МИКЛУХО-МАКЛАЙ, Н. Н.

ПУТЕШЕСТВИЯ ПО МАЛАККСКОМУ ПОЛУОСТРОВУ

В 1874-1875 гг.

<Первое путешествие по Малаккскому полуострову 22 ноября 1874 г. — 31 января 1875 г.>

Я с нетерпением желал рассмотреть ближе этот индивидуум. Для этого лучшее средство — рисовать портрет.

Приготовив все к рисованию, я отправился за интересным объектом, который оказался недурненькою молодою женщиной лет менее 20. Она так боялась, что не решилась встать и, оглядываясь пугливо на нас, отворачивалась сейчас же. Я позвал Баду, к которому она сейчас же прижалась. Прижавшись к нему, она встала и дошла до места, где я ее нарисовал. Портрет вышел удачным. Она немного темнее малайцев, но волосы очень характеристичны. Ее ребенок так кричал, что я должен был отправить его к другим женщинам, где он продолжал свой концерт. Ее муж, как и остальные мужчины, отправился в лес за «гутта» (Клейкий сок деревьев (см. прим. 58)).

Я смерил ее голову, значительная шапка волос увеличила цифры — 13,5; 16,7 <см>. Меряя ее рост и обхват, я мог разглядеть ее фигуру. Она была мала ростом — 1,38 <м>, имела небольшие немного конические груди, очень широкие задние части, которые значительно выдавались, тонкие икры, волос подмышками было немало. Я взял пробу ее волос и подарил ей, к значительной ее радости, 20 cents (Центов). На мой вопрос ее имени она очень невнятно сказала, хотя повторила два раза, слово, которое я принял за «Дунгин-ла», но спутники уверяли меня, что ее зовут Лунгин. Я заметил, что оран-утан ко многим словам прибавляют «ла». Ее ребенок имел гладкие волосы, как и другие дети; у двоих они были немного курчавы, у одного не черны, а с каштановым оттенком; дети грудные были замечательно светлы ⁸⁴.

<9 января> Леба. Отсюда дороги нет. Надо отправляться далее по речке, но и пирог нет; пришлось послать за большою, могущей вместить всех нас с багажом, в соседнее селение. Сегодня при рассвете двое отправились, должны вернуться с пирогою сегодня вечером. Вчера концерт детей сильно надоел мне. Голос человеческих детей положительно неприятен! Хорошо, что я сделал портрет той женщины вчера. Сегодня с рассветом все женщины с детьми исчезли.

— Такут! (Бояться, страх (мал.)) — объяснили мне мои люди.

— Оран-лиар! — прибавили они. — Пиги чори макан (Дикие люди! Ушли на поиски еды (разг. мал.)). [37]

Вчера и сегодня вел длинные разговоры с Баду о диких племенах Йохора. Узнал от него следующее: что оран-утан называют и называются сами оран-далам ⁸⁵, что, когда вводили ислам, жители-малайцы убежали в горы и, питаясь скверно, сделались оран-утан.

Оран-лиар[ами] оран-якун называют тех, которые не хотят входить в сношения с малайцами, но они собственно малайцы, и которые очень отличны от оран-текан (Далее правильнее: текам) или оран-панган <?> ⁸⁶, которых большое число живет в Пахан около речки этого имени. Они имеют курчавые <?>, отличные, чем у малайцев, волосы, пробуравливают носовую перегородку (, ) и татуироваются — делают на щеках и на теле надрезы «маен-маен» (В ЗК No 1, л. 38: «масит-масит») — он прибавил. Они не едят рису, не употребляют соли, не обрабатывают почву и не строят хижин, а спят около огней. Их малайцы боятся, потому что часто они отделываются от навязчивых ядовитыми стрелами. Говорят, что у некоторых из этих племен громадные ноги. Их не видали, но видели (Баду также видел собственными глазами) следы ступней этих людей. Длина ее, по его уверению, была не короче, как от локтя до пальцев. Он мне назвал человека из деревни Инки (Пахан) — Чиали, который хорошо знаком с этими всеми племенами и может служить путеводителем.

Река Текам в пятидневном расстоянии от столицы Пахан. У этих людей Текам есть обычай возвещать приближение друга, ударяя палкой по стволам.

Из Пахана можно пройти в Малакку. Целый день прождал пирогу, писал, хандрил и лежал, чувствуя себя нехорошо, хотя пароксизм был умеренный; не принял хины, потому что остается у меня один только прием, а дней 8 странствия еще впереди. Люди спали и грызли сахарный тростник.

Посланные два человека вернулись с известием, что большой пироги нет. Придется отправиться завтра в Пангут в очень маленькой. Багаж люди принесут окольными дорогами.

<10 января> Узкая, не более 1/2 м ширины пирога могла вместить только трех: меня, Банду (Ранее было: Баду) и еще одного малайца. Надо было рассчитывать каждое движение, чтобы соблюсти равновесие. Речка была узка и очень запружена подчас повалившимися стволами, которые образовали пороги, низкие ворота, иногда высокие заборы зелени, через которые приходилось [38] прорубать настоящие коридоры, рубя стволы, ветви лианы, и затем протаскивать пирогу через стволы, что было не очень тяжело; даже когда я оставался в ней, пирогу могли удобно перетащить оба малайца. Под стволами приходилось часто проезжать, нагибая голову до колен. На каждом шагу надо было остерегаться колючего Calamus ⁸⁷ и других колючих растений. Этих удовольствий я испытывал сегодня около шести часов, одно время я думал, что они кончились, въехав в широкую речку Индау, в которую речка Леба впадала, но и она скоро разделилась во множество узких рукавов; затем еще въехали в еще более узкую речечку Ойя, на которой находилось селение Пангут. В том месте, где мы, впадает речка Леба в Индау, находится небольшой островок зелени (2 м). Это место с давнишних пор для малайцев — бату-крамат (Священный камень (мал.)). Что повело к этому освящению, мои спутники не умели объяснить; мне сказали, что это место уже очень давно крамат, и, проезжая, сделали салам (Приветствие у мусульман). Большая, когда-то белая тряпка была повешена на куст, росший на островке — жертва или знак?

Около 1 часа пополудни причалили мы к пню, у которого начиналась тропинка, которая вела к просвету в лесу. Пришлось опять карабкаться по пням и стволам, под палящим солнцем идти плантациями, т. е. по большому пространству, где между множеством обрубленных наполовину, поваленных и обгорелых, лежащих на земле стволов громадных деревьев посажены вперемежку уби-каю (В рукописи далее скобки, оставшиеся незаполненными. См. прим. 46), бананы, калади ⁸⁸, сахарный тростник. Пришли к большой, стоящей на высоких столбах хижине, где нашли несколько женщин и детей. Одна женщина и два ребенка лежали, больные лихорадкою. К большому моему удовольствию, 3 экземпляра (1 и 2 ребенка) имели несомненно курчавость папуасской смеси. Съев несколько банан и обещав лекарство больным, я отправился к другой, еще большей хижине, где нашел много людей и опять встретил людей, которых habitus указывает на давнишнюю смесь (и Ruckschlag (Здесь: атавизм (нем.) ⁸⁹)), хотя они начинают делаться или возвращаться, вследствие скрещений и принятия привычек, в малайцев.

Нарисовал несколько характеристичных физиономий. В физиономиях оран-утан, особенно женщин, характеристичны вдавленность переносицы, ширина носа с открытыми ноздрями.

В хижине, где я нахожусь, живет много семейств, всего около 30 человек, помещающихся в 8 комнатах ⁹⁰. Так как люди с вещами не приходили, то я прибегнул к туземным кушаньям — калади и уби-каю. Из последних приготовляется здешними жителями довольно вкусные или, вернее, совершенно безвкусные лепешки, которые называются «лыпес» ⁹¹. Так как бисквит у меня нет, то я прибегнул к ним и ел их, посыпая или солью, или сахаром. Туземцы приготовляют еще род леденца, выжимая сок сахарного тростника самым примитивным образом (рычагом) и кипятя сок ⁹². Мои люди с вещами пришли около 5 часов, так как [40] никто из них не знал дороги, которой, впрочем, в этом болоте нет.

<10 — 11 января> На это место — окрестности Индау, хотя принадлежит Йохору в настоящее время, радья Пахана имеет претензии, которые иногда выражаются довольно энергически; так, например, месяца три тому назад люди Пахан застрелили чиновника махарадьи в его доме. Так как еще никто его не заменил, оран-утан боятся. Торговля приостановилась и сношения между населенными местами также. Оттого мне приходится ждать здесь, не найдя здесь пироги и будучи в необходимости послать далеко в Лундан (Далее: Лондан) (хижина убитого) за нею.

Ночью дети, их визг разбудили меня. Я встал и, подойдя к открытой двери, любовался прекрасным лунным небом. На ночь лестница была из предосторожности отставлена, так что хижина, стоящая на высоких сваях, была как бы в осадном положении. Так как люди, отправившиеся за пирогой, не приходили, послал двух еще; сам, приняв остатки хины, отправился рисовать хижину, которая 19 м длины, 7 м ширины и 2 м над землею, конек отстоит на 5,5 м от земли. Средняя комната, служащая общей комнатой, не имеет стен; другие комнаты имеют стены из коры. Около хижины несколько кольев, около которых вьется сири ⁹³. Но около нет ни малейшей тропы. Пни и стволы делают для европейца ходьбу очень неудобною, но облегчают прогулки туземцев, которые босоногие, свободно ходят по самым высоко лежащим гладким стволам, даже почти что грудные дети следуют за матерями. В каждой комнате — очаг, запас дров и несколько утвари — тарелок, горшков.

Затем я отправился к могиле недавно умершего оран-утан. Гробница состояла из продолговатой срезанной четырехугольной пирамиды из глинистого песка, с рамкою из гладких нетолстых стволов. Наверху лежали два ствола тростника сахарного, в головах и в ногах воткнуты 2 нисан (Могильный камень, памятник (мал.)) — вырезанные палки, которые показывают пол погребенного. Женщинам втыкают две доски и из другого дерева. Около гробницы повешена корзина, положен сосуд для воды и подставка для дамарового факела. В головах и в ногах посажены две палки, которые уже пустили ростки. Покойника зарывают, обернутого каином ⁹⁴.

Было около 11 часов, когда люди, наконец, вернулись с двумя небольшими пирогами, но не с хорошими известиями. Люди Пахан угрожают напасть на Индау, так окрестные жители разбежались. Не без громкого, серьезного разговора убедил я их, что белому туану нечего бояться раздоров малайцев, также людям, которые будут с ним. По жаре прошли мы в час пополудни к пирогам. Ничего не ев с утра, я боялся положительно солнечного удара. Пришлось еще поделиться хиною: обещал вчера — tengo una palabra (Я верен своему слову (исп.)).

К 4 часам, к моему удивлению, подъехали мы к Лондан. Я думал, что гораздо далее. Речка, по мере того как принимала притоки, переменяла названия. Богатая растительность, [41] освещенная солнцем, которое проникало по временам в узкий зеленый коридор, по которому мы плыли, была очень разнообразна.

Саба, мынтара (титул) ⁹⁵, меня сопровождающий молодой оран-утан, провел меня по головоломной тропе или, вернее, мосту из поваленных стволов к своей хижине, которая стояла на высоких сваях метра 2,5 от земли. Проходя около одной хижины (всех было три), я заметил голову девушки с большой куафюрой вьющихся волос. Я сейчас же пригласил всех жителей хижины (одна бы она не пошла) последовать за мною. В хижине мынтары я нашел целое собрание, между которым много курчавых голов, одна мне сейчас же бросилась в глаза миловидностью и приятным выражением. Но немного застенчивый, хотя не глупый взгляд и перемена лица, когда он (или она) увидал, что я обратил на него или нее внимание, доказали, что это девочка. Я собрал всех жителей, начал мерить и рассматривать. Жаль, что для представления мне эти люди старались одеться ⁹⁶. Мынтара представил мне своего старого отца, который мне сказал, что он сродни с махарадьей, с радьями Иохор-Лама ⁹⁷, и жену, довольно красивую женщину, лет около 24.

Я нарисовал портрет Мкаль, которая оказалась действительно девочкой лет 13. Как только я сказал ей, что я ее хочу нарисовать, она поспешила надеть рубашку, но я вовремя предупредил ее, что это не нужно. Груди еще не были развиты, только окружность сосков немного вспухла, маленькие соски вдавлены. Видя, что я на нее часто смотрю, она вовсе перестала бояться и также смотрела на меня, даже когда я кончил, не отходила от меня, очевидно, ей нравилось, что я обращаю на нее внимание. Вечером, когда я пишу, она сидит около и смотрит. Положительно здесь девочки рано становятся женщинами и имеют то превосходство над европейскими, что во всех отношениях натуральнее и откровеннее. Я почти убежден, что если я ей скажу: «Пойдем со мною», заплачу за нее ее родственникам — роман готов.

<11 — 12 января> Дождь, Банду жалуется на боль в ухе, в голове, говорит, что он глух (я думаю, что отчасти боится вчерашних рассказов). Мне приходится отпустить его. Скука возиться с больным или притворяющимся человеком. Мынтара тоже говорит, что не может оставить поселение. Не хочу взять человека, который очень не хочет отправиться со мною.

7 часов. Дождь продолжается, небо серо, люди больше болтают, чем делают. Я сам чувствую, что лихорадка недалека. Досада — нет хины. К 8 часам, однако же. немного выяснило, и я отправился снова по этим чертовским подмосткам, которые были мокры и скользки. Я должен был иногда поддерживаться, хватаясь за руку или плечо шедшего нарочно для этого мынтары. Мкаль, несшая еще ящик с провизиею и довольно тяжелый, проворно шла по тонким и колеблющимся стволам, улыбаясь моему осторожному шествию. Уложив поклажу в пирогу, я [42] простился с мынтарой и его семейством. Они долго стояли у берега и кричали «табе» (Приветствуем (мал.)) и «сламат дялян» (Счастливого пути (мал.)). Мкаль не спускала с меня глаз. Странное дело — я бы охотно взял бы эту девочку.

Речка влилась скоро в большую — Лундан, на которой находилась хижина убитого помулу иохорского, в которой жил <теперь> мантри (род малайского начальника между оран-утан) ⁹⁸, который должен был сопровождать меня со четырьмя оран-утан. Шестого я не взял, так как у него была лихорадка, несмотря на которую его посылали, за неимением людей, со мною. Хижина находилась на красивом местечке; река была широка в этом месте и растительность очень живописна; перед домом были посажены несколько кокосовых пальм, что придавало более разнообразия растительной декорации. Я вошел в хижину мантри, которая была довольно велика (Далее запись относится к 12 января (см.: ЗК. No 1. Л. 40, 42)). Кроме большой постели, состоявшей из циновок, постланных на полу, с большим балдахином против москитов и очага с некоторою посудою, ничего не было.

Жена мантри вышла нести за мужем кое-какие вещи. Он отправлялся на несколько дней и люди были не стары; меня [43] удивило немного их прощание: он почти не оглянулся, взял вещи. Ни слова не было сказано между ними. Она, раз быстро оглянувшись, повернулась в нашу сторону и пошла домой.

Речка скоро сузилась, потом снова расширилась и почти при каждом впадении какой-нибудь речки, каком-нибудь расширении, повороте имела другое название. В 11 часов мы подъехали к месту, где находился в некотором отдалении кампонг (Поселение, квартал, деревня (мал.)). Позавтракав, я решил пойти туда, хотя меня предупреждали, что дорога нехороша. Она действительно была очень скверна — болото и пни. Кроме того, пошел проливной дождь. Пришли, наконец, к хижине батена, который принял меня очень любезно. Я попросил собрать всех жителей, что вскоре было исполнено — все население собралось. Оран-утан менее церемонно показывают чужестранцам своих женщин ⁹⁹.

Дождь перестал немного, и я отправился назад, к пироге с курицей и бананами. Речка то расширялась, то, образуя много рукавов, очень суживалась до того, что небольшая пирога едва могла пройти. Приходилось прорубать коридор в зеленых заборах, образованных повалившимися деревьями. В 3 часа мы проезжали мимо большой населенной хижины, где мне предложили провести ночь. Я отказался. По берегам показались холмы. Дождь, иногда очень сильный, надоедал несколько раз. В шестом часу мы приехали к покинутой хижине. Промокший и голодный, я рад был добраться, особенно вследствие того, что все время в пироге нельзя было переменить положения.

Около самой хижины находились 2 могилы, может быть, вследствие которых эта хижина была покинута. В одной из могил была погребена женщина. Могилы здесь, как я уже сказал, различны, смотря по полу. Здесь была доска, не резная палка. В головах (на O) был другой нисан, как в ногах. Оба нисана были разрисованы черной и белой краскою. На могиле лежала чашка. Кругом могилы был забор из бамбука, и могила, кроме того, была снабжена крышею из коры. Покойника здесь хоронят в тот же день, покрывают его каином, оставляя голову и ноги открытыми, в лежачем положении.

Множество громадных комаров не позволило мне писать вечером и мешало спать. Мои люди забрали все, что могли найти в покинутой хижине.

<13 января> Утром человек, посланный за водой, вернулся с новостью, что пирога унесена течением, но ее, к счастью, словили недалеко. Пока люди отправились искать ее, я занялся рисованием могил. Проехав недалеко, мы увидели покинутые хижины и плантации; около одного такого места была причалена прау ¹⁰⁰ с некоторой поклажей. Все доказывало, что люди очень короткое время покинули ее. Мои люди уверяли, что мой выстрел утром напугал их, вероятно, и что они так напуганы военным положением, что оттого люди убежали и не отвечают на наши повторенные зовы. Немного далее услыхали мы удары топора: рубили дерево в лесу. Я приказал остановиться и [44] позвать. Не было ответа, но удары прекратились. Я послал человека, он вернулся со стариком, который уверял меня, что не боится, что стар. Он был очень глух и рассказывал, что много людей забрали, но его не к чему брать — стар, не может работать. Другой его товарищ убежал, заслышав наши зовы.

Скоро мне пришлось испытать другое следствие военного положения. Мы остановились перед громадною баррикадою зелени. Два очень толстых дерева и несколько малых со множеством лиан и т. д. запрудили так речку, что и думать нельзя было прорубиться. Мантри предпочел протащить пирогу по берегу, что стоило немало труда: рубить стволы, лианы, тащить пирогу. На мою долю пришлось прорубить себе тропинку и прогуляться по болоту.

Так как пирога была слишком мала, чтобы спать в ней, я приказал в 4 часа искать сухого места на берегу. Около холма Панкалан-букит нашлось такое. Я приказал построить высокое бали-бали (Лежанка, топчан (мал.)), затем, постлав одно каучуковое одеяло, другое приспособив в виде крыши, устроил свое помещение на ночь. Внизу могли лежать мои вещи и даже я мог сидеть. Люди оран-утан устроили себе «пондо» около из кадьяна пироги; циновки, постланные на несколько срубленных ветвей, дополнили их помещение на ночь. Когда стемнело, группа, расположенная у костров, окрестность, освещенная молодым месяцем, с быстрою рекою и разнообразной растительностью, была очень живописна. Но комары, голодные и многочисленные, часто будили меня. Ночью даже я должен был будить людей поправлять огонь.

<13 — 14 января> В 2 часа ночи вода в реке поднялась (прилив), и мои люди должны были переместить свое пондо, перенеся его выше. Ночью дождь несколько раз шел очень сильно. Утром также, так что мешал мне сделать эскиз моего бивуака. Все утро до рума-пасон (Полицейский участок, тюрьма (мал.)) Квала Индау он не переставал.

Рума-пасон была хижина, построенная на сваях при впадении реки Кахан в Индау, так что хижина стояла совершенно в воде. Две большие лестницы вели к большой веранде, которой пол состоял из круглых необтесанных бревен, на ней (Было: была прикреплена) находилась пушка.

Я вошел в хижину, которая оказалась небольшою казармою. Посреди вокруг стойки стояли старые английские ружья, одну половину хижины занимали невысокие нары, наполовину отгороженные циновками, другую половину занимали на грязных циновках человек восемь, которые оказались солдатами этой крепости. Я спросил начальника. Довольно молодой малаец с энергическим лицом представился как «капала» (Голова, начальник (мал.)). Я ему объяснил, что у меня письмо махарадьи и что я отправляюсь в Индау у моря ¹⁰¹, затем вернусь сюда, чтобы отправиться через Джохор-Лама в Джохор-Бару, что мне надо людей и прау для этого и что я надеюсь, что он все это устроит. [45]

Прочтя письмо махарадьи, он отвечал на все: «Боле» (Можно, будет исполнено, хорошо (мал.)). Я испросил его дать, не отлагая, рису моим спутникам оран-утан, которые дрожали от холода (лил проливной дождь) у дверей, не решаясь войти, боясь малайцев, и сказал им, чтобы они приблизились к огню. Пока другую свободную половину нар (отгороженная циновками, оказалась комнатой начальника) освобождали от вещей и завешивали моим каучуковым одеялом и приготовляли мое помещение, я спросил моего нового знакомого, знает ли он человека, к которому адресовано письмо, данное мне Инчи-Андой. Оказалось, что он есть это лицо. Я ему рассказал о виденном и слышанном, о войне и прибавил, что мы отчасти не надеялись застать кого в рума-пасон. От него я узнал следующее: что действительно люди Пахан говорят, что не оставят эту рума-пасон, так как махарадье йохорскому принадлежит правый берег р. Индау, а рума-пасон же стоит на левом, который принадлежит Пахану. Но оказывается на деле, что они называют нарочно <?> р. Кахан (или Сомброн, как ее здесь называют) — Индау, что оспаривают йохорцы. Я знаю только, что пока я плыл по р. Кахан, ни разу не слыхал от оран-утан, что это Индау.

Гарнизона рума-пасон всего тринадцать человек, и начальник уверял меня, что их всех перебьют, если дойдет дело до схватки. Далее я узнал от него, что хотя он сам никогда не отправлялся этим путем, но знает, что можно добраться до Йохор-Бару отсюда дней в пять по рекам Сомброн, Кахан и Маде, затем один день ходьбы пешком до Йохор-Лама. По Индау живет много оран-утан, и, поднявшись по реке, можно дойти до высокой горы Улу-Индау. [46]

Так как в этот день я, за неимением риса, кроме пяти испеченных неспелых маленьких банан, ничего не ел, то позавтракал с большим аппетитом.

Устраиваясь в своем помещении, я встал так, что мог хорошо через перегородку из циновок видеть внутренность комнаты Майман-Али, которой большую часть занимала постель, закрытая большим кламбу (Противомоскитная сетка (мал.)). Так как Майман-Али не было, то из-за занавески выглянула, к большому моему удивлению, женская головка. Я вспомнил, что он мне говорил, что хотя он 3 месяца здесь, но уже успел жениться. Несколько раз, когда мужа не было, молодая женка выглядывала из-за занавески и посматривала на меня.

Весь день почти шел дождь.

<15 января> Плавание по р. Индау. Широкая и быстрая река представляет мало разнообразия, исключая двух или трех холмов на правом берегу. Около одного из них, Букит-Тана-Хабат (Вариант: Букит Тана Хабан (ЗК. No 1. Л. 46. 47 об.)), находятся оставленные копи олова, около другого, Букит-Иора, — оставленный рума-пасон Йохора. Правый берег йохорский почти не населен: люди боятся Пахана, оставили даже свои плантации и хижины; левый же, начиная от селения Рантау-Пандья, почти везде представляет хижины, около которых посажены кокосовые и арековые пальмы, сахарный тростник, рис, бананы. Несколько раз шел проливной дождь, и кадьян протекал так, что писать нельзя было почти.

Я приказал остановиться около хижины денана (начальника) паханского, спросить или купить молодых кокосов. Мне сперва сказали, что его нет дома; я уже думал отправиться далее, когда вышел из хижины старик, который, почтительно, немного боязливо кланяясь, просил зайти к нему. Я отказал, потому что тропинка была очень грязная, но пригласил его к себе в пирогу. Он с любопытством расспрашивал, откуда, куда я направляюсь, зачем.

Я нарочно принял очень серьезный вид и, показывая ему мои инструменты (компас, анероид, термометр), мою записную книгу, сказал, что путешествую, чтобы видеть людей, животных, растения, видеть горы, как они высоки, реки, где и как текут: Прибавил, что знаю, где р. Индау и где р. Кахан — спорный вопрос и что ни один человек не называет одним именем эту реку, как только люди Пахан. Очень поучительным тоном прибавил, что очень-очень скверно, что люди Пахан затеяли нехорошее дело, что вследствие этого все оран-утан разбежались, боятся. Мои люди были очень довольны, видя, как физиономия старика вытянулась. Принимая меня за агента губернатора в Сингапуре, он поспешил меня разуверять, что люди Пахан и не думают о войне и т. д. Но что люди не совсем спокойны, доказали мне мои остановки в паханских селениях; везде встречали меня люди, которые числом скоро образовывали толпу, все были вооружены крисами (Кинжал с обоюдоострым, чаще всего волнообразным клинком (мал.)), парангами, очень неохотно отвечали на мои вопросы и поглядывали очень подозрительно. [47]

По берегам росли много ниповых пальм ¹⁰², саговые также попадались, затем по мере приближения к устью растительность стала однообразнее, мангровые стали преобладать. Противный ветер и прилив, образовывавшие противное течение, очень замедлили плавание, так что только в шестом часу после 11-часового плавания пристал к рума-пасон и увидал море, образующее у устья белую линию прибоя, который около 6 месяцев заграждает вход и выход прау.

Меня встретил Хаджи Лати, отец и сын, и я отправился к рума-пасон, которая внутренне далеко не соответствовала моим ожиданиям и словам моих спутников, которые говорили мне о столах, стульях и лампах. Кроме хромого кресла и скамьи, ничего, кроме голых стен, не оказалось, и к тому вечером громадное множество голодных москитов, но мне принесли кламбу.

Сегодня ровно месяц моего странствия по Йохору.

Несмотря на москитов и очень жесткий пол, иду спать, хотя 7 с половиною часов вечера.

<16 января> Ночью раза три будили меня москиты, так я решил не спать второй ночи здесь, а в пироге. Утром отправился я к устью реки, к морю. Несмотря на серое небо с нависшими облаками, оно было хорошо, даже как здесь, с песчаными покрытыми лесом берегами, не представляющими ничего особенного, даже после богатого тропического леса. Странное дело, я, однако же, боюсь потонуть, боюсь положительно воды. Вдали несколько необитаемых островов почти скрывались в тумане.

Квала-Индау — небольшое селение, которого население исключительно малайцы. Китаец, который одно время поселился здесь, вернулся в Йохор вследствие неурядиц с Паханом.

Сильный ветер, который выл всю ночь, продолжается и теперь. Я мог достать здесь некоторое подкрепление моим запасам сахару, чаю, кур, соли.

Хаджи Лати рассказывал мне, что год тому назад был здесь англичанин, имя которого не знает, который после неудачной охоты на слона очень заболел, и он больного отвез в Йохор. Этот господин приехал из Бату-Пахат.

Рума-пасон здесь очень небольшой, но довольно хорошо из досок построенный домик, состоящий из двух этажей; верхний состоит из большой проходной веранды, открывающейся на обе стороны, и двух небольших комнат.

В 3 часа я отправился, пройдя очень короткою тропинкою прямо в Падан, и тем избежал более одночасового плавания.

Этот раз пирога была гораздо больше — 6 гребцов, хотя мое последнее помещение не было удобнее; к тому пирога была очень валка, при малейшем неравновесии она быстро качалась. Около 5 часов вдали показались на минуту высокие горы или, вернее, холмы Индау. Я заехал в деревню Пландо — резиденцию палимы-кичиль (Малый военачальник (мал.)), виновника всех раздоров. Как и вчера, жители вышли все вооруженные. Я, не обращая внимания на их [48] недружелюбный вид, спросил саго и, пока его отмеривали и насыпали, я спокойно сел и разговаривал с толпой.

Сам палима-кичиль не хотел или не смел показаться. По рассказам, этот человек, которого здесь все, иохорцы и паханцы, очень боятся, очень некрасив, даже урод, и хотя он не начальник, но, будучи человек энергический, он действует смело и решительно; он убил или по его поручению были убиты 2 йохорских начальника, и оран-утан большею частью привлечены на сторону Пахана и переселились туда; если кто не хотел слушаться его, были убиты; в Пахане, говорят, это очень в моде, радья рубит часто и многим головы.

По странному стечению обстоятельств оба человека, которые сопровождали меня вчера и сегодня, без меня или, вернее, не сопровождая белого туана, не посмели бы показаться здесь без очень положительного риска <для> жизни. Вчера это был перебежчик, который прежде жил в Пахане, а теперь служит махарадье; сегодня — один йохорец, которого уже раз хотели убить, но он спасся. Но здесь уже не раз и даже недавно видали силы белых, и их боятся.

Саго, которого здесь много едят, было желто, но недорогое. Заплатив 10 центов, мы отправились. Был великолепный лунный свет, и, так как люди довольно лениво гребли, я, отчасти чтобы возбудить их переменить темп, отчасти чтобы переменить положение, взял весло в руки. Грести было легко: весло легкое и пирога не тяжела. Мы хотели провести ночь в Дусун-Тинги, в хижине малайца йохорского, но он встретил нас так неприязно, боясь [49] палимы-кичиль, что мои люди предпочли переночевать в оставленной хижине, также подданного йохорского, который, опасаясь паханцев, переселился. Я остался спать в пироге.

<17 января> Забрав несколько кокосов, мы отправились. Я позавтракал a la mode de la Cote Maclay (По обычаю Берега Маклая (франц.)) бананами и водою кокосового ореха. Так как люди гребли лениво и приписывали это голодному желудку, я приказал искать места, где можно было бы сварить рису. Опять нашлась пустая хижина, покинутая йохорцем. Плантация была большая, и, говорят, земля отличная здесь. Пока я пил чай, люди завтракали. Ахмат, сохранивший свои папуасские привычки, отправился искать съедобное в лесу и вернулся с разными листьями, уверяя, что это хорошо есть с солью. Мое знание ботаники не позволило мне определить эти растения, но я их попробовал и нашел их действительно не хуже вкусом растений, употребляемых европейцами в пищу. Я часто на Новой Гвинее удивлялся количеству растений, листья и цветы которых едят люди.

Проезжая мимо опять-таки покинутой рума-пасон, около холма Иора, я хотел нарисовать вид этого и соседнего холмов, но оказалось, что плантация, хотя только года три покинутая, так заросла частым кустарником, что, несмотря на мой нож и желание, я должен был отказаться от проекта прорубить тропинку, достаточно далекую, где можно было нарисовать бы вид, заграждаемый зеленью непроходимой. Отказавшись от этого, я приказал остановиться около тампат-крамат (Священное место (мал.)) на Тандионг-Туан, который считается таким святым, что даже из Сингапура приходят сюда малайцы молиться, когда хотят предпринять что или когда их предприятие исполнилось успешно. На расчищенном месте около небольшого дерева были воткнуты в землю множество палок, на концах которых висели длинные тряпки, другие тряпки висели на дереве. На земле были видны следы частых посещений, и Дюбусу сказал мне, что приходящие едят здесь. На земле валялись кости козленка, кокосовые скорлупы. Я заметил также два камня. Дюбусу сказал мне, что это две могилы, но чьи, — <неизвестно;> даже самые старые люди говорят, что они от самых старых людей сами не слыхали, кто здесь погребен, но что издавна это место «крамат». Дюбусу также сделал «табе» этому «крамат», предпринимая эту прогулку в Йохор и прося счастливо вернуться назад. Он мне сказал, что в этом месте в реке водится много больших зверей (крокодилы?), но что они не причиняют вреда людям, что они как бы стерегут это место.

Не ранее как около 3 часа показалась рума-пасон Квала-Сомброн, сегодня, по случаю моего прихода, с развевающимся красным флагом. Место выбранное очень удобное. Я решил остаться переночевать здесь, так как люди устали, надо было переменить яло, я хотел нарисовать вид окрестности и притом, не ев ничего с утра, исключая бананов, кокосов и чая, был голоден. [50]

Здесь я встретил очень образованного оран-утана, который сопровождал этого англичанина, охотника на слонов, из Бату-Пахат сюда. Я его спросил об языке; он сперва сказал, что у них другой, но не умел сказать мне ни одного слова, не малайского.

<18 января> Спал очень хорошо и утром к чаю был встречен Ахматом, который вчера вечером, когда я спал, испек мне довольно вкусный пирог из саго и натертых кокосовых орехов. Не знал его кулинарных способностей. Нарисовал Касиема (оран-утан), о котором уже говорил, и виды обеих рек — Кахан и Индау. По берегу растет пояс панданусов ¹⁰³. Холм Тана-Хабанг изобилует свинцом, который уже один раз начинали разрабатывать.

Странное здесь положение женщины, одной среди стольких мужчин. Я думаю, в Европе таковое невозможно, но ислам или старинные обычаи малайцев ограждают <?> мужа от конкуренции.

Мохамед-Али, Касием и другие еще желают сопровождать меня в Пахан. Вообще замечаю, что здесь европейцы пользуются большим уважением и об них более высокого мнения, чем в голландских колониях, может быть, вследствие разности голландского и английского характера, может быть, что европейцев здесь меньше знают.

Вчера мои люди были чересчур веселы, хохотали, громко кричали, так что я сказал Дюбусу, малайцу, который меня сопровождает в качестве главы людей, что я подобного шума не желаю; вследствие чего, когда я сошел в яло, люди очень притихли.

Хотя было шесть гребцов, мы подвигались вдвое медленнее, чем когда спускались по реке, имея только троих. Я решил [51] остаться ночевать в пустой хижине, которую заметил на пути из Лундана в Индау. Мы достигли ее только при наступлении темноты, но лунный свет был совершенно достаточен, чтобы поужинать и устроить ночлег. Я остался в яло, завесив обе стороны от ночного ветра и сырости. Люди отправились спать в пустой сарай, который служил прежде людям, которые резали и сушили здесь ротанг.

<19 января> Разбудив людей около 5 часов, я сказал им, что отправлюсь в 6 часов.

Вследствие неосторожности или нарочно огонь костра, который ночью горел под навесом, сообщился крыше, которая вмиг запылала, и через минут 10 ее не осталось следа. Так как речка, по которой мы намеревались подняться, запружена во многих местах стволами, под которыми приходится проезжать, пришлось снять кадьян. Речка была значительно уже вчерашней. На стволах деревьев, которые свешиваются над нею во многих местах, я мог заметить следы высокой воды во время дождливого времени. На сучьях, которые отстоят от теперешнего еще высокого уровня речки на 5-6 м (смерил сам), висели прицепившиеся во время высокой воды сучья, ил и даже значительно большие стволы. В это время (в месяце зуркуеда ¹⁰⁴), продолжающееся недолго — около пяти дней, лес залит. Берег здесь довольно высок и песчаный. Верхний слой (хумус), скрепленный корнями [52] растений и деревьев, висит лоскутами над обрывистым, подрытым водою берегом. По берегу нашлись несколько пондо малайцев, которые режут ротанг, и оран-утан, которые временно жили здесь; теперь по случаю беспокойного времени нет никого.

Несколько раз мне указывали на места с вырубленными большими деревьями, покрытые мелким кустарником, — прежние селения оран-утан и малайцев. Одно таковое, представляющее большое пространство, называется Кубурдато — древнее большое поселение малайцев, которых жило здесь большое число, даже древняя резиденция махарадий йохорских. Мне сказали, что есть еще гробницы, но когда я их пожелал видеть, оказалось, что они совершенно заросли лесом и никто не знает дороги.

Речка Кахан разделяется на два рукава — Кахан и Маде, и хотя кампонг, куда мы направлялись, лежал на р. Маде, мы продолжали путь по Кахан, которая стала еще уже, но которая предпочитается Маде, которая почти совершенно запружена стволами. Из Кахана мы выехали в ручьеобразный рукав Кахан-Кудон, который был не шире 4 м и в некоторых местах еще уже, при 3/4 м глубины. Наш довольно большой яло еле-еле мог пробраться через этот узкий пролив. Особенно несносны колючие хвосты Calami, но которые составляют значительное богатство этой страны, хотя незначительное с тем, которое может производить страна своим минеральным богатством. Здесь в торговле различают три рода ротанга. Ротан-тавар ¹⁰⁵ — очень гибкий, у которого длина доходит до 40 депа (Мера длины, соответствующая расстоянию между концами пальцев развернутых рук (мал.)); ротан-смамбу ¹⁰⁶, из которого делаются палки, копья, крепкий и значительно толстый, и еще один, которого названия не помню ¹⁰⁷.

Из Кахан-Кудон мы въехали, наконец, в р. Маде, которая так же широка, как и Кахан. Проехав оставленные три хижины оран-утан, которые сравнительно были довольно тщательно построены, мы встретили прау, нагруженное мужчинами и женщинами. Мне сказали мои люди, что хорошо, если бы я им приказал бы вернуться в кампонг, а то мне придется долго ждать людей. Я это сделал, и пирога вернулась, следуя за нашею, в кампонг. Батен недавно, боясь Палимы, перешел на сторону Пахана. Я нашел три хижины, довольно хорошо построенные, и, спросив денана (нового начальника), приказал ему, чтобы в непродолжительном времени были бы яло и человек 5 — 6 для дальнейшего пути. В этом селении живет китаец, который женился на женщине оран-утан. Я приказал позвать всех жителей хижин, которых оказалось немного. Несколько человек имели очень кудрявые волосы, все были малы ростом; жена китайца очень бела и довольно миловидна. Хотя ей было не более 17 или 18 лет, между волосами было много белых ¹⁰⁸.

Отсюда, говорят, дороги пешеходной нет, надо отправиться опять вверх по речке в маленькой пироге. Говорят (но только говорят), пути — два дня по речке и два пешком.

Вечером великолепный лунный свет. [54]

<19 — 20 января> Маде. Голова болит, может быть, вследствие дыма, которым пришлось наполнить хижину, чтобы избавиться от комаров вчера вечером. Люди явились аккуратно утром, часам к шести. Пока я рисовал, почти все население обступило меня. Семья денана отличалась красивыми лицами ее членов, особенно женщин и детей. Между ними находились две девушки, в которых заметна была китайская примесь, как, например, в очень светлой жене китайца, о которой я уже говорил. Когда я отправлялся, все вышли провожать меня, прося — кто лекарства, кто сказать махарадье об их бедствиях от палимы-кичиль. Я был рад заменить говорливых и шумливых малайцев тихими, но деятельными оран-утан, которых ловкости я часто удивлялся.

Довольно узкий, очень плоский <яло> поместил 9 человек, багаж и провизию, хотя тогда его борта посредине отстояли сантиметров на десять от уровня воды. Так как воды в речке было немного, то приходилось пихаться шестами, что исполняли с большим искусством двое оран. Надо (В рукописи: Так как надо) было при этом не только соблюдать равновесие, но также обрубать часто нависшие ветви и колючие хвосты Calamus. Денан Нианта был особенно замечателен своей ловкостью. На груди, спине и лице у него виднелись шрамы от когтей тигра, с которым он встречался уже три раза. Последний напал на него утром в нескольких шагах от хижины. Он шел, сопровожденный своей маленькой дочерью, за дровами, когда тигр бросился на него и нанес ему много, но неглубоких ран. Нианта убил его парангом, но раны долго заставили его пролежать. Тигра съели его соплеменники. Я купил у него череп, который находится зарытым недалеко от хижины и который Дюбусу перешлет мне.

Речка была мелка и очень запружена заборами — повалившимися деревьями, которые образовывали целые леса, которые приходилось прорубать, что очень замедляло плавание. Стволы, которые приходилось прорубать, были часто около одной четверти метра в диаметре. Для этой работы служил топор довольно странного для европейца образца, который, вероятно, сохранился, по преданию, от времен каменных топоров, которых существование еще помнят (Кратон), но которые совершенно вывелись из употребления. Он имеет гибкую рукоятку, что, [55] вероятно, усиливает силу удара. Подобные топоры встречаются также на Яве, в лесных местностях ¹⁰⁹.

По этому пути уже более года не проезжал ни один малаец, не говоря про европейцев, из которых здесь не был ни один. Поэтому нам приходилось прочищать дорогу. Я удивлялся работе двух оран-утан: весь день поочередно они работали то топором, то шестами.

Так как ночь надо было провести в лесу, то я остановился в 4 часа, чтобы построить пондо. Вечером шел дождь, но я поместился под моим пондо. Хотя было очень узко, но зато сухо. Я пообедал внизу. Ночью же на вещах, хотя немного труся тигров, уместился на ящиках Ахмат и, несмотря на дождь, проспал великолепно.

<21 января> Речка представляла еще более заборов. Тот, кто знаком с примитивным лесом, поймет, если я скажу, что для того, чтобы проехать по речке, мне приходилось прорубать дорогу для пироги, как в чаще леса; потому, сделав 6 часов пути, нам пришлось употребить более двух с половиной на рубку. По берегам и в лесу здесь растет громадное количество <ротана> (Восстановлено по: ЗК No 1. Л. 48). Туземцы отличают здесь до двадцати различных видов, из которых некоторые достигают длины около 40 сажен.

Я наблюдал сегодня моих спутников, оран-утан, сравнивая их с Ахматом; для меня примесь папуасской крови несомненная. Эти физиономии с толстыми оттопыренными губами, плоским широким носом очень похожи были, особенно профилью, на Ахмата, даже цвет кожи был одинаков ¹¹⁰. [56]

Устроил сегодня очень удобную хижину, даже в два этажа. Воздушный дворец этот был построен часа в полтора, очень крепко и просто. Ночью шел проливной дождь. Думал о Л. и о музыке. (Фраза приписана карандашом сбоку)

<22 января>. Нельзя было по случаю дождя отправиться далее до 8 часов, почему я занялся расспросами оран-утан, и вот что узнал. Здешние оран-утан, будучи в близких отношениях с малайцами, потеряли много своих старых обычаев, не употребляют сумпитан, совершенно забыли свой старый язык, строят хижины и живут почти совсем, как малайцы; некоторые даже приняли ислам. Малайцы, даже китайцы, часто женятся на девушках оран-утан, притом вследствие войны с Паханом много оран-утан выселились в разные места. Вероятно, скоро здесь это племя отчасти сольется, отчасти исчезнет.

Как только дождь перестал немного, я отправился далее. Хотя мне сказали люди, что это место, откуда нам приходилось идти пешком, очень недалеко, но мы употребили более трех часов, чтобы добраться, беспрестанно задерживаемые дождем и заборами. Это место, называемое Быбан (Вариант: Бынбан (ЗК No 1. Л. 51, 52)), было очень удобно, образуя песчаный мыс, окруженный с трех сторон изгибом речки.

Выглянувшее солнце и ветер позволили высушить мокрую одежду и одеялы, хотя ненадолго, потому что ночью опять пошел дождь.

<23 января> Три оран-утан и малаец были очень обременены ношением (В рукописи: ношами) моих вещей, которые несли обыкновенно 6 человек, когда переставший дождь позволил нам двинуться в путь. Лес был очень болотист; между невысокими холмами в некоторых местах приходилось идти по колено в болоте. Прибавим к этому удовольствию многочисленные шипы Calamus и других колючих растений, проливной дождь, который по временам делал лес еще мокрее. Особенно трудно было людям с тяжелыми ношами, так что пришлось к 1 часу пополудни, приказав людям построить на ночь пондо и задержав двоих, послать других в деревню оран-утан, которая находится не слишком далеко, за людьми, самому же с вещами остаться до завтра здесь. Ноги очень распухли. и рана от шипа, который ранил меня в лесу Кратона, болит. Хины нет, и вряд ли сегодняшняя прогулка пройдет даром.

Лег вчера с заходом солнца, и хотя вообще спал хорошо, но ночью чувствовал несколько раз, несмотря на фланелевую одежду и шерстяное одеяло, холод.

Утром вместо риса позавтракал саго с чаем. Рис по неосмотрительности Дюбусу очень нехорош, так что люди вчера и сегодня перебирали его. Удивляюсь такому терпению, но для них еда — важнейшее дело.

Людей ожидаю только к полудню, но решил отправиться в деревню: чувствую пароксизм и не желаю остаться больным здесь.

<24 января> Вчера люди не пришли. Я провел почти все послеполудня в ожидании их. Досадно было раскладывать уже [57] совсем к походу готовые вещи, но, когда стало темнеть и людей не было еще, пришлось.

Так как днем шел несколько раз дождь, в лесу было очень сыро, я же страдал лихорадкою, то я придумал себе очень удобный при этих обстоятельствах ночлег: зашнуровал по обеим сторонам каучуковые одеяла и проспал отлично и тепло в этом каучуковом футляре ¹¹¹. У людей вышел весь рис, хотя уже два дня, как я уступил им мою порцию. Я им приготовил сам (так как никто, кроме меня, не умел это сделать) род полужидкого студня из саго с солью и сахаром. Затем, сделав довольно удачный портрет оран-утан Лысо с очень типичною физиономией и записав размеры его головы и лица, я приказал всем отправиться в соседнее <?> селение за провизиею. Теперь сижу один и наслаждаюсь тишиною и уединением. Я сказал — тишиною, но в лесу не тихо, но нет этого назойливого, мне часто противного житейского шума и говора людей.

Пока я рисовал Лысо около получаса, он сидел замечательно неподвижно на корточках, с вывернутыми внутрь ступнями ног, и чем дольше продолжался сеанс, тем более оттопыривались его губы и глаза становились уже. Цвет его кожи почти совсем сходен с Ахматом.

Люди здесь (оран-утан и малайцы) совершенно соглашаются со мною, когда я им говорю, что прежде у всех оран-утан волоса были, как у Ахмата, но что, смешиваясь с малайцами, они получили понемногу другие волосы. При этом они сами прибавляют, что там и там (всегда почти указывая на более дикие, [58] отчужденные племена) в Пахан (около р. Текам), по левому берегу р. Индау и в горах есть люди с такими же волосами.

Мое одиночество сегодня, даже недостаток съестных припасов напоминают мне Берег Маклая, и я нахожу, что я положительно чувствую себя отлично во всех отношениях при этом образе жизни. Чем долее я живу в тропических странах, тем более они мне нравятся. Лес, который меня окружает теперь, так хорош, что не только описать его не могу, но даже не могу подыскать для него подходящего прилагательного, поэтому употребляю самые обыкновенные. Несколько раз, несмотря на безветрие, я слышал сегодня падение больших деревьев в лесу, что я уже замечал в Гвинее: падают от старости, без особенных, как кажется, причин для такой катастрофы.

Сегодня в первый раз видел в лесу очень большую змею, фунтов 12 или более длины, в нескольких шагах от меня, но она так неожиданно выползла и потом, грациозно изгибаясь, переплыла речку и скрылась в чаще, что я не успел разглядеть ее; знаю только, что она была значительно длинна и что движения изящны.

Люди не вернулись к вечеру; шел проливной дождь, огонь погас. Я был голоден, но нечего было есть. Должен был, как только начало темнеть, ухитриться устроить себе помещение на ночь, чтобы не промокнуть. Было очень темно, когда я был разбужен шумом в кустах, затем всплесками воды речки у самого пондо. Какое-то животное пришло пить. Вспомнив виденную утром большую змею и вчера виденные свежие следы тигра, я машинально вынул револьвер из чехла и ощупью удостоверился, что он заряжен. Кроме порывов свежего сырого ветра и нескольких капель дождя, однако же, ночью других приключений не было. Досадно было, что не мог развести огня: спичек не было, хотя каю-лара было немало. Я еще не приобрел искусства добывать огонь a la orang-utan (По способу оран-утан (франц.)), хотя оно очень простое на вид.. Каю-лара — лиана ¹¹², которой тонкий ствол употребляют оранутан для добывания огня. Высушенную, немного заостренную палочку из каю-лара, держат вертикально, катая между ладонями, быстро вертят, как бы желая пробуравить лежащую внизу подобную же палку. В образованной верчением ямке опилки начинают тлеть и загораются. Их собирают и, положив на сухую шелуху кокосового ореха, раздувают огонь. Я видел эту лиану несколько раз на реке Маде. Она достигает также значительной толщины. Цветов ее не видал. Я видел оран-утан, который в несколько минут добыл таким образом огонь; другие добывают его бамбуком и огнивом.

<25 января> 10 часов. Очень голоден. Нет ничего съедобного, кроме сырого сахара и чая, но огня нет, чтобы спечь или сварить что-нибудь.

К 11 часам вернулись трое из восьми моих людей оран-утан с одним еще, но который едва тащился по случаю болезни, с новостью, что из трех людей из соседнего селения Теба двое [59] вернулись с дороги вследствие лихорадки, третий — с больными ногами — едва мог следовать за ними. Хотя я был доволен их приходом, но еще более обрадовался принесенному ими рису, которого холодного и очень круто сваренного с немного солью и перцем, съел большую тарелку. Нианта отправился по речке вверх за пирогой, Дюбусу — в Иохор-Лама в рума-пасон. Мои люди Сайнан и Ахмат остались в селении.

Нинчи, услужливый малаец, который всегда скоро и хорошо сооружал для меня пондо, уверял меня, что не мог спать, зная, что я один в лесу, и когда я ему рассказал о слышанном животном, он и другие объявили, что это животное был, конечно, тигр.

Притащившийся больной, конечно, не мог нести вещей. Поэтому ноши, которые должны были нести трое, были очень тяжелы. Тропинка была очень порядочная, редко попадались болотистые места, и через ручьи были положены (старанием Ахмата, как мне сказали) стволы для переправы. Видно было, что здесь чаще люди ходят, много тропинок перекрещивались. Мы направлялись постоянно на S или SSO.

Было около 3 часов, когда, придя к ручейку, на берегу которого стояло пондо, Нинчи предложил мне переночевать здесь, говоря, что до Теба еще очень далеко и что ноша тяжела. Другие были того же мнения; мне очень не хотелось оставаться здесь, сделав сегодня только <переход в> три с половиной часа, но я не нес, кроме ружья, никакой ноши, люди же маленькие, с мизерным телосложением, пройдя утром это же расстояние к р. Мемет, затем с этою ношею, которую я не думал, чтоб мог бы нести 3 часа, уверяли, что тяжело, с очень несчастным видом говоря, что еще очень далеко. Я, жалея их, согласился. Построили мне пондо, и я проспал, пролежал и передумал о многом, многих, прошедшем и будущем, от 6 вечера до почти 6 утра.

<26 января> Я выпил немного чаю, так как сахар опять на исходе; мои люди поели рису и закусили испеченною пухлою лягушкой, и мы отправились на S. Перешли через многое множество ручьев и несколько раз через р. Теба и к 11 часам пришли в селение Теба, откуда по реке того же имени отправлюсь завтра <в> рума-пасон <на> р. Иохор. Здесь я мог высушить мокшее уже столько дней одеяло и белье. Рана от шипа сильно болит, увеличилась и не имеет хороший вид.

Оран-утан здесь немного, все с вьющимися длинными волосами и, как вообще все, малы ростом. Одна женщина особенно поразила меня своею миниатюрностью: она имела при первом взгляде вид 13-летней девочки и рост ее не превышал 1,31 м, с очень жидкими членами. Она имела уже трех детей, и, раскрыв ее саронг, поверил тому при виде ее длинных дряблых грудей. Другая женщина, которую я нарисовал, также ни красотою, ни приятною физиономией <не отличалась>. Она была женой жирного, мясистого оран-утан, но с красивыми вьющимися черными волосами, которые падали на плечи спиральными локонами. [60] Сайнан говорит, что и на Яве много таких волос, что, кажется, справедливо.

Один из здешних жителей напомнил мне физиономию капитана Мавара ¹¹³. Я уже много раз в разных частях света встречал физиономии, которые при первом взгляде напоминали мне друг друга. В Батавии, например, племянница Фиц-Фер-Плуг напомнила мне младшую Бётлинг ¹¹⁴. Один мальчик в Пангут напомнил мне девочку в Амбоине, которая мне нравилась. Этот странный факт я не совсем понимаю.

<27 — 28 января> Разбудил людей. Еще не было 4 часов, но все было готово только к пяти с половиной часам. Отправились. Опять встретились много преград, но гораздо менее, чем на р. Маде. Мелководье, однако же, затрудняло немного. Встретили на дороге яло и людей, которые были посланы за мною из рума-пасон. Сперва речка называется Ленью (Вариант: Линью и Ленгьйо (ЗК No 1. Л. 52, 53)), потом Йохор. По мере того, как она становилась шире, стали попадаться признаки цивилизации: огромные стволы, разрубленные на части, сажени в 3 и 4, и приготовленные для сплавления. Они назначаются для пильной паровой фабрики махарадьи. Через десять часов плавания вниз по реке достиг я, наконец, рума-пасон и был очень вежливо и любезно встречен малайцами.

<28 — 29 января> Отправился далее, переменив людей. Цивилизация все заметнее. Лес местами очень порублен, постоянно встречаются прау, здесь плантация гамбира ¹¹⁵, там разрабатывают олово. Но везде китайцы, которые почти исключительно населяют здесь берега, и малайцев сравнительно очень немного. Узнав, что помулу Кота-Тинги находится в отсутствии и желая завтра отправиться на гору Панте, я заехал в деревню этого же имени сказать тамошнему начальнику, что мне надо будет завтра утром трех человек нести вещи и что я думаю вернуться из Кота-Тинги и ночевать у него, чтобы рано поутру отправиться на гору.

К полудню достигли Кота-Тинги. Уже на берегу виднелись повешенные на ветвях небольшого дерева белые тряпки. Это были панди-панди ¹¹⁶, обозначающие «крамат». Малаец по имени Касим заступал место помулу и сторожа старых гробниц, куда я отправился, позавтракав.

Четырнадцать гробниц находились на небольшой возвышенной, обнесенной низкой оградой из камней террасе, имеющей форму прямоугольника. Гробницы состоят из продолговатого, обнесенного камнями места с двумя резными колонками. Одна (большая) — в головах, другая — в ногах, как нисан на гробницах оран-утан. Около одной из гробниц, которая также лучше сохранилась, были воткнуты много панди-панди; около 3 чашек, подноса с угольями лежали две старые пули. Касим сказал мне, что это гробница султана Махмуда ¹¹⁷. Орнаменты на гробницах не отличались <ни> оригинальностью, ни красотою ¹¹⁸. На всех почти находился орнамент, которого значение я узнаю, может быть, у махарадьи. [61]

Последний махарадья похоронен в Сингапуре, куда, как мне сказали, махарадья приказал перенести несколько старых, найденных в окрестностях <гробниц>. Вдали виднелись горы, но ближайшая окрестность не была особенно живописна. Часа в 3 я вернулся в деревню Панте.

<29 января> Поднялся часа в 3: не мог спать. Из пяти обещанных людей пришло только трое, и то мы были готовы в семь половиной часов. Через полчаса ходьбы мы пришли к участку леса, который разрабатывали китайцы, срубая большие деревья [62] и пиля на доски. На большом пространстве по тропинке были положены подмостки — доски и немного на верхней стороне стесанные бревна. Около речки Панте, которую мы перешли, был магазин напиленных досок, которые сплавлялись по речке, затем по р. Йохор в Сингапур. Немного далее мы прошли около нескольких больших хижин, жилищ работающих, и когда остановились, были обступлены дюжиной любопытных китайцев, которым хотелось узнать, откуда я и куда направляюсь.

Далее, все идя по подмосткам, мы прошли около многих китайцев, которые распиливали громадные стволы, разрубленные на куски сажени в две или три длиною. Стоя на высоких подмостках, они серьезно и прилежно работали, и даже (характерная отличительная черта от малайцев) мое появление редко развлекало их. Я положительно удивлялся их работе. Вряд ли сорок самых лучших белых работников в два года могут сделать, что сделали здесь желтые. Их отношение к белым совершенно иное, чем малайцев, и не совсем без основания, хотя оно меня вчера и сегодня очень раздосадовало. Вчера, желая отправить письмо, я думал послать его с одной из больших китайских прау, [63] отправляющихся в Сингапур, и когда одна из них проходила, я сказал помуле позвать ее. Несмотря на его крики, даже мой зов, китайцы не подумали не только остановиться, но и ответить. Сегодня, чтобы узнать дорогу, я и мои спутники остановились около китайца, который шагах в десяти пилил доски. Нас разделяла полоса редкого леса. Я позвал его, чтобы спросить дорогу; он, не обращая внимания, продолжал пилить. Я еще раз спросил его — нет ответа. Это рассердило меня. Я сказал тогда, подняв ружье, что намерен подстрелить его, если сейчас он не придет сюда. Это, наконец, подействовало, и я не принужден был употребить крайности.

Зашли к помулу Драсаб за людьми, знающими дорогу. Это замедлило наше странствие на полтора часа. Опять пришлось упражняться в гимнастике, шагать, карабкаться, балансировать через и на пнях. Китайцы срубили множество деревьев для плантации. В лесу тропинка была очень порядочная, и даже самые крутые места были довольно удобно достижимы. Шел дождь почти все время. У Ахмата был пароксизм лихорадки, но он не падал духом.

Через четыре часа ходьбы от деревни Лепа поднялся я наверх, где анероид показал 1400 <м>, но затем надо было еще пройти по хребту на WSW к вырубленному месту. Но шел дождь, и кругом окружало нас белое море тумана. Было холодно и сыро.

Месяца четыре тому назад здесь провели ночь четыре англичанина; после них остались полуразрушенные пондо. Одно было снабжено крышей, и я кое-как поместился под ней, очень стесняемый дождем, холодом, болью ноги. Я не взял тарелок с собою, что очень затруднило питье супа, который я принужден был пить из стакана. Иногда ветер прогонял на момент туман; тогда кое-где проглядывал далекий и интересный вид, но это были только моменты.

<30 января>. Ночь была холодна и сыра, напомнила мне Петербург осенью. Утром тот же туман. Отправился по хребту к другому вырубленному окну на NNW и увидал на минуту гору Мынтаха, потом опять все скрылось. С вершины можно видеть от северо-северо-запад — юго-восток. Прождав до 12 <часов> лучшей погоды, которой, однако же, не оказалось, отправился вниз (Эту ночь мне пришла фантазия купить для медового месяца <??> скалы Двух влюбленных...). В 1 час 30 <минут> был я уже внизу, у речки, в 2 с половиной часа — у китайцев, где узнал несколько интересных подробностей ¹¹⁹ и выпил стакан горячего чаю. Отсюда один с Ахматом вернулся в деревню Панте, где был встречен чи (Чи (сокращ. от encik) — господин (мал.)) Касимом, который объявил мне, что махарадья прислал за мною сампан. В доме помулы я нашел сержанта, присланного с сампаном. Он сказал, что махарадья вечером третьего дня, узнав, что я достиг р. Йохор, сейчас же послал его и что он ожидает приказания от меня. Хотя было только что 4 часа (я сошел с горы в 3 с [64] половиной часа), я предпочел остаться ночевать в деревне Панте и завтра отправиться в Йохор.

Чи Касим очень просил завтра заехать в Кота-Тинги, желая, чтобы я позавтракал бы у него, прибавляя, что есть гробницы, которых я не видел.

<31 января> Приехав часов в 8 в Кота-Тинги, отправились сейчас же к гробницам. Проходя мимо хижин, которых было немало, но стоящих довольно далеко друг от друга, Касим, шедший впереди, выкликал живущих в хижинах, говоря что-то так (В рукописи: очень) скоро, что я разобрал только «туан пути» (Белый господин (мал.)) и «кубур» (Могилы (мал.)), но следствием чего было, что за мною образовалась целая вереница свиты с копьями, крисами, мечами, которая в известном порядке, по чинам, следовала за мною. Тропинка почти потерялась в лесу, пришлось простому малайцу идти впереди прорубать путь.

В глухом, заросшем месте я увидел, наконец, террасообразное [65] возвышение — Кубур-Саид. Взойдя наверх, я начал рассматривать гробницы, причем мне сказали, что нельзя шагать через них.

Кубур-Саид состоит из террасы 1,5 м высоты, 20 — длины и 8 — ширины; на ней находятся три женские и две мужские гробницы. Терраса имеет форму прямоугольника, и с одной стороны заметны развалины портика. Орнаменты не лишены вкуса. По внешнему виду можно сейчас же отличить женские, мужские и детские гробницы. Кубур-Саид находится совершенно в лесу, но теперешние жители предполагают, <что> «темпо дулу» (Раньше, прежде, в прежние времена (мал.)) здесь было большое селение.

На пути к гробнице мынтахары ¹²⁰ мы прошли мимо нескольких холмиков, окруженных рвом, которые также были гробницы. Хотя мы проходили по болотистому мелкому лесу, где тропинку приходилось прорубать. Осмотрев их, нарисовав один из памятников, мы отправились к 3-й группе гробниц, также в лесу, к гробницам бендахар, которые значительно хорошо сохранились. Там был орнамент, очень схожий с теми на прежде осмотренных гробницах в Кота-Тинги и Кубур-Саид. На некоторых я нашел надписи, которые на других позднее <?> заменены простыми <?> чертами. Около гробниц малайцы искали усердно небольшие прозрачные зерна кварца ¹²¹. Сопровождавший меня малаец жаловался, что около гробниц древних султанов теперь китайцы (нечистый народ) хоронят своих покойников.

Осмотрел плантации перца и вернулся при проливном дожде в дом ¹²² чи Касима, где готов был завтрак.

Очень вероятно, что через десяток лет Йохор очень изменится, если теперешний махарадья останется жив, если нет, все еще может заглохнуть. Во всяком случае движение китайцев важно. Население Йохора очень робкое, но очень удобны речные сообщения, которые очень легко устроить: вероятно, минеральные богатства могут очень преобразить страну ¹²³.

Комментарии

84 В ЗК No 1, л. 65 об еще: «Леба. Дети очень светлые. У некоторых немного коричневые волоса».

85 Оран-далам (мал. orang dalam)— жители внутренних районов (dalam — по-малайски «внутренний», «внутри»).

86 Оран-панган (мал. orang pangan) — «лесные люди». Так называли в XIX в. негритосское население восточной части Малаккского полуострова, в основном княжества Келантан. В настоящее время стараются не употреблять указанное название, как и термин «семанги», эти племена предпочитают называть термином «негрито».

87 Calamus — каламус, вид ротановой пальмы.

88 Уби-каю, калади — см. прим. 46 к этому дневнику.

89 См. подробнее в статье «Этнологические экскурсии по Малайскому полуострову», публикуемой в т. 4 наст. издания.

90 В ЗК No 1, л. 38: «Хижина с неск. семей, 30 чел. живут». Имеется также внутренний план этой хижины.

91 Лыпес, правильнее лопис или лупис (мал. lopis, lupis) — лепешки из риса клейких сортов, сваренного на пару и облитого патокой или сваренного с патокой и тертым кокосовым орехом. В ЗК No 1, л. 40 Миклухо-Маклай называет лепешки «лепет» (мал. lepat) и описывает способ их приготовления: «Лепет приготавливают следующим образом. Натирают уби-каю. вместо терки служит ротанг с колючками, разбалтывают с водой, выжимают руками, выжимки снова про<цеживают?>, потом смешивают с отваренным саго и завертывают в банановые листья (вода желтая, которая выбрасывается, горька)». Еще один способ приготовления лепета (правильнее лепата): рис клейких сортов варится на пару в листьях кокосовой пальмы.

92 В ЗК No 1, л. 65 об. имеется зарисовка с подписью: «Примитивная машина для давления сока из сахарного тростника».

93 Сири, в другом месте — сирие (мал. sirih) — бетель, перечное растение (Piper betle). В лист бетеля заворачивают обычно орех арековой пальмы и известь и эту смесь жуют. Жевание бетеля в Индонезии и Малайзии является непременным условием ряда церемоний — обручения, свадьбы, официальных приемов. Этот обычай выражает почтение, готовность вести переговоры. У ряда народов Малайского архипелага бетелевой жвачке приписывают целительные, очищающие организм свойства.

94 Каин — ткань, вид одежды из длинного прямоугольного куска ткани, обертываемого вокруг бедер. Является национальной одеждой малайцев, как мужчин, так и женщин.

95 Мынтара, правильнее ментери (мал. menteri) — титул местных высокопоставленных лиц, считавшихся представителями султана.

96 В ЗК No 1, л. 62 об. имеется таблица антропологических измерений, сделанных в разных местах (Бадоне, Понгуте, Гаребе, Лундане).

97 Йохор-Лама (Джохор-Лама) — город на реке Джохор в южной части Малаккского полуострова. Основан в 1530 г. Аллауддином II, сыном последнего малаккского султана Махмуда (см. прим. 118 к этому дневнику). В Джохоре продолжали некоторое время развиваться культурные традиции Малаккского султаната, завоеванного в 1511 г. португальцами.

98 Мантры (мынтара) — см. прим. 95 к этому дневнику.

99 В ЗК No 1, л. 42 еще: «NB. Оран-утан говорливы, живы, даже очень просты в обращении сравнительно с малайцами, оглядываются часто при работе, очень любопытны. Едят 5. 6 раз в день. Едят даже сырые уби-каю, говорят, что ирут лапар». Ирут (правильно перут) лапар (мал.) — «голодный желудок».

100 Зарисовки 4 прау и отдельных частей имеются в ЗК No 2. л. 53, 53 об.

101 Имеется в виду поселение Квала-Индау (Куала-Эндау), расположенное при впадении р. Индау (Эндау) в Южно-Китайское море.

102 Ниповая пальма (мал. nipah) — бесствольная пальма (Nipa fruticans). Растет повсеместно на Малаккском полуострове. Из нее получают сахар, листья используют для покрытия крыш (атап), из мякоти приготавливают самогон.

103 Панданус — дерево Pandanus ideratissimus. Имеет воздушные корни и длинные широкие листья, из которых получают волокна для плетения.

104 Зуркуеда (араб, зу-ль-ка'да')—11-й месяц мусульманского календаря.

105 Ротан тавар (мал. rotan tavar) — один из многочисленных видов лианы (ротана).

106 Ротан смамбу (мал. rotan smambu) — один из многочисленных видов лианы.

107 Речь идет еще об одном виде лианы под названием «ротан гета» (мал. rotan getah) — Calamus didymorphyllus. Восстанавливается по записи в ЗК No 1, л. 48.

108 Антропологические данные о жене китайца — в ЗК No 1, л. 62 об.: «17 лет, белые волосы, ширина головы 14,1 <см>, длина головы 16,7 <см>, рост 145 <см>, обхват 145 <см>».

109 В ЗК No 1, л. 66 еще: «Малайцы на полуострове Малакка сохранили еще старый образец топора, заменив только камень железом». Рисунок топора с гибкой рукояткой под названием «bliung» есть в рукописи дневника путешествия (л. 49 об.). Ср. такой же образец топора в кн.: Martin R. Die Inlandstamme der Malayischen Halbinsel. Jena. 1905. S. 717.

110 В ЗК No 1, л. 59, 64 об. еще: «Тип оран-утан — братья Ахмата. Не имеют сумпитана <...> Братья Ахмата бросают воду в рот и гладят по губам».

111 В рукописи дневника имеется рисунок, как Н. Н. Миклухо-Маклай зашнуровал себя на ночь (л. 51).

112 Н. Н. Миклухо-Маклай считает каю-лара лианой. В дневнике на л. 54 есть рисунок с надписью: «Лиана каю-лара». В действительности, лара — дерево Polyosma sp. В ЗК No 1. л. 65 об. есть запись: «каю гару (??)». Каю гару (мал. gayu garu) или gaharu — ароматическое дерево Aquilaria malaccensis. В КЗК No 1, л. 20 вложена записка, в которой говорится, что нужно писать kayu larak или larah.

113 О капитане Мавара см. «Второе путешествие в Новую Гвинею» (т. 1 наст. изд., с. 316—328).

114 Бётлинг, правильнее Бётлингк (Bohtlingk) Оттон Николаевич (1815—1904) — немецкий писатель и русский филолог-индолог. Родился в России и долгое время работал в Академии наук в Петербурге. Миклухо-Маклай близко познакомился с ним и его семейством зимой 1869/70 г. в Иене. В 1874 г. Миклухо-Маклай послал ему свою статью «Папуасские диалекты Берега Маклая на Новой Гвинее», а в 1875 г.— состоящую из двух писем статью «О диалектах некоторых аборигенных племен Малаккского полуострова» (см. обе статьи в т. 3 и 4 наст. изд.).

115 Гамбир (Uncaria gambir) — растение, листья которого употребляют для изготовления настойки, добавляемой к бетелю при жевании.

116 Панди-панди (мал. panji-panji) — флаги, стяги. Рисунок есть в ЗК No 1, л. 64.

117 Махмуд — последний правитель (1488—1511) Малакки, при котором Малаккский султанат был завоеван португальцами (1511 г.), что означало конец эпохи расцвета малайской средневековой культуры. Махмуд бежал в Джохор, где и скончался в 1528 г.

118 Рисунки орнамента на гробницах имеются в рукописи дневника на л. 61 и в КЗК No 3, л. 42 об.

119 В КЗК No 3, л. 42 еще: «Китайцы Йохора чище расою, чем на Яве. Приводят жен из Китая, берут <...> женщин из Бали и Явы, но не Йохора Малаккского».

120 Мынтахара, правильнее бендахара (мал. bendahara) — государственный сановник в малайских княжествах, самое главное лицо после султана, исполняющее все функции последнего во время его отсутствия. Ниже в этом же абзаце Миклухо-Маклай приводит данный термин в правильном написании.

121 Кварц у аборигенов Малаккского полуострова считается магическим кристаллом, в котором сидит дух. Лекарь при осмотре больного вглядывается в кусок кварца, а сидящий в нем дух, по поверью, указывает на болезнь, поразившую того, кто обратился к лекарю за помощью (Carey Iskandar. Orang Asli. The Aboriginal Tribes of Peninsular Malaysia. Kuala Lumpur 1976. P. 104—105). Эти представления оказали влияние на малайцев, живущих поблизости.

122 Возможно, план постройки в КЗК No 1, л. 42 является планом дома Касима.

123 Уже 2 февраля 1875 г.в газете «The Singapore Daily Times» появилась заметка Миклухо-Маклая о его путешествии по Джохору. Она была вклеена самим ученым в записную книжку (ЗК No 1, л. 56—56 об.). В заметке говорится о посещении Миклухо-Маклаем мест, которые до него не посещал ни один европеец и где редко бывали малайцы, а также о том, что путешествие заняло 50 дней и происходило на лодках и пешком, описан маршрут с подробным перечислением мест, где он был, и намечен план 2-го путешествия по Малаккскому полуострову. Около вклеенной заметки и под ней сделаны записи карандашом на немецком языке, которые представляют собой ее черновик (сообщено А. А. Анфертьевым).