<Конспекты лекций в Петербурге в ноябре — декабре 1886 г.>

Дук-Дук

Чтобы понять лучше значение «Ай» и всех разновидностей подобных учреждений в Меланезии, расскажу о Дук-Дук на Новой Британии и Новой Ирландии.

Я не живал достаточно долго на этих островах Меланезии, но знаю об этом обычае из вполне достоверных источников.

Надо сказать, что туземцы считают Дук-Дук за сверхъестественное существо, которое появляется в известное определенное время (обыкновенно в 1-и день новолуния). Появление его предвозвещается одним из стариков деревни за месяц, и обыкновенно говорят, что он принадлежит или имеет сродство с последним.

Тогда начинаются большие приготовления различных припасов, и если один из молодых людей недостаточно усердно занимается приготовлением, он получает необыкновенные, хотя ясные намеки на то, что Дук-Дук им недоволен, и горе ему, если он обидит Дук-Дука.

За день до появления Дук-Дук всех женщин удаляют из деревни. Немедленная смерть постигла бы женщину, если бы она увидела Дук-Дук.

До рассвета все старики и молодые люди собираются у морского берега.

Молодые люди имеют обыкновенно испуганный вид, так как Дук-Дук замечательно хорошо знает недостатки и слабости каждого.

При первом проблеске зари слышатся с моря пение и барабанный бой, и в полумиле медленно приближается 6 пирог, связанных вместе, и на которых устроена большая платформа. На ней [321] танцуют и подпрыгивают две крайне удивительные фигуры, издающие звуки, похожие на лай и визг щенят. Они кажутся футов 10 вышиной, но движения их так быстры и неожиданны, что трудно рассмотреть их форму. Она напоминает какую-то гигантскую птицу, с лицом страшным, смешным, но человеческим. Тело покрыто какими-то листьями, развевающимися по ветру.

Голову представляет сооружение футов в 5 вышиной, сделанное из мелкого, как у корзины, плетения, вымазанного краской и изображающего какую-то «дьявольскую харю».

Рук не видно, так как платье из листьев доходит до колен.

За исключением стариков, все остальные обыкновенно очень испуганы появлением этих непрошенных гостей.

Дук-Дук выпрыгивают на берег, причем толпа отскакивает.

Если случится, что один из туземцев дотронется даже нечаянно до Дук-Дук, последний может на месте убить дерзкого булавой с каменным наконечником, которыми эти существа вооружены.

Между тем пироги таинственно скрываются в полутемноте...

Дук-Дук начинают с того, что производят странную пляску один около другого, причем они подвизгивают, как молодые собаки. Никогда никто не слышал, чтобы Дук-Дук говорил. Затем Дук-Дук направляются в деревню или в лес, все от них с ужасом отскакивают и уже, разумеется, не следуют за этими страшными существами, которые, однако же, появляются то здесь, то там совершенно неожиданно к величайшему ужасу туземцев.

В продолжение дня где-нибудь в лесу сооружается небольшая хижина для Дук-Дук в месте, известном только старикам; здесь Дук-Дук отдыхают и едят ⁴⁷.

Вечером очень большое количество съестных припасов собирается ото всех жителей деревни, не исключая стариков, и относится последними в лес Дук-Дук. Если Дук-Дук довольны приношением, они молчат, если нет, они вскакивают и, подпрыгивая, начинают визжать ⁴⁸.

По возвращении стариков мужская молодежь деревни должна приготовиться к неприятной процедуре, которая считается как бы посвящением в таинство Дук-Дук, которое со временем должно быть им открыто.

Они становятся в ряд по 5 или 6 и при появлении Дук-Дук в деревне поднимают обе руки над головами.

Оба Дук-Дук являются вместе, один с несколькими толстыми тростниками, футов 6 в длину, другой с массивною булавою. Дук-Дук приближается, приплясывая, к молодым людям, выбирает одного и начинает его бить самым жестоким образом принесенными палками, причем пациент не должен показывать признаков боли.

Дук-Дук переходит от одного к другому, так что в вечер каждому приходится пройти раз 10 или более через такую операцию и, наконец, прихрамывая и с чувством боли от ударов [322] отправиться домой, чтобы приготовиться на следующий же вечер снова получить свою порцию ударов. Так как Дук-Дук появляется в каждой деревне раз 6 в год, то каждому мужчине приходится пройти в продолжение лет 20 через эту подготовительную школу, прежде чем он познакомится с сущностью Дук-Дук ⁴⁹.

Всеми признано, что Дук-Дук имеет право убивать людей на месте, что делается ударом по голове каменным топором или булавою. Никто не осмеливается, не дерзает противиться Дук-Дук и даже прикоснуться к телу убитого. Оба Дук-Дук подхватывают тело и несут его в лес в свою берлогу, куда никто не осмеливается следовать за ними.

Случается иногда, что Дук-Дук захватывают в лесу при встрече , и уже о них никогда не слышат, и даже никто не смеет о них спросить.

Именно это право, что Дук-Дук может убивать людей безнаказанно, делает то, что его так боятся.

Не только съестные припасы забираются Дук-Дук, но и туземные деньги, все, что составляет для туземцев какую-нибудь ценность, все для них доступно.

С конца последней четверти луны Дук-Дук исчезают, никто не видит их ухода, хижина их сожжена, и платья, которые они носили, даже палки, которыми били молодых людей.

Иногда они оставляют по себе деревянные человеческие фигуры, которых боятся больше, чем уважают.

Тем, которым из описания не стало ясным, кто такие эти Дук-Дук, я объясню в двух словах сущность этой, для большей части туземцев серьезной комедии, которая, собственно, состоит из периодических значительных контрибуций, падающих на молодежь деревень.

Если, припоминая мой рассказ, обратите внимание на обстоятельства, что один из стариков объявляет о появлении Дук-Дук, затем на факт, что, собственно, во все время пребывания Дук-Дук им ничего не делается и т. д., то сделается ясным, что именно они, т. е. старики, устраивают всю эту систему эксплуатации способных работать и приобретают неограниченное влияние при помощи распространения и укрепления суеверия и веры в Дук-Дук и все с ним связанное.

Чтобы стариков, играющих Дук-Дук, не узнали бы, они никогда не говорят при непосвященных; благодаря хижине, которую единственно старики знают, Дук-Дук может покинуть костюм и явиться как ни в чем не бывало в деревню, где его все видят, не подозревая, что он и есть на этот раз Дук-Дук.

Разумеется, все старики действуют заодно, почему платятся только одни непосвященные, хотя и старики, чтобы устранить всякое подозрение, дают свою долю Дук-Дук или приказывают своим женам, сыновьям и родственникам удовлетворять и ничем не обижать Дук-Дук. Сами уверяют других, что они их очень боятся, и рассказывают разные наказания, убийства, исчезновения и т. д. о Дук-Дук. [323]

Хотя Ай на Берегу Маклая не совершенно походит на Дук-Дук, но мне изо всего виденного и слышанного ясно, что это собственно одно и то же, хотя и в измененной форме, начиная с масок, кончая «Ай-Догам».

Пляски и маскарады

Описывать пляски — вообще очень неблагодарный труд, потому что рассказать все движения невозможно, а так как сама пляска не что иное, как род гимнастики, то есть движения, то остается говорить только об общем впечатлении, произведенном пляскою, и, если возможно, стараться угадать, что выражают эти разные телодвижения.

На Берегу Маклая различных плясок очень много. Каждую аккомпанирует особенная мелодия. Слова песни также различны. В плясках, называемых общим именем «мун», принимают главное участие молодые люди и при этом случае обращают большое внимание на раскрашивание своих физиономий и украшение тела различным образом. На голову наматывают громадный султан из перьев казуара. Под ним надо лбом красуется род диадемы из клыков собак. Над султаном возвышается другой — из перьев белого какаду. Посреди него на длинном стебле колышется пучок красивых перьев райской птицы. На груди висит так наз. «губо-губо» (специальное украшение, которое туземцы при пляске берут в рот). За «сагю» рук и ног втыкаются разные пестрые листья, также и за пояс за спиною.

При малейшем движении танцора все легкие аксессуары костюма, как перья, ветви и листья, колышутся и развеваются, и так как каждый танцор пляшет отдельно, на некотором расстоянии от другого, то все его убранство видно и производит надлежащий эффект.

В левой руке он обыкновенно держит легкий ручной барабан («окам»), сделанный из выдолбленного куска дерева с натянутой кожей игуаны.

Пальцами правой танцор ударяет по «окаму» в такт своим движениям и песне окружающих. Он то поднимает «окам» над головой, то опускает его к ногам. Движения большею частью плавные, шаги — мелкие, но при пляске движется и изгибается решительно все тело, не исключая даже пальцев.

Пляски происходят обыкновенно ночью, хотя при лунном свете, и потому большой костер служит центром, около которого пляшут.

Ближе к костру располагаются на земле несколько стариков, специальных любителей «муна», но они не остаются в бездействии, составляя главный оркестр. Держа «окамы» на коленях, они, ударяя в них, аккомпанируют песням, обыкновенно импровизациям.

Танцоры часто пляшут попарно, иногда образуя длинную цепь, в одиночку. Нередко один из танцоров пляшет, постоянно пятясь назад, против целой толпы, наступающей на него. [324]

Те из танцоров, которые не имеют в руках «окамы», держат копья, но остриями вниз и, во избежание ран, надевают на наконечник копья кусок скорлупы кокосового ореха.

Иногда один ряд танцоров останавливается, образуя круг около остальных, ударяют в «окамы» и в такт машут своими султанами.

Женщины обыкновенно становятся в круг около танцоров и ходят, причем усиленно машут своими юбками из бахромы.

Таким образом, с небольшими вариациями, «мун» продолжается до рассвета.

Курьезное впечатление производит, когда круги танцующих у костра движутся в разные стороны, и так как каждый движется, следуя своему кругу, весь этот кажущийся pele-mele (Мешанина (франц.)) ничуть не спутывается.

При так наз. «сель-мун» значительная часть танцоров надевает маски и крайне курьезные, высочайшие головные уборы. Эти последние, называемые «сангин-оле», так оригинальны, что я принужден сказать несколько слов о них.

«Сангин-оле» состоит из бамбуков футов 15 вышиною. На нем нанизано около 12 султанов из перьев казуара, из которых на длинных эластичных стеблях выходят в разные стороны белые петушиные перья. Весь бамбук обмотан красной материей, из-под которой выглядывают пестрые перья разных птиц. Чтобы удержать на головах эту махину, папуасы придумали специальную каску из расколотого бамбука, которая для большей устойчивости привязывается к пучку их волос. Для большей прочности над каской бамбук пробуравливается, в отверстие вставляется перекладина, так что танцор может придерживать убор руками.

Кроме «сангин-оле» папуасы придумывают для «сель-муна» множество не менее оригинальных головных уборов, и когда на поляне при свете луны, большого костра и множества факелов, с которыми пляшут >>, вся пестрая толпа движется, пляшет, прискакивает и бегает, она производит впечатление крайне фантастическое, и не знаешь, что больше занято — глаза или уши!

Я всегда при этом сожалел, что не имел возможности фиксировать эти характерные сцены при помощи фотографии.

-----

Есть еще на Берегу Маклая пляски мимические, представляющие охоту на диких свиней, карикатурное изображение туземного медика, лечащего больного; женщины, убаюкивающей ребенка; ссоры и драки между ; все актеры при этом мужчины, и они не только выполняют иногда очень хорошо свои роли, но и стараются имитировать кого-нибудь из знакомых.

Вообще можно сказать, что на Берегу Маклая при плясках играют совершенно второстепенную роль, что некоторые из танцуют довольно грациозно и выделывают ногами подчас довольно хитрые па; и что пляски эти не имеют нисколько двусмысленного характера, как это встречается на весьма многих остро[325] вах Меланезии, где пляски, можно сказать, не что иное, как «fomentum ad coitionem», а иногда положительно «simulamen copulae».

Разумеется, против подобных плясок, не лишенных интереса, восстают миссионеры, а европейские костюмы отнимают у них 3/4 интереса, делая из оригинальных, иногда грациозных танцев какой-то безобразный cancan.

6-я лекция ⁵⁰

Несколько слов введения.

Мне не было бы особенно трудно по собранным материалам на островах Западного Тихого Океана написать целый трактат о религиозных представлениях и церемониях меланезийцев, объяснения их суеверий, гипотез относительно папуасского воззрения на Вселенную. Для этого мне надо было бы, наряду моих наблюдений и замечаний, вставить для пополнения невиденного и ненаблюденного догадки, вероятности и разного рода комбинации предположений. С небольшим искусством я мог бы представить довольно интересную ткань, где трудно было бы отличить правду от выдумки.

Такого рода работа, однако ж, мне совершенно противна, так как в подобной «правде» верность наблюдений фактов совершенно отступает на задний план, а воображение и выдумка преобладают.

Каждое предположение и внесенные теории дают настоящему наблюдению субъективную окраску, уменьшают даже значение наблюдения, стушевывают недостающие места, именно то, что должно послужить исходом для новых наблюдений.

Я откровенно сознаюсь, что мое продолжительное пребывание между туземцами Берега Маклая — главным образом вследствие далеко для этой цели нехватающего знания языка — было недостаточно для того, чтобы достигнуть вполне удовлетворительного понимания миросозерцания и примитивной формы так назыв. религиозных идей папуасов.

Я предпочитаю поэтому дать вам далеко не целое, а единственно ряд наблюдений, которые при хорошем знакомстве с туземцами и их полном доверии мне удалось сделать.

После этого введения перейду к программе.

Выписки из дневника

Придя с моими спутниками в окрестность горной деревни, мы остановились. Пока я отдыхал в тени, один из моих спутников сломал ветку с ближайшего дерева, отошел в сторону и долго над ней что-то говорил.

Разжевав затем кусочек «мую», он подошел к каждому из присутствующих и, выдув слюну с разжеванной массою каждому на спину, он ударил несколько раз сломанной веткой. Обойдя [236] всех, он удалился в лес и запрятал ветку, которую он употреблял при этой церемонии, где-то в кусты, чтобы никто ее не нашел.

Спрошенный мною, на что он все это делал, он объяснил, что это сохранит нас от всякой измены и опасности в... (В рукописи оставлено место для названия)

Когда мы (я и туземцы) при рассвете были готовы отправиться в путь, наш хозяин (в чьей хижине мы провели ночь) приготовлял для нас завтрак. Разложив таро и сладкий картофель из горшка в несколько табиров, он нагнулся над ними и долго над каждым что-то шептал. Кончив шептанье, он плюнул на обе стороны и, бросив за спину в кусты по куску из каждого блюда, стал раздавать нам, соответственно старшинству, табиры.

На мой вопрос, что это значит, он объявил, что сделал это для того, чтобы каждый из нас благополучно вернулся домой ⁵¹.

-----

Бугай (туземец из Горенду) пришел в Бонгу, чтобы взять от Саула лекарство «оним» для своей больной жены. (Не только у моего приятеля Саула было как бы семитическое имя, но я знал на Берегу Маклая людей, имевших имена: Каин, Саломэ, Гассан).

Бугай передал Саулу кусок сахарного тростника. Последний взял тростник, отошел немного в сторонку и начал говорить над ним; так как нашептывание длилось долго, то он по временам вмешивался в общий разговор, но сейчас же снова принимался за шептанье. Он завернул сахарный тростник аккуратно в свежий лист и, завязав в пакет, передал его Бугаю, который ушел домой очень довольный.

Саул, также не спрошенный, объяснил мне, что это было «оним» — лекарство для жены Бугая и что последняя завтра будет здорова ⁵².

-----

В Горенду туземцы меня усердно просили прекратить дождь, так как плантации от дождя сильно страдали. На мой сотый ответ, что я не могу этого сделать, я услыхал старое замечание: «Маклай может, но не хочет».

Вслед за тем послышался возглас одного из туземцев: «Тогда я еще раз попробую!». Он взял кусочек корня «ли» и, проговорив несколько невнятных слов, начал его жевать. Часть жеваной массы он завернул в лист и бросил сверток в огонь, причем продолжал что-то бормотать. Выйдя из хижины, он стал выплевывать оставшуюся во рту массу на все стороны. Это был «оним» против дождя ⁵³.

-----

Я не раз замечал в Били-Били людей, стоявших на скале у берега и говоривших что-то серьезно, подняв головы. «Они заговаривают, чтобы «караг» (сильный NO) прекратился», — было мне объяснено. [327]

-----

«Что случилось с Ундэлем?» — был мой вопрос. «Он болен, лежит дома», — ответил мне спрошенный, который далее рассказал мне следующее: Ундэль ходил на днях в Самбуль-Мана (деревня в горах); были там также люди из другой деревни, которые уже давно не находились в хороших отношениях с Бонгу. Вероятно, случайно, что Ундэль, выходя утром из хижины, где он спал, нечаянно наступил на «оним», зарытый ночью врагами людей Бонгу. Этот «оним» — причина болезни Ундэля, и если он умрет, люди Бонгу должны будут идти воевать с жителями Самбуль-Мана или с жителями другой горной деревни, тоже бывшими там ⁵⁴.

Туй, понурив голову, жалобным голосом стал говорить: «та-мо-борлэ» (дурные люди) приготовили «оним», почему вот уже трое из жителей Горенду умерли, почему все почти кокосовые пальмы болеют и скоро высохнут, что остался теперь один исход: всем людям, , и детям, покинуть Горенду и расселиться по другим деревням, «А то мы все умрем», — заключил Туй.

— Да кто же эти «тамо-борлэ»? — спросил я.

— Ади-таталь (я не знаю), — ответил Туй.

— Где же «оним»? — спросил я снова.

— Закопан в земле где-нибудь в Горенду, но где — тамо та-таль (никто не знает)...⁵⁵

-----

Я мог бы продержать вас здесь до утра, рассказывая подобные же примеры этой слепой веры в силу «оним», который может заставить дождь не литься, ветер перестать дуть, растения гибнуть; «оним», служащий причиной болезней и смерти людей, а также в других случаях предохраняющий людей от опасности, измены, предоставляющий им хороший улов, хороший прием в соседней деревне или любезности девушек или женщин ⁵⁶.

Все может сделать «оним» — только следует добыть настоящий, а если желание не исполнилось, то «оним» был не тот или же дан не тем, кто мог его дать, или сам дававший не захотел дать настоящий.

Бездействие «онима» поэтому нисколько не уменьшает веры в него!

Подобные же суеверия, кроме Берега Маклая, встречаются и на многих островах Меланезии, но только там «оним» называется в каждом (случае) специальным именем (Далее зачеркнуто: На каждом острове «онимы» имеют особые названия).

«Оним» иногда выставляют как «охрану против бедствия», как «сторожа против воров» и т. п., и все эти «талисманы» имеют особенный вид или специальную силу (то же, что у малайцев называется «помали») ⁵⁷.

-----

Родом такого «онима», или «помали», можно считать тонкую нитку, которою я завязывал мою дверь или связывал мои вещи против воров ⁵⁸. [328]

Перейду теперь к другому также интересному вопросу, именно: верят ли меланезийцы в загробную жизнь?

О некоторых можно ответить положительно «да», а о других — положительно «нет».

К последним я могу отнести туземцев Берега Маклая.

Когда я достаточно ознакомился с языком, я неоднократно заводил разговор с более интеллигентными и разговорчивыми туземцами (последнее качество в этом случае имеет большое значение, хотя иногда оно ведет к тому, что рассказчик, желая угодить спрашивающему, при этом случае и только на этот раз выдумывает ответ, что дает возможность путешественнику подкреплять слышанное словами, полными значения: «Слышал от самих туземцев», между тем как туземец, наврав разную чепуху, позабыл о ней через несколько минут).

Спрашивал их, что делают или куда уходят люди умершие. Меня хорошо понимали и без всякой запинки отвечали: «Человек умер — так умер; человека уже более нет! Тамо муен-муен сен! Тамо арен!» Хотя в то же время нередко спрашивали: «А ты, Маклай, знаешь?» И, разумеется, всему поверили бы с жадностью, что бы я ни вздумал сказать.

Что жители Берега Маклая готовы верить в разные сверхъестественные и самые курьезные вещи — тому примером могу служить я сам.

Большинству из вас известно, что меня считали там не за обыкновенного человека, что вследствие случайности мне было дано имя «человек с луны», что оно утвердилось за мною со всеми аксессуарами сверхъестественного происхождения; что туземцы были уверены, будто я могу летать (когда хочу, разумеется), жечь воду и море, причинять и прекращать землетрясения, не говоря уже о таких мелочах, как, например, переменять направление ветра, прекращать дождь и т. п.

Туземцы так освоились с мыслью, что Маклая никогда нельзя убить, что Маклай никогда не умрет, что у них уже само собой явилось убеждение в моей необычайной старости.

Многие обстоятельства (медленные движения, нахмуренные брови, полная индифферентность к их женщинам) подтверждали как будто их мнение.

Они так убедились в этом, что не раз осведомлялись, не посадил ли я то или другое из громадных [...] (В рукописи оставлено место для названия дерева ⁵⁹), которым было не менее 700 — 900 лет.

Мне не раз приходилось наблюдать на Берегу Маклая, как быстро туземцы усваивают всякие новинки, придуманную им веру и дополняют своим воображением.

Приведу здесь один случай: раз приходит ко мне Саул — мой специальный приятель — и начинает рассказывать мне какую-то галиматью, которую я понимал наполовину и куда были вплетены несколько мне неизвестных имен. Я начал с последних. Спрашиваю: кто такой, этот? И повторяю имя. Саул отвечает: «Дэгэп». А этот? «Тоже Дэгэп». Да кто же они, «дэгэп»? Где они? [329] «Ади-таталь (я не знаю), а ты спроси Мёбли, он знает, он мне говорил».

Что же оказалось?

Один из моих слуг, туземец с о. Пелау, попробовал рассказать Саулу о разных разностях из жизни туземцев о-вов Пелау. Наговорил ему о «дэгэпах» — духах умерших, «калитах» и т. д. Знал бы Мёбли туземный язык лучше и повтори он, приноравливаясь к понятиям туземцев, свои рассказы раза 2-3, они скоро бы усвоили себе все его сказки.

На этом легковерии основаны отчасти значительные успехи миссионеров среди меланезийцев, между которыми является немало людей, фанатически преданных новой религии. За ее распространение, воодушевленные миссионерами, они часто готовы идти на смерть мучеников и нередко принимали ее среди новообращенных племен.

-----

Я сказал выше, что есть в Меланезии острова, где туземцы верят в загробную жизнь (я не убежден, однако ж, что это верование не было внесено эмигрантами из Полинезии).

Очень серьезным доказательством такого убеждения может служить обычай удушения жен тотчас же после смерти мужей, для того чтобы в той жизни, как и в этой, они могли служить своим мужьям.

Следы спиритизма. Хотя таковых можно встретить немало в Микронезии, но они редки в Новой Гвинее.

Мне рассказал миссионер, путешествовавший на Южный берег, следующее. Он отправлялся довольно далеко и остановился на ночь в одной деревне. Когда все уже легли и стали засыпать, раздались страшные стоны, все стали прислушиваться. Затем громкий голос, говорящий фальцетом, стал называть имена путешественников, куда они собираются идти, называл деревни, но что они люди все хорошие и прием в деревне будет хорош, что у этих людей хороший табак, гораздо лучше туземного, и заключил речь требованием табаку, что было сейчас же исполнено.

Итак, мы видим, что спиритизм служит и в Новой Гвинее вымогательством земных благ.

Миссионеру сказали, что этот человек очень влиятельный, убедивший своих земляков, что иногда через него является дух одного из старых начальников, из давно умерших, чтобы предохранить народ от бедствий и врагов, заранее предупреждая его ⁶⁰.

Болезни папуасов

Изучение болезней темнокожих рас, я не сомневаюсь, представит со временем обширное и интересное поле для наблюдений. Боюсь только за одно, именно, что распространение белой расы и взаимодействие рас повлекут за собою, с одной стороны, утрату старой туземной обстановки в обширном значении этого [330] слова, с другой — общее заражение болезнями, занесенными европейцами.

Мне кажется несомненным факт, что до вторжения белых действительно между туземцами господствовало гораздо меньше болезней ⁶¹. Это можно подтвердить целым рядом цитат из разных сочинений относительно островов Тихого океана.

Почти повсюду туземцы жалуются на появление новых болезней и усиление смертности.

Что касается Берега Маклая, то могу подтвердить, что смертность показалась мне замечательно мала во время моего там почти что 4-летнего пребывания.

Между болезнями накожные бросаются главным образом в глаза и среди них «elephantiasis» играет большую роль. Как известно, болезнь эта не мешает достигать старости. Ей подвержены чаще , чем . К ней так привыкли, что эта болезнь не мешает брать себе жен.

Psoriasis — другая очень распространенная накожная болезнь. Я ее нередко наблюдал у грудных детей. Между взрослыми встречаются часто люди, кожа которых решительно на всем теле покрыта беловатыми тонкими сухими чешуйками.

Lupus встречается также, хотя редко. Больной обыкновенно покрывает листьями громадные раны, которые возбуждали бы в их земляках какой-то суеверный ужас, если бы оставались открытыми.

Встретив довольно много рябых, я стал расспрашивать о болезни и узнал, что оспа явилась на Берег Маклая с Запада и потребовала немало жертв.

Лихорадки встречаются не только в береговых деревнях, но и в горных. Я встречал больных лихорадкой круглый год ⁶².

Болезни дыхательных органов встречаются часто, что, мне кажется, можно приписать обыкновению проводить ночь с разложенным огнем под нарами, о чем я уже упоминал, причем одна сторона тела жарится, а другая мерзнет.

Иногда появляется эпидемический грипп «infmenza», распространяясь из одной деревни в другую и унося значительное количество стариков, силы которых оказываются недостаточны, чтобы перенести даже такую ничтожную болезнь.

При этой эпидемии обыкновенно заражаются целые деревни.

Чахотка, кажется, занесена.

На Берегу Маклая я не встретил сифилиса, хотя я и обратил особое внимание, чтобы удостовериться в этом факте. Он, разумеется, не замедлит добраться туда. На других островах Меланезии, главным образом на тех, которые, подобно о-вам Новые Гебриды, Соломоновым и другим, были главным источником вывоза рабов на плантации Австралии, сифилис уже давно укоренился и за отсутствием лекарств и возможности лечения принимает крайне злокачественные формы.

Ввиду своей беспомощности и заразительности болезни жители одного из островов Соломонового архипелага прибегли [331] к очень радикальной мере. Они решили и привели в исполнение свое решение: просто убивать без исключения всех , и детей, показавших малейшие признаки этой болезни, чтобы предохранить себя от повального заражения.

-----

Из других болезней, занесенных европейцами, которые между островитянами производят большую смертность, кроме чахотки, можно назвать оспу и корь ⁶³. Примеров так много, что я не имею возможности перечислять их здесь.

Против всех болезней, недугов, зол папуасы Берега Маклая имеют свой всесильный «оним», об употреблении которого я уже говорил в начале лекции. Во всех случаях к нему прибегают.

Есть, однако ж, и другие средства, к которым обращаются. При головной боли, например, я видел, что туземцы думали облегчить ее усиленным массажем головы. Если массаж не помогал, то он заменялся иногда кровопусканием. На лбу делались десятки маленьких надрезов, после чего уверяли, что чувствуют себя очень облегченными.

На о. Уэа, одном из островов Loyalty, в случае головной боли — как я слышал от самих туземцев — не только разрезалась кожа головы на макушке, но осколком кремня делалось отверстие в самой кости с целью «выпустить боль». Случалось, что после такой операции туземец умирал, хотя чаще выздоравливал. Трудно поверить таким операциям, но миссионеры, жившие долго между туземцами, подтверждают верность рассказов.

О продолжительности жизни меланезийцев можно только делать предположения. Как я уже сказал выше, на Берегу Маклая вообще туземцы не достигают значительной старости. Я уже упоминал, что это происходит главным образом вследствие недостаточного питания. Когда у стариков зубы от употребления масс растительной пищи до того стачиваются или стираются (почти что в уровень с деснами), причем им делается невозможно жевать всякую твердую пищу, и за неимением достаточно питательной жидкой пищи силы стариков быстро уходят, так что незначительные причины, как, например, «influenza», уносят их.

На других островах Меланезии, однако ж (до вторжения белых), люди обыкновенно доживали до такого возраста, что «отец (по выражению самих туземцев) видит седину сына» и иногда даже детей своих внуков. Но это, кажется, достояние прошлого!

Туземцы редко болеют долго, что часто зависит от недостаточного ухода за больными и неимением средств вылечивания.

Как только человек умирает, даже когда он еще не умер, а только уже очень плох, начинаются на Берегу Маклая в деревне совещания между родственниками и друзьями умирающего, чтобы придумать, кто именно причинил своим «онимом» болезнь или смерть их друга. Разумеется, такой недруг должен находиться во враждебной деревне. Перебирают всех жителей ее и опять [332] тот из них, у которого меньше всего приятелей, оказывается виновником смерти. Его следует непременно подкараулить и убить; если же не его, то кого-нибудь из его деревни, хотя бы даже .

Каждая смерть обыкновенно влекла за собою нападение на какую-нибудь из соседних деревень, и так как убийство должно было быть отомщено, то эта постоянная vendetta вела к бесконечным войнам и военным положениям между деревнями.

На некоторых островах Меланезии есть специальные люди, которым приписывают силу причинять людям болезни и даже смерть. В таком случае такой колдун, достав что-нибудь, принадлежащее человеку, которого он хочет сделать больным (например, волоса, ногти, даже объедки, оставленные тем субъектом), начинает жечь эти остатки, смешав их с чем-нибудь медленно горящим, и зажигает их так, чтобы они только тлели.

Люди, видящие эту процедуру, содрогаясь, говорят вокруг шепотом: «Смотри, он жжет нахак (то же самое, что «оним»), кто-нибудь заболеет».

И все ждут, что что-нибудь случится.

Вдали скоро слышится звук из раковины (triton). Тогда колдун говорит своим друзьям: «Вот он, человек, которого нахак я жгу. Он болен. Подождем. Потушим пока! Увидим, что он пришлет завтра!».

И, действительно, на другой день подарки являются.

Как только заболел человек, он убежден, что один из колдунов жжет его нахак. Он зовет немедленно кого-нибудь из друзей, чтобы последний потрубил в большую раковину, которая, пробуравленная особым образом, может быть употреблена как труба, и звуки ее слышатся на большое расстояние.

Звук этой трубы — сигнал или род просьбы, чтобы колдун прекратил сжигание нахака и тем остановил боль пациента.

Чем сильнее боль, тем сильнее и продолжительнее звуки трубы, которые сообщают колдуну, что подарки непременно будут, если он прекратит сжигание.

Если на другой день боль продолжается — это происходит от того, что колдун недоволен подарками и продолжает жечь нахак. И снова слышится звук трубы, и колдун может ожидать новых подарков.

Если человек умирает — это значит, что колдун, несмотря на подарки, сжег нахак до конца.

Совершенно подобно этому и туземцы Берега Маклая боялись очень оставлять объедки, валяющиеся где-нибудь, где нет свиней или собак, моментально съедающих все; я часто видел, как все объедки бережно собирались, завертывались и зарывались где-нибудь в стороне или же, привязанные к камню, бросались в море, чтобы как-нибудь не послужить «онимом», сжигание которого дурными людьми могло бы причинить болезнь или смерть.

Мне иногда отказывали оставаться со мною в какой-нибудь деревне на ночь из боязни, чтобы ночью кто-нибудь из жителей [333] горной деревни (которых все считают более или менее своими врагами) не отрезал несколько их волос и не добыл бы таким образом против них «оним».

Моя полн[ейшая] беззаботность относительно моих волос, пучки которых я раздавал для приобретения, в виде обмена, образчиков волос туземцев, шелухи банан, которую я кидал в сторону, не заботясь об их участи, почти что полные табиры туземного кушанья, которое я оставлял недоеденным в почти что незнакомой деревне, и т. д. — все это казалось туземцам крайне рискованно и непонятно и окончательно укрепляло их убеждение в моем происхождении с Луны.

Погребение живых

На о. Фате (Ново-Гебридские острова) был обычай хоронить стариков живыми, по их собственному желанию. Считали даже недостойным семейство старого начальника, если его не хоронили живым.

Когда старик чувствовал себя нездоровым, слабым и близким к смерти, он обыкновенно просто говорил своим детям и друзьям приготовить все, чтоб похоронить его. Тогда приготовлялась круглая глубокая яма, его завертывали в несколько тонких циновок и опускали в сидячем положении в могилу.

Так как полагали, что на том свете ему будет сделан лучший прием, если он будет сопровождаем добрым числом свиней, то приводили несколько свиней. От шеи каждой из них идет веревка, которая привязывается к руке живого покойника. Но веревка эта перерезывается, и так как конец ее остается прикрепленным к руке старика, то предполагается, что он берет свиней с собою.

На голову старика бросается еще несколько циновок, и могила быстро засыпается.

Не только стариков зарывают живыми, но также и детей.

Женщинам, которым приходится работать на плантациях, неудобно иметь более 2 — 3 детей, почему на о. Фате было обыкновение зарывать (иногда насильно) остальных детей при появлении их на свет.

Зарывание живыми стариков встречается также и на южном берегу Новой Гвинеи.

Около деревни «Арома» один из миссионеров видел раз, как могила была вырыта внуком для своей бабушки. Он опустил несчастную старуху в яму, несмотря на ее слезы и слабое сопротивление. Когда миссионер стал упрекать его: «Зачем ты такой злой? Ведь она еще жива!», внук ответил: «Она не может жить долго. Она уже теперь полумертва». И стал зарывать могилу. И, сравняв могилу с поверхностью земли, усердно утоптал ее, а затем удалился, как бы сделав хорошее дело.

В интересной и добросовестной книге капитана (ныне одного из старейших адмиралов английского флота) Джона Эльфинстона Эрскина ⁶⁴ передается рассказ очевидца (белого) о том, как [334] молодой человек, чувствовавший себя не совсем здоровым, решил сам быть погребенным заживо, что и было исполнено с разными церемониями его отцом и другими родственниками.

Бывали случаи (на Ново-Гебридских островах), что больных насильно зарывали .

Формы похорон очень разнообразны в Меланезии. Не говоря о съедении убитых в сражении, тела усопших остаются гнить над землей в хижине, где человек жил; иногда они выставляются поверх земли, в пещерах; иногда опускаются в море, с привязанным к ногам камнем; иногда, впрочем, зарываются.

На Берегу Маклая покойник, обыкновенно плотно завязанный в корзину — «гамбор» из листьев кокосовой пальмы или в пакет из предлистника так называемой «foliorium vagina», a затем подвешенный в хижине, окруженный корзинообразным плетением, он остается разлагаться в ней, пока от тела не останутся одни кости ⁶⁶.

Вдова или ближайший родственник умершего смотрит за огнем, который днем и ночью должен гореть в хижине.

Церемонии, которыми сопровождают упаковку тела в корзину или пакет, довольно разнообразны, но описать их невозможно здесь ввиду отсутствия времени.

На о-вах Адмиралтейства я был свидетелем более характеристичной сцены перед погребением умершего. Описывать ее подробно мне здесь также не придется. Суть ее состояла в крайне эротической пляске совершенно нагих ++, окруживших толпою покойника, который лежал среди хижины у костра, жестикуляции и <1 нрзб.>, как будто думают возвратить умершего к жизни.

В разных местах Новой Гвинеи есть обыкновение, состоящее в том, что родственники и друзья усопшего обязательно при поминках несколько дней после смерти обмазывают себе тело и приливают к своей пище жидкость, которая вытекла из пакета или корзины с разлагающимся телом. (Я полагаю, что обмазывание себя этим страшно вонючим соусом неприятнее, чем съедение его с таро или ямсом, потому что от кипячения, разумеется, запах соуса значительно уменьшается).

Несоблюдение этого обычая или выказывание отвращения к нему считается не только неприличным, но и оскорбительным для памяти покойника.

Пока вытекание жидкости из корзины с телом <...> (В рукописи пропущено слово, возможно: продолжается) ближайшие родственники часто натираются ею, чтобы выказать свою любовь к усопшему.

Удушение вдов на о. Анейтум (Н.-Гебридские). Как только умирал, его вдову сейчас же удушали, чтобы на том свете она сейчас же была бы готова служить мужу.

При смерти любимого ребенка мать его или тетку или бабушку его удушали, чтобы сопутствовать ему в другую жизнь.

Это все теперь дело прошлого.

На о. Танна мы можем видеть, как быстро иногда появляются и. распространяются обычаи. Лет 35 или 40 тому назад на [335] о. Танна не знали об удушении вдов. По смерти одного начальника вдову его <...> (Пропущено слово, вероятно: удушили), и после этого этот обычай получил всеобщее распространение на о. Танна. Сами вдовы того желают иногда, и миссионерам не всегда удавалось отклонить долг-свой-знающую супругу от насильственной смерти, дающей ей возможность сейчас же присоединиться к мужу в другой жизни ⁶⁷.

Комментарии

47. «Нов. вр.»: «Их хоть и двое, но едят они ужасно много, за несколько десятков человек».

48. «Нов. вр.»: «И тогда старики идут в деревню, говорят, что «дук-дуки» сердятся, требуют еще пищи; жители спешат удовлетворить это требование».

49. «Пет. лист.»: «Кроме того, «дук-дуку» известна жизнь каждого молодого человека, известны все их провинности, и строптивым, не уважающим стариков достается от него ужасно».

50. Шестая лекция состоялась 8 декабря.

51. Все это место в конспекте совпадает с «выдержками из дневника» в разделе «О суевериях и связанных с ними обычаях» из статьи «Этнол. заметки», публикуемой в наст. томе. Возможно, что оба текста восходят к записи в дневнике 29 мая и 1 июня 1872 г. о посещении горной деревни Энглам-Мана (см. том 1 наст. изд., с. 210 — 218).

52. В сохранившихся дневниках Миклухо-Маклая этот рассказ отсутствует. Он приведен в разделе «О суевериях и связанных сними обычаях» в статье «Этнол. заметки», публикуемой в наст. томе.

53. В сохранившихся дневниках Миклухо-Маклая этот факт не упоминается. Он воспроизводится в разделе «О суевериях и связанных с ними обычаях» в статье «Этнол. заметки», публикуемой в наст. томе.

54. Этот эпизод в сохранившихся дневниках Миклухо-Маклая не упоминается. Имя Ундэля (Унделя) встречается в дневниковой записи от 22 декабря 1876 г. (см. т. 2 наст. изд., с. 155).

55. Источник текста — запись в дневнике 25 июля 1877 г. (см. т. 2 наст. изд., с. 192 — 194). Здесь, однако, отсутствуют вопросы Миклухо-Маклая и ответы Туя.

56. «Пет. лист.»: «В руках дурного человека или врага «оним» может причинить много бед. Кто наступит на то место, где зарыт такой «оним», того ожидают болезни и смерть. «Оним» может истребить всю деревню, иссушить и уничтожить растительность; но то же универсальное средство способно предохранить обладателя <...>».

57. «Нов. вр.»: «В зависимости от подобного рода суеверий получают свое происхождение и некоторые странные приемы, старательно выполняемые меланезийцами, да и не одними, впрочем, меланезийцами. Например, они опасаются оставлять объедки от своей трапезы, тщательно берегут или уничтожают срезаемые волоса, ногти; словом, каждый принимает всевозможные предосторожности, чтобы что-нибудь ему лично принадлежащее не попало в руки злому человеку или колдуну. Если колдун раздобудет такие отбросы (волосы, ногти, объедки пищи и проч.) и, смешав их с медленно горящей массой, сжигает так, чтобы они только тлели, то тем самым может причинить болезнь и даже смерть тому, чьи волосы, ногти или объедки пищи он сжигает. Как только кто узнает, что колдун проделывает над его вещами эту операцию, приходит в ужас и шлет друзей задобрить колдуна подарками, лишь бы только последний перестал жечь его «оним» или «нахак». «Я часто видел, — говорит H. H. Миклухо-Маклай о туземцах берега своего имени, — как опасались они оставлять свои объедки, где свиньи и собаки не подбирали их, как такие объедки бережно собирали, завертывали и зарывали где-нибудь в стороне или же с навязанным камнем бросали в море, чтобы они не могли послужить «онимом», сжигание которого дурными людьми могло бы причинить болезнь и смерть». Туземные спутники иногда отказывались оставаться на ночь с H. H. Миклухо-Маклаем в чужой им деревне, чтобы во время сна не отрезали у них с головы несколько волос и не добыли бы таким образом против них «онима». Полная беззаботность нашего натуралиста относительно своей шевелюры, пучки волос которой он раздавал для приобретения в обмен образцов волос туземцев; шелухи банан, которые он бросал в сторону, не заботясь об их участи; различные яства, которые он оставлял недоеденными и притом в деревнях почти незнакомых, — все это казалось туземцам крайне необычным, непонятным и еще более укрепляло их убеждение в происхождении H. H. Миклухо-Маклая с Луны».

58. «Пет. лист.»: «И эта тонкая нитка охраняла имущество <...> лучше всякого английского замка».

59. В аналогичном рассказе из дневника (апрель 1877 г.) дерево названо: Calophylum inophylum.

60. Миклухо-Маклай говорит здесь о спиритизме в самом широком понимании этого термина. Деятельность медиума-прорицателя, о которой рассказал миссионер, вероятно, можно охарактеризовать как раннюю форму шаманизма.

61. Медицинскими обследованиями, проведенными на Новой Гвинее в середине XX в., выявлено, что в группах, мало затронутых воздействием западной цивилизации, состояние здоровья населения было в общем очень хорошим, несмотря на недостаточное питание. Вследствие малого потребления жиров уровень холестерина в крови был низким, ожирение не отмечалось, артериальное давление с возрастом не увеличивалось и сердечно-сосудистые заболевания почти отсутствовали. Правда, в горных группах, где пища состояла почти целиком из батата, довольно часто наблюдались симптомы белкового голодания (Macpherson R. К. Physiological Adaptation, Fitness and Nutrition in the Peoples of the Australian and New Guinean Rйgions // Biology of Human Adaptability. Oxford. 1967. P. 431 — 468).

62. По мнению современных эпидемиологов, малярия на Новой Гвинее являлась одним из главных регуляторов численности населения, особенно в прибрежных районах. До начала контактов с европейцами она была здесь основным инфекционным заболеванием (Riley I. D. Population Change and Distribution in Papua New Guinea: an Epidemiological Approach//Journal of Human Evolution. 1983. V. 12. N l.P. 125 — 132).

63. Как известно, оспа и корь — болезни с высокой заразительностью, распространяющиеся только от человека к человеку и дающие стойкий постинфекционный иммунитет. Естественной защитой от эпидемий таких заболеваний служит раздробленность населения на маленькие изолированные группы. Инфекция при этом не распространяется взрывообразно, а ползет, «подобно змее», от деревни к деревне и затем исчезает, оставляя некоторые пункты незатронутыми. На Новой Гвинее до середины XX в. сохранились поселки, в которых корь не побывала (Adels В. R., Gajdusek D. С. Survey of Measles Patterns in New Guinea, Micronesia and Australia // American Journal of Hygiиne. 1963. V. 77, N 3. P. 317 — 343). Такая структура населения несомненно позволила аборигенам этого острова избежать катастрофических последствий контакта с европейцами. Вместе с тем благодаря отсутствию приобретенного иммунитета изолированные популяции находятся под постоянной угрозой эпидемии. На более маленьких островах, где население не разделено на изолированные группы, ситуация была иной, чем на Новой Гвинее. В частности, на Фиджи эпидемия кори 1874 г. унесла около 40 тыс. жизней, но зато следующая эпидемия прошла без серьезных последствий.

64. Имеется в виду книга: Erskine J. Е. Journal of a Cruise among the Islande of the Western Pacific. London, 1853. О Дж. Эрскине см. прим. 2 к тексту «Заметка о «кеу» Берега Маклая на Новой Гвинее» в наст. томе.

65. «Пет. лист»: «Одного такого больного туземца, человека атлетического сложения, плохо зарыли, он поднял наваленную на него землю и вышел; его поймали и вторично зарыли — но опять неудачно; тогда, скрутив несчастного по рукам и ногам, привязали его к толстому дереву в лесу и оставили его там умирать. Это факт».

66. «Пет. лист.»: «Детей умерших завертывают в кокосовые листья и затем привязывают к одному из стропил хижины».

67. О седьмой лекции см. комм, к следующему тексту.