МИКЛУХО-МАКЛАЙ, Н. Н.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ЗАПАДНУЮ МИКРОНЕЗИЮ И СЕВЕРНУЮ МЕЛАНЕЗИЮ

В 1876 г.

<Острова Адмиралтейства>

Мая 6. О. Вуап: Мы снова зашли на о. Вуап, и я съехал на берег у большой деревни Киливит, на севере острова. Из этой деревни отправлялась с нами партия <из> 22 туземцев для ловли и приготовления трепанга на острова на юг <от> экватора. Один из тредоров, живших на о. Вуап, заключил более года тому назад условие с вождем Киливита, который обязался в уплату за перевоз «фе» ¹ из Пелау отпустить с этим тредором известное число туземцев для ловли трепанга. После этого уговора случился печальный факт, что из 65 туземцев Вуапа, отправившихся в двух партиях на европейских судах, вернулись обратно только 7 человек, из которых умерло еще несколько по возвращении [101] домой. Это обстоятельство, разумеется, очень озадачило жителей Киливита, и начальнику было трудно добыть людей: никто не хотел отправиться, видя, что шансы возвращения очень неверны. Но туземцы, несмотря на то, сдержали слово, и начальник, чтобы убедить других, сам показал пример, послав с прочими своего старшего сына. Это подействовало, и тредору удалось и этот раз получить людей.

Когда многочисленные пироги привезли отправляющихся с нами туземцев и провожающих их родственников и друзей, я заметил, что между первыми был и их «матра-мат» ², который привез с собою также деревянную фигурку, обвязанную тряпками. Она висела у него на груди. На мои вопросы я получил весьма неудовлетворительные ответы: мне сказали, что, когда кто из туземцев заболеет, эту фигурку ставят около больного, что один из больших «матра-мат» дал ее, чтобы сопровождать экспедицию, для предотвращения всяких бедствий. Мое любопытство, видимо, не нравилось туземцам, и они поспешили унести ее в трюм. До этого я не видел ни на о. Вуап, ни в архипелаге Пелау никаких человекоподобных фигур (за исключением Дилукай ³ в арх. Пелау), которым придавали бы какую-нибудь особенную силу.

Мая 14. В виду группы Улеай (На некоторых картах этот архипелаг носит название Волеа.) я насчитал 16 островков, из которых 6 были больше других. К нам выехало значительное число пирог. Люди были немного темнее туземцев Вуапа, имели лицо, раскрашенное красною краской; носовая перегородка была пробуравлена, зубы белые. Некоторые были татуированы; рисунок татуировки был не отличен от виденного на островах Вуап и Могемуг. Красиво татуированный производит впечатление хорошо одетого, и в толпе, в которой находятся татуированные и нетатуированные, невольно сперва обращаешь внимание на первых. Между людьми среднего роста, из которых многие молодые были весьма красивы лицом и хорошо сложены, отличались некоторые замечательно высоким ростом. Я смерил одного, который был выше других: он оказался 1810 мм вышины.

Мая 15. Проштилевав всю ночь, мы незначительно отдалились от группы, но миль 5 или 6 расстояния от нее не помешали выехать пирогам. Туземцы здесь очень падки на табак, так что небольшой кусок его предпочитают ножу.

На одном из островов этой группы живет европейский тредор.

Пояснительное примечание.

При дальнейшем путешествии я не нашел туземцев, понимающих несколько английский язык, ни людей, могущих служить мне переводчиками, как на островах Вуап и Пелау. Я должен был поэтому довольствоваться единственно собственными наблюдениями. Чтобы составить себе понятие об общем типе, я старался видеть как можно большее число индивидуумов разных возрастов и полов, а чтобы отчасти познакомиться с образом жизни [102] туземцев, я оставался в их деревнях почти весь день. Я предпочитаю сообщить мои заметки в том же отрывочном виде, как они представились наблюдению, а не группировать их, как я делал это в предыдущих двух письмах.

Острова Адмиралтейства
(28 мая — 9 июня)

Мая 27. На второй день, как видели силуэт о. Св. Матвея, мы оказались при рассвете на восток от главного острова, около островков, которые на карте носят названия Los Reyes, Gabriel, Rafael, Horno, La Vandola ⁴. Как и у Св. Матвея, к нам не выехала ни одна туземная пирога; это было еще понятно у последнего острова, мимо которого мы прошли в значительном расстоянии; здесь же мы проходили некоторые из островов в расстоянии не более одной мили и даже менее, так что можно было различать предметы на берегу — хижины, пироги, людей. Причиною тому было, вероятно, обстоятельство, что утром шкипер, под предлогом «быть наготове», пробовал свои игрушечные орудия, которых хотя и не звук, а дым выстрела достаточно напугал туземцев, чтобы парализовать их любопытство.

Именно около группы Иезу-Марии, которую мы прошли сегодня около 4 часов, в октябре прошлого года произошло трагическое происшествие — один из многочисленных примеров поведения европейских шкиперов, плавающих в этих морях.

Шкуна «Рупак», шкипер Голл, под английским флагом, забрав на о. Вуап человек 30 туземцев, крейсировала около островов Адмиралтейства, ища удобного места для ловли трепанга. Около архипелага Иезу-Мария к шкуне выехало множество пирог; шкиперу показалось это обстоятельство опасным, тем более что он заметил большие связки копий на пирогах. Не имея других причин, как свою трусость, он стал стрелять по пирогам туземцев. Видя, что испуганные туземцы, выехавшие, по всему вероятию, к шкуне для торга, обратились в поспешное бегство, шкиперу вздумалось дополнить свою победу. Он послал бывших с ним туземцев Вуапа на большой шлюбке в погоню, оставшись, разумеется, сам на шкуне.

Незнакомые с местностью, в пылу погони, туземцы Вуапа попали на риф и, не умея (В рукописи: не зная) хорошо управляться с европейскою шлюбкой, не могли скоро спихнуть ее в глубокую воду, почему были врасплох настигнуты жителями Иезу-Мария и в виду шкуны перебиты копьями. Шкипер не попытался подать им вовремя помощи и поспешил в свою очередь обратиться в бегство.

Мая 28. Пройдя в ночь немного, мы увидали утром южный берег большого острова, который к западу был горист, на востоке же тянулся длинною низменною полосою. Кроме этого берега главного острова, виднелось несколько высоких и низких островков, которых я не могу с точностью найти на морских картах (Вся группа весьма недостаточно нанесена на картах.). [103] Между прочими один из островов отличался своими холмами, которых форма заставляла предполагать вулканическое происхождение. Я впоследствии узнал, что туземное название этого острова Лу, или Ло, и что туземцы получают там обсидиан, из которого они выделывают острия своих копий.

Довольно большая пирога с маленьким четырехугольным (Четырехугольная форма паруса кажется характеристичною для Меланезии; у поли- и микронезийцев я всегда видел треугольные паруса.) парусом шла от этого острова, пересекая наш путь; туземцы на ней не показали и тени страха, когда встреча со шкуною стала неизбежною. Они, вероятно, уже не раз бывали в подобном положении и как знающие, в чем дело, свернули вовремя парус, поймали брошенный со шкуны конец и, убедившись, что за кормою пирога их совершенно вне опасности быть залитою волнением, в чем они сперва, как казалось, не были уверены, влезли на палубу.

Пирога эта, кроме небольшого четырехугольного паруса, имела еще две другие особенности, которые бросались в глаза. Во-первых, мачта ее была укреплена не в самой пироге, а за бортом, где заостренный нижний конец ее опускался в петлю из ротанга; во-вторых, платформа посредине пироги не лежала горизонтально, а стояла наклонно, образуя с бревнами, соединяющими балансир с пирогою, тупой угол. Такое положение платформы, которое представляет немалое неудобство для сидящих в пироге, имеет, как я предполагаю, ту выгоду, что при таком устройстве легче сохранять равновесие, что важно особенно при значительном волнении и в том случае, когда парус находится на стороне балансира, причем крен пироги обыкновенно так значителен, что балансир почти постоянно погружается в воду (Туземцы Берега Маклая, имея пироги с горизонтальною платформою, становятся в случае свежего ветра, боясь потерять балансир, на противоположный выносу борт пироги и, держась за конец, прикрепленный к верху мачты, своею тяжестью и движениями тела, сообразными с креном пироги, не допускают балансир погружаться слишком в воду и сохраняют пирогу в равновесии.).

Рея, стеньги и штаги ⁵ пироги были украшены кистями длинных прядей человеческих волос. При виде этих вымпелов туземцы Вуапа, которые были на шкуне, встревожились и опечалились, признав в них волоса своих соотечественников, перебитых недалеко от этого места в прошлом году, как я рассказал на одной из предыдущих страниц. Это предположение было весьма вероятным, потому что волоса этих длинных кистей были, во всяком случае, не меланезийцев, а туземцев Вуапа было перебито достаточно у рифа Иезу-Мария, чтобы украсить снасти не одной пироги.

Мысль, что туземцы, которых мы встретили, нередко бывают в сношениях с европейскими судами, оправдалась скоро: между поклажею, которую они имели с собою на пироге, находилось небольшое зеркало, несколько ножей и топор. Кроме разных [104] туземных украшений, на руках и ногах наших новых знакомых находились браслеты из разноцветных бус, по форме и качеству которых тредоры, бывшие на шкуне, заключили, что перед нами было здесь судно из Австралии (В ч. р. далее: Едва туземцы влезли на палубу, я приступил к антропологическим исследованиям, т. е. измерениям, но так как они (т. е. жители южного берега о. Адмиралтейства) антропологически не отличаются от туземцев северного берега, которых я посетил впоследствии, то я отлагаю сообщение результатов антропологических наблюдений до конца этого письма. <См. об этом «Антропологические заметки о туземцах островов Адмиралтейства» в т. 3 наст. изд.>). Наши новые спутники жестами показывали на берег, где была, должно быть, их деревня, которую они называли Лонеу, и приглашали нас туда. Назначением шкуны при посещении этих островов были меновая торговля и постепенная высадка шести тредоров; так как изобилие естественных произведений острова (жемчужных раковин, черепах и трепанга) было им одинаково неизвестно, то мы направились к указанному берегу, где виднелись кокосовые пальмы и ряд хижин вдоль берега.

Подойдя ближе, когда можно было ясно различать людей на берегу, туземцы, бывшие с нами, знаками и криком стали звать своих соплеменников на шкуну, вследствие чего несколько пирог со множеством туземцев всех возрастов окружили судно; туземцы, крича во все горло, старались перекричать друг друга, предлагая свои произведения или передавая свои замечания один другому. Несмотря на страшный гам людских голосов, пользуясь случаем первого столкновения, я занялся решением задачи, которая состояла <в том, чтобы> дать себе отчет, с которою из папуасских разновидностей, прежде виденных, эти новые физиономии и фигуры имеют наибольшее сходство. Не успел я [105] перебрать в памяти разновидности папуасов, которые я имел случай видеть, как первое впечатление выразилось в мысли, что если бы я встретил эту толпу около берегов Новой Гвинеи, я никогда не подумал бы отличить этих людей от тамошних папуасов, туземцев Берега Маклая, например, предполагать их за особую разновидность и искать искусственных различий. Не развлекаясь множеством оригинальных украшений и новых для меня мелочей, навешанных на туземцах, наполняющих их пироги, я старался уловить общий тип. Чем более я всматривался, тем менее мне казалось естественным считать туземцев Новой Гвинеи, Новой Ирландии и о. Адмиралтейства (южного берега) чем иным, как географическими разновидностями одного племени ⁶.

Я мог затем перейти к другим наблюдениям: к аксессуарам, которые их окружали. Туземцы носят здесь много разнообразных украшений. Начну с головы и волос. Из разных куафюр, которые здесь в моде, одна была довольно отлична от других папуасских племен. Зачесанные назад и смазанные маслом с охрой волоса были обвязаны туго красною тапою (выделанная древесная кора), что имеет вид как бы надетого на затылок узкого колпака; или, если тапа не скрывает всех волос, то расчесанный пук их, окрашенный красною землею, образует довольно оригинальный шиньон, висящий на тонком (волоса будучи туго обвязаны), часто 20 см. длинном стебле.

Характеристичное украшение, носимое здесь то на голове, то на груди, состоит из правильно вырезанного и хорошо выполированного круга, нередко в 12 см в диаметре, сделанного из одной из больших раковин (Spec?); иногда этот круг заменялся одною обчищенною, но не полированною жемчужною раковиною. Часто поверх этого белого круга был прикреплен в центре красиво и разнообразно вырезанный орнамент из черепахи, которого рисунок резко выступал на белом фоне раковины. В отверстие носовой перегородки был вдет снурок с нанизанными мелкими раковинами, на котором висел выточенный из раковины (вероятно, из рода Tridacna) наконечник величиной в большую ручку для стальных перьев. Это оригинальное украшение, см 20 — 25 длины, болталось под носом. Виденные ожерелья были сделаны из зубов собак, между которыми находились часто и зубы людей; для придания ожерелью разнообразия в известных промежутках между зубами были нанизаны мелкие кости (челюсти и кости конечностей Cuscus spec?) и, между прочими, и людские phalangi digitorum. Я заметил у многих пожилых людей аппарат, которого назначение осталось для меня темным. Он состоял из пучка тонких ветвей, на которых засохшие листья были сохранены; эта метелка имела рукояткою верхнюю часть человеческого humerus. Эту метелку туземцы носили на снурке вокруг шеи, и она болталась у них то на груди, то на спине. Я не видал, на что она служит, заметил только, что туземцы неохотно с нею расставались, когда я предложил им выменять ее на европейские изделия. [106]

Туземцы здесь уже были так знакомы с требованиями европейских торговых судов, что подъехавшие пироги были нагружены всеми предметами торга туземцев. Кроме черепахи и жемчужных раковин (Туземцы не были еще знакомы с ценностью жемчуга и выбрасывали все животное обратно в море, сохраняя одну раковину.), на пирогах находились предметы, заинтересовавшие меня в этнологическом отношении. По своей величине и искусной отделке табиры (Табир — название, которое дают папуасы Берега Маклая большим чашам или блюдам, выдолбленным из дерева и употребляемым для сервировки кушаний.) разной величины, с красивыми резными ручками, обратили мое внимание.

Диаметр некоторых достигал 72 см, и правильность круга и изгиба вне и внутри были замечательны как образчик ручной и глазомерной работы. Другие сосуды различной формы, как, например, большие блюда, вазы и бутылки и т. п., были собственно не что иное, как корзины, сплетенные из тонкого ротанга, сделанные непромокаемыми намазанным с обеих сторон черным составом — соком, вероятно, какого-нибудь растения. Туземцы также привезли для мены множество хорошо сделанных сетей, тонкая бечевка которых была сплетена из весьма крепких фибр. Наконец, копья с острием, состоящим из удачно отколотого куска обсидиана ⁷, имели оправу, которая соединяла острие с древком, из какого-то весьма твердого цемента, часто мастерски украшенную резьбою.

До захода солнца туземцы теснились вокруг шкуны. Не найдя хорошего якорного места, мы отошли, когда стало темнеть, немлого от берега и легли в дрейф.

Мая 29. Ночью все положительно на шкуне спали: шкипер, рулевой, смотрящий на баке вперед. Утром, когда понемногу весь служащий персонал проснулся, мы оказались занесенными далеко на SSW от вчерашней деревни, около которой предполагалось оставаться, и находились около маленького островка, который виднелся вчера вечером на горизонте. Был почти штиль, и к нам приблизились от ближайшего берега две маленькие пироги. В одной из них находилась молодая женщина, которая, как и прочие туземцы, взобралась на палубу. Ее внешность была замечательна множеством татуировки, которою было покрыто ее лицо и тело до колен. Это были шрамы трех родов, расположенные без всякого рисунка или симметрии; прямые и кривые линии их перекрещивались вдоль и поперек. Эта татуировка не представлялась в виде уколов или точек ⁸, как в Микронезии, а состояла из тонких (0,3 мм), сделанных острым орудием (как я убедился впоследствии — осколком обсидиана) шрамов 4 — 6 мм длины (Совершенно подобную татуировку я видел в Новой Ирландии (в Port Praslin) и у негритос в горах Лимай на о. Люцоне, где шрамы, однако же, были немного толще, так как инструмент при татуировке был нож из бамбука, а не острый и тонкий осколок обсидиана. У негритос женщины были также более татуированы, чем мужчины ¹⁰.). Другой род татуировки были пятна — зажившие ранки от [107] обжогов древесным углем. Наконец, третий были высокие, покрытые гладкою кожей желваки; гипертрофия кожи была вероятным следствием втирания какого-нибудь вещества в рану. Таких было немного: несколько на плечах и между грудями ⁹. Пока я рассматривал татуировку и мерил размеры ее головы, туземец, с которым приехала эта женщина, видя, что на нее обращено такое внимание, стал ее предлагать находящимся <здесь> европейцам (кладя свой кулак ей на колени и суя в него палец другой руки), на что она слегка улыбалась. Это меня удивило, так как меланезийцы в этом отношении весьма нравственны и такая услужливость вовсе не в их характере.

Не успел я смерить голов других туземцев, как они заговорили что-то в большой тревоге, указывая на берег, у которого мы были вчера, и на несколько пирог, которые показались из-за мыска. Они мимикой уговаривали шкипера и тредоров не возвращаться туда, а направиться в их сторону (далее на запад). Когда же пироги наших вчерашних знакомых стали приближаться, сегодняшние посетители поспешили спуститься в свои пироги и стали грести в противоположную сторону, между тем как туземцы Лонеу (вчерашней деревни), завидя отвалившие пироги, кричали им что-то вслед и, стоя на платформе своих пирог, грозили копьями. Очевидно, мы находились на границе двух враждебных деревень. Заняв на палубе место первых, вновь прибывшие в свою очередь стали усердно звать к себе к деревням Лонеу и Пуби и, указывая на удаляющиеся две пироги, постоянно повторяли: «уссия», мимикою хотели дать понять, что те люди людоеды (Значение слова «уссия» осталось мне неизвестным; может быть, оно значит «неприятель» или «дурной» или есть просто название местности ¹¹. Я ничего не видал, подтверждающее людоедство на островах Адмиралтейства; украшения из человеческих зубов и употребление людских костей для подобной же цели недостаточны, чтобы служить опорою такого обвинения. Слова же туземцев еще менее того значат, так как очень распространенная уловка дикарей состоит в выдумке всего возможного и невозможного, единственно с целью убедить белого последовать их убеждению или просьбе.), и т. п.

Часам к 10 шкуна была окружена более чем 20 пирогами различной величины, и торг на юте шел очень оживленно. Картина его была характеристична для этой местности и этого торга; незначительный ветерок едва подвигал шкуну и не мог парализовать сколько-нибудь силы лучей палящего, ослепляющего солнца (к 11 часам в тени было 32° С); у кормы несколько десятков разукрашенных, размалеванных папуасов кричали, прыгали из одной пироги в другую или бросались в море, держа предметы мены над головою, и достигали таким образом шкуну. У борта происходила страшная давка, несколько рядов туземцев предлагали, стараясь перекричать других, свои произведения, толкали других, пытаясь пробраться на палубу или спуститься обратно в пирогу. С другой стороны, тредоры и шкипер с револьверами за поясом, с лежащими около [108] наготове штуцерами разных систем, с мешочками, наполненными бисером, и стеклянными бусами в руках, уплачивали маленькими мерками, не больше наперстка, <за> скорлупу черепах, жемчужные раковины ¹² и другие местные произведения (Проценты, которые берут европейцы при этой торговле, выменивая мелкий бисер на черепаху и перламутр, могут считаться сотнями. Один из опытных тредоров, проведший много лет своей жизни, занимаясь этим делом, рассказывал мне, что во многих случаях при торге на островах Тихого океана барыш в 800% не редкость. Разумеется, главная выгода достается главной фирме, которая доставляет тредорам — своим агентам предметы для мены, назначая им цены, сообразно с которыми они должны возвращать произведения островов. Не помню всех мне сообщенных примеров этих цен, но все они были замечательно высоки, вроде как, например, пустая бутылка от вина или пива ценилась приблизительно около 1 доллара. Понятно, что тредоры при торговле с туземцами также не упускают случая набить еще более цену, чтобы со своей стороны заработать что-нибудь. Слушая эти рассказы и видя на деле, что они не преувеличены, я невольно вспомнил страницу в сочинении г. Уоллеса (во 2-м томе его сочинения о Малайском архипелаге), где он негодует, что туземцам островов Ару достаются европейские произведения почти что не дороже, чем европейцам в Европе ¹³. Г. Уоллес мог бы остаться доволен заработком европейских торгашей в этих странах!). Для дополнения картины прибавьте: полдюжины туземцев Вуапа, вооруженных заряженными ружьями, стоят на рубке (каюта на палубе) около шкипера, который уже вчера зарядил свои игрушечные пушки и приготовил сегодня тлеющие фитили «на всякий случай».

Иногда, когда ют слишком переполняется, на туземцев травят большого и сильного водолаза, которого они пока боятся более тредоров, шкипера и всего япского гарнизона, вместе взятых. Если собака показывала свои большие зубы или начинала лаять, ют мигом очищался и давка у борта еще более усиливалась; многие бросались в море, чтобы скорее уйти, другие лезли в ванты. Это очень тешило шкипера и тредоров. Насколько позволяла жара, раздражающий нервы шум человеческого крика и говора, давка около борта, суматоха при травле туземцев собаками, досада при виде человеческой бесчестности, несправедливости и злости и т. п., я старался развлечься наблюдениями над папуасской толпою. Это мне удалось несколько раз в продолжение дня, когда вся описанная непривлекательная обстановка исчезала для меня на время, и я видел перед собою ряд интересных объектов для исследования и, пользуясь случаем, спешил записывать, мерить и чертить эскизы для дополнения заметок. Я смерил по возможности аккуратно дюжины полторы голов и нарисовал эскизы челюстей с громадными зубами, которых величина и форма сперва меня очень озадачили (Портрет одного обладателя такой челюсти я послал имп. Русскому географическому обществу при последнем сообщении.). Вьющиеся, не курчавые, волоса у одного особенно светлого мальчика обратили далее мое внимание; но, вспомнив о настоятельных предложениях спутника папуасской дамы, я не счел основательным придать большое значение такому одинокому исключению из общего типа. [109]

Довольно замечателен был костюм у многих, который, хотя и был для меня не сюрпризом, так как я об нем не раз читал (Weitz Т. (Anthropologic der Naturvoelker. Th. 6. Leipzig, 1872. S. 566) приводит свидетельство Форстера, Картере и Хунтера об этом обыкновении ¹⁴.), но вид его удивил более, чем просто читая о нем, приведенном между другими, также довольно курьезными изобретениями Species homo. У многих конец penis'a был защемлен в узкое отверстие Bulla ovum ¹⁵. Туземцы, казалось, были очень довольны выдумкой такого несложного национального костюма; как только замечали, что кто из европейцев обратил внимание на привешенную раковину, почти всегда находился один, который, стоя на платформе пироги, приводил белую раковину в движение: она то прыгала вверх и вниз, то по сторонам, то вертелась, как колесо, вокруг оси; наконец, устав или считая, что потешил достаточно публику, шутник делал ловкое движение и прятал Bulla ovum между ногами. Движения эти были так ловки, люди, казалось, имели такой навык делать их, причем разные личности повторяли положительно те же движения и в том же порядке, что я не сомневаюсь, что эта гимнастика входит в один из танцев туземцев. Когда туземцы переменяют костюм, т. е заменяют «мана» (туземное название Bulla ovum) поясом из тапы, то они надевают ее часто на ухо или вкладывают ее в небольшой мешочек, носимый на шее. Снимая и надевая мана, они, бесцеремонные в других отношениях, стараются не обнажать glans penis, закрывая ее рукой или защемляя ее между ногами (Герланд (Weitz Т. Op. cit. Th. 6. S. 575) говорит, что в Полинезии единственная часть тела, с обнажением которой соединен стыд, это glans penis.).

Я пожелал приобрести для своей этнологической коллекции несколько экземпляров раковины, послужившей для этой цели, отчасти ради орнамента, который был вырезан на ней, отчасти, чтобы удостовериться, что узкое отверстие ее расширено. Но я убедился, что в одном экземпляре, оно не было изменено, в другом обточено самым незначительным образом. Мне казалось очень сомнительным, что эти люди могли бы втиснуть glans penis без боли в такое узкое отверстие, в которое едва входит мизинец взрослого человека, предполагал поэтому, что они защемляют в раковину только praeputium, который здесь как у детей, так и у взрослых, очень удлинен. Однако же наблюдение многих индивидуумов показало, что не только glans, но и часть corporis cavernalis помещаются в раковину. Другое обстоятельство, убедившее меня в возможности ношения такого аппарата без серьезных неудобств и последствий для здоровья, то, что сдавливание внешних частей не так сильно, чтобы произвести стриктуру мочевого канала, так как туземцы могут испускать мочу, не снимая раковины, чего я сам был свидетелем и для чего сделано небольшое отверстие в круглой стенке Bulla ovum. Этот обычай доказывает малость мужского полового органа у этих туземцев, что [110] составляет зоологический характер расы, которым не следует пренебрегать (Замечу, что другая крайность (т. е. (чрезмерная) величина) этого органа найдена у негров (см.: Jacquinot Н. Considerations generates sur Fanthropologie suivies d'observations sur les races humaines de l'Amerique meridionale et dans l'Oceanie // Voyage au Pole Sud et dans l'Oceanie... pendant les annees 1837, 1838, 1839, 1840, sous le commandement de M. J. Dumont-D'Urville. Zoologie, par M.M. Hombron et Jacquinot. T. 2. Paris, 1846. P. 139 ¹⁶), племени, которое ближе других сродственно меланезийскому.).

Торг, который шел без перерывов, не мешал, однако же, туземцам думать о своем желудке. Одни ели таро, которого здесь, кажется, много и хорошего качества, другие — саго, вареное с тертым кокосовым орехом; некоторые же — какую-то массу кирпичного цвета, которую я сперва принял за особенным образом приготовленное саго, пока я не подошел к завтракающему и не удостоверился, что эта масса не саго, а глинистая земля. Туземец ел ее с удовольствием и долго жевал ее перед глотанием. Эта земля, которую называют здесь «э-пате», цветом и вкусом похожа на «ампо» — землю, которую малайцы едят на о. Яве, около Самаранга, и на многих других островах Малайского архипелага (На Яве эту землю продают тонкими пластинками, слегка поджаренными, как лакомство на улицах. Кроме Явы, подобная ей глинистая земля, употребляемая в пищу, описана С. Мюллером (Midler Salomon. Reizen en onderzoekingen in den Indischen Archipel in de jaaren 1828 — 1836. Deel 2. Amsterdam, 1857, Bl. 65) на о. Амбоине, и анализы другой, из Суматры, находятся в журнале «Natuurkundig Tijdschrift voor Nederlandsch Indie». Deel XXXIV, 1874. Bl. 185.).

Мы употребили весь день почти, чтобы добраться до деревни, и к заходу солнца бросили якорь около деревень Пуби и Лонеу, в нескольких саженях от берега.

Мая 30. Отправился в деревню, которая расположена была вдоль берега. Хижины тянулись около самого песчаного берега, а не были спрятаны, как в Новой Гвинее (Берег Маклая) за поясом берегового леса. Хижины были двух родов. Одни, в меньшем числе, состояли из крыши, доходящей до земли, так что отдельных боковых стен не было. Передний и задний фасады имели стены из того же материала, как и крыша, т. е. из листьев кокосовой пальмы; в них были двери, передняя, обращенная к морю, была шире, и верхний карниз ее был украшен раковинами. Эти хижины служат местом собрания мужчин и спальнею холостых; женщин и детей в них не было. Таких я заметил три во всей деревне; все остальные были меньшей величины и стояли на сваях, которых верхние концы были клинообразно заострены и снабжены круглыми горизонтальными досками — устройство, чтобы затруднить проникновение крыс в хижины. Можно себе составить довольно верное понятие об этих хижинах, вообразя всю хижину, состоящую из одного чердака, стоящего на сваях.

Под хижинами между столбами было опрятно, к отверстию в полу, которое образует вход и может запираться опускною дверью, было приставлено бревно с зарубками. [112]

Осмотрев эту деревню, которая называлась Пуби и была очень невелика, я отправился по тропинке вдоль морского берега в другую — Лонеу, которую также можно было видеть со шкуны. Местность между деревнями была болотистая, и много саговых пальм росло здесь. Другая деревня оказалась значительно больше первой, и хижины стояли тесно друг около друга. Пространство под хижинами было содержано очень чисто, и сваи, на которых стояли хижины, образовывали ряды пропилеи, отделяющие анфилады пустых и низких комнат. Под хижинами было прохладно, и такое устройство, я полагаю, соответствует хорошо тропическому климату. Это были семейные хижины; я осмотрел внутренность нескольких, но крик грудных ребят выгонял меня скоро из них; я успел только заметить, что в хижинах не было перегородок и, кроме табиров, горшков и циновок, никакой особой утвари, снарядов или мебели. Около некоторых хижин лежали барумы (Барум — снова туземное название, которое дают папуасы Берега Маклая большому стволу, выдолбленному наподобие корыта; ударяя толстою палкою в стенки его, он издает громкий, немного глухой звук, который слышится в большом расстоянии; он служит набатом для сообщения разных происшествий (смерти, пиршества, войны и т. п.) в деревне и окрестным деревням (См.: Miklucho-Maclay. Ethnologische Bemerkungen uber die Papuas der Maclay-Kiiste in Neu-Guinea. Batavia, 1875. S. 19 <См. «Этнологические заметки» в т. 3 наст. изд.>), совершенно схожие по форме и по употреблению с теми, которые я описал в этнологических заметках <о папуасах> Берега Маклая.

Туземцы здесь не пугливого характера, они не угнали женщин и детей в лес или другие отдаленные деревни, почему я имел возможность продолжить и над ними мои вчерашние антропологические измерения, за которые я принялся, как только осмотрел обе деревни. Вообще я принял за правило предпринимать наблюдения в первые дни знакомства с туземцами, когда они еще находятся под влиянием известного смущения, с которым обыкновенно бывает сопряжено появление белого в странах, где таковые еще не живут и редко посещают. Новизна лица и любопытство, которые группируют туземцев около него, непонимание его намерений и боязнь рассердить его делают их очень послушными объектами исследования, которые мерить, рассматривать и т. п. можно без помех, разумеется, если исследования не переходят границу их терпения.

Занимаясь мерением одного, причем часто (как, например, здесь), я имел неприятный случай удостовериться, <что> 25 измерений, предлагаемые г. проф. Вирховым, не говоря уже о 78 (публикованные комиссиею экспедиции фрегата «Новары») (<Работа> К. Scherzer and E. Schwarz «On Measurements as a Diagnostic Means for Distinguishing the Human Races» (Sydney, 1858) содержит 78 номеров измерений; в «Instructions generales pour les recherches anthropologiques. Redigees par M. P. Broca» (Paris, 1865) предлагаются 63 номера или по крайней мере 30. В антропологической инструкции British Association for the Advancement of Science — 47; в антропологической программе проф. Вирхова — 38 или по крайней мере 25 ¹⁷.), оказываются слишком продолжительным промежутком времени [113] для терпения туземца, <и> можно испытать неудовольствие, что остальные туземцы, которые образовали группу около вас и которых вы надеялись измерить в свою очередь, один за другим уйдут. Если же станете следить за окружающими вас, то или легко ошибочно станете мерить или записывать, или, что тоже может случиться, пока вы наполовину отвернетесь, сам объект ваших измерений неожиданно скроется и каждый из толпы будет искать отговорку, чтобы только не попасть в ваши руки.

Наученный опытом, я сократил значительно мои наблюдения и старался собрать достаточный материал для положительных ответов ограниченного числа вопросов. Я убедился уже при прежних путешествиях между другими дикарями, что лучше всего начинать со старейших по летам или по положению и, сохраняя при этом самый серьезный вид, заставлять хранить молчание всей толпы. Не раз, и не только здесь, замечал я, что люди, над которыми я сделал наблюдение, сами, без моего вмешательства, следили за другими, чтобы я кого не пропустил или чтобы кто не укрылся от манипуляций, сделанных над ними. Это происходит, как я предполагаю, от обстоятельства, что дикие видят даже в самой мелочной мелочи, сделанной над их особою, <проявление> какого-нибудь волшебства, чего-нибудь опасного и, сообразно с общелюдским характером, думают: если что дурное вследствие этого случится со мною, то пусть и с другим будет то же; со мною что-то сделали, пусть сделают то же и с тобою, и с ним, и с другими (Мне хорошо помнится смешная, но характеристичная сцена, которой я был свидетель во время моего первого пребывания на Берегу Маклая на Новой Гвинее (1871 г.), которая может служить иллюстрациею этого психологического замечания. Туземцы, которые, как известно, много месяцев были крайне недоверчивы ко мне, имели также недоверие и к моим вещам и даже к моей еде. Раз, месяца четыре по моему приезду, когда я уже немного понимал папуасский язык, трое жителей соседней деревни застали меня за завтраком, который состоял из вареного риса без других приправ, кроме соли. Один из пришедших, сжимая обеими руками живот, который он втянул сильным выдыханием (обыкновенная папуасская мимика, чтобы изобразить: голоден, пустой желудок), сказал, что очень голоден, не ев еще ничего в этот день. Я предложил ему ложку риса, хотя знал, что он откажется от него. Но в тот день (и это было в первый раз, что туземец осмелился попробовать мою еду) он слегка вскинул голову, поднял глаза и, втягивая воздух между сложенными как бы для свиста губами (обыкновенный жест согласия у папуасов), сперва обнюхал ложку и взял в рот содержимое ее. Не успел он проглотить половину, <как>, как бы сообразив всю отважность своего поступка — попробовать «инги Маклай» (еду Маклая). с полным ртом спросил меня: он не умрет от этого? Я отвечал, что нет. Проглотив еще немного и обратившись к своим спутникам, он предложил им также попробовать рису, на что оба отвечали таким отвергающим жестом (подаваясь всем туловищем назад и тряся плечами и руками), как бы он предлагал бы им яду. Первый, с рисом во рту, перестал есть и еще раз настойчиво просил их попробовать рис. Но они опять отказали. Тогда его поступок и ему показался необдуманным, дерзновенным и опасным. Он быстро выплюнул в ладонь остатки риса и стал быстро мазать ими грудь и руки своих товарищей, приговаривая: «Если я умру, то и ты умрешь!» Удивленные неожиданностью, его спутники сперва пятились, затем вскочили и бросились бежать от него в деревню, он — за ними, и я еще несколько раз слышал его харканье, чтобы освободиться от остатков риса в горле, и его возгласы: «И ты умрешь! И ты!» ¹⁸.). [114]

Другое правило, до которого я дошел также опытом, это делать наблюдения (антропологические) при каждом удобном случае и по возможности неожиданно, особенно если хочешь мерить или рисовать женщин. Я таким образом мог собрать гораздо более размеров и заметок, чем если бы я поручал мужчинам позвать их или привлек бы их, раздавая подарки. Женщины здесь представляют, особенно для краниологии, ценный материал, имея, как и во многих местностях Новой Гвинеи, очень короткие волосы или бритые головы, что позволяет весьма верно получать размеры их черепа. Я весь день провел на берегу, меряя и рисуя (Так как туземцы северного берега о. Адмиралтейства не отличаются в антропологическом отношении от жителей южного берега, то я предпочитаю сообщить общие результаты антропологических измерений и наблюдений в конце этого письма ¹⁹.).

Мая 31. Приход даже такого небольшого судна, как шкуна, оказывает влияние на ход ежедневной жизни туземцев, так что многие их занятия, работы и даже стороны их характера (отношения между собою, с женщинами и детьми) ускользают от наблюдения при кратковременном знакомстве. Когда я съехал утром на берег, в деревне не было мужчин; все были заняты торгом на шкуне. Зато множество женщин сидели около хижин с детьми всех возрастов; все были заняты нанизыванием на длинные нити мелкого бисера, который был наторгован вчера их мужьями и отцами на шкуне.

Бисер будучи очень мелок, я подошел к одной группе, чтобы рассмотреть нить, которую употребляли для нанизывания. Она при всей тонкости и длине оказалась замечательно крепкою и ровною. По крепости она превосходит, мне кажется, все европейские нитки. При посредстве сметливого мальчика я увидал разные снурки и веревки, сделанные из этого же материала, который был принесен мне тем же мальчиком из леса; эта была длинная лиана с очень гибким и ровным стволом. Туземцы здесь называют ее кап, и ветку этой лианы, к сожалению без цветов, я сохранил для определения.

Занятия с бисером помогли моим краниологическим измерениям. Вчера мужчин и детей я мог мерить без препятствий; женщины же, вероятно вследствие присутствия первых, очень жеманились, закрывали лицо руками, как только я подходил, или, опустив, не хотели поднять голову, вертелись или убегали; одним словом, я не получил вчера ни одного несомненно верного размера женской головы. Сегодня же не было мужчин, и они не считали нужным разыгрывать лишних комедий; притом, боясь рассыпать бисер, который лежал в табирах у них на коленях, они не шевелились, когда я, неожиданно подходя, мерил их головы, сравнивал цвет их кожи с таблицею Брока или рассматривал их татуировку. Последняя, хотя не отличается красотою или сложностью рисунка, расположена по крайней мере симметрично по обеим сторонам тела, а не вдоль и поперек без всякой системы, [115] как у вчерашней женщины из деревни уссия. Вчера я описал физиономию самих шрамов, сегодня скажу несколько слов о расположении ее у здешних женщин. Начинаясь двумя или тремя желваками гипертрофированной кожи на верхней части рук у плеча, идет ряд выжженных пятен над грудями и, сходясь между ними, образует латинскую букву V; отсюда простая линия мелких надрезов или несколько подобных линий, расположенных зигзагами, опускается до пупа. Но на татуировку здесь обращается гораздо менее внимания, чем в Микронезии, и расположение ее не установлено строгою модою.

Костюм женщин не отличается почти от костюма на архипелаге Пелау: те же фартуки из растительных фибр (листьев пандануса, ствола банана и т. п.) спереди и сзади, только женщины здесь носят их, подвязывая пояс гораздо выше, так что пуп обыкновенно закрыт, и они также длиннее, чем у женщин островов Пелау. Почти все женщины казались старухами и были очень некрасивы собою, а девушки, еле достигшие зрелости, были беременны или возились уже кормлением грудью своих первенцев.

Я много раз вчера и сегодня замечал, как туземцы обоего пола выражают удивление. Каждый раз, как была к тому даже малая причина, они вкладывали палец между зубами, при этом не было ни возгласов, ни фраз, выражавших одобрение или страх; они молчали, но когда удивление усиливалось, в рот вкладывали еще другой палец. Когда руки были заняты или держали что-нибудь, пальцы заменялись высовыванием языка, при этом также градусы удивления выражались длиною высовывающейся части языка.

Женщины сидели на земле так же, как и мужчины, что очень скандализировало моего слугу, туземца Пелау, который уверял меня, что женщины и девушки Пелау никогда так не садятся. Не замечая ничего особенного и не видя отличия от образа сидеть, какой в ходу на других островах, я спросил объяснения; оказалось, что на архипелаге Пелау считается непристойным <?>, если девушка или женщина при лицах мужского пола сидит на корточках или даже, сидя, расставляет слишком далеко лежащие на земле ноги; эти оба положения были в ходу здесь между женщинами, которых уставы этикета отличались от понятия приличия туземцев Микронезии.

Мальчик лет 12 нечаянно или умышленно толкнул одну из женщин, которая вследствие того рассыпала немного бисера, отчего она пришла в такую ярость, что, найдя слова, которыми она его осыпала, недостаточными, она вскочила и, гоняясь за ним, стала бросать в него камнями, палками и всем, что находилось на дороге. Это была уже весьма пожилая женщина, и так как она долго не могла успокоиться, все старалась попасть чем-нибудь в своего противника, который увертывался и бегал от нее, то сцена была весьма смешная, и несколько мальчиков так сильно хохотали, что валялись по земле и от смеха в глазах у них были слезы. [116]

Кончив с измерением голов и роста, я только что собирался рисовать профиль одной из женщин, как заметил в группе, которая окружала меня, суматоху; почти все женщины, за исключением нескольких старух, перебрались со своим бисером и детьми <на> несколько хижин далее от той, где я сидел; даже оригинал моего предполагаемого эскиза, пользуясь удобным случаем, когда я оглянулся, чтобы узнать причину общего передвижения, улизнул. Несколько пирог с мужчинами возвращались со шкуны, и они произвели общее бегство женщин. Когда туземцы вернулись и обступили мой столик, женщины сидели в почтительном отдалении, как подобает «номерам вторым» рода человеческого (которое нормальное отношение сохранилось еще в папуасском мире).

Вернувшиеся со шкуны казались очень усталыми: все утро было очень жарко, давки и травли собакою на шкуне также, вероятно, не недоставало.

Я заменил убежавший женский оригинал весьма интересным объектом мужского пола, которого громадные зубы были очень замечательны; многие из туземцев расположились спать, улегшись на живот и уткнув лицо в подложенные под голову руки. Один же, которого интересовала почему-то моя камера-люцида, но у которого слипались также глаза, отправился к группе женщин и, сказав что-то одной из них, лег на землю. Подошедшая женщина, присев около него и взяв его голову в руки, стала сдавливать ее то спереди и сзади, то с боков, насколько хватало ее сил. Это продолжалось минуты 3 или 4, раза два она хотела перестать, но пациент ворчал что-то, вероятно вроде «еще», и она продолжала эту операцию. Он встал, наконец, протер глаза и, вернувшись ко мне, показал мимикою, что теперь он спать более не хочет, и действительно он оставался бодрым до вечера, между тем как его товарищи, все лежа на животе и по временам ворочая голову или раздвигая и сдвигая циркулеобразно ноги, проспали до сумерек.

Самым интересным наблюдением сегодня было, что и у женщин я заметил склонность некоторых зубов превышать величину других, хотя не в такой степени, как у мужчин, и далее факт, что у детей, особенно у мальчиков, некоторые зубы уже так значительны, что обещают достигнуть или даже перещеголять величину зубов отцов; из чего следует, что эта характеристичная для расы особенность стала уже наследственною ²⁰. Неровность зубов заметнее у женщин и детей, имеющих белые зубы, между тем как у взрослых мужчин от употребления пинанга поверхность зубов покрыта как бы черною глазурью.

Июня 1. Двое из тредоров должны были по контракту, заключенному с сингапурскою фирмою, остаться на о. Адмиралтейства, почему один избрал деревню Пуби местом жительства. За несколько топоров, ножей, бумажной материи и т. п. была куплена одна из хижин, и новый хозяин ее стал перевозить свои вещи на берег, почему сегодня много мужчин оставались в деревне [117] и толпились около хижины нежданного гостя. Дав мимоходом матери грудного ребенка немного бисера, <я привлек внимание матерей:> мне стали приносить всех грудных детей деревни, надеясь получить тот же подарок; при этом мне удалось видеть ребенка, которому, по всему вероятию, было не более 8 или 9 дней. Цвет его кожи был сравнительно очень светел (No 21 таблицы Брока) ²¹, а голова брахиоцефальна (индекс ширины 82,4).

Сегодня я был окружен туземцами мужского пола, которых физиономии представляют не менее разнообразия, чем в Новой Гвинее. Сказав несколько слов о татуировке женщин, я еще не описал ее у мужчин, у которых она также встречается и даже сделана тщательнее, чем у женщин, хотя <обильна> еще в меньшей степени, чем у последних.

Несмотря на то, что туземцы о. Адмиралтейства любят украшения, что заметно из множества <предметов>, которые они носят, татуировка отступает на второй план и заменяется раскрашиванием лица и тела красною краскою. Причина тому та, что только в первой юности, когда кожа гладка и немного светлее, чем у людей, достигших зрелых лет, татуировка (пунктами и тонкими шрамами) достаточно видна и производит эффект; у людей же лет тридцати (может быть, и ранее) кожа так темнеет, грубеет и покрывается морщинками (особенно на лице), что татуировка почти незаметна. Часто только пристально и вблизи разглядывая лица мужчин зрелых лет, я замечал татуировку на лице. Женщины татуированы значительнее, оставаясь светлее мужчин; пятна от обжога сохраняются долее заметными, они видны даже у стариков, почему встречаются чаще.

Рисуя портрет одного из туземцев, с красивым римским носом, которого горб, однако, не был достаточно велик, чтобы отличить его обладателя от прочих туземцев (Проф. Вирхов (Sitzungsberichte der Berliner Gesellschaft fuer Anthropologie, Ethnologie und Urgeschichte, за март 1873 г.) говорит, что он видит неразрешенное противоречие между большим носом папуасов Доре, как описывает их Уоллес, и короткими, сплющенными (ecrase) носами новокаледонийцев, которых кончик направлен вверх ²². Это противоречие разрешается главным образом не только невозможностью подвести все носы какого-нибудь племени под одну схему, но изменением формы носа вследствие операции пробуравливания носовой перегородки, обычая втыкания разных предметов в отверстие и в оттягивании низа носовой перегородки.), я заметил пять кругов, состоящих из лучеобразно расположенных шрамов мм 3 длины. Они были симметрично распределены: один над переносицею, по одному на висках и под глазами.

По мере <того>, как я обозначал их на моем эскизе, вокруг стоявшие туземцы, принимавшие большое участие в движениях моего карандаша, называли мне каждую фигуру татуировки особенным именем и показывали ее, если такая имелась, также у себя на лице. Круг над переносицею оказался почти у всех, почему часто повторенное имя его «мадаламай» осталось у меня в памяти. Кроме пяти кругов, у рисуемого объекта нашлись по [118] четыре ряда мелких шрамов, расходящихся веероообразно от угла глаз на виски и скулы. Описанные шрамы были так тонки и так мало отличались цветом от прочей кожи, что я должен был смоченною тряпкой несколько раз вытирать виски и лоб моего оригинала, чтобы кончить портрет ²³, не упустив какой-нибудь татуированной фигурки.

Кончив эскиз, мне захотелось узнать, чем туземцы делают такие тонкие шрамы или чем и как они татуируются. Это нелегко было объяснить, но, наконец, мой знаками поставленный вопрос был понят более сметливыми, которые, порывшись в мешочках, которые туземцы носят на шее ²⁴, достали несколько тонких, очень острых осколков обсидиана. Один из туземцев, чтобы показать, что понял, что я желаю знать, стал делать, не думая спрашивать на то позволение, очень проворно ряд надрезов на плече соседа, которые обнаружились скоро капельками выступившей крови. Чтобы я видел все достоинства его инструмента, он стал брить висок другого соседа, но, заметив, что несколько волосков на бровях успели отрасти, что не согласуется с модою на островах Адмиралтейства, он перешел к бровям.

Заметив, что когда непрошенный оператор делал надрезы, пациент, которого лицо я вполне мог видеть, не моргнул, мне интересно было удостовериться, было ли спокойное его лицо следствием самообладания или боль при татуировке была незначительна. Я расстегнул рукав рубашки, и мне были сделаны несколько надрезов, к большому удовольствию оператора и окружающей толпы. Я не почувствовал положительно ничего, удостоверился, что они были сделаны действительно, только когда выступила кровь. Так же нечувствительно было и бритье. Я предложил одну ногу для этой операции и, едва записал несколько слов в записной книжке, как уже одна сторона ноги от колена до ступни была выбрита и опять-таки почти нечувствительно для меня. Эти осколки — ланцеты и бритвы были приблизительно одной формы, напоминающей клинообразные зубы акул (Carcharias).

Взяв большой кусок обсидиана в руки, я захотел попробовать, легко ли получаются такие осколки и сумею ли я отколоть несколько. Однако же, как ни пробовал, как ни вертел камень, я не отколол ни одного даже и отдаленно годного осколка. Туземцы смеялись вокруг, а я должен был сознаться, что не умею. Я передал кусок обсидиана одному из них и стал смотреть, как он приступит к делу. Он встал, подошел к в несколько шагах отстоящему морскому берегу и поднял небольшую раковину (из рода Cypraea). Присев затем снова около меня, он положил обсидиан на подошву левой ноги так, что гладкая и широкая поверхность камня приходилась наверху. При втором или третьем легком ударе, также плоскою стороною принесенной раковины, отскочили несколько осколков, совершенно подобных сперва виденным. Выбирая разные стороны и края большого куска обсидиана и ударяя с разною силою (но всегда слегка), он [119] получал осколки различной формы — то узкие, то широкие (В Punta Arenas (в Магеллановом проливе) мне были подарены в 1871 г. несколько наконечников стрел, сделанных туземцами Огненной Земли из стекла прибитых к берегу европейских бутылок. Они были очень искусно сделаны, и изготовление их казалось мне делом большого терпения и ловкости. Видев описанный способ обращаться с обсидианом, которого свойства очень подобны стеклу, я убежден, что наконечники стрел были сделаны тем же или весьма подобным образом и в привычных руках не менее быстро ²⁵.). Ларчик просто открывался.

Тем же образом он заострил, по моему желанию, конец копья, которое держал один из толпы. Туземцы указали на о. Ло, или Лу, которого силуэт виднелся на ЮВ, как на место нахождения обсидиана.

Из значительной толпы, которая со всех сторон обступила нашу группу, я выбрал самого высокого и самого низкого; первый был 1740 мм, второй — 1470 мм вышины; большинство — роста ниже среднего европейского (Я подразумеваю под средним ростом европейца двадцати пяти лет для мужчины 1680 мм, для женщины — 1570 мм (см. Uhle P. und Wagner E. L. Handbuch der Allgemeinen Pathologie. 4-te Auflage. Leipzig. 1868. S. 72).).

На берегу я ни на одном туземце не видал костюм, состоящий из одной Bulla ovum, все мужчины были повязаны тапою, не отлично от других местностей Меланезии.

Большинство имело лицо, окрашенное красною краскою различным образом, и так как расположение краски на лице, груди, спине варьирует у каждого индивидуума и у этого изменяется каждый день или каждый раз, как он возобновляет это украшение, то описание разных комбинаций рисунка я считаю здесь лишним.

Уже с первого дня знакомства с этими туземцами меня интересовал вопрос: есть ли у них начальник какой-нибудь и если есть, то какая его власть. Но наблюдения дали отрицательный ответ: как и в Новой Гвинее (<на> Берегу Маклая), у них нет такого, а если некоторые туземцы и достигают большого влияния, то это вследствие опытности, знания дела, отчасти и лет. Мореплаватели и путешественники, которые видят страны только несколько дней или часов, руководясь общепринятыми идеями или тем, что видели в других странах, не стесняются раздачею таких титулов, как вождь, начальник, король, руководясь часто только тем, что один из туземцев более кричал, чем другие, или имел какое-нибудь внешнее отличие. Я повторяю, что я не мог убедиться в посещенных деревнях в присутствии начальника между жителями, хотя и знал, что Гёрланд (T. Waitz. Op. cit. Th. 6. S. 654.), основываясь на описании французских мореплавателей, говорит о князьях <?> на островах Адмиралтейства, которых очень слушаются и которые деспотически обращаются с подданными. Я могу также ошибаться, как и французские мореплаватели, видевшие этих князей, но я знаю по опыту, что много месяцев жил в Новой Гвинее в незнании, есть ли у них начальники или [120] нет (На Берегу Маклая в Новой Гвинее нет, собственно говоря, ни родовых, ни выборных начальников; всем взрослым принадлежит одинаково право голоса, но между другими находятся более влиятельные своим умом или ловкостью, и люди слушаются не их приказания, а их совета или их мнения.). Говорить положительно об подобных вопросах, основываясь на кратковременном пребывании, не зная языка, и собственными недостаточными наблюдениями стараться доказать ложность рассказа других, может быть названо, по моему мнению, не иначе как: вносить лишний хлам в свое сообщение — почему умолкаю ²⁶.

В деревне вдруг произошла тревога; группа около меня также засуетилась, заговорила и разбежалась по хижинам. Много туземцев, вооружившись копьями, бросилось к берегу. Не зная языка, нельзя было добиться, что случилось; вероятно, что пироги из неприятельской деревни пробовали пробраться к шкуне, чтобы и на свою долю добыть несколько «буаям» (бисер), до которых туземцы здесь большие охотники. Это можно было предположить потому, что несколько отдаленных пирог давно уже занимало туземцев. Скоро и из Лонеу, куда известие уже успело дойти, прибежали преимущественно молодые люди, со значительными связками копий на плечах.

Я отправился в противоположную сторону, в Лонеу, желая сделать эскиз хижин, и дорогой имел случай видеть характеристическую картину страха. Тропинка была узка, и в нескольких местах от нее шли другие тропинки, ведущие в лес или к огород дам. При одном повороте вышли в нескольких шагах переде мною, из одной такой побочной тропинки, две женщины и направились к деревне, но, заслышав мои шаги и обернувшись, одна из них, с ребенком на плече и с мешком таро на спине, бросилась в кусты в сторону и мигом скрылась. Тогда другая, несшая большую связку сухих сучьев и сахарного тростника на голове, встревоженная бегством спутницы, с трудом, по случаю ноши, которая цеплялась за деревья, обернулась. Это была девочка лет 11 или 12. Я стоял в нескольких шагах и мог вполне видеть выражение ее лица. Увидев меня, лицо ее значительно вытянулось, брови поднялись, рот немного открылся, я думал, что она сейчас закричит или заплачет; но испуг был так силен, что она осталась нема, только большие капли пота выступили на висках и на лбу; она так дрожала, что ноша, которую руки перестали придерживать, свалилась с головы в сторону. Я думал, что и ноги откажут ей служить и что она упадет, сделал поэтому шаг вперед. Но теперь, чувствуя себя не стесненною ношею, она быстро и опрометью бросилась бежать по тропинке, оставив вместе с ношею на месте, где она стояла, и далее по тропинке след невольно испражненных экскрементов. [121]

(Другой пример страха, не менее характеристичный, я имел случай видеть в прошлом (1875 г.) при моем путешествии в Малайском полуострове. Войдя в хижину, где находилась семья оран-сакай, и подошедши к первому попавшемуся лицу, которое оказалось женщина, я был поражен ее видом. Ее лицо выражало крайний страх; она странно водила глазами вокруг, подбородок дрожал, и она судорожно схватила меня за платье обеими руками. Она имела вид сумасшедшей. Я сказал несколько слов по-малайски, чтобы успокоить ее, и был немало удивлен, когда она повторила эти же слова и даже с тою же интонациею, как я произнес их. Я прибавил еще одну фразу. Тот же эффект: повторяет, как попутай, каждое слово. Я сказал несколько русских слов, думая озадачить ее. И те повторила она, не запинаясь и очень отчетливо. В промежутках она что-то бормотала, причем голос ее сильно дрожал. Я обернулся к старому малайцу, моему спутнику, чтобы узнать, сумасшедшая ли она; она этим мгновением воспользовалась, чтобы спрятаться в самый темный угол хижины и отнести туда ребенка, которого я сперва не заметил и который, вероятно, был причиной, что она схватила мою ногу обеими руками, когда я остановился перед нею. Мне сказали, что она не сумасшедшая, а что она только очень испугалась. Я захотел сделать ее портрет, чтобы удостовериться, что только под влиянием испуга она повторяла мои слова — факт, который мне показался весьма интересным. Почти силою привели ее ко мне, и она постоянно отворачивалась, только чтобы не видеть мое лицо. Мне сказали, что до этого дня она ни разу не видала белого и что поэтому она так боится. Чтобы ободрить ее, я посадил около нее старого малайца, который знал ее еще девочкою. Она обхватила его шею и прижалась к нему так, что я мог нарисовать ее только в профиль. Она все еще не могла успокоиться и по временам дрожала. Когда я к ней прикасался, чтобы повернуть немного лицо или поправить волоса, она сильно вздрагивала, и крупные капли пота выступали у ней на лбу и на носу, несмотря на то, что лоб и руки ее были холодны, Conjunctiva и десны очень бледны. Хотя при каждом прикосновении она содрогалась, но более моих слов она не повторяла. Первый пароксизм страха прошел, и она теперь вовсе не казалась сумасшедшею, как при встрече (Из дневника 1875 г.) ²⁷. Что же касается до непроизвольно испражненных экскрементов при испуге, то я часто видел это влияние страха в разных местностях на детях, которых родители, имея в виду подарок, силою хотели иногда привести ко мне для измерения их голов или рисования портретов.). в деревню и кончал уже эскиз, когда воины один за другим вернулись в деревню. Все дело оказалось не более как ложная тревога.

Единственное оружие, которое я здесь видел, были уже описанные копья с наконечником из обсидиана или твердого дерева (кажется, внешний слой древесины Caryota). Замечательно, что они не имеют лука и не знают его употребления, потому что когда я, желая убедиться в отсутствии этого оружия, думая, что рисунок может быть не понят, сказал моему слуге сделать небольшой и показал его употребление, туземцы смотрели на него, как на игрушку, и не соединяли никакого понятия с ним ²⁸. Я не счел нужным настаивать на выгодах во многих случаях такого снаряда перед копьем; у них пока и копья достаточно, чтобы кончать свои ссоры, а европейские тредоры не замедлят познакомить их с преимуществами огнестрельного оружия. Это случится очень и даже очень скоро, так как в числе груза, которым нагружена шкуна, имеются для раздачи тредорам порох, ружья и даже небольшие пушки — предметы, которые им надлежит ввести в употребление, а также стараться сделать спрос на них по возможности большим для выгоды своих патронов в Сингапуре, которым дешево достаются тысячи ружей, вышедших из употребления в Европе, где благодаря процветанию игры в войну и «вооруженного мира» мода на этот инструмент часто [122] меняется (Было бы достойною гуманности мерою международного права запретить на островах Тихого океана ввоз и распространение тредорами пороха, огнестрельного оружия и спиртных напитков. Эта негативная мера может иметь более влияния на сохранение туземного населения, чем ввоз миссионеров и молитвенников.). Замечательный факт, что у меланезийского населения островов Адмиралтейства лук, характеристичное для этого племени оружие, неизвестен, сообщен уже другими путешественниками (Т. Waitz. Op. cit. Th. 6. S. 598.), и я только могу подтвердить здесь положительно для этого берега (южного) его верность, которая оставалась как бы сомнительною ²⁹.

На возвратном пути в деревню Пуби я остановился около группы туземцев, занятых обделкою столбов довольно большой (общественной) хижины, которая еще стояла, но казалась очень ветхою. Средний столб был значительно <более> украшен, чем оба боковых, у которых капители были одинаковы ³¹.

Можно было заметить, что маленькие, очень плохого достоинства железные инструменты почти что вытеснили здесь старые топоры, которые делались из обточенных раковин. Кроме маленького железного топора европейской конструкции, куски железа, тщательно обточенные, были прикреплены к рукояткам старого образца. Несмотря на плохие инструменты ³¹, столбы были замечательно хорошо обделаны; для окончательной полировки, которою они занимались, когда я подошел к ним, служили обломки разных раковин и большие сухие листья хлебного дерева, которыми они терли дерево, посыпая поверхность его мелким песком. Я до сих пор не упомянул, что туземцы здесь не знакомы с табаком; они не только отказывались от сигар и трубок, которые им предлагали, но отворачивались и отходили в сторону, от табачного дыма. Я также не видал у них кавы (Piper methysticum); зато они употребляют пинанг в значительном количестве, но только одни взрослые; дети и молодые женщины имеют зубы белые ³².

Возвращаясь на шкуну вечером, в темноте, я понадеялся на крепость платформы туземной пироги и, ступив на край ее, попал по колено в воду, и, вероятно, пришлось бы выкупаться, если <бы> я не успел ухватиться за вовремя кинутый со шкуны конец.

Июня 2. Вчерашняя ножная ванна или гулянье на солнце, или обе причины вместе заставили меня пролежать весь день вследствие лихорадки в форме сильнейшей невралгии.

Июня 3. Снялись утром, оставив в деревне Пуби одного из тредоров, уроженца северной Италии, по имени Пальди, который обещал мне прислать словарь, который он поневоле должен будет составить, и ответы на несколько письменно оставленных ему вопросов, которые могут быть легко отвечены, но не иначе, как оставаясь жить несколько времени между туземцами. [123]

* * *

Июня 4. Северный берег о. Тауи (Об имени Тауи, туземном имени о. Адмиралтейства, будет говорено ниже, в письме об о. Агомес, <или> Хермит, где я узнал его.), или о. Адмиралтейства. Подошли утром к небольшому островку, который был отделен довольно широким проливом от главного острова; северный берег последнего горист и имеет более привлекательный вид, чем юго-восточный, однообразный вследствие своей низменности. Горы здесь невысоки, вряд ли выше 1500 ф.; они не образуют цепи, а стоят отдельно или соединены группами. Отсутствие высокой сплошной цепи гор важно относительно населения острова (В Новой Гвинее, например (в местностях, мною посещенных), туземцы не селятся в горах выше 1500 ф., и горные хребты представляют непроходимые рубежи распространения туземцев во внутрь и сношения с соседними народностями.), и здесь можно предположить, что внутри, как и по берегам, он заселен. На островке оказалась большая деревня, и к нам выехало много пирог, как только мы зашли за риф. Туземцы здесь не отличались физически от жителей юго-восточной оконечности острова; единственные отличия были: они носили менее украшений и менее кричали, чем последние. Я отправился на большой остров и, предшествуемый и сопровождаемый туземцами, которые встретили шлюбку, пошел в деревню.

По крутой тропинке поднялись мы на холм, где расположена была деревня. Грунт был глинистый, а тропинка, по случаю бывшего ночью сильного дождя, очень скользка. Перешагнув через невысокий забор, который перегораживал дорогу (род порога против свиней), мы очутились на открытом месте, вокруг которого расположены были хижины. Вся деревня состояла из таких групп хижин, стоящих вокруг небольших площадок, соединенных между собою тропинками, — расположение, напомнившее мне деревни Новой Гвинеи (Берега Маклая). Деревня имела опрятный вид, хижины постройкою отличались от виденных на южном берегу; ни одна не стояла, как там, на сваях, и хижины здесь не имели отдельных стен, а крыша опускалась до земли; план их (у земли) был круг или овал; в первом случае крыша была остроконечна, во втором кончалась коротким коньком (Хижины эти совпадают по внешней форме с хижинами жителей островов Торресова пролива, которые изображает на некоторых таблицах Юкс (J. B. Jukes. Narrative of the Surveying Voyage of H. M. S. Fly. 1842 — 1846. Vol. II. London, 1847).) ³³. И здесь, как и в деревнях Лонеу и Пуби (на юго-восточном берегу), лежали под навесами барумы разной величины. Меня привели в одну хижину, которая была больше других и служила местом собрания мужчин. Внутренность ее представляла овал, и она освещалась единственною низкою (не выше 1 м), но широкою дверью; в крыше вдоль конька находилось небольшое отверстие для дыма; на полках у стен стояли табиры разных форм, горшки и т. п.; ряды черепов рыб, черепах, [124] кускусов, нижние челюсти свиней, нанизанные рядами, красовались, привешенные в разных местах.

Что особенно удивило меня и что в первый раз мне приходилось видеть в папуасской хижине, была мебель: низкие, но широкие скамьи, род кушеток, широких, но немного коротких, если лечь на них, с небольшою спинкою (или деревянною подушкою) для головы. Туземцы не расположились на земле, а уселись, поджав ноги, на этих скамьях. Мне указали на самую большую с резною спинкою. Мне захотелось узнать, как называются на туземном диалекте эти скамьи; я тщетно пытался выразить мимикою мое желание, но не мог подыскать «выражения жестами» простого вопроса: «Как зовут?» Я невольно вспомнил при этом, как часто я бывал в подобном положении первое время пребывания на Берегу Маклая, пока мне не удалось узнать случайно (И это выражение, как и большинство важных слов (особенно глаголов), я узнал, подслушивая разговор туземцев. До того счастливого случая я имел обыкновение, находясь в обществе туземцев, класть ряд предметов перед собою и один за другим называть его по-русски. Обыкновенно один из толпы или все хором, поняв, в чем дело, говорили мне соответственные туземные имена, хотя не обходилось при этом без частых недоразумений. Здесь же это средство не помогло — меня не поняли.) выражение: «Как зовут?». После неудавшейся попытки добиться названия скамей, я обошел деревню, заглянул в одну из семейных хижин, которые были вообще меньше первой, общественной. Она имела два входа с противоположных сторон, весьма низких и узких, посередине (поперек) была перегородка, которая разделяла хижину так, что по сторонам у стен были проходы. Женщин и детей не было видно, их припрятали по случаю нежданных гостей или, может быть, все были на работе на плантациях.

Как и на юго-восточном берегу, никого нельзя было принять за начальника.

В этот же день я посетил и другую деревню на островке, который называется, как узнал от туземцев, Андра. Этот островок есть не что иное, как возвышенная часть рифа, который тянется параллельно северному берегу. Таких островков на В и на З вдоль берега виднелось несколько. От островка Андра по обеим сторонам тянулся риф, который только в низкую воду и при спокойном море обозначался полосою прибоя. Каналообразная лагуна, мили в 2 (приблизительно) ширины, представляет удобную якорную стоянку.

Здесь хижины не были соединены группами, а разбросаны по всему острову и оказались опять отличными от виденных утром в деревне на холме. Общественные были еще приблизительно одинаковы, семейные же хижины были по большей части не круглые и не овальные, а четырехугольные и имели перед дверьми небольшой огороженный высоким забором дворик, где стояла барла («Барла» — папуасское (Берег Маклая) название стола или высокой скамьи, на которой помещаются при еде туземцы, преимущественно чтобы избавиться от докучливых собак и свиней, которые при каждом удобном случае готовы мигом схватить все съедомое.) [125] и находился очаг. Иногда на один дворик выходили двери 3 или 4 хижин, причем изгородь шла только от одного переднего фасада к другому, хижины же стояли вне ее. Эти изгороди служат, вероятно, преимущественно преградою против прожорливости свиней. Хижины были очень низки (1 1/2 — 2 м), и крыша доходила до земли.

Туземцы, казалось, уже не раз видели европейцев и были с ними в сношениях; железо почти совсем вытеснило топоры из камня и раковин; женщины и дети, хотя оставались в стороне, но не прятались и не убегали, как, например в Новой Гвинее первое время моего пребывания там в 1871 — 1872 гг. Несколько туземцев даже осталось в первый же день знакомства ночевать на шкуне; такому доверию, должно быть, немало способствовало присутствие многих (22) туземцев Япа, которых цвет кожи поддерживал дух папуасов.

Июня 5. Видел и здесь нескольких туземцев с большими зубами, между которыми один особенно отливался; не только d. incisores, но и d. canini были увеличены, не только зубы верхней челюсти, но и нижней. Перспектива значительного подарка бус заставила его сидеть спокойно, так что я смог смерить увеличенные зубы и сделать эскиз вооружения его челюстей. Пока я рисовал, подошли две девочки, оказавшиеся дочерьми этого человека. У них зубы были очень неправильны, и некоторые значительной величины. Щедро раздаваемые бусы привлекли толпу детей, и я мог убедиться, что эта органическая особенность настолько укоренилась, что сделалась наследственною: почти у всех детей зубы были асимметричны и у многих некоторые выдавались своею величиною, не соответственною летам.

На островок Андра приезжали во время нашей стоянки жители ближайших деревень с главного острова, а также с других, маленьких — Перелу и Шоу, которые виднелись на востоке, почему толпа постоянно сменялась, и я имел случай, таким образом, иметь, не стесняясь, постоянно новые объекты для наблюдения. Из вновь приехавших с большого острова я обратил внимание на одного туземца, которого глаза были замечательно светлы. Цвет их соответствовал среднему между No 3 и No 4 таблицы Брока. Цвет кожи его не был светлее других, и, кроме светлых глаз, не было никаких следов альбинизма. Это обстоятельство навело меня на рассматривание глаз у других туземцев, причем я удостоверился, что и у этих людей plica semilunaris (palpebra tertia) очень широка, до 4 и 5 мм, хотя представляет большие индивидуальные различия. Я заметил, кроме того, у многих на слизистой оболочке верхней и нижней веки, на крае у самых ресниц, около caruncula lacrimalis, по небольшому бугорку, один против другого; они были также различно развиты у различных особей, но у двух особенно велики. Я никогда не видал таких бугорков на веках у людей белой расы.

Туземцы, между прочим, потешались, повторяя очень быстро и долго некоторые слова, что было похоже на кудахтанье кур. Они это делали один за другим или вдвоем разом, стараясь [126] превзойти друг друга быстротой выговора и продолжительностью этой гимнастики.

Июня 6. Отправился утром на большой остров. Я хотел оставить шлюбку у тропинки, ведущей к деревне, которую я уже посетил, и пройти по берегу в другую, немного далее на восток, которой положение я заключил по группе кокосовых пальм, замеченных при помощи бинокля с островка Андра. Завидев приближающуюся шлюбку, на берегу собралась толпа туземцев, которая радушно встретила меня, как только я вступил на берег. Этот раз пришли не только мужчины, но и женщины и дети. Не зная языка, я жестом показал направление, куда хочу идти. За мною последовало несколько молодых людей. Пробираясь между мангровами, которые по случаю отлива стояли вне воды, я дошел до места на берегу, где стояли замеченные кокосовые пальмы, но, к удивлению моему, деревни там не оказалось.

Туземцы, заметя, что я останавливаюсь по временам и ищу что-то глазами под деревьями, догадались, что я смотрю, нет ли здесь хижин, стали словами и жестами рассказывать мне длинную историю. Не понимая первых, я из жестов мог заключить приблизительно следующее: что здесь прежде была деревня (мне указали на следы бывших хижин), но что люди, живущие далее по берегу, их неприятели, приходили сюда, что несколько человек были убиты, а хижины разорены. Я внимательно следил за мимикой и был удивлен, как трудно было понять ее и как много времени потребовалось для передачи жестами этого случая; но я заметил при этом, что многие жесты совпадали с мимическими фигурами туземцев Берега Маклая. Так, например, чтобы показать, что человек убит копьем, они сперва делали жест метания копья (т. е. жест противника), затем схватывали обеими руками быстро за грудь или левый бок, откидывали при этом слегка голову и, закрывая глаза, высовывали немного язык. Чтобы показать, что хижины, прежде бывшие, более не существуют, они, выдувая воздух, проводили рукой по губам.

Дойдя до речки, глубокой и с хорошею водою, я захотел выкупаться, так как во время перехода я должен был довольствоваться обливанием морской водой, а пресною только в случае дождя. Туземцы, однако же, предостерегли меня, жестами показывая, что в речке много больших животных (вероятно, Crocodilus biporcatus), которые откусывают людям ноги. Становилось очень жарко на песчаном берегу, и, боясь иметь снова лихорадку, если подвергнусь несколько часов влиянию солнечных лучей, я предпочел путь в деревню, куда меня звали туземцы, называя ее Соа.

Придя в общественную хижину, где был уже в первый мой визит деревни Соа, я лег на уже описанную кушетку и, несмотря на то, что она была не особенно удобна и что окружавшие меня туземцы не молчали, против воли заснул.

Часа через полтора меня разбудил шум, который был сделан нарочно с этою целью. Один из туземцев объяснил мне (поднося руку ко рту, как бы кладя что-то в него), что мой завтрак готов. [127]

Хотя я завтрака и не заказывал, но нашел эту предупредительность не неуместною и отправился в хижину любезного туземца. Там я застал все семейство его, которое, казалось, собралось во всем комплекте, чтобы посмотреть на кормление чужестранного зверя. Мне был подан большой табир с вареным таро, бананами и рыбою. Когда я стал есть, туземцы, следуя папуасскому этикету (Когда (на Берегу Маклая) я приходил в какую-нибудь деревню и мне приносили есть, то туземцы или выходили из хижины, где я находился, или, когда дождь или темнота мешали им выйти, как только я начинал есть, они отворачивались в сторону и переставали говорить.), немного отвернулись, но не могли преодолеть любопытства, следили за каждым моим движением. Я поспешил кончить мой завтрак, так как за перегородкою находился грудной ребенок, который по временам только умолкал и которого писк значительно уменьшил мой аппетит. Выйдя из хижины, меня наперерыв стали приглашать зайти в другие. В одной я застал четырех молодых женщин, из которых две нянчились с грудными детьми, а две были беременны. Пригласивший меня в эту хижину туземец, еще очень молодой человек, представил мне этих женщин как своих жен. Я не сейчас же понял, что человек по своей воле может жить в хижине (которая состоит из одной комнаты) с 4 женами и их детьми; почему хозяин, предполагая, что я сомневаюсь, что женщины эти его жены, повторил, поочередно подойдя к каждой, ту же мимику (Мимика эта, описанная уже на стр. 67 (письмо 3-е), совершенно одинакова и в Новой Гвинее для выражения того же <См. с. 107 наст. текста>.), которая не была двусмысленна и была причиною общей веселости женщин. Скоро вошла еще пятая женщина, которая была мать хозяина или одной его супруги; она жила, кажется, в этой же хижине!

Туземцы умеют здесь приготовлять кокосовое масло: я видел в хижинах бамбуки, полные им. Один из жителей принес мне в подарок кусочек корицы (Cinnamonum); она здесь, как и в Новой Гвинее, употребляется, кажется, как лекарство.

Вернувшись в большую хижину, я остался там еще довольно долго, наблюдая туземцев и стараясь уловить и понять выражения их лиц. Эти островитяне, находясь редко в сношениях с европейцами, представляют хороший материал для ряда наблюдений, предложенных г. Дарвином, над выражением лица и телодвижениями под влиянием разных впечатлений (см. мою программу, с. 266 тома <VI, No 8> Известий <ИРГО>) ³⁴.

Во время путешествия, как читатель уже заметил, я не упускал случая делать эти наблюдения (Я нашел при этом, что делать как следует эти наблюдения весьма трудно. Особенно важно в этом случае не развлекать ничем своего внимания (которое, однако же, не следует показывать, так как оно нередко смущает наблюдаемого), чтобы уловить момент изменения в выражении лица; разумеется, не быть (по той же причине) нисколько заинтересованным в происходящем. Такое объективное наблюдение гораздо труднее достигнуть, чем сперва кажется. Следует (что очень важно) при самом наблюдении записывать свои замечания, не полагаясь на память.), я тем более обратил на них [128] внимание, что, находившись часто и продолжительное время в соприкосновении с очень различным от белой расы племенем (папуасами), притом весьма примитивным, я не мог убедиться в верности положения г. Дарвина, принимаемого им как доказанное, о тождестве выражений ощущений у разных рас, доходящем до мелочей. Напротив того, различие выражения чувств мне до сих пор чаще бросалось в глаза, чем их тождество, хотя и мне случалось встречать выражения, совпадающие с наблюдениями г. Дарвина. Так, например, было здесь. Пока я сидел между туземцами, зорко следя за каждым их движением, пришел один и рассказал что-то, очень встревожившее, по-видимости, всех, но, кроме того, что многие вскочили со своих мест и почти все заговорили очень громко и оживленно, я не мог заметить, была ли приятна или неприятна новость, которая их так заняла.

К подобному же негативному результату я приходил много раз: их физиономии, как и их язык, нередко их мимика, оставались для меня непонятными.

Когда я направился к шлюбке, туземец, в хижине которого я завтракал, нес за мною табир с остатками моего завтрака, а члены его семьи — много таро (Caladium) (которое здесь очень вкусно и очень больших размеров), бананов и кокосов. Это также обычай, который встречается и в Новой Гвинее.

Июня 7. Несмотря на мою предосторожность (не подвергаться солнечным лучам), вчерашняя экскурсия повлекла за собою лихорадку. Духота в каюте, крик туземцев, приезжающих на шкуну для торга, травля их собаками и т. д. не позволили мне остаться на шкуне; я отправился на островок (Андра), где, подвесив в тени большого дерева койку, провел весь день. Дерево (Callophyllum inophillum, если не ошибаюсь) росло у самого морского берега, и я имел красивую панораму берега большого острова перед глазами. Но любоваться видом было нелегко, туземцы то и дело приходили и надоедали своей болтовней; большинство, однако же, посмотрев на меня, на койку и другие вещи, уходили, так как недалеко люди Вуапа строили хижину для тредора, который должен был здесь остаться. Некоторые же оставались долее и, расположившись на песке ближе к морю, разглядывали внимательно замечательные вещи, меня окружавшие.

Любимая поза была лежание на животе, причем одна рука или обе подпирали подбородок. Ноги не оставались в бездействии: они размахивали ими по воздуху или рыли теплый песок. Наглядевшись вдоволь, некоторые предпочли заснуть, несмотря на палящее солнце, которое пекло их спины и головы; другие продолжали болтать, а один, протянув вперед ноги, стал забавляться гимнастикою пальцев ног, которая показалась мне весьма хитрою. Он так быстро двигал ими, что долго я не мог уловить, в чем состоит эта гимнастика. Он то растопыривал все пальцы или отводил то большой палец, то 1-й [129] и 2-й, то все 3 вместе, причем ни нога, ни остальные пальцы не двигались. То очень быстро клал 1-й палец на 2-й, то 2-й на первый и т. п. Заметя, что я обратил внимание на его искусство, другие, и a qui mieux mieux (Наперебой, взапуски (франц.)), старались показать, что и они умеют делать то же не хуже первого. Самая хитрая штука, в которой превосходил один из туземцев, оказалась <такой>: он с замечательною быстротою поочередно клал один палец на другой то в одну, то в другую сторону и при этом участвовали 3 первых пальца. Пальцы ног двигались почти так же самостоятельно, как пальцы рук. Это несомненное доказательство значительного развития мускулатуры ног навело меня на мысль: с каким бы интересом отпрепарировал бы я мускулы ступни одного из этих фокусников! (На о. Вуап и арх. Пелау я часто имел случай удивляться, до чего довели туземцы (особенно девочки) гибкость рук и самостоятельные движения отдельных пальцев.)

Заметив у одного из туземцев висящие на шее так называемые пановы гусли, или Панову флейту (Инструмент этот состоит из 7 или 8 бамбуков разной длины, связанных рядом сообразно своей длине, так что с одной стороны приходится самый большой (12 — 15 см), с другой — самый малый (5 — 7 см).), я знаками объяснил, чтобы он показал мне свое искусство на этом инструменте. Он не стал церемониться и, приложив гусли к губам, начал дуть поочередно в каждый бамбук, чего результатом был разнотонный, негромкий свист. Этот характеристический, но мало, как оказалось, музыкальный инструмент я до сих пор видел только в Новой Ирландии (Порт Праслин) и здесь (О распространении этого инструмента в Меланезии см.: Т. Waitz. Op. cit. Th. 6. S. 602.).

Пока я был занят музыкантом и его искусством, несколько вновь прибывших с главного острова подошли к группе туземцев. Один из них был так погружен в рассматривание меня, койки, столика и складной скамьи, что не подумал о необходимости смотреть под ноги и сильно ударился коленом о большой пень, прибитый морем и лежащий поперек дороги. Значительная боль заставила его забыть на время заморского зверя, [130] на которого пришел поглядеть, и его принадлежности; он потер колено, а затем, как будто бы вспомнив что-то, схватил большой осколок коралла и стал усердно бить то место ствола, о которое он ударился (Я обстоятельно рассказываю все эти кажущиеся мелочи, потому что они одинаковы с совершенно подобными же чертами, которые я не раз видел в Новой Гвинее (Берег Маклая). При экскурсиях споткнувшийся или упавший туземец никогда не упустит случая излить свою досаду или облегчить свою боль, побив то место, где это случилось, или тот предмет, который был причиною ушиба. Я не думаю, что при этом туземец соединял бы с этим; поступком мысль, что предметы «живы» или «могут чувствовать». См. Sir John Lubbock. The Origin of Civilization. 2d ed. London, 1870. P. 202 («Life attributed to inanimate objects»). Несмотря на старания, я не нашел никаких: доказательств, подтверждающих, что такой nexus idearum (Связь мыслей (лат.)) мелькает при этом в мозгу папуаса.). Трудно было без улыбки смотреть на этого взрослого человека, бьющего дерево потому, что он наткнулся на него, но другие туземцы серьезно и как бы сочувственно поглядывали на это заслуженное наказание пня. Пациент, как бы почувствовал облегчение, подошел к группе и сел между соплеменниками, изредка потирая колено и дуя на него.

В это время внимание туземцев было привлечено большою шлюбкою, приближавшейся к берегу с вещами тредора, который оставался жить и торговать здесь. Вся толпа, движимая любопытством, отправилась к новой хижине. Но я не остался один: сцена только переменилась и новые актеры заменили прежних. Немного дальше от группы мужчин уже утром расположилась группа женщин и детей, которые оставались на втором плане в присутствии первых и стали смелее, когда мужчины ушли, но все-таки не решались приблизиться. Небольшие свертки бус, завернутые в бумагу, бросаемые на различные расстояния от койки, все ближе и ближе ко мне привлекали сперва детей, а затем и женщин в несколько шагов от меня. Почти у всех женщин были грудные дети на руках. Я обратил внимание на одну из матерей, с которой делались по временам припадки нежности, которым подвергался ее полугодовой сынишка. Она нанизывала бисер и кормила грудью ребенка, но, как только он переставал сосать, она схватывала его и прижимала к носу и ко рту, имея при этом выражение лица, которое мне показалось довольно характеристичным: губы были раздвинуты, так что ряды стиснутых зубов были видны; прижимая ребенка к лицу, она сильно носом втягивала воздух и по временам кусала его, причем выказала довольно странный вкус — выбирать для нюхания и кусания те части тела ребенка, которые не могли отличаться особенным благоуханием. Лоб и щеки ребенка были покрыты грязью; чтобы удалить ее, нежная мать прибегала к простому средству: она принялась лизать щеку и лоб своего детеныша, который стоически переносил обнюхивание, кусание и лизание. Заметив небольшие ранки за ухом, она, помощью слюны бережно отняла корочки с ранок и, несмотря [131] на крик ребенка, насухо вылизала ранки (На о. Пелау я видел человека, которому собака вылизывала большую рану на ноге; мне сказали, что это считается родом лекарства, к которому часто прибегают. В Патане, на Малайском п-ове, я слышал рассказ или предание об одной принцессе из Ачина, которая была вылечена от ран, которые покрывали все ее тело, тем, что большая собака ежедневно вылизывала каждую рану.), а затем стала дуть на них (Дуть на рану или на больную часть тела — весьма обыкновенное средство, которое встречается, кажется, почти у всех рас.).

Между детьми, которые бегали около койки, пока я спокойно лежал в ней, было несколько имевших некоторые зубы значительной величины. Мне очень хотелось осмотреть их ближе и дополнить мои заметки по этому вопросу. Но дети были очень пугливы, и как только я сел у моего походного столика, они не решались подойти близко. Бусы, однако же, снова приманили их; когда же я высыпал несколько ярко-красных бус на большой лист хлебного дерева, все дети, забыв страх, обступили меня и ожидали раздачи, выражая свое удовольствие шумным втягиванием воздуха между полуоткрытыми губами и блеском глаз при взгляде на бусы. Высмотрев у одного из мальчиков, лет 3 или 4, два больших зуба в верхней челюсти, я попробовал притянуть его ближе к себе, чтобы посмотреть на них; но едва я дотронулся до него, как он с пугливым криком бросился к женщине, стоявшей невдалеке; другие дети также разбежались и спрятались за спины женщин. Я даже не мог взглянуть на лицо испугавшегося мальчугана, чтобы посмотреть, как оно изменилось. Обхватив руками ноги женщины, он уткнул лицо в бахрому (Костюм женщин здесь почти одинаков с одеждою женщин Микронезии и состоит, как и там, из 2 передников, сделанных из волокон листьев пандануса, волокон из ствола банана и т. п. Один из них висит, придерживаемый поясом, бахромообразно спереди, другой сзади.), составляющую ее одежду. Но испуг выражался не на одном лице: он топал ногами, как бы силясь бежать, и по временам судорожно сжимаемые ягодицы доказывали, что испуг почти что дошел до степени, которая сопровождается непроизвольным испражнением экскрементов.

Я в этот день еще нашел возможность измерить несколько голов женщин, что опять-таки потребовало разных уловок, чтобы помешать общему бегству.

Июня 8. Приехавшие сегодня на шкуну для торга туземцы с одного из ближайших островов привезли, между прочим, для обмена также человеческий череп. Такое предложение немного удивило меня, так как туземцы вообще редко вызываются сами продавать черепа своих соплеменников. Я объясняю его, однако же, тем, что на каком-нибудь прежде здесь бывшем судне туземцам дали хорошую плату за этот товар (Один из тредоров, встреченных мною на о. Вуапе, рассказывал мне, что купил у островитян о. Адмиралтейства 3 черепа, которые потом подарил офицерам прусского корвета, бывшего в прошлом году на о. Вуапе.). Во всяком случае достоверность происхождения таким образом приобретенного [132] черепа мне кажется весьма сомнительною. Все черепа 20 туземцев о. Вуапа, убитых около рифа Иезу-Мария (В рукописи далее: (см. с. 58). См. с. 102 наст. тома), могут, таким образом, перейти со временем в европейские музеи и красоваться под ярлыком: «Череп туземца о. Адмиралтейства». Отчасти поэтому я считаю размеры голов туземцев, когда (В рукописи: причем) знаешь местность, пол и приблизительно возраст измеряемого, очень полезными для антропологии.

Прибавлю, что при посещении деревень здесь и на юго-восточном берегу я напрасно искал следов каких-либо могил или памятников, но ничего подобного не нашел; думаю поэтому, что, как и в Новой Гвинее (на Берегу Маклая), эти туземцы хоронят своих покойников в самих хижинах.

Июня 9. Снялись поутру, оставив здесь тредора, ирландца по имени О'Хара, который, как и оставшийся на юго-восточном берегу, обещал собрать для меня несколько сведений, что ему нетрудно будет сделать при продолжительном пребывании на острову, а также переслать мне со временем копию со словаря туземного диалекта, который он должен будет составить для себя самого.

Ветерок был тих, и мы весь день шли вдоль северного берегу острова, которого физиономия не отличалась от уже описанной (В рукописи далее: см. с. 98. См. с. 123 наст. тома).

У небольшого островка, похожего на о. Андра, к нам выехала пирога; люди были совершенно схожи (физически) с виденными прежде, отличались единственно носимыми украшениями. Кроме кокосов, черепаховой скорлупы, они предлагали для мены саго и большой кусок коры Cinnamonum.

Комментарии

Печатается по рукописи: АГО. Ф. 6. Оп. 1. No 59, 61. Занимает все «письмо третье» (No 59) и часть «письма четвертого» (No 61).

Впервые: Изв. РГО. 1878. Т. 14. Вып. 5. Отд. 2. С. 409—455. Издатели отказались от дневникового принципа организации текста: даты и названия местностей, служившие в рукописи подзаголовками, либо введены в середину фразы, либо опущены. Граница между третьим и четвертым «письмами» не обозначена; убран даже подзаголовок, с которого начинается «письмо» четвертое: «Северный берег о. Тауи, или о. Адмиралтейства».

В первом переиздании (1941. Т. 2. С. 7—38) текст, по-видимому, взятый из публикации Изв. РГО, был подвергнут стилистической правке. При втором переиздании (СС. Т. 2. С. 252—293) за основу был взят текст беловой рукописи, восстановлен дневниковый принцип, однако учтены некоторые изменения, сделанные в предыдущих изданиях, и внесена дополнительная стилистическая правка. В этих изданиях исключено «Пояснительное примечание», расположенное в начале текста, и подзаголовок «Острова Адмиралтейства», следующий за ним.

Беловые рукописи «письма третьего», «письма четвертого» и последней части («Архипелаг Пелау...») «письма второго» написаны на бумаге с водяными знаками, разрезанной на одинарные листы. Они оформлены очень сходно и, вероятно, были написаны друг за другом. Нумерация сносок цифровая, сплошная для всех этих текстов (данная особенность в нашем издании не сохраняется). Почерк автора то четкий и аккуратный, то размашистый и неровный. Чернила черные выцветшие. Нумерация двойная: авторская, сплошная для всех этих текстов, и вторая, отдельная для каждой рукописи (типографская или архивная). Листы исписаны с обеих сторон (кроме л. 57, оборот которого чист). На полях сначала карандашом, а после поверх красными чернилами написаны «индексы содержания» (своеобразная рубрикация), относительно которых сам автор в конце «письма четвертого» (No 61. Л. 124 об.) написал, что их следует либо давать, как в рукописи (на полях мелким шрифтом), либо не печатать вовсе (см. письмо от 20 марта 1877 г. в т. 5 наст. изд.). В настоящем издании, как и в предыдущих, «индексы содержания» не печатаются.

Беловая рукопись хранит следы разметки для типографских наборщиков, кое-где — отпечатки их пальцев. На всех листах сохранились сгибы для пересылки в конверте. Сохранность рукописи удовлетворительная.

Сравнение беловой рукописи с черновой (ч. р.) показывает, что при переписке текст подвергся незначительной переработке и небольшому расширению. Значимые расхождения отражены нами в примечаниях. В черновике нет «индексов содержания». Автор размечал текст на «письма» на позднем этапе работы, во всяком случае после окончания черновика.

Примечания 7, 8, 12, 23, 24, 29—31 составлены М. В. Станюкович, 15 — Я. С. Старобогатовым. При подготовке примечания 9 использовано соответствующее примечание в СС. Т. 2. Остальные примечания подготовлены Д. Д. Тумаркиным.

1 Фе — каменные диски с отверстием посередине, служившие деньгами на о. Вуап (Яп). Они изготовлялись на островах Пелау (Палау). См. подробнее раздел «Деньги» в статье «Остров Вуап, или Яп», публикуемой в т. 3 наст. изд.

2 Матра-мат — здесь жрец, колдун. См. об этом подробнее в разделе «Управление и сословия» статьи «Остров Вуап, или Яп» (т. 3 наст. изд.).

3 См. раздел «Этнологические заметки» статьи «Архипелаг Пелау» в т. 3 наст. изд.

4 Многие из перечисленных здесь островов на современных картах имеют иные названия: Св. Матвея — Мусау, Санта-Габриэль — Пак, Сан-Рафаэль — Тон, Ла Вандола — Науна, а упоминаемая чуть ниже группа Иезу-Мария — Рамбутьо.

5 Рея — круглый брус, подвешиваемый горизонтально за середину к мачте и служащий для привязывания и несения прямых парусов. Стеньга — верхняя часть составной мачты. Штаг — снасть, поддерживающая мачту спереди.

6 Обитатели некоторых прибрежных районов Новой Гвинеи, а также коренное население Северной и Центральной Меланезии (включая острова Адмиралтейства и Новую Ирландию) принадлежат к меланезийскому расовому типу. Однако на Новой Гвинее в целом преобладает папуасский расовый тип, очень близкий к меланезийскому, но отличающийся от него крючковидным изгибом в хрящевой части носа. В некоторых глубинных районах Новой Гвинеи встречается малорослый негритосский тип, также во многом сходный с меланезийским. Эти три типа, а также новокаледонский образуют меланезийскую расу, которая входит в состав австралоидной большой расы.

7 В ч. р. далее: «были оправлены и прикреплены к рукоятке, вероятно, тою <?> же смолистою массою, которая служит для обмазания корзин. Эта оправа представляла окрашенную разнообразную резьбу».

8 В ч. р. далее: «наподобие микро- и полинезийской, аппаратом, описанным выше».

9 Собственно татуировка (от полинезийского слова «тату» — накалывание) более заметна на светлой коже. Темнокожие народы наносят на тело рубцы (скарификация). На островах Адмиралтейства встречаются и татуирование, и скарификация.

10 Миклухо-Маклай посетил о. Новая Ирландия 31 августа — 3 сентября 1871 г. на «Витязе» по пути на Новую Гвинею (см. т. 1 наст. изд., с. 382). О пребывании Миклухо-Маклая в марте 1873 г. на о. Лусон см. его статью «О папуасах (негритосах) на о. Люсоне» в т. 4 наст. изд.

11 Уссиа (усиаи) — одна из основных групп, на которые в XIX в. делилось население большого острова Адмиралтейства (Манус) и прилегающих к нему островков. Основным занятием усиаи, обитавших главным образом во внутренних районах большого острова, было земледелие. Они подразделялись на более чем 20 мелких групп, имеющих свои диалекты. Усиаи находились в зависимости от моанус (манус, другое самоназвание — титан) — мореходов и рыбаков, населявших преимущественно южное побережье главного острова и некоторые островки. Промежуточное положение между моанус и усиаи занимали матанкор — рыболовы и земледельцы.

12 В ч. р. далее: «и разные этнологические предметы, известные между ними под названием Curio (диковинка)».

13 Альфред Рассел Уоллес (1823—1913) — английский натуралист, создавший одновременно с Ч. Дарвином теорию естественного отбора, один из основателей зоогеографии. В 1854—1862 гг. обследовал Малайский архипелаг, включая некоторые прилегающие к Новой Гвинее острова, побывал на ее северо-западном побережье. Миклухо-Маклай имеет в виду двухтомный труд Уоллеса «Малайский архипелаг». В его распоряжении находился немецкий перевод этого труда: Wallace A. R. Der Malayische Archipel. Braunschweig, 1869. Критикуемое высказывание Уоллеса: Bd. 2, S. 251—252.

14 Кроме труда английского капитана Ф. Картерета (см. прим. 3 к тексту «Путешествие по Западной Микронезии и на Берег Маклая» в наст. томе) Вайц ссылается еще на сочинение английского мореплавателя Дж. Хантера, совершившего в 1791 г. плавание из Порт-Джексона (Сиднея) в Батавию, и на книгу немецкого ученого И. Р. Форстера, участвовавшего в 1772—1775 гг. во втором кругосветном плавании Дж. Кука. См.: Hunter J. Reise nach Neu-Sud-Wales // Magazin von merkwuerdigen neuen Reisebeschreibungen. Bd. 11. Berlin, 1794; Forster J. R. Bemerkungen ueber Gegenstande der physischen Erdbeschreibung, Naturgeschichte und sittlichen Philosophie auf einer Reise um die Welt gesammelt. Uebersetzt und mit Anmerkungen von dessen Sohn und Reisegefaehrte Georg Forster. Berlin, 1783.

15 Принятое ныне в науке название этой раковины — Ovula ovum (подкласс Pectinibranchia). Род Bulla относится к подклассу Opisthobranchia.

16 В сноске Миклухо-Маклая автором этой работы назван Н. Hombron и приведены ее весьма неточные выходные данные. Это связано, по-видимому, с тем, что, не имея при себе многотомной публикации результатов экспедиции Ж. Дюмон-Дюрвиля, Миклухо-Маклай сослался на данную работу по труду Вайца (Т. Waitz. Op. cit. Bd. 6), где в этом, как и во многих других случаях, сноска весьма неточна и в качестве автора обозначен Hombron.

17 Возможно, имеется в виду книга: Notes and Queries on Anthropology, for the Use of Travellers and Residents in Uncivilised Lands. Edited for the British Association for the Advancement of Science by L. Fox. London, 1874.

Упоминаемые в этой же авторской сноске К. Шерцер и Э. Шварц участвовали в 1857—1859 гг. в кругосветной экспедиции на австрийском фрегате «Новара». Об антропологической программе Вирхова см. прим. на с. 201 наст. тома.

18 В сохранившихся дневниках и других материалах о первом пребывании ученого на Берегу Маклая этот эпизод не отражен.

19 См. статью «Антропологические заметки о туземцах островов Адмиралтейства» в т. 3 наст. изд.

20 Впоследствии Миклухо-Маклай нашел более правильное объяснение явлению «макродонтизма». См. запись от 24 октября 1879 г. в очерке «Островок Сорри» в наст. томе и статью «Вторая заметка о макродонтизме меланезийцев» в т. 3 наст. изд.

21 См. об этом прим. 15 к «Фрагментам полевого дневника за 1872 г.» в т. 1 наст. изд.

22 В сообщении Р. Вирхова «О черепах с Новой Гвинеи», прочитанном 15 марта 1873 г. на заседании Берлинского общества антропологии, этнологии и первобытной истории, речь шла преимущественно о двух папуасских черепах с Берега Маклая, которые немецкий ученый А. Б. Майер приобрел в Маниле у офицеров русского корвета «Изумруд». В связи с этим Вирхов высказал некоторые общие суждения о папуасском расовом типе и его месте в расовой систематике. См.: Virchov R. Tiber Schadel von Neu-Guinea / Verhandlungen der Berliner Gesellschaft fuerAnthropologie, Ethnologie und Urgeschichte. Sitzung vom 15. Marz 1873 // Zeitschrift fuerEthnologie. 1873. Bd. 5. Beilage. S. 65—73.

23 В ч. р. далее: «со всеми этнологическими особенностями, причем не недоставало обточенного куска раковины в отверстии носовой перегородки, ни большого папуасского гребня в волосах, даже Bulla ovum красовалась на ухе, которого оттянутая часть мочки была, кроме того, украшена множеством черепаховых колец».

24 В ч. р. далее: «(совершенно подобный, как и «ямби» на Берегу Маклая)».

25 О пребываний Миклухо-Маклая в Пунта-Аренас см. в наст. изд. т. 1, с. 37—57.

26 Справедливо критикуя утверждение Г. Гёрланда о наличии «князей» на островах Адмиралтейства, Миклухо-Маклай в то же время несколько недооценивает различия в уровне общественного развития обитателей Берега Маклая и населения этих островов. Так, в этнотерриториальной группе моанус (манус) вожди пользовались значительной властью и имели дружины, состоявшие из родственников, свободных общинников и военнопленных-рабов. См.: Parkinson R. Dreissig Jahre in der Sudsee. Stuttgart. 1907. S, 396—398.

27 См.: «Первое путешествие по Малаккскому полуострову» в наст. томе, с. 36.

28 На островах Адмиралтейства лук был известен, но употреблялся не повсеместно, притом не как боевое оружие, а как орудие охоты.

29 В ч. р. далее: «Фигур, подобных «телумам» Берега Маклая, я не видел; может быть, они их спрятали, может, их не делают большей величины, чем те, которые мне удалось купить в 1-й день на шкуне и которые не были выше 20 см. Эти фигурки, представляющие людей обоих полов, не имели ничего характеристичного ни в положении фигуры, ни в аксессуарах».

30 В ч. р. далее: «Строители не были лишены идеи симметрии».

31 В ч. р. на полях карандашный набросок сноски: «К стыду белых, этих людей обманывают тредоры при торге даже и в таких необходимых для туземцев вещах, как железо. Им продавали, например, на шкуне, ценя крайне дорого, нарубленные и обточенные с одной стороны куски от обручей старых бочек. Туземцы и этим довольны, лучшего не знают пока, когда узнают и не станут брать старых обручей, мы им привезем железные стамески и <неоконч.>».

32 Кава (Piper methysticum) — кустарниковое перечное растение, а также напиток из его корней, обладающий наркотическим действием. Кава употребляется на островах Полинезии, за исключением Новой Зеландии, а также в Южной и Центральной Меланезии.

Пинанг — плод арековой пальмы, один из компонентов бетеля (см. прим. 33 к «Первому пребыванию на Берегу Маклая в Новой Гвинее» в т. 1 наст. изд.).

Ареалы кавы (кеу) и бетеля разграничены, но на Берегу Маклая Миклухо-Маклай зафиксировал употребление обоих этих наркотиков. См. статью «Список растений, используемых туземцами Берега Маклая на Новой Гвинее» в т. 3 наст. изд.

33 На этом участке северо-восточного побережья о. Адмиралтейства (Манус) и прилегающих островках располагались деревни группы матанкор, состоявшие из наземных хижин. На южном берегу Мануса Миклухо-Маклай посетил деревни группы моанус (манус), для которой были характерны свайные постройки.

34 См. «Программу предполагаемых исследований во время путешествия на острова и побережья Тихого океана» в т. 3 наст. изд.