II

Повседневная жизнь папуасов

(Продолжение)

Разрисовка лица и тела. Папуасы раскрашивают себе лицо красной и черной красками; красную употребляют больше молодые, черную — чаще пожилые. Молодые люди (маласси) пятнадцати — тридцати лет соблюдают этот обычай в особенности; они придумали разные рисунки и смешения красок, которыми они покрывают лицо и спину.

В обыкновенные дни они ходят нераскрашенными или раскрашенными лишь немного, например обводят глаза кружками или проводят вдоль носа черту, которая соединяется с другой чертой, проведенной от одного виска к другому, на месте сбритых бровей у основания лба. Но по случаю праздников все лицо натирается красной краской, по которой проводится еще несколько белых и черных черточек. Одна из самых употребительных — [56] вышеупомянутая черта внизу лба, соединяющаяся накрест с проведенной вдоль спинки носа линией. Иногда одна половина лица окрашена в черный цвет, а другая — в красный, что производит весьма своеобразное впечатление. От затылка несколько параллельных линий идет вдоль спины до талии. Отдельные рисунки изображаются на лопатках; напротив того, грудь раскрашивается редко и еще реже проводится несколько цветных линий на ногах.

Мужчины старше тридцати лет (тамо) почти не пользуются красной краской и заменяют ее черной. Они красят ею волосы и лоб и проводят полосу вдоль носа до его кончика, в особенных случаях красят все лицо или, вернее, всю голову. Есть, однако, деревни, где вследствие обилия черной краски туземцы натирают ею все тело и притом настолько старательно, что ее можно принять за их натуральный цвет. Так, например, несколько человек с Кар-Кара, посетивших меня ⁸, были сплошь покрыты черной краской, что придавало им своеобразный, отличный от остальных вид (Я предполагаю, что некоторые моряки, видавшие таких раскрашенных людей в лодках, принимали эту раскраску за естественный цвет и давали по этому поводу неверные сообщения.).

Женщины Берега Маклая появляются накрашенными редко, причем не так строго придерживаются определенных правил в отношений раскраски, как мужчины.

Об уходе за волосами я уже говорил в антропологическом отделе этих заметок (Miklucho-Maclay N. Anthropologische Bemerkungen. S. 10 <см. 16 — 19 наст. тома>.).

Удаление волос. До моего приезда папуасы употребляли для стрижки и бритья бамбуковые ножи и осколки кремня. Теперь они стригутся и бреются осколками стекла, которые собирают около моей хижины.

Я видел у них, однако, еще другой способ удалять волосы. Они берут 2 тонких шнурка или 2 крепкие травинки, связывают их вместе и обвивают вокруг пальца левой руки, а правой их закручивают. Шнурки держат перед самым лицом, волосы попадают между двумя шнурками и закручиваются с ними; достаточно затем небольшого движения руки, чтобы вырвать с корнем несколько волос. Хотя операция эта, судя по моему собственному опыту, очень болезненна, тем не менее папуас, занимающийся таким выдергиванием иногда 3 — 4 часа, никогда не делает гримас, что мне неоднократно приходилось наблюдать с удивлением.

Искусственные рубцы. Здешние папуасы не делают татуировки, а выжигают рубцы, мужчины — на спине и ляжках, а женщины — по обеим сторонам груди и на руках выше локтя, распределяя их в виде линий. Чтобы обзавестись такими рубцами, пациент ложится на спину или на живот; зажигается маленький кусочек сухой коры, и оператор кладет его раскаленным, [57] но не горящим, на кожу, пока кора не обратится в золу; таким образом сжигают несколько кусочков подряд. И эта процедура требует много терпения и значительной силы воли для преодоления боли ⁹.

Скудость женского наряда в сравнении с мужским. Здешние папуасы склонны наряжаться гораздо больше, чем их жены, костюм которых нередко сведен к минимуму (На Били-Били я видел у одной девушки брачного возраста самый простой костюм, какой только вообще может существовать. Весь туалет ее состоял из одной большой белой раковины (Сургаеа), закрывавшей нижнюю часть mons Veneris.). Мужчины тратят 4 — 5 часов на расчесывание своих волос, смазывание их отваром плодов субари (Calophyllum inophyllum), на их окраску, украшение перьями и цветами, расписывание лица и спины, опоясывание возможно туже малем, наконец, на то, чтобы заткнуть за браслеты на руках и ногах ветки пестролистных растений (из семейства Euphorbiaceae).

Единственное украшение, дозволенное женщинам в торжественных случаях, — небольшое количество краски, которой они натирают себе волосы, лоб и щеки. При таких случаях женщины носят, однако, много ожерелий из маленьких и больших раковин, собачьих зубов и пестроокрашенных косточек плодов.

Положение женщины. Было бы неправильно утверждать, что здешние папуасы плохо обращаются со своими женами или что последние не имеют никакого влияния на мужей, однако почти во всем женщины Берега Маклая занимают подчиненное положение. Если им и не приходится работать через силу, все же у них достаточно дела каждый день в продолжение целого года, тогда как мужчины, закончив в несколько недель более трудную работу (разбивка новых плантаций, обработка почвы), могут затем 3/4 времени лентяйничать. Женщины получают пищу всегда похуже, должны есть ее отдельно от мужчин, у них гораздо меньше украшений (в сравнении с мужчинами), они не могут принимать участия в празднествах мужчин и т. д.

Здесь я нахожу уместным сделать несколько замечаний о морали папуасов (Читая следующие далее строки, нужно иметь в виду, что я жил среди папуасов в качестве каарам тамо (человек с Луны), и принять во внимание, что папуасы не боялись и не дичились меня и вследствие моего долгого пребывания и моей maniere d'etre (Способ существования (франц.)) так привыкли к моему присутствию в деревнях, что ни в чем не изменяли своего образа жизни и привычек во время моих посещений. Это обстоятельство имело при наблюдении обычаев весьма важное значение.).

Папуасы смотрят на половые отношения разумно, как и на другие физические потребности (еда, сон и т. д.), и не создают из них искусственной тайны. Я видел много раз, как дети обоего пола, играя на теплом песке побережья, подражали coitus'у взрослых. В моем присутствии и перед другими мужчинами девушки и женщины говорили, нисколько не стесняясь, о половых органах и их функциях. Подобные [58] разговоры показались бы чудовищными европейским моралистам; на самом же деле, я думаю, папуасские девушки могут поспорить в том, что касается целомудрия, с европейскими, воспитанными в вынужденном лицемерии и жеманстве.

Мне приходилось также нередко слышать, как во время пребывания молодоженов в хижине сидящие неподалеку молодые люди отпускали остроты и замечания, которые для слуха европейца были бы грязны, в действительности же были очень естественны.

Гимнастические упражнения девушек, о которых я уже говорил (См. мои «Anthropologische Bemerkungen». S. 22 <с. 25 наст. тома>.), являются не чем иным, как подготовкой к выполнению супружеских обязанностей. Я видел однажды маленькую девочку в Бонгу, занятую этой гимнастикой. Бедняжка была крайне утомлена, и я, еще не понимая тогда смысла этих упражнений, заметил одному присутствовавшему при этом мужчине: «Чего она не уйдет? Зачем она это делает? Она совсем устала!» — «О, это ничего, пусть продолжает, — услышал я в ответ, — ее муж получит от нее больше удовольствия». Слова эти привлекли мое внимание, и я убедился потом, что эта гимнастика входит в цикл воспитания девочек (такие телодвижения женщины делают также при пляске) и представляют главным образом подготовку к coitus'у. Папуасы говорили мне сами, что «хорошо спать» с женщинами, производящими эти движения умело и сильно. Это и есть причина, почему, как я уже упоминал, мужчинам нравится особая походка женщин.

Выражение чувств (нежность к детям, половая любовь), несомненно имеющихся, не проявляются, однако, на европейский манер. Но как именно они выражаются, этого мне не удалось наблюдать, папуасы не любят проявлять своих чувств при посторонних.

О браке у папуасов я уже говорил раньше, что он заключается без каких-либо особых торжеств; иначе это стало бы мне несомненно известно за мою 10-месячную (Явная неточность. Правильно: 15-месячную) совместную жизнь с папуасами. Переговоры об обмене подарками между женихом и отцом девушки я, правда, слышал, но помимо этого ничего примечательного не заметил. Например, сегодня я видел молодую женщину в хижине холостяка, где еще вчера ее не было; вчера вечером он на ней женился. Не могу также ничего сообщить об обычаях при рождении ребенка, хотя мне случалось бывать в деревнях как раз в то время, когда рождались дети.

Об обрезании я слышал от достойных доверия лиц следующее. Обрезание совершается над 12 — 13-летними мальчиками вне деревни, в лесу, острым осколком кремня, после чего вся компания, состоящая только из мужчин, с пением приносит новообрезанного обратно в деревню. После обрезания на мальчика смотрят как на молодого мужчину, и он получает многие права, которых раньше был лишен. [59]

О приветствиях у папуасов. Приходя в деревню, сосед говорит детям: «Э, вау» (Э, дети), женщинам: «Э, нангели» (Э, женщины), мужчинам: «Э, мем» (Э, отец). Приветствие тамо между собою: «Э, аба» (Э, брат). Между родственниками и давнишними приятелями приветствия не в ходу. Папуасы подают друг другу руку, касаются руки другого, но не жмут ее. Уходя, гость говорит: «Ади ангармем» (я ухожу); хозяин и присутствующие отвечают: «Э, аба» или «Э, мем», на что гость дает ответ соответствующими словами. Потом хозяин говорит: «Глембе» (ну, иди), после чего провожает своего гостя до выхода из деревни, неся за ним подарки и остатки от трапезы. Часто гость говорит: «Ты оставайся здесь, а я пойду». При особенно чувствительном расставании туземец прижимает своего друга к левой стороне груди, обнимает его одной рукой и в то же время хлопает его слегка по спине другой рукой.

При моем посещении деревни Богаты меня ожидала большая толпа <папуасов>, которые, когда моя шлюпка подошла к берегу, тотчас присели и не вставали до тех пор, пока я не выскочил из лодки и не обратился к одному старому знакомому с просьбой помочь мне привязать ее. Этот обычай приседать на корточки перед почетным гостем в знак приветствия я встретил также на островах архипелага Довольных людей.

Довольно распространен на побережье обычай обмена именами: меня неоднократно просили в различных деревнях поменяться именем с каким-нибудь туземцем, которого я чем-нибудь отличил. Чтобы не вызвать путаницы и недоразумений, я всегда отклонял такие предложения и лишь позволил дать мое имя (Маклай), и это считалось большой милостью, нескольким новорожденным мальчикам, отцы которых считались моими особенными друзьями. Многократно меня также просили выбрать имя новорожденным мальчикам и девочкам.

Погребальные обряды. О смерти мужчины сообщается окрестным деревням определенной последовательностью ударов в барум. В тот же день или на следующее утро их мужское население собирается вблизи деревни покойного. Все мужчины в полном вооружении. При первых ударах барума гости входят в деревню, где возле хижины умершего уже собралась толпа, также вооруженная. По окончании кратких переговоров собравшиеся мужчины разделяются на два противоположных лагеря, после чего начинается показное сражение, во время которого туземцы проявляют, впрочем, известную осторожность и не пускают в ход своих копий. Стрелы, однако, пускаются непрерывно дюжинами, и, несмотря на показной характер боя, бывает немало раненых, хотя и не серьезно. В особенное возбуждение приходят ближайшие родственники и друзья умершего, которые ведут себя, как сумасшедшие.

Когда все разгорячатся, утомятся, выпустят все стрелы, мнимые враги садятся в круг, и большинство ведет себя далее как простые зрители. Ближайшие друзья покойного приносят, между [60] тем, несколько циновок и широкие влагалища листьев (foliorum vagina) саговой пальмы и кладут их на середине открытой площадки. Затем они выносят из хижины умершего, связанного ротангом, в положении человека, сидящего на корточках, с упертым в колени подбородком и с руками, обхватывающими ноги. Подле покойника ставят его вещи, подарки соседей и несколько табиров со свежесваренной пищей. В то время как мужчины сидят в кругу на открытой площадке, женщины (даже ближайшие родственницы покойного) могут смотреть только издали. Когда приготовления окончены, несколько мужчин выходит из круга, чтобы помогать ближайшим друзьям и родственникам умершего при дальнейшей процедуре. Труп завертывают в принесенные циновки и очень искусно и крепко увязывают ротангом и лианами, так что получается хорошо упакованный сверток. Привязав тюк с покойником к крепкой палке, его относят обратно в хижину, палку прикрепляют под крышей хижины, а все его вещи, подарки и пищу ставят опять около трупа. После этого хижину оставляют, и гости возвращаются в свои деревни.

Несколько дней спустя, когда труп уже сильно разложился, его погребают в самой хижине, что, однако, не мешает родственникам продолжать жить в ней. Приблизительно через год выкапывают череп, отделяя его от остального скелета. Однако ближайшие родственники покойного хранят не весь череп, а только нижнюю челюсть; ее нередко носят в гуне или в виде браслета на руке выше локтя. Эта кость заботливо хранится как память об умершем; мне удалось только после многих уговоров и ценных подарков убедить одного из моих соседей уступить мне тайком нижнюю челюсть его покойного родственника.

Погребение ребенка или женщины, на котором я никогда не присутствовал, производится с гораздо меньшими церемониями: не бывает ни битья в барум, ни собраний соседей, ни показного боя.

Пояснительное примечание. Я мог бы на основании собранного материала написать целый трактат о религиозных представлениях и церемониях и изложить суеверия папуасов, высказав ряд гипотез об их миросозерцании. Я мог бы это сделать, если бы рядом с моими личными наблюдениями и заметками я поставил то, чего не видел и не наблюдал, и прикрыл бы все это предположениями, правдоподобными догадками и комбинациями. С некоторой ловкостью можно было бы сплести интересную на вид ткань, в которой было бы нелегко отличить правду от вымысла. Такой образ действий, однако, мне противен; он ставит преграду на пути научного проникновения в это и без того не легкое для исследования поле воззрений и понятий расы, от нас совершенно отличной и далекой по степени своего культурного развития. Ведь все догадки и привнесенные теории придают слишком субъективную окраску действительным наблюдениям и тем уменьшают ценность последних и затушевывают пробелы, которые должны служить как [62] раз задачами дальнейших наблюдений для последующих исследователей.

Я сознаюсь вполне откровенно, что мое 15-месячное пребывание на Берегу Маклая не было достаточным для того, чтобы составить несомненно правильное представление о таких предметах, как религия и миросозерцание папуасов. Такое мое признание будет служить достаточным объяснением разрозненности последующих отрывочных заметок.

Заметки об изучении языка и о диалектах <папуасов Берега Маклая>

Изучение первого папуасского диалекта (Список слов, составленный мною на моем берегу, я отослал еще два года назад (в январе 1874 г.) моему глубокоуважаемому другу е. п. Отто Бётлингку, члену имп. Академии наук в С.-Петербурге. Мне кажется, однако, уместным повторить здесь краткие заметки, приведенные мною в посланной в Европу рукописи, тем более что мне до сих пор осталось неизвестным, появились ли эти заметки в печати ¹⁰.) было сопряжено для меня с большими трудностями, так как не было лица, которое могло бы служить переводчиком для обеих сторон. Названия, которые я желал знать, я мог получить, только или указывая на предмет или с помощью жестов, которыми я подражал какому-нибудь действию. Но эти два метода были часто источниками многих недоразумений и ошибок. Один и тот же предмет назывался разными лицами различно, и я часто по неделям не знал, какое выражение правильно. Сообщу здесь пример того, что со мною частенько случалось. Я взял однажды лист в надежде узнать название листа вообще. Туземец сказал мне слово, которое я записал; другой папуас, которому я предложил тот же вопрос и показал тот же лист, сказал другое название; третий в свою очередь еще одно, четвертый и пятый обозначили предмет опять другими и различными словами. Все названия записывались, но какое было настоящее название листа? Постепенно я узнал, что сказанное сперва слово было названием растения, которому принадлежал лист; второе название означало «зеленый», третье — «грязь», «негодное», потому ли, что я, быть может, поднял лист с земли, или потому, что лист был взят с растения, которое папуасы ни на что не употребляют. Так случалось со многими, очень многими словами (Что это случилось не со мной одним, я мог заметить из маленького списка, который был составлен одним из офицеров «Витязя» и который опубликовал д-р А. Б. Майер (Tijdschrift voor Indische Land-, Taal- en Volkenkunde. 1873. D. 20. S. 459) (см. с 152 — 153 наст. тома). Там, например, для руки приведено слово sakiu, что значит «ручной браслет», для воды — ua’l, что значит «море». Череп назван kumu, что в действительности обозначает черную краску для волос. При глаголе «есть» поставлено ingi, что значит «сваренные овощи», и т. д. Легко понять, как произошли эти недоразумения. Спрашивающий, желая знать название руки, показал случайно на то место, где находился ручной браслет sagiu (не sakiu), и смело записал это слово как название руки. Подобное же случалось и с другими словами.). [63]

Для ряда понятий и действий я никаким способом не мог получить соответствующих обозначений; для этого оказались недостаточными как моя сила воображения, так и моя мимика. Как мог я, например, представить понятия «мечта» или «сон», как мог найти название для понятия «друг», «дружба»? Даже для <глагола> «видеть» я узнал точное слово лишь по прошествии четырех месяцев, а для (глагола) «слышать» так и не мог узнать. К этому надо еще прибавить многочисленность диалектов у моих соседей. Записывание слов в свою очередь представляло большие трудности. Я скоро убедился, что некоторые звуки папуасских языков я решительно не могу воспроизвести. Напрасно я делал к этому попытки и хотя я явственно чувствовал разницу между папуасским и своим произношением, тем не менее для меня было невозможно передать моим органом речи созвучное слово. Наши гортани и вся мускулатура речевых органов были совершенно различны (На Новой Гвинее я неоднократно вспоминал совет глубокоуважаемого покойного проф. Шлейхера ¹¹ в Йене: изучать сравнительно-анатомически органы речи различных рас; я думаю, что он был прав и что такое исследование могло бы привести к положительным и важным результатам. Функциональные различия настолько велики, что, вероятно, можно при помощи микроскопа установить и существенные анатомические различия ¹².). Не один только орган речи мешает правильной передаче чужого слова; орган слуха играет при этом важную роль. Одно и то же чужое слово слышится различными лицами различно и часто очень различно ¹³.

Таким образом, при записывании слов чужих языков открываются многие источники ошибок: 1) туземцы выговаривают слова не вполне одинаково; 2) записывающий воспринимает слова своим органом слуха, имеющим индивидуальные особенности; 3) прежде чем записать слово, он его произносит своим органом речи, имеющим также индивидуальные особенности; 4) произнесенное чужое слово он должен изобразить буквами известного ему языка, даже в том случае, если он различает явственно разницу звуков и знает, что буквы не подходят к слышанным звукам ¹⁴.

Все эти обстоятельства обратили мое внимание и очень мне досаждали, когда я занимался записыванием папуасских диалектов. Компетентные специалисты-языковеды должны найти выход из описанных затруднений.

Я думаю также, что непривычные звуки лучше всего можно записать на своем родном языке, так как на нем можно лучше определить, насколько точно буквы передают звуки. Потому я сначала записывал все папуасские слова по-русски, тем более что русский алфавит представлял в мое распоряжение ряд букв, казавшихся особенно подходящими для передачи некоторых папуасских звуков (Например, звук, который можно по-немецки изобразить через scht, по-русски выражается одной буквой «щ»; другой подобный звук — tsch, для которого в русском языке также имеется одна буква «ч»; наконец, часто встречался звук, который подходящим образом можно выразить буквой «ы», не известной (?) ни в одном европейском языке, кроме русского ¹⁵.). [64]

Почти в каждой деревне Берега Маклая — свой диалект. В деревнях, отстоящих на четверть часа ходьбы друг от друга, имеется уже несколько различных слов для обозначения одних и тех же предметов; жители деревень, находящихся на расстоянии часа ходьбы одна от другой, говорят иногда на столь различных диалектах, что почти не понимают друг друга. Во время моих экскурсий, если они длились больше одного дня, мне требовались два или даже три переводчика, которые должны были переводить один другому вопросы и ответы. Только пожилые люди говорят на двух или трех диалектах; чтобы научиться им, папуасы в юношеском возрасте проводят некоторое время в чужих деревнях.

Много раз бросалось в глаза, что молодые люди не знали некоторых слов своего собственного диалекта; чтобы узнать название вещи, они шли в таком случае к какому-нибудь старому папуасу. Случается поэтому, что по смерти стариков приходится придумывать и вводить новые слова ¹⁶. Папуасы спрашивали меня о названии каждой новой вещи, которой они раньше не знали и лишь впервые у меня увидели, и заучивали довольно скоро почти все сказанные им названия. Таким образом, в папуасских диалектах Берега Маклая теперь встречается ряд русских слов, например: топор, нож, гвоздь и т. д. ¹⁷

Многие слова являются звукоподражанием; таковы, например, названия различных птиц и т. д. (Один папуас дал мне наглядный пример, который я позволю себе здесь привести ради его оригинальности. Когда он сообщал мне названия для penis'a и для vagina, он помогал себе мимикой. Сперва он стал подражать девушке, которая при виде penis'a закрывает руками глаза и при этом протяжно вскрикивает «у». Затем сжал левый кулак и, казалось, с большим усилием стал просовывать указательный палец правой руки между пальцами сжатого левого кулака, повторяя многократно жалобным тоном протяжное «у». Потом, быстро вскочив, он неожиданно раздвинул ноги сидевшей поблизости девушки и вскрикнул громко и также протяжно «а». Наконец, обратившись опять ко мне, он снова сжал левый кулак и просунул теперь уже одним толчком в него указательный палец правой руки, повторяя при этом с триумфом «а». Таким образом, название «у» дано, по-видимому, девушками для обозначения penis'a, a название vagina «a» — мужчинами. Вот пример, как могут образовываться слова из чисто инстинктивного восклицания человека (см.: Darwin Ch. Die Abstammung des Menschen und die geschlechtliche Zuchtwahl. Aus dem Englischen uebersetzt von J. V. Carus. Bd. 1. Stuttgart, 1871. S. 47).)

В диалектах Берега Маклая встречается также ряд слов малайско-полинезийского происхождения, замеченных мною уже при поверхностном сравнении. Это обстоятельство кажется мне не лишенным значения, тем более что слова эти служат как раз для обозначения важных предметов ¹⁸.

Собранный мною список не превышал 300 слов с небольшим; это обусловливалось тремя обстоятельствами: 1) не будучи лингвистом, я заучивал только самое необходимое, тем более что узнавание слов, как я уже объяснял, было делом не легким; 2) в последнее время своего пребывания, когда я достаточно усвоил язык своих соседей, я пренебрегал записью многих, вновь выучен[65] ных слов, а так как «Изумруд» пришел неожиданно и я также внезапно должен был оставить Новую Гвинею, то эти слова так и остались незаписанными и были потом мною забыты; 3) я убедился, что мое знакомство с языком было почти достаточным для того, чтобы поддерживать с туземцами ежедневное общение. Это последнее обстоятельство кажется мне особенно интересным; я знал приблизительно 350 слов (незаписанных и забытых слов, насколько помню, было не более 50) и находил свои знания почти достаточными. Чтобы судить о своих успехах в изучении папуасских языков, я прибегнул к следующему способу: оставался иногда в какой-нибудь деревне целый день, а иногда и ночь, в обществе мужчин, женщин и детей и прислушивался к разговорам туземцев между собою. Я нашел при этом, что с течением времени я понимал их все лучше и лучше, и, наконец, оставались только отдельные слова, которые были мне неизвестны. На основании этого опыта я предполагаю, что здешние папуасы имеют в употреблении, быть может, вдвое больше слов, чем стало известно мне, самое большее втрое, что составляет приблизительно 1000 слов ¹⁹.

После того как я оставил Берег Маклая, я заметил, что уже через короткое время (5 — 6 недель) почти все папуасские слова, которыми я пользовался в течение многих месяцев ежедневно, я мог припомнить лишь с большим трудом. Это быстрое забывание меня очень удивило, так как память у меня вообще не слишком слабая.

Искусство

Я собирал с особенным интересом все, что можно назвать первобытными зачатками искусства у папуасов, или по крайней мере срисовывал возможно более точно все, не исключая простейших и самых обыкновенных орнаментов. Я делал это главным образом на том основании, что обитатели моего берега жили еще в каменном веке, в состоянии, которое в теперешнем мире встречается с каждым годом все реже и постепенно исчезает.

Орудия, изобретенные до сих пор папуасами и используемые ими для изготовления этих произведений искусства, можно свести, как уже было сказано, к двум категориям: во-первых, осколки кремня, раковины и кости; во-вторых, шлифованные камни, имеющие форму топоров.

Сопоставляя все достигнутое папуасами в отношении искусства, т. е. их орнаменты, рисунки, грубые статуи, можно разделить эти продукты фантазии и терпения на три класса:

во-первых, орнаменты в собственном смысле слова, которые вырезаются или рисуются ради них самих и представляют только украшение и больше ничего;

во-вторых, орнаменты и рисунки, представляющие начатки образного или идейного письма; [66]

в-третьих, орнаменты, рисунки и скульптура, стоящие в связи с суевериями и смутными зачатками религиозных представлений у папуасов.

1. Орнаменты в собственном смысле слова. Орнаменты, покрывающие оружие, орудия и утварь папуасов, хотя мало разнообразны, но довольно оригинальны. Чтобы получить правильное представление об их характере, я взял на себя труд зарисовывать положительно все орнаменты, которые мне где-либо встречались (РАД. Сноска: M.-Maclay N. de. Vestiges de l'art chez les papouas de la Cote de Maclay en Nouvelle Guinee // Bulletins de la Societe d'Anthropologie de Paris. 1878. Ser. 3. T. 1. Seance de 19 Decembre 1878 (см. с. 87 — 91 наст. тома)). Я убедился, что они зависят в значительно большей степени от материала объекта, на который их наносят и который они должны украшать, а также от инструментов, которыми они воспроизводятся, чем от силы художественной фантазии туземцев.

Так как много орудий и утвари папуасов делается из бамбука и тростника, то орнаменты на этом материале составляют большую долю их орнаментов вообще. Гладкая поверхность бамбука и тростника особенно пригодна для нанесения прямолинейного орнамента, поэтому прямолинейность и составляет характерную особенность большинства папуасских орнаментов. Эта особенность зависит, однако, вполне от свойств материала. Мне известно из опыта, как трудно чертить или нарезать на бамбуке круги и волнистые линии, тогда как прямые линии наносятся, наоборот, очень легко. Главное орудие для этой цели — острые осколки кремня и раковины. Ими вырезают или процарапывают изящный орнамент на бамбуковых сосудах для хранения извести (используемой при жевании сири), на ушных палочках (заменяющих серьги), на тростниковых древках стрел, на бамбуковых гребнях и на многочисленных бамбуковых сосудах и других емкостях, составляющих домашнюю утварь папуаса. Предмет, в орнаментации которого папуасы более всего проявляют свое уменье и свою фантазию, — это большой бамбуковый гребень, какой носят все мужчины.

Орнаменты, вырезанные на бамбуке и зависящие, как сказано, от свойства материала, переносятся также как наиболее распространенные и известные на другие материалы — дерево и глину. Папуас следует общему всем людям свойству — лени. Он слишком ленив, чтобы придумывать что-нибудь новое, даже если обстоятельства делают это возможным или прямо к этому подводят. Я неоднократно видел резьбу по дереву и орнаменты, выдавленные на глине, которые в точности воспроизводили орнаменты на бамбуковых изделиях. Но на деревянных изделиях иногда вырезаются и узоры иного рода, а именно криволинейные и кругообразные. Так как дерево трудно поддается обработке первобытными папуасскими инструментами, то такие орнаменты встречаются реже, но в то же время они сложнее. Легкого движения осколком кремня уже достаточно для того, чтобы вырезать на эпидермисе бамбука отчеливую линию, тогда как дерево, обрабатываемое тем же инструментом, требует для воспроизведения на нем узора сильного нажима, старательного [67] вырезывания или скобления. При этом уже все равно, прямая или кривая линия, поэтому получаются и криволинейные орнаменты. Но так как на орнаменты по дереву папуасы употребляют больше времени и старания, то они и выходят тоньше и разнообразнее. Деревянные предметы, на которые наносится такой орнамент, — табиры, копья, барабаны. Подобные же узоры, но более крупные, вырезают на лодках и изредка на хижинах. При этом рисунок сначала грубо вырубается каменным топором, а затем отделывается при помощи острых осколков кремня.

Что степень художественности орнаментации зависит у папуасов главным образом от употребляемых для этого инструментов и что орнаменты довольно однообразны не от недостатка силы воображения или уменья, стало для меня очевидным, когда они начали собирать валявшиеся около моей хижины осколки стекла и без моего указания пользоваться ими как важным новым инструментом. Я мог убедиться, что вследствие этого возникали новые оттенки и новые вариации некоторых видов орнамента по дереву. До тех пор, пока я не ввел у них железных орудий и пока у папуасов не имелось ничего аналогичного настоящему ножу, их орнаменты, которые они вдавливали, оттискивали или врубали в дерево, нельзя было назвать резьбой в настоящем смысле этого слова. Естественно поэтому, что орнаменты по дереву у папуасов Берега Маклая представляются менее дифференцированными и разнообразными, чем у других меланезийцев, которые уже пользуются железными орудиями, получая их от малайцев и европейцев. Теперь, когда и у папуасов имеются железные ножи и топоры, наступает и в этом отношении новая эра в их искусстве, и я не сомневаюсь, что новые и более сложные орнаменты вытеснят постепенно примитивные и простые. Я рад, что в моей папке сохраняются точные копии, отражающие первые проявления художественного вкуса у народа, жившего еще в 1871 г. в каменном веке.

Из утвари немалую часть составляют гончарные изделия, но так как все гончарное дело находится в руках женщин, а у женщин отсутствует либо интерес к изящному, либо художественный вкус, то все глиняные сосуды, кажется, совершенно лишены орнамента. Так как глина — материал для орнаментации вполне подходящий, то отсутствие на ней украшений зависит, по-моему, исключительно от отсутствия художественного вкуса и фантазии у папуасских женщин. Много раз, наблюдая за гончарным производством на о. Били-Били, я убеждался, что не недостаток времени, а отсутствие интереса к «излишним» художественным трудам было причиной того, что их изделия оставались без украшений. «Для чего? Это лишнее», — говорили женщины, что, однако, не мешало нескольким мальчикам находить удовольствие в воспроизведении примитивного орнамента вдавливанием ногтя по краям горшков ²⁰. Практический смысл, направленный «только на полезное», проявляется уже у папуасских женщин! [68]

2. Начатки идейного письма ²¹. Многие рисунки, сделанные цветной глиной, углем или известью на дереве и коре и представляющие грубые изображения, привели к поразительному открытию, что папуасы моего берега дошли до идейного письма, хотя и очень примитивного. Почти все рисунки, виденные мною, относятся к этой категории; они долгое время служили для меня загадкой, пока один случай (не моя проницательность) не разрешил вопроса. Этот род произведений искусства носит совсем иной характер, чем первый (простые орнаменты). По большой части рисунки эти исполнены грубо, на скорую руку и совершенно непонятны для постороннего.

В соседней для меня деревне Бонгу я нашел на фронтоне буамбрамры ряд щитков, вырезанных из широких влагалищ листьев саговой пальмы. Эти щитки были украшены грубыми рисунками наподобие иероглифов, по-видимому, изображавшими рыб, змей, солнце, звезды и т. п. в различных комбинациях. Эти щитки сильно меня заинтересовали, но я не мог понять их значения. Открыл я их в первое время моего пребывания <на Новой Гвинее>, когда я не мог ни удовлетворительно объясняться, ни понимать по-папуасски, чтобы просить разъяснения. В других деревнях я также видел на стенах некоторых хижин рисунки, сделанные красной и черной краской; встречал ряды подобных фигур на толстых стволах деревьев в лесу, вырезанные на коре, но вследствие их простоты и в то же время разнообразия еще менее понятные. На широком дощатом крае больших лодок, приходивших с Били-Били, Ямбомбы и с островов архипелага Довольных людей, я тоже часто видел нарисованные и вырезанные фигуры в том же роде.

Все эти изображения не служили, по-видимому, орнаментами в тесном смысле этого слова; однако их значение оставалось для меня неясным, пока однажды, много месяцев спустя, я не получил неожиданно разрешения загадки во время одного моего посещения Били-Били. Здесь по случаю спуска двух больших лодок, над которыми туземцы работали несколько месяцев, был устроен праздничный пир. Когда он близился к концу, один из присутствовавших молодых мужчин вскочил, схватил уголек и начал рисовать ряд примитивных фигур на толстом бревне, лежавшем неподалеку на площадке. Фигуры эти были очень похожи на те, которые меня уже давно интересовали. Я следил с любопытством за работой импровизатора-художника и скоро получил разъяснение рисунка, а одновременно и вообще фигур, столько времени мне досаждавших как неразрешенная загадка.

Две первые фигуры, нарисованные этим человеком, должны были изображать две новые лодки, стоявшие наполовину на берегу, наполовину в воде. Загем следовало изображение двух зарезанных для пира свиней, которых несли мужчины привязанными к палке. Далее было показано несколько больших табиров, соответствовавших числу блюд с кушаньями, которые были предложены нам в этот день. Наконец, была изображена моя [69] шлюпка, отмеченная большим флагом, две большие парусные лодки с о. Тиара (архипелаг Довольных людей) и несколько меньших пирог без парусов, принадлежавших ближайшим соседям Били-Били. Эта группа должна была изображать присутствовавших на обеде гостей. Рисунок был мне подробно разъяснен художником и его друзьями, которые, следуя примеру, расцвечивали рисунок красной глиной и известью. Изображение должно было служить воспоминанием о проведенном празднике, и я его видел еще месяцы спустя.

Мне стало ясно, что это изображение, которое с трудом можно было назвать рисунком, равно как и все изображения в том же роде виденные мною раньше, должны быть рассматриваемы как зачатки примитивного образного письма, и мои последующие наблюдения только подтвердили такое предположение. Значение этих импровизированных рисунков неизвестно и непонятно другим, не бывшим при их начертании; они являются произведениями небольшой группы лиц и даже одного смышленого человека и относятся к какому-нибудь особенному событию. Так, например, я не мог получить разъяснения рисунков в Бонгу.

После сделанного мною открытия я с большим интересом продолжал наблюдения в том же направлении. При всяком удобном случае я побуждал своих друзей зарисовывать разные события и скоро увидел, насколько различными выходят у них изображения самых обыкновенных вещей. Это обусловливало, во-первых, их условность и, во-вторых, полную невозможность для посторонних понимать это примитивное письмо или образное [70] мнемоническое средство. Приведу пример: мужчина изображался (даже одним и тем же художником), во-первых, в виде грубой человеческой фигуры (Такое изображение уже само по себе очень варьирует. В одном случае оно было детально, можно было ясно различить физиономию, видны были даже 5 пальцев на каждой руке. В другой раз мужчину должен был изображать крест с кружком наверху (голова); иногда не проводится даже поперечная линия, изображающая руки; наконец, все понятие о мужчине выражается одной простой вертикальной линией.), во-вторых, в виде лица с глазами и большим ртом; в-третьих, в виде гребня с пучком перьев (Гребнем с пучком перьев изображался полноправный мужчина (тамо) в отличие от молодых людей (маласси), не носящих пучков перьев, а лишь одно петушиное перо; маласси поэтому изображались в виде гребня с петушиным пером.); в-четвертых, в виде мужского полового органа (Чтобы отличить мужчин от женщин, которые изображались в виде женского полового органа.). Кроме этих четырех изображений понятия «мужчина», я уверен, было еще много других, или во всяком случае они могли существовать.

Образными изображениями не ограничиваются мнемонические средства папуасов моего берега. В каждой деревне можно видеть висящие кости (На память о большом пире.), скорлупу кокосовых орехов (На память о более скромном пире, для которого не резали животных.), пучки сухих листьев (На память о посещении друга, повешенные обычно им самим.), пустые корзины (На память о подарке, принесенном друзьями из другой деревни; обыкновенно вешают корзину, в которой принесли подарок, на ближайшем дереве в виде воспоминания, а отчасти и для того, чтобы напомнить об ответном подарке.) и т. д. Все это должно напоминать о каком-нибудь событии, но смысл всего этого вполне понятен только жителям данной деревни, иногда лишь отдельным группам их и даже только единичным лицам; поверхностный путешественник может их едва заметить. В каждой буамбрамре висят ряды костей (нижние челюсти свиней и собак, черепа рыб, разных сумчатых и т. д.) на память о различных [71] празднествах, удачной рыбной ловле, охоте и о посещении друзей. Это настоящие календари прожитых месяцев и годов, которые, хотя и отмечают события очень наглядно и просто, однако могут иметь значение лишь для отдельных лиц и большею частью только для одного поколения.

3. Скульптура из дерева. К этой категории принадлежит немалое число скульптур, которых нельзя назвать собственно идолами, но которые во всяком случае представляют фигуры, стоящие в тесной связи с религиозными представлениями папуасов. Почти в каждой деревне я видел такие телумы (Названия этих деревянных фигур на диалекте деревни Бонгу.), внимательно их осматривал, узнал их названия и не менее двадцати одной зарисовал. [72]

Эти скульптуры представляют, по моему мнению, большой интерес, потому что они могут дать некоторые указания относительно родства между меланезийскими племенами (Это, наверное, то же самое, что и так называемые корвары из Доре ²².). Заслуживают они также особенного внимания и как художественные произведения каменного века. Я не хочу входить здесь в описание отдельных фигур, так как даже беглый набросок может дать лучшее представление, чем подробное описание.

Их точные изображения я имею в виду опубликовать в своем главном иллюстрированном труде о Береге Маклая ²³. Здесь я отмечу только некоторые их особенности.

Телумы — это сделанные из дерева, реже из глины изображения человеческих фигур обоего пола. Почти все они имеют своеобразные украшения на голове, а у мужских фигур половой орган обычно огромных размеров. Почти у всех высунут язык, соединенный у многих фигур с penis’ом. Эти особенности изображения можно назвать характерными. В Энглам-Мана (горная деревня) я нашел своеобразный телум, представлявший человеческое тело с головой крокодила, на которую была надета в виде шляпы черепаха. В этой же деревне оказался еще один телум, бросавшийся в глаза; то была человеческая фигура, державшая в обеих руках доску, покрытую различными рисунками. При ближайшем рае-просе я узнал, что это была копия со старинного телума; знаки на доске представляли, вероятно, непонятные фигуры оригинала.

У всех фигур нос продырявлен, как у самих папуасов. Каждый телум, а их во всякой деревне несколько, имеет свое особое название.

Значение этих деревянных статуй я не мог вполне выяснить. Как сказано выше, они, наверное, находятся в некоторой связи с зачаточными религиозными представлениями²⁴. В некоторых горных деревнях я обнаружил большие камни, почитаемые как телумы.

Если рассматривать эти изображения с точки зрения искусства, то они также доказывают художественные способности папуасов, их большое терпение, равно как и путь, которым простой орнамент переходит в барельеф, а затем через горельеф в фигуры. Папуасское искусство каменного века доказывает вполне эту последовательность. Я много раз наблюдал различные стадии «становления» фигур; нередко процесс не доходил до завершающей стадии, и все же это были произведения искусства. Я располагаю значительным количеством зарисовок, иллюстрирующих сказанное.

О суевериях и связанных с ними обычаях

Сообразно сказанному выше (стр. 61 — 62) сообщу отдельные наблюдения, не вдаваясь в разъяснения и предположения. Привожу выдержки из моего дневника. [73]

...Я подошел со своими спутниками к деревне Теньгум-Мана. Желая отдохнуть (было очень жарко), я остановился на несколько минут в тени; в это время один из моих спутников сломил ветку со стоявшего по соседству дерева и, отвернувшись в сторону, что-то над ней нашептывал некоторое время, потом обошел всех членов нашей компании, причем немного поплевал каждому за спину и дал веткой несколько ударов. Вслед за этим он пошел в лес и зарыл эту ветку в самом густом месте, под хворостом и сухими листьями. Ветка эта должна была защитить нас от всякой измены и опасности в Теньгум-Мана.

...Когда мы, я и мои папуасские друзья, утром были готовы к выступлению и когда наш хозяин закончил приготовление завтрака, я заметил, что он долго нагибался над горшками с таро и бататами, долго шептал над ними и продолжал что-то говорить, раскладывая кушанье по табирам. Потом он сплюнул на обе стороны и перебросил за спину несколько кусков сваренных плодов. Туземцы держали себя серьезно и молчали во время, этой процедуры. На мой вопрос: «Что это значит?» я получил ответ: «Это делается для того, чтобы мы благополучно дошли до дому и чтобы люди Энглам-Мана, которые будут нас провожать, вернулись в свою деревню».

...Я бросил несколько кусков пищи, покрытых муравьями, на землю; сидевшие рядом со мною папуасы просили меня этого не делать: «Здесь нет собак, которые бы их съели; если же куски бау (Caladium) будут так валяться, кто-нибудь из нас может умереть».

...Особенно они испугались, когда я бросил остатки кушанья в огонь! При другом таком же случае мне сказали, что много людей умерло от того, что враги последних, сидя у их костра и что-то туда бросая (Это «что-то» может быть плодами, листьями, дровами и т. п. — всем, что благодаря заклинаниям приобрело особую, вредную или полезную силу.), сделали огонь и дым вредоносными.

...У Боге (мужчина из Энглам-Мана) болел живот. Он ходил меланхолично взад и вперед и держал в руке зеленую ветку. При каждом повороте он говорил что-то долго ветке и, продолжая ходить, ударял слегка веткой по животу и по пояснице. Повторив эту операцию много раз, он, как я заметил, закопал ветку в землю.

...Бугай пришел в Бонгу, когда я был там, чтобы взять у Саула (Не только мой добрый приятель Саул из Бонгу имел звучащее по-семитски имя; я встретил здесь также имена: Каин, Саломея, Хассан и др.) лекарство для своей больной жены. Он дал Саулу сахарного тростника. Саул взял, сделал несколько шагов в сторону и начал шептать над тростником, что не мешало ему (так как его шептанье продолжалось долго) принимать участие в беседе присутствовавших и время от времени самому вставлять слово. Наконец он завернул сахарный тростник в лист и передал его Бугаю, который отправился довольный домой. Саул сказал [74] мне, что это был оним (лекарство) для жены Бугая, больной лихорадкой.

...В Горенду меня опять настойчиво упрашивали приказать дождю перестать, так как от этого сильно страдают плантации. В сотый раз я повторял, что этого не могу, но, как обычно, мне продолжали возражать и упрекать меня в том, что «Маклай не хочет». «Так я еще раз сегодня попытаюсь», — сказал один папуас. Он взял кусок корня ли (Zingiber officinalis) и, бормоча себе что-то под нос, начал его жевать, потом вынул кусочек разжеванного корня изо рта и, завернув его в лист, бросил в огонь. Выйдя затем из хижины и продолжая говорить, он поворачивался поочередно к каждой из четырех сторон света, выплевывая при этом жвачку.

...В Били-Били я много раз видел людей, стоявших на берегу и произносивших какое-то заклинание, чтобы прекратился сильный норд-ост.

...Туй пришел сегодня ко мне и жаловался, что в Бонгу нет больше бау для еды и что бау очень плохо растет; в этом виноват, продолжал он, один человек, у которого умер сын. Когда я пожелал узнать, какое отношение имеет смерть сына Гагу к урожаю бау, Туй сказал мне: «Да старик зол на всех и сделал оним, чтобы люди Бонгу не ели бау, так как его сын не будет уже его есть».

...И здесь я нашел широко распространенное поверие, что писание портрета влечет за собою смерть; только сравнительно значительными подарками мог я побороть страх мужчин, но не женщин. [75]

Мне пришлось бы зайти слитком далеко, если бы я начал приводить все примеры суеверий; я удовольствуюсь поэтому только приведенным.

Табу (Вот пример моего недостаточного знания папуасского языка. Несмотря на все старания, мне не удалось узнать местного названия «табу», мне не хватало слов или способности выразить ясно для папуасов, что я желал знать. Что обычай табу существует на Новой Гвинее и там соблюдается, для этого у меня есть много доказательств; лично мне страх нарушения табу был много раз весьма полезен.). Существование обычая табу стало мне особенно очевидным при сравнении положения и прав женщин и мужчин. Женщины, как уже сказано, по строгим запретам многого лишены. Они не смеют ходить в буамбрамру, не могут присутствовать почти на всех празднествах, и все кушанья, приготовленные для пиров, равно как и главный напиток кеу, строго запрещены женщинам и детям. Места для сборищ мужчин, музыка, даже слушание музыки и все музыкальные инструменты для женщин также строго табу. Как только дети или женщины услышат поблизости ай (музыкальный инструмент) (Ай — общее название устраиваемых в лесу празднеств, в которых могут участвовать только мужчины; о них я буду говорить более подробно ниже. Ай называются также почти все музыкальные инструменты, употребляемые тоже только мужчинами.), они должны убегать. Принадлежности ай вносят в буамбрамру и выносят из нее, только тщательно завернутыми, чтобы женщины или дети как-нибудь их не увидели. Я спрашивал папуасов много раз, почему женщины не смеют присутствовать при ай. «Нельзя, женщины и дети заболеют и умрут», — был неизменный ответ мужчин, которые были действительно в этом уверены (по крайней мере некоторые).

Музыка и пение

Прежде чем перейти к празднествам папуасов, имеющим, по-видимому, большое значение в их однообразной жизни, я должен сказать несколько слов о разнообразных музыкальных инструментах. Всеми этими инструментами, носящими общее название ай, могут пользоваться только мужчины. Женщинам и детям, как уже сказано, строго запрещено смотреть на них и даже слушать вблизи.

Музыкальные инструменты бывают следующие: 1) Ай кабрай — бамбук длиной около 2 м и больше, поперечником около 50 мм; перегородки в его междоузлиях удалены, так что весь бамбук представляет одну длинную трубу. Бамбук берут в рот, причем большой размер отверстия, по-видимому, нисколько не затрудняет папуасов; они в него дуют, кричат, воют, ревут и т. д. Целыми часами упражнялись в этом папуасы на своих праздниках, и звук инструмента, похожий на многоголосый вой, можно было слышать на берегу в тихие ночи, если не было противного ветра, на расстоянии 2 — 3 миль. Этот простой [77] инструмент называется «ай-кабрай». Кабрай на папуасском диалекте значит попугай с громким и крикливым голосом.

2) Мунки-ай — такой же простой и такой же уши раздирающий инструмент. Это скорлупа мелкой разновидности кокосового ореха, продырявленная сверху и сбоку. Дуя в верхнюю дыру и попеременно закрывая и открывая пальцем боковое отверстие, производят очень пронзительные и свистящие звуки. Часто мунки-ай украшены художественным, тщательно вырезанным орнаментом.

3) Xоль-ай ²⁵ — кривой или прямой духовой инструмент вроде трубы из корня Lagenaria. На нем играют подобно тому, как и на ранее описанных.

Три приведенных выше ай — не духовые инструменты, во всяком случае их нельзя сравнить с европейскими духовыми инструментами. Скорее всего они напоминают корабельный рупор, так как все они служат только для усиления человеческого голоса. Через них говорят, кричат, визжат, воют, бормочут, кряхтят, свистят и т. д. Производимые звуки чрезвычайно разнообразны и своеобразны. И я ни до, ни после не слышал ничего подобного.

4) Орлан-ай состоит из ручки, к которой прикреплен ряд шнурков с висящими на них пустыми просверленными скорлупками орехов орлана. При встряхивании скорлупки приходят [78] в соприкосновение и производят шум и стук, который можно изменять, увеличивая или уменьшая число скорлупок и скорость движений; от глухого шума, похожего на шелест листьев, можно переходить к сильному crescendo, и в этом варьировании темпа папуасы находят большое удовольствие.

5) Окам — барабан из выдолбленного древесного ствола; верхняя часть его затянута кожей монитора, нижний конец остается открытым. Окам — излюбленный инструмент папуасов; по нему барабанит сам танцор во время пляски; вместе с тем окам может служить образцом папуасского искусства, так как изготовление его требует много труда.

Кроме того, папуасы умеют применять и многие другие предметы в качестве музыкальных инструментов. Так, они пользуются для «производства музыки» различными листьями, держа их между сложенными чашкой ладонями, и дуют в оставшееся Между большими пальцами отверстие.

На празднествах в деревнях, на которые допускаются женщины и дети, из музыкальных инструментов могут быть употребляемы только окамы. Кроме того, для извлечения всевозможных почитаемых за музыку шумов используют междоузлия крупных бамбуков, которыми барабанят по толстым древесным стволам, а также палки разной величины из различных древесных пород, которыми бьют одна о другую. Чем удивительнее и громче звук, тем более он нравится. Так, например, пронзительный звук моего свистка пришелся очень по вкусу папуасам, и когда они устраивали свои концерты, то почти всегда просили меня принять в них участие.

Вышеназванные инструменты (Явная неточность. Имеются в виду первые четыре из перечисленных музыкальных инструментов) употребляются только во время празднеств, устраиваемых в лесу, и ими никогда не пользуются в другое время. Между тем тюмбин — бамбуковая флейта в 50 — 60 см длины и в 20 — 25 мм в поперечнике — является любимым инструментом папуасской молодежи (малаеси). Ее делают из междоузлия бамбука, сохраняя верхнюю и нижнюю перегородки; в нем имеется вверху и внизу по небольшому отверстию. Любители музыки не расстаются с тюмбинами и постоянно играют на них в одиночку или несколько человек вместе.

Сигнальным инструментом служат раковины Triton, просверленные с одной стороны. Посредством их, например, оповещают о прибытии или отплытии лодок, приходящих с Били-Били или с архипелага Довольных людей.

Как уже сказано, все музыкальные инструменты, кроме тюмбина, окама и тритоновой раковины, запрещено употреблять и даже смотреть женщинам и детям. Даже всего, что стоит в связи с их изготовлением, должны избегать женщины и дети, как чего-то чрезвычайно опасного. Достаточно звука хотя бы одного из них, чтобы выгнать всех детей и женщин из деревни.,

Вообще ай хранятся, подобно деревянным статуям, как нечто, по-видимому, священное, и люди расставались с ними очень неохотно, лишь в виде исключения, когда я выменивал их для своей коллекции. [79]

Пение (мун) здешних папуасов чрезвычайно просто. Песни, которые поются соло или хором, состоят только из немногих слов, иногда из одного слова, которое все повторяется, причем мелодия очень мало варьирует. Приведу несколько песен в качестве примера:

(* Саго, саго, делают,

*** Горима — название прибрежной деревни.)

Это почти всегда импровизации, поводом для которых служат некоторые занятия, прибытие гостей и даже совершенно незначительные случаи. Более длинных песен я не слыхал ²⁶.

Празднества папуасов

Время от времени папуасы устраивают большие пиры, характер которых несколько разнообразится в зависимости от места и времени года. Так как по желанию папуасов я присутствовал почти на всех пирах в трех соседних деревнях (Гумбу, Торенду, Бонгу) и каждый раз видел что-нибудь особенное и своеобразное, то я затрудняюсь дать общую картину этих пиров.

Празднества и все, что к ним относится, называются, как уже сказано, на диалекте моих соседей ай.

Ряд ударов в барум в известной последовательности возвещают соседним деревням о начале праздничного пира. Раскрашенные и увешанные украшениями папуасы собираются один за другим в известном, предназначенном для ай месте около деревни. Маласси выносят из буамбрамры посуду и музыкальные инструменты. Приносят корзины, наполненные бау (Colocasia) и аяном (Dioscorea); каждый мужчина деревни доставляет известное количество провизии, которое он сам приносит на место и высыпает в общую кучу. Появление каждого, доставляющего свой взнос, встречается восклицаниями, причем сила крика соответствует величине вклада.

Наконец, появляется главный объект пира — свинья, которую несут привязанной к палке двое мужчин (Папуасы умеют очень ловко привязывать этих животных к палкам; животное висит вытянутым, спиной кверху; ноги и хвост примотаны очень крепко к палке ротангом. В этом относительно удобном положении животные выдерживают целые дни.). Богато украшенную [80] цветами (преимущественно красивыми красными цветами Hibiscus) свинью встречают громкими радостными криками и кладут на землю, после чего один из тамо, сказав довольно длинную речь, убивает ее ударом копья. Напротив того, собак, которых также нередко едят во время пира, убивают иначе, именно схватив за задние ноги и разбивая голову о ствол дерева. Кур, крыс, маленьких кускусов и других мелких сумчатых убивают тем же способом.

Убив свинью, ее палят на жарком огне, после чего тушу разрубают на разложенных на земле банановых листьях. Этот труд берут на себя несколько тамо, которые рубят кости своими каменными топорами и разрезают мясо бамбуковыми ножами. К этому времени молодые люди уже должны построить помост для варки. Он делается из положенных в два ряда бревен, подпертых камнями и предназначенных для установки горшков над огнем. Так как каждому участнику пира полагается отдельный горшок, то нередко на помосте скапливается до сорока — пятидесяти горшков, каждый приблизительно 30 см в диаметре.

При всех этих приготовлениях папуасы проявляют значительную сообразительность и знание преимуществ разделения труда. Я часто удивлялся, как быстро и целесообразно все делалось, без всякой толкотни и крика. Одни устраивали помост, другие ставили горшки, третьи были заняты собиранием и ноской дров, некоторые носили воду из соседнего ручья, другие приносили в бамбуковых стволах морскую воду. Каждая группа имела свое занятие: одни клали в горшки по сухому листу (большей частью Artocarpus), чтобы кушанье не пригорало; другие наливали пресной воды; следующая группа приливала немного морской, после чего еще одна группа наполняла наполовину горшки бау и аяном.

За это время тамо разделали тушу, и теперь каждый, вызываемый по имени, получает свою порцию сообразно возрасту и положению. Тамо из соседних деревень получают самые большие части. Кроме того, участники пира дают один другому подарки в доказательство своей дружбы.

Розданные куски кладутся в соответственные горшки, которые после этого заполняют доверху разными сортами овощей. Затем горшки покрывают листьями и скорлупой кокосового ореха и ставят на помост. Теперь начинается разведение огня, совершающееся столь же систематически, как и все прочее. Один кладет сухие поленья, другой приносит еще дров для подкладывания в огонь и колет их, третий зажигает огонь, отдельно под каждым горшком. Нередко костер, разведенный под помостом, достигает в длину более 30 шагов.

Хотя у всех есть дело, тем не менее каждый находит время в промежутках между делом позабавить общество музыкой, так что с самого начала пира, не переставая, раздаются, заглушая друг друга, рев, свист, трескотня погремушек и т. д., что немало способствует общему веселью. Когда зажжен костер, начинается новое занятие. Приносят зеленые кокосовые орехи для [81] приготовления любимого десерта — мунки-ля. Сняв с орехов волокнистую оболочку, их раскалывают пополам одним ударом продолговатого камня и собирают находившуюся в них жидкость в табир. Расколотые половинки раздают присутствующим, и каждый начинает скоблить орех своим яруром и бросать натертое в табир, смешивая с молоком кокосового ореха, пока табир не наполняется кашицеобразной белой массой до краев.

Одновременно начинается приготовление напитка кеу (Ближайшее исследование привезенных с Берега Маклая листьев кеу и сравнение их с листьями растения кава, недавно полученными мною из Апии «остров) Уполу, архипелаг Самоа), побудили д-ра Шеффера, директора Ботанического сада, в Бейтензорге, сформулировать свое мнение следующим образом: доставленные с Берега Маклая растения кеу принадлежат к двум различным видам Piper, но ни один из них не тождествен с кавой с Самоа; остается, впрочем, вопрос, действительно ли листья, присланные с Уполу, принадлежат Piper methysticum. Во всяком случае три растения (два с Берега Маклая и одно с архипелага Самоа) составляют три разных вида.). Свежие листья и молодые ветки просто жуют, старые, твердые корни разбивают и разрыхляют камнем; все юноши в это время представляют собой жевательные машины. Набрав полный рот, они работают зубами, как настоящими жерновами, с сильным напряжением жевательных мышц. Если кто-нибудь устанет раньше, чем масса достаточно размягчена, он выплевывает ее себе в руку, скатывает из нее комок и передает другому, чтобы тот довел жевание до конца. Часто для жевания пользуются мальчиками; юноши идут в деревню, заставляют мальчиков, не имеющих права участвовать в ай, нажевать кеу и приносят нажеванное обратно на место пира. Один тамо делает тем временем аппарат для фильтрования кеу, состоящий из двух скорлуп кокосового ореха, из которых верхняя образует воронку, а нижняя, большая, служит резервуаром. Вместо фильтра кладут над отверстием немного мелко истертой травы. Юноши — «жевательные машины» подают один за другим комки разжеванного кеу, смоченные как можно обильнее слюной; тамо отжимает эти комья рукой в воронку. Часто тамо отдает юноше обратно выжатую массу для повторного смачивания слюной или смачивает сухую массу водой, чтобы затем еще раз ее выжать. К фильтрату, представляющему серо-зеленоватую массу, приливают немного воды и потом дают постоять.

Проголодавшиеся за время приготовления к пиру папуасы производят еще более шумную музыку, видимо, чтобы заглушить голод, либо чтобы выразить при помощи музыки свой растущий хороший аппетит.

Наконец, из деревни раздаются 2 — 3 коротких удара в барум — это знак, что пища готова.

Последовательность кушаний определенная. Прежде всего собираются все тамо и несколько, но отнюдь не все, маласси и окружают приготовляющего кеу и его аппарат. Рядом очищают на небольшом пространстве землю от травы и сухих листьев, [82] и один из присутствующих делает в ней нижним концом своего копья несколько неглубоких ямок.

Каждый, кто пьет кеу, имеет для этого напитка особую чашку, которую хранят в гуне. Это скорлупа маленького кокосового ореха, покрытая с наружной стороны различными орнаментами и окрашенная в черный цвет. Внутренняя поверхность чашки покрыта зеленовато-серым налетом. Это результат обычая, не допускающего мытья и чистки чашек для кеу. Чашки ставят в ямки, сделанные копьем в земле, и из большой скорлупы разливают по ним густую серо-зеленую жидкость. Перед тем как пить кеу, сидящие кругом папуасы плюют, кашляют и чистят различными способами рот. Сперва подают чашку самому старому тамо, потом — остальным, по очереди, устанавливаемой в зависимости от положения, которое каждый занимает в этой деревне или у соседей.

Напиток кеу очень горек; это показывают разнообразные гримасы, которые делают папуасы, когда его пьют. Большинство пьющих кеу встает и, осторожно держа в руке свои полные до краев чашки, отходит к краю площадки, где, отвернувшись от остальных и сдвинув свои мали немного в сторону, опорожняет чашки и одновременно мочится. Этот обычай особенно строго соблюдается стариками.

Теперь все общество занято едой, переложенной в это время из горшков в табиры. Утолив голод, принимаются за тертый кокосовый орех — мунки-ля.

В обычае предлагать друг другу самые вкусные куски. Так как, например, очень ценимая свинина раздается только малыми порциями (туши должно хватить на две — три деревни), гости предлагают один другому маленькие кусочки мяса, чтобы выразить этим свою особенную дружбу.

Если свинья особенно мала, мясо получают только мужчины; в этом случае свинина запрещается всем маласси; она для них табу, и молодые люди ни за что не возьмут ее ни кусочка. Они убеждены, что если нарушат этот запрет, то заболеют или с ними случится какое-нибудь несчастье. Для них оказываются запрещенными в этом случае даже овощи, сваренные в одном горшке со свининой, подобно тому как для детей и женщин деревни под запретом находится все сваренное и поедаемое на месте пира.

В заключение праздничной трапезы жуют бетель и курят.

Выше я забыл упомянуть о табаке и пинанге, хотя оба обычая — жевать пинанг и курить табак — очень распространены на Берегу Маклая и высоко там ценятся. Арековая пальма не растет обильно на берегу; кроме архипелага Довольных людей и некоторых горных деревень, она редко где встречается. Процедура жевания пинанга следующая: частично разжевав пинанг, шлифованной костью, втыкаемой во вместилище извести (бамбуковый сосуд или калебасу), достают немного порошкообразной извести и кладут ее в рот, снимая зубами с кости, после чего жуют листья сири ²⁷.

Хотя табак (местное название кась) здесь хорошо растет и разводится в большом количестве по всему берегу, тем не менее [83] папуасы очень полюбили и высоко ценили привезенный мною прессованный американский табак. Почти при каждом празднике ай я вносил в качестве моего вклада табак. После еды его разрывали на листочки, сушили над огнем, разделяли на мелкие кусочки и делали сигаретки, завертывая табак в зеленые листья, также высушенные на огне. Часто также употребляли этот табак в смеси с туземным. При курении папуасы глотают дым и выпускают его через нос. Одна сигаретка идет по кругу между несколькими курильщиками.

Завзятые любители музыки продолжают и после еды свои упражнения, тогда как другие, нетвердо держащиеся на ногах от кеу или отягченные слишком обильной пищей, ложатся и скоро засыпают. Другие, также осовевшие от кеу, хотят все-таки бодрствовать, что им стоит большого труда, так как их веки то и дело смежаются. Против этого папуасы изобрели, однако, одно средство, обыкновенно (?) помогающее. Сонливый любитель кеу обращается к приятелю, который предпринимает следующую операцию: травкой он раздражает роговицу и конъюктиву до тех пор, пока глаза сони не наполняются слезами. Операция повторяется несколько раз, после чего, по уверению папуасов, сонливость проходит. Операция считается очень приятной, но помогает ли она всегда, — это другой вопрос.

Случается, что папуасы не довольствуются одной трапезой и посредством новых приношений или совместной рыбной ловли добывают провизию для нового пира.

При ай главное — еда; чтобы отделаться от надоедливых женщин и детей, которые бы потребовали тоже свою долю, и чтобы есть и пить без стеснений, мужчины используют музыкальные инструменты как средство устрашения, и женщины привыкли верить в их дурное действие.

Мужчин из соседних деревень приглашают для того, чтобы получить с их стороны подобное приглашение при ближайшем случае.

На память о проведенном ай в буамбрамре сохраняют нижнюю челюсть каждой зарезанной свиньи или собаки. Я находил в некоторых буамбрамрах по нескольку дюжин таких memento (Помни (лат.), здесь: памятная вещь).

В ноябре и декабре, когда папуасам приходится по условиям сезона меньше работать на плантациях, устраивается другой ряд праздников. Одни, доступные также только мужчинам, называются ай-мун; другие, справляемые в деревне, на которых разрешается присутствовать женщинам и детям, носят название сель-мун (РАД. Сноска: Танец женщин состоит из вихляния задом и некоторых других движений средней части туловища, так что в целом напоминает нечто вроде fomentum ad coitinem и simulamen copulae. Но я никогда не видел на Берегу Маклая, чтобы женщины танцевали голые). На ай-мун имеют место своеобразные маскарады, и на площадку для ай приносят из деревни свежеокрашенные айдоганы (Очень длинные телумы, состоящие из нескольких фигур, одна на другой, вырезанных из одного столба.), которые играют при маскарадах выдающуюся роль. Ай-мун продолжается несколько дней, причем мужчины бывают [85] особенно возбуждены. Дни и ночи напролет чередуются шествия масок, еда, музыка и т. д.

На первый план выступает то ай-мун, то сель-мун. Бывают также перемещения ай из одной деревни в другую; при этом между наступающим ай и мужчинами, участвующими в сель-муне, дело доходит до мнимой борьбы.

Меня так заинтересовали эти празднества, что однажды я почти не спал три дня и три ночи, чтобы принять участие, главным образом в качестве зрителя, во всем действе. Однако рамки настоящих заметок не позволяют мне дать описание всего увиденного.

Мыс Уединения на Берегу Маклая в Новой Гвинее, 1872 г.
«Тампат-Суса», кампонг Эмпанг, около Бейтензорга,
ноябрь 1875 г.

(Продолжение следует) ²⁸

9. Поразительная нечувствительность папуасов к боли привлекала внимание и последующих исследователей. По мнению Д. Гайдусека, в этом состоит одно из наиболее заметных психофизиологических различий между папуасами и полинезийцами (Gajdusek D. С Physiological and Psvchological Characteristics of Stone Age Man // Engineering and Science. 1970. Vol. 33. N 6. P. 26 — 52).

10 .Эта рукопись была опубликована в 1883 г., т. е. через семь лет после публикации второй части «Этнол. заметок». См. «Диалекты папуасов Берега Маклая на Новой Гвинее» в наст. томе.

11. Аугуст Шлейхер (1821 — 1868) — профессор языкознания в Праге, а потом в Йене, иностранный член-корреспондент Петербургской Академии наук. Относил языкознание к естественным наукам, считая язык таким же организмом, каким, например, является растение или животное, и под влиянием другого йенского профессора — Э. Геккеля стремился перенести в науку о языке тогда только что народившуюся теорию происхождения видов Ч. Дарвина.

12. До настоящего времени в нашем распоряжении нет достоверных фактов, свидетельствующих о том, что фонетические различия между разными человеческими языками связаны с расовыми особенностями в строении речевого аппарата. Даже в случаях исключительной выраженности этнического своеобразия фонации (например, у тувинцев, обладающих способностью к двухголосному пению) никаких врожденных морфологических предпосылок такого своеобразия зафиксировать не удается. Вопрос этот, впрочем, исследован еще недостаточно.

13. Различия в способностях к восприятию и воспроизведению смыслоразличительных звуков неродного языка действительно существуют, но они обусловлены не физиологией или же анатомией органов слуха и речевого аппарата, а стереотипами восприятия и произнесения, вырабатывающимися под воздействием звуковой системы родного языка. Слушающий «подгоняет» звуки незнакомого ему языка под звуки родного или другого известного ему языка. Соотношение звуковых систем двух языков может быть таково, что «подгонка» допускает возможность колебаний (ср. восприятие русскими английского межзубного [?] то как ф, то как с, то как т).

14. Все четыре указанных здесь источника ошибок в восприятии звукового облика слов действительно оказывают влияние на качество материала, собираемого лицами, не имеющими профессиональной подготовки. Заметим, впрочем, что уже во времена Миклухо-Маклая профессионалы-лингвисты при письменной фиксации языка пользовались фонетической транскрипцией, а не каким-либо алфавитом (тем более не руководствовались орфографическими нормами родного языка, как поступал Маклай, регулярно ставя ъ в конце слов после согласных).

15. Звуки, соответствующие русскому подударному [ы], существуют по крайней мере еще в польском и румынском языках.

16. Возможно, имеется в виду запрет на употребление слов, присутствовавших в именах умерших «больших людей» (тамо боро), пользовавшихся авторитетом благодаря своему воинскому искусству, успехам в хозяйственной деятельности или знанию магического ритуала.

17. Советские этнографы, посетившие Берег Маклая в 1971 г., т. е. через сто лет после первого появления там Миклухо-Маклая, обнаружили в языке бонгу несколько фонетически измененных русских слов. См.: Тумаркин Д. Д. По следам «тамо русс» (советские ученые в Бонгу) // На Берегу Маклая. С. 41.

18. Ряд языков района залива Астролябия (т. е. Берега Маклая) относится к австронезийской (малайско-полинезийской) семье (см. прим. 1 к «Списку некоторых слов и образцов речи, собранных на Берегу Маклая» в наст. томе), и вполне естественно, что большая часть их лексики (а не «ряд слов») находит параллели в других языках этой семьи. Отдельные австронезийские заимствования проникли также в папуасские языки.

19. Миклухо-Маклай заблуждается, оказавшись в плену у широко распространенного среди непрофессионалов предрассудка о существовании так наз. «примитивных» языков. В действительности за пределами специальной терминологии все языки обладают равными возможностями для описания окружающей действительности и, стало быть, примерно равным словарем. Количество и степень детализации специальных терминологических систем зависят от степени развития соответствующих культурных областей; например, у австронезийских народов рассматриваемого региона большее развитие получила мореходная лексика, у папуасских — сельскохозяйственная. Объем словаря любого языка составляет десятки тысяч слов.

20. В обоих центрах гончарства на Берегу Маклая — на о. Били-Били (Билбил) и о. Ямбомба (Ябоб) — горшки обычно украшали несложным орнаментом. Гончарство здесь считалось женским занятием, но и в нем в какой-то мере проявлялось половое разделение труда: мужчины доставляли на эти островки гончарную глину с «материка», т. е. с побережья Новой Гвинеи; они же вели меновую торговлю готовыми горшками по всему Берегу Маклая. И хотя специальные указания по этому вопросу в литературе отсутствуют, можно предположить, что и орнаментацией горшков, нередко имевшей магический характер, занимались мужчины или по крайней мере в ней участвовали. О гончарстве на Берегу Маклая см.: Кожин П. М., Иванова Л. А. Океанийская керамика в собраниях МАЭ // Сб. МАЭ. Т. 30. 1974. С. 112-127; Бутиков Н. А. Билбил и Ябоб — центры гончарного производства на Берегу Маклая // На Берегу Маклая. С. 258 — 268; Мау Р., Tuckson M. The Traditional Pottery of Papua New Guinea. Sydney, 1982. P. 166 — 175.

21. См. прим. 48 к тексту «Острова Рапа-Нуи, Питкаирн и Мангарева» в т. 1 наст. изд.

22. Действительно, корвар — скульптура (преимущественно из дерева), изображающая предка. Дорэ — селение на северо-западном берегу Новой Гвинеи, которое часто посещали во второй половине XIX в. европейские путешественники.

23. Такой труд Миклухо-Маклаю написать не удалось.

24. Телумы (правильнее схулумы) непосредственно связаны с культом умерших (предков), иногда — тотемических предков.

24. Правильно илоль-ай. На с. 76 наст. тома опубликована страница из записной книжки Миклухо-Маклая, где дано правильное написание. При этом сообщается, что «илоль» — название бутылочной тыквы Lagenaria (точнее Cucurbita lagenaria L.). Как в статье, так и в надписи на рисунке сказано, что инструмент изготовляется из корня этого растения. В действительности же это выдолбленный и высушенный плод тыквы, снабженный отверстиями с обоих концов. В словаре А. Ханке Cucurbita lagenaria называется ilol (Hanke A. Grammatik und Vocabularium der Bongu-Sprache. Berlin, 1909. S. 170.). Там же упоминаются музыкальные инструменты из бутылочной тыквы (с. 121), но названия ilol-ai Ханке не приводит. Источник ошибки в немецком тексте состоял, очевидно, в том, что наборщик неправильно прочел рукописное Ilol-ai. Через десять лет, в 1886 г., в статье на английском языке «Список растений, используемых туземцами Берега Маклая на Новой Гвинее» ошибочное написание повторилось (см. наст. том, с. 96). В этом случае ошибка наборщика практически исключена. Более вероятно другое: автор сам забыл правильное название и использовал взятое из печатного текста немецкой статьи. Ту же неточность Миклухо-Маклай допустил в «Конспектах лекций в Петербурге в ноябре — декабре 1886 г.» (наст. том, с. 320). Советские ученые, посетившие Берег Маклая в 1971 г., установили правильное название этого музыкального инструмента — илоль-ай (см.: Путилов Б. Н. Песенно-музыкальный фольклор бонгуанцев // На Берегу Маклая. С. 232; Глоссарий // Там же. С. 305).

Следует отметить, что в «Словаре наречий папуасов Берега Маклая в заливе Астролаб» (наст. том, с. 126) слово илоль обозначает одну из разновидностей ямса. Это не ошибка, ибо такое же значение для слова ilol приводит Ханке (Hanke A. Grammatik. S. 122.). В своих «Этнол. заметках» Миклухо-Маклай упоминает еще одно значение слова илоль (на сей раз у обитателей горных деревень): кусок очень сухого дерева, служащий для добывания огня (наст. том, с. 46). Трудно сказать, связаны ли эти три слова этимологически друг с другом.

26. О музыкальных инструментах и песнях папуасов Берега Маклая см. подробнее: Путилов Б. Н. Песенно-музыкальный фольклор бонгуанцев // На Берегу Маклая. С. 227 — 257.

27. Пинанг — плод арековой пальмы (мал.), сири — бетель (мал.).

28. Как уже было упомянуто во введении к примечаниям к этой статье, продолжения не последовало.