ВТОРОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ НА БЕРЕГ МАКЛАЯ В 1876-1877гг.

<Заметки о втором пребывании на Берегу Маклая>

Экскурсия в Марагум-Мана 2 и 3 августа 1876 г.

(часов 5 от берега)

В шлюбке до устья речки Морель, затем через лес на холмах, покрытых унаном, общее направление — SSO.

От холма обширный вид: Самбул-Мана на W, Энглам-Мана — SW, Марагум-Мана — SSO. Следы землетрясения попадаются на дороге этой часто в виде длинных трещин и обвалов. Пройдя часа 3, дорога тянется берегом, высоким и обрывистым, р. Камран, которой берега представляют хорошие геологические разрезы.

В широком ложе текут несколько рукавов реки, и в некоторых местах представляются обработанные поляны. Горные породы, которые везде здесь встречаются, — глинистый сланец и белый известняк.

Деревня сама разделена на несколько деревушек, отделенных глубокими оврагами. Деревня не представляет ничего особенного, хижины вообще низки, покрыты унаном и однообразной постройки.

Кокосов мало.

Вышина около 750 фут.

Экскурсия в Рай

По случаю противного ветра остался весь день в бухточке при устье речки Боу, затем, остановившись в другой бухточке, Леле, ночью прибыл, обогнув скалистый берег мыса Риньи, к улеу Рай, которая после Гумбу первая береговая деревня на SO. За деревней ряд холмов невысоких, состоящих из поднятых кораллов (на несколько сот футов), за ними более высокий конический холм, которого вышину не удалось определить. Около Рай находятся следующие деревни: 1) Сераиб; 2) Симна; 3) Варик; 4) Вальгаб; 5) Мурисан. [199]

(от июня 1876 г. по ноябрь 1877 г.)

(Это сообщение написано мною в октябре месяце 1877 г. в Бугарломе, на Берегу Маклая; но, будучи написано неразборчиво, на многих разнородных лоскутах бумаги (по случаю недостатка ее), не могло быть послано в этом виде имп. Русскому геогр. обществу; продолжительное нездоровие мое в Сингапуре в 1878 г., а затем работы в Австралии помешали переписать его. Только теперь в море я нахожу иногда возможность, когда качка и людской шум не препятствуют, заниматься машинальною работою переписки. Я предпочел оставить сообщение без изменений, дополнив его только несколькими примечаниями.)

О моем 3-м посещении о. Новой Гвинеи могу сказать, во-первых, что оно проходит без таких помех, как приключились при 2-й экспедиции (на Берег Ковиай в 1874 г.), и, во-вторых, что, сообразно с моим наперед обдуманным планом, оно составляет во всех отношениях продолжение начатых исследований во время первого пребывания на этом берегу (в 1871 — 1872 гг.).

Мой отъезд в декабре 1872 г. был слишком неожидан, чтобы не оставить многих значительных пробелов в предпринятых работах; и если я согласился на отъезд, то это было только вследствие моего уже тогда принятого решения вернуться со временем на этот берег и дополнить, сколько возможно, что приходилось оставить тогда начатым и отчасти едва затронутым.

Направленный местными условиями при первом посещении Новой Гвинеи главным образом на исследования по антропологии и предоставив ее задачам указывать мне направление пути при последующих путешествиях (при 2-й экспедиции в Новую Гвинею, путешествии в Малайском полуострове), я и этот раз остался ей верным.

Предпринимая путешествие, намереваясь посетить несколько местностей и имея выбор остаться долее в одной из них, мне казалось, помимо других причин (Причины эти изложены в моем письме князю Ал. Ал. Мещерскому, которого перевод находится в одном из NoNo итальянского журнала «Cosmos» за 1877 г. ¹), вернее и целесообразнее не поддаться на приманку новизны и вернуться сюда, на Берег Маклая, продолжать и дополнять начатое. Пересмотр перед отъездом из Явы (в декабре 1875 г.) сведений, добытых в 1871 — 1872 гг. о туземцах Берега Маклая, по случаю публикации продолжения моих замечаний о них (N. von Miklucho-Maclay. Ethnologische Bemerkungen uber die Papuas der Maclay-Kuste in Neu-Guinea, II // Natuurkundig Tijdschrift... 1876. Я отдал тогда в печать этот 2-й выпуск примечаний, потому что не знал, сколько времени я останусь в Новой Гвинее и даже придется ли мне вернуться <См. «Этнолог. заметки» в т. 3 наст. изд.>), весьма сильно повлиял на это решение: откинув то, в верности чего у меня оставалось сомнение, мне ясно представилось большое число пробелов и вопросов, остававшихся без удовлетворительных ответов. Зная [200] язык и пользуясь доверием туземцев, я более чем кто другой был в состоянии дополнить уже добытые сведения об их нравах и обычаях.

Возвращаясь на Берег Маклая, я не имел в виду предпринять дальней экскурсии во внутрь страны. Этот проект, несмотря на всю заманчивость его, я устранил еще при отъезде из программы моей деятельности 1876 — 1877 гг., полагая, что и без такой экскурсии мне остается много неоконченного и неясного в ближайшей близи; также потому, что запасы и снаряды разного рода, наем необходимого контингента людей потребовали бы значительных расходов, средствами для покрытия которых я не располагал в то время. К тому же эти люди, совершенно необходимые для дальней экспедиции во внутрь страны (Прислуга при такой экспедиции должна быть набрана главным образом из не-туземцев этого Берега по многим причинам; из них главные: во-первых, постоянные войны между деревнями, большая раздробленность населения, отсутствие безопасности в чужих деревнях делают туземцев <далее зачеркнуто: которых вообще нельзя назвать трусливыми> весьма боязливыми вне собственной территории или участка ближайшей дружественной деревни; во-вторых, их припасы (таро, ямс и т. п.) слишком неудобопереносимы (громоздки) и тяжелы при пешеходных экспедициях, а они не хотят заменить свою традиционную пищу другою (например, рисом и т. п.); в-третьих, туземцы моего Берега, не быв в сношении с белыми и не имея в своем общественном устройстве подобного отношения, как отношение слуги к господину, весьма неясно понимают условия такого договора, почему всякая дисциплина, необходимая при дальней экспедиции в страну с незнакомым населением, весьма затруднительна и почти что невозможна; наконец, в-четвертых, здесь семейные связи очень прпятствуют набору людей, некоторые даже в последний момент могут поддаться просьбам, уговору, слезам матери, жены, детей и т. п.), были бы мне совершенно не нужны при продолжительном пребывании в Новой Гвинее и составляли бы даже положительную тягость в последнем случае. Не только их пропитание представляло бы затруднение, но даже сомнительно, что они ужились бы мирно с туземцами; во всяком случае, потребовались бы постоянный надзор за ними и разбирательство, вероятно, частых ссор между ними самими и между ними и туземцами. На все это пришлось бы жертвовать время, с которым европеец в этой интересной, но малопригодной для его здоровья стране должен обходиться весьма и весьма экономно.

С другой стороны, ватага слуг, окружающая путешественника, составляющая как бы живой забор, часто мешает непосредственному наблюдению туземцев, влияет нередко значительно на сношении с последними, не говоря уже о том, что, внося при случае посторонний элемент в процесс мышления и во взгляды туземцев, запутывает и искажает сведения об их обычаях и воззрениях, которые при знании языка возможно получать от них (В доказательство каждого пункта я мог бы привести примеры из собственного опыта, но удерживаюсь, считая эти комментарии по своему объему здесь неуместными.).

Взятые мною 3 человека прислуги были достаточны, чтобы освободить меня от докучных забот ежедневной жизни ², и мое [201] помещение в Бугарломе (Бугарлом — туземное название места, где стоит мой домик.) было достаточно удобно, чтобы, отдыхая от небольших, несколькодневных, часто предпринимаемых экскурсий в окрестности, заниматься моими сравнительно-анатомическими работами.

Начну перечнем главных работ, которые занимает мое время.

Во-первых, работы по антропологии (Мое мнение об антропологических наблюдениях, которыми большинство путешественников принуждены ограничиваться, я сообщил в моем письме г. проф. Р. Вирхову, напечатанном в «Sitzungsberichte der Berliner Gesellschaft fuer Anthropologie, Ethnologie und Urgeschichte» за март 1878 г. <См. «Заметки по антропологии, собранные на пути в Западную Микронезию и Северную Меланезию в 1876 г.» в т. 3 и письмо Вирхову от 9 декабря 1876 г. в т. 5 наст. изд.>). Я занимаюсь при случае антропологическими измерениями (По программе г. проф. Вирхова (Anleitung zu Wissenschaftlichen Beobachtungen auf Reisen. Berlin, 1875. S. 585).), которые вследствие недоверия и подозрительности папуасов я не мог предпринять в 1871 — 1872 гг., но что теперь, при старом знакомстве, они не могут отказывать мне и должны побеждать свое отвращение к подобным непонятным для них манипуляциям над их личностью. Я увеличил также мою коллекцию черепов для будущих исследований дюжиною черепов, которые родственники умерших захотели предоставить мне; но был принужден оставить нетронутыми (иными словами, не украл) несколько, вероятно, полных скелетов, хотя знал, где они находятся, не желая злоупотребить доверием туземцев, а они не захотели понять моих весьма ясных намеков, что я желаю иметь их. Зная, что возможно добыть совершенно полные скелеты в разных госпиталях (He только скелеты, но и все тело умерших меланезийцев, с немногими трудностями, можно получать иногда в госпиталях Нидерландских колоний, в Австралии, Новой Каледонии и др.), я не желаю поколебать легкомысленным шагом нелегко добытое доверие папуасов. Отсутствие фотографической камеры весьма чувствуется; эту работу приходится отложить до 3-го посещения моего Берега!

Во-вторых. Мое внимание было главным образом направлено на вопросы по этнологии, сознавая, что я нахожусь вследствие многих обстоятельств в удобном положении наблюдать несмешанное и изолированное племя.

Кроме нашего знакомства и обоюдного доверия, мое намерение, которое они знают, что если я и оставлю опять на время этот Берег, я снова вернусь сюда, заставляет туземцев мало-помалу менее стесняться моим присутствием и не изменять или не стараться скрывать постоянно свои обычаи и насиловать свою обыкновенную  (Далее: Манера держаться, вести себя (франц.)) maniere d'etre (Эта скрытность, основанная на трудно преодолимой недоверчивости характера, может привести легко к ряду ошибочных наблюдений.). Немало помогает моему успеху сохранять и укреплять доверие туземцев то, что я здесь единственный белый, который живет между ними, так [202] как поведение других (в чем я много раз убеждался на других островах) повлияло бы значительно на отношение туземцев к каждому белому в отдельности.

Но при всей обширности поля исследования, несмотря на все мое старание не упустить случая, чтобы знакомиться со всеми подробностями папуасской жизни, я должен сознаться, что мои успехи в этом отношении подвигаются крайне медленно.

Кто имел случай поставить себе задачею наблюдение первобытного племени при ограниченном знании языка (Хотя я говорю по-папуасски порядочно, но во многих случаях мое знание оказывается все еще весьма ограниченным.), знает, как туго идешь (В рукописи: идет. Исправлено нами по: ПО ААН. Ф. 143. Оп. 1. No 15. Л. 3 об.) вперед, если, критически относясь к каждому так наз. «открытию», отбрасываешь весь хлам неполных, неточных и искаженных посторонним влиянием наблюдений!.. Выражение «шаг за шагом» далеко не достаточно, чтобы выразить всю медленность этого движения.

Расспросы туземцев об обычаях мало помогают (вследствие многих причин) (Туземцы трудно или совершенно не понимали, «на что» мне хочется знать все эти подробности об их обычаях и обыденной жизни; убедясь, что я не могу уличать их во лжи, отвечали большею частью только из вежливости, чтобы отделаться каким-нибудь ответом. Я много раз натыкался также на людей, которые сами не знали подробно процедуру обычая; и не всегда легко бывает найти действительно компетентный источник ³. Другая причина (помимо затруднения ставить вопросы), что (В рукописи: это. Исправлено нами по: ПО ААН. Там же. Л. 4) при расспрашивании туземцев о каком-либо обычае следует быть весьма осторожным, — та, что они очень склонны отвечать на все вопросы «да» или так неясно, что приходится почти что угадывать, что они хотят сказать; а станешь угадывать — 9 шансов из 10 впадаешь в ошибку.), приводят к ошибкам или к воображаемому разрешению вопросов. Единственный путь — видеть все собственными глазами, а затем, отдавая себе отчет (при записывании) виденного, надо быть настороже, чтобы не воображение, а действительное наблюдение дало бы полную картину обычая или церемонии. Мне даже кажется полезным идти далее: следует удержаться (чтобы не ввести читателя в лишнее затруднение, а может быть, в ошибку) при этом описании виденного от всякого рода субъективных гипотез, объяснений и т. п. Далее, для каждого обряда, церемонии, обычая требуется соответствующий предлог; но эти предлоги, как на зло наблюдателю, представляются в некоторых случаях очень и очень не часто (Так, например, «мулум» (обряд обрезания) производится сообразно с числом подрастающих мальчиков нескольких соседних деревень 1 раз в 6 или 7 лет, так что вряд ли мне придется видеть собственными глазами эту операцию, сопряженную с очень многими церемониями.).

Несмотря на наилучшие отношения наши, я единственно мог рассчитывать на случай; чтобы видеть что-нибудь, я должен был случайно заставать туземцев на месте действия. Предупреждение, что приду, или приказ призвать меня, когда случится то и то, когда будут делать это или другое, были часто достаточны, чтобы повлиять на всю процедуру. Опытом я пришел к результату, что лучший образ действия с моей стороны, чтобы узнать [203] и видеть что-нибудь неискаженное из обычаев туземцев, состоит в том, что я принимаю относительно всего сюда касающегося вид полнейшего равнодушия, и, только притворяясь таким образом, мне удается видеть кое-что из их интимной жизни, не измененное скрытничанием и суеверным страхом... ⁴

Несмотря на это утомительное движение, 1/4 и 1/2 шага вперед, иногда целый шаг назад (Например, в том случае, когда, сделав из нескольких наблюдений слишком поспешный вывод, натыкаешься неожиданно на факт, который разрушает созданную теорию.), я продолжаю этот путь, подстерегая ежедневные и экстраординарные эпизоды жизни туземцев под видом полнейшего индифферентизма, иногда даже хитростью добываю частички матерьяла к их этнологии, поставив себе за правило верить единственно своим глазам и не слушать воображение ⁵. Я старался тем более накоплять постоянно мои наблюдения в этом направлении, потому что именно эта сторона жизни скорее всего изменяется и исчезает, как только белый человек появляется между первобытными племенами.

(Я вошел не без намерения в некоторые подробности относительно собирания матерьялов по этнологии, во-первых, потому, чтобы показать, через какой фильтр критики с моей стороны должны проходить собираемые сведения, а во-вторых, чтобы дать понятие о количестве времени и внимания, которым я должен пожертвовать для их добытия.)

Я стараюсь как можно менее вмешиваться в дела туземцев, не стараюсь изменять их обыкновений и обычаев; только в одном случае я изменяю роль беспристрастного наблюдателя, и уж не раз употребил мое влияние на предупреждение войн между деревнями — и с успехом. Об этом несколько слов ниже.

В-третьих. Я могу далее удобнее заниматься здесь сравнительно-анатомическими работами, чем в Гарагасси (Туземное название мыска, где стояла моя хижина в 1871 — 1872 гг.), которые были очень затруднены по случаю малости помещения и образом моей тогдашней жизни: старанием сближения с туземцами, заботою о продовольствии охотою, недостатком прислуги и т. п.

Эти работы составляют главным образом продолжение моих исследований по сравнительной анатомии мозга позвоночных и некоторые дополнения по анатомии сумчатых (Marsupialia). He время и не обстановка мешали этим занятиям, а сравнительная редкость матерьяла.

В-четвертых. На метеорологические наблюдения было обращено должное внимание, и их результаты составят дополнение и проверку 15-месячных наблюдений 1871 — 1872 гг. Разумеется, пробелами остаются дни, посвященные на экскурсии. Термометры и оба анероида были проверены в метеорологической обсерватории в Батавии перед отъездом.

После этого обзора предметов моих занятий скажу несколько слов о более интересных экскурсиях, которые мне удалось совершить. Если, как сказал вначале, я не имел средств предпринять [204] большое странствие во внутрь страны, то от небольших экскурсий по окрестностям я не отказываюсь. Я начал их посещением многих деревень, которые по случаю войн туземцев или по своей отдаленности мне были недоступны в 1871 — 1872 гг. Это были деревни в горах южного и юго-западного берега залива Астролаб, причем моею целью были преимущественно деревни, за которыми (или выше которых) горы уже не населены. На ЮЗ, где высокий береговой хребет понижается и распадается на несколько кряжей, находится большое число деревень и очень значительное население; но мне не пришлось далеко проникнуть в этом направлении, так как почти каждая деревня находится на военном положении относительно другой (Безопасность для туземцев разных деревень пока еще «pia desideria» (Заветные мечты, благие пожелания (лат.)) на моем Берегу. Не говоря уже о горных жителях (которые считаются особенно воинственными), но между береговыми положение дел таково, что ни один туземец, живущий у мыса Дюпере, не осмеливается дойти, следуя вдоль морского берега, до мыса Риньи, что составляет 2 или 2 1/2 дня ходьбы ⁶.), и я не смог уговорить моих соседей, ни жителей ближайших гор идти туда со мною, но зато я перепосетил почти все горные деревни вокруг залива. При этих экскурсиях я имел обыкновенно значительное число спутников из ближайшей деревни Бонгу. Дойдя к вечеру или на другой день до одной из горных деревень, вся моя свита сменялась жителями последней. Люди Бонгу оставались ждать мое возвращение или шли домой, если я их отпускал, что я обыкновенно делал, когда не знал наверно, сколько дней продолжится экскурсия. Не имея сношений, не зная диалекта последующих деревень и отчасти не убежденные в своей безопасности между горцами, береговые жители редко решались идти выше ближайшей цепи гор.

Переменяя раза 2 или 3 носильщиков моих вещей, причем для каждой палки и бутылки требовалось по человеку, я обходил деревни, и если при первой встрече без страха со стороны туземцев не обходилось, то тем дружелюбнее были проводы (удовольствие отделаться от незваного гостя имело, в чем не сомневаюсь, немало влияния на это добродушие); часто приходилось отказываться от тяжеловесных изъявлений дружбы — обычных подарков съестных припасов на дорогу.

На возвратном пути провожатых было обыкновенно очень много, так как в каждой деревне находились охотники взглянуть на «таль-Маклай» (дом Маклая).

Если при этом способе путешествий я нередко должен был, соображаясь с туземными обычаями и характером, подчиняться многим их желаниям, что иной раз было скучновато, то, с другой стороны, он представлял серьезные выгоды. Посещая новые и отдаленные деревни, где едва мое имя было известно понаслышке, имея туземцев моими спутниками, я не только знакомился со взаимными отношениями туземцев между собою, мог получать разъяснение многих вопросов, возникающих при новых встречах, но я не встречал боязливой замкнутости со стороны населения [205] и мог свободно знакомиться со страною и людьми; немалое удобство было также иметь почти что всюду переводчиков.

Более отдаленные и не менее интересные экскурсии мне удалось сделать по берегу моря, причем я снова воспользовался туземными средствами. Моя шлюбка, в которой я разъезжал по заливу, выходя даже за крайние мысы его, слишком мала (не совсем 4 м у ватерлинии) для многодневного плавания: во-первых, не имея тента, днем представляла серьезное неудобство, что не давала возможности укрыться от солнца; во-вторых, забрав необходимую поклажу и провизию на несколько дней, с большим трудом могла помещать 3 человек (двое гребцов были необходимы в случае штиля). В больших же пирогах о. Били-Били я не только мог разместить удобно мои вещи, быть укрытым от солнца и дождя, но, главное, я был освобожден от всех работ и забот: быть капитаном, лоцманом и матросом моей шлюбки. Я посетил таким образом острова Архипелага Довольных людей (Весьма удобную якорную стоянку для судов средней величины среди островов архипелага этого, без трудности доступную несколькими достаточно глубокими и широкими проходами, я позволил себе назвать Портом вел. кн. Алексия.) и деревни у мыса Дюпере.

Я нарочно отправился в последнюю местность, узнав положительно, что люди Эремпи (область, заключающая с лишком 20 деревень) — людоеды. Я провел в одной из этих деревень около [206] небольшого озера дня два. Они не отличались от моих соседей и хороших знакомых ни в антропологическом, ни этнологическом отношении и разнились единственно обыкновением съедать после войн всех убитых, не разбирая при этом ни пол, ни возраст. Так как людской мозг и мягкие части головы считаются очень вкусным блюдом и так как люди (как и вообще все животные) здесь съедаются без остатков (обглоданные и раздробленные кости бросаются здесь, как мне сказали, в море), то при этом посещении моя краниологическая и остеологическая коллекции не обогатились, на что, отправляясь туда, я отчасти рассчитывал. Мне кажется также, что им не часто приходится лакомиться этим родом пищи. Я посетил о. Сегу (один из Архипелага Довольных людей), где строят большие пироги и жители которого острова посещают иногда (однако же не каждый год) о. Кар-Кар (о. Дампира). Цель моего визита на о. Сегу была уговориться с жителями его снарядить в скором времени экспедицию в Кар-Кар, в которой я сам думал участвовать (Эта экспедиция почти что состоялась, когда приход шхуны помешал осуществлению этого плана.).

Жители островков Били-Били и Ямбомбы, занимаясь горшечным производством, имея большие пироги и посещая значительное протяжение берега материка (Новой Гвинеи), находятся благодаря своим торговым сношениям (Замечательно, что единственно эти 2 деревни (Били-Били и Ямбомба) занимаются горшечным производством. По всему Берегу Маклая они не имеют конкурентов. Распространение этого производства по берегам Новой Гвинеи представит, когда будет узнано, интересный этнографический результат ⁷.) в миру с большинством береговых деревень и могут безопасно посещать их. Разузнав мало-помалу все подробности этих экспедиций, мне удалось после долгих прений, множества отговорок и задержек разного рода нанять 2 пироги, в которых я в сопровождении 2 слуг (оставив 3-го в Бугарломе) и 4 туземцев для управления пирогами отправился вдоль Берега по направлению к мысу King William'a с целью посетить деревни, имена которых я часто слыхал от жителей Били-Били. По случаю преобладающего ЮВ ветра, который дул большую часть дня (Он задувал различно между 9 и 11 часами утра и спадал между 4 и 6 часами вечера, редко он продолжал дуть после захода солнца.), мы подвигались единственно ночью, пользуясь береговым ветром, который дул ровно и с достаточною силою. Таким образом, каждую ночь почти мы делали переходы, причем темнота не мешала нам, потому что фарватер на 1 1/2 или 2 мили от берега не представляет никаких опасностей (за исключением банки около деревни Бай, в 1/2 мили от берега). К утру мы останавливались около селений, где проводили день или несколько, смотря по интересу, который представляли для меня селение и его жители.

Посещенный берег, как и вокруг залива Астролаб, был довольно заселен, и, как там, селения находились преимущественно в тех местах, где берег был песчаный, где же скалы (поднятые [207] коралловые рифы) окаймляли на значительное расстояние берег, деревень не было, хотя в горах селений было немало.

Я старался отыскать отличительные черты в сравнении с моими соседями, но ни физический habitus (Наружный вид, внешность (лат.)), ни образ жизни не представляли большой разницы; единственно некоторые производства были специальны для некоторых деревень и служили предметами мены, которая составляла монополию жителей Били-Били и Архипелага Довольных людей. Почти в каждой деревне мне приходилось записывать отдельный диалект. На пути я везде разузнавал, между прочим, умеют ли туземцы добывать огонь, но везде слышал тот же ответ; никакой способ получать его им неизвестен (Я заметил при этом расспрашивании, что мой вопрос многим туземцам казался весьма странным. К чему добывать его, если они уже имеют его? Если он потухнет в одной хижине, то в другой он горит или тлеет; если он каким-либо образом погаснет во всех хижинах деревни, то он найдется в соседней! К чему же добывать его, искать то, что есть! Это был ход их мыслей, смысл их ответов.). Как и следовало ожидать, «очень, очень дальние» расстояния, по словам моих друзей с о. Били-Били, оказались весьма недальними, так что, проведя 4 ночи в море и сделав миль 50 (или немного более), считая от мыса Тевалиб (мыс Риньи), мы были у предела, за которым морское странствие жителей Били-Били в настоящее время не простирается, и никакие обещания не смогли убедить моих спутников отправиться со мною далее. Море, жители по берегу — все было им одинаково страшно. Мне пришлось удовлетвориться, видя, что не в состоянии уломать их страха (Имей я подходящую для многодневного плавания достаточно большую шлюбку и наемных людей (не папуасов), я, разумеется, отправился бы далее; но в таком случае сомневаюсь, что меня бы так же мирно встречали, как между Бутарлом и Телят благодаря моим туземным спутникам. Без них я не видал бы 1/4 того, что мне удалось видеть.).

Значительное селение, которое оказалось последним из посещенных при этой экскурсии селений, называется Телят, и я надеюсь при помощи моих заметок определить эту местность, как и положение других береговых деревень (Биби, Бай, Кунила, Миндир, Авой, Дайны, Мегу, Об, Дамтуг, Сингор, Аврай) на карте, сделанной офицерами парохода «Базилиск» в 1874 г. (Г. капитан Морезби был так любезен, что прислал мне в мае прошлого года карты своих съемок восточного берега Новой Гвинеи с приложением нескольких NoNo «Hydrographic Notice» ⁸. Но, к сожалению, береговой контур от мыса короля Вильяма до мыса Риньи (на этой карте) имеет так мало деталей, что мне будет весьма трудно согласить мои заметки 1877 г. (которые остались в Сингапуре!) с картою, которую имею перед глазами.) К моей большой досаде, погода в продолжение 2 <дней>, проведенных в деревне Телят, была туманная, <так> что нельзя было разглядеть островов Куруа, Бунанга, Кую (Туземные имена островов Рук, Лотин и Лонг; но так как мне не пришлось увидать их, то не знаю, какое туземное имя соответствует английским названиям на картах.), которые, по словам туземцев, бывают видны в светлую погоду и по которым я легко бы мог определиться. Местность эта, однако же, [208] весьма характеристична вследствие положения на выдающемся мысе, от которого идет гряда скал, издали видных даже при высокой воде (Я надеюсь встретить капитана Морезби при моем возвращении в Европу, и, может быть, из разговоров с ним мне удастся решить, разъяснить остающиеся недоумения ⁹.).

Так как отправиться далее люди Били-Били никак не решались и уговор, заключенный с ними (посетить вышеназванные деревни до деревни Телят), был ими исполнен, приходилось вернуться. На возвратном пути, оставив пироги и людей Били-Били, не дойдя до мыса Тевалиб (Риньи), я отправился в горы познакомиться с горными жителями этой местности, которую называ[ют] «Хогему Рай» (деревни Рай). Берег оказался пустынным, жители ближайшей деревни Биби были все в горах: «унан барата — буль уяр» (жечь унан, есть свиней) (Перед концом сухого времени года (в июле и августе) папуасы обыкновенно жгут унан (Sacharum Konigii), главным образом для охоты на диких свиней, почему они сопоставляют обыкновенно эти два удовольствия: «унан барата — буль уяр!»); люди Били-Били трусили горных жителей и как приморцы полагали, что карабкаться по горам — не их дело. Я знал положение деревень только весьма приблизительно (с пироги в море я мог с помощью бинокля различить группы кокосовых пальм в горах), но все-таки отправился в сопровождении моего слуги-яванца. Мне удалось посетить три деревни и в этот же день взобраться на гору, которая своим положением давно манила меня. Несмотря на то, что мы не могли понимать друг друга (не было переводчика), горные жители Рай приняли меня как нельзя лучше; они по [209] слухам слышали мое имя и, увидав белого, догадались, кто пришел к ним. Я знаками объяснил, что хочу идти на высокий холм, который открывался за их деревнею и который они называют Сируй-Мана (гора Сируй). Я нашел проводников, и мы отправились немедля. С вершины ее (около 1200 ф.) мне представилась красивая панорама Берега Маклая (Я называю (или, если угодно, осмеливаюсь называть) Берегом Маклая часть северо-восточного берега Новой Гвинеи, между мысами Эремпи и Телята, или, соображаясь с картами, приблизительно от мыса Круазиль до мыса короля Вильяма. Очень сожалею, что, не имея с собою моих записок и дневника 1876 — 1877 гг., нахожусь пока в невозможности приложить картографический эскиз Берега Маклая ¹⁰.) на значительном протяжении.

Ночь я провел в деревне Рай; на другое утро рано был на месте, где оставил пироги, и благодаря порядочному попутному ветру к вечеру вернулся в Бугарлом.

Мне так понравился этот способ путешествия, что я готовлюсь к экспедиции на о. Кар-Кар (Я уже сказал, что эта экспедиция по случаю отъезда моего в ноябре не состоялась.) с жителями о. Сегу.

Спокойствие жизни среди обширного поля многосторонних исследований составляет особенно привлекательную сторону моей новогвинейской жизни ¹¹. Спокойствие это, благотворительно действующее на характер, совершенно бесценно для деятельности мозга, которая, не развлекаясь различными мелочами, может быть сосредоточена на немногих избранных задачах ¹².

Дни здесь кажутся мне слишком короткими, так как мне почти что никогда не удается окончить к вечеру все то, что предполагал сделать в продолжение дня (Сплю я здесь обыкновенно от 9, редко 10 час. вечера до 5 час. утра, на сиесту (от 1 1/2 — 2 1/2 час. пополудни) требуется еще 1 час; к этим 8 или 9 часам сна на еду (3 раза в день) уходят около 1 1/2 часа, так что около 13 час. остается на работу. Это распределение времени нарушается во время экскурсий.) утром ¹³. Не забывая назойливую истину «Einen jeden Abend sind wir um einen Tag aermer!» (С каждым вечером мы становимся беднее на один день (нем.)), приходится нередко отгонять невеселые думы: о мизерных свойствах человеческого мозга, о необходимости собирания материялов по песчинкам, иногда даже сомнительной доброты, и т. п. и т. п.

По временам, однако же, моя занятая отшельническая жизнь прерывается на несколько часов, иногда даже на несколько дней неожиданными случайностями.

Одну из таких, случившихся недавно, расскажу для примера.

Я заметил выше, что воздерживался от вмешательства в политическую и социальную жизнь моих соседей и старался единственно предупреждать войны между туземцами.

Одна из многих причин междоусобий основана на поверии, что смерть, даже случайная, происходит через посредство так наз. оним («Оним» называется заговоренный предмет с какою-нибудь целью; всякое лекарство также называется оним.), приготовленного врагами умершего, — врагами [210] семьи его или врагами деревни, в которой он живет (Подробности об оним сообщу в следующем (III) отделе моих «Заметок по этнологии папуасов Берега Маклая в Новой Гвинее» ¹⁴.). При смерти туземца (иногда даже заблаговременно, перед кончиною опасно больного) родственники и друзья его собираются и обсуждают, в какой деревне и кем был приготовлен оним, который причинил смерть умершего или болезнь умирающего. Толкуют долго, перебирая всех недругов покойного, не забывая при этом и своих личных неприятелей. Наконец, деревня, где живет недруг, открыта, виновник смерти или болезни (чаще несколько таковых) найдены. Открытие мигом переходит из уст в уста, причем часто прибавляются обвинительные пункты и иногда увеличивается реестр виновников. После этих прелиминарий составляется план похода, ищутся союзники и т. д.

В Бонгу при смерти жены одного из тамо-боро (общее название главы семейства) я услыхал совещание о походе на одну из соседних деревень; но этот раз, когда дело касалось смерти бездетной старухи (дети ее умерли малолетними), мне без особенного многословия удалось уговорить туземцев воздержаться от войны. Несколько месяцев спустя, при возвращении с моей экскурсии в деревню Телята, которую описал в кратких словах выше, я застал ближайшие деревни Бонгу и Горенду в сильной тревоге: Вангум, туземец лет 25, крепкий и здоровый, после 2- или 3-дневного нездоровия внезапно умер. Отец, дядя и родственники покойного, которых было случайно немало в обеих деревнях, усиленно уговаривали все мужское население деревень отправиться безотлагательно в поход на жителей одной из горных деревень (чаще других обвиняемых в колдовстве).

С большим трудом и после очень многих серьезных переговоров мне и этот раз удалось устранить набег на горцев. Обстоятельство, что жители Бонгу и Горенду не были одного мнения насчет деревни, где жил предполагаемый недруг Вангума или его отца, значительно помогло моему успеху. Это различие мнения они, однако же, думали парализовать простым способом: напасть сперва на одну, затем на другую деревню. Я отклонил их от этих замыслов. [211]

Несколько дней спустя я узнал, что брат умершего Вангума, мальчик лет 9 или 10, отправившись с отцом и несколькими жителями Горенду на рыбную ловлю к р. Габенеу, был ужален небольшою змеею; яд подействовал так сильно, что перепуганный отец, схвативший ребенка на руки и почти бегом бросившийся в обратный путь, принес его в деревню мертвым. Эта вторая смерть в той же деревне и в той же семье, последовавшая в промежутке немногих дней, произвела настоящий пароксизм горя, жажды мести и страха между жителями обеих деревень... Даже самые умеренные стали с жаром утверждать, что жители Теньгум-Мана приготовили оним, почему Вангум и Налай ¹⁵ умерли, и что если этому не положить конец немедленным походом, все жители Горенду перемрут, и т. п. Война казалась неизбежною. Об ней толковали старики, дети и бабы; молодежь готовила и приводила в порядок оружие.

Войны здесь хотя и не отличаются кровопролитием (убитых бывает немного), но очень продолжительны, исходя часто или переходя в форму частных вендетт, которые поддерживают постоянное брожение между общинами и очень затягивают заключение мира или перемирия. Во время войны все сообщения между многими (Обе стороны имеют или думают иметь многих союзников, почему боятся идти в каждую деревню, об которой не знают положительно, дружественная она или нет, считая нейтральные за союзников своих противников.) деревнями прекращаются, преобладающая мысль каждого: желание убить или страх быть убитым.

Я не мог смотреть, сложа руки, на такое положение дел в Бонгу, которая деревня была минутах в 5 ходьбы от моего дома в Бугарломе. Притом молчание с моей стороны при моей постоянной оппозиции войнам, когда только несколько дней тому назад я восстал против похода при смерти старшего брата, было бы странным, нелогичным поступком, и, уступив этот раз, я мог бы потерять влияние мое при всех последующих подобных случаях. Я должен был устранить мою антипатию вмешиваться в чужие дела. Я решил запретить войну. На сильный аффект следует действовать более сильным аффектом, а главное — следовало разделить их единодушную жажду мести, следовало поселить разногласие и дать тем первому жару остыть.

Будучи достаточно знаком с процессом мышления и склонностями туземцев, я обдумал план, который, по моему мнению, должен был произвести желаемое действие и который, на деле оказалось, подействовал даже сильнее, чем ожидал.

Придя в обычный час (перед заходом солнца) в Бонгу при случае происходивших при мне рассуждений о случившемся накануне и заметя, что туземцы очень интересуются узнать мой взгляд на положение их дел, я сказал, что хотя очень жаль отца, который потерял двух сыновей, молодых и здоровых, но что [212] войны все-таки не должно быть и что все, что я сказал при смерти Вангума, остается верным и теперь.

Весть, что Маклай говорит «войны не должно быть», когда все и всё готовы предпринять ее, облетела всю деревню мигом. Набралась значительная толпа, и почти все старики обступили барлу (Барла — большая, открытая с обеих сторон хижина, преимущественно предназначенная для мужчин ¹⁶.), в которой я находился, каждый стараясь разуверить меня, что война — положительная необходимость.

Доказывать неосновательность их теории «онима», вступать в теоретические рассуждения об нем было бы не только потерею времени, но и большой промах.

Я выслушал, однако же, очень многих; когда последний кончил, вставая и собираясь идти, я повторил тем же обыкновенным голосом, который представлял сильный контраст с возбужденною речью папуасов, но которому я постарался придать тон убеждения: «Войны не должно быть; если вы отправитесь в поход в горы, с вами со всеми, людьми Горенду и Бонгу, случится несчастие!»

Наступило торжественное молчание, затем посыпались вопросы: что случится? что будет? что Маклай сделает? и т. п.

Оставляя моих собеседников в недоразумении и предоставляя их воображению найти перевод моей угрозы на свой лад, я ответил кратко: «Сами увидите, если пойдете!»

Направляясь домой, проходя медленно между группами туземцев, я мог расслышать, что их воображение уже работает: каждый старался угадать беду, которую я пророчил.

Не дошел я до ворот моей близко отстоящей усадьбы, как один из стариков нагнал меня и, запыхавшись от ходьбы, торопливо проговорил: «Если тамо Бонгу (люди Бонгу) отправятся в горы, не случится ли тангрин (землетрясение)?»

Этот странный вопрос и запыхавшийся старик показали мне, что мои слова в Бонгу произвели значительный эффект.

— Маклай этого не говорил, — возразил я ¹⁷.

— Нет, но Маклай сказал, что тогда случится большая беда; а тангрин большая, большая беда. Все люди Бонгу, Горенду, Тумбу, Богатим, все, все боятся тангрин. А что, случится тангрин? — спросил он опять упрашивающим тоном.

— Может быть, — был мой ответ.

Мой приятель быстро пустился в обратный путь, проговорив скороговоркою, обращаясь к двум туземцам, которые подходили к нам: «Я ведь говорил: тангрин будет, если пойдем. Я говорил!»

Все трое почти бегом направились в деревню.

Следующие дни я не ходил в Бонгу, оставляя воображению туземцев разгадывать загадку и полагаясь на пословицу: «У [213] страха глаза велики». Я был уверен теперь, что они сильно призадумаются, и военный пыл мало-помалу начнет охладевать, а главное, что теперь в деревнях господствует разноголосица. Я не спрашивал, что мои соседи решили; они также молчали, а к войне далее не приготовлялись.

Недели через две пришел ко мне Туй, житель Горенду и самый старый мой приятель (Тот самый, который приходил при постройке матросами корвета «Витязь» моей хижины в Гарагасси в сентябре 1871 г. и уверял, что меня убьют, когда корвет уйдет.), с неожиданною новостью: что он и все жители Горенду решили покинуть деревню эту, решили выселиться.

— Что так? — спросил я, удивленный.

— Да мы все боимся жить там. Останемся в Горенду, все перемрем один за другим. Двое уже умерли от оним мана-тамо (Мана — гора, тамо — человек или люди. Мана-тамо — люди гор.), так и другие умрут. Не только люди Горенду умирают от оним мана-тамо, но и кокосовые пальмы больны, листья у всех стали красные, и они все умрут. Мана-тамо зарыли в Горенду оним — вот и кокосовые пальмы умирают (Не помню латинского названия грибка, который причиняет эту болезнь кокосовых пальм, при которой листья мало-помалу желтеют, затем делаются красными и дерево умирает. Эта болезнь очень часто встречается в Малайском полуострове, на Яве и многих других местностях.). Хотели мы побить этих мана-тамо, да нельзя, Маклай не хочет, говорит — случится беда. Люди Бонгу трусят — боятся тангрин! Случится тангрин, все деревни вокруг скажут: люди Бонгу виноваты, Маклай говорил, будет беда, если Бонгу пойдут в горы... все деревни пойдут войною на Бонгу, если тангрин будет. Так люди Бонгу боятся! Мы и решили разойтись в разные стороны, — добавил Туй все более и более унылым голосом и стал пересчитывать деревни, куда каждый из жителей Горенду думает переселиться (Достойно внимания, что этот весьма распространенный обычай — не оставаться в местностях, где случился один или тем более несколько смертных случаев, который был сообщен многими путешественниками в разных странах, который я нашел в силе между меланезийскими номадными племенами о. Люсона. Малайского полуострова, западного берега Новой Гвинеи, встречается также между оседлыми, дорожащими своею собственностью жителями Берега Маклая.). Так как это переселение начнется через несколько месяцев (после сбора посаженного уже таро), то не знаю, чем это кончится (По случаю моего отъезда в ноябре я и теперь не знаю, приведен ли этот проект выселения в исполнение: или, предполагая, что в моем отсутствии им нечего бояться тангрин вследствие войны, ярые приверженцы войны, сделав набег на одну из горных деревень и убив 2 или 3 горцев, думают, что задержали дальнейшее приготовление онима и остались жить в Горенду ¹⁸.).

Я рассказал немного подробнее этот эпизод из моей новогвинейской жизни потому, что он кажется мне довольно характеризующим мои отношения к туземцам; но для полного понимания предыдущего я полагаю не лишним напомнить о том [214] обстоятельстве, которое так помогло мне уже при первом пребывании на Берегу Маклая (См.: N. de M.-Maclay. Mijn Verblijf aan de Oostkust van Nieuw-Guinea in de Jaren 1871 en 1872 в «Natuurkundig Tijdschrift...», Batavia, 1873 — голландский перевод моего сообщения, полнее напечатанного в «Известиях ИРГО» ¹⁹.) и которое представляет повторение уже несколько раз случившегося с европейцами при первых посещениях островов Тихого океана (Примеров слишком много, и они, полагаю, достаточно известны, чтобы приводить их здесь! Вера и репутация сверхъестественности белых продолжалась в большинстве случаев очень недолго: ром и тому подобные слабости обличали скоро их земное происхождение.).

Раз возведя меня в положение Каарам-тамо (человека с луны), придав мне это неземное происхождение, каждый поступок мой, каждое мое слово, рассматриваемые в этом свете, казалось, убеждали их в этом мнении ²⁰. С моей стороны, мне не приходилось и не приходится лгать (напротив, правдивость до мельчайших малостей — качество Каарам-тамо), ни играть роли или быть чем-либо особенным, так как вся моя сверхъестественность находится в воображении папуасов (Может быть, со временем, если найдется время и настроение, расскажу несколько сюда относящихся случаев.).

Имей я белых слуг или живи я в близости других белых, туземцы скоро разубедились бы в <не>земном происхождении Каарам-тамо, но мой образ жизни и мои привычки не смогли изменить между папуасами установившееся мнение в особенности моего существа.

Я не считаю нужным разубеждать их (На днях произошел весьма курьезный и характеристический разговор между одним старым туземцем Бонгу и мною. Придя в обычное время в деревню, я вошел в барлу, в которой происходил громкий, оживленный разговор, который оборвался при моем появлении. Очевидно, туземцы говорили обо мне или о чем-нибудь, что желают скрыть от меня. В барле, кроме жителей Бонгу, были гости из деревень Богатим и Били-Били. Я сел. Все молчали. Наконец, мой приятель Саул, которому я всегда доверял более других и с которым нередко разговаривал о разных трансцендентальных сюжетах, подошел ко мне и, положив руку мне на плечо (что было более выражение дружбы и просьбы, чем простая фамильярность, которуя я имею обыкновение исключать в моих отношениях с туземцами), заглядывая мне в глаза, спросил меня масляным голосом: «Маклай, скажи, можешь ты умереть? Быть мертвым, как люди Бонгу, Богатим, Били-Били?..» Вопрос удивил меня своею неожиданностью и серьезным, хотя просительным тоном, которым он был сказан. Выражение физиономий желающих услыхать мой ответ присутствующих показало мне, что не один Саул спрашивает. На ясный вопрос следовало дать ясный ответ, но который следовало обдумать минуту. Тем более обдумать, что туземцы знают, убеждены, что Маклай не говорит неправды. «Балан-Маклай-худи» (слово Маклая одно) вошло между ними в пословицу, в верности которой им никогда не приходилось сомневаться. Скажи я «нет», пожалуй, завтра или через несколько дней случай уличит Маклая во лжи. Скажи я «да», я поколеблю сам — и значительно — мою репутацию, которая особенно важна для меня теперь, несколько дней после моего запрещения войны. Эти соображения промелькнули гораздо скорей, чем потребовалось времени написать последние строки о них. Чтобы иметь эту минуту обдумать ответ, я встал и прошелся в длину барлы, как бы ища что-то (собственно, я искал ответа). Наконец, я нашел искомое. Остановившись, я снял с подвесок у стены солидное папуасское копье. Я выбрал нарочно самое тяжелое. Я вернулся тогда к Саулу, который, следя за моими движениями, стоял посреди барлы. Я подал ему копье, а сам, отойдя несколько шагов, остановился против него. Сняв тогда шляпу, которой широкие поля скрывали лицо (чтобы туземцы могли по выражению лица видеть, что Маклай не шутит и не моргнет, что бы ни случилось), сказал: «Попробуй! Посмотри, могу ли я умереть!» Недоумевающий Саул, хотя понял теперь смысл поданного копья и моего предложения, не подняв даже его, первый заговорил: «Арен! Арен!» (нет! нет!), между тем как несколько из присутствующих бросились ко мне, как бы желая загородить меня от копья Саула своим телом. Простояв еще несколько времени, ожидая пробу Саула и назвав его даже шутливым тоном «бабою», я сел между туземцами. Ответ оказался удовлетворительным, так как никто и ни разу после этого случая не спрашивал, могу ли я умереть ²¹.) потому, что, во-первых, я обращаю мало внимания здесь, как и в других частях света, на «qu'en dira-t-on» (Людские толки (франц.)); во-вторых, моя репутация и с нею сопряженные качества представляют ту громадную выгоду, что избавляют меня от необходимости быть всегда вооруженным и иметь в доме наготове заряженные ружья, разрывные пули, динамит и подобные аксессуары цивилизации. Проходит уже [215] третий год, и ни один папуас не перешагнул еще порога моего дома ни в Гарагасси, ни в Бугарломе; незначительный негативный жест Каарам-тамо достаточен, чтобы держать, если хочу, туземцев в почтительном отдалении. Пристальный взгляд Каарам-тамо, будучи, по мнению папуасов, достаточен, чтобы наносить вред здоровым (Это была причина, как я узнал теперь, что в 1871 г. в продолжение с лишком 4 месяцев туземцы скрывали от меня своих жен и детей, что еще и теперь случается в горных деревнях.) и исцелять больных, мне не приходится носить при себе воинственную амуницию и в незнакомых деревнях быть постоянно «au qui vive?!» (Настороже (франц.)) и т. д.

Эта же репутация дает мне иногда возможность видеть и узнавать многое, которое, вероятно, осталось бы недостижимым, был бы я в идеях туземцев на Каарам-тамо, а простой «белый человек». Она приносит даже туземцам ту несомненную пользу, что благодаря ей я был в состоянии не допустить несколько раз междуусобные войны и избавить туземцев от всех соединенных с ними бедствий.

Признаюсь, однако, что если <бы> потребовались для сохранения этой репутации не единственно пассивное молчание и иногда уклончивые ответы, я вряд ли воспользовался бы долго ее покровом; но в таком случае вряд ли мне удалось бы прожить так мирно и спокойно, как живу вот уже около 3 лет между ними.

_____________

Сообщив в общих чертах о предметах моих работ, о направлениях моих экскурсий и об образе этих путешествий, рассказав некоторые эпизоды, прерывающие иногда мою спокойную жизнь, и познакомив, наконец, читателя, вследствие какой коллизии обстоятельств мне удается без особенных хлопот уживаться с папуасами, перейду к обратной, теневой стороне медали.

Сюда относится, во-первых, нездоровые мое и моих людей, которые чаще были больны, чем я. Кроме моей старой [216] знакомой — лихорадки (Febr. remitt.) со своими непредвиденными и неправильными пароксизмами, которые иногда являются в форме сильных невралгий (neuralg. Ram I et II Nervi Trigemini), род хронической Dermatitis (Да извинят г-да дерматологи мне это чересчур общее название: пока не могу приискать в памяти более специального, подходящего к физиономии болезни, которая, вызванная ничтожными ушибами, царапинами, трением обуви, одежды и т. п. ²², перешла в значительные, хотя поверхностные раны, нарывы, сопряженные опухолью желез и т. п.; вероятно, основная причина всех этих «приятностей» были не ушибы и царапины, а общая анемия вследствие не подходящей белому туземной пищи, на которую я обречен обстоятельствами.), особенно ног, заставляет меня проводить целые дни, иногда даже недели (!) дома, и как на зло, это нездоровие было причиною, что мне пришлось упустить случай (пока еще не возвратившийся) предпринять экскурсии, которые помогли бы дополнить мои наблюдения обычаев туземцев.

Другая неприятность была: недостаток европейской провизии и многих весьма важных мелочей (между проч[ими] бумаги, чернил, стальных перьев, носок и т. п.), запас которых или истощился, или которые были забыты или утрачены дорогою из Батавии сюда.

Главная причина этой неприятности — почти годовое запоздание прихода ожидаемого судна.

Об этом несколько слов.

Я упустил из вида, что с членом коммерческого сословия слова и поручения должны сопровождаться положительными доказательствами, что при исполнении их он не будет в убытке; я не догадался подкрепить мою просьбу прислать (Судно не должно прийти нарочно для меня одного из Сингапура, но, посещая торговые станции этой фирмы на островах Тауи, Агомес, Каниес, собственно зайти за мною на Берег Маклая.) в ноябре или декабре 1876 г. за мною судно суммою наличных денег, векселем или т. п. ручательством. Моя непрактичность была наказана, что остаюсь вот уже 20 месяцев (Я получил мои письма, прибыв в Сингапур в конце января 1878 г., так что пробыл этот раз 23 месяца без писем.) без писем и что приходится изловчиться прожить с запасом провизии на 5 или 6 месяцев вот уже 17! (Это обстоятельство, принудив меня употребить главным образом туземную пищу, имело для моего здоровья очень серьезные последствия и было главным образом причиною почти 7-месячной болезни в Сингапуре ²³.) Вся вина лежит, разумеется, на мне самом: я не могу винить человека, с которым был знаком несколько недель, что он не оказал мне более доверия и не пожелал рисковать суммою, которая могла бы стать при большой цене найма судна (500 долларов в месяц), при, может быть, продолжительном плавании в местностях, подверженных неправильным ветрам (полоса штилей и переменных ветров близ экватора) (Запоздание шкуны имело, как я узнал впоследствии, весьма трагические последствия для 5 белых тредоров, поселенных на островах. Трое были, вероятно, убиты (1 — на о. Тауи, 2 — на группе Каниес), а двое ограблены и прожили несколько месяцев в очень неприятном положении.). [217]

При другом характере и других воззрениях на окружающее я мог бы отнестись к такому стечению обстоятельств и вследствие его — весьма некомфортабельной жизни в продолжение месяцев как к значительному несчастию; но на опыте я убедился, что отношусь к этим аксессуарам жизни, которую сам избрал, с большим индифферентизмом и, замечая новое лишение или недостаток удобства, могу повторять слова философа: «Много есть, однако же, вещей, которых мне не нужно»... ²⁴

_____________

Если, замечая, что я ни слова не говорю о новооткрытых видах райских птиц, не обещаюсь описать сотни и привезти (В рукописи: привести) тысячи новых редких насекомых, меня, может быть, удивляясь, спросит ревностный зоолог: отчего я ради вопросов по этнологии, которые, собственно, не составляют моей специальности, отстранил от себя собирание коллекций ²⁵, я замечу на это, что хотя и считаю вопросы зоогеографии этой местности, особенно после весьма подвинувшегося в последние годы знакомства с фауною Малайского архипелага, весьма интересными, все-таки счел за более важное обратить мое внимание, теряя при этом немало времени, на status praesens (Нынешнее состояние (лат.)) житья-бытья папуасов, думая, что эти фазы жизни этой части человечества при некоторых условиях (которые могут явиться каждый день) весьма скоропроходящи. Размышляя, что в будущем те же райские птицы и бабочки будут восхищать зоолога, те же насекомые насчитываться тысячами в его коллекциях, между тем как почти наверное при повторенных сношениях с белыми не только нравы и обычаи теперешних папуасов исказятся, изменятся и забудутся, но может случиться, что будущему антропологу придется разыскивать чистокровного папуаса в его примитивном состоянии в горах Новой Гвинеи, как я искал сакай и семанг в лесах Малайского полуострова.

Время, я уверен, докажет, что при выборе моей главной задачи я был прав: Tempo e galant' uomo (Время покажет: переносн.: правды не скроешь (итал.)).

М.-М.

Написано в Бугарломе, на Берегу Маклая в Новой Гвинее, в октябре 1877 г.
Переписано и дополнено некоторыми примечаниями во время якорной стоянки в лагуне Рифа Канцелярия в июле 1879 г. ²⁶

Комментарии

Экскурсия в Марагум-Мана

Печатается по: ЗК—1876—1877. (АИЭ, Москва), Л. 2-2 об.

Впервые: 1923. С. 493—494, с несколькими стилистическими поправками. Этот текст, как и следующий, Д. Н. Анучин включил в основной корпус «Второго пребывания...» под дневниковой записью от 2 августа 1876 г. Та же публикация повторена в СС, т. 2, с. 321—322.

В ЗК на л. 3 — набросок вида с сокращенными указаниями: «Куль-Мана», «р. Камран», «обрывистый берег, геологический разрез», «Дальние горы», «Марагум-Мана», «тропинка, ведущая к морю, огороды».

В КЗК-1876, 1 (л. 29) заметки, относящиеся к этой экскурсии: «Марагум-Мана. Море, заливая во время землетрясения берег, так изменило местность, что проводники не скоро нашли дорогу.

Мало птиц. Поляны с ал<нрзб.> трещины.

Река Камран с обрывистыми берегами в геологическом разрезе <...>»

Судя по тексту «Несколько дополнений...», Миклухо-Маклай побывал в Марагум-Мана еще раз (см. в наст. томе. с. 223).

Экскурсия в Рай

Печатается по: ЗК—1876—1877 (АИЭ, Москва), Л. 3 об.— 4 об.

Впервые: 1923, С. 494 (кончая словами «удалось определить»), с несколькими стилистическими поправками. Д. Н. Анучин поступил с этим текстом так же, как с предыдущим. Та же публикация повторена в СС, т. 2, с. 322. Остальная часть заметки (перечень деревень) опубликована в СС, т. 3, ч. 1, с. 158 — вместе с другим фрагментом как единый текст.

Возможно, что Миклухо-Маклай предполагал включить в РПТ рассказ об экскурсиях в Марагум-Мана и Рай, но замысел остался неосуществленным. Заметки в ЗК по характеру и стилю не соответствуют РПТ.

В ЗК на л. 4 набросок карандашом на вклейке с подписью: «на О от Рай-Мана».

Судя по заметкам, Миклухо-Маклай в эту экскурсию на берег Рай не высаживался. В деревне Рай он побывал 11 июля 1877 г. (см. в наст. томе, с. 188).

Второе пребывание на Берегу Маклая в Новой Гвинее

(от июня 1876 г. по ноябрь 1877 г.)

Печатается по рукописи: АГО. Ф. 6. Оп. 1. No 64.

Впервые: краткое изложение в кн.: Отчет ИРГО за 1879 г. Составлен B. И. Срезневским. СПб., 1880. С. 47—50 («Путешествие действительного члена Н. Н. Миклухи-Маклая»); в полном виде: Изв. РГО, 1880. Т. 16. Вып. 2. Отд. 2. C. 149—170, с примечанием: «Согласно желанию автора, выраженному им в письме на имя редакции, мы печатаем здесь это сообщение без всяких изменений, кроме самых необходимых редакционных поправок» (с. 149). В действительности печатный текст содержит множество мелких стилистических поправок: перестановки слов (вместо «может привести легко» — «может легко привести»), замена отдельных слов (вместо «было» — «набиралось», «не совсем» — «не достигает», «разнились» — «отличались»), перемены в конструкциях фраз (вместо «проходит без таких помех» — «не сопровождалось такими помехами», «намереваясь посетить <...> и имея выбор» — «я намереваюсь посетить <...> и выбрав», «мое намерение, которое они знают» — «сознание ими того»), вычеркивания слов и частей фраз.

В СС, т. 2, с. 386—409 — текст Изв. РГО.

Рукопись из АГО — на отдельных листах тонкой, широкого формата бумаги (36 листов, по авторской пагинации — 34), заполненных на одной стороне; несомненно беловой автограф, писанный мелким четким почерком, с небольшими поправками и вычеркиваниями. На титульном листе вверху над заглавием: «Господину Секретарю имп. Русского географического общества в СПетербурге». Судя по позднейшим пометам, набор производился с этой рукописи (по-видимому, правка велась по корректуре, так как в самой рукописи она не отражена).

Как явствует из авторских примечаний и сохранившихся писем, работа над отчетом о втором пребывании на Берегу Маклая растянулась на целых два года. От первой редакции его, написанной еще в октябре 1877 г., сохранилось несколько фрагментов (ПО ААН. Ф. 143. Оп. 1. No 7. Л. 1—2; No 15. Л. 9, 16 об.; они далее используются в примечаниях составителя). Задержка с завершением отчета в дальнейшем была вызвана нездоровьем (см. письма в РГО из Сингапура от января и 11 марта 1878 г. в т. 5 наст. изд.) и отвлечением на другие дела (письмо сестре Ольге из Сиднея от 2 августа 1878 г., см. там же). Вторая редакция, которую автор готовил во время путешествия по островам Меланезии в 1879 г., сохранилась в составе тетради, сшитой из больших линованных листов (ПО ААН. Ф. 143. Оп. 1. No 15). По-видимому, тетрадь первоначально предназначалась для белового текста отчета: титульный лист расписан цветными карандашами, украшен виньетками и монограммой из двух М; заглавие соответствует окончательному заглавию отчета, примечание внизу совпадает с заключительными фразами беловой рукописи. В правом нижнем углу приписано: «Послано из Порт Андра с пароходом «Alice» 1 августа 1879» (дата эта неточна: запись о приходе парохода «Alice» на о. Андра и о передаче писем значится в дневнике Миклухо-Маклая под 26 августа. Сопроводительное письмо датировано 8 августа, а местом отправки названа Новая Британия). На следующем листе тетради заглавие повторено, здесь же на полях приписка карандашом: «Послать моногр. <?> А[кадемии] Н[аук], Кумани, И. Тургеневу. Перевод моногр. <?> Coro, A[nnee] g[eographique] (Кумани — М. Н. Кумани, командир клипера «Изумруд»; Сого — издатель итальянского журнала «Cosmos»; «L'annee geographique» — французский географический ежегодник). По-видимому, в ходе работы вторая редакция не удовлетворила автора и текст скоро приобрел черновой вид: появились поправки, выноски и вставки на полях, многие примечания были только обозначены, но не сделаны. В двух местах рукописи (л. 9, 16 об.) были вклеены фрагменты из первой редакции. Отчет занял меньшую часть тетради (с. 1—20 авторской пагинации, л. 1—16 пагинации архивной), остальное было позднее заполнено другими текстами.

Окончательный текст, представленный рукописью из АГО, Миклухо-Маклай приготовил, опираясь на вторую редакцию, но при этом изменил и уточнил многие формулировки, внес фактические поправки, упорядочил примечания, провел стилистическую правку (несколько мест из первой и второй редакции, опущенных или сильно измененных в окончательном тексте, но представляющих известный интерес, приводятся нами в примечаниях).

В СС. Т. 2 (с. 384—385) опубликованы извлеченные из АГО два фрагмента о втором пребывании на Берегу Маклая под общим заглавием «Моя ежедневная жизнь и отношения с туземцами». Первая половина первого фрагмента почти буквально воспроизведена в основном тексте публикуемого отчета (с. 209); вторая половина приводится в прим. 2 к данному тексту. Второй фрагмент в большей своей части также совпадает с текстом отчета (с. 202—203).

Сопроводительное письмо от 8 августа 1879 г., в котором Миклухо-Маклай настойчиво просил не делать сокращений в отчете при его публикации, см. в т. 5 наст. изд.

Ряд мест из отчета Миклухо-Маклай использовал позднее при подготовке части РПТ, посвященной второму пребыванию на Берегу Маклая.

Примечания 1, 7, 16 принадлежат Д. Д. Тумаркину, 25 — Н. А. Бутинову, 24 — Т. Б. Путиловой, остальные подготовлены Б. Н. Путиловым.

1 По-видимому, имеется в виду письмо А. А. Мещерскому от 17 марта 1876 г. (см. в т. 5 наст. изд.). Перевод его появился в журнале «Cosmos»: 1876. Vol. 3, N 9. P. 344—345. О причинах, побудивших Миклухо-Маклая предпринять новое путешествие, он сообщил также в письме Ф. Р. Остен-Сакену от 26 марта 1876 г. (см. в т. 5 наст. изд.).

2 Более подробное описание своего быта Миклухо-Маклай дал в заметке «Моя ежедневная жизнь» (АГО. Ф. 6. Оп. 1. No 78; опубл.: СС. Т. 2. С. 384—385, с мелкими поправками). Возможно, что заметка эта предназначалась для РПТ. Приводим часть текста: «Во время моего второго пребывания на Берегу Маклая мне не приходилось терять времени на заботы о ежедневной жизни. Мои трое слуг вполне освобождали меня от этих докучных занятий, и благодаря ружью и уменью обращаться с ним моего слуги из Пелау мой стол не имел недостатка в здоровой и свежей провизии. Кроме охоты, Мёбли занимался также и рыбною ловлею. Он сплел себе для этого корзину из бамбука, такую, какую употребляют его земляки на островах Пелау. Корзины эти называются там «пубами». Я приобрел для него туземную пирогу, и Мёбли разъезжал вдоль берега, опуская в воду свой пуб там, где надеялся найти рыбу, и редко случалось, чтобы он вынул его пустым.

Кроме птиц и рыбы, у меня почти всегда были под рукою свиньи, домашние и дикие. Прибавив ко всему этому привезенные с собою рис, бобы, бисквиты, кофе, чай, шоколад и даже вино, очень порядочное бордо и шампанское, и пользуясь при этом услугами весьма порядочного повара Сале, я могу положительно сказать, что мой стол был и достаточно разнообразен, и во всяком случае здоров. Случалось иногда даже такое embarras de richesses <затруднение от избытка (франц.)> в этом отношении, что я даже имел возможность быть разборчивым и совершенно устранить свинину с моего стола. К тому же я не желал заставлять моего повара-магометанина касаться до нечистого, по его религии, животного <незаконч.>».

3 Во 2-й редакции (л. 4) было: «Затем я много раз замечал, что только некоторые действительно знают обычаи. Итак, я здесь часто натыкался на ошибки».

4 В 1-й редакции (л. 2) было добавлено: «или ложным стыдом».

5 В 1-й редакции (л. 2) зачеркнуто: «которое очень склонно связывать виденное со слышанным, присоединяя еще к тому из литературы знакомое, и представлять в довольно полную, но далеко не соответствующую действительности картину».

6 Во 2-й редакции (л. 5) далее: «Отношения между береговыми и горными деревнями еще более натянуты».

7 О гончарстве на этих островах см.: Бутинов Н. А. Билбил и Ябоб — центры гончарного производства на Берегу Маклая // На Берегу Маклая. С. 258—268.

8 Об одной из карт см.: Изв. ГГО. 1939. Т. 71. Вып. 1. С. 218 (прим. 2).

9 По-видимому, Миклухо-Маклай при посещении Европы в 1880-х годах с капитаном Морсби не встречался.

10 О пропаже полевых материалов 1876—1877 гг. см. в очерке «Один день в пути» в наст. томе. Сохранилось несколько «картографических эскизов» Берега Маклая, сделанных путешественником в разное время. См.: СС. Т. 2. С. 336, 368, 416.

11 Во 2-й редакции (л. 6): «Одна из сторон образа моей новогвинейской жизни, открытая еще при первом посещении, которая в немалой степени привлекала меня вернуться сюда <зачеркн. что мне удалось в прошлом году>, было спокойствие и избавление от ига требований разного рода, которые нал[агаются] жизн[ью] цивилизованного общества <зачеркн. налагают великое множество требований на каждого>, но только сбросив это иго, чувствуешь себя вполне человеком, а [не] тою частичкою [ве]чной общественной машины <...> Вхождение [в] анализ этого состояния повело [бы] слишком далеко от цел[и] этого письма».

Лист рукописи в этом месте обрезан слева, поэтому отдельные слова и части слов восстанавливаются нами по смыслу.

12 В 1-й редакции (л. 1) далее: «Одиночество <зачеркн. отсутствие общества> (туземцы были <зачеркн. для меня> объектами наблюдения, не обществом) оказалось <зачеркн. были> для меня почти что нечувствительным, представляя даже выгоду, не отвлекая меня от занятий».

13 В 1-й редакции (л. 1): «Взирая на массу различных работ и вопросов, которые всюду открывались <зачеркн. и навязывались почти силою>, и оглядываясь на сделанное в продолжение дня (хотя я редко ленился в продолжение около 13 час, посвященных на работу [в] те дни, которые оставался дома в Бугарломе»).

Описание повседневной жизни (от слов «Спокойствие жизни...» до «в продолжение дня» и включая примечание к последним словам) повторено с небольшими вариациями и дополнениями в фрагменте «Моя ежедневная жизнь» (АГО. Ф. 6. Оп. 1. No 78; опубликовано: СС, Т. 2. С. 384, с несколькими поправками).

14 Об ониме см. раздел «О суевериях...» в статье «Этнол. заметки» (в т. 3 наст. изд.) и в Лекциях — «6-я лекция» (там же). Упоминаемый автором «следующий (III)» отдел «Заметок по этнологии», по-видимому, не был приготовлен к печати.

15 По-видимому, здесь ошибка: брата Вангума звали Туй (см. с. 189 наст. тома).

16 Здесь Миклухо-Маклай имеет в виду мужской дом, который он в других местах называет буамрамрой и который в действительности на языке бонгу называется боджьоу (см.: Басилов В. Н. Мужские дома в Бонгу // СЭ. 1977. No 6. С. 91).

17 Во 2-й редакции (л. 13 об.) к этому месту есть сноска: «Говоря, что если они предпримут войну, случится беда, я выразился в общем смысле, что будет им плохо. Самое пылкое воображение вряд ли бы придумало именно землетрясение».

18 О судьбе деревни Горенду см. на с. 194 и 357 наст. тома.

19 Имеется в виду «Краткое сообщение о моем пребывании на восточном берегу о. Новой Гвинеи в 1871 и 1872 годах» (см. т. 1 наст. изд.).

20 О «каарам-тамо» см. прим. 35 на с. 429—430; т. 1 наст. изд.

21 Другую редакцию того же рассказа см. на с. 195—196 наст. тома.

22 В 1-й редакции статьи «Несколько дополнений» ПО ААН. Ф. 143. Оп. 1. Ед. хр. 15. Л. 21—21 об.) есть более подробное описание, не включенное в окончательный текст этой статьи и перечеркнутое красным карандашом: «Самая незначительная ранка, царапина, ушиб, укол, укушение насекомого образовывали нарыв, который очень долго, по неде[лям], бывало, не заживал. Особенно ноги мои подвергались этому бедствию и представляли по временам более десятка небольших нарывов, за которыми ухаживать было необходимо, но крайне скучно. Если я не обращал на них внимания, они очень разбаливались, что в свою очередь заставляло сидеть несколько дней, не выходя из дома, а сон по ночам был возможен единственно при помощи приема Hydrat. chlorat. Я до этого, даже во время первого пребывания на этом берегу, не испытывал подобной неприятности, и терпение и перевяз[ывание] Ac. carbol. было единственным и достаточным лекарством, но заживала одна ранка — являлась другая. По виду и характеру они были совсем подобные тем, которые сотни я видел у туземцев, у которых ноги также чаще подвергаются <...>

Замечательно, что когда ноги болели, я не имел пароксизмов лихорадки, которые обыкновенно напоминали мне каждую неосторожность, так что при этом я вспомнил <1 нрзб.> о поверии, распространенном на некоторых из Молуккских островов, что, когда есть раны на ногах, нет лихорадки. Действительно, лихорадка и раны на ногах находятся в каком-то взаимном отношении. Дни этого ареста я употреблял на приведение в порядок моих заметок и на выписку из дневника сообщений для И.Р.Г.О. о путешествии из Явы в Новую Гвинею.

Мои люди чаще, чем я, болели лихорадкою, но во многих случаях лень и притворство увеличивали число дней нездоровья. Во всяком случае, я не могу жаловаться на особенно нездоровый климат Новой Гвинеи».

23 В 1-й редакции статьи «Несколько дополнений» (л. 21 об.— 22) есть подробности, относящиеся к этому месту отчета и не вошедшие в окончательный текст статьи: «Сообразно с моим письмом в Сингапур, я ожидал прихода шкуны за мною в ноябре месяце, но, принимая в соображение довольно далекий путь и зависимость паруса от благоприятного ветра, я не был удивлен, когда шкуна не пришла и в декабре, полагая ее увидеть во всяком случае в январе. Я ожидал ее со дня на день, как все еще жду по сей день (2 сент.).

Годовое запоздание прихода шкуны, хотя и было источником многих неудобств, дало мне случай сделать наблюдения над действием папуасской пищи (единственно в подробностях немного отли[чающейся] от пищи жителей островов Тихого океана) на белого.

Кроме писем, приход шкуны интересовал меня в чисто материальном отношении. Имея намерение остаться этот раз на Берегу Маклая 5 или 6 месяцев и никоим образом не имея в виду неисполнение моего поручения, мои припасы были сделаны сообразно тому. В конце января кончился запас риса, затем в продолжение февраля, марта и апреля — понемногу почти все другие. Зная, что провизии на 5 или 6 месяцев у меня достаточно, я не обратил внимания, когда шкипер шкуны сдал мне многие мешки далеко не полные (сухарей, бобов) или с подменой (в мешки риса лучшего сорта был подсыпан рис дурного качества).

Возвратясь из моего путешествия по Малайскому полуострову в ноябре [18]75 <г.>, имея всего 2 или 3 месяца до отъезда в Новую Гвинею, я не хотел прерывать моих занятий в Бюйтенцорге поездками в Батавию для приготовлений к новому путешествию. Все закупки и приготовления было лучше сделать в Сингапуре, откуда шкуна отправлялась, поэтому я отступил от важного правила, которое должен иметь в виду каждый путешественник: делать все запасы и приготовления к путешествию до мельчайшей подробности сам. Я поручил их одной личности в Сингапуре, которая с готовностью взялась исполнить мои поручения и обратить должное внимание, чтобы все было бы хорошо упаковано. Я был наказан за мое доверие и пренебрежение к материальной части моего предприятия.

Я не был доведен до положения, в котором находился в Гарагасси в 1871/72 <гг.>, когда пришлось обходиться восемь месяцев без соли; у меня и теперь есть еще немного кофе, какао, чай, красное и хинное вино. Некоторые из вещей не были взяты, многие, по случаю дурной упаковки, оказались в малогодном состоянии. Нашлось, например, что запас дроби был весьма мал, так что уже в марте месяце Мебли, который был на деле далеко не такой стрелок, каким его описывали его соотечественники, исстреляв с лишком 1600 патронов, должен был по случаю недостатка дроби прекратить охоту, так что и в этом отношении стол мой обеднел, и чтобы не быть принужден есть одно таро, надо было приискать другие источники.

Я нашел для лентяя Мёбли вместо охоты другое занятие, именно рыбную ловлю, которая в результате несколько разнообразит мой даже в сравнении с первыми месяцами пребывания в Бугарломе весьма однообразный стол».

24 В 1-й редакции (л. 16): «греческого философа». Слова принадлежат Сократу (См. Diog. Laert. II, 25).

25 Миклухо-Маклай имеет в виду, как это видно из контекста, только собирание зоологических экспонатов. Что касается антропологических и этнографических коллекций, то он собирал их тщательно и проявлял заботу об их сохранности. Эти коллекции он передал Академии наук в Петербурге, и они хранятся в Музее антропологии и этнографии им. Петра Великого (см. т. 6 наст. изд.).

26 О пребывании в лагуне рифа Канцелярия (Ронкадор) см.: «Путешествие на острова Меланезии и четвертое посещение острова Новой Гвинеи» (в наст. томе).