РУДНЕВ В.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О ПЛАВАНИИ НА КРЕЙСЕРЕ "АФРИКА"

ГЛАВА IX.

Распростившись с Австралией, мы 6 марта прошли, чрезвычайно живописно стоящий, маяк на мысе острова Ява и вечером стали на якорь на рейде города Батавия.

«Что город, то и норов» — везде съезжали на берег, когда хотелось, а здесь пожалуйте утром, да и шлюпку не задерживайте у берега, не то можно получить жестокую лихорадку, холеру и проч.; к тому же крокодилы осаждают шлюпку у берега.

Приехали компанией в отель, оттуда и прямо в город; нам говорят:

— «Неужели вы пойдете в самую жару по улицам, ведь в это время никто не выходит».

А мы в ответ:

— «Ну, и сидите дома, если боитесь солнечного удара, а мы люди привычные».

До завтрака мы посетили Королевский сад, изобилующий массой разнообразных растений; каких только растений нет, прямо не перечислить.

Обыкновенно в каждом Ботаническом саду мы заходили в оранжерею, а здесь вместо них холодильники для растений умеренного климата. [187]

— «Вам, как северным жителям, наверно приятна температура холодильника», сказал проводник.

— «Нет, нам все равно, мы прекрасно переносим жару», а самим все-таки приятно было отдохнуть от жары.

Остаток дня до обеда вся наша компания провела у себя на веранде, лежав соломенных, длинных креслах, одетая строго по моде: в широчайших брюках, белой длинной кофте китайского образца (с узелками ниток вместо пуговиц) и туфлях на босую ногу. Такой шикарный костюм пользуется правами с утра до обеда, когда уже требуется европейский костюм, как от мужчин, так и от дам. Бесспорно, мужской костюм удобен, но дамский, если можно выразиться, пикантнее и легче. Дамы носят тоненькие белые кофточки и кусок белой материи вокруг талии, на босых ногах красуются легкие туфельки. Дети и подростки довольствуются открытыми лифчиками, сшитыми с кальсонами до колен. Первое время наша беспредельная скромность сильно страдала — нам совестно было подробно рассматривать своих соседок-голландочек, но привычка берет свое, и скоро ничего не укрылось от нашего морского глаза.

Перед обедом мы катались по аристократической части города вдоль каналов Rijswyk и Molenvliet, и слушали музыку, игравшую на бульваре. Нельзя не упомянуть о местном обычае кататься без головного убора, это вызвало замечание одного из нас.

— «Господа! в каком городе жители больше всех относятся с уважением к музыке?»

— «Довольно странный вопрос».

— «Удивляюсь, как вы не знаете, господа — конечно в Батавии, посмотрите все слушают музыку, снявши шляпы».

Конечно, остряка подняли на смех.

Вечером мы поехали в виц-мундирах в городской клуб но особому приглашению, нас встретили очень любезно, старались оказать внимание и заботились, чтобы мы беспрерывно танцовали.

По возвращении в отель, каждый из нас произвел в своем номере полный осмотр комнаты и особенно кровати, черномазый слуга все перетряхнул, чтобы убедиться в отсутствии маленьких, крайне ядовитых змей, которые охотно залезают под подушки, укус этих милых змеек смертелен. Ночью произошел маленький переполох: один из нас положил под подушку часы, во сне сунул руку туда и ощутив холод вскочил в ужасе, взывая к прислуге отеля.

Слуга оказался храбрее и с улыбкой вытащил часы вместо воображаемой змеи. [188]

На следующий день, решив уехать по железной дороге в соседний город, поднялись рано, но этим никого не удивили — уже весь отель был на ногах, чтобы использовать утреннюю прохладу.

Приятно освежившись холодным душем, мы пили кофе у себя на веранде (настоящий явский кофе) и наблюдали картинки утренней жизни — женское население отеля от мала до велика дефилировало мимо нас в ванную принимать душ, идя закутанными в простыни; при шествии туда простыня ложилась складками, а при обратном — мокрая простыня плотно облегала носительницу. Тут только мы вспомнили, что доставили случай дамам наблюдать нас, когда мы ходили мимо них в таких же костюмах; по этому поводу пошли разговоры и споры, кто внимательнее смотрел — мы или они.

В 8 часов мы сели в вагон и через два часа прибыли в Buitenzorg осмотреть знаменитый Ботанический сад (Landplantentuin te Buitenzorg), основанный 6 мая 1817 года немецким натуралистом профессором Рейнвардтен.

Всемирная известность сада приобретена замечательными коллекциями пальм и собранием редких видов насекомых — подражателей.

Вам показывают ветку дерева, чуть ее тронете, сейчас же являются ноги и ветка начинает двигаться, также двигаются и разные листья.

Из Бюитензорга виден вулкан Гедэ, а из городка Гарут (конечная станция железной дороги), лежащего в 216 верстах от Бюитензорга, можно любоваться вулканом Попандаян (высотою 7.800 фут).

Доставив случай всем офицерам побывать на берегу, адмирал приказал сниматься с якоря для следования через живописный Банковский пролив в Сингапур. Дорогой пересекли экватор и окончательно простились с южным полушарием.

Стоянка в Сингапуре с 14 но 81 марта не ознаменовалась ничем особенным, она составила как бы передышку в непрерывной смене впечатлений в течение пройденного нами пути.

4 апреля пришли в новую интересную страну Сиамского короля. Залив, в котором становятся на якорь, крайне мелководный, поэтому крейсер остановился чуть не посреди залива в далеком расстоянии от берега, даже в трубу нельзя рассмотреть никакого признака земли.

От места стоянки крейсера до столицы Сиама — Бангкока, включая путешествие по реке, считают сорок миль, и, конечно, мы не могли воспользоваться своими шлюпками на такое расстояние. [189]

По недоразумению пароход из Бангкока пришел за ними только на другой день, сейчас перебрались на него адмирал, командир и часть офицеров. Сначала мы шли на большом пароходе до устья реки Менам; пройдя песчаный бар, стали подниматься вверх по реке, любуясь разнообразной панорамой берегов.

При входе в реку расположен город Пакнам с златоверхой пагодой на острове. Сплошная зелень пальм и других деревьев маскирует свайные постройки туземцев, выделяя на своем фоне плавучие дома китайцев, расположенные длинными рядами вдоль берегов. Наше путешествие по мутной реке с пересадкой на другой пароход продолжилось с 6 часов утра до часу дня.

Резкой черты города нет — Бангкок представляет уширение или клубок нити строений, идущих вверх по реке. Сам город довольно обширен, в своем роде восточная Венеция с своеобразными гондолами, по одинаковым способам гребли. Улиц мало, все каналы с висячими мостами, по каналам снуют шлюпки, точно торопятся куда-нибудь. Важные лица разъезжают в длинных гондолах с рубками и большим количеством гребцов.

На середине реки и у пристаней мы заметили пароходы, парусные и военные сиамские суда (в то время на сиамской службе было несколько русских механиков).

Мы остановились в приготовленном помещении, переоделись и сейчас же на гондолах с четырьмя гребцами отправились осматривать город. Наши гребцы с трудом справлялись с быстрым течением реки, и мы довольно долго плыли до сада, который оказался плохим ботаническим и зоологическим по своему содержанию, хотя устроен порядочно. Потом осматривали старый храм и монастырь; все здания пришли в ветхость, но сохранили роскошь украшений: наружные стены представляли сплошной рисунок цветов на изразцах, внутри помещений много золота и мозаики. По дороге встретили нескольких бонз, их тогда считалось в городе 35 тысяч человек, они содержались на счет короля, способствуя за это укреплению его власти. Полюбовавшись оригинальной архитектурой пагод, мы перебрались на другой берег осматривать здание выставки, которая должна быть открытой в скором времени. Из-за медленного способа передвижения мы едва не опоздали к обеду.

На другой день рано утром поднялись на высокую башню посмотреть панораму Бангкока. На сколько глаз может обнять, ему представляется как бы сплошной парк с каналами, среди зелени, [190] которой виднеются домики, крыши пагод, домов; в общем панорама очень живописна, зато кругом башни вид совершенно противоположный. Надо сказать, что башня находится при кладбище (если можно его так назвать) или вернее на большом дворе, разделенном на несколько частей. В одной части лежат безнадежные больные, во второй — стоят виселицы и плахи для отрубания голов, третья часть служит местом сжигания трупов, если родственники были в состоянии заплатить за это 35 центов (копеек), в противном случае трупы бросают на четвертый двор, самый ужасный из всех. В нем постоянно живут орлы и кондоры, которые немедленно распределяют между собой свежие трупы; посредине двора сложена пирамида из черепов, тут же валяются во множестве кости и частя тела, не объеденные еще птицами. Задыхаясь от убийственного запаха, не отнимая платков от носа, мы все— таки обошли двор, тщательно минуя страшных хозяев двора. Сидящие кондоры выше человеческого роста, они чувствуют свою силу и не дают дороги проходящим.

Для перемены впечатления мы пошли смотреть храмы и дворцы; они занимают большое место, обнесенное высокой стеной со многими воротами. На одном дворе мы наткнулись на массу ящиков — это была мебель, выписанная из Парижа для нового дворца; нам говорили, что выписано на 500 тысяч долларов; за цифру ручаться нельзя, может быть прихвастнули, а может быть и правда.

Мы удачно попали к дворцу, так как видели, как его степенство священный белый слон изволил выйти на прогулку, при его выходе был вызван почетный караул для отдания чести. Караул в составе одной роты находится постоянно при помещении и вызывается при выходе слона и возвращении его домой.

Дальше мы пошли осматривать пагоды — какая везде роскошь и красота, полы выстланы мрамором, стены отделаны мозаикой из золотых пластинок и цветных кусочков, двери черного дерева с перламутровой инкрустацией, все оригинально и ценно. Особенно богат главный храм, в нем Будда сделан из черного дерева с брильянтовыми глазами. Очарование храмом дополнялось звуками струнных инструментов, сливавшихся в стройные аккорды во время шедшего там богослужения.

После завтрака мы отправились в мундирах в помещение адмирала и сели все вместе в громадную, парадную гондолу под флагом адмирала, на буксире парового катера, чтобы ехать во дворец короля.

В Старом дворце (новый Чокра Кри еще не готов) нас [191] встретил министр иностранных дел и брат короля, после обмена приветствий, нас ввели в роскошно отделанный зал с массой вещей из разных стран света. На стенах около карниза устроены медальоны для помещения иностранных орденов, полученных королем — медальон, назначенный для России, оказался пустой.

Сам король (Phra-Bad-Somdetch-Phra-Paramindr-Maha-Tschulalonkorn-Phra-Pschula-Tschau-Klao-Tschau-Yu-Hua) невысокого роста, весьма симпатичной наружности, встретил нас крайне любезно и каждому подавал руку. По окончании представления, Его Величество изволил пригласить адмирала сесть, адмирал же в свою очередь жестом руки пригласил сесть командира и офицеров. Жест адмирала вызвал переполох: стульев было всего два и, чтобы усадить всех, пришлось придворным и свите принесли стулья из другой залы. В общем вышло неловко, мы сидели, а все остальные стояли, но король не выказал никакого неудовольствия и при прощании выразил сожаление, что не может дать нам ордена, так как не имеет русского ордена, взамен пожаловал по большой медной медали, выбитой по случаю предстоявшей выставки. Кроме того Его Величество сказал:

— «Когда у нас будут дипломатические сношения с Россией, я всегда готов поправить дело и пожаловать вам ордена»

(Впоследствии один из офицеров использовал обещание короля, будучи уже командиром канонерской лодки в Тихом Океане. Капитан 2 ранга Р., прочитав в газете о назначении А. Е. Одаровского посланником в Сиам, написал ему, по старой дружбе, поздравительное письмо и в виде шутки рассказал о своем представлении королю и его обещании. Письмо было получено посланником в момент отправления на бал во дворец, Алек. Еп. взял письмо с собой и когда Его Величество обходя гостей подошел к посланнику, он сказал:

Посланник рассказал, как было дело. Король рассмеялся и, подтвердив достоверность своего обещания, приказал немедленно послать орден Сиамской короны 3 степени.).

Перед уходом из дворца, нас просили записать фамилии в книге знатных посетителей.

Прием кончился посещением священных слонов — три почти белые, один светло-рыжий, при чем один из слонов стоял на возвышении из-за своих слишком длинных клыков. [192]

Вечером мы уехали из Бангкока, сначала плыли на шлюпках в течение двух часов по реке в совершенной тьме среди густой растительности; лежа на дне шлюпки, можно было любоваться через ветви звездным небом и блеском светляков, рассыпанных во множестве чуть не каждом листочке дерева, их зеленоватый дрожащий свет производит особое впечатление. Со шлюпки пересели на пароходик, кое-как примостились на нем — кто сидя, кто лежа на палубе; холод и сырость не дали спать, так и промаялись до рассвета. На пароходике по реке Dong-nai дошли до большого парохода, который и доставил на крейсер.

До ухода с рейда мы проводили крейсер «Азия», уходивший в Россию, его адмирал потребовал в Бангкок, чтобы проститься; наша эскадра все уменьшается в числе, только мы держимся, но ведь нельзя нам уходить, не выполнив программы.

15 апреля подошли к мысу Св. Якова (Муи-Вунг-тау), левой оконечности реки Ме-Конг, на которой расположен город Сайгон, столица Кохинхины. Теперь вся страна находится во власти французов, Кохинхину открыл португалец Андрада, а первый миссионер был Carvalho. Мыс Св. Якова украшен маяком, стоящим среди зелени, рядом с маяком просторный дом с вышкой, в которой помещен фонарь с рефлектором. Возле дома установлена сигнальная мачта и пушка.

Холмистый кряж, на вершине которого стоит маяк, тянется вверх по устью реки до деревни, где из красивой рощи выглядывают европейские домики квартирующих здесь французских артиллеристов; выше, по другую сторону деревни, возведена земляная батарея.

Около маяка останавливают все суда для опроса и принятия лоцмана в виду затруднительности самостоятельного плавания но извилистой реке. Устье реки Ме-Конг состоит из лагун, между которыми разливается бесчисленное множество рукавов и притоков, вся эта система занимает обширное пространство.

Крейсер пошел по левому руслу, очень широкому сначала, его правый берег низменный, покрыт кустарниками и пальмами с бесчисленным количеством обезьян. Вода мутно-желтая во всем течении реки.

Везде встречали рыбачьи лодки, на берегу виднелись деревушки — одна на мыске под холмом, другая несколько выше влево но низменности, она называется Конджэ, при ней находится бухточка с укреплениями. После этой деревни, берега становятся еще более низменными, они покрыты кустарниками и низкорослыми деревьями. Далее крейсер взял курс на речной маяк, за [193] которым впадает в реку ее приток Сонг-Виам-чу, здесь река до 360 сажен.

Чем дальше, тем река становилась излучистее, крейсер шел малым ходом с большою осторожностью. Растительность на берегах становилась беднее, но зато на пастбищах прогуливались большие стада светло-серых буйволов, еще далее пошли рисовые поля. Наконец, показались верхушки корабельных мачт и красные кровли зданий — это Сайгон, открывающийся все более и более то с правой, то с левой стороны сообразно изгибам реки.

На рейде мы застали, кроме военных судов, еще «Тильзит», судно старинной постройки, обращенное в военную тюрьму. При входе на якорное место установлен маяк и семафор, с которого отдаются распоряжения стоящим судам (Автор этих записок никак не мог предположить, чтобы этот семафор впоследствии известил французскую эскадру о награждения автора званием флигель-адъютанта и орденом св. Георгия 4 степени.).

По окончании разных формальностей, небольшая группа офицеров съехала на берег, не стесняясь временем, здесь как и во всех тропических странах, жители избегают выходить из дома между 10 и 3 часами дня из боязни получить солнечный удар.

В городе улицы широкие, дома утопают в зелени и расположены как дачи; главная улица «Catinat», параллельно ей «Национальная» и бульвар «Нородом». Сайгон построен на почве из красной глины, очень красивы красные дороги среди зелени, но для платья некрасиво, т. к. белые кителя быстро покрываются красной пылью. В конце главной улицы стоит на площади католический собор довольно больших размеров и рядом с ним прекрасное здание почты.

Проездом мы остановились досмотреть два памятника: адмиралу Риго-де-Женульи и воинам, павшим в войне с Кохинхиной. Недосредственно от города идет парк и ботанический сад— гордость французов; он замечателен по богатству растительности, имеет маленький зверинец и служит местом прогулки. В парке, часть которого составляет ботанический сад, стоит обширный и великолепный дворец генерал-губернатора, двухэтажный с широкими верандами кругом. Прекрасная каменная лестница и два полукруглых въезда с балюстрадами ведут к террасе центрального павильона. С одной стороны дворца — широкий двор с большой клумбой по средине, обсаженной [194] кустовидными пальмами и агавами. Противоположная сторона двора обращена в большой сад с массой цветов.

В Сайгоне жара круглый год, почему офицеры и команда сменяются через два года, транспорты доставляют офицерам все необходимое из Франции по дешевой цене.

Вечером мы обедали на французском судне; в прекрасное меню обеда входили павлины и рисовые птички, которые подаются в бумажных корзиночках.

На другой день ездили в Cholon, городок, лежащий около Сайгона; дорога туда идет непрерывными аллеями. Город населен исключительно анамитами и управляется старшиной под титулом «фу».

Из Cholon мы торопились к завтраку домой, чтобы принять французских офицеров.

Вечером отправились на бал к. генерал-губернатору. Чудный зал, залитый светом, пестрел разнообразием, но, увы! дам оказалось только шесть, рискнувших приехать в жару.

Все иностранные офицеры были в белом, и только несчастные русские офицеры изнывали в суконных сюртуках с эполетами, саблях, перчатках и таскали с грустным видом свои шляпы.

После ужина мы сейчас же вернулись на крейсер.

18 апреля снялись с якоря, чтобы повернуться крейсеру к выходу; пришлось подняться по реке далеко за город и развернуться на более широком месте реки. При повороте приходилось несколько раз почти упираться носом в илистый берег; при этом спугивали крокодилов и других зверей.

По выходе из мутного Me-Конга, крейсер пошел по чистой, изумрудной воде океана, а ветерок доставлял некоторую прохладу, но сырость не прекратилась.

Через несколько дней путешествия мы с удовольствием стали рассматривать острова, лежащие около Гонг-Конга. Они не велики и без зелени, главный остров Гонг-Конг представляет из себя массивный гранитный кряж, на северной части которого расположен город Виктория. Высокая гора в 1.825 фут. носит также название Виктории; она находится на западной стороне острова, тогда как на восточной — гора Альберт; на южной устроены доки. Верхушки гор покрыты очень скудной растительностью, только глаз радует зелень около дач.

Пройдя узкий пролив между берегом Гонгконга и зеленым островом, на котором стоит маяк, крейсер вошел на рейд и отдал якорь на указанном месте. Пока совершались салюты и проч. формальности, мы принялись рассматривать город с [195] палубы в бинокли. Город расположен амфитеатром по склону горы Виктория до половины ее высоты; внизу сосредоточены дома консулов, банки и конторы.

Как только представилась возможность, мы поспешили на берег, с удобной пристани прошли отличной дорогой к четырехугольной башне с часами, от нее поднялись выше, дошли до прекрасного сада с богатой растительностью — сад оказался у дворца. генерал-губернатора. Выйдя из сада, мы наткнулись на станцию железной дороги, конечно сейчас же уселись в вагон, который поднял нас на самый пик горы. Устройство дороги очень солидное, хотя на вид простое — два вагона прикреплены к концам стального кабеля; когда один поднимается, то другой спускается; местами вагон принимает положение близкое к вертикальному. На вершине горы проложены прекрасные дороги к дачам жителей Гонг-Конга; некоторые предпочитают чистый горный воздух и устроились комфортабельно в своих дачах. Мы оставались на верху до следующего спуска, чтобы погулять по городу: там сначала пошли по главной улице Queen’s Road; на ней обе стороны заняты магазинами в двухэтажных домах, при чем верхний этаж жилой.

В городе имеется англиканская церковь — вся белая в готическом вкусе и кроме того католический монастырь. Клубов два — английский и немецкий (Tarantula).

— «Что же, господа, мы толкаемся зря по улице, зайдем в магазин полюбоваться поближе китайщиной».

— «А в какой магазин?»

— «Да вот на дверях написано Иван Иванович, к нему и пойдем».

Конечно эту надпись сделали русские офицеры, и хозяин магазина стал поставщиком нашей эскадры. В магазине можно долго пробыть, не отрывая глаз от изделий из слоновой кости и серебра. Перед заходом солнца англичане, по своему обыкновению, высыпали на прогулку за город, длинная лента экипажей и носилок быстро двигалась по извилистой дороге. Мы сели в носилки, которые состоят из соломенного кресла с крышей или без оной, прикрепленного к двум длинным жердям, концы жердей китайцы-носильщики кладут себе на плечи. Китайцы быстро идут мелкими шагами, кресло слегла покачивается, располагая к дремоте; такой способ передвижения удобен, но собственно говоря, жалко смотреть на бедных носильщиков, обливающихся потом.

В Гонг-Конге мы проводили домой еще одного товарища — [196] клипер «Стрелок» поднял длинный вымпел и полным иодом ушел с рейда на свободу.

1 мая адмирал с эскадрой («Африка», фрегат «Герцог Эдинбургский», клипера «Вестник» и «Пластун») вышел в море; проделав несколько маневров, адмирал отпустил суда по своим назначениям, а сам на «Африке» пошел в Фу-чау.

До города надо поднимаются вверх по реке до местечка Pagoda, где и становятся на якорь, отсюда на речных пароходах попадают в Фу-чау.

В день прихода «Африки» за адмиралом прислали пароход; наша компания не пропустила случая примоститься, и все вместе отправились сначала осмотреть порт, устроенный по французскому образцу. В нем машины из Франции — он построен и оборудован китайскими инженерами, получившими образование во Франции.

В Фу-чау мы прибыли к 8 часам вечера, телеграмма о времени приезда в город опоздала, и потому никто не пришел нас встретить: подождав немного, мы все пошли в отель; в нем оказалась только одна свободная комната — положение безвыходное, но мы скоро из него вышли, благодаря приглашению русских купцов ночевать у них.

В городе существовали тогда три русские фирмы чаеторговцев, представители и приказчики помещались в комфортабельных домах; эти любезные хозяева нас хорошо накормили и спать уложили.

На другой день рано утром отправились в Ху-тан (китайский монастырь) сначала на шлюпке на другую сторону реки, затем в паланкинах на гору в 1.600 фут по живописной дороге через сосновые рощи и чайные плантации.

Монастырь старый, грязный, монахи тоже — интересного ничего; говорят, что в нем много исторического, но нам не удалось рассмотреть.

По возвращении в город осмотрели чайные фабрики, отбор чая, его сортировку, смешивание и приготовление кирпичного чая. Побывали в клубе и обедали в помещении другой фирмы по особому приглашению вместе с адмиралом.

В 11 часов вечера вернулись на крейсер (адмирал остался в городе еще на один день).

На следующий день к нам приехали с визитом купцы, мы старались отплатить за оказанное гостеприимство. После завтрака часть офицеров поехали провожать гостей, после обеда они провожали наших, а после ужина на крейсере наши не могли не проводить — после второго ужина в городе купцы опять повезли наших; такое бесконечное путешествие не могло продолжаться долго. [197] Чтобы прекратить его, 6-го мая ушли из Фу-чау в Чи-фу, откуда адмирал уехал в Пекин, а мы задыхались от учений.

22 мая неожиданно является адмирал, командир не получил телеграммы, и потому адмирала никто не встретил.

— «Снимайтесь с якоря», приказывает сердитый адмирал.

— «Ваше превосходительство, у нас пары не разведены, разсчеты с берегом не кончены, все офицерское белье в стирке и часть офицеров уволена в город».

— «Ничего не знаю, все кончить и немедленно сниматься с якоря».

Вот пошла горячка! закипела работа на крейсере, и полетели гонцы на берег, но, увы! прачек не розыскали и большая часть нашего белья пропала. Нам не удалось отдавать в стирку больше месяца и потому отдали много; эта потеря понесла значительный урон нашему бюджету.

25 мая пришли в Нагасаки, погрузив уголь, ушли в Кобе сделать маленькую передышку. Скоро мы должны расстаться с милым адмиралом; жаль его; он так много показал нам интересных стран. Командир сделал прощальный обед в соседнем городе Осака, пригласив старших лейтенантов и старших специалистов. Обед в отеле Джиуте был, конечно, японский с пением и танцами гейш.

От Кобе мы поехали по железной дороге, до первой станции Суми-иоши. По пути мы видели непрерывный ряд домов вдоль морского берега. По другую сторону дороги высится горный кряж, через тоннель в котором подошли ко второй станции Ниси-номиа. Далее пройдя два туннеля и станцию Кан-саки, остановились в Осака.

Город расположен в устьях реки Иода-гава, впадающей в залив тремя рукавами, которые соединяются между собою массой каналов с еще большим количеством мостов; из них один Тенджин-баси в 120 сажен длиной. В одном месте при пересечении двух каналов построено четыре моста одинаковой конструкции, они составляют квадрат, это место называется Иецу-баси или четверомостие.

Сам город разделяется на три части: портовую, среднюю и верхнюю (храмовую).

В нижней части живут европейцы (в квартале Цукиджи), и находятся присутственные места в домах европейского образца. В средней части интересна Театральная улица с массой балаганов.

Из храмов нам указали на Коядзу-но-миа, построенный в память микадо Нинтоку; с площадки храма открывается вид на [198] нижний город. Храм построен в стиле древнейшей японской архитектуры.

Другой древнейший храм это Сумийеши, построенный в память императрицы Цингу-Коого, завоевательницы Кореи и первой самодержавной государыни в Японии.

Третий храм Сакура-но-миа называется по имени чудной вишневой аллеи, ведущей к нему (по-японски вишня-сакура).

Еще интересный храм Амида-ике буддийский, куда на белом коне из Кореи была привезена статуя Амиды с рубиновыми глазами и алмазом во лбу; предание говорит, что отсюда пошло распространение буддизма по Японии.

Наконец, пятый храм Тенджим около длинного моста, построен в честь Сугавара-но-Мичизане, покровителя школ и учащихся.

Заканчивая список достопримечательностей Осаки, надо упомянуть о замке, игравшем большую роль в истории Японии, благодаря своему местоположению.

Замок Осиро занимает самый возвышенный пункт, дающий ему возможность командовать над дорогой (Токандо), идущей с юга на север по всей Японии. Стены замка занимают окружность в одну милю, построены очень прочно из громадных глыб серого гранита. После бомбардировки замок не возобновлялся, реставрированы только некоторые башни, в замке помещались при нас солдаты.

В северной части города помещается монетный двор, построенный англичанами за очень большую сумму.

До ухода из Кобе мы успели, еще съездить в Киото; город лежит всего в 52 верстах от Кобе. Первая станция Сиута, стоящая на обширной равнине, покрытой селениями. Вторая станция Ибараки в долине реки Иоды. Третья — Такацуки около горного кряжа. Далее Ямасаки, Мукомачи и Киото.

Рядом с железнодорожным путем тянется шоссе, чрезвычайно оживленное множеством повозок и домиками, вокруг которых разведены сады. Наконец, поезд пробежал через три речки и вошел в город к станции Шти-джо европейского образца. Со станции мы отправились в лучшую гостиницу Маруяма; ее владелец Джутеи, у которого мы обедали в Осака..

Киото иногда называют Сай-кио, т. е. «западная столица», в отличие от восточной «Тоо-кио» (Токио); Киото был прежде резиденцией японских императоров в силу древнего обычая выбирать себе резиденцию по усмотрению.

Сам город расположен среди продолговатой долины, которая [199] в южной части сливается с долиной Иода-гавы, почти около города проходит горный кряж с несколькими горами.

Через город проходят две реки: Камо-гава и Еацуро-гава, обе реки сливаются в городе и впадают одним рукавом в Иода-гаву.

Киото распланирован на правильные участки, хорошо шоссированные улицы освещаются фонарями. Особенно хороши предместья на холмах Хигаси-ямы; здесь преобладают сады, священные рощи, много дач, монастырей, а выше в гору за кварталом Гион посещается гостиница Мару-яма.

Из отеля обыкновенно везут в Рэезан, где среди хвойного парка расположено кладбище, принадлежащее буддийскому храму Кийомидзу. Архитектура храма отличается от других храмов очень высоким фундаментом; на вершину его ведет широкая лестница, сам фундамент опирается одной стороной на горный кряж. С другой стороны храма устроена площадка, с нее открывается чудный вид на весь город.

Мы порядочно устали ездить и восторгаться, захотели ехать в отель, но в конце концов уступили и согласились закончить программу осмотром статуи Дайбудса. Порядочной величины площадь обнесена каменной стеной, внутри ограды на каменном фундаменте помещен колокол формою древней ассирийской тиары, он весит, как говорят, 20.000 пудов и по времени изготовления старше московского— царя-колокола. Статуя Будды находится в храме, она сделана из бронзы.

Против храма не вдалеке насыпан курган, на нем поставлен каменный столб с приплюснутым шаром на верху. Под этим курганом лежат уши корейцев, взятых в плен во время войны. Как не увековечить такой человеколюбивый и благородный поступок!.. Курган называется Мими-дзука, от него не далеко до храма 33.333 святых.

Храм представляет из себя длинный сарай, разделенный по длине перегородкой, в одном отделении стоят боги, другое предоставляется молящимся. Между статуями имеются некоторые с несколькими головами; эти статуи держат на руках и на коленях тоже по несколько штук малых богов, которые в свою очередь обладают несколькими головами; этим объясняют счет 33.333 богов или вернее голов. Храм считается большою святынею. Нельзя не упомянуть об интересной статуе Амиды, обладательницы сорока шести рук, при чем каждая рука держит какой-нибудь предмет, обозначающий свойство божества. Напр. череп — это значит Амида держит в руке жизнь и смерть людей, лотос — божественное происхождение и пр. [200]

Не безынтересно знать также изображения святых но разрядам:

1. Кваноны — изображаются на венчике лотоса.

2. Бозаты — там же стоящими, они имеют головную повязку из лент с двумя падающими концами. Их назначение ходатайствовать за людей и помогать им в добрых делах.

3. Арханы — святые окончившие в течение многих тысяч лет весь круг испытаний.

4. Гонхены — духи, продолжающие возрождаться в человеческом образе.

о. Восемнадцать драконов — главнейших первозванных учеников Сакья-муни.

6. Сеннины — проповедники благого закона.

7. Миаджины — мученики, пострадавшие за исповедание буддизма.

Линия богов начинается статуей бога огня «Фудоо» с мечем в одной руке и арканом в другой, он окружен пламенным ореолом.

Этот храм, кроме его прямого назначения, служит собранием японской скульптуры и ваяния, представляющих большой интерес.

Около средних дверей храма поставлен сосуд со святой водой, которую пьют из ковшика и обмывают глаза и лоб.

На следующий день мы поехали за пять миль от Киото в местечко Фусими, расположенное среди великолепной рощи, в ней стоят два храма Инари-но-Яжиро и Тоо-Фукуджи. Из Фусими прокатили назад в улицу Рокуджо, миновав храм Хигаси-Хонганджи, остановились у ворот монастыря Нисси-Хонганджи. В глубине двора нашли два храма, соединенные наружной галлереей, перед храмом стоит очень старое дерево с подпорками, а позади раскинулся обширный сад, наполненный редкими растениями и цветами.

Погуляв в саду, мы отправились в цитадель Ниджо-но-сиро, где помещаются присутственные места. Он солидной постройки и похож на замок в Нагойе.

У подошвы горы Араси-ямы протекает в красивой местности река Кацура-гава, на склонах горы находится храм в честь Мацуно-бога винокуренья, не вдалеке построен завод, изготовляющий любимый японский напиток саке.

После цитадели мы посетили бывшую дачу одного из сиогунов, она называется Кин-Какуджи (золотая палата). Дача представляет из себя трехэтажный павильон с бронзовой птицей на макушке крыши, стоящий среди чудного парка. Особенная красота заключается в отражении павильона в зеркальной [201] поверхности озера, на берегу которого он стоит, окруженный деревьями самой причудливой формы.

Между холмами Хигаси-ямы находится другой павильон, называемый Гино-Какуджи (серебряная палата), он также украшен бронзовой птицей и стоит на берегу озера.

Наша поездка закончилась посещением дворца Микадо «Кинригосе», построенного внутри третьего двора. В первом дворе обширного места, обнесенного оградой, живут низшие придворные чины, во втором — высшие чины; в каждом дворе по несколько ворот.

Третий или почетный двор окружен крытой галлереей, окрашенной в белую краску, с красной каймой. В глубине двора возвышается продолговатое здание — это бывший тронный зал.

Везде совершенная простота постройки из дорогих деревьев, оставленных в естественном виде. Приемная зала во дворце сделана в три уступа, на двух стояли придворные чины во время аудиенции, а на верхнем стоял трон, завешанный зеленой шторой; когда Микадо садился на трон, то штора поднималась до половины груди, чтобы простые смертные не могли видеть Микадо, а он мог бы видеть их через ткань. Из залы прошли в библиотеку и кабинет Микадо, далее через помещение Микадессы вышли в чудный сад с массой цветов, фруктовыми деревьями и озером с неизбежными мостиками. Красиво и комфортабельно устроено здание для ванны и другое для отдыха после ванны.

Недостаток времени заставил нас вернуться восвояси, и мы и не попали на озеро Бива, куда очень хотелось съездить.

9 июня крейсер ушел в Иокогаму, там пошли обычные визиты, говели с командою и катились по окрестностям. Одна из больших поездок состоялась в местечко «Katose», где мы завтракали и, оставив лошадей, продолжали путь в дженерикшах. Первая часть дороги шла мимо европейских дач и затем среди рисовых полей. Вид окрестных полей и лесистых холмов носит отпечаток культуры: рощи обращены в парки, все поля возделаны и разбиты на четвероугольники разной величины, лежащие уступами для стока воды или вернее для распределения воды по полям.

Вторая половина пути заняла час времени езды до узким тропинкам и ущельям до храма Дайбудса, уже нами посещенного ранее с другой стороны, только на этот раз мы переправились в большой шлюпке (фуне) на остров Иношима, замечательный своими пещерами, образовавшимися от удара волн. В самой большой пещере устроен храм, тут берут свечи, чтобы идти [202] внутрь горы по темному, сырому коррндору, конец которого заделан, л мы не могли добиться, чем он кончается. Откровенно говоря, смотреть было нечего, только поездка сама по себе доставляет удовольствие.

Вернувшись в Katase, мы опять сели в свои экипажи, торопясь приехать в Иокогаму к обеду, но... прибытие совершилось с опозданием. За границей все экипажи снабжаются тормозами, а мы обыкновенно, по российской привычке скакать и в гору, и под гору, отвертывали тормоза и катались без стеснения. На этот раз пришлось поплатиться, в одном из экипажей правил лейтенант Т. Лошади понесли под гору, он не сдержал, и коляска очутилась в канаве, а лошади в кустах. Седоки отделались благополучно, но экипаж сломали. К счастью наших седоков проезжавшие мимо португальские офицеры взяли с собой и помогли устроить доставку экипажа с лошадьми на буксире в Иокогаму. Сначала мы обеспокоились, но потом ужасно смеялись и приставали к лейтенанту А. Т. Т. в виду уплаты большой суммы за поломку экипажа. Каково же наше удивление — вдруг фирма, отпускавшая лошадей, отказалась от предложенной уплаты, говоря, что это случается в лучших фамилиях.

22 июня у американцев праздник, они устроили матросскую гонку без офицеров. Африканские шлюпки взяли три приза, англичане ни одного, а французы отказались. Вечером мы были на берегу в городском саду, где слушали концерт двух японских оркестров — играли очень старательно.

На другой день адмирал с командирами и офицерами был принят императором в прощальной аудиенции. Церемония была та же, как и в прошлый раз, только мы завтракали в миссии, и сытые поехали во дворец выпить по чашечке холодного чая без сахара.

7 июля собралась компания ехать «внутрь страны», так у нас назывались поездки по окрестностям. Решились ехать через Иокоско, из-за этого встали в 4 часа утра, и на пароходике поплелись в Иокоско. На крейсере не удалось напиться чая, а на пароходике буфета нет, что делать? Стали судить, рядить, вдруг один из офицеров говорит:

«Господа, нашему горю можно немного помочь, я взял бутылку коньяка, будем пить по глоточку, может быть голод немного утихнет»..

Моментально бутылку открыли, но опять затруднение — не из чего пить, нашли какую-то крышку в роде самоварной, оказалась превосходным бокалом. Выпив по крышечке, решили угостить [203] единственного кроме нас, европейского пассажира англичанина, он не отказался, вероятно, будучи поставлен в такое же положение, как и мы.

Чтобы сократить томительное путешествие, решили прибегать к крышечке на траверсе каждого мыса или при проходе островка, средство оказалось действительное — стали разговорчивее, и англичанин повеселел. К приходу в Иокоско крышку положили на место, а бутылку пустили плавать по заливу.

На берегу с удовольствием поели риса с разными приправами и без отдыха пошли пешком.

По пути случайно наткнулись на памятник Adams’у, первому европейцу, посетившему Японию (как нам потом сказали), далее любуясь видами прошли несколько селений: Ха-яма, Хале-дай-будса и др., названия которых не остались в памяти.

На джинрикшах доехали к 5 часам в Камакуру — это была самая древняя столица, здесь жили сильные мира сего, спорившие о власти с императорами, в настоящее время город в упадке.

К достопримечательностям Камакуры принадлежит храм в Хатчи-манга, построенный вельможей Иоритомой на месте убиения его сына.

Громадное место, занимаемое храмом, обнесено каменной стеной и рвом, небольшой мостик ведет во двор или нижнюю платформу, на которой три алтаря. Первый в честь Инари — бога ряса, очень чтимого во всей Японии.

Второй алтарь в память духа Иоритомы и третий в честь камней, которым приписывается чудодейственная сила. Два жертвенника с нецензурными изваяниями привлекают не мало паломников, бездетных женщин и слабых; как мы заметили, к мужскому жертвеннику ставят больше свечей.

Между первыми двумя алтарями возвышается широкая лестница на верхнюю платформу, где стоит главный храм, он окружен корридором с небольшими комнатами, в которых хранятся вещи Иоритомы и его сына уже в течение 400 лет.

На расстоянии полумиля от Хатчи-манга по дороге в Фуси-сазо находится храм Кенходяни, далее женский монастырь Матцунго-ока. По этой же дороге — храм Кунон-са, богини милосердия.

Мы не осматривали этих храмов, довольствуясь наружным видом при проезде, зато с удовольствием обедали по-японски. Перед обедом взяли ванны и переоделись в киримоны, в них и возлежали за обедом на циновках.

19 июля дали прощальный обед адмиралу А. Б. Асланбегову перед отъездом его в Россию, меню было напечатано и [204] наклеено на веер из листа лотоса, во время обеда играл японский оркестр гвардейского полка. Мы все горячо благодарили за наше чудное путешествие по Тихому океану, и каждый старался сказать что-нибудь приятное адмиралу, наши симпатии его глубоко тронули, Абрам Богданович в свою очередь сказал нам много лестного.

22 июля торжественно праздновали царский день, устроили гонку и иллюминацию. На другой день проводили адмирала на пароход, уходивший в Америку; он и провожавшие его трогательно простились со слезами на глазах.

Мы ужасно волновались в ожидании прибытия нового начальника эскадры, боясь, что он поднимет флаг у нас. Контр-адмирал Николай Васильевич Копытов, приехав в Иокогаму, поднял флаг на фрегате «Герцог Эдинбургский». Новый адмирал давно уже заслужил репутацию очень строгого и требовательного начальника; с первых шагов его приезда все затрепетало и притихло.

ГЛАВА X.

3 августа ушли эскадрой по неизвестному назначению, адмирал никому не сказал, а спросить побоялись, только дорогой само-собою выяснилось, так как 6-го числа прибыли в Хакодате, здесь эскадра разделилась: адмирал ушел в Чифу, а нас послали на север.

15 августа прибыли в наш милый Петропавловск сменить клипер «Вестник», стоявший там летом. Уже со времени прихода в Хакодате, начались тяжелые дни в отношении погоды — мы отвыкли от холода, плавая в тропических странах, почему туман и дальнейшие морозы сильно давали о себе знать.

24 августа в годовщину Петропавловского боя состоялось торжественное открытие памятника убитым воинам при защите города в 1854 году.

Памятник поставлен на средства, собранные подпиской между офицерами Тихоокеанской эскадры, местоположение его на косе дает возможность входящим на рейд судам любоваться издали его золоченой верхушкой.

Для парада свезли на косу сводную роту под командой лейтенанта В. Ф. Р., к этому времени прибыло духовенство; когда шествие установилось по данному церемониалу, двинулись вперед на братскую могилу служить панихиду в присутствии оставшегося в живых участника боя солдата Карандашева. [205]

К сожалению, начало празднества было омрачено неприятным случаем: на рейде одновременно с нами стояла английская яхта «Энчантрес», владелица которой вместе с другими пассажирами яхты была на панихиде и возложила три венка: на русскую, английскую и французскую могилы. По окончании общей панихиды, обратились к священнику отслужить отдельную панихиду на английской могиле, каково же было неудовольствие, когда священник отказался служить и даже повернулся спиной.

С кладбища процессия двинулась в собор, где служили обедню, и затем все прошли на косу к памятнику. При снятии завеса оба суда салютовали, после чего команда прошла церемониальным маршем.

26 августа ушел «Вестник»; мы повезли наших знакомых барышен на шлюпках провожать клипер, стараясь держаться как можно ближе, чтобы барышни могли поймать платки, которые им бросали с кормы клипера, метка поднятого из воды тщательно рассматривалась, и платок переходил в собственность одной из барышен. У них не было споров, так как офицеры были строго распределены между ними по симпатиям.

С уходом «Вестника» жизнь пошла правильная, главное внимание было обращено на занятия по всем частям и особенно на прохождение курса стрельбы из ружей и пушек, для производства последней обыкновенно уходили в Тарьинскую бухту (В Тарьинской бухте погребен английский адмирал Прайс.).

По вечерам большинство съезжало в гостеприимный дом Люгебиль, где старшие чины играли в карты, а молодежь танцевала с тремя барышнями.

По праздникам гуляли по горам, охотились, кто мог, во время прогулок случалось видеть очень близко медведей, они мало обращают внимания на людей, увлекаясь рыбной ловлей.

В сентябре месяце крейсер ушел в обход по северным берегам Камчатки и островам.

Этот раз плавание крайне тяжелое вследствие частых туманов, свежих ветров и громадной волны. В Нижне-Камчатске мы усмотрели шхуну, пришлось подойти к берегу и спустить паровой катер на ужасной зыби, что было с катером, если крейсер чуть не черпал бортами, стоя на якоре! Катер под командой лейтенанта Р. шел с большим трудом, перебираясь с волны на волну, у входа во внутренний рейд пришлось выждать подходящей волны, чтобы полным ходом перескочить бар, маневр удался, а то в этом месте было уже много случав гибели шлюпок. [206]

Селение Усть-Камчатск расположено по реке Камчатке, жители занимаются рыбной ловлей и охотой; шкур, конечно, мы не достали — все своевременно скупается и увозится.

16 сентября мы пришли к острову Беринга в бухту Топорков и вскоре съехали на берег к агенту котиковой компании, он повез нас осматривать лежбища котиков. Это путешествие совершили в маленьких санях (нартах), запряженных собаками, езда крайне неприятна — грязь из-под ног собак летит в лицо, постоянно надо соблюдать равновесие, чтобы не упасть, и в довершение ужасный запах от собак вызывает тошноту.

До северного лежбища считается 20 верст, мы ехали только по болотам, а где было можно шли пешком. Самое лежбище представляет громадную отмель с рифом, все пространство покрыто тысячами котиков, оставленных для будущего года. Нам показали место избиения варварским образом котиков, их отгоняют от берега на траву и по выбору бьют палками по голове. Шкуры снимают, солят и на пароходе отправляют в С.-Франциско; к приходу груза котиков приготовляется специальный поезд, немедленно доставляющий груз в Нью-Иорк, откуда также без замедления везут шкуры в Лондон, только там умеют выделывать шкуры котиков и не открывают секрета.

Нам пригнали несколько штук котиков посмотреть поближе на эти добродушные и неуклюжие создания, на самое лежбище воспрещается ходить в сапогах, курить и громко разговаривать.

20 сентября мы посетили остров Медный, т. е. собственно только подошли к обычному месту стоянки и прошли дальше вследствие сильнейшего шторма, не стоило становиться на якорь: все равно нам бы не удержаться на месте.

Обошли кругом Медный, пошли к Берингу, там ходили вдоль берегов и, потеряв надежду на улучшение погоды, ушли ко всеобщему удовольствию назад в Петропавловск.

Опять все пошло по-старому, только 4 октября картина берегов изменилась, снег покрыл густой пеленой все решительно, и мы с восторгом, как малые дети, бегали с санями и катались с гор.

Вскоре стало известно о близком уходе нашем в Японию, местный исправник Серебрянников, не желая ударить лицом в грязь, решил устроить танцевальный вечер и прощальный ужин. Без нашего содействия не обошлось — и посуда, и серебро и проч. было перевезено с крейсера на квартиру, а главное прибыло много кавалеров.

Перед танцами командир обратился к лейтенанту Р.: [207]

— «Конечно, В. Ф., вы будете танцовать, дирижировать и вообще всем распоряжаться».

— «К сожалению, Е. И., я этого не могу выполнить, мне предстоит вахта с 12 до 4 часов ночи».

— «Ну, это беда не велика, мы ее сейчас поправим».

Затем командир, приказав поставить мичмана на вахту, сказал исправнику:

— «Вы предоставьте все В. Ф., лучше его хозяина не найдете, он вам все устроит».

Танцовали до изнеможения, особенно нравился местный танец восьмерка, который местные дамы лихо отколачивали. Но всему есть конец и танцовать кончили, и стоянке конец.

Перед уходом трогательно прощались с милым семейством Люгебиль и другими, простились с любимыми местами, со скамеечками, сделанными своими руками в разных местах по горам, ничего и никого не забыли.

5 октября по выходе в море попали в жестокий шторм с морозом и снегом. С большим трудом доставили на остров Беринг доктора Калиновского, его коров, собак и лошадей, желавшего зимовать на Беринге.

Нельзя было без смеха смотреть на изумление и испуг жителей, увидевших первый раз матросов, сидящих верхом на лошадях, они приняли всадников за богов и падали ниц при проезде лошадей.

9 октября ушли на Медный, обошли кругом — все благополучно.

11 числа началось крейсерство по Берингову морю, а вместе с ним наши мучения. Трудно описать наши испытания: сильный, холодный NW со снегом при морозе 18°-20° не переставал дуть все время со степенью шторма; бедный крейсер бросало как щепку, он черпал бортами и покрывался льдом от замерзавших брызг, сыпавшихся в большом количестве.

Вахтенный начальник, привязанный на мостик, быстро обращался в индейку, заготовляемую в прок на зиму, его пальто, ежеминутно обдаваемое водой, на морозе обращалось в ледяной футляр. После вахты вестовые с трудом освобождали офицера от панцыря, который торжественно вдвоем несли сушить в кочегарку. К довершению провизия вся вышла, вина нет и на плите ничего не держится, питались, Бог знает чем и как.

Наконец 18 октября радости не было пределов при виде берегов Хакодате, хотя и покрытых снегом. Если согреться было негде, зато отдохнули от качки и достали провизию.

Приведя себя в порядок, мы отправились во Владивосток, [208] опять жестокий шторм отнял лишние сутки и только 23 октября отдали якорь в тихом Золотом роге. При входе на рейд наш командир лихо обрезал (Прошел вплотную к корме.) корму фрегата «Герцог Эдинбургский» и с мостика рапортовал адмиралу, который сейчас же приехал к нам, найдя образцовый порядок, горячо всех благодарил за него и за трудное плавание.

Во Владивостоке посетили старых знакомых, в институте, на «горках», на «кучках» и в слободке. Вот стоять на рейде было не важно, уж очень мороз донимал, особенно ночью на вахте, никакое платье не спасало.

6 ноября мы ожили в тепле и зелени уютного рейда Нагасаки; здесь вошли в док для окраски подводной части и всего крейсера, истерзанного плаваниями.

Мы по обыкновению горячо принялись за приведение своих частей в порядок, тем не менее нашли время съездить в местечко Моги, лежащее к востоку от Нагасаки в Синодском заливе. Дорога лежит через предместье Гунгацы мимо холмов и вершины горы Хоква-сан, по склонам которой раскинуты селения, окруженные зеленью и массой цветов. За предместьем путь очень каменистый и крутой, приходится идти пешком больше часа до перевала горы, за ним тянется роща старых камелий, покрытых пышными цветами. Виды с перевала один лучше другого на лежащую внизу долину и склоны соседних гор, украшенных кустами зеленых бамбуков.

На половине дороги обязательная остановка в чайном доме для отдыха возниц, да и самим приятно выпить чайку с вкусным тортом. Далее катились по красивому ущелью, здесь растительность поражает своею роскошью, красотою и обилием цветов.

Местечко Моги само по себе не представляет ничего особенного, но красива природа кругом, также прекрасен вид на залив с его берегами, уходящими в дымку тумана

Пока нам готовили обед, мы бродили по берегу и рощам, но недолго, все заторопились в гостиницу, рассчитывая вкусно поесть: действительно сырая рыба тай с разными приправами была великолепна.

Назад вернулись уже в темноте.

Недолго стояли в Нагасаки, адмирал вдруг без всякого предупреждения приказал сниматься с якоря, едва успели забрать белье с берега и кончить расчеты с берегом. [209]

Из Нагасаки вышли всей эскадрой («Герц. Эдинб.», «Африка», «Вестник» и «Пластун»), направляясь в Гонг-Конг, куда прибыли 30 ноября.

Дорогой у нас вышло небольшое происшествие, порядочно некоторых взволновавшее: эскадра шла в две колонны, левую составляли клипера под парусами, а правую «Эдинбургский» и «Африка» под парами и парусами. На мостике «Африки» вахтенный начальник внимательно следил за идущим впереди адмиральским кораблем, который был плохо виден из-за стоящего большого паруса (фока) и потому не усмотрел ракету, пущенную по приказанию адмирала; ракета по условию должна указать пробитие тревоги на судах и открытие огня из орудий.

Лейтенант заметил только огоньки на клиперах и решил у нас не бить тревоги, но командиру все-таки послал доложить.

Выходит командир «сам как Божия гроза»; лейтенант подробно доложил.

— «Отчего вы не дробили тревогу, когда увидали огни?»

— «Раз мы прозевали ракету, нам уж нельзя стрелять последними, лучше пусть бранят за недостаточность внимания, но не говорят, что «Африка» опоздала, ведь это несовместимо с ее достоинством».

— «С этой точкой зрения я согласен, но предупреждаю — если адмирал будет недоволен, то вам будет очень худо».

Когда эскадра пришла в Гонг-Конг и стала на якорь, командиры поехали с рапортами, мы ждали с нетерпением возвращения нашего командира. Наконец, командир прибыл, зовет лейтенанта, тот идет ни жив, ни мертв.

— «Адмирал приказал передать вам его благодарность за быстрое выполнение приказа».

...? на лице у лейтенанта.

— «Ваше счастье, что все обошлось благополучно, но я все-таки вас не благодарю». Вскоре дело разъяснилось: адмирал, выйдя ночью на мостик, приказал пустить ракету; отвлекшись наблюдением за выходом команды на фрегате, не заметил времени начала стрельбы на других судах. Увидя огни на клиперах и не видя на «Африке», спросил у вахтенного начальника Ф. Ф. Стемман.

— «Отчего «Африка» не стреляет?»

Благородный товарищ сообразил, что на «Африке» прозевали и желая спасти вахтенного начальника от гнева адмирала, доложил:

— «Ваше превосходительство, «Африка» уже кончила стрельбу, она, по обыкновению, первая выполнила сигнал». [210]

Оттого адмирал и благодарил командира, который промолчал в свою очередь, спасая обоих офицеров.

На рейде собралось много судов:

Английская эскадра: вице-адмирала Уэльс корабли — «Encounter», Champion, шлюпы — «Lily», «Albatross», лодки — «Fly», «Kestrel», яхта — «Vigilant».

Командир Куммик блокшив — «Victor Emanuel», развооруженный корабль — «Wivern», лодки — «Esk», «Midge», «Tweed».

Французская эскадра: контр-адмирала Мейер броненосец — «Victorieuse», корвет — «Kersaint», лодка — «Lutin».

9 китайских лодок.

Вскоре по прибытии нашем в Гонг-Конг, офицеры эскадры были приглашены вице-консулом Михаельсоном на обед. Прекрасное помещение, обильная закуска и самый обед, начавшийся оригинальным образом, привели в самое хорошее настроение духа. Когда после супа всем налили по стакану шампанского, консул встал и сказал:

— «Господа, прошу вас войти в мой дом».

Это обозначало приглашение бывать у него запросто. Другой раз пришлось пообедать у богатого китайца по возвращении с ним из китайского театра. Вот меню:

1. Чай без сахара.

2. Жареный миндаль с солью.

3. Сушеные семена дыни.

4. Яйца в крутую, лежавшие в извести две недели, отчего они почернели и рассыпались в порошок.

5. Жареная печенка и почки на касторовом масле с соей и горчичным соусом.

6. Имбирь ломтиками.

7. Разная вареная зелень.

8. Жареная свинина.

9. Суп из плавников акулы.

10. Ласточкины гнезда.

11. Вареные грибы.

12. Апельсины и груши.

Антракт — две трубки опиума.

13. Суп из уток с грибами.

14. Трепанги (морские черви) с вареной курицей.

15. Рис. [211]

16. Жареные утки — распластанные и, кажется, прессованные.

17. Морская капуста.

18. Что-то похожее на крыс.

И т. д. до фруктов.

Антракт — две трубки опиума.

Новая перемена блюд еще более сомнительного характера.

Из приличия ели всего понемногу, впрочем, много не съешь какого-нибудь скользкого толстого червя или крысы, а китайцы удивлялись нашему аппетиту и воздержанности. Несколько обедов выдержали, но опиум начал ошеломлять, и потому мы сейчас же ушли на воздух.

В течение праздников на судах эскадры устроили елки для команды и офицеров. У нас кроме того был спектакль, — «ямщики» Загоскина и сцена Горбунова «На празднике» были бойко разыграны любителями-матросами. В довершение живые картины «Возвращение из кругосветного плавания» окончательно привели присутствующих в восторг.

После спектакля для чужих команд подали разное угощение, а командиры и офицеры ужинали в кают — кампании, убранной живыми цветами. Также оригинально китайцы убрали самовар, он весь был покрыт цветами, но форма и все очертания были сохранены. В самовар налили состав из вин, а вместо угольев положили лед.

Новый год встретили скромно по своим судам.

ГЛАВА XI.

1 января 1883 года. — Четвертый год нашего плавания, а о возвращении ни слуху, ни духу, в добавок еще выслан новый кредитив на год.

3 января неожиданно приехал адмирал произвести артиллерийское ученье, оставшись вполне довольным отчетливостью исполнения, адмирал благодарил всех и отдельно лейтенанта Р. «за доставленное удовольствие».

На другой день в City Hall состоялся спектакль в пользу пострадавших от чего-то в Манилле, должно быть требование было велико, так как спектакль попал под покровительство целого комитета. [212]

His Exel. The administrator.

H. E. Admiral Willes.

H. E. General Sergent.

H. E. Admiral Kopitoff.

H. E. Admiral Meyer.

Давали comediette «My oncle’s will consert», перед спектаклем сыграли увертюру «Le souverain» — Herman.

Bee было парадно и благоустроенно.

14 января мы приуныли — у нас подняли флаг адмирала; без того уже подтянутые, мы сами еще более затянулись, зная строгость и требовательность Николая Васильевича. На другой день ушли в море эскадрой, вскоре по сигналу фрегат «Герцог Эдинбургский» и клипер «Пластун» отделились по направлению к Манилле, а клипер «Вестник» в Сайгон. По пути адмирал не беспокоил нас ученьем, говоря, что он живет на даче, так хорошо ему было на «Африке».

Стоянка в Сингапуре ознаменовалась тоскливым балом у губернатора, несмотря на прекрасное помещение и относительную любезность хозяев.

Затем состоялась гонка малайских и китайских шлюпок, конечно, опят под покровительством комитета:

Н. Е. the Governor Sir Frederiek, A. Weld, H. E. Bear, Admiral Kopitoff, и 14 англичан.

На этой гонке было больше смеху, чем действительной гонки — китайцы и малайцы толкались, падали в воду при оглушительном крике и драке.

На днях стало известно о скором приходе корвета «Скобелев», на который должен перейти адмирал, почему 30 января мы сделали прощальный завтрак адмиралу, которого все полюбили и уважали.

Адмирал в ответ на обращение к нему старшего офицера сказал:

— «Несмотря на мой характер скорее видеть дурное, чем хорошее и желание придраться к чему-нибудь, я не мог этого сделать у вас вследствие безусловно прекрасного состояния корабля во всех отношениях».

Такой отзыв строгого адмирала мы приняли, как награду за наши труды и усердие.

1 февраля адмирал перешел на корвет «Скобелев» и немедля ушел на нем по островам Зондского Архипелага.

Малаец привез телеграмму, видимо из России, все встрепенулись и замерли в ожидании новостей — вдруг командир объявляет [213] о полученном приказании идти в Россию. Вот кавардак начался, стали прыгать от радости, кричать «ура», пить шампанское, просто не знали, чем выразить свой восторг; когда же первый пыл прошел — как будто стало жалко расставаться с милой «Африкой». Торжественно подняли длинный вымпел (Вымпел — узкий флаг в виде ленты, поднимаемый на военных кораблях, при возвращении домой по существующему обычаю, поднимают вымпел, длина которого равна длине корабля плюс 100 фут за каждый год плавания; на конце вымпела пришивают стеклянные шары, чтобы они плавали на воде, когда нет ветра.) и 6-го февраля ушли в Индейский океан.

Вот когда начальство отличилось, ему казалось, что мы мало учились в течение трех лет и ничего не знаем, а потому на переходе до Цейлона ученья начинались по тропическому росписанию с 5 часов утра до 8, затем по умеренному климату с 10 до 11, с 2-4 _1/2 и с 4 _3/4 до 6 _1/2, кроме того, делались часто ночные тревоги и маневры с парусами — скучать было некогда; если прибавить сюда тропический зной и маловетрие, то прямо веселье.

14 февраля пришли в Коломбо на остров Цейлон, конечно, сейчас же помчались на берег отдышаться от учений и город посмотреть. Быстро покатились прекрасные коляски по тенистым аллеям, усыпанным красным песком, глаза разбегались от разнообразия и роскоши зелени, особенно за городом, где разбросаны сингалезские деревни. Около моря идет широкая дорога, сюда публика приезжает любоваться закатом солнца в океане и прибоем волн. Местами мы останавливались посмотреть на пеструю толпу местного населения, кого тут нет — индусы, малайцы, тамиллы, сингалезы, жрецы в желтых мантиях и еще какое-то племя очень стройное и хорошо сложенное. Сингалезы отличаются прической; их гладко зачесанные назад волоса собираются на затылке в один пучен, сверху надевают высокий круглый гребень, часто в золотой оправе, гребни носят только мужчины, вероятно для отличия от женщин, так как костюмы мужской и женский почти одинаковы, состоя из короткой куртки или кофты и куска бумажной материи вокруг стана.

Недалеко от города мы посетили главный храм, большой двор обнесен стеною, в нем стоят два здания — в первом огромной высоты желтый Будда (плохой работы) в состоянии покоя (нирвана), во втором Дагоба в вертящейся башне, украшенной блестками и гербами. Из храма нас повезли в Cinamum Garden (сад [214] коричневых деревьев), это собственно громадный парк с дачами англичан. В середине парка стоит обширный музеум, во время нашего посещения в нем было очень мало вещей. Покончив осмотр города и окрестностей, мы в один из следующих дней предприняли поездку в Кэнди — древнюю столицу сингалезских королей. Сообщение удобное по железной дороге и росписание согласовано с временем обеда.

Первая половина идет среди густой тропической зелени, закрывающей вид на окрестности; около полотна дороги тянется шоссейная дорога.

Вторая половина -— гораздо живописнее, поезд поднимается на высоту более 1.000 фут, и ничто не мешает глазу любоваться чудными видами на лежащие внизу долины, с каймой по горизонту, из разной формы гор. Горы не обнажены, как в Австралии, а покрыты до самой вершины густой яркой зеленью, с кивающими от ветра коронами пальм и желтеющими террасами рисовых полей. Кроме того, по склонам холмов раскинуты чайные и кофейные плантации.

В Кэнди поезд приходит в 11 _1/2 часов утра к завтраку и другой вечером к обеду, мы приехали на первом. Переоделись в отеле и вымылись от пыли, досаждавшей в дороге, позавтракали с аппетитом и сейчас же покатили в колясках в ботанический сад, дорога в четыре мили тянется непрерывно между предместьями, в которых каждый дом окружен садом с доходными кокосовыми пальмами, хлебными деревьями, бананами и др. пальмами. Ботанический сад, окруженный с трех сторон рекой Мэхавелли, занимает большое пространство. Первое, что обращает внимание — это великолепная, разнообразная семья пальм, собранная в одно место — уходящие в высь кокосовые, пальмировые, ареновые пальмы растут рядом с финиковыми, капустными и друг. По аллее вдоль реки попадаются чудные группы бамбуков в виде больших снопов.

В пальмировой пальме все идет в дело: листья для письма, плод в пищу и на масло, из сока получают вино и сахар, ствол для построек. Сторож, показывавший сад, обращал наше внимание на более интересные сорта деревьев: хинные, коричневые (дающие корицу), пробковые, саговые, перечные и мускатные. Интересны ползучие растения, они как бы сетями обвивают великанов леса, образуя настоящий колпак. Мы видели пальму, цветущую раз в сто дет и затем погибающую.

Из сада попали в тюрьму, не в наказание, а для осмотра, это что-то в роде крепости, и сейчас же уехали дальше. [215] Зато ничего нет живописнее вида Кэнди с берегов небольшого озера, вырытого последним королем, оно окружено холмами с вершин которых открываются еще более великолепные виды на утопающий в зелени город. На озере находится миниатюрный островок с небольшим зданием, служившим для помещения гарема короля. Дорога, носящая название аллеи лэди Гордон, огибает один из холмов около озера с восточной обрывистой стороны, с холма открывается вид на долину с текущей между ее скалами рекой Мэхавилли. Недалеко от озера стоит дом английской королевы, сингалезский храм, магометанский и замечательный буддийский храм Вихора.

Этот храм не отличается ничем по наружности, он состоит из двух частей, в которых потолок и стены расписаны в египетском вкусе, имеется много картин, изображающих мучения грешников в аду. В середине массивная дверь была заперта, но золотой ключ нарушил правило, и нам обещали вечером показать знаменитый зуб Будды. Чтобы не терять времени, мы доехали посмотреть на священных слонов за пять миль от города по чудесной дороге. На одном мосту взяли рупию (большая серебр. монета) за проезд, при нас слоны выходили из воды после купанья, они значительно короче других пород. В 5 часов вечера вернулись в отель, а в 6 _1/2 поехали навестить зуб Будды. Пришлось ждать, пока под звуки там-тама и флейты при шел главный жрец, он дал благословение трем другим открыть дверь. Пройдя ее, поднялись во второй этаж. Тут большая комната без окон с тяжелой, выложенной резной костью дверью, через эту дверь попали в склеп. Прямо стоял серебряный стол, на него кладут цветы, приносимые в жертву, за ним стоит железная клетка, запертая громадным висячим замком, внутри клетки поставлен конусообразный колпак (карандуа), покрытый золотыми цепями с драгоценными камнями. Внутри колпака в нескольких золотых ящиках (один в другом) хранится зуб Будды, на поклонение которому стекаются массы народа со всех сторон.

Первый зуб сожжен, но через несколько времени объявился новый, так как через него богатеют жрецы. Мы спрашивали, из чего сделан зуб, жрец серьезно ответил:

— «О, это настоящей слоновой кости».

Зажженные лампы с кокосовым маслом бросали слабый, мерцающий свет на окружавших нас идолов, и черные фигуры живых людей казались в полумраке тоже статуями из бронзы. [216]

На обратном пути осмотрели собрание древних письменностей сингалезов, но это на любителя.

После обеда гуляли в саду в совершенной темноте теплой, тропической ночи, вдыхая аромат цветов; несмотря на прелесть ночи, из-за усталости поспешили улечься спать.

На следующий день утром вернулись в Коломбо. 20-го февраля ушли из Коломбо вдоль берега Индостана на север; увидев маяк и форт Alaklada, стали на якорь почти в открытом море дождаться утра. Прибывший лоцман повел наш паровой катер с офицерами в Гоа.

Старый и новый Гоа расположен по одному берегу реки, довольно широкой и мелководной.

В новом городе (ближе к устью) живут торговцы, администрация, и помещается госпиталь, а также несколько монастырей.

Старый город состоит из монастырей и церквей, здесь хранятся мощи святого Франциска — первого проповедника христианства в Индии и Японии, мощи его хранятся в богатой раке.

По улицам попадались статуи святых с крестом в руках, стоявшие в разных местах. Монахи встречают очень любезно, одеты чисто, в длинные черные рясы с маленькой пелериной, шляпа в роде короны с острием с боку.

Река живописна, но морское побережье не изобилует растительностью.

Губернатор и военное сословие живут в крепости вдали от города, пищу получают из Бомбея на ежедневно приходящем пароходе, но в свежий SW муссон довольствуются консервами.

Печальное состояние Гоа объясняется тем, что в нем хозяева португальцы.

Когда обе смены офицеров побывали на берегу, крейсер снялся с якоря и 26 февраля стал на якорь в Бомбее, очень красивом с моря.

Вся стоянка в Бомбее ознаменовалась целым рядом приглашений:

1 марта были танцы и lown tenni’s у офицеров King’s Own regiment (Собственный короля полк), этот полк считается очень храбрым и мало доступен. Он был шефским полком английского короля, по смерти которого сохранил свое старое название. Хозяева оказались чрезвычайно любезными, и мы весело провели время.

2 марта этот же полк дал обед, масса чудного серебра украшала стол, покрытый живыми цветами, и обед был не менее хорош, сами хозяева очаровали своим гостеприимством и вниманием. [217]

3 марта с утра осматривали город, какое везде благоустройство, чистота, сколько красивых зданий, особенно общественных. Англичане умеют хорошо устроить, а главное умеют других приохотить, парсы жертвуют деньги и получают титул баронета ко взаимному удовольствию.

Бомбей хорошо защищен с моря достаточных количеством укреплений, рейд освещается маяками и, конечно, Ботанический сад с музеумом в большом порядке. Только неприятное впечатление оставляет парсское кладбище, где трупы оставляются на съедение птицам, и индусское, на котором сжигают трупы; мы долго толковали об этом, пока один из нас не решил вопроса:

— «А вы, господа, не ездите на кладбище, так и не будет дурного впечатления». Кругом города много заводов — хлопчатобумажные принадлежат парсам, а железные — англичанам.

Вечером обедали на транспорте «Джумна», это громадный пароход, приспособленный для перевозки войск, офицеров и их семейств. Кают-кампания занимает треть длины судна, по бокам каюты, столом заведует буфетчик от казны со своей прислугой.

После обеда устроили танцы, пение и музыку, при чем один из нас играл в четыре руки с женой английского офицера. Из-за этого обеда пришлось отказаться от приглашения на обед к лейтенанту Swiney, он сын пастора, жил в Кронштадте и не забыл русский язык, служит в одном из полков, стоящих внутри Индии.

4 марта у нас прием с 4 до 7 часов вечера. Съехалось много гостей, успели потанцовать и проводили гостей фейерверком.

5 марта обедали по приглашению полковника St. Hill и офицеров The Prencess of Wales Own Pregiment.

6 марта посетили церковную службу Salvation army (армия спасения), это очень распространенное общество проповедников христианства; они молятся на эстраде и поют молитву под музыку.

7 марта бал в яхт-клубе к великому соблазну губернатора, он настаивал на отмене бала вследствие страстной недели, но его не послушали, и он вышел из членов клуба.

8 марта, наконец, ушли из гостеприимного Бомбея, командир хотел зайти в Маскат, но времени мало, пришлось отказаться.

17 марта зашли в Аден за углем, 25-го ушли из Суэца, а 31-го из Порт-Саида, в котором получили подтверждение быть 15 мая в Кронштадте.

Здесь же получили приказание начальника отряда Средиземного [218] моря идти на остров Тенедос за болгарским князем Александром Баттенбергским для доставки его в Грецию.

Во исполнение приказа, прибыли 8 апреля на Тенедос, с берега привезли телеграмму идти в Смирну, сейчас же снялись с якоря, и 4 апреля в Смирне у нас поднял флаг начальник эскадры контр-адмирал Чебышев.

В ожидании телеграммы князя надо сообщить небольшой эпизод, рассказанный лейтенант Р. — «В 1876 году, плавая на фрегате «Петропавловск» под флагом контр-адмирала Ивана Ивановича Бутакова перед турецкой войной, мы прибыли с отрядом в Смирну для защиты греков и на страх врагам. Турки объявили, что отвечают за жизнь офицеров, только если они будут съезжать днем в форме без оружия, но мы не обращали на это внимания и ездили во всякое время. Нам, гардемаринам, особенно нравилось скакать на диких конях по горам темными вечерами — это доставляло массу сильных ощущений.

Когда мы съезжали днем, то нас приглашали греки к себе, старались угощать, но занимать не могли из-за непонимания языка (единицы, полученные в гимназии за греческий язык, не привели ни к чему). Случайно попали в семью, говорящую по-французски, тут мы и оставались, главная приманка была красавица-дочь, прямо редкой красоты. Мой сотоварищ Александр П-кий увлекся красотой гречанки, и мы начали ходить к ним каждый вечер. На мою долю досталось другая сестра «миленькая», но зато очень веселая, по правде сказать, для меня было безразлично — я съезжал постоянно с А. П. на берег и теперь не хотел его бросать. Наша красавица не на шутку полюбила П-кого, который был высокого роста, красивый и румяный, и отказала своему жениху, надеясь на А. П-кого. Простояв два месяца в Смирне, мы ушли, А. П. увез с собой карточку гречанки и воспоминание о наших веселых вечерах, но «с глаз с долой и с сердца прочь» применилось вполне, пришли в Италию, а там черных глаз свой запас, и образ красавицы постепенно растаял, хотя я напоминал А. П. о необходимости хоть изредка писать. Бедная гречанка оказалась серьезнее, она упорно отказывалась от замужества, не теряя надежды снова увидеть дорогого друга, но время шло, а его нет, и бедняжечка, не дождавшись зачахла, как чудный цветок без ухода и умерла от чахотки с карточкой А. И. в руках, ее последнее слово было «Александр».

И вот, придя через 7 лет в Смирну, я немедленно принялся разыскивать эту семью; довольно трудно искать не зная ни фамилию, ни профессию отца и забыв прежнюю квартиру, но с помощью [219] поставщика удалось найти. Конечно, сейчас поехал к ним. Каково же было мое удивление сначала и огорчение потом, когда я услышал рассказ о бедствиях семьи: прежде богатые люди, совсем обеднели, родители умерли, старшая сестра (красавица) и брат тоже; осталась одна, с которой я постоянно беседовал 7 лет тому назад. Она-то мне и рассказала о последних часах своей сестры, дала пакет с какою-то вещью от покойной сестры для передачи А. П., а мне на память золотой карандаш с камнем; этот карандаш считался у них фамильным и тщательно сохранялся. На меня ужасно подействовала вся эта история и рассказ осиротевшей барышни. Вернувшись на крейсер, пришлось стоять вахту с 12 часов ночи до 4 часов утра, и я, стоя у выходного трапа, написал карандашом при лунном свете в теплую, тихую ночь, письмо своей матушке и, не перечитывая послал его на другой день. Впоследствии матушка говорила, что это было лучшее из писем, к сожалению, оно потом пропало».

В. Руднев.

(Окончание следует).

Текст воспроизведен по изданию: Из воспоминаний кругосветного плавания на крейсере «Африка» // Русская старина, № 10. 1910