Поиски клипера “Изумруд" за H. H. Миклухой-Маклаем

I.

Отъезд. — Новая-Гвинея и ее обитатели. — Отношения ее к образованному миру. — Первые достоверные сведения о Новой-Гвинее. — Колонизация и причины ее неуспешности: географическое положение, неудовлетворительные условия, в которые поставлены натуралисты, описывающие Новую-Гвинею; пути сообщения и реки. — Исследования д-ра Мейера. — Н. Н. Миклуха-Маклай. — Миссионеры. — Заботы Голландии о Новой-Гвинее.

Начнем,  как говорится, сначала. Еще в исходе 1870 года корвет «Витязь» отправился в кругосветное плавание. На этом судне ехал наш известный путешественник и естествоиспытатель Н. Н. Миклуха-Маклай, имевший в виду высадиться для научных наблюдений на одном из пунктов северо-восточного берега Новой-Гвинеи, острова во всех отношениях мало известного и до сих пор. Это обстоятельство придавало большой интерес нашему плаванию, которое пришлось, кроме того, совершать не обыкновенным путем — около мыса Доброй Надежды, a чрез Магелланов пролив и далее, по направлению к Новой-Гвинее, мимо всех почти островов Южного Тихого океана. «Витязь», после благополучного плавания по Атлантическому и Тихому океанам, по крайне опасному и мало исследованному [87] Коралловому морю, достиг благополучно берегов Новой-Гвинеи (бухта Астролябия). Здесь Маклай, несмотря на угрозы со стороны дикарей, видевших в лице русских почти первых белых людей, высадился с двумя слугами: Вильсоном (швед, бывший матрос на купеческом судне) и канаком Бойем (жител островов Бува). Постоянно мучимый жестокими припадками гвинейской лихорадки, среди всевозможных лишений, он прожил там потом в продолжении пятнадцати месяцев. Спустя год после того, как мы расстались с Маклаем, разнесся слух по китайскому и японскому берегам, что Маклай умер. Об этом сообщено было в Петербург, откуда наше морское ведомство немедленно распорядилось послать на поиски за Маклаем другое судно — клипер «Изумруд». «Витязю», как уже знакомому с местностью, было бы удобнее всего отправиться в эту экспедицию; но он в это время носил флаг адмирала, командовавшего эскадрой Тихого океана, т. е., кроме штатного экипажа, вмещал в себе и штаб, который пришлось бы оставить на другом судне, если «Витязю» отправиться в плавание в берегам Новой-Гвинеи. «Изумруд» не мог вместить в себе всего штаба, a «Боярин», принадлежавший к той же эскадре, был в это время y берегов Камчатки. Итак, решено было отправить в Новую-Гвинею «Изумруд». Я с «Витязя» был назначен на «Изумруд», как уже раз побывавший в Гвинее и более или менее знакомый с такими подробностями местности, которых нельзя искать ни на какой карте. Одним, например, витязянам было известно, где зароет Маклай, на случай смерти, свои вещи и документы.

На пути в бухте Астролябия, где мы оставили Маклая, наш клипер посетил Гон-Конг, Маниллу, Тернате и Дорей, и наконец судьба привела меня вторично в мало известную, но в высшей степенн интересную страну. О Новой-Гвинее и ее обитателях так мало до сих пор писано, особенно y нас в России, что я, не имея специальных знаний по естественным наукам и антропологии, тем не менее беру на себя смелость рассказать все виденное и замеченное мною по пути. От миссионеров я узнал многое о Дорее; от Маклая о жителях Астролябия.

Новая-Гвинея населена малоизвестным народом — папуасами, резко отличающимся, как наружным видом, так и нравами, образом жизни и характером от микронезийцев, полинезийцев, малайцев и австралийцев. Натуралисты находят, что почти такое же племя существует и на других островах, [88] лежащих неподалеку от Новой-Гвинеи, но только под другими названиями, как-то: на Новой Ирландии, Новой Британии, на Молуккском архипелаге (Gillolo), где они были первобытными жителями, на северо-восточной части Целебеса и даже на Филиппинских островах, под названием негритосов (negritos). Они везде находятся на столь низкой степени развития, что избегают всяких сношений не только с белыми, но и с другими полудикими племенами и, вследствие такой несообщительности, мало известны. О гвинейцах рассказывают, что они коварны, свирепы, отличаются особым нерасположением к европейцам и местами даже людоеды. Все это, впрочем, преувеличено, a последнее, кажется, выдумано (Мейер (о котором будет речь впереди) говорит, что они едят человечье мясо), потому что до сих пор ничего подобного не было доказано фактически. Люди, долгое время жившие между ними и успевшие познакомиться с ними ближе, хвалят их смелость, энергию, находчивость — качества, редко встречающиеся y соседей их, вечно полусонных канаков и вялых малайцев, уже давно знакомых с европейцами.

Новая-Гвинея или Папуа открыта около 1526—28 годов испанцами, хотя эту честь оспаривают y них португальцы, приписывая ее своему соотечественнику Менезесу (Meneses). Понятно, что соседния малайские племена гораздо раньше знали о существовании этого огромного острова и посещали на своих прау (Туземная лодка) его западный берег. Название острову (Papua) дал Ортец-де-Рец (Ortez-de-Rez) по сходству курчавых волос y папуасов с африканскими неграми. После него, в XVII столетии, различные пункты Гвинеи посетили: Торрес, Виль, Шуттен, Карстенс, Поль, Абель, Тасман, Кейт, и в XVIII столетии: Дампиер, Гильвинк, Кертерет, Бугенвилль, Торрес, Кук, Мак-Клюр, Бомптон и др. Все эти знаменитые мореплаватели, открывшие множество островов, лежащих неподалеку от Новой-Гвинеи, и главные из ее выдающихся пунктов, хотя и описали их, дали свои названия, но эти описания могут только отчасти заменить лоцию (Описание берегов какой-либо страны и омывающих их морей) для моряка, и никак не дают ясных понятий о жителях: с населением островов эти знаменитые мореходы весьма редко сходились, a иногда были встречаемы враждебно и удалялись с потерею части, a иногда и целого [89] экипажа. Беспристрастная история должна сообщить при этом о варварстве не одних варваров.

Если европейцы действовали жестоко, опрометчиво, не выбирая лучших средств к сближению с дикарями, которых можно винить меньше всего, то следует помнить, что почин первого знакомства в большинстве случаев принадлежал купеческим судам, каптены и штурманы которых и до сих пор не отличаются ни особым образованием, ни гуманностью. В прошлом столетии большинство открытий совершено теми же купеческими судами, каптены которых, пользуясь своим превосходством и боязливостью жителей, эксплуатировали последних, как хотели, т. е. брали, что понравится, включая сюда даже предметы, почитаемые туземцами за священные, в обмен же давали, что вздумается; в случае сопротивления брали силою как вещи, так и людей, которых увозили заложниками и вообще обращались с ними жестоко. Конечно, дикари, видя подобные насилия со стороны пришельцев, лишавших их необходимого, под-час священного, не могли питать к ним особенной приязни и, по мере возможности, отплачивали тою же монетою: нападали на беззащитные суда, вовсе не желавшие причинить им никакого вреда, безжалостно грабили, a иногда и убивали малочисленный экипаж на геройски взятом призе. Невозможно требовать от дикарей, чтобы они рассуждали, кто из белых виновен, a кто нет; для них достаточно факта, что приходила какая-то огромная лодка с белыми людьми, причинившими вред их хозяйству, нарушившими их спокойствие и убившими многих из их родных и близких. Приходит потом такая же лодка, и дикарь поджидает ее с заранее готовым планом нападения для убийства экипажа и разграбления судна. Подобных примеров много в истории островов Тихого океана, a сколько таких случаев, которые до нас не дошли; — и все это потому, что какой-нибудь каптен наделав неудовольствий туземцам, благоразумно промолчит о том, a дикарей аттестует: extremely sovage (чрезвычайно свирепы). Впрочем, многим удавалось приманить папуасов разными вещицами, имеющими для них большой интерес: бумажной материей, ножами и развой утварью, так что с первого же раза устававливалвсь самые дружеские отношения, происходила мена вещей и даже взаимное угощение. Но подобные случаи бывали и бывают редко, да и вообще эксплуатация европейцами даже более цивилизованных народов, таких, например, как индусы, китайцы, жители Малайского архипелага и даже японцы, сопровождаются страшными [90] кровавыми эпизодами. Они видят в европейце не благодетеля своего, a плута, готового их обмануть при всяком удобном случае. Как пример, показывающий неприязнь диких к белым, приведу рассказ каптена, командовавшего небольшой шхуной, на которой он ходил по разным островам Тихого океана для мены кокосов, трепанг, раковин и пр., на ножи, коленкор, бусы и другие мелочи. В одно из своих плаваний ов вздумал посетить мало эксплуатируемый до сих пор восточный берег Гвинеи и, желая произвести мену, приблизился к одной из деревень, но был встречен туземцами крайне враждебно. Они грозили ему и знаками показывали, чтобы он удалился; но видя, что пловучая масса подходит все ближе и ближе, они начали пускать свои стрелы, после чего каптен открыл огонь из ружей и тем заставил дикарей убежать в лес. И после всего этого он же рассказывал, что народ этот very dangerous (очень опасный) и ест человеческое мясо.

Только в ХІХ-м столетии были составлены карты и собраны некоторые сведения о Новой-Гвинее, преимущественно для мореплавателей. Дю-Перре (Du Perrey, 1822—25) составил карту северного ее берега с прилежащими к нему островами. По этой карте и до сих пор плавают некоторые удальцы, хотя она далеко не подходит под современные требования мореходного искусства. Натуралисты, сопровождавшие экспедицию Дю-Перре, описали по возможности туземцев и растительное царство. После него были многие голландские суда, занятые преимущественно выбором места для колонии. Так, лейтенант Кольф в 1826 году исследовал с этою целью западный берег Гвинеи; a в 1828 году корвет «Тритон», сделавший для науки весьма много, занял Гвинею от Торресова пролива до Дорея, a впоследствии до меридиана Гумбольдтова залива и основал порт Да-Бас (Da Bas), но видя, что служащие мрут бесполезно, как мухи, оставил его около сороковых годов. С тех пор на Гвинее нет постоянных белых жителей, исключая миссионеров; но тем не менее северо-западная часть ее и до сих пор признается номинально голландским владением.

Дюмон-Дюрвилль в два свои известные путешествия, в 1826—29 и 1839 годах, определил более точными средствами кораблевождения на северном, южном и юго-западном берегах острова многие пункты, в том числе бухты: «Гумбольдта» и «Астролябии», но он не мог зайти в них, не имея якорей, и тем самым отложил знакомство здешних дикарей с [91] белыми до прихода нашего корвета «Витязь». Экспедиция «Этны», самая замечательная и принесшая пользы больше всех экспедиций, ей предшествовавших, была совершена в 1858 году преимущественно с научною целью. Она посетила юго-западный берег (Adie), открыла Каруфа, реку или пролив Маргариты, сделала съемки Банрао, Аргуни и бухты Тритона; была на северном берегу в Дорее, пробралась на Ароракские горы и дошла до Гумбольдтовой бухты. Во время этой экспедиции были составлены редкие коллекции, обогатившие естествознание. Весь труд исследования напечатан в отдельном томе с рисунками. Эта книга есть лучшее из всего, что было до сих пор писано о Новой-Гвинее. Она с величайшей ясностью и определенностью говорит о посещенных экспедицией местностях. Из всех известных доселе пунктов острова, Дорей особенно славится мягким климатом. Отсюда ходят небольшие шхуны для мены в Гильвинкскую бухту, где недавно поселились миссионеры и иногда появлялись натуралисты, но далее к северному берегу и к востоку никто еще не ходил.

Но все эти осмотры произведены только местами; они поверхностны и кратковременны. Кажется странным, что в наш век, когда пароходы снуют по всем направлениям, когда из Китая в Европу можно сделать переезд в 45 дней; когда народы, ища золота, роются и проникают в недра земли, заводят торговые сношения с отдаленными краями, меняя наши мануфактурные произведения на сырые; строят огромные цветущие города, заводять фактории, колонизуюг всевозможные страны, близкие к Новой-Гвинее (Австралия, Новая-Зеландия, Вандименова Земля), что в это время ничего подобного не было предпринято на Новой-Гвинее. С первого взгляда кажется непонятным, что такой богатый и огромный остров совершенно неизвестен, забыт и покрыт девственными лесами. Причина этому кроется в положительном неведении свойств страны. Цивилизация не может зародиться благодаря усилиям одних ученых и натуралистов, особенно в такой стране, как Гвинея; они действуют по большей части порознь и не обладают средствами, необходимыми для такой великой цели. Колонии же не устраиваются потому, что подле острова множество прекрасной земли (Австралия, Новая-Зеландия, Новая-Каледония и вообще вся Полинезия), притом с благодатным климатом, чего нет в Гвинее, где свирепствуют жестокие лихорадки, зарождавшиеся в дремучих, девственных лесах, чрез листву которых почти [92] не проникают лучи даже тропического солнца. С почвы этих лесов, покрытой толстым слоем листьев, падающих в продолжение целых веков с исполинских тропических деревьев, и пропитанной влагой тропических ливней, поднимаются зловредные миазмы; в них-то, по всей вероятности, и кроется причина лихорадки. На наших судах переболел лихорадкой почти весь экипаж, несмотря на кратковременное пребывание. Случалось, что две-трети его лежали в лихорадке, a остальным приходилось выполнять все трудности морского похода. Если не прекратить скоро лихорадки, то придется иметь дело с ее смертельными последствиями — beriberi. Во время нашей стоянки, на голландском пароходе больных beriberi’ей было до 15 человек; все они, конечно, были помещены на берегу. Болезнь начинается опухолью ног; опухоль без всякой боли постепенно поднимается кверху. Больной понемногу лишается возможности ходить. Дойдя до сердца, опухоль причиняеть смерть. Из 100 человек больных beriberi’ей вылечиваются не более 10. Необходимо было бы осушить места предполагаемого заселения, истребить в них леса; но на это потребны тысячи рук и сотни жертв, неизбежных при этом, так что немногие рискнут на столь опасное дело, не предвидя в будущем богатого вознаграждения. До сих пор на острове не найдено ни благородных, ни других металлов, имеющих известную способность, несмотря ни на какие препятствия и болезни, привлекать людей, и мало надежды найти что-нибудь подобное вблизи берегов. Если бы было возможно легко добывать их, то жители не за медлили бы примевить этот твердый и удобный материал для своего вооружения, украшений и домашней утвари. Правда, внутри страны и особенно по южному ее берегу можно допустить существование золота, так как эта часть острова по своему геологическому строению подходит к близь-лежащей Австралии, столь известной своими золотыми приисками. Но оно может существовать только в россыпях, разработка которых для дикарей, конечно, невозможна. Итак, в Гвинее торговля должна ограничиваться предметами, не имеющими значительной цены, как-то: чучелы райских птиц, трепанги, раковины, жемчуг, мазай. Подобные вещи не могут, конечно, привлечь крупных промышленников. Перевозкой их заняты небольшие парусные шхуны и малайские прау; они отправляются с попутным северо-западным муссоном из Тернате, Амбоины и Серама в Дорей и далее, по Гильвинкскому заливу, до мыса Дюмон-Дюрвилля, дальше которого к востоку они уже не ходят, потому что [93] далее нет даже и этих малоценных предметов менового торга; приходится довольствоваться кокосами, да и то при сильной конкурренции со стороны малайских и арабских купцов. Тавим образом, развитие колонизации Новой-Гвинеи чрез посредство торговли будет подвигаться весьма медленно. К сожалению, этот остров не имеет и выгодного географического положения. Правда, по южному его берегу, чрез Торресов пролив, идет пароходная линия судов между Австралией и восточной Азией, и англичане сделали по ней промер и безукоризненную съемку, но этот путь не может иметь влияния на развитие страны, так как Новая-Гвинея не может быть станцией на нем.

Главный путь купеческих парусных судов, идущих вокруг Австралии в Китай и Японию, пролегает далеко восточнее ее — близ Соломонова Архипелага, Новой-Каледонии, Каролинского . и Марианского архипелагов, и таким образом оставляет ее в стороне; оттого-то северный ее берег так мало известен и мало эксплуатирован гидрографическими работами, которые столь необходимы для безопасного плавания судов, a следовательно, и для развития страны. Карты этого берега или, лучше сказать, некоторых его пунктов принадлежат к XVII и XVIII столетиям; теперь они окончательно непригодны и исправлены только с проходом наших судов «Витязя» и «Изумруда».

Будь на Новой-Гвинее колонии или станции, натуралисты имели бы исходную точку, откуда могли бы пускаться во внутрь страны, могли бы делать более продолжительные экскурсии, запасаясь более подходящей для этой цели прислугой, провизией и т. п., наконец, в случае болезни вернуться на место, где можно найти скорое пособие. Теперь же этим труженикам науки приходится отправляться из Тернате, Амбоины и других отдаленных мест на малайских прау, платя весьма дорого кау слугам, так и за проезд и провоз провизии и других припасов, необходимых для себя и для слуг, a все это стоит очень дорого. Чтобы пробраться к востоку далее Дорея, необходимо нанимать целое судно со всеми принадлежностями для плавания. Сухим же путем из Дорея невозможно двинуться, потому что в девственных лесах путешественник не встретит ни дороги, ни тропинки; a случись болезнь или какая-либо неудача — приходится возвращаться в то же Тернате. В Новой-Гвинее чувствуется большой недостаток в реках и озерах, которые так служат для ознакомления со [94] страною. Правда, здесь есть реки, и даже широкие, но вся беда в том, что они как быстро наполняются водою от обильных ливней, так быстро и высыхают от постоянно вертикального падения солнечных лучей; кроме того попадаются камни, даже пороги, которые не далее как на 40—60 верст от устья делают плавание даже на пирогах не только не безопасным, но даже невозможным. Так, например, исследование реки Амберно (Amberno) на небольшом голландском пароходе оказалось безуспешным. Проникнуть же в глубь страны по тропинкам можно недалеко; так, в Дорее только до Ароракских гор, a в Астролябии Маклай мог достигнуть по ним до высоты 1600 футов по барометру. Далее этих пунктов не существует ни дорог, ни тропинок, и исследователю приходится топором прорубать себе путь через дремучий, девственный лес, перевитый льянами, или через поляны, покрытые высокой колючей травой.

Из натуралистов, Дорей посетили: Валит, написавший много о флоре и фауне Новой-Гвинеи, Розенталь, Мейер, Альберти и Бевари.

Итальянские натуралисты, Альберти и Бевари, не выдержав жестокого климата, удалились очень скоро.

Доктор Адольф Бернгард Мейер отправился из Тернате и, посетив Дорей, направил свой путь на острова: Мафор, Мисоре, Жоби (Mafoor, Mysore, Jobi), где он стоял долго и исследовал местность по всем направлениям. С Жоби он направился к гвинейскому берегу к устью реки Амберно, затем поплыл к югу, бросая в различных местах якорь до Руби (Rubi), где он пытался перейти перешеек, но без успеха. Зато ему удалось перейти другой перешеек в заливу Мак-Клюра (MacCluer bay), с большими опасностями и лишениями. Последняя большая и трудная его экспедиция была в Ароракские горы, где он добрался до 6000. ф. вышины, и познакомился с малоизвестными горными жителями и вовсе неизвестною местностью. Вообще он посетил многие пункты, незнакомые не только ученым, но и вообще европейцам, сделал много интересных открытий и утвердил шаткие познания об этой части Новой-Гвинеи по части зоологии, антропологии и этнографии. Ему удалось собрать хорошие коллекции животных, между которыми есть много новых видов, коллекции черепов и т. д., словом, экспедиция увенчалась полным успехом. Много приходилось ему бороться с трудностями и лишениями, среди свирепых жлтелей, в томуж еще ожесточенных малайцами, затеявшими [95] там торговлю невольниками. Туземцы, по уверениям Мейера, едят человечье мясо. Они часто выказывали к нему неприязнь, a на острове Жоби он подвергся действительному нападению, но отделался от опасности довольно счастливо; только двое из его людей были ранены стрелами. В свою предпоследнюю экспедицию, при переходе через перешеек, он заболел лихорадкой, которая его долго не покидала и сильно изнурила. Она сократила его обширные планы. В августе 1873 года он принужден был вернуться в Тернате и скоро уехал в Европу. Несмотря на болезнь, Мейеру многое удалось сделать. Кроме особой книжки об этом путешествии, изданной Мейером, есть еще в журнале «Das Ausland» краткий обзор этого путешествия, под заглавием «Ueberschau der neuesten Forschungen auf dem Gebiete der Natur und Voelkerkunde» (1873 г. No 50) и также в отчете Мейера венскому географическому обществу.

Таковы были предшественники нашего Маклая. Но он избрал поприще для исследований в Новой-Гвинее самое трудное в том отношении, что вблизи от него нет ни одного европейца, как, например, в Дорее.

В Дорее, с конца 50-х годов нынешнего столетия, поселились голландские миссионеры, которые, пользуясь значительными субсидиями от своего правительства, расширили свои действия, открыли многие миссионерские станции, построили при них школы, церкви. Надо отдать справедливость, они пользуются большим уважением среди туземцев. В настоящее время голландское правительство снова начинает обращать внимание на забытую им одно время Новую-Гвинею. Так, в Дорей два раза в год ходят пароходы, для которых здесь устроен угольный склад. Во время нашей стоянки пароход «Дассун» ходил в Гильвинкскую бухту с правительственным коммиссаром для осмотра местности. Теперь вокруг всей Новой-Гвинеи на фрегате «Кумпан» затевается большая экспедиция, в которой по приглашению будет участвовать и наш Маклай.

Он, несмотря на свое еще не совсем окрепшее здоровье, ждет ее с большим нетерпением; так что нашим ученым еще долго, вероятно, придется ждать, пока Маклай издаст свои пятнадцатимесячные труды в Астролябии. Единственное препятствие для этой экспедиции — война Голландии с ее коричневыми подданными ачемцами, для которой пущены в ход все морские силы колониального правительства. По последним письмам Маклая известно, что он, чтобы не терять даром времени, [96] хочет в исходе ноября отправиться на остров Амбоину. Этот остров недавно посетили итальянские ученые; но совет каптена малайца — не высаживаться по причине свирепства диких, принудил их вернуться обратно. Маклай пойдет туда без всяких каптенов, с одним слугою Ахматом.

II.

Приход клипера «Изумруд» в Дорейскую бухту. — Вид бухты и ее природа. — Дорейцы на клипере. — Их наружность. — Женщины. — Одежда дорейцев, — прическа, украшения. — Хижины дорейцев. — Убранство хижин. — Пища. — Нравы и занятия дорейцев. — Оружие. — Кузницы. — Нравы. — Браки. — Роды. — Похороны. — Религия. — Предания о происхождении. — Политическое положение дорейцев. — Отношения к соседям. — Арораки или Алоруры. — Власть тидорского султана. Торговые сношения с другими народами. — Миссионеры. — Деятельность Гассельта. — Одиссея итальянских натуралистов. — Картина из жизни в Дорее. — Прибытие голландского парохода. — Уход «Изумруда».

В Тернате, этом гостеприимном местечке, где мы встретили самое горячее сочувствие нашему делу, мы, между прочим, запаслись лоцманами: один из них был каптен шхуны, человев, бывавший уже не раз в Коралловом море, в том числе в бухтах Дорейской и Гильвинкской и, следовательно, знакомый с прихотями новогвинейского берега и прилежащих к нему островов. Второй был один из придворных тидорского султана, малаец, каптен Эдриш. Тидорский султан считается владетелем северного берега Новой-Гвинеи, в том числе и Дорея, a потому подобный каптен, снабженный фирманом султана, был нам не бесполезным человеком при сношениях с дикарями. Через него же было дано приказание дорейским властям дать необходимое количество угля, которым надо было наполнить угольные ящики клипера.

19-го ноября 1872 года клипер вошел в бухту Дорей и стал на якорь почти y самого берега. Мы все смотрели на берег в бинокли и трубы, жаждая увидеть жилье туземцев, их самих или, вообще, что-нибудь интересное; но ничего подобного нам не представилось. При мертвой тишине, изредка нарушаемой кваканьем лягушек, все окружающее представляло девственный дремучий лес, прикрытый густым туманом, как пеленою. Только на следующее утро, пасмурное и туманное, как здесь обыкновенно бывает в это время года, нам удалось [97] рассмотреть детали бухты. Бухта довольно обширна и состоит из нескольких частей, глубоко врезывающихся в берег. Она защищена от ветра почти со всех сторон, и только лишь два рифа, лежащие внутри ее, и большая глубина мешают назвать ее вполне удобной и способной поместить много кораблей. Последнее обстоятельство принуждает их становиться почти y самого берега. Самые берега не высоки, и горы начинаются только отступя от них на некоторое расстояние, и образуют возвышенность от 300 до 500 футов. На заднем фоне из-за облаков виднеется контур Ароракских гор (7000 ф.), отстоящих к югу от берега на 6—10 миль. Насколько хватает глаз, не видно ни малейшего открытого или обработанного места; все это — одна сплошная масса густого тропического леса, оживленного только резким криком разноцветных попугаев, какаду и других красивых, но не певучих тропических птиц. Местами деревья, переплетенные со своими ветвями, льянами и другими ползучими растениями, нагибаются над самою водою, образуя таким образом целые своды и скрывая от глаз береговую черту.

С раннего утра дорейцы на своих долбленых челноках с противовесом окружили клипер; они предлагали луки, стрелы, раковины, фрукты и проч., за ножи, деньги (серебро), материи и т. п., запрашивая в несколько раз больше, чем потом отдавали. Видно было, что они не впервые видят европейцев и их заманчивые предметы торговли. Мужчины роста среднего, хорошо сложены; цвет кожи вариирует между светло- и темно-коричневым, волосы черные, курчавые, растут небольшими пучками; это одна из отличительных особенностей дорейцев. Лицо продолговатое, нос редко бываеть острый и правильный, губы толстые, лоб, вследствие особенной оригинальной прически, кажется выше нормального. Носят небольшие бороды и усы. При всех этих признаках лицо, однако, никак нельзя назвать безобразным. Иногда попадаются субъекты, подходящие под наше понятие о красоте; это по большей части молодые люди. Выражение лица осмысленное, хитрое, иногда чрезвычайно симпатичное, доброе, хотя все-таки в нем проглядывает некоторое лукавство; но лица зверские попадаются редко.

На клипере бывали одни только мужчины; женщинам строго запрещено посещать иностранные суда, в тому же оне очень боязливы и их трудно увидеть даже в деревне: с при [98] ходом незнакомца оне убегают, прячутся, иногда останавливаются из любопытства, но всегда на приличной дистанции. Женщины, даже молодые, сколько мы их ни видели, сравнительно с мужчинами, не красивы, a старухи положительно безобразны. Хотя y обоих полов черты лпца те же, но выражение y женщин глупее, можно сказать, животнее. Их значительно портит стрижка волос. Вероятно, и в действительности они уступают мужчинам в умственных способностях; это объясняется уже тем, что оне никогда не вступают в сношения с иностранцами, совершенно изолированы (При появлении первых белых людей в заливах Гумбольдтовом и Астролябии, женщины были спрятаны) и подавлены физической работой; на них лежит выполнение самых трудных хозяйственных обязанностей, как-то: собирание и выноска дров из густого леса, сбор овощей, приготовление пищи и проч. Вследствие такого труда, они изнуряются, теряют юношескую свежесть и полноту, скоро стареются, становятся исхудалыми и безобразными.

Вся одежда папуасов состоит из одного пояса приличия; y женщин пояса длиннее и достигают до колен. Делают его из древесных волокон, a иногда также из бумажной материи, и в Дорее я видел двух или трех человек, одетых в европейскую рубаху и штаны. Голова их была повязана платком в виде чалмы, вероятно по магометанско-малайской моде.

Волосы составляют главное украшение мужчин. На уборку их папуасы тратят не меньше времени, трудов и внимания, чем наши дамы. Значительно отросшие волосы взбиваются кверху, туго перевязываются над головою, и затем расходятся в виде веера во все стороны, образуя массу в два или три раза больше самой головы. Некоторые франты как-то особенно умеют их взбивать, так что каждый волосок как-то отделен от прочих и при ходьбе все волосы красиво волнуются. Этот своеобразный головной убор украшен еще бамбуковыми гребнями; они закалываются сзади или сбоку чуба, и разубраны разноцветными перьями. Папуасы любят красный цвет волос и считают его за особенную красоту. Они достигают того, что волосы их принимают любимый цвет, многократным смазыванием помадою, составленною из толченой извести с кокосовым маслом; затем предоставляют голову действию солнечных лучей, вследствие чего волосы выгорают и [99] становятся рыжими. Пристрастие к такому цвету волос, кроме Новой-Гвинеи, можно встретить на Новой-Ирландии, Новой-Британии и даже на мгогих островах Полинезии. Напротив, женщины нисколько не занимаются украшением головы. Волосы хотя красят в рыжий цвет, но стригут их очень коротко, даже под гребенку.

Считается также украшением — смазывание всего тела кокосовым маслом, отчего кожа получаеть особый блеск. У некоторых кожа покрыта лишаями и разными струпьями; но они не обращают на это никакого внимания, не перевязывают их и предоставляя их действию солнца.

Ожерелья, браслеты, серьги и другие украшения распространены как между мужчинами, так и женщинами; браслеты делаются из раковин, серебра и железа, плетутся из потанга. Плетеный браслет на левой руке мужчины служит предохранением при стрельбе из лука. Ожерелья и серьги делаются из зубов акулы, небольших косточек, раковин и бус. В носу хотя не носят кольца, но видно для него отверстие в носовой перегородке.

Непременную принадлежность всякого, как украшение, составляет сумка, висящая через плечо. Она плетется весьма искусно из потанга и служит для хранения принадлежностей жевания бетеля (пепер, орех арековой пальмы, известь). От жевания бетеля зубы чернеют, губы и десны принимают кроваво-красный цвет. В этой же сумке лежит табак, добываемый внутри страны. Они курят его охотно, причем бумагу заменяют сухие листья.

Татуировка встречается только y женщин на теле и местами по лицу.

Дорейскую бухту с востока прикрывает остров Мансиам на нем находится главная миссионерская станция и деревня дорейцев. Кроме этой деревни, есть еще несколько по берегу. Все оне не отличаются большим количеством хижин. Замечательно то, что хижины строятся всегда над водою в некотором расстоянии от берега. Подобные характерные постройки встречаются по западному и северному берегам острова Новой-Гвинеи до Гумбольдтова залива включительно. Они строят свои дома таким образом для того, чтобы удобнее было смотреть вдаль и своевременно дать отпор нападению врагов, которому они так часто подвергались от своих соседей с Гильвинкской бухты, отличающихся еще и до сих пор особенной свирепостью. Хижины могут вместить 10 или более семейств, [100] и, в случае нападения, действуя соединенными силами, могут с большим успехом отражать нападающего. Кроме того, y них есть еще одна причина строит дома над водою — они убеждены, что злые духи совершають прогулку по берегу, но на воду никогда не решатся идти.

Хижины строятся в расстоянии 75—150 футов от берега, с которым соединены мостами; длина их 50—75 ф., вышина и ширина 15—25 футов.

Постройка производится таким образом.

Прежде всего вбиваются в воду колья такой высоты, чтобы основание дома, укрепленное на них, отстояло от поверхности полной воды фута на два, на три. Это основание крепко связывается с кольями льянами или другими древесными волокнами. Стены и пол хижин делаются обыкновенно из цельного бамбука, a иногда и расщепленного, в нескольких местах перевязанного с другими бамбуками. Бамбуковый пол отличается своею эластичностью, и ходить по нем удобно только привычному дорейцу. Крыша имеет овальный вид, в роде яйца, разрезанного по длинной оси; концы ее пускаются до половины высоты стен, образуя спереди и сзади навесы, что вместе с продолженным полом образует балконы. Часть крыши, обращенная к берегу, всегда выше. Дом длиною своею всегда располагается перпендикулярно к берегу, то-есть вдоль берега расположен боковой фасад или ширина. Во всю длину дома идет корридор, от которого в обе стороны идут стены, перпендикулярно в длине, и образуют целый ряд каморок, из которых в каждой живет отдельное семейство. Как стены корридора, так и междукаморные переборки делаются из бамбука, досок, a иногда просто из цыновок. В каждую из каморок ведет дверь или просто отверстие, всегда закрытое плотною цыновкою, так что, идя по корридору, нельзя видеть, что делается внутри. Понятно, что для дикарей, работающих несовершенными инструментами, подобное сооружение может казаться громадным, и потому строится всегда сообща, то-есть не только людьми, предполагающими жить во вновь устроенном доме, но и другими, приглашенными из соседних домов и даже деревень. Таким образом постройка идет быстро; люди, предполагающие жить в нем, дают поровну материалов, и впоследствии весь дом делится между ними на равные части. Соседи-помощники получают от хозяев хороший пир, и когда сами будут нуждаться в помощи, то им, конечно, не будет отказано. Этот общественный дух дорейцев достоин [101] замечания. Подобную общность труда можно встретить во многих местах Новой-Гвинеи, особенно в заливах Гумбольдтовом и Астролябии. Здесь все трудные работы, как: постройка домов, обработка полей, постройка больших пирог и проч. — производятся обществами, причем каждый участвующий имеет равное право на пользование плодами трудов. Поэтому неудивительно видеть y них такие громадные постройки, сделанные первобытными орудиями. В этом отношении они опередили даже малайцев.

Убранство хижин, т. е. корридора и каморок весьма простое: по стенам первого висит всякого рода оружие, барабаны, деревянная посуда, удочки, съестные припасы и проч., в жилых каморках пол устлан цыновками, которые служат постелью; в одном из углов каморки помещается очаг, на двух-трех камнях.

Все домашние работы совершаются преимущественно на задней площадке (т. е. на ближайшей к берегу, на которую вступаешь, пройдя мостик, соединяющий хижину с берегом). Здесь же находятся глиняные горшки собственного изделия, для варки пищи. Подобная площадка под навесом находится и на переднем фасе, обращенном к морю; на ней, кроме других работ, производится ужение рыбы и купанье. Обе площадки — общее достояние всех живущих в доме семейств. Несколько подобных домов вместе составляют деревню. Около больших домов иногда строятся дома меньших размеров и предназначаются для вдов и сирот.

Пищу туземцев составляют: саго, получаемое из пальмы того же имени, растущей в большом количестве y Ароракских гор, кукуруза, таро, бананы, кокосы, рыба. Куры и свиньи имеются в ограниченном количестве и употребляются только в торжественных случаях. Кроме живности и саго, все остальные предметы разводятся на огородах, попечение о которых специально возложено на женщин. Саговая пальма, плоды которой заменяют туземцам хлеб, не встречается y берега, a растет в изобилии y подножья Ароракских гор, жители которых исключительно заняты обработкой саго и с большим успехом обменивают его на разные мелочные предметы, рыбу и проч., доставляемые им береговыми жителями. Процесс добывания саго здесь тот же, что и на Молуккских островах. Срубленную саговую пальму разрубают по длине на две половины; внутренность ствола, состоящую из древесной клетчатой массы, наполненную мучнистым составом, разбивают, [102] выдалбливают и кладут в сито (в котором клетчатое дно делается из волокон кокосовой пальмы). Чтобы отделить мучнистую питательную часть оть сердцевины, через сито, наполненное сердцевиною пальмы, пропускают несколько раз воду, с которой осаживается мучнистая часть в заранее подставленный под сито сосуд. Полученной массе дают отстояться некоторое время, потом, слив воду, сушат ее. Приготовленное арораками саго светло-серого цвета, сыровато и имеет кислый запах. Для хранения и переноски они сбивают его в куски весом в 20—30 фунтов и, завернув в листья, крепко перевязыкают древесными волокнами.

На обязанности мужчин, кроме других работ, лежит выделывание идолов, охота за птицами для добывания красивых перьев и рыбная ловля; иногда последнею ханимаются женщины и юноши. Единственная принадлежность ловли — острога футов в 10—15 длиною с железным наконечником или с бамбуковыми зубцами. Заметив плавающую около кольев рыбу, кто-нибудь из охотящихся, ловко направив острогу в избранную жертву, стремительно бросает ее. Острога впивается в рыбу. Рыба подскакивает к поверхности воды, и тогда за часть древка, находящуюся над поверхностью воды, вытаскивают острогу вместе с добычею. Иногда конец остроги вместе с рыбой погружается в илистое дно или же весь снаряд погружается совсем в воду, так что рукою нельзя его достать; тогда достают его ногою, взявшись двумя пальцами, большим и указательным, за острие. Если же острога отклонится в сторону, так что ее нельзя достать ни рукой, ни ногой, то всегда найдутся любители-пловцы из молодежи, которые с большим удовольствием нырнут и вытащат снаряд.

Еще с детства дорийцы привыкают к воде и выучиваются отлично плавать, нырять и управлять своими маленькими долблеными челноками. Поэтому они редко ходят пешком, разве только на охоту или близко около дома, все же остальные передвижения совершают на шлюпках и с большой охотой предпринимают дальние морские путешествия. Шлюпки, по своему назначению, бывают двух родов. Ближние — состоят из одного выдолбленного ствола, снабженного противовесом или балансом, на подобие пирог Полинезии, разве только отделка погрубее. В такой шлюпке может поместиться от 4—5 человек гребцов; но и одним человеком она может легко управляться. Все гребцы снабжены гребками или лопатками. Оне употребляются для домашних надобностей, ловли [68]3 рыбы, переезда на ближайший берег. Дальние шлюпки — гораздо больших размеров, составляются из нескольких долбленых дерев, плотно связанных между собою, снабжены мачтой с парусом и каютой из тонких цыновок для предохранения путников оть дождя и непогоды. Нос и корма их значительно приподняты и украшены перьями, раковинами и разноцветными лоскутьями. На такой пироге может поместиться человек 30. Прежде они употреблялись для военных действий и грабежа; и при возвращении из похода волосы убитых врагов развешивались на возвышенном носе и уорме. Теперь же они служат преимущественно для торговых сношений с дальними краями, например с Тернате (750 итальянских миль), куда они прибывают в 14—20 дней, конечно с попутным муссоном и в виду берегов. Посредством их миссионеры сообщаются между собою.

Дорейцы сами не выделывают ни оружия, ни других воинских доспехов, a выменивают их y жителей Гильвинкской бухты и островов Жоби и Варапина за разные европейские безделушки, привозимые в Дорей. Оружие их составляют: лук, стрелы, копье, щит и нож (klewang). Сюда же можно отнести и барабаны. Больше всего ценится ими клеванг — большой нож с деревянною ручкою. Семи или девятифутовый лук делается из эластичного дерева; тетива его — из лучшей очищенной бамбуковой коры; пяти или семифутовые стрелы приготовляются из бамбука; концы их снабжаются острыми железными или костяными наконечниками. Копья делаются из железного дерева; концы их бывают резные и заострены, иногда украшены перьями. Щит — простой кусок выдолбленного дерева с ручхой. Барабан (tifa) выдалбливается из дерева в виде неправильного цилиндра; бока его, к которым прикрепляются ручки, часто резные, одно из оснований его затягивается шкурою ящерицы — monitor. Для произведения звука ударяют по коже прямо рукою. Несмотря на то, что многие европейские инструменты получили уже здесь право гражданства, оружие и утварь вообще в Дорее далеко не так изящны, как это мы увидим впоследствии y астролябцев.

Благодаря деятельности миссионеров, дорейцы имеют кузницы, преимущественно на Мансиаме, в которых они куют нужные домашние вещи из железа. В них туземцы приспособили оригинальный раздувательный мех своей выдумки. Два бамбука, длиною в 56 футов, в диаметре 1/2 фута, поставлены вертикально, нижние концы их плотно забиты в землю [104] и имеют с боков небольшие отверстия, направленные на топливо. Внутри бамбуков ходят на деревянных штоках поршни, снабженные набивкой из тряпок; верхние концы соединены между собою рычагом таким образом, что когда один шток опускается и выкидывает сильную струю воздуха, другой поднимается и втягивает необходимое количество воздуха для посылки его на топливо при следующем его опускании — настоящая воздушная помпа. Наковальню заменяет судовая баластина. В такой кузнице можно при случае исправлять вещи больших размеров, чем принадлежности оружия и утвари.

Нравы дорейцев, можно сказать, лучше, чем y других народов. Обман и воровство почти не встречаются между ними и считаются большим преступлением. Хотя они сами деятельны и трудолюбивы только в крайних случаях, но уважают в других эти качества.

Главою общества считаются всегда старшие и более опытные; они пользуются большим уважением и почетом. В случае распри между отдельными лицами, a иногда и между семействами, недоразумения разрешаются подобными старшинами, и как бы ни был строг их приговор, ему безусловно подчиняются. С невольниками, купленными на других островах или взятыми в плен на поле битвы, обращаются также, как и с прочими членами семейства. Своею нравственностью не только дорейцы, но и все вообще папуасы могут похвастаться перед кем угодно; супружеская неверность почти немыслима; изменившую вместе с соблазнителем можно убить.

В прежния времена, до брака, юноши жили в особом здании на Мансиаме, называемом rumsvam. Это род обширного храма, в котором помещалось множество идолов и разных фигур, между которыми часто попадались далеко не нравственного содержания. Теперь этого здания более не существует, но по берегам Гумбольдтовой бухты и в Астролябии попадаются еще подобные здания. Родители часто сговаривают своих детей еще в детском возрасте, причем условливаются о цене невесты; часть этой цены родители жениха тут же обязаны уплатить. Для этой цели употребляется железо, ножи, топоры, бумажная материя и т. п. Остальная часть условленной обоюдно платы производится женихом или его родителями постепенно, и в день свадьбы должна быть уплачена сполна. Так как плата за жену для них сравнительно не малая, то жениху иногда приходится ждать очень долго. Отец невесты с своей стороны обязывается держать девушку строго, не позволяет сходиться ей [105] с мужчинами, отвечает за ее целомудрие и в назначенный по условию день свадьбы должен доставить девственную невесту. В случае невыполнения условий отец невесты обязан возвратить все взятые заранее вещи и, кроме того, заплатить штраф, размер которого определяется старшинами семейств. Подобные случаи весьма редки и считаются большим позором.

В замужство вступают обыкновенно около 15—18 лет. Прежде дорейцы брали одну жеву, но в последнее время, когда торговые сношения с магометанами-малайцами усилились, стали появляться, несмотря на просьбы и увещания миссионеров, примеры многоженства. Они охотно покупают себе по нескольку жен в других местах, если только позволяют средства. Полигамия в особенности развита по западному берегу, как ближайшему к магометанскому центру. Здесь многие уже приняли ислам от купцов, приезжающих с Серама, Амбоины и других мест. Принятие это выражается только внешними формами магометанства, в том числе и многоженством; самые же догматы не исполняются, да вряд ли и понимаются, как следует. В Новой-Гвинее ислам имеет больше шансов привиться, чем христианство, потому что изнеженному климатом народу наверно более понравится взять полдюжины жен и блаженствовать между ними, чем выполнять рекомендуемые правила христианства: труд, любовь к ближнему и пр.

При свадьбе существуют различные обряды, с выполнением которых союз делается действительным. Так, разукрашенная по всем правилам искусства невеста, с приданым, в сопровождении других женщин, отправляется к хижине жениха, где все они очень настойчиво требуют остаток платы за невесту и потом передают приданое. После этого невеста возвращается в хижину своих родителей и ожидает прибытия своего нареченного. Когда он явится, то его сначала некоторое время не пускают в дом, и только после многократных и усиленных просьб сдаются; тогда он входит и садится рядом с невестой перед домашним идолом (Korwar); подошедший старшина соединяет руки молодых, объясняет им взаимные обязанности и дает свой мудрый совет в предстоящей им жизни. Затем, покушав вместе саговой кашки и пожевав бетель, церемонию оканчивают. Далее следует пиршество для родных и знакомых, продолжающееся до рассвета.

Во все продолжение этого пира молодые обязаны присутствовать на нем.

Во время родов соседи обязаны оказать помощь роженице. [106] Помощь заключается в довольно сильных, можно сказать, героических средствах, так, например, смачивание головы холодной водой и сажание матери после родов перед сильным огнем. Они считают все это средствами, облегчающими страдания больной. Новорожденных детей, подобно гавайцам, никогда не убивают.

После смерти одного из членов семьи, собравшиеся родственники и соседи обмывают его, завертывают в кусок материи или цыновку и хоронят, кладя с ним (если мужчина) оружие, утварь и украшения, чтобы и на том свете он мог, как подобает всякому, добыть себе пищу. За покойником несут всегда домашнего бога (Korwar), которого пред опусканием тела в могилу упрекают в том, что он позволил умереть полезному члену семьи. Над могилой делают крышу и кругом ее ограду, внутри которой ставят горшок и идола. Погребение всегда заканчивается поминками, на которых весьма употребительно саговое вино. Родственники еще некоторое время навещают могилу и оплакивают потерю свою. При погребении старшего в семье мужчины или старшего сына, церемония бывает гораздо продолжительнее, чем при погребении младшего члена семьи или женщины. Дорейцы верят, что после смерти душа продолжает жизнь в крови и витает вблизи своего дома, имея притом большое влияние на судьбу земных дел родных покойного. Вот почему главным образом и снабжают его при погребении необходимыми инструментами для добывания пищи.

Бог Корвар есть дух умершего. Во всех важных жизненных вопросах дорейцы обращаются в нему с просьбой и за советом, принимая всякое незначительное движение или случайное явление, часто только кажущееся вследствие сильного возбуждения нервов, за знак, даваемый богом и указывающий на благоприятный или неблагоприятный исход предпринимаемого дела. Без благоприятного знака дореец не решится предпринять постройку дома, пироги, пуститься в путешествие или заключить условия брака. Веруют они также в различные предзнаменования и приметы, гадают по полету птиц, разрезу потанга и т. п. Кроме домашних богов, существуют добрый и злой дух: первый называется Navoge и имеет свою резиденцию на больших деревьях туманных девственных лесов, где ему иногда делают жертвоприношения. Второй, называемый Manuvel, боящийся света, почему гуляет преимущественно по ночам; вследствие этого дорейцы выходят ночью на берег [107] только в самых необходимых случаях и всегда с огнем, чтобы быть гарантированным от злого духа. По той же самой причине в очаге хижины всю ночь поддерживается огонь. Когда «Изумруд» входил вечером в бухту, то жители испугались света отличительных фонарей (зеленый и красный) и шума машины, и побежали с факелами к миссионерам за разъяснениями о прибывшем чудовище. Те объяснили им в чем дело и успокоили суеверных дикарей.

О происхождении папуасов существует следующее предание: пришли они с восточного острова в Гильвинкскую бухту. На том-то острове Биак жил некто Мангунди; для выделки сагового вина он удалился в Мциокованди, где, при помощи утренней зари — Замфари, добыл чудотворный жезл Марисбон; этот жезл он бросил в хорошенькую девушку, которая от его удара родила сына Ковори, чрезвычайно умного и сведущего. Он открыл тайну рождения детей своей матери, переселился вместе с ней на остров Мафор, где они сделались родоначальниками папуасов.

Дорейцы не имеют начальников, выбранных из своей среды и по своему усмотрению; это право предоставляется тидорскому султану, который назначает старшин в каждую деревню и требует от них выполнения своих приказаний. Но на власть тидорского султана и его наместников весьма мало обращают внимания. Власть над членами семейства сосредоточена в руках старшего из них. Все споры и недоразумения всегда разрешаются старшими в роде или людьми наиболее опытными. В настоящее время многие в подобных случаях обращаются к миссионерам, убедившись долголетним опытом в их уме, доброте и беспристрастии. На войне начальствуют лица, ранее отличившиеся в боевой жизни и затем, по окончании воины, их власть прекращается. Итак, мы видим, что дорейцы пользовались всегда независимостью и свободою в своих действиях. Этому отчасти можно приписать столь прекрасно сложившуюся общественную жизнь и взаимные отношения. Они избежали всякого господства и рабства, которое столь развито y их соседей малайцев, где райя и султаны пользуются неограниченною властью казнить или миловать, по своему личному усмотрению.

Что касается до их отношений в жителям прилежащих к Новой-Гвинее островов и живущих по берегу большой Гильвинкской бухты, a также к ароракам, то они вовсе не благоприятны и не приязненны. Жители острова Жоби и Гильвинкской [108] бухты, не признающие никакой власти, не имеющие ни страха, ни совести, свирепые и коварные, часто, пользуясь отсутствием части дорейцев, отправившихся по торговым делам, нападали без всякой видимой причины на их беззащитные дома, на оставшихся жен и детей. Они уводили их в плен со всем имуществом и принуждали к самым тяжким работам. Возвратившиеся дорейцы, видя, что все разграблено и истреблено неизвестно кем, набрасывались на неповинных арораков и производили такие же жестокости. Эти папуасы называются арораками по горам, в которых они живут. Путешественники называют их иногда алорурами, но подобное название в Дорее неизвестно. Их деревни находятся в горах на высотв 1000 и более футов по барометру, и отстоят от Дорея на 4—6 миль. Счастливый случай дал мне возможность видеть нескольких человек из этой породы папуасов, пришедших в Дорей для продажи саго. Они несколько выше ростом, чем дорейцы, худощавы, цвет кожи темнее, волосы короткие некрашенные и без всякой искусственной прически. Черты лица те же, но выражение менее осмысленное; белок глаз как-то особенно поражает своею белизною. Держатся они очень смирно и почти не вступают в разговор. Те, которые были одеты в повязку и разукрашены браслетами на руках, имели при себе копья и клеванги. В последнее время арораки стали часто посещать дорейцев, которые считают арораков своими подчиненными. Арораки приносят им готовое саго и разные огородные овощи, разводимые y них с большим успехом и искусством, и променивают на железо, бумажную материю, топоры и ножи.

Кажется, что при подобных условиях дорейцы должны бы их считать своими благодетелями, кормильцами, но этого нет. В последнее время они хотя и не трогают арораков, но считают их как-бы своими данниками, обязанными доставлять им пишу, табак и довольствоваться за все это тем, что им дадут. Миссионеры, живя здесь уже несколько лет, не решились ни разу побывать y них, за отсутствием хороших удобопроходимых тропинок. Но из участвовавших в экспедиции «Этна» нашлись смельчаки и побывали в их деревнях. Дома их отличаются своею высотою, и будучи построены на кольях, представляют не мало затруднений человеку, непривыкшему лазить. Хотя арораки отличаются тихим нравом, но в то же время питают большую любовь к свободе. [109]

Еще в XVI столетии тидорские султаны постепенно завоевали себе северный берег Новой-Гвинеи от мыса Буру до Аримоа, включая сюда Дорей и прилежащие к нему большие и малые острова (Waigiu, Salawati, Jobi и др.), и подчинили эти части своему неограниченному владычеству. В это столетие султаны или короли Молуккских островов, благодаря огромным барышам, получаемым от торговли пряностями и другими драгоценными продуктами тропических стран, нажили большие богатства. Они легко привлекали к себе смелых и опытных людей из других государств, особенно из Китая, цивилизация которого была тогда наиболее высокой на отдаленном востоке. При помощи этих авантюристов и некоторых наиболее опытных из своих малайцев султаны снаряжали целые флоты прау, известные под именем Hengie (Razzios), и отправляли их для покорения новых народов. Где только появлялись эти громадные флотилии, везде оне наводили страх и ужас на дикарей, не видавших дотоле ничего подобного. Да и было отчего. Они грабили и предавали огню имущества невинных туземцев, увозили лучших в плен, a оставшихся принуждали платить вечную дань султану и признавать его верховную власть. Таким образом, Новая-Гвинея подпала под власть тидорского султана, удаленного от нее на 750 итальянских миль. После покорения папуасы стали совершать плавания в Тидор с данью. Малейшее подозрение в неисправном платеже денег, малейшая неаккуратность со стороны побежденных — и султаны посылали свои ужасные экспедиции. Затем, конечно, водворялся должный порядок, и дорейцы долго помнили о великой власти тидорского султана. Около тридцатых или сороковых годов нынешнего столетия голландское правительство забрало султана в свои руки, и власть его на северном берегу Новой-Гвинеи сделалась только номинальною. Туземцы признают ее вероятно только по привычке. С переходом власти в другие руки подобные экспедиции, конечно, прекратились. В прежнее время власть султанов была безгранична, и они могли совершать над своими подданными всякие жестокости, например, бросать, для своего развлечения, в костры и т. п. Теперь, хотя там и не бывает ничего подобного, да и быть не может, папуасы все-таки посылают выборных от времени до времени, для засвидетельствования султану своих верноподданнических чувств, и посылают ему в подаров несколько чучел райских птиц. Все это делается по преданию и по привычке. [110] Ho кроме того, в Тидор их влечет любопытство, желание отправиться в дальнее плавание, увидеть новый край, позаимствоваться оттуда кое-чем, и, насладившись созерцанием новой обстановки, рассказывать дома о виденных чудесах и тем возбуждать молодое поколение совершать такие же подвиги. Для них побывать в Тидоре все равно, что провинциалу побывать в столице.

Все необходимые предметы, как-то: топоры, ножи, железо, материи, бусы и в ограниченном количестве серебро дорейцы приобретают себе меновой торговлей от европейцев, a отчасти чрез малайских и арабских купцов. В обмен на это дорейцы дают: чучел райских птиц, черепах (carret), кору дерева мазаи, трепанг, раковины, жемчуг, кокосы и отчасти оружие. Производится эта торговля амбоинскими, сарамакскими и бугинскими торговцами (малайцы, арабы, бугисы), отправляющимися на туземных прау в декабре, январе и феврале с попутным северо-западным муссоном к Новой-Гвинее и прилежащим островам; здесь они остаются сколько бывает необходимо для успешной торговли, в большинстве случаев до июля, августа и сентября, и тогда уходят обратно с юго-восточным муссоном, который в эти месяцы вступает здесь в свои права. Подобной же торговлей занимаются европейцы на небольших шхунах.

Мы были в Дорее во время дождливого сезона, т. е. когда купцы окончили свою меновую торговлю и ушли, взяв с собою все собранные запасы произведений Новой-Гвинеи; если же кое-что и оставлено было ими, то папуасы увезли в Тернате и в другие места, так что мы ничего не видели из вышепоименованных предметов торговли, за исключением некоторых менее удачных экземпляров райских птиц, да и то только одних желтых и притом по такой цене, какая существует в Тернате, т. е. 5—6 флоринов. Эти райские птицы не совсем желты, хотя и называются желтыми, — крылья y них темно-коричневые, длинный желтый хвост с золотым отливом и темно-золотисто-зеленая шея. Это самая красивая порода; — красные попадаются редко. Дорей не есть настоящее место райской птицы. Здесь она встречается в весьма ограниченном количестве и то только желтая. Водится же она преимущественно внутри острова и доставляется к берегу в виде чучел, весьма плохо сделанных, часто без ног. Большую часть их дорейцы добывают y жителей Соловати, Батанта и на материке в Амбербаки, где они водятся в большом количестве. Жители этих мест специально [111] занимаются охотою за ними. При несовершенстве оружия и пугливости птиц охота на них сопряжена с большими трудностями. К ним надо подбираться с большою осторожностью, и иногда охотнику приходится сидеть по нескольку дней, y дерева, любимого птицами, чтобы выждать появление одной птицы и убить ее. Стреляют обыкновенно тупыми стрелами, чтобы не повредить перьев. Во время пребывания нашего клипера в Дорейской бухте, многие из папуасов были на такой охоте за райскими птицами, т. е. подсиживали их в любимых ими местах.

Более успешно выменивали мы оружие, барабаны, украшения и пр. за бутылки, преимущественно белые, из-под сельтерской воды, военные пуговицы, ножи и бритвы. В ножах и бритвах они знали толк и могли отличить железо от стали. Привозили к нам также красных попугаев и белых с желтым хохлом какаду, и уступали их очень дешево.

Обратимся теперь к цивилизаторам Дореи, переселившимся туда из Европы; я говорю о миссионерах. Первая мысль о миссии в Новую-Гвинею явилась y берлинского пастора Гостнера. Первые миссионеры Гейзлер и Оттон прибыли сюда в 1855 году, и в сравнительно короткий промежуток времени, при самых тяжелых трудах и лишениях, успели внушить туземцам любовь, уважение и доверие к себе. Надо удивляться той настойчивости, с которою эти сравнительно мало образованные люди (миссионеры большею частью — ремесленники) достигли своей великой цели — принести по возможности существенную пользу туземцам. После тяжелого морского переезда из Тернате, они поселились в сарае на острове Мансиаме. Снабженные фирманом тидорского султана и проводником для переговоров с начальниками, они были в безопасности от сурового нрава туземцев, но нисколько не были гарантированы ог лихорадки, которая их встретила при первом вступлении на землю. Вскоре лихорадка обратила их в подобие скелетов и не откуда было ждать помощи. Дикари смотрели на них безучастно и относились к пришельцам недружелюбно. В это тяжелое для них время, они собственными руками, при помощи слуги, десятилетнего мальчика, привели в должный вид свой сарай и собственными руками построили шлюпку.

Главное обстоятельство, их затруднявшее, кроме лихорадки, было еще незнание языка и трудность его изучения. А трудно его изучить было потому, что они, спрашивая и записывая названия различных предметов, получали различные ответы, происходящие от [112] выговора, ударений или же просто недоразумений. Когда миссионеры, указывая на какое-нибудь дерево, спрашивали, как оно называется, то получали несколько совершенно различных ответов, — просто потому, что один дореец говорил родовое название дерева, другой — видовое, третий называл кору и т. п. Вследствие этого миссионерам было трудно ориентироваться, приходилось записывать название одного и того же предмета по нескольку раз и затем уже по догадкам узнавать, какое из названий настоящее. В то же время они старались сблизиться с туземцами, заслужить их доверие и любовь. Уже в 1857 году они достигли этого настолько, что своим заступничеством спасли от верной смерти людей, взятых туземцами в плен с разбившегося y берегов Новой-Гвинеи судна.

В 1857 году прибыл из Тернате еще один миссионер и привез с собою 5 человек мастеровых, с помощью которых Гейзлер и Оттон построили порядочный дом, школу и церковь на острове Мансиаме.

Около этого времени прибыл известный миссионер Иозерих; он пробыл здесь 1864 год и уехал по болезни. В 1860 году миссионеры, при помощи составленного ими лексикона в 1500 слов, перевели на туземный язык Gesangbuch, употребляя латинские буквы. Вскоре они открыли при церкви школу, которую охотно посещали дети и юноши, нисколько не встречая препятствий со стороны родителей. Родители сами посещали как школу, так и церковь, где слушали проповеди по воскресным и праздничным дням. Содержание проповедей миссионеров не заходит слишком далеко, но благоразумно применяется к понятиям диварей. За все эти труды и особенно за составление словаря, оказавшего громадные услуги экспедиции «Этна», голландское правительство, вдобавок к получаемому содержанию от Утрехтского миссионерского общества, назначило им от себя отдельное денежное пособие.

Когда миссионеры достаточно ознакомились с языком и нравами туземцев, они нашли возможным расширить круг своей деятельности, разделившись для этой цели так: Гейзлер остался в главной миссионерской станции на Мансиаме, a Оттон переселился на берег Новой-Гвинеи, где также устроил школу на тех же началах, как и в Мансиаме. Но в 1862 году лихорадка, в числе других жертв, похитила и этого энергичного и молодого деятеля (ему было 35 лет). После этого Гейзлер оставался совершенно один до 1863 года. В это время к нему на помощь прибыли три голландских миссионера: Гассельт, [113] Класен и Отерспор (Hasselt, Elasen и Otterspoor). С этого времени деятельность миссионеров расширилась; число станций увеличилось. В 1866 году прибыли немецкие миссионеры и устроили отдельную станцию. Самый состав миссионерских общин здесь менялся очень часто; так, Гейзлер, сделавший столь много для своей общины и туземцев, в 1869 году отправился в Европу хлопотать о некоторых преимуществах для себя и своих юношей, и там умер. Многие покинули Дорей по болезни; другие умерли, a остающиеся там надолго должны были от времени до времени покидать его и ехат в более благоприятный климат, в Тернате или Амбоину, чтобы восстановить там свои утраченные силы.

За все время пребывания здесь, миссионеры основали шесть станций. Главная из них на острове Мансиаме с прекрасным домом, церковью и при ней школою. В ней живет старший миссионер Гасселм. Две станции в Дорее, где мы стояли; здесь находится немецкий миссионер Бауер; при ней порядочный дом и школа. Третья станция — в Андаи, внутри бухты, в расстоянии 2—3 часов езды от Мансиама. Четвертая в Мунунвави. Пятая в Гильвинкской бухте, на берегу материка, против небольшого острова Рун, и шестая на острове Меосвар. Все миссионеры со своими женами живут в предназначенных для них станциях. Они — члены Утрехтского миссионерского общества; от него они получают по 720 флоринов в год жалованья. При отправлении они условливаются с обществом, которое отправляет их не менее, как на десять лет; путевые издержки, конечно, выплачиваются обществом. Если кто-либо из них пожелаеть вернуться домой раньше срока, хотя бы по болезни, то он можеть ехать, но не иначе, как на свой счет. Постройка домов, церквей, школ, высылка учебных и других жизненных пособий производится также на счет общества. Последние иногда получаются через агентов в Батавии, Амбоине, Сирабае (Syrabaya). Самые необходимые вещи, высылаются из Тернате два раза в год при первой возможности. Так, например, мы доставили им на клипере множество нужных предметов от агентства общества в Тернате. Конечно, через тех же агентов, миссионеры могут выписывать необходимые предметы лично для себя на свой счет.

Чтобы быть миссионером, необходимо надо слушать лекции Утрехтской духовной коллегии и получить диплом. Хотя они изучали богословие в самом обширном смысле слова, однако священниками на голландских пароходах быть не могут, a [114] на своем посте, в Новой-Гвинее могут проповедывать, крестить и вообще исполнять все требы священнического сана. Из шести дорейских миссионеров, два вовсе не были в коллегии; они простые ремесленники — кузнец и плотник; носят сан помощников миссионеров и получают меньше жалованья. В некоторых колониях существуют правительственные миссионеры, получающие по 1200 флоринов жалованья, но их назначают только туда, где уже крещены туземцы. Гассельт последнее обстоятельство объясняет тем, что правительство не желает подвергаться укорам от других лиц в навязыкании своей религии и в том, что будто оно стремится приобресть влияние на туземцев. Гассельт, не будучи правительственным миссионером, получает от него за свои десятилетние тяжкие труды 1200 флоринов в год. Ему скоро оканчивается срок, но тем не менее он так сроднился с Дореем, что желает еще остаться. Это весьма образованный, преданный своему делу человек; он много сделал для своих станций. Кроме того, зная порядочно естественные науки и этнографию и постоянно пополняя свои знания от приезжающих натуралистов, он составляет богатое издание о Дорее и дорейцах, которое, можно надеяться, будет иметь большой успех в среде ученых.

При его содействии дополнен и исправлен первоначальный словарь, составленный Гейзлером, a также переведена часть Нового Завета, краткий катехизис и псалтырь с нотами для пения. Кроме всего этого, при его же содействии составлена хорошая азбука с легкими рассказами для чтения. Все вновь написанные на дорейском языке книги печатаются в Утрехте латинскими буквами, и присылаются в Дорей в большом количестве экземпляров.

Дорейское наречие папуасского языка нельзя назвать бедным, конечно, сравнительно с наречиями других австралийских племен. Оно имеет до 2000 самостоятельных слов, исключая вошедших в употребление малайских. При переводе часто недоставало дорейских слов, чтобы выразить какое-нибудь понятие, совершенно новое для дорейцев; тогда переводчики или употребляли малайские слова, или выражались иносказательно на дорейском наречии.

Это наречие в ходу не далее как на 100 миль в окружности.

Миссионерский дом на Мансиаме довольно обширен, построен в европейском вкусе, с окнами, ставнями и выкрашен. Снаружи он смотрит очень уютно. Он снабжен всеми [115] удобствами и пристройками европейских домов в жарком климате. Нас это сначала очень удивило, так как мы не предполагали встретить в Новой-Гвинее дом, в котором соединялись бы все удобства европейской жизни. Около дома разведен сад, a в саду разгуливали наши домашние животные. Внутренность дома соответствовала наружности: чистые, белые стены, украшенные гравюрами и фотографическими картинами, прекрасная удобная мебель в достаточном количестве, занавески, красивые лампы, даже этажерки с книгами, альбомами и разными безделушками, сделали квартирку вполне комфортабельной. Понятно, что все это стоило больших хлопот и отняло не мало времени. Когда же среди такой обстановки любезная хозяйка угостила нас отличнейшим кофе со сливками, то мы совершенно забыли, что находимся в первобытной земле праотца своего Адама, a представляли себя — дома.

Большой поддержкой в жизненных треволнениях служат миссионерам жены; в минуту жизни трудной есть, по крайней мере, с кем поговорить и посоветоваться.

Вокруг дома лес вырублен и, кроме сада и цветников, устроен хороший огород, который круглый год обеспечивает им необходимые продукты. От вырубленных и очищенных лесов местность вокруг него представляется открытой. Прислуга y них состоит из нескольких туземных женщин. Церковь — большое, хорошо выстроенное здание из бамбука, крытое пальмовыми листьями. Внутри ее полукругом выведена из камня кафедра; она же заменяет алтарь. Остальная часть здания уставлена низенькими скамейками в два ряда, для прихожан обоего пола. В церкви может поместиться до 250 человев. Гассельт рассказывал, что только иногда в воскресные и праздничные дни там собирается до 100 слушателей.

Хотя миссионеры трудятся здесь около 20-ти лет, но пока еще ни один из туземцев не крещен. Миссионеры полагают, что это совершенно бесполезно, при таком невысоком уровне развития папуасов; они хотя и выполняют все внешние обряды, но не могут понять ни сущности религии, ни ее значения и требований. Пока туземцы не будут готовы к этому, миссионеры не будут насиловать их к неосмысленному выполнению внешних обрядов. Приготовление к этому заключается в привитии к ним идей, развивающих человека нравственно и религиозно, в искоренении нелепых обычаев и предрассудков, обучении ремеслам и сообщении сведений, могущих развить дорейцев умственно и сделать их образ жизни более разумным. [116]

Нельзя не удивляться труду и усердию, нельзя не уважать таких людей, как здешние миссионеры. Люди с небольшими средствами подвергают себя болезням этого пояса земли, удаляются от всего света и так ревностно трудятся для блага человечества, нисколько не крича о себе и не прославляя себя цифрами крещеных, как это делают другие миссионеры, проповедующие нравственность народу и не выполняющие ее сами, и тем подающие пастве пример распущенности. Они не перебивают друг y друга прихожан, как это делают другие миссионеры, y которых обращенные перебегают от одного к друтому, часто меняя даже исповедание. Толпа, ничего не понимая в этих интригах, делает самое благоразумное, никому не веря, и перебегает туда, где можно видеть что-нибудь интересное, эффектное, можно получить крестик, рубаху или книгу. В этом отношении примером нам может служить остров Ротума, где миссионеры разных исповеданий ведут ожесточенные народные войны, собственно не из-за религиозных принципов, но из зависти к материальному перевесу одной из сторон. Над островом Ротумой висела подобная гроза во время посещения его «Витязем», и только благодаря вмешательству командира нашего корвета разрешилась благополучно для обеих недовольных сторон. Школа находится возле церкви; под ее навесом, здесь поставлены столы, скамейки, черная доска и сундук. Уроки посещают до 20-ти человек обоего пола, занимаясь преимущественно чтением. Читают и пишут 7—8-летние дети. К учению не очень склонны и занимаются вообще не охотно, конечно, по незнанию цели его и результатов. Лучше всех занимается одна девочка, и прекрасно передает все слышанное и прочитанное. Прежде родители препятствовали детям. посещать школу и брали с миссионеров плату за обучение, воображая, что дети их хождением в школу приносят миссионерам большие выгоды. Самого процесса обучения мы не могли видеть, так как все дети были заняты нагрузкой угля на клипер.

Не задолго до прихода нашего клипера в Дорей, там были два итальянские натуралиста: Альберти и Бекари, о которых я упоминал выше. Они хотели исследовать внутренность страны, но жестокая лихорадка принудила их удалиться на Амбоину; но и туда они не высадились, наслушавшись рассказов о свирепости туземцев. Сначала они имели намерение посетить южный берег Новой-Гвинеи (Torres Streat), но сильные противные ветры заставили их вернуться на Салавати и Серам. С [117] помощью властей этого острова им удалось, при больших неудобствах плавания на туземных прау, перебраться в Дорей. Остров Мансиам, удобный для житья, не представлял обширного поприща деятельности для изучения флоры и фауны; они поселились в Андау y Ароракских гор. Не долго они там пробыли: болезнь Альберти принудила их в начале ноября 1872 года покинуть Дорей и искать более удобного места для поправления истощенных сил.

Во время нашей 10-ти дневной стоянки мы не могли жаловаться на скуку. Постоянно новые впечатления, интересные лица, посещение миссионеров на Мансиаме, прогулки по деревням, наконец, охота, доставляли каждому развлечение по его вкусу и делали пребывание даже приятным. Мы преимущественно посещали матерой берег, где расположена деревня в пять хижин. Здесь же находится дом миссионера и школа. Это здание хотя уступаеть величиной и отделкою мансиамскому, но тем не менее довольно сносно для житья. Около него есть также сад и огород. Тут же стоит полуразвалившийся столб с нидерландским гербом, и вокруг его написано: «Нидерландская Индия»; это, кажется, единственный признак теперешней власти Голландии в Новой-Гвинее. У самого берега находится угольный склад, из которого нагружали наш клипер. Так как не следовало подвергать нашу команду подобной работе в такое неблагоприятное время года (в чем мы уже убедились на опыте), то наняты были туземцы. Работали преимущественно дети 11—15 лет; взрослые выбирали себе более легкие работы, предоставляя тяжелые маленьким. Работали лениво, не торопясь, с чувством собственного достоинства, не допуская никаких понуканий. Каптэн Эдриш, желая чем-нибудь показать свое рвение, наблюдал за ними для порядка; но они его не слушались, несмотря на то, что он был снабжен фирманом тидорского султана. Гораздо полезнее в этом отношении оказался его слуга Пала, расторопный и веселый малый, не редко забавлявший клиперскую команду. Сам работая усердно, он уговаривал работавших быть прилежными, суля им за это железные горы. Для уплаты им было куплено y Гассельта большое количество ножей, материи и пр. Все это было отдано трем избранным из среды работавших. Они, по обыкновению, сначала ломались, говоря, что мало, надеясь получить больше, но скоро успокоились и принялясь за дележ. Мы думали, что это не обойдется без интересных эпизодов, даже драк, но, к стыду нашему, все обошлось благополучно. Ребята получили [118] по ножу, старшие по куску материи, большие же куски железа были даны тем, которые, по общему голосу команды и туземцев, трудились больше всех. Эта счастливая добыча выпала на долю двух парней, вкоторые, получив ее, с радости бросились бежать домой, мечтая, вероятно, о своих красавицах, от которых, может быть, их отделял кусок железа.

Поразительное беспристрастие и честность при разделе заработанных вещей поразили даже матросов.

Перед нашим уходом возвратился из экспедиции по реке Анберно голландский пароход «Дассун». Цел экспедиции не увенчалась успехом; они прошли вверх по реке миль на 20, но далее отливы, сильное течение, a главное — пороги, не позволили проникнуть внутрь страны. Потом они хотели пройти в Гумбольдтов залив, но недостаток угля принудил вернуться назад в Дорей. На «Дассуне» был правительственный коммиссар и наследный принц тидорского султана. Каптэн Эдриш не замедлил, конечно, засвидетельствовать ему свое почтение, пригласил его на клипер, где ему было показано все до мельчайших подробностей. Принц довольно приятной наружности, одет во фрак и чалму. При прощании он просил побывать y него в Тидоре, что и было исполнено. Там мы встретили самый радушный прием.

Распростившись с Дореем 28-го ноября, мы снялись с якоря и пошли вдоль северного берега Новой-Гвинеи к заливу Астролябии. Нашею единственною целью было отыскать Миклуху-Маклая, и если он окажется живым — оказать ему всевозможные пособия для возвращения; a на худой конец — собрать о нем сведения и отыскать его вещи и бумаги.

A. P.