии, к северу от нее, три острова; но поскольку далеко в море к востоку от них тянулся риф и мы не нашли через него прохода, не было возможности определить их форму и величину. Похоже, что самый крупный имел в длину 7 миль ¹⁴. 15-го, когда мы находились в 4 милях от рифа, наступил штиль, и очень сильные волны понесли нас на скалы. Опасность была настолько велика, что капитан приказал спустить две шлюпки, и матросы с большим трудом постарались нас отбуксировать. Слабый ветерок, поднявшийся к вечеру, позволил нам немного передохнуть, но в полночь матросам опять пришлось взяться за весла, то и дело сменяя друг друга. На другое утро было полное безветрие, и мы в маленькой шлюпке отправились пострелять птиц, но без особого успеха. Наконец к вечеру поднялся свежий ветер. Поскольку здесь, у северной оконечности, мы не смогли найти прохода внутрь рифа, капитан приказал сделать разворот и плыть обратно, дабы обойти вокруг юго-восточной оконечности Новой Каледонии. Самая северная часть этой земли, которую мы видели, расположена под 19°37' южной широты и под 163°40' восточной долготы.

На следующее утро мы опять проплыли мимо области Балладд, где стояли на якоре. Из-за частого безветрия плавание становилось ужасно скучным и утомительным. За два дня мы продвинулись не более чем на 20 миль, а так как земля, казалось, тянулась довольно далеко на юг, мы начали опасаться, что слишком поздно доберемся до Новой Зеландии, откуда, по слухам, должны были в последний раз отправиться к Южному полюсу. Но раз дело начато, надо его закончить. Между тем нас все сильнее сносило к востоку, так слаб и редок был ветер. [795]

Вечером 22-го мы увидели выступающий тупой мыс и, поскольку был день коронации, назвали его мысом Коронейшн ¹⁵. Риф, тянувшийся вдоль северного побережья, сюда не доходил, тем не менее из осторожности мы постоянно держались от берега милях в 4–5 и потому плохо различали его. Мы только ясно увидели, что цепь гор в глубине острова всюду имеет такую же высоту, как и горы, которые мы видели с места нашей якорной стоянки.

Утром оказалось, что над участком не меньше чем в полмили длиной поднимается густой дым. Поблизости от этого места на берегу стояло множество очень высоких фигур в виде колонн. Через подзорную трубу их можно было рассмотреть вполне отчетливо. Некоторые стояли уединенно и далеко друг от друга, но большинство располагалось большими группами. Мы приняли их за базальтовые столбы, наподобие тех, что встречаются во многих частях света (Близ Асуана, или Сиены, в Верхнем Египте, близ Больсены в Италии, близ Хадие в Йемене, близ Штольпе в Саксонии, близ Яуэра и Шёнау в Силезии, на западных островах Шотландии, близ Антрима в Ирландии, в Виварэ (Франция)). Такое предположение казалось нам тем более допустимым, что в этой части Южного моря мы совсем недавно видели несколько вулканов, в том числе один на Танне, а по мнению наиболее проницательных и опытных минералогов, базальт – продукт вулканической деятельности. К вечеру мы обошли мыс Коронейшн и заметили множество таких столбов на плоском мысе, который вдавался далеко в море ¹⁶.

Утром 24-го мы увидели мыс, образующий восточную оконечность Новой Каледонии. Он был крутой, но не очень высокий и казался сверху совершенно плоским. На нем стояло множество упомянутых колонн, что не очень соответствовало предположению, будто это базальтовые камни. Этот мыс, названный капитаном Куком мысом Королевы Шарлотты, расположен под 22°15' южной широты и под 167°15' восточной долготы. Вечером в 7 часов с марса заметили далеко на юге еще один остров, а на следующее утро между этим [796] островом и Новой Каледонией открылось еще много маленьких островов. Но из-за непостоянства ветра нам не удалось их как следует рассмотреть. Мы только заметили, что они окружены большим рифом, и, так как сквозь него не было прохода, нам пришлось повернуть на восток, чтобы корабль не выбросило на берег.

Это плавание было вдвойне неприятно тем, что совсем рядом находилась земля, где, возможно, имелась свежая еда, но добраться до нее мы не могли. Ямса у нас оставалось очень мало, и он подавался как лакомство лишь офицерам, тогда как простые матросы после Намокки ничего свежего не получили. Близость земли делала для них пост еще более чувствительным, да и нам надоело вместо открытий, кои мы могли бы сделать на суше, бездеятельно плавать вдоль однообразных пустынных рифов! Однако ветру не было дела до нашего нетерпения, он едва дул до вечера 26-го; тогда он немного усилился и помог нам обойти больший из лежавших перед нами островов.

Этот остров весь состоял из одной горы, не такой высокой, как горы в Новой Каледонии, и с более пологими склонами. Ее окружала равнина с бесчисленным множеством колонн. Мы некоторое время лавировали милях в двух от берега и наконец благодаря таким маневрам сумели подойти к берегу достаточно близко, чтобы наши грезы относительно мнимых базальтовых колонн совершенно развеялись. Это были просто-напросто деревья с прямыми длинными стволами и короткими тонкими ветвями, чего мы издали не смогли разглядеть.

28-го на рассвете мы обошли восточную оконечность этого острова и окружающий риф и поплыли к его южной стороне. Капитан Кук назвал его островом Сосен [Пен, или Куние], полагая, что колоннообразные деревья относятся к этому семейству. В окружности он имеет около 18 миль, и центр его находится под 22°40' южной широты и 167°40' восточной долготы.

Теперь дул свежий юго-восточный ветер, охладивший воздух настолько, что температура упала до 68° [20°С]. [797] Столь резкий перепад температур оказался весьма чувствительным для нас, так долго терпевших постоянную жару. На другой день мы обнаружили проход между рифами и сумели стать на якорь возле маленького острова, не более 2 миль в окружности, песчаного и плоского, но при всем том поросшего колоннообразными деревьями. Южная оконечность Новой Каледонии удалена от этого острова не более чем на 6 миль, а южное побережье ее, видимо, идет параллельно северному, так что Новая Каледония – земля узкая. Упомянутая южная оконечность получила название мыса Принца Уэльского ¹⁷. Он расположен под 20°30' южной широты и под 166°58' восточной долготы.

Не успели мы бросить якорь, как уже плыли в шлюпке к маленькому острову, ближний берег которого находился от нас примерно в полутора милях. Он был окружен небольшим рифом, в коем мы отыскали узкий проход и благополучно миновали выступавшие из воды скалы.

Как только мы вышли на берег, все наше внимание привлекли к себе высокие стройные деревья. Это оказалась разновидность кипарисов. Красивые стволы поднимались прямо на 90–100 футов. Ветви, отходившие кругом от ствола, редко бывали длиннее 10 футов и сравнительно со стволом были очень тонкие. Между этими деревьями-колоннами росло много других разных деревьев, а также низкий кустарник, сделавший сей маленький клочок земли чудным прибежищем для массы птиц. Мы нашли здесь немного ложечницы, а также тетрагонию, которую во время своего последнего пребывания в Новой Зеландии нередко использовали как приправу к супу.

Немного оглядевшись здесь, мы вернулись на корабль, а после еды опять отправились на берег рубить деревья для плотников и собирать съедобные травы. Во время этого второго посещения мы нашли множество растений, и если учесть, что все это на столь небольшой площади, то оставалось лишь удивляться их разнообразию. На берегу то и дело встречались в песке следы костров, а возле них остатки [798] черепах. Собирая растения, мы подстрелили ястреба, обыкновенного Falco haliaetos (см.: Pennant's British Zoology) ¹⁸, а также мухоловку совершенно неизвестного вида. Кроме того, здесь было много красивых больших голубей, столь пугливых, однако, что подстрелить не удалось ни одного. Наконец у берега мы увидели множество плоскохвостых морских змей (Angius platura).

Кипарис дает хорошую строительную древесину; молодые стволы очень эластичны и потому годятся на мачты. Мы пробыли на этом маленьком острове до заката солнца, а потом отправились обратно на корабль; на рассвете же следующего дня снялись с якоря и поплыли медленно и осторожно, покуда не вышли за пределы рифа. Капитан назвал этот остров Ботаническим (Ботани-айленд), ибо, невзирая на его небольшие размеры, здесь имелась флора почти тридцати видов, в том числе несколько совсем новых. Он лежит под 22°28' южной широты и 167°16' восточной долготы. Берег песчаный, но дальше есть хорошая, плодородная земля.

Пока мы стояли там на якоре, первый лейтенант поймал такую же рыбу, какой отравились капитан Кук, мой отец и я. И хотя он был очевидцем бедствия, какое причинила нам эта еда, а его товарищи по столу серьезно его предостерегали, он все-таки настоял, чтобы рыбу приготовили. Ему ее действительно принесли, и у друзей не оставалось другого способа удержать его от еды, как только высмеять сие безумное намерение. Это наконец подействовало больше, чем все разумные уговоры. Молодая собака, на свою беду поевшая внутренностей этой рыбы, несколько дней потом мучилась так невыносимо, что какой-то милосердный матрос решил положить этому конец, выбросив собаку за борт.

Сей случай показывает, насколько изголодались наши люди по свежей пище, если ради еды готовы были даже пренебречь опасностью отравиться! Все наши офицеры, многие из которых не впервые плавали вокруг света и немало повидали, единодушно свидетельствовали, что тяготы и невзгоды прошлых путешествий не идут ни в какое сравнение с [799] этим и что никогда убогая корабельная пища так им не приедалась! Капитан Кук взял в плавание запас копченых окороков, но они за это время совсем испортились и стали невкусными. Жир превратился в прогорклое масло, а сало – в большие комки, похожие на винный камень. Но когда и эту почти сгнившую ветчину подавали на капитанский стол (а такое бывало лишь раз в неделю), все младшие офицеры (которые ели не с нами) смотрели на сие лакомство завистливыми взглядами и считали тех, кому оно доставалось, счастливчиками. Даже дикарям это было бы тяжко – что же говорить о нас, людях более чувствительных! В том, что цинга не разошлась сильнее, заслуга одной лишь квашеной капусты, которая имелась на борту; но и без цинги дела наши были довольно плохи и плачевны.

Вечером, прежде чем мы успели пройти между рифами, нас застиг шторм. Это было весьма опасно, ибо прилив и течение несли корабль на скалы, а мы ничего не могли с этим поделать, потому что даже на глубине 150 саженей лот не достигал дна! Находясь в таком затруднительном положении, мы в половине восьмого увидели на севере огненный шар, величиной и блеском напоминавший солнце, хотя свет его был более бледным. Спустя несколько мгновений он разорвался, оставив множество ярких искр, самые крупные из которых были продолговато-круглые; не успели мы оглянуться, как они уже опустились за горизонт. Голубоватое пламя протянулось как след за этим огненным шаром, и, пока он падал, некоторые будто бы слышали шипение. Покуда мы размышляли над причинами и воздействием этого метеора, среди матросов уже раздались радостные возгласы, что скоро поднимется свежий ветер. Случайность ли это, или между этим явлением и состоянием атмосферы действительно есть какая-то природная связь – но той же ночью предсказание исполнилось. Поднялся сильный ветер, наутро он перешел в южный и позволил нам отойти от Новой Каледонии к востоку и юго-востоку.

Это самый крупный остров среди всех, открытых до сих пор в Южном море между тропиками. Южная его сторона [800] оставалась совсем необследованной, да и что касается северной, то за короткое время, что мы пробыли здесь, удалось изучить лишь расположение и внешний вид побережья. Животные, растения, минералы этой земли остались почти неизученными и предоставляют будущим естествоиспытателям широкий простор для открытий. Кипарисы мы видели только на восточной оконечности острова; возможно, в этом месте почва и минералы имеют совершенно другие свойства, нежели в области Балад, где корабль восемь дней стоял на якоре. Увиденное нами на маленьком песчаном Ботаническом острове также позволяет предположить, что в южной части этой земли встречаются совсем другие растения и больше неизвестных птиц, чем в лесах северных областей.

Вообще на долю будущих исследователей остается еще достаточно открытий в Южном море, и, если у них окажется больше времени, чем у нас, они смогут найти здесь много неизвестного. Хотя в Тихом океане плавали уже немало, целые обширные области его остались совершенно необследованными, например пространство между 10 и 24° южной широты и 140 и 160° западной долготы, между 30 и 20° южной широты и 140 и 175° западной долготы, равно как пространство между самыми южными из островов Дружбы и Новой Каледонией, а также между Новой Каледонией и Новой Голландией – все эти места еще никем не изучены. Курс, которым прошел господин Сюрвиль, как я уже упоминал, – единственный, проложенный между двумя названными землями. Новая Гвинея, Новая Британия и земли, расположенные вокруг, тоже заслуживают еще более тщательного изучения, и тому, кто не пожалеет на это усилий, они, без сомнения, дадут материалы для многих новых и важных наблюдений. Когда все упомянутые выше области Южного моря будут исследованы, останется еще часть к северу от экватора, которая тоже потребует много экспедиций, прежде чем она будет достаточно изучена. [801]

Ветер, коим мы, как считали матросы, обязаны были огненному шару, скоро снова утих; 2-го опять наступил штиль. Но нет худа без добра; так было и на сей раз. Пока не было ветра, нам удалось поймать акулу. Их много плавало возле судна. В мгновение ока она была разделена среди команды, и, хотя мясо имело маслянистый привкус, каждый съел свою долю с превеликим аппетитом. Да и кто в наших условиях стал бы привередничать? Наконец, к общему удовольствию, установился свежий западный ветер, с помощью которого мы, миновав тропик Козерога, смогли продолжить свой путь на зюйд-зюйд-ост.

5-го пополудни между 26° и 27° южной широты мы увидели двух альбатросов. Офицеры воспользовались наступившим на другой день штилем и отправились в шлюпке на охоту. Однако после всех трудов они вернулись лишь с двумя буревестниками да двумя альбатросами. Мы находились теперь опять у границы восточного пассата, который в это время года (то есть уже перед самым солнцеворотом) был переменчивым в области тропиков. 7-го после полудня подул хороший ветер, и мы поплыли на юго-запад. Капитан Кук хотел подойти прямо к западной стороне Новой Зеландии, дабы не проходить пролив Кука, что нам стоило столько времени и трудов в прошлом году. Вечером 8-го мимо корабля проплыло большое стадо морских свиней, они очень бодро резвились вокруг и временами выпрыгивали из воды. В одного из этих животных удалось попасть гарпуном, и он увлек за собой довольно большой конец каната, прежде чем мы успели спустить шлюпку, откуда его и прикончили пятью ружейными выстрелами. Животное принадлежало к виду, который уже древние называли дельфин (Delfis Aristot. – Delphinus Delphis. Linn.); как и обычные морские свиньи, он встречается во всех морях. Он был 6 футов в длину, и в сосках у него было молоко, поскольку это животное, как известно, принадлежит к классу млекопитающих (Mammalia). На другое утро его раздали команде. Мясо было [802] совершенно черное, то есть на вид не особенно привлекательное, но, когда с него срезали жир, на вкус оно оказалось не хуже вяленой говядины. Мы полакомились им также в обед и были весьма довольны уловом.

Утром в 8 часов с марса увидели землю. Это был небольшой остров средней высоты. Как и на Ботаническом острове, здесь всюду росли кипарисы. Уже на изрядном расстоянии от берега море было довольно мелким; глубина его менялась, но не превышала 20 саженей. Через час, подойдя к острову достаточно близко, чтобы оценить его длину (2–3 мили), мы увидели, что он очень крутой, почти весь покрыт лесом и, вероятно, необитаем. Это предположение подтверждалось множеством водоплавающих птиц, стаями летавших у берега и суливших нам новую свежую трапезу. Обед был подан раньше и съеден быстрее обычного, так как нам не терпелось поскорее на берег. Капитан приказал спустить две шлюпки, и мы пошли в них среди скал и утесов, которые уходили от острова далеко в море, к маленькой бухте, так защищенной скалами, что шлюпка спокойно смогла там стать на якорь.

На пляже лежали большие каменные глыбы; дальше берег был очень крутой, а местами вообще отвесный. Между двумя холмами сквозь расщелину пробивался небольшой ручей, вдоль берега мы поднялись вверх и с большим трудом углубились в лес. Доступ в него был затруднен густым переплетением лиан, но немного дальше лес стал более проходимым, а дорога – удобнее. Скалы здесь состояли из обычной желтоватой глинистой породы, знакомой нам по Новой Зеландии. То и дело попадались небольшие куски красноватой губчатой лавы, уже выветрившейся, но заставлявшей предполагать, что здесь когда-то действовал вулкан. Земля была такая жирная, какой она может быть, если столетиями удобряется гниющей древесиной и другими остатками растений. В такой земле, конечно, все должно процветать.

Большинство видов растений были нам известны – те же, что в Новой Зеландии, только роскошнее благодаря более [803] мягкому климату и лучшей почве. Так, новозеландский лен (Phormium tenax) достигал здесь высоты 9–10 футов, и цветы его были крупнее и светлее, чем в проливе Королевы Шарлотты (пролив Кука). Дары природы Новой Зеландии соседствуют здесь с растениями, которые встречаются на Новогебридских островах, а также в Новой Каледонии. В частности, здесь прекрасно растут рядом кипарисы (как на последнем) и капустные пальмы (как на первом)! Оба эти дерева были одинаково нам желанны. Кипарисы плотники использовали для изготовления небольших брамстеньг, рей и тому подобного, а пальмы давали приятнейшую и вкуснейшую еду. Мы срубили их изрядное количество и взяли с собой запас верхушечных почек. Они, собственно, и дали дереву такое название, хотя вкусом напоминают скорее миндаль, нежели капусту.

Животные и растения были здесь по большей части такие же, как на Новой Зеландии. Разве что оперение у больших и малых попугаев было более светлое и блестящее, голуби же вообще ничем не отличались от новозеландских. Кроме того, нам встретилось много мелких птиц, иногда с очень красивым оперением. На берегу росли разные богатые соком растения, например Tetragonia и Mesembryanthemum; изрядный запас их мы взяли с собой на корабль, чтобы заправлять суп. Бодрое пение птиц оживляло сие уединенное место, которому только малая величина мешает стать наилучшим местом для европейской колонии (Более того, по словам капитана Кука, если не считать Новой Зеландии, нигде, кроме этого острова, во всем Южном море нет пригодных для мачт деревьев ¹⁹).

Лишь поздно вечером мы возвратились на корабль, сожалея только о том, что не сообразили оставить здесь пару свиней. В столь плодородных и диких краях они наверняка размножались бы без помех, и за несколько лет остров мог бы превратиться в великолепное пристанище для отдыха будущих мореплавателей. Сему приятному клочку суши [804] капитан Кук дал название остров Норфолк ²⁰. Он лежит под 59°2'30'' южной широты и 168°16' восточной долготы.

Покуда мы ходили по лесу, матросы на шлюпке занялись рыбной ловлей, и им посчастливилось напасть на лужу, в которую во время прилива попала рыба. Лов был довольно удачный, и эта рыба, а также птицы, которых мы подстрелили, и верхушечные почки капустных пальм в течение двух дней служили нам сытной и вкусной пищей.

На другое утро мы прошли мимо южной оконечности этого острова и увидали неподалеку уединенный утес. Все утро мы усердно опускали лот, который в 8–9 милях от земли показывал глубину от 30 до 40 саженей. Вокруг летало много олуш и буревестников. То и дело эти птицы одна за другой стремглав опускались к поверхности воды и каждый раз подхватывали по рыбе. Очевидно, в этом месте была богатая рыбой отмель. В час пополудни мы миновали ее, и теперь лот не доставал дна. Свежий ветер понес нас прямо к берегам Новой Зеландии, где мы рассчитывали запастись как следует разнообразной едой. После столь долгого пребывания в жарком климате это было нам необходимо, потому что силы команды, питавшейся полуиспорченными корабельными запасами, были почти на исходе, да и мы, равно как и офицеры, сильно сдали после отравления рыбой.

Сопровождаемые пинтадо, буревестниками и альбатросами, мы шли при попутном ветре так быстро, что уже утром 17-го увидели перед собой берег Новой Зеландии. Уже две ночи мы замечали сильную вечернюю росу, что всегда служит верным признаком близости земли. Место, которое мы теперь видели, называлось гора Эгмонт; это был очень высокий пик, расположенный с северной стороны у входа в пролив Кука. От вершины и почти до середины гора была покрыта снегом и льдом. Вершина проглядывала лишь изредка, обычно же она была покрыта облаками. Вся гора имела вид величественный, другие горы рядом с ней казались небольшими холмами. Она стоит посреди широкой равнины, или, вернее, постепенно переходит в нее; сама же [805] вершина заканчивается очень тонким острием. Судя по пространству, занимаемому там снегом, высотой она почти с пик Тенериф.

Ветер, который все еще дул несильно, вдруг перешел в такой шторм, что за час мы покрыли более 8 миль. Одновременно похолодало, температура упала до 58° (14,4°С). Как мы радовались, что сей шторм застиг нас у западного побережья Новой Зеландии и был нам на пользу, тогда как у восточного побережья он оказался бы крайне опасным, в чем мы достаточно убедились в прошлом году! На следующее утро он пронес нас мимо острова Стефенс, мимо залива Адмиралти и мыса Пойнт-Джексон, покуда мы не достигли пролива Королевы Шарлотты, где горы уже служили нам некоторой защитой.

Так наконец мы в третий раз за время нашего плавания благополучно достигли места своей прежней стоянки в бухте Шип-Коув (Моретото). Вид всякого знакомого предмета, сколь ни было здесь дико и пустынно, казался нам приятен, а надежда подкрепить свои ослабевшие силы вызывала у всех на корабле необычайную радость.

Комментарии

1. Мидшипмены – юные отпрыски знатных и влиятельных особ, проходящие на флоте морскую практику. Их положение было привилегированным, и в правах они приравнивались к офицерам.

2. См. прим. 17 к введению.

3. Каледония – древнее название Шотландии.

4. Приап – в древнегреческой мифологии бог садов и полей, считавшийся также покровителем сладострастия и чувственных наслаждений. Его изображения из дерева или камня, ставившиеся в садах, представляли собой бородатого мужчину с половым членом в состоянии возбуждения.

5. Имеется в виду книга: А. С. Р. Caylus de Tubieres. Recueil de Antiquites Egyptiennes, Etrusques, Grecques et Remains. Т. 2. P., 1756.

Стеатит, жировик – плотная массивная разновидность талька (минерала подкласса слоистых силикатов).

Glandes plumbeae (лат.) – метательные снаряды для пращи, отлитые из свинца.

6. См. прим. 12 к гл. 8.

7. См. прим. 19 к гл. 3.

8. Предположение Форстера о том, что на Новой Каледонии «могут находиться ценные и полезные минералы», оказалось поистине пророческим. Недра этого острова богаты такими полезными ископаемыми, как хром, кобальт, железо, медь, цинк, золото, серебро, магнезит, уголь, а месторождение никеля – одно из самых крупных в мире.

9. Адонис – греческое название финикийского божества растительности и плодородия, культ которого проник в I тысячелетии до н. э. и в Грецию. В древнегреческой мифологии – возлюбленный Афродиты. Его имя издавна употребляется в мировой литературе для обозначения красавца мужчины.

10. По мнению Дж. Биглхоула, это была «жаба-рыба» (Lagocephalus sceleratus).

11. В конце XVIII века новокаледонцы находились на стадии разложения первобытнообщинного строя и формирования классового общества. Население делилось на рядовых общинников и знать, существовало патриархальное рабство. Племенная организация достигла здесь полного расцвета. Племена возглавлялись наследственными вождями, обладавшими большой властью. Между некоторыми племенами сложились даннические отношения.

12. Речь идет об альбиносе – человеке, лишенном нормальной пигментации кожи, волос и радужной оболочки глаза. Альбинизм – наследственный признак, зависящий от наличия рецессивного, т. е. подавляемого, гена, блокирующего в гомозиготном состоянии синтез пигментов.

13. Форстер излагает здесь так называемую патриархальную теорию, по которой начальной и основной ячейкой человеческого общества была патриархальная семья. Согласно этой теории, такая семья являлась прообразом государства, патриарх-домовладыка – прообразом монарха, а его власть – прообразом и источником государственной власти. Впервые изложенная древнегреческими философами Платоном и Аристотелем, эта лженаучная теория в средние века разрабатывалась учеными-богословами, а в XVIII–XIX веках была подхвачена многими буржуазными исследователями.

14. Речь идет об островах Белеп, расположенных примерно в 20 милях от побережья Новой Каледонии.

15. 22 сентября – день коронации английского короля Георга III. См. о нем прим. 1 к предисловию. Упоминаемая ниже королева Шарлотта – супруга Георга III.

16. По поводу «высоких фигур в форме столбов» разгорелся спор между Куком и обоими Форстерами. Кук считал, что это не базальтовые столбы, а «особая разновидность деревьев» (Дж. Кук. Плавание к Южному полюсу..., с. 465). Впоследствии выяснилось, что прав был Кук. «Высокие фигуры» – это гигантские араукарии, которые произрастают на Новой Каледонии и на островах, лежащих у ее южных берегов. Дерево это в честь Кука было названо Araucaria cooki. Оно достигает 30–35 метров в высоту, тогда как ветви его редко бывают длиннее 2 метров.

17. «Мыс Принца Уэльского» – не выступ берега Новой Каледонии, а островок Вен, или Уэн, отделенный от Новой Каледонии очень узким проливом. Принц Уэльский – титул наследника английского престола.

18. О Пеннанте см. прим. 11 к гл. 5. Его труд «British Zoology» был опубликован в Лондоне в 1766 году.

19. Сам Кук писал, что назвал этот остров в честь «благородного рода» герцогов Норфолкских (Дж. Кук. Плавание к Южному полюсу..., с. 477).

20. Кук имел в виду разновидность араукарии, которая встречается только на острове Норфолк и называется «норфолкской сосной» (Araucaria excelsa). По качеству древесины она не уступает лучшему корабельному лесу Северного полушария.