КРУЗЕНШТЕРН И.

ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СВЕТА

в 1803, 4, 5 и 1806 годах.

По повелению ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА

АЛЕКСАНДРА ПЕРВОГО,

на кораблях НАДЕЖДЕ и НЕВЕ,

под начальством

Флота Капитан Лейтенанта, ныне Капитана второго ранга, Крузенштерна, Государственного Адмиралтейского Департамента и ИМПЕРАТОРСКОЙ Академии Наук Члена.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

VII.

ЗАМЕЧАНИЯ ПО ВРАЧЕБНОЙ ЧАСТИ УЧИНЕННЫЕ ВО ВРЕМЯ ПУТЕШЕСТВИЯ Г. ЕСПЕНБЕРГОМ.

Доктором Корабля Надежды.

Редкое по истинне щастие, что из 85 человек, из коих некоторым было от роду более 50 лет, не умерло ни одного во время трех годового около света путетествия; при чем разность климатов, частая перемена атмосферной температуры и недостаток в жизненных потребностях, могли бы произвести важные болезни. Оному споспешествовали многие физические и нравственные причины. Капитан Крузенштерн предусматривал, сколь важно и необходимо было для совершения благополучного путешествия сохранение здоровья служителей, обратил на предмет сей всевозможное внимание и принял соответственные меры. Каждому [282] матрозу выдали в Кронштате вперед довольно денег для достаточного запасения себя бельем и платьем, дабы привести их в состояние содержать себя всегда в чистоте и переменять белье и платье во время мокрой погоды. Все матрозы приняты из охотников; ни кто не взят против желания. Татарин по имяни Абдул явился так же в числе охотников и получил вперед деньги, как и другие. Но он, женившись недавно, не хотел расстаться с своею молодою женою, и раскаивался в своем предприятии, чрез что сделался печален и болен; выданных же ему вперед денег не мог возвратить: однако, не взирая на последнее обстоятельство позволено ему остаться на берегу. Естьли бы, имея в виду одну только экономию взяли его против воли; то Надежда может быть скоро лишилась бы одного матроза. Капитан препоручил мне освидешельствовать каждого из принятых матрозов, здоров ли он, и сия осторожность была весьма полезна; ибо единственный смертный случай повстречался на Надежде над тем служителем, которой не был осмотрен. Г-н Каммергер Резанов взял с собою повара по имяни Нейланда, которой был очень худ телом, и, как после оказалось, имел в высокой степени чахотку; он умер на пути от Вашингтоновых островов к Сандвичевым.

Попечение о доставлении всего нужного, не взирая ни на какие издержки, и некоторое отступленние от строгой воинской дисциплины, чего конечно не льзя допустить, как токмо на малом судне, в команде, [283] составленной из людей избранных лучшего поведения, весьма много способствовали к сохранению здоровья служителей. Когда можно было доставать нужную для подкрепления и ободрения пищу или питье; всегда покупали оные, не спрашивая, дешево ли, или дорого. Сии средства имели, естественно, спасительное действие на здоровье, востановляя потерянные телесные силы. Оные действовали так же весьма выгодно и на душевное рассположение; ибо, во время претерпеваемой нужды, уверенность, что в настоящее время нет средства тому пособить, и что при первом случае терпение сугубо вознаграждено будет, подкрепляло дух служителей; каждой из них оставался бодрым и веселым. Но ничто не удостоверяло служителей столько в ревностном об них попечении, как приготовляемая для больных пища, одинаковая во всем как для Капитана, так и для последнего матроза. Даже и в то время, когда на офицерском столе не было уже несколько недель ничего свежаго, a одна только солонина, больной получал похлебку с курицею, или, естли он того желал, давали ему курицу жареною, кашицу с вином из саго. Я предоставлял всегда самому больному распоряжать приготовлением для него пищи; ибо думал, что побуждение его может быть большею частию вернее, нежели советы врача. Когда больной, получивший позывы на пищу, на вопрос мой, не хочет ли того или другого, изъявлял свое желание; тогда приказывал я приготовлять пищу по его хотению и старался, что бы все сделано было надлежащим образом.

Кроткое со служителями обхождение имело при том [284] так же спасительное влияние. Наказания были весьма редки, что не только сохранило в них веселой дух, но и поселило честолюбие. Они старались одеваться хорошо и чисто; некоторые доходили даже в том до щегольства. Из них многие купили для себя в Китае шелковые халаты, что бы щеголять в оных после дома. Но тщеславие в матросе не есть порок; он делается чрез то порядочнее; ибо, употребляя деньги на щегольство, избегает пьянства. Сколь ни вредно излишнее употребление крепких напитков, столь полезны оные, как подкрепительное средство. Служителям корабля нашего выдавалось горячее вино ежедневно; смотря же по обстоятельствам пунш, грок, вино; или красной портвейн или Тенерифское вино. Во время холодной и мокрой погоды выдавали им горячего вина, по две чарки, или делали для них пунш горячий. Например: когда проходили мы в первой раз Курильские острова; тогда сделалась весьма худая мокрая погода, ветр крепкий почти шторм; на другой день по утру лежал на палубе снег почти на фут вышиною, термометр показывал два градуса холода. В сие время развели огонь в фор люке, утомившиеся от работы, перемочившиеся матрозы обогрели y оного окрепшие свои члены, пересушили свое платье, надели чистое белье, выпили по стакану хорошего горячего пуншу и легли спать (т. е. сменившиеся с вахты); пунш действовал сильно на испарение; они встали оживленными; ни один не сделался болен. Сего довольно для показания, какие приемлемы были меры в, предохранению их от болезней; [285] теперь намерен я сообщить краткую выписку из журнала, веденного мною о больных. Хотя все служители наши при отправлении в путь были совершенно здоровы; однако нет никакой возможности, что бы на корабле никто не был болен. Мало случается дней, в кои больных совсем не бывает. Маловажные болезни приключаются часто, но опасные весьма редко.

Плавание из Кронштата к острову Тенерифу.

Во время плавания из Кронштата к Тенерифу не приключилось ни чего важного. В северном море оказывалась слабая лихорадка, ломота и воспаление в глазах, которая однакож скоро проходила от употребления потовых лекарств; a ломотная боль облегчалась Шпанскими мушками.

Между тем обнаружилось, что многие в Копенгагене заразились; сие приключение было весьма неприятно; ибо нельзя не признаться, что употребление меркуриальных лекарств весьма располагает к цынготной болезни; однако все таковые выпользованы без приметного для здоровья вредного последствия; но я почитал всякой раз нужным оканчивать лечение употреблением хины.

Тенериф есть плодоноснейший остров. Мореплаватели находят на нем в великом изобилии разные подкрепительные произрастения, которые были бы и еще преимущественнее, если бы остров сей был населен народом более трудолюбивым, нежели Гишпанцы; так [286] например: мы нашли здесь много прекрасных больших груш, но оне не имеют хорошего вкуса; сии груши растут на диких деревьях, о удобрении коих не пекутся, и винят в том жаркой климат. Картофеля (Solanum tuberofum L.) не разводят, a одни только бататы (Convolvuоus Batatas), но сии имеют вкус мерзлаго картофеля, и еще слаще оного. На острове св. Елены получили мы довольное количество прекраснейших, вкуснейших яблок и лучшего картофеля; каменный сей остров лежит к Экватору 19 градусами ближе, нежели Тенериф, следовательно жары никоим образом не могут быть причиною, что на последнем нет сих произрастений. Желающий разводить растения на Тенерифе, удобно может найти приличный оным климат, ибо чем выше поднимется на гору, тем воздух становится холоднее. В городе Оротаве не так уже жарко, как в Санте Крусе. Сказанное мною о Гишпанцах относится и к Португальцам. На острове св. Екатерины нет так же ни яблок, ни груш, ни картофеля. Тенерифское Вино хорошо и виноград вкусен отменно, но последний скоро портится, a по тому его как прохлаждающее и ободряющее средство нельзя брать с собою в путь на долгое время. Тыквы, называемые Англичанами Пумкин (вероятно cucurbita melopepo) хотя вкусу и неприятного, a посему и не могут почитаться особенно освежающею пищею; но как можно их сберегать даже несколько месяцов, то мореплаватели берут их охотно. Оне заменяют некоторым образом недостаток других произрастений. Мы варили сии тыквы в кашице для [287] матрозов; при чем для лучшего вкуса клали лимонную корку. По небрежению нашего Тенерифского Коммисионера мы не получили лимонного в бутылках соку, заказанного Капитаном. Он извинялся тем, что не наступило еще время собирания лимонов. Сие случилось в Октябре, и мы наконец узнали, что лимонов довольно достать было можно.

Через несколько дней по отбытии нашем от Тенерифа перешли мы через поворотной круг рака, и находясь в жаром поясе, с боязливостию ожидали, как велики будут жары и как нам переносить оные. Жар в Атлантическом и великом океане не увеличивается более 23° по Реомюрову термометру, если нет в виду берега. Сия степень жара показалась в начале матрозам нашим не слишком великою; некоторые из них спрашивали даже с насмешкою: когда же жары настанут, но они наконец должны были признаться, что сей жар весьма неприятен и едва сносен. Что и сия не великая степень жара делается тягостною, по тому, что атмосфера совсем не прохлаждается. Ночная теплота бывает почти только полуградусом, или много градусом менее дневной. Опыты Астронома Горнера, учиненные посредством Сиксова термометра, и наблюдения его над [288] температурою морской воды показывают ясно, что атмосферная теплота в открытом море между поворотными кругами пребывает одинаковою днем и ночью. Сии опыты доказывают, что теплота морской воды на поверхности разнствует мало от теплоты воздушной, что имеет место даже и в глубине довольно большой, так например: в Атлантическом океане под 15° южной широты и 31° западной долготы найдена теплота атмосферы 21°, морской воды на поверхности 20°. 5, в глубине 80 саженей 19°. (Я привел здесь примечательнейший опыт из таблиц Г. Горнера.).

Отсюда видно, что теплота гораздо удобнее сообщается воде нежели земле; ибо разность температуры на поверхности моря и в глубине 80 саженей составляет только полградуса. На берегу, сколь бы сильно солнце ни действовало, земля в глубине нескольких футов уже всегда холодновата; от сего-то происходит на берегу разность теплоты днем и ночью. Нагретая земля на один или два фута глубиною прохлаждается скоро, a по тому и воздух; напротив того воздух на море может только принять температуру морской воды на поверхности (Я полагаю, что кроме действия солнца, должны происходить в воздухе и химические действия, причиняющие теплоту и холод соответственно свободе или заключению теплотворного вещества; но сего, как научает опыт, между поворотными кругами в океане особенно не примечается.). [289]

Сего примечания не хотел я прейти молчанием по той причине, что оное противоречит почти общему мореплавателей о том мнению; они думают, что спать на палубе ночью вредно для здоровья. Сей случай может быть только тогда, если находится корабль близ вредоносного берега, a не в открытом океане между поворотными кругами, где росы не бывает и где температура остается одинаковою и воздух как ночью, так и днем бывают в одном и том же состоянии. Вместо того я думаю можно утверждать, что спать на открытом воздухе полезнее; ибо чрез то человек несколько освежается; спящие же нанизу в заключенном воздухе подвергаются ночью большему жару, нежели каковой днем терпели; уже одно дыхание людей жар увеличивает. Утверждаемое мною основывается на собственных наших опытах; из спавших y нас на открытом воздухе между поворотными кругами, никто в том не разкаивался.

Оказывавшиеся на Надежде, как последствия от продолжительного необыкновенного жара, болезни были: Лихорадка с жестокою головною болью, понос и ломота. Рвотное выгоняло y больного желчь, после чего делалось голове легче; декокт из хины с кислым Галлеровым Эликсиром (elix. acid. Halleri) окончивал лечение. Если с поносом соединилась жестокая головная боль, то рвотное выгоняло так же много желчи и облегчало боль головную; понос же останавливал опиум. В начале употреблял я против оного корку каскарильную и корень колумбы, но наконец, приметив, что хорошо помогал и один опиум, отменил первые лекарства. Обыкновенно полагают, [290] что понос и ломота происходят от простуды; почему некоторые при великом жаре носили на себе рубашки из фланели. Простуда не могла по настоящему иметь тогда места; ибо тело не охлаждалось ни когда, но оставалось в беспрерывном некоем потении, которое я и почитаю тому причиною; поелику старавшиеся охлаждать себя по возможности, подвергались менее таковым припадкам. Многие из матрозов обливали друг друга обыкновенно по утру на бугшпринге несколькими ведрами воды, и тем немного охлаждались, что для них было очень хорошо и полезно.

Мы для опыта варили в сие время еловое пиво, и вместо хмеля употребляли еловую эссенцию, но брожение происходило неудачно, хотя мы сухих дрожжей, купленных нарочно для того в Англии, клали и надлежащее количество, при всем том приготовленное таким образом пиво было для питья годным. В сие плавание случилось однажды неприятное приключение, состоявшее в том, что на корабле сделалось великое зловоние. Мы курили по методам Доктора Смита и Гуйтона Mopeo (Guyton Morveau) минеральными кислотами; последняя предпочтена мною первой; по чему и употребляли ее всегда, когда нужно было курение: но в сие время оные не помогали. Как скоро переставали курить, тотчас распространялось опять зловоние; по тому что не отвращена была причина, от коей оно происходило. Зловоние поднималось снизу из того места, где стоячая вода в корабле, имевшем мало течи, загнилася. Приметя сие [291] наливали свежей воды и опять выливали, чрез что скоро вонь уничтожилась. Достопримечательно, что зловонный сей воздух, распространявший запах, подобный чесночному, не имел никакого вредного действия на здоровье; он не мог быт водотворный газ, которой раждается от разтвора воды, и подымается по удельной своей легкости в верх; он казался быть особенного свойства, ибо в каюте Г-на Горнера стена и потолок покрылись от сего воздуха таким цветом, как будто бы оные натерты были карандашем, и сей свинцовой цвет соединялся с металлическим блеском. Весь запас кислой нашей капусты мы принуждены были бросить в море; она испортилась от непрочности бочек, в коих содержалась. Протухлую и сделавшуюся негодною для пищи солонину также бросали в море. В Бразилии нашли мы все нужные для подкрепления сил и ободрения потребности. Климат на острове Св. Екатерины сам по себе здоров, но не взирая на то, многие подвергались разным припадкам, которые причиняемы были единственно жаром. Понос приключался всего более; он начинался y некоторых рвотою с головною болью, и все сие было приписываемо то простуде, то свиному мясу, то арбузам; однако, по моему примечанию, мнение сие было несправедливо. Опиум помогал весьма хорошо и при рвоте, останавливая излишнее отделение жельчи; больные от него на другой день выздоравливали. На многих появлялись вереды, а на весьма многих сыпь по телу, которая при потении причиняла боль, каковая чувствуется от колотия тела [292]  булавками. Сыпь прошла скоро по выходе нашем в открытое море, где было несколько прохладнее. Я не могу довольно восхвалить полезного действия арбузов; употреблявшие оные каждой день во многом количестве не подвергались ни поносу, ни рвоте.

В Бразилии долженствовали мы запастися всем достаточно по возможности; ибо в сем случае не льзя надеяться на острова южного Океана. Итак мы взяли там кур, уток, свиней и быков столько, сколько позволяло на корабле место; из царства растений взято потребное количество бататов, бананов, тыкв (пумкин), апельсинов, лимонов, саранчинского пшена, также несколько рому, которой имел отвратительный запах, однако в Камчатке уже сделался очень хорошим; лимонного соку в бутылках получили мало; лимоны были самого малаго роду, не имели приятного как обыкновенные запаха, который отзывался сильною пряностию, почти равною перечной. Сок оных весьма кисел, но по причине пряного запаха, страдавшие лихорадкою и желавшие прохлаждения не находили в нем утоления жара; они предпочитали ему сок клюковной (Vacciniuai oxycoccos L).

При отходе нашем из Бразилии не было на корабле ни одного больного, также и никто не заразился любострастною болезнию; мелкая сыпь по телу прошла скоро, но вереды показывались долго. В сие плавание оставались еще господствовавшими болезнями: лихорадка, понос и ломота. При обходе мыса Горна многие в бурную, мокрую и холодную погоду простуживалась; [293] таковые больные принимали лекарство, споспешествовавшее испарению, действие коего подкрепляемо было пуншем, или чаем с вином или лимонным соком, смотря по тому, чего лучше больному хотелось. Когда мы находились опять между поворотными кругами; тогда часто приключалися опять понос и ломота очень тягостная. Астроном наш Г-н Горнер страдал жестокою зубною болью и ничто не могло помочь ему. Я приметил вообще, что ломота была гораздо жесточее в жарких странах, нежели в холодноватых. По прибытии нашем к Нукагиве понос усилился; кокосовое молоко, по точному моему примечанию, не было тому виною; я думаю, что сие безошибочно приписывать можно единственно великому жару. Один пятидесятилетний слабаго сложения человек, не принадлежавший к числу наших матрозов, страдал то почечуем, то поносом, которой его очень ослабил; он пил при поносе кокосовое молоко, от оного освободился и сделался здоровым.

На другой день по приходе нашем к Нукагиве поехали мы на берег, где было чрезмерно жарко; жар, по мнению моему, простирался тогда до 30°, жаль, что мы не имели с собою термометра; по полудни прибыли на корабль обратно. Когда мы пили потом чай; тогда перепугал нас Надворный Советник Фоссе, который, упав с криком на землю, получил сильной апоплексической припадок; он разгорячился на берегу чрезвычайно. По проходе пароксизма жаловался он очень на головную боль, тошноту и горечь во рту; рвотное выгнало из него много желчи, [294] и голове сделалось легче. После случалось с ним и еще несколько таковых припадков, из коих некоторые были очень сильны, он укусил себе язык, кровавая пена стояла y рта, a урина текла сама собою. Он должен был воздерживаться от всех крепких напитков и употреблять прохлаждающее лекарство и пить тамаринду с зельцерскою водою, a наконец хину; и сим образом восстановлено его здоровье совершенно, так что он, находясь с нами вместе и еще целой год, не имел уже ни однажды подобного припадка.

Данное Г. Капитаном запрещение убивать всю бывшую y нас живность было весьма полезно; по тому что на Нукагиве не получали мы, против чаяния, ни чего кроме четырех поросенков; сия предосторожность была весьма полезна для наших больных. Плоды хлебного дерева, кокосовые орехи, бананы и тарро (корень растения) (arum esculentum, L.) доставляли нам свежую пищу только в нашу там бытность; но в путь не могли мы ни чем, кроме воды, запастися. На Нукагиве не заразился никто любострастною болезнию, хотя остров сей так же, как и Отагейти, можно бы назвать островом Цитеры, как то назвал Бугеньвиль последний, прежде, нежели узнал настоящее его имя. [295]

Плавание от острова Нукагивы в Камчатку.

В сем пути состояла на корабле варка, общая для офицеров и служителей, из похлебочной эссенции; но как запас оной был не слишком достаточен; то и употребляли три том салап, корень, от коего похлебка делалась весьма питательною; солонина составляла другую перемену (Когда Г. Капитан Крузенштерн в своем путешествии говорит, что солонина, a особливо приготовленная в С. Петербурге, не испортилась во все время нашего путешествия, то сие не значит, что она оставалась всегда хорошею, но только годилась к употреблению; ибо самая лучшая солонина, которая более года на корабле при теплоте более 20° по Реомюрову термометру, не может оставаться столь же хорошею, как при отправлении в путь, даже дух от оной довольно силен, и для некоторых весьма отвратителен; я признаться должен, что никогда не мог преодолеть сего отвращения.); свежаго мяса не ел в сие время никто из здоровых, даже и сам Г-н Посланник, Каммергер Резанов.

У Сандвичевых островов получили мы только двух небольших свиней и на одно блюдо бататов. Но как наша Команда, которую я по приказанию Капитана освидетельствовал, вся была совершенно здорова, и ни y одного не нашел ни малейшего знака цынготной болезни, то мы и неостанавливались в заливе Каракакоа y острова Овайги, a продолжали плавание свое в Камчатку. Однакож вскоре открылось, что я при осмотре своем [296] ошибся; y матроза Егора Черныха оказалась цынга, хотя прежде сего он не имел признаков сего припадка. Сколь ни прискорбно было для меня сие обстоятельство, но я не жалею о том, ибо мы при сем случае могли узнать действительность нашей методы лечения сей болезни.

Еще y Нукагивы сделалась y одного матроза, имевшего от роду около пятидесяти лет, рана в колене, которая перевязана была со всякою предосторожностию, однако не заживала. Он ходить никак не мог и должен был лежать беспрестанно; впрочем казался быть здоровым и ел прежде хорошо, но после лишился и позыва на пищу, рана сделалась глубока и несколько синевата; наконец сделалась боль в икре; голень и икра посинели; в животе имел он неприятное чувствование, соединенное с давлением, происходившим от отверделости, кою осязать можно было; когда выносили его на палубу, то он подвергался обмороку. Я, усмотрев со страхом, что он имел цынготную болезнь в высокой степени, сам себя упрекал, что не узнал сей болезни при самом ее начале; ибо при благовременном лечении она конечно бы не могла столько усилиться; но упустив удобное к тому время надлежало прибегнуть ко всем средствам, чтоб спасти его; сперва давали ему мадеру с сахаром и лимонным соком и больной должен был выпивать смесь сию, когда она пенилась, сверх того портеру и вина изобильно. Он получал по большей части свежее мясо, после обеда кофе, его заставляли делать телодвижение на палубе; таким [297] образом позыв на пищу восстановился, колено начало заживать, он мог очень хорошо прохаживаться и, казалось совсем выздоровел: но скоро потом начал пухнуть и получил водяную болезнь; мочегонительные лекарства уменьшили опухоль, но она через два дня опять увеличилась. Он выздоровел совершенно не прежде, как по свезении его в Камчатке на берег, не принимав там никакого лекарства. В сие время ел свежую рыбу, вареную с черемшею, род дикого чесноку (allium urfinum, L.), с корабля получал он чай и по чарке горячего вина. Я видев его вне опасности, мог решиться оставить без лечения, дабы испытать при таковом случае действие берегового воздуха, коему одному приписываю я его выздоровление; ибо он имел на корабле гораздо здоровейшую пищу и питье, т. е. свежее мясо, вино и портер.

Водяная болезнь, кажется мне, была только цынга в другом виде, при сильном действии коей страждут главнейше кровоносные сосуды; они лишаются своей крепости, состав их и кожа делаются рухлыми до такой степени, что при маловажнейшем случае разрываются, a от того и происходят кровотечения; наш больной освобожден был от сего уже в море; лядвеи и икры, бывшие черносиними, получили опять естественной цвет свой; водоносные сосуды, казалось, одни только еще страдали, следствием чего водяная болезнь быть долженствовала.

Г. Тилезиус находился так же в опасности подвергнуться цынготной болезни, или и имел уже оную, [298] но только в малой степени, а сие произошло от того, что он некоторое время лежал в постели по тому, что не заживали на ногах его раны, полученные им при взлезаньи на горы на острове Нукагиве. После лежанья в постели вышел однажды на шканцы и едва не упал в обморок; сие приключение предвозвестило опасность и ему должно было давать пищу, для больных назначенную; он ел свежее мясо и свежия похлебки, при чем пил вино и портер; его раны зажили, и он сделался совершенно здоровым, прежде прибытия нашего в Камчатку. В обоих сих приведенных случаях десны были здоровы и кровь не выступала из оных ни мало.

О происхождении и свойстве цынги имеем мы теперь яснейшие понятия. Ныне более не думают, что бы соль, делая кровь жиже и острее, цынгу производила. Теперь известно, что не соль тому причина; кровь цынготных не делается жиже и острее; известно, что твердые части страждут более, оне иногда ослабевают и лишаются своей связи до такой степени, что и кровь вступает в волокна мускулов, как то наипаче случается с икрами, делающимися твердыми подобно камню: известно, что цынгу рождают недостаточная и худая пища, мокрота, холод, печаль, малое телодвижение; a напротив того хорошая пища, чистота, сухой воздух, надлежащее телодвижение, веселый дух, вино и кислые напитки цынге противоборствуют и могут предохранить от оные в самых продолжительных плаваниях, кратко сказать, все, что тело [299] делает слабым и лишает его живости, цынгу производит: напротив того все, что тело укрепляет и оживляет, цынге противодействует и оную врачует. Из сего видно, что так называемых противоцынготных средств находится много, и что иные из них, сколь противоцынготная сила их ни славится, в некоторых обстоятельствах таковыми не бывают. Г. Мильман извещает о двух бедных женщинах, находившихся в Англии, которые питались три месяца одним хлебом и чайною водою без молока и сахара и получили сильную цынгу. Помог ли бы им, говорит он, сок лимонный? Ни как. Но естьли бы оне ели иногда по куску солонины, то верно остались бы от цынги свободными. И так солонина в некоторых обстоятельствах может быть еще противоцынготным средством, когда лимонный сок и насыщенный угольною кислотою воздух не помогают. Последний в соединении с хорошею пищею принадлежит конечно к превосходнейшим противо действительно цынготным средствам. Он поддерживает деятельность сосудов, что видеть можно из увеличивающегося отделения урины. Испражнения происходящие от употребления минеральных вод, содержащих в себе железные частицы и насыщенный угольною кислотою воздух, не ослабляют страждущих цынгою, но напротив того укрепляют; поелику ослабленные и слишком раздавшиеся сосуды приходят от действия оных в прежнее свое состояние и сжимаются надлежащим образом.

Здоровейшая пища, a особенно для Европейцев [300] к тому привыкших есть мясо, зелень, коренья и от долговременного неупотребления сей пищи, рождается естественно сильный позыв к оной, но по удовлетворении оного человек чувствует себя тотчас ободренным. Ни в какой болезни не действует столь сильно врожденное к яствам побуждение, как в цынготной: древесные плоды, огородные овощи, свежее мясо мореплавателями, так сказать, пожираются, естьли они по долговременному плаванию пристанут к берегу, но оные и служат для них превосходнейшим лекарством. Береговой воздух, недостаток коего в море человек весьма чувствует, ободряет так же чрезвычайно. Хотя и утверждают, что морской воздух должен быть столько же здоров, сколько, и береговой; по тому что он содержит в себе (по крайней мере) более кислаго газу, чему я не противоречу по той причине, что мы, не имев с собою Эдиометра, не делали в рассуждении сего опытов; однако я примерил, что морской воздух не имеет тех частиц, кои сообщаются береговому воздуху от деревьев, трав и самой земли. Сколь приятно ощущаются оные весною, когда земля растает, деревья распустятся, a травы рости начнут. Беспрерывное наслаждение сим воздухом притупляет потом наши чувства и мы действия его не примечаем: напротив того мореплаватель обоняет береговой воздух в отдалении на несколько миль. Мы, находясь y берегов Сахалина, обоняли очень чувствительно бальзамические испарения красного леса, коим покрыт берег. Береговой воздух во [301] время зимы, когда земля замерзнет и покроется снегом, a деревья окрепнут бывает почти одинаков с морским воздухом. По сему то во многих странах является обыкновенно цынга зимою, a особливо естьли люди питаются притом худою пищею. На пример: в Охотске страждут цынгою ежегодно; весною больные опять выздоравливают, чему свежая пища и дикой чеснок (черемша) помогают очень много; однако весенний. воздух конечно споспешествует тому так же. Всегдашнее попечение о приготовлении по возможности здоровой пищи, составляет не маловажное средство против цынготной болезни. Нашим служителям давали к солонине уксус и горчицу, что без сомнения сопровождалось весьма хорошим следствием по тому, что старая солонина, все еще имевшая несколько худой запах, таким образом делалась вкуснее, и оную можно было, есть без ощущения противности, сверх того уксус и горчица содержат в себе противоцынготную силу .

Бесспорно, что некоторые яствы, по причине неудобоваримости своей, содействуют к происхождению цынготной болезни. Ванкувер извещает, что как скоро его матрозы ели снятой при варении солонины плавающий на верху жир, то цынга всякой раз оказывалась. Капитан Крузенштерн приказывал не варить солонину в похлебке или во щах, но парить ее в особом котле; сим средством отвращено было то, что старой и противной жир, которой весьма трудно [302] варится в желудке, не соединялся с похлебкою, делавшеюся чрез такую предосторожность гораздо здоровее.

Водяные наши бочки были внутри обожжены; от чего вода на корабле Надежде была лучше, нежели каковою она обыкновенно бывает на кораблях.

В Петропавловском порте употребляли мы сначала в пищу одну рыбу, выключая двух диких овец, коих мясо отменно вкусно; медвежье мясо было худо и отзывалось рыбою по тому, что медведи питаются оною; но после доставили нам свежую говядину и даже живых быков во время плавания в Японию. Главные болезни были в сей стране лом (ревматизм) и поносы. У нашего слесаря сделалось воспаление в легком и ему должно было пустить кровь. В первый год нашего путешествия я весьма редко соглашался на пускание крови, коего многие из служителей от меня требовали и они были весьма не довольны, что я им отказывал, естьли они просили о том без всякой причины.

Плавание в Японию, пребывание в оной и обратный путь в Камчатку.

На пути в Японию случились опять обыкновенные припадки: поносы, ревматизмы и слабые лихорадки. Слесар, y коего оставалась еще боль в груди, соединенная с кашлем, казалось, имел действительно начало [303] чахотки, однако он мало по малу поправился и при употреблении хины выздоровел наконец совершенно. Глисты оказались в сие время y многих, y коих прежде оных не было; это произошло от употребления рыбы в Камчатке. Рыба, как известно, во внутренности своей имеет червей, некоторые роды оных наполнены шевелящимися червями, что особенно примечается в Камчатской треске, которую тамошние жители неедят вовсе; естьли же случится ее поймать, то отдают собакам.

Во время Тифона многие получали ушибы, но легкие; боцман, получивший контузию в колено, претерпел более всех, он хромал долгое время. Чрезвычайным почитать надобно щастием, что ни кого за борт не сбросило. По приходе в Японию оказались опять очень сильные поносы, y некоторых с жестоким резом, так что они жались и кричали весьма жалостно. Опиум помогал и при сем случае. Боль в ушах и горле, небольшое воспаление в глазах, кашель, ломотная боль в членах и поносы были во все время пребывания нашего в Японии главнейшими припадками, коими страдали жившие на берегу более, нежели на корабле находившиеся; ибо последние имели более защиты от худой погоды, нежели первые в бумажных домах Японских; я называю домы бумажными по тому, что окна и двери в оных были действительно бумажные.

Слуге Посланника приключился особенной припадок; через две недели по приходе нашем в Японию напала [304] на него желтуха. От нашатыря и винного камня сделалось ему хуже, ибо не только желтой цвет в глазах приметно увеличился, но он почувствовал боль в спине и пояснице: опиум напротив того действовал с успехом; боль скоро миновалась и желтой цвет мало по малу пропал. Опиум причинил запор; и потому давал я ему ревень с серными цветами и сладкою ртутью; при таковом лечении выздоровел он чрез десять дней совершенно.

В Нангасаки был корабль наш по причине течи выгружен; в нижней части оного лежало вместо балласта полосное железо. Один, по примечанию моему, сильнейший и тяжелейший телом из всех матроз упал по нещастию вниз головою на сие железо с высоты около 30 или и еще более футов; он лежал безчувствен, подобно мертвому. Внешняя на голове рана была малозначуща, но повредилась ли кость, или нет, того вдруг узнать было не можно; холодные примочки и антифлогистическое средство возъимели действие, и я на другой день уже ласкался хорошею надеждою, которая меня и не обманула, через 19 дней он выздоровел совершенно и мог быть на работе. Явное щастие сопровождало сие приключение таким окончанием: ибо естьли бы повреждение головы было соразмерно высоте падения, то ни какое искуство не могло бы спасти его. Корабль был выгружаем и в Камчатке, при каковом случае падали в трюм многие, но всякой раз почти безвредно.

Шестимесячный покой и свежая хорошая пища в [305] Японии восстановили силы наших служителей столько что они сделались способными к перенесению труднейших предприятий. Их ежедневная пища состояла обыкновенно в похлебке с Сарацинским пшеном, свежею свининою и довольным количеством луку. Нам доставляли так же, кроме свинины и сарацинского пшена, уток, кур, свежую рыбу, свежий хлеб, Сакке (Броженой напиток из сарацинского пшена средний между вином и пивом. Крепок и заглушающий чувства, вкусу довольно противного.) и сою; о других жизненных потребностях не упоминаю я потому, что мы получали оные не часто; редьки же съедено на Надежде великое множество.

Мне удалось однажды только видеть способ лечения врачей Японских. Один из Японцев, привезенных нами в их отечество, выдумал необычайное средство лишить себя жизни. Он хотел проглотить бритву, но в том было ему воспрепятствовано; солдат вырвал бритву из горла. По причине произведенной таким образом раны прислали за мною, но я оставался при том одним только зрителем, Прибывший Японской врач приказал раненому глотать мало по малу яичные белки. В последствии предписал он ему наблюдать странную диету: больной не должен был есть, ничего более, кроме соленой редьки.

Запасшись довольно провиантом, пошли мы наконец обратно в Камчатку. Все припадки, кои во время [306] сего плавания оказывались, не заслуживают особенного замечания; оные были не что иное, как повторение прежних. Но один больной очень озаботил нас не опасностию, в коей он сам находился, но предусматриваемыми худыми следствиями, кои предвещали, что болезнь его распространится по всему полуострову Камчатки. Между взятыми Посланником из Камчатки солдатами находился один, родившийся там от настоящих Россиян, он еще не имел до сего времени оспы по тому, что Камчатка свободна от сей заразы, но к нещастию получил оную в Японии, которая оказалась чрез несколько дней по отходе нашем. Хотя оспа была довольно сильна, однако он выздоровел благополучно. При сем случая, двое из наших матрозов объявили, что на них оспы еще не было; и так им оная была привита, но не подействовала. По выздоровлении солдата от оспы, брошены были за борт (т. е. в море) все его вещи, как то койка, постель, белье и платье, кои употреблял он во время и при окончании болезни. На корабле производилось частое окуривание солеными кислотами. Может быть таковая предосторожность была и излишняя, (я часто слышал как ворчали наши матрозы, изъявляя негодование на продолжительное окуривание); однако мы имели потом удовольствие, что не привезли сей заразы в Камчатку. Введение в сей стране прививания коровьей оспы было для нас не возможно; ибо взятая с собою из Европы материя сделалась от долговременности вовсе недействительною. [307]

Сколько было хорошо для наших матрозов зимнее пребывание в Японии, столь худо напротив того последовало с тремя привезенными нами и оставленными в Камчатке человеками, кои вступили в службу Американской компании; двое из них подверглись зимою цынготной болезни; по возвращении нашем 5 Июня было им уже лучше, однако остались на ногах нарывы, которые y младшего из них, пившего отвар из почек слонца (Pinus lembra L. Zirbeltanne) излечились, а у старшего, коему было более 50 лет от роду, остались раны, при всем моем об нем старании, столь же глубокими, каковыми были прежде; последний притом во время зимы употреблял самую хорошую пищу каковую только в Камчатке иметь возможно, ибо он был помощником прикащика Американской компании. По моему испытанию всеобщая цынга врачуется удобнее, нежели некоторые местные от оной повреждения, a особливо глубокие раны, хотя впрочем человек кажется здоровым. В Вампу просил меня о помощи один матроз Американского корабля, прибывшего от Дружественных островов в Китай с сандальным деревом; y него был на руке цынготной нарыв, которой, не взирая на все мое старание, остался без всякого изменения.

По вторичном приходе нашем в Камчатку ловимы были там сельди в великом множестве: оне очень жирны; мы посолили их несколько бочек, но оне от соли потеряли жир и сделались твердоватыми. Хотя сии сельди и не могли равняться с Голандскими, как то мы ласкали себя надеждою, однако были очень вкусны, [308] a особливо жареные; поелику же мы по теории своей о цынге соли не боялись, то и почитали оные здоровою пищею. Дикого чесноку (черемши) было множество; из него делали мы даже квас, которой почитается отменным противоцынготным средством, но его не всякой пить может по тому, что запах крайне противен. Осминедельное плавание, от 4 Июля до 29 Августа, предпринятое Капитаном Крузенштерном в Сахалинском и Охотском море для описания берегов Сахалина, не взирая на худую погоду, беспрестанные почти дожди и туманы, не имело вредного действия на здоровье наших служителей. Цынготных признаков не оказывалось. Многие получили резь в животе от глист; y штурмана вышел круглой глист из желудка в рот. Сим больным давали цитварное семя с вальерианом, и слабительные составленные из корня ялапы и сладкой ртути.

Плавание в Китай и пребывание в оном.

С великим удовольствием распрощались мы в последний раз с Камчаткою. Сильное желание увидеть опять Европу в продолжении времени усугубилось. Между нами едва ли был кто нибудь такой, который бы не помышлял о своей родине. По шестинедельном плавании прибыли мы благополучно в Макао 20 Ноября, претерпев на пути несколько штормов. Свежие наши припасы, полученные [309] в Японии, давно уже вышли; служители хотя и были здоровы, но желание иметь свежую пищу было весьма велико, которое в благословенной стране, каков Китай, удовлетворено совершенно. Капитан наш принял тотчас Компрадора, доставлявшего нам ежедневно хлеб, мясо и овощ. Европейские в пищу употребляемые растения родятся очень хорошо в южном Китае в зимнее время, но лето для них слишком жарко. Прежде, нежели доставил нам Компрадор в первой раз свежую провизию, пришла к нам лодка с яицами; матрозы покупали оные наперерыв; они по видимому были весьма довольны, что опять могли пользоваться своими деньгами, чего в Японии сделать совсем было не можно, a в Камтатке весьма редко. Сколь ни здоров климат южного Китая для природных жителей, что доказано чрезвычайным многолюдством, однакож иностранцы подвергаются и в сей стране болезням, которые бывают не маловажны и часто смертельны. Виденные мною на так называемом Датском и Французском острове (два маленькие островка на Реке Тигрисе близ Бампу) надгробные камни представляют доказательство удивительной смертности людей, находящихся при Европейских факториях во время отправления ими дел в Кантоне. Из надписей, высеченных на камнях видно, что умершие были по большей части в цветущих летах своей жизни, a именно от 30 до 40 лет. Летние месяцы, в которые SW Муссон дует, вреднее прочих для здоровья. Пребывание наше в Кантоне случилось зимою во время северовосточного Муссона, a потому и [310] не было y нас трудных больных, т. е. таких, коих казалась бы жизнь опасною, кроме Ботсмана. Он сделался болен в день нашего отхода из Кантона; я опишу его болезнь после. Ревматизмы и поносы были и в Китае сильнейшими припадками; последние действовали чрезвычайно в Кантоне; даже и те, которые претерпели уже оные в Таипе y Макао и в Вампу, не избавились от того в Кантоне. Испражнения происходили в последнем месте сильно и скоро одно после другого, сопровождаясь по большей части лихорадкою; страждущие оными приметно слабели. С древнейших времен признавали всегда воду причиною поносов, коим пришельцы в какую либо страну подвергаются. Персидской врач Али, живший в 10 м столетии, предлагал уже странное средство делать иностранную воду безвредною, a именно: он советовал брать с собою отечественную землю и сыпать по несколько в иностранную воду, a потом, говорит он, можно пить ее без опасения (Зри Шпренгела опыт прагматического повествования о врачебном знании. Часть 2 ая, страниц. З98.).

В Кантоне верно не вода была причиною болезни, ибо мы имели великую предосторожность и пили оной очень мало, да и то пропущенную сквозь употребляемый для того камень, и сверх того всегда подливали вина или рому. После пили мы на корабле туже воду, сквозь камень непропущенную, но она не причиняла поноса. Простуда не могла действовать также по тому, что [311] дни были теплы, a ночи хотя и холодноваты, но мы спали на берегу в хорошо построенном доме на принесенных с корабля своих постелях, чего в Макао не делали, a по тому и принуждены были зябнуть. Кажется, что на тело действует особенным образом не известное нам еще состояние воздуха так, что по большей части от того понос происходит. Капитан Крузенштерн поносу не подвергся, но имел лихорадку с сильною головною болью и таким в ногах холодом, что едва могли быт согреты, теплый напиток, тинктура из опиума и нафта прогнали сии припадки. Сколь ни часто случаются поносы в Макао и Кантоне, однако, мне кажется, что оные врачуются Европейскими и Китайскими врачами не точно сообразным с сею болезнию способам. Они уповательно следуют тому предрассудку, которой наблюдается при лихорадке некоторыми врачами, опасающимися излечить от оной, или, как они то говорят, выгнать ее из тела в скорости, хотя опыт и удостоверяет, что продолжительная лихорадка сопровождается худыми следствиями; и так очень нужно вылечивать оную как можно скорее. Тоже самое бывает и с поносами: естьли оные усилятся, то врачуются с большею трудностию и расслабляют тело. Я говорю здесь о лихорадках и поносах, приключающихся здоровым людям; но бывают иногда болезни, при коих лихорадка и понос приносят больному пользу. В таковом случае не должно употреблять вдруг хины и опиума. [312]

Здесь помещаю я образ лечения Китайского врача: в Макао случилось мне говорить несколько раз с одним французом, бывшим шкипером на Китайской Ионке. Некогда он просил меня осмотреть одного из его знакомых, которой был очень болен. Мы пошли с ним вместе к больному, природному Шведу, имевшему около тридцати лет от роду. Он страдал водяною болезнию в высочайшей степени. Опухоль объяла все тело, даже и голову; он дышал с величайшею трудностию, мочился весьма мало красною уриною, во рту сохло и жажда была великая. За три месяца назад пригласил он по причине бывшей y него в животе боли Китайского врача, которой давал ему каждой день в продолжении целаго месяца слабительное, кое действовало на низ около шести раз ежедневно; после сего принял он Португальского врача, во время лечения коего распухло все его тело. В бытность нашу лечил его опять Китаец, которой находился y больного, когда я к нему пришел. Он давал ему пить декокт из кореньев, мне неизвестных; по вкусу были оные пряны и горячительны. Сам больной совета моего не требовал, чем я и не оскорблялся; я объявил Французу, что почитаю больного неизлечимым. Через несколько дней встретил меня Француз на улице и сказал, что предсказание мое сбылося; Швед, прибавил он, уже умер и погребен.

Англинской фактории врач, Г-н Пьерсон заслуживает всякую похвалу, яко муж исполненный сведений и остающийся при упражнении в одном своем предмете. [313] Его предшественник, как я слышал, занимался более торговлею и приобрел великое имение. Г~ну Пьерсону принадлежит и та честь, что он ввел и распространил в Китае прививание коровьей оспы. Он для сообщения Китайцам лучших о том сведений написал по повелению Президента фактории Друммонда о пользе коровьей оспы книгу, которая переведена на Китайской язык Г-м Стаутоном, подарившим мне в Кантоне на сем языке один экземпляр, находящийся y меня и по ныне. Гишпанской доктор Бальмис, которой прибыл в Макао с Маниллы и с которым я сам говорил неоднократно, опоздал со своею коровьею оспою. Он отправился назад в Европу на Португальском корабле Бон Иезус, стоявшем в Таипе на якоре близ Надежды. Хотя Г-н Бальмис и утверждал после, как то я читал в северном журнале, (Goumal du nord) Октябрь 1807 года No. 39, что был первый, привезший в Китай коровью оспу; однако сие произошло, вероятно, от забвения.

Г-ну Пьерсону обязан я за разные весьма любопытные известия, касающиеся до Китая. Между прочим объявил мне: что хмельной Китайской напиток Самчу делается из некоторого рода коноплю (Canabis). Гоппо или таможенной директор подарил нам несколько кувшинов сего напитка, которой был крайне противного вкусу. Привоз опиума запрещен строго Китайским правительством, но Г-н Пьерсон уверял меня, что потаенной торг сим запрещенным товаром доставляет знатную выгоду; он для [314] примера привел один торговой в Макао дом, которой обогатился единственно сим торгом. Китайский манифест, коим запрещен ввоз опиума, есть, говорят, нечто превосходное во врачебном отношении, в нем описаны весьма обстоятельно все действия опиума. В начале, сказано в оном манифесте, разливает опиум по телу приятнейшие ощущения; бодрость и душевные силы возвышаются, позыв на пищу, мускулы и побуждение к сладострастию усиливаются. Но сие приятное ощущение недолговременно; ибо вскоре потом силы мало по малу слабеют, дух унывает, чувства тупеют, позыв на пищу вовсе пропадает, члены приходят в дрожание, сопровождаемое совершенным истощением, на поверхности тела делаются трудно врачуемые сыпи и нарывы, a наконец и водяная болезнь. Сие объяснение не есть для нас нечто новое, однако из сего явствует, что неумеренное употребление опиума всегда имеет те же действия, каким бы то образом употребляем ни был; ибо известно, что Китайцы опиума не глотают, но упиваются одним только его дымом.

Доверие к искуству Г-на Пьерсона побудило меня просить y него совета: что лучше употреблять можно в сильных поносах? он одобрил ревень, но я не последовал его совету по тому, что опиум действовал, по моему примечанию, скорее и надежнее. В случающихся хронических поносах не только бесполезно, но и крайне вредно держаться всегда опиума. В таком случае бывает точно тоже, что Ганеман [315] говорит в своем сочинении: Organon der rationellen Heilkunde, об утоляющих боль лекарствах: в начале мгновенное облегчение, a потом худшие следствия. Я знаю одну женщину, которая чрез продолжительное употребление Лауданама Сиденгама и Тинктуре тебайка расстроила навсегда свое здоровье. Я думаю, что в таком случае ревень и подобные ему лекарства благонадежнее, нежели опиум; но в происходящих внезапно, поносах, когда испражнения бывают сильные, расслабляющие и соединенные с болью, отдаю я преимущество опиуму.

Мне кажется неизлишним, естьли скажу я здесь нечто о знакомстве моем в Кантоне с Аббатом Менгетом, которой обязал меня многими своими ласками. Он родом Француз, но сделавшись Португальским подданным, живет в Кантоне для корреспонденции с пребывающими в Пекине миссионерами, терпимыми как известно, только ради их астрономических познаний. Не быв много обременен делами, он свободное свое время, употребляет на упражнения в натуральной истории и физике. Вальмон де Бомар его оракул. У него были хорошие барометры, коими он очень любовался; мне казалось, что они им самым сделаны. Так же и Галваническая машина особенной силы, коею, по уверению его, он излечил многих Китайцев от ревматизмов. Он часто со мною говорил о разных меркуриальных препаратах, наипаче же хотелось ему узнать точно о внутреннем оного употреблении; я мог ему услужить в [316] сем случае, и сообщил ему надлежащее о том сведение. Мне сказали, что он занимается и лечением любострастной болезни; сие кажется мне весьма вероятным, ибо он весьма любил занятия, с великим усердием искал случая быть полезным, и помогать другим; конечно не имел он недостатка в ищущих его помощи.

Некоторые из наших матрозов чувствовали так же последствия знакомства их с Китайскими женщинами, но каким образом до оного доходят, о том я хочу сказать здесь несколько слов по тому, что оно покажет дух Китайской полиции и жалостное положение тамошней черни. В Кантоне на Сампанах (жилые суда) находятся самые развратные домы, кои посещаются Китайцами, как говорят, без всякой опасности; но Европеец не смеет приходить в оные, a особливо ночью; его умерщвляют, обнажают вовсе и опускают потихоньку в воду. Один из наших матрозов, быв приманен на малую лодку в Макао, подвергся было таковому жребию и спасся единственно неустрашимостию своего товарища. Китайская промышленность по случаю сего затруднения нашла другое средство: они привозят сами на корабли женщин. В Вампу, якорное место для Европейских кораблей, видны по вечерам поздо разъезжающие туда и сюда небольшие, узкие четырех весельные лодки. Таковое, построение и многие гребцы служат к тому, что бы можно было убегать от полицейского Мандарина, объезжающего кругом судов с дозором [317] на большом гребном судне; ибо естьли они попадутся в его руки, то он отнимает y них все приобретенное. Желающие на каком либо корабле того, чтобы лодка, на которой видны одни только гребцы, (ибо женщины укладываются в оной одна на другую как сельди) приближилось, должны свиснуть, после чего лодка приходит; однако прежде, нежели пристанет к кораблю, производятся договоры; оне просят, что бы их не обливали водою; но сие условие не всегда наблюдается. Таковая шутка мне не понравилась, я почитал жестоким, что из своевольства портят еще и платье сих жалких творений, которые все самого цветущего возраста, a имянно от 14 до 15 лет. Оне красивы довольно, но когда им минет 20 лет, то становятся очень дурны. Их ноги, так как оне принадлежат к самому низкому состоянию, не изъувечены и точно такие же, каковые y Европеек.

Сообщенные мне Аббатом Менгетом известия о некоторых обычаях Китайцев, частию сюда не принадлежат, частию же недовольно кажутся вероятными. Так например образ, каковым на кануне нового года разделываются с худыми должниками, странен чрезвычайно. Долговые требования прежнего года по наступлении нового, более недействительны. Неудовлетворенный веритель приходит ввечеру пред новым годом в дом должника своего, разбивает его фарфоровую посуду, повреждает мебели, бьет самого хозяина, даже до крови, a сей не смеет сопротивляться; как [318] скоро последний час старого года пройдет и наступит год новой, тогда они оба садятся поприятельски и пьют, забывая долговое требование и побои. Для подтверждения, что сей обычай есть всеобщий, прмсовокупил к тому Аббат, что однажды ввечеру пред новым годом поступлено таким же образом с его хозяином Пунквою, т. е. заимодавец его перебил все в доме и прибил его самого очень больно; но сие кажется более странным по тому, что Пунква принадлежит к Гонгу.

Плавание из Китая к острову Святые Елены.

Мы пошли из Вампу подкрепившись довольно в Китае отменно хорошею пищею и запасшись всем нужным достаточно. Нашему Ботсману, чувствовавшему уже за день до отхода в себе лихорадку, сделалось при самом отправлении гораздо хуже; он жаловался на жесточайшую головную боль и почти ничего не мог говорить; ибо по большей части лежал безчувствен; отвечал на мои вопросы весьма смешанно, силы его крайне ослабели. Рвотное выгоняло много желчи; на другой день сказал он, что пришел опять несколько в память, a до того ничего не помнил. Боль в передней части головы после рвотного прошла, но в затылке оставалась оная еще несколько дней; нарывной пластырь облегчил и сию боль. Начало предвещало [319] опасную нервную горячку, рвотное помогло более, нежели я надеялся; ибо на другой день больной, был уже вне опасности; сию щастливую перемену приписываю я единственно рвотному. В нашем умеренном климате весьма часто прописывал я в подобных припадках рвотное, но без желаемого последствия; теперь же, когда и внешния обстоятельства явно казались невыгодными, ибо термометр показывал по большей части выше 20°, больной при употреблении прохладительных средств и кислот, выздоровел через две недели совершенно; и в то время, когда находились мы y самого Экватора, допущен он был опять к работе.

Подобные лихорадки нападали на многих, но только в меньшей степени. Жестокая боль во лбу проходила всегда после рвотного, так, что я оную почитал уже признаком к употреблению сего лечебного средства.

Уже в Китайском море удостоверились мы в справедливости известий Капитана Кинга, по коим матрозы обоих кораблей, возвращавшихся по смерти Кука чрез Китай в Англию, терпели много от Катаральных припадков в Зондском проливе и на пути к мысу Доброй Надежды. Нашим матрозам приключались так же часто насморк, кашель и боль в горле, в ушах и в груди; однако все сии припадки были маловажны, по крайней мере неопасны; из сего могут быть исключены два только случая, кои мне казались сомнительными.

В первом случае хотя никакой сильной припадок не угрожал опасностию, однако состояние больного [320] очень беспокоило меня. Один матроз, не природный Россиянин, a Татарин, чрезвычайно мусколоватой и сильной человек, сделался скучным, жаловался на слабосилие и непозыв на пищу, от того, что в нем действовала медленная лихорадка. Раздражающие и укрепляющие лекарства ничего не помогали. Больной напротив говорил, что ему день ото дня становится хуже, показывал мало надежды к выздоровлению, и наконец сделался он столько нетерпеливым, что для меня было крайне неприятное дело спрашивать его о болезненном состоянии, и я даже боялся о том осведомляться. В начале не жаловался он ни на какую боль, но потом оказалась оная около сердца и тягость в правом боку; я предполагал медленно происходившее воспаление печенки, каковая болезнь приключается часто в жарком поясе. Тогда начал он принимать внутрь коломель, (сладкую ртуть), a правой бок натирать меркуриальною мазью. При таковом лечении тягость и неприятное чувствование прошли; действительной боли в правом боку не было; напротив того оказалась оная во всех членах, однако продолжалась только около двух дней. Видя, что он от действия на низ сделался очень слабым, остановил я употребление меркурия. Настоенное вино каскариллою и нефшою произвели тогда очень хорошее действие, какого в начале болезни от сих средств не оказалось. Лице больного сделалось веселее; он отвечал на мои вопросы ласковее; и как он смотря на меня улыбался, то я и удостоверился, что он скоро выздоровеет, в чем и не ошибся. [321]

Второй случай, как мне казалось, состоял в воспалении легкого. Больной, которой был человек чрезвычайно веселаго нрава и забавлял часто своих товарищей острыми расказами и словами, жаловался на боль в спине и груди. Мне казалось, что сия боль была ревматическая, a потому и предписал ему принимать Доверов порошок и запивать теплым чаем; на другой день боль и колотье увеличились, пульс сделался слабее, однако я не решился пустить ему кровь, a употребил декокт из сенеги и порошок из сладкой ртути и сахара; по двукратном действии на низ, чувствовал он облегчение, но когда ночью действовало еще несколько разов на низ, то ему опять хуже сделалось. На другой день было дыхание чрезвычайно тяжелое; его грудь стеснялась столько, что он почти задыхался; лежа, не мог вовсе дыхать, но сидя на стуле, дыхал несколько легче. Я полагал, что открытие крови было бы, по видимому, единственным средством к спасению его жизни, однако притом думал, что оное, будучи учинено не к стате, могло бы стоить ему так же жизни; но мне надобно было тогда скоро решиться.

Открытие крови отверг я по следующему рассуждению: больной во время бытности на берегу имел привычку иногда повеселиться, т. е. напиться до пьяна. Сохраняемый строго на корабле порядок не допускал его веселиться таковым образом около трех месяцов (сие случилось не задолго до прихода нашего к [322] острову св. Елены). Мне казалось, что легкое находилось в расслабленном, a не в напряженном состоянии, следовательно потребны были раздражительные лекарства, a не уменьшение крови; что бы таковое мнение мое было совершенно справедливо, в том я конечно не мог быть удостоверен; по чему и не без внутреннего беспокойства прописал для него камфору и портвейн; при сем имел я намерение, как скоро сии средства в пользу не подействуют, прибегнуть вдруг к москусу; однако больному по полудни уже сделалось лучше. На другой день пил он портвейн и пунш, и сие самое подействовало столь превосходно, что по прибытии нашем к острову св. Елены, сделался веселый наш Курганов совершенно здоровым. На пути от острова св. Елены к Копенгагену приключился ему опять подобный припадок, но которой был гораздо слабее, тогда впал он в ипохондрию и плакал; однако портвейн и пунш опять ему помогли.

Многие врачи и путешественники описали употребление ртути в жарком поясе весьма опасным. Я употреблял ее во всех широтах и при том не только в венерических болезнях, но и в других случаях, в коих признавал ее полезною, однако всегда безвредно, наблюдая только притом всякую предосторожность; впрочем я приметил, что при долговременном пребывании в море действует она гораздо скорее на слинные во рту железа. Сие примечание помещено мною здесь по тому, что я на пути из Китая к острову св. Елены употреблял ртуть очень часто. [323]

Остров св. Елены поставило всеблагое Провидение как бы уединенно в безземельной южной части Атлантического Океана, по видимому для того, что бы утомленные мореплаватели, идущие из Индийского моря и не имеющие щастия пристать к мысу Доброй Надежды, находили на нем некоторое ободрение, б коем и нам была великая нужда; мы смотрели на мыс Доброй Надежды, как Моисей на обетованную землю, но должны были пройти мимо по причине слишком позднего времени года.

Долговременные плавания производят в теле чрезвычайное раздражение; вечное, так сказать, единообразие становится наконец весьма противным; мысли совсем расстроиваются; и естьли произойдет спор о самой малейшей безделице, то оной тотчас начинается горячо, a часто и с огорчением; после чего спорившие за ничто досадуют, ворчат и друг с другом не говорят ни слова целую неделю. Но коль скоро удастся им быть на берегу; то всякая досада забывается; они смотря друг на друга улыбаются и говорят между собою ласково, сообщают взаимно свои замечания и наслаждаются всем сугубо по тому, что любезные их сотоварищи приемлют в том участие. Ни в едином из всех тех мест, где нам случалось приставать, не чувствовали мы столько удовольствия, сколько на острове св. Елены. Ибо хотя сей остров состоит из одного голаго камня, хотя вид его страшен и ничего не обещает, однакож по прибытии в город Сент Джамес радость наша была [324]   неожидаема. Мы нашли здесь красивый, чрезвычайно чистый городок, жителей в приязненности предупредительных; они казались совершенно спокойными и щастливыми; мы увидели молодых благообразных женщин в белом платье; милые, чисто одетые дети произвели в нас особенно приятные чувствования; ясная погода и тихий вечерний ветерок еще более усугубляли наслаждение; все представилось в превосходном виде; когда сделалось темно, мы услышали поющих во многих домах молодых женщин и пение их сопровождалось игрою на фортопиане. Сколь великая противоположность во всем сем в сравнении с Китаем, Япониею и Камчаткою. Нам казалось, что мы перенесены были в волшебное царство. Чем живее было наше удовольствие и веселие, тем жесточае поразило нас чрезвычайно печальное произшествие, какое токмо могло приключиться во все время нашего путешествия. Поутру на третий день по нашем туда приходе, потребовали меня внезапно на корабль, на которой я немедленно прибыв увидел, что один из наших офицеров застрелился в своей каюте. В оставленных им письмах винил он большую часть из нас, будто бы мы были причиною его смерти. Капитан прочитал писанное к нему письмо прежде всех. Напрасной упрек, яко бы он один был виновником смерти сего нещастного, так его поразил, что все наши представления, что бы не уважать нимало тем, что покойник в расстроенном душевном состоянии своем написал, [325] не могли в начале его успокоить. В прочих письмах называл он так же каждого единственным виновником его смерти, и даже будто бы я один был причиною оные, подав первый повод к тому, что начали ему делать разные досады и будто бы в Зондском проливе хотели его отравить ядом.

Жаль, что сей молодой человек окончал свою жизнь столь нещастным образом. Он был весьма искусный морской офицер, в чем свидетельствуют Капитан и прочие офицеры. Сие произведенное тогда в действо самоубийство, уже давно им замышляемое, как то видно из его писем, показалось мне тем удивительнее, что он на кануне был на берегу весьма весел. Мы пристали y одного Маиора Сила, y которого была дочь около 5 лет, веселая, любезная девочка; он играл с нею почти беспрестанно и давал ей конфекты; в вечеру прохаживался со мною в публичном саду, и, говоря о сей веселенькой девочке, сказал, что он детей очень любит (В оставшихся после него бумагах пишет он сам, что имел намерение застрелиться на берегу за день прежде, но девочка сия ему в том помешала.). Мы любовались с ним бывшею тогда прекрасною погодою, приятным тихим ветерком и великолепием ясного и звездами испещренного неба. Не возможно, что бы он со мною мог так разговаривать и именно с некоторым излиянием чувствительного сердца, если бы он в сие время действительно. Думал, что я хотел его отравить ядом в [326] Зондском проливе. Надобно думать, что меланхолические его мечты были периодические, и посетили его как бы параксизмы; потому то он, для исполнения своего намерения, выпил по утру целую бутылку ликеру, впрочем был всегда чрезвычайно умерен и никогда не употреблял крепких напитков.

Но как уже не льзя переменить того, что случилось, то Капитан Крузенштерн приказал делать приготовления к погребению сего нашего нещастного товарища, которое и воспоследовало на другой день по полудни со всеми воинскими почестями со стороны гарнизона. Англинской священник говорил в церкви надгробную речь, a Капитан велел поставить на могиле камень с сею надписью;

Да почет прах его в мире и тишине.

Остров св. Елены состоит, как уже сказано, из одного камня; небольшая только част его покрыта землею и удобна к возделыванию, но какое занимает она пространство, того иностранцам узнать не можно; ибо как скоро прогуливающийся по городу иностранец выдет из оного, тогда тотчас объявляют ему, что бы назад возвратился, a по тому и полей к земледелию годных видеть нельзя. Уже прежде сказано мною, сколь великое преимущество в земледелии имеют Англичане пред Гишпанцами и Португальцами. Остров св. Елены представляет тому удивительное доказательство. Нам доставлена была на нем всякий Европейский огородной овощ и все нужные вообще [327] съестные припасы, хотя впрочем и за чрезмерно дорогую цену, но естьли принять во уважение целительное действие сих вещей на здоровье, тогда не должно смотреть на дороговизну, как то мы и сделали. Говядины получить не можно без позволения Губернатора. Крайне худой баран стоил три гинеи первой, нами убитой, весил только 13 фунтов. Сей скот весьма тощ на сем острове по тому, что там каждая травка имеет свою цену; ему дают, по всей вероятности, корму не более, как сколько необходимо нужно, к поддержанию жизни. Мы после откормили баранов старыми испортившимися корабельными сухарями так, что они весили потом вдвое против прежнего.

Капитан, по представлению моему, купил для служителей портеру и одну бочку пива, сваренного с еловыми почками, пиво сие было для нас особенно полезно по тому, что мы издержав могли со свежими, остававшимися дрожжами, варит сами оное, имев с собою мелассу и Эссенцию из еловых почек. Выше уже объявлено, что варение пива с эссенциею из еловых почек с сушеными дрожжами неудавалось, но тогда оно делалось совершенно годным.

В дневных моих записках находится замечание, что яблоки острова св. Елены не имеют семянных зерен; теперь не могу более припомнить: все ли они вообще таковы; но кажется, что все без семен. Сие служит доказательством, что столь чуждое климату растение, не могущее ни как размножаться обыкновенным образом, разводится однако трудами людей [328] отменнейшей доброты; ибо яблоки острова св. Елены чрезвычайно вкусны.

Плавание от острова cв. Елены до Кронштата.

В последние три месяца нашего плавания, все болезненные припадки были столь маловажны, что из оных ни один не заслуживает особенного замечания. Но ревматизмы приключались очень часто. Не знаю, должно ли примеченную мною двукратно онемелость рук и ног, при чем больные части казались как бы одеревянелыми, причислять к ревматизмам, или нет? они конечно не были признаками цынги; ибо больные не были подвержены оной. Первой случай последовал в Китае, когда мы уже довольно времени употребляли свежую пищу. Я прописывал против сего припадка для натирания терпентинное масло, a для принимания внутрь потовые лекарства и пунш; последствия от сих средств соответствовали моему желанию. Сии припадки замечены мною тогда токмо, когда ревматизмы случались весьма часто. Те, коим сии припадки приключались, должны были принимать оба рода меркуриальных лекарств довольно долгое время, но с употребления ceго протекло довольно времени; первому один год, a второму даже два года, так что едва кажется вероятным, что бы сей припадок мог иметь какую либо связь с предшествовавшим употреблением Меркурия. [329] Расслабление, происходящее иногда от неблагоразумного употребления меркурия, примечается всегда только во время самого сего употребления, или скоро после оного, когда действие меркурия все еще продолжается.

В Балтийском море приключались насморки и боль в голове и горле. Сильное отделение мокрот в носу, по всей вероятности не могло бы оказаться, естьли бы не получили мы в Гельсиньере и Копенгагене избыточного количества свежих жизненных потребностей, произведших y многих излишество соков; что самое думаю я и о поносах, приключающихся обыкновенно во время приставания к берегу, где получаются избыточно всякие жизненные потребности. Сокопитательноносные сосуды (vasa chylifera) не могут вбирать всего питательного сока, a от того и происходят лишние испражнения. Нечто подобное заметил я и при употреблении рвотного; оно действует гораздо скорее, когда принимающий оное употреблял полную питательную пищу, или когда желчь производит раздражение. Я полагаю теперь, что употребление рвотного, естьли оно не действует хорошо, бывает совсем не нужно. По нынешнему моему предуверению, выключая принятие мер против отравления ядом, не должно производить рвоту насильно. Со мною случалось очень часто, что я предписывал принимать в час только по 1/4 грана ипекакуаны, но в больных производилась уже рвота после двух приемов, и при том всегда, как мне помнится, с доставлением облегчения, и даже при кровотечениях y женского пола. Ясно видно, сколь [330] удобно производится рвота, естьли требует того натура. При сем надобно еще заметишь, что утверждение Ганемана; — состоящее в том, что производящие рвоту лекарства, будучи принимаемы чаще в малом количестве, действуют совершенно одинаково с большими приемами — есть весьма основательно в рассуждении, многих лекарств сего рода; я думаю, что 1/4 грана ипекакуаны, смешанной с сахаром, как то обыкновенно дают оную, очень малыми приемами, действует может быть в 4, 6, 8 раз или еще гораздо сильнее, нежели когда дают ее одну несмешенною. Здесь удалился я от своего предмета против моего намерения; ибо я вообще не хотел касаться до всего того, что именно не принадлежит к существенности оного; но следующее обстоятельство по сопряжению идей, принадлежит к сему месту. В бытность нашу в Японии один матроз, упав с довольно высокого места ушибся весьма больно, ему приключилась лихорадка с головною болью; он жаловался на горечь во рту; и я думал, что рвотное ему поможет: 20 гранов ипекакуаны не подействовали,2 грана рвотного винного камня также, 8 гранов шпиаушерных цветов, и на конец 15 гранов белаго купороса также мало действовали; последния два лекарства даны мною по тому, что я не хотел произвести действия на низ. [331]

Все наши служители были весьма здоровы (Для соблюдения во всем строжайшей истинны, должен я признаться, что Подшкипер, которой впрочем был человек весьма порядочной, наконец занемог и в сем состоянии прибыл в Kpoнштат, главная болезнь его состояла в ревматической головной боли. Я не сомневаюсь, что бы он после от оной не освободился.). Хотя лица их и почернели несколько от действия тропического солнца, однако ясно было видно, что щеки их наполнены были чистою румяною кровью; они по большей части сделались в путешествии плотнее. Все жители Кронштатские и многие из С.Петербурга были тому очевидными свидетелями, когда матрозы на корабле Надежде стояли в параде.

Из сего краткого повествования, в коем помещено мною одно только казавшееся мне достойнейшим примечания, видно, что служители, если бы оставались и в Кронштате, могли бы удобно подвергнуться в продолжении трех лет таковым же, или и еще худшим припадкам. Что они возвратились здоровыми и опасных болезней почти вовсе им не приключалось, тому причиною конечно не лекарства (Многим больным совсем не давали лекарств, но они выздоравливали от одного хорошего за ними присмотра и содержания. Матрозы делались часто больными от большой и продолжительной работы в сырую погоду, и жаловались на усталость, боль в членах, и на то, что не имели позыва на пищу. В таких случаях почитал я лучшим средством отдохновение; a потому и приказывал им ложиться в постель и пить чай с вином. или с кислым соком по их желанию; на другой день было им лучше, a на третий возраждался позыв на пищу, после чего сочная похлебка и свежее мясо восстановляли совершенно их здоровье.), но рачительнейшее [332] старание, отвращавшее все вредное и непропущавшее ни одного случая к заготовлению свежих жизненных потребностей, естьли токмо оказывалось к тому возможность. Из приведенного примера о цынготном больном было уже видно, что для спасения его жизни ничего не жалели. Если бы и сам Капитан подвергся таковому же припадку, то бы и для него не можно было делать более. На сего больного истрачен почти весь наш запас лимонного соку. Капитан давал для него свое собственное, превосходное вино Мадеру, не взирая, на то, что сам имел не много бутылок оного. У нас были и другие хорошие вина, но ему давали наилучшее. Самое драгоценнейшее было при том то, что он получал почти каждой день свежее мясо, что случилось в такое время, когда мы терпели в нем величайший недостаток, a именно на пути нашем от Сандвичевых островов в Камчатку.

Что вода в обожженных внутри бочках не портилась, о сем нужно еще раз упомянут по тому, что обстоятельство сие весьма важно. Без сей предосторожности вода портится чрез несколько недель и делается крайне зловонною; напротив того наша, выключая некоторые бочки, при обжигании коих, как должно думать, сделано упущение, была всегда для питья довольно хороша.