ГОЛОВНИН В. М.

ПУТЕШЕСТВИЕ ШЛЮПА «ДИАНА» ИЗ КРОНШТАДТА В КАМЧАТКУ, СОВЕРШЕННОЕ ПОД НАЧАЛЬСТВОМ ФЛОТА ЛЕЙТЕНАНТА ГОЛОВНИНА В 1807, 1808 И 1809 ГОДАХ

ЧАСТЬ I

ГЛАВА ПЯТАЯ.

На пути от Бразилии в мысу Горну, и оттуда в мысу Доброй Надежды.

По утру в 5 часов 19 числа мы снялись с якоря и пошли в путь; в 9½ часов утра мыс Ропа находился от нас на NW 81° по компасу, а остров Арвареда на NW 50. Место, сим пеленгом определенное, было нашим пунктом отшествия, от которого мы стали держать на SO по компасу.

В инструкции государственной адмиралтейств-коллегии мне предоставлено было избрать путь для перехода в Камчатку и для возвратного плавания оттуда в Европу; в чем натурально я должен был руководствоваться временами года, состоянием погод и господствующих ветров в разных морях, коими нам плыть надлежало. Время нашего отправления из Бразилии и весьма дурной ход «Дианы» не позволяли мне иметь ни малейшей надежды обойти мыс Горн прежде марта месяца, который почитается самым бурным и опасным для мореплавателей в сих широтах, и не без причины. Опыты показали, каким бедственным случаям подвержены были многия суда, покушавшиеся обходить мыс Горн в осенние месяцы южного полушария; но из сего надобно сделать исключения: Маршанд обходил сей мыс в апреле, не встретив ни штормов, ни продолжительных противных ветров; корабли «Надежда» и «Нева» обошли его в марте с таким же счастием; то почему же оно и нам не могло благоприятствовать? я также на него мог надеяться, как и другие, а в случае неудачи всегда можно было спуститься, скоро и безопасно достичь мыса Доброй Надежды по причине господствующих западных ветров в больших южных широтах; и потому я принял намерение покуситься идти около мыса Горна.

Выходя из гавани, мы взяли на весьма чистом горизонте несколько высот солнца, для определения разности, между истинною долготою и показуемою хронометрами; верные пеленги служили нам к определению истинной долготы. Сим средством я нашел, что

Хронометр А показ. долг. на 1° 37' 52½" восточнее истинной
— В — — — 1° 41' 37½" западнее истинной
— С — — — 0 7 52½ восточнее истинной.

А по наблюдениям штурмана Хлебникова, сделанным им на [99] берегу, посредством соответствующих высот, ход их был следующий:

Хронометр А ускоряет в сутки 0", 826
« В — 4", 786
« С — 5", 655.

Мы не имели времени установить транзитный инструмент ⁴¹, для приведения коего в плоскость меридиана с надлежащею точностию, нужно по крайней мере три или четыре дня хорошей, ясной погоды; притом надобно было утвердить его на крепком основании и под защитою от ветров и ненастья, а потому и принуждены мы были довольствоваться соответствующими высотами, коих также но местному положению нашей обсерватории нельзя было брать без больших затруднений; место, где мы делали наблюдения, было при подошве весьма высокой гори, вершина коей закрывала солнце скоро после прошествия его чрез меридиан, а оно тогда, будучи близко зенита, находилось во время наблюдения в большой высоте, которая, артифициальным горизонтом удвоиваясь на инструменте, причиняла великое затруднение наблюдателям, а притом и жар, происходящий почти можно сказать от вертикальных солнечных лучей, был несносен, там что, продержав инструмент минут пять на солнце, невозможно было вдруг ухватить его рукою по причине жара.

Мое намерение было пройти между Фалкландскими островами и патагонским берегом; а обойдя мыс Горн идти прямо к островам Маркиза Мендозы, не заходя никуда; и потому сей переход был бы самый продолжительный из всех прочих, зкнлючавшихся в плане нашего вояжа; следовательно, запас провизии и пресной воды должен быть соразмерно велик; сухих и соленых провизий, а также и крепких напитков мы имели большое количество; но живым скотом и птицами теснота шлюпа не позволила нам запастись, и мы принуждены были сей недостаток вознаградить зеленью и фруктами, как то: луком, тыквами, арбузами, ананасами и лимонами. Пресной воды у нас было 1707 ведр; количества сего могло быть нам достаточно на пять месяцев.

Многие из нижних чинов весьма хорошим поведением, знанием и усердием к должности и всегдашнею готовностию подвергать себя всякой опасности, когда нужда того требовала, [100] заслуживали награждение. Желая сколько возможно приметным образом отличить достойных людей от дурных и дать всей команде более и сильнее почувствовать разность между нерадивыми и усердными, и чего каждый должен ожидать по мере своих заслуг и поведения, — я собрал в 1 час по полудни всех офицеров и служителей на шканцы, и в присутствии их выдал достойным награждение.

Умеренный ветр от NO дул до 7 часов вечера сего числа, а потом, став тише, перешел к SW. В 9 часов нашел от S сильный шквал и принудил нас взять все рифы у марселей. Во всю сию ночь ветр дул крепко между SSW и SO и развел немалое волнение; блеск от волн был чрезвычайный, так что пена от носу шлюпа, при скором ходе отбиваемая, разливала свет на передние паруса, подобно как от большого огня, и в две следующие ночи море также блестело. Причины сего феномена изъяснены в вояжах Кука, Лаперуза, Антрекаста и пр. учеными любителями естественных наук, которые сопутствовали сим мореплавателям в их путешествиях.

До 25 числа ничего особенно достойного примечания не случилось; ветры были по большей части умеренные и тихие и дули из SO четверти, редко переходили с NO; по ночам мы иногда видели вдали молнию; правили к SW.

25-го и 26 чисел мы проходили направление устья реки Платы, в расстоянии от оного 150-ти миль; не смотря однакож на такое расстояние, течение сделало очень большую разность в нашем счислении: в полдень 25-го числа широта наша по счислению была 35° 39' а по обсервации 35° 40' (35° 42'), разности 1 миля с S; а 26-го числа по счислению мы были в широте 37° 13'; а по полуденной высоте солнца в 37°, 57' (37° 58') что сделало разности 44 мили в сутки к нашей выгоде; и так течение в сем месте было почти по 2 узла в час. Мы прежде по разным признакам заметили, что тут должно быть течение; ибо вода имела совсем другой, бледный цвет, гораздо мутнее океанской воды; волнение было толчеею и носилось много хвороста. Проходя помянутую реку, мы видели еще несколько летучих рыб и черепаху чрезвычайной величины, хотя широта была почти 15-ю градусами южнее тропика. Сего числа (27) начали показываться разные морские птицы большими стаями; в 3 часа после полудня ветр сделался от W, а с вечеру отошел с S и заставил нас лечь бейдевинд левым галсом; он дул умеренно со шквалами, при весьма облачной погоде. Сего числа после полудня был густой туман, нашедший от NW; прежде сего мы еще не имели ни одного [101] тумана в море с самого отправления из Кронштадта. Мы шли бейдевинд при умеренных ветрах от S, SSO и SO до 2 часов после полудня 29-го числа; а тогда ветр, настав от О, позволил нам идти полно под всеми парусами. В ночь на 30 число ветр перешел к NW четверть и дул от NNW умеренно, при ясной погоде, до 6 часов утра 1-го февраля. 31-го января начало показываться морское растение, отрываемое от каменьев, которое у нас некоторые называют морским поростом, а другие морскою капустою, — это было в широте 43°. В сие время холод начал быть очень для нас чувствителен и заставил прибегнуть с теплому платью, а особливо по ночам. С 6-го часа утра 1-го февраля до 5-ти часов утра 2-го, ветр дул крепкий от SW, S и OSO, переходя постепенно, а потом сделался О умеренный. Погода била ясная; поутру сего числа (2-го) увидели мы под ветром пять судов и скоро приметили, что оне находятся тут на китовом промысле ⁴². Полагая, что оне может быть английские, а время китовой ловле в здешнем море было на исходе, я спустился к ним с намерением отправить в Петербург о себе донесение, посредством нашего министра в Лондоне; но в полдень, подойдя к одному из них, мы узнали, что все оне из соединенных областей северо-американской республики, следовательно и бумаг на них сим способом доставить было неудобно в Россию. После сего тотчас мы взяли настоящий свой курс к S; будучи подле сих судов, мы видели несколько их лодок в погоне за двумя китами, из коих одного им удалось ранить. Добыча, преследуемая ими, так много заняла промышленников, что они на нас ни малейшего внимания не обращали; когда мы подошли с одному из их судов (не поднимая своего флага), на сем судне оставалось только два или три негра, а прочие все находились на ловле. Такая сцена была еще для всех нас новая, и мы с большим любопытством смотрели на проворство и неустрашимость этих людей, преследовавших китов. Надобно думать, что сия часть океана весьма изобильна китами: мы видели здесь кругом себя множество фонтанов, бросаемых сими животными, а притом пять судов не стали бы заниматься ловлею вместе там, где добыча редко попадается. Это было в широте 45° 41', долготе 60° 43'. [102]

5 февраля, после 6 часов вечера, ветр отошел к WSW и стал усиливаться постепенно; соразмерно его крепости мы убавляли и паруса. В 10 часов был уже жестокий ветр, с сильным волнением; мы с нуждою могли нести совсем зарифленные марсели и штормовые стаксели. В сие время Фалкландские острова были у нас под ветром в расстоянии 15 лиг и нас несло прямо на них; но к счастию, в 7 часов утра 6 числа ветр перешел к S; мы в туже минуту поворотили чрез фордевинд и пошли от берега прочь; с сею переменою ветра сила его стала понемногу слабеть. В полдень мы могли нести фок, грот и марсели во всю стеньгу, а в 2 часа и брамсели поставили. В полдень 8 числа обсервованная широта наша была 53° 53½', долгота по хронометрам 61° 54' 21"; а по лунным расстояниям 62° 52' 10". От сего пункта, пройдя на S по компасу 35 миль, в 6 часов после полудня мы увидели впереди необыкновенное толкучее волнение, похожее на бурун, какой бывает на мелях; да и цвет воды в некоторых местах сей толчеи был песчановатый; а потому мы тотчас, убрав паруса, привели в дрейф, бросили лот, но линем в 80 сажень не достали дна; тогда, спустясь, вошли мы в сию толчею, бросили опять лот среди оной, и выпустив 70 сажен лотлиня, не могли дна достать; после сего, поставя все паруса, пошли своим курсом; нет сомнения, чтобы течение не было причиною сего явления.

Февраля 9-го, в пятом часу по утру, при умеренном ветре от WNW, в мрачную погоду, идучи к S под всеми парусами, увидели мы недалеко впереди высокую землю; счисление наше, сделанное от пункта, вчерашняго числа верными астрономическими наблюдениями определенного, вело нас далеко от мыса Сант-Жуана, и земли впереди у нас никакой быть не могло; но призрак был столько обманчив, что чем более мы его рассматривали, тем явственнее и приметнее казался он землею; горы, холмы, разлоги между ими и отрубы так чисто изображали настоящий берег, что я начал сомневаться не снесло ли нас к западу весьма сильным течением, и что видимая нами земля есть Статенландия и часть Огненной земли? Мы легли в дрейф и бросили лот, но линем в 80 сажень дна не достали; после сего, поставя все паруса, опять пошли прямо к берегу, который скоро начал изменяться с своем виде, а туман стал подниматься вверх. Я во всю мою службу на море не видывал прежде такого обманчивого призрака от туманов, показывающихся вдали берегом; таковые явления англичане называют туманными банками (Fog-Bank). Сего числа прошли мы параллель мыса Горна в долготе 63° 20' [103] W; тут нас встретила весьма большая зыбь от NW и W, и продолжалась два дня, но крепкого ветра не было. До сего времени мы почти всякий день видели китов; пройдя параллель 45°, а особливо противу Магелланова пролива, их было очень много; но здесь они нас оставили, а показались пестрые касатки (purpoises): в воде оне казались шахматными; пестрины были белые и черные; иногда оне по двое и по трое суток следовали за судном. Албатросы и разного рода петрели не переставали нам сопутствовать.

Пройдя параллель мыса Горна, мы имели до 6 часов утра 12 числа тихий, а иногда умеренный ветр, почти беспрестанно переменявшийся между NW и SW. Мы держали бейдевинд, располагая галсами, как было выгоднее, смотря по переменам ветра; в сие время погода всегда была облачная и редко солнце выяснивало.

В 7 часу по утру 12 числа ветр сделался от NO и продолжал умеренно дуть от сего румба до 6-ти часов вечера, а потом перешел к SO и стал несравненно сильнее; погода была пасмурная, дождливая и холодная. Пользуясь благополучным ветром, мы несли все паруса и сего числа прошли меридиан мыса Горна в широте 58° 12'.

Около полудня 13 числа ветр опять отошел к NO и дул по прежнему довольно свежо, с пасмурною, дождливою погодою, ровно сутки, потом утих; во все сие время большая зыбь шла от NW.

В полдень 14 числа ветр сделался от W и стал вдруг крепчать, а в 4 часа по полудни начался жестокий шторм, с сильными шквалами, с пасмурностию и дождем; волнение было чрезвычайно велико, буря продолжалась 12 часов, а в 4 часа утра 15 числа стала гораздо тише; но к ночи ветр опять сделался весьма крепкий от NNW, и в ночь дул ужасными шквалами, которые находили почти беспрестанно с дождем и погода вообще была чрезвычайно пасмурна.

К полудню 16 числа ветр утих и начал быть умеренный, но не переставал дуть нам противный из NW четверти до утра 18 числа; во все время продолжения ветра с западной стороны мы держали в S и к SW в бейдевинд.

В 8 часов утра 18 числа, сделался умеренный ветр из NO четверти; тогда мы поставили все паруса и стали править на WtN по компасу; в сие время мы находились в широте 59° 48' 33"; это была самая большая широта, какой мы достигали. NO ветр продолжался 28 часов; потом вошел в SO, после к S, к SW, к W, к NW и в 38 часов, обойдя целый компас кругом, совсем затих; три часа был совершенный штиль, а потом в [104] 5 часов утра 21 числа, ветр сделался от О. Во все время сих перемен погода была облачная, редко выяснивало; а когда ветр дул из NO четверти, то всегда приносил с собою туман или пасмурность и дождь. Необыкновенно большая зыбь беспрестанно шла от NW.

Ветр прямо от О стоял до полуночи с 21-го на 22 число, потом пошел к S, скоро после к W и в 2 часа после полудня 22 февраля начался шторм от SW, который дул частыми шквалами, приносившими с собою всегда дождь, снег, или град, и горизонт был беспрестанно покрыт мрачностию и туманом. При начале сей бури мы были в широте 59° 11', в долготе 82° 20'. Первые двое суток (22 и 23) крепкий ветр дул шквалами от SW, не переходил далее W, и иногда, на самое короткое время смягчался и позволял нам нести марсели, зарифленные всеми рифами; но это было не надолго: часто случалось, что едва успели мы поставить парус, как в то же время и убирать его надобно было от жестоких порывов. Поутру 24 числа начался самый ужасный шторм; не было средств нести никаких парусов, кроме штормовых стакселей; редко буря так смягчалась, что позволяла нам ставить совсем зарифленный грот-марсель, и то не надолго, да и пользы он нам никакой не делал, хотя и ставили его, разве что несколько уменьшал боковую качку; впрочем, жестокое волнение, бывшее натуральным следствием продолжительной бури в таком великом пространстве вод, как Южный Океан, совсем лишало шлюп хода вперед; нас несло боком по направлению волн и ветра. Новый лаг, будучи выпущен, тащился за нами, находясь на наветренном траверсе. Частые перемены ветра от NW к SW и опять назад, кои случались раза два в сутки, при умеренной его силе, могли бы быть нам очень полезны. Тогда мы располагали бы галсами, избирая тот, который более нас приближает в настоящему нашему курсу; но, при таком жестоком шторме, от перемены галсов мы не могли иметь никакой выгоды. Не смотря однакож на бурю и страшное волнение, мы раза два или три поворачивали, смотря по перемене ветра, только без всякой выгоды: волнение от переменных ветров было с разных сторон и так сказать, толчеею, следовательно вредное для всякого рода судов. Поворотя при перемене ветра, мы должны были лежать почти против волнения, разведенного прежним ветром; в таком случае и с большими парусами невозможно было бы иметь порядочного хода, а под штормовыми стакселями судно совсем ничего вперед не подавалось, а только было подвержено чрезвычайной боковой и килевой [105] качке. Кроме того, при всяком повороте мы по необходимости должны были очень много спускаться под ветр ⁴³. До 27 числа мы не имели случая сделать ни одного порядочного астрономического наблюдения для определения долготы; а сегодня в полдень широта наша по меридиональной высоте солнца была 56° 21' (25° 22') долгота по хронометрам 77° 9' 26" (77° 23' 23"), и так нас снесло бурею в пять дней на 10' широты и на 5° 10' 34" долготы; между тем, шторм мы; мало не смягчался, а продолжал дуть с прежнею жестокостию шквалами, со снегом, градом, или дождем. Долгота наша нам показала, что мы западнее мыса Пилляра только на 1° 57', что в здешней широте сделает немного более 60 миль; а потому я счел, что в таком море и в такое время года, когда по многим опытам известно, что бури продолжаются непрерывно по целому месяцу и более, неблагоразумно было продолжать на левый галс, который час от часу приближал нас более к берегам Огненной земли, и для того около полудня (27 февраля) мы поворотили на правый галс, с тем, чтобы, в случае продолжения бури, быть безопасным от берегов. К 8 часам вечера ветр чувствительно утих и позволил нам лежать бейдевинд, по компасу на SW и WSW, прибавя парусов по нужде более, нежели безопасность требовала. Мы перешли, к SW до 6 часов вечера 28 числа, около 50 миль, а в 7 часу шторм опять поднялся от NW с прежнею жестокостию; пасмурность, град, снег и дождь по обыкновению сопровождали его; ход наш почти совсем уничтожился и нас опять потащило боком. Во всякий крепкий ветр положение наше было чрезвычайно неприятно, а в продолжительные бури оно было очень вредно и даже опасно для здоровья служителей. В Бразилии я велел законопатить пушечные порты и залить смолою, оставя только по два на стороне для проветривания дека в ясные, тихия погоды. Не смотря, однакож, на сию предосторожность, многие из них чрезвычайным образом текли, и так как они были низки, то, находясь в качку беспрестанно под водою, впускали большое количество воды. Мы принуждены были часто с дека, где жила команда, [106] и их офицерских кают воду ведрами выносить. Замазывая текущие места портов салом с золою, мы могли уменьшить течь; но мокроты и сырости в палубе избежать было невозможно: люков открыть средств не было; даже в один небольшой люк, коего только половина не закрывалась для прохода людей, часто попадала вода от всплесков волн, дождя и снега, которые также беспрестанно мочили платье вахтенных служителей, а ненастное время не давало ни одного случая просушить оное. Офицеры имели более платья, нежели нижние чины, но и они принуждены были иногда в мокром верхнем платье выходить на вахту. Не взирая на такое наше положение, я имел намерение держаться у мыса Горна в ожидании благополучного ветра, пока есть возможность, и количество пресной води позволит; но лекарь меня уведомил, что он заметил в некоторых из служителей признаки морской цынги и советовал в выдаваемую им водку класть хину. Совет его тотчас был принят. Сие известие заставило меня обратить все мое внимание на наше состояние. Счастливо и скоро обойдя мыс Горн, путь к Камчатке более не представлял никаких затруднений и препятствий, и мог быть совершен в короткое время; но мы находились в сем море в осеннее равноденствие здешняго климата, — а сие время есть самое бурное и опасное в больших широтах. Несчастные примеры многих прежних мореплавателей, которые, упорствуя обойти мыс Горн в то же время года, принуждены были оставить свое предприятие и спуститься с экипажем, зараженным цинготною болезнию, с потерею многих людей и с повреждениями и течью в судне, были верными доказательствами, что здесь крепкие ветры по месяцу и более сряду дуют с западной стороны. Не говоря о несчастиях, постигших Ансонову эскадру, — которая состояла из линейных кораблей и других больших судов, кои, будучи наполнены людьми, отправившимися из самой Англии с разными болезнями, могли бы потерпеть подобные несчастия и в менее неблагоприятном климате, — следующие случаи показывают, сколь должен быть осторожен мореплаватель, покушающийся обойти сей мыс в зимние месяцы. В 1767 году испанской галион св. Михаил, шедший в Лиму, у мыса Горна 45 дней боролся с противными крепкими ветрами, и потеряв цынготною болезнию 39 человек из своего экипажа, пришел в реку Плату в таком состоянии, что только офицеры да 3 человека матрос были в состоянии отправлять корабельную работу. Английский капитан Бляй, бывший в вояже с капитаном Куком, и после ставший известным в Европе по удивительному своему спасению на небольшом гребном судне, на коем он [107] переплыл в 41 день около 4000 миль, в 1788 году был послан английским правительством в Тихий Океан, на судне (Bounty), нарочно для сего вояжа приготовленном в королевском доке. В продолжении 30 дней, кои он находился у мыса Горна, почти беспрестанно дули противные крепкие ветры, которые вместе с ужасным волнением причинили судну его такую течь, что они каждый час принуждены были помпами выливать воду; а напоследок сей случай и показавшаяся в команде болезнь заставили его спуститься к мысу Доброй Надежды и итти в Тихий океан около Новой Голландии. Не упоминая о многих других подобных сим случаях, встречавшихся с судами частных людей, я скажу, что надежда была весьма слаба с успехом совершить мое предприятие. Ни малейших признаков в перемене ветра не было; ртуть в барометре стояла весьма низко, что по большой части во всех широтах выше тропиков, означает продолжение западного ветра, хотя и нельзя сказать, чтобы из сего не было исключений; но оные случаются не часто: облака и тучи с дождем, снегом, или градом, неслись быстро по ветру, который, нимало не утихая, дул сильными шквалами. Сверх того мы заметили, что перемены лунных фазисов никакой перемены в ветре не производили; с другой стороны владычествующие в больших широтах западные ветры обещали нам скорый переход к мысу Доброй Надежды, где исправя судно, дав время людям отдохнуть и запастись свежими провизиями и зеленью, я мог продолжать путь или Китайским морем, с попутным мусоном, или около Новой Голландии, если бы скоро могли мы оставить мыс Доброй Надежды, смотря по времени нашего от него отправления. На обеих сих дорогах есть дружеские порты ⁴⁴, и которым бы путем я ни пошел, в обоих случаях мог достигнуть Камчатки прежде осени, хотя и гораздо позднее, нежели когда бы нам благополучно удалось обойти мыс Горн.

Разсматривая со вниманием все вышеозначенные обстоятельства, [108] я принял намерение не полагаться на подверженную сомнению удачу, и не теряя напрасно времени у мыса Горна, спуститься к мысу Доброй Надежды, стараясь достигнуть Камчатки, хотя дальнейшим, но зато вернейшим путем; а потому 29-го числа февраля в 10 часов утра, будучи в широте 56° 40', долготе 78°, мы спустились от ветра и стали держать к О под фоком и совсем зарифленным грот-марселем; ветр тогда был W, облака иногда неслись почти прямо к N, поднимаясь на горизонте, но после переменяли свое направление и шли по ветру.

До половины дня 6-го марта ветр беспрестанно дул или от SW, или от NW, попеременно, по большей части крепкий; иногда был умеренный, а редко тихий; погода вообще стояла облачная и пасмурная; часто дождь или снег приносило шквалами, изредка выяснивало; во все сие время ничего примечательного не случилось. От полудня 6-го числа до полудня 7-го был штиль или маловетрие с разных сторон; в продолжение сего времени редко задувал тихий ветр из NO-й четверти; погода стояла пасмурная с дождем. С полудня 7-го числа крепкий ветр с порывала подул от S, потом, отойдя к SW, дул до полуночи, наконец стих и наступил штиль, который продолжался до 4 часов утра (8-го); а потом во все сутки самый тихий ветр дул из NO-й четверти. Сегодня было осеннее равноденствие южного полушария. В полдень широта наша по обсервации 54° 30' (54° 31'), а по счислению 55° 19' (55° 20'), долгота по хронометрам 53°, но по счислению, исправляемому исправами 59° 51'; а в полдень 1-го марта счислимая наша широта была 57° 55', а обсервованная 57° 50'; долгота счислимая 79° 28', обсервованная по хронометрам 75° 17'. Из сего видно, что в 7 дней течением и волнением снесло нас на 49' широты к N и на 2° 30' долготы к О, чего мы натурально и ожидать должны были, потому что во всех обширных морях обыкновенно течение бывает со стороны господствующих ветров.

Перед рассветом 10-го числа ветр так скрепчал и такое развел волнение, что заставил нас спустить брам-стеньги на низ. 10, 11 и 12-го и до полудня 13-го числа ветр дул крепкий, по большой части шквалами с западной стороны, и точно таким же образом, как у мыса Горна, переходя в NW и SW-ю четверти, из одной в другую, причиняя тем чрезвычайное волнение. Во все сие время погода вообще была облачная и пасмурная и часто шел дождь. За две недели перед сим такой ветр был бы для нас чрезмерно несносен; но здесь мы с удовольствием смотрели на его возобновление, как потому, что он был [109] нам попутный, так и для того, что мы более уверились в наступлении периодических продолжительных бурь у мыса Горна, между которым и нами не было никакого берега, следовательно вероятно, что дующие на здешнем меридиане западные штормы приходят оттуда. С полудня 13-го числа ветр стал утихать, а с захождением солнца наступил штиль; ночью шел проливной дождь и к N блистала молния и слышен был гром; мы тогда находились в широте 50° 41'.

После сего 4 дня ветр дул из NW и SW четверти, то умеренный, то крепкий; но с полуночи 18-го числа начался жестокий шторм от NW со шквалами, который в 10 часам утра так усилился, что мы принужденными нашлись привести к ветру и лечь в дрейф под двумя задними штормовыми стакселями: по румбу править было невозможно; скоро после сего спустили лисель-спирты и фор-марса-рей на низ; сей ужасный шторм не прежде стал стихать, как к полуночи, а в 2 часа ночи 19-го числа мы могли спуститься и править по румбу. До 27 марта примечательного ничего не случилось, но в полдень 26-го числа широта наша по обсервации была 38° 27' 46", долгота по хронометрам 13° 40' W. От пункта, таким образом утвержденного, мы шли на ONO по компасу; курс сей вел нас в островам Тристан-де-Кунга, принимая за верное местоположение их на карте Арросмита ⁴⁵, которая безспорно есть самая вернейшая из всех английских карт; и потому в ночь я приказал вахтенным офицерам и определенным в смотрению вперед внимательно примечать в продолжении ночи, не покажутся ли какие признаки земли, или не будет ли слышен шум от берегового прибоя. Между тем мы продолжали идти своим курсом под такими парусами, какие сила ветра позволяла нести. На рассвете в 6 часу 27 числа открылся нам прямо впереди: западный из островов Тристан-де-Кунга, названный на английских картах неприступным (inaccessible), в расстоянии по глазомеру 25 или 30 миль, а скоро после и остров Тристан показался; он сверху более половины вышины покрыт был облавами; мы тогда спустились на один [110] румб, чтобы пройти у них под ветром, который тогда, продолжая дуть от S, сделался чрезвычайно крепкий со шквалами; погода была облачная, но к счастию иногда выяснивало и позволило нам сделать наблюдения для долготы по хронометрам. В 11 часу прошли мы линию створа островов Неприступного и Найтенгеля в расстоянии от первого 12 или 15 миль. Если южный его берег столько же высок и там же утесист, как и северный, то имя неприступного не без причины ему дано: с северной стороны нет никаких средств к нему пристать; утесистые, перпендикулярные скалы означают большую глубину подле самого берега, который, встречая океанские воды, производит ужасной прибой. В полдень широта наша по обсервации была 37° 8' 16" (37' 7"), долгота по хронометрам 11° 46' 09" (11° 35' 11"); склонение компаса 1 румб западное. По пеленгам нашли мы широту средины острова Тристана 37° 12' 31" S; долготу по хронометрам, исправленную лунными наблюдениями, 12° 17' 58" W; но надобно сказать, что такое определение широты и долготы я не выдаю за совершенно точное и достаточное для утверждения подлинного их места на карте, как то самый способ, коим оне определены, показывает. Чтобы принять сию широту и долготу их за истинную, надобно быть уверену, что хронометры показывали долготу совершенно верно, что пеленги взяты со всевозможною точностию, чего нельзя было сделать но причине большой качки судна, и наконец что взаимное положение двух пеленгованных островов хорошо положено на карте и пр. Как бы то ни было, вид сих островов служил нам некоторою поправкою для счисления нашего, хотя я не переменил старого счисления, а продолжал вести оное, как бы мы совсем никакого берега не видали, желая точно знать как велика будет разность между счислимым пунктом и настоящим местом, во все время плавания нашего с выхода из Бразилии до прибытия к мысу Доброй Надежды; однакож и новое счисление, поведенное от островов Тристан де-Кунга, я принимал в рассуждение и клал на карту. До полудня остров Тристан был почти весь скрыт к облаках, а после атмосфера над ним прочистилась, и мы видели до самой ночи вершину, его покрытую снегом; он чрезвычайно высок; сравнивая его глазомером с высокими горами, которые мне случилось видеть и коих вышины геометрическими измерениями определены, как то: Пик Тенерифской ⁴⁶, остров Пико в Азорских островах ⁴⁷, Синия горы в Ямайке ⁴⁸, горы на [111] острове Корсике и проч., я полагаю, что перпендикулярная высота его вершины не может быть менее 4300 фут. На карте Арросмита означено, что можно его видеть в расстоянии 75 миль; видом он очень похож на купол или на обращенной вверх дном котел; другие два острова, говоря об них сравнительно с Тристаном, очень низки.

Три острова, из коих самый большой в окружности не более 20 миль, помещенные природою среди океана, в превеликом расстоянии от обоих материков и в поясе, подверженном частым бурям, и даже можно сказать, судя по здешнему полушарию, в суровом климате, конечно несвойственны для обитания людей, не могут ничего производить, что бы привлекало купцов и промышленников; но для мореплавателей они не бесполезны. У Тристана и Найтенгеля есть хорошие якорные места и безопасные пристани; все те, которым случилось приставать в ним, уверяют, что пресную воду очень легко можно получить, также и дрова из больших кустарников, а сверх того и рыбы много ловится. На пути нашем от мыса Горна до островов Тристан-де-Куега всякий день, когда не было чрезвычайно жестокого ветра, мы были окружены албатросами, разного рода петрелями и некоторыми другими морскими птицами, в крепкие же ветры оне скрывались, а лишь одне штормомые петрели летали около нас; но накануне того дня, как мы увидели помянутые острова и когда проходили их, ни одной птицы не видали; я о сем случае здесь упоминаю для того, что не надобно считать себя далеко от берегов, когда птицы не являются; также и когда оне покажутся в большом числе, то это не есть признак близости земли; я разумею, здесь океанских птиц, как то: албатросы, пинтады, петрели и пр. Впрочем есть водяные птицы, которые никогда далеко от берегов не отдаляются, например: бакланы, пингвины и другия; появление их всегда означает, что берет должен быть очень близко.

От островов Тристан-де-Кунга мы держали к О, и до 8 часов вечера 29 марта имели очень крепкий ветр от S и SSW со шквалами; погода стояла облачная и иногда шел дождь, а потом наступили ясные дни и тихие ветры, которые дули с западной стороны, переменяясь между WSW и WNW до ночи с 1 на 2 апреля; тогда ветр сделался от S, дул тихо при светлой погоде до полудня (2); после сего 12 часов был штиль и маловетрие. 1 Апреля, около полудня, мы прошли гринвический меридиан, в широте 35°, с которого пошли 1 ноября прошлого года, ровно за пять месяцев пред сим. 2, 3 и 4 апреля продолжались [112] маловетрия, штили и тихие ветры попеременно в SW и NW четверти, погода стояла по большей части ясная, иногда была облачная, но сухая, без дождя, а 5 числа ветр перешел в SO четверть, дул очень тихо при светлой, сухой погоде; в полдень по обсервации широта наша была 34° 27' S, долгота по хронометрам 6° 35' О. Сего дни был день Светлого Христова Воскресения, которой мы праздновали так, как обстоятельства наши позволяли нам: стол наш, так и у всей команды, состоял из казенной солонины и супу; один лишь албатрос, которого мы за несколько дней пред сим застрелили, составлял разность между офицерским столом и служительским обедом; будучи изжарен, видом он очень много походил на самого большого гуся, а в цвете совсем не было никакой разности; но для вкуса даже голодного человека неприятен, а после делался противен: запах морских растений очень чувствителен, коль скоро кусок положишь в рот. Капитан Бляй в своем вояже упоминает, что они ловили албатросов и пинтад на уду и после, продержав их несколько времени в курятнике, кормя мукою, мясо их теряло тот неприятный и отвратительный вкус и запах, который оно получает от употребления сими птицами натуральной своей пищи, собираемой ими на поверхности океана, так что пинтады равнялись с лучшими утками, а албатросы с гусями; нам не удалось сделать подобного опыта. Тихие ветры и маловетрия из SO и NO четверти дуля до 8 числа, а тогда во все почти сутки был, литерально говоря, совершенный штиль; вода была так светла и гладка, как зеркало; зыбь лишь, как-то обыкновенно в океане бывает, приводила ее в движение. Надобно сказать однакож, что зыбь, как сегодня, так и во все время с наступления тихих ветров, была очень невелика. Сегодня убили мы двух албатросов, которых согласились заморить в уксусе; лекарь наш думал, что сим способом мясо их потеряет тот противный вкус и запах, который все морские птицы более или менее имеют; однакож, опыт сей не удался; а вчерашняго числа (7), будучи в 35° S широты, мы видели стадо летучих рыб, и в тоже время несколько албатросов. Известно, что природа для обитания первых определила жаркий пояс и оне редко видны бывают так далеко вне тропиков, напротив, албатросам сырой и холодный климат свойственен, где оне показываются в большом числе, и так можно сказать, что сия широта была границею, разделяющею сии два рода воздушных и морских животных. После бывшего 8 числа штиля ветр задул с южной стороны, откуда продолжал дуть умеренно, а иногда тихо до вечера 15 числа, то из SO, то из SW четверти; [113] в ночь же с 15 на 16 число был штиль; 16 числа ветр перешел в западную сторону, но дул однакож тихо. Сегодня мы видели морское животное (из роду малых китов), англичанами называемое грампус; а 17 числа мы прошли береговой тростник, носимый по морю; на рассвете 18 числа в 6 часов вдруг открылся нам, прямо впереди у нас, берег мыса Доброй Надежды, простирающийся от Столового залива до самой оконечности мыса. Едва ли можно вообразить великолепнее картину, как вид сего берега, в каком он нам представился; небо над ним было совершенно чисто и ни на высокой Столовой горе, ни на других ее окружающих ни одного облака не было видно; лучи восходящего из за гор солнца, разливая красноватый цвет в воздухе, изображали, или лучше сказать, отливали, отменно явственно все покаты, крутизны и небольшие возвышенности и неровности, находящиеся на вершинах гор. Столовая гора, имеющая 3582 фута перпендикулярной высоты, и названная так по фигуре своей, коей плоская и горизонтальная вершина изображает вид стола, редко, я думаю, открывается в таком величественном виде приходящим в мысу Доброй Надежды мореплавателям. Коль скоро мы его усмотрели, то тотчас пеленговали северный отруб Столовой горы на SO 78°; оконечность мыса Доброй Надежды SO 29°. По сим пеленгам долгота наша была 17° 45', а по хронометрам, приведенная к тому же времени долгота 19° 25'; следовательно, хронометры показывали долготу на 1° 40' восточнее истинной; счислимая же наша долгота, исправляемая на обсервованную широту, посредством приличных исправ, была 10° 50', то есть на 6° 55' западнее истинной; а счислимая долгота, снимаемая с карты, относя обсервованную широту просто по меридиану без исправ — 7° 25', западнее истинной 12° градусами, а счислимой с исправами 3° 25'. Счисление же сделанное по долготе, определенной вчерашняго числа лунными обсервациями, показало нам пункт очень близко истинного места, утвержденного пеленгами. Все сии разности произошли в 90 дней нашего плавания с отправления из Бразилии до прибытия к мысу Доброй Надежды.

Когда мы увидели берег, ветр был свежий StW, Столовый залив тогда находился от нас на О по компасу, в расстоянии 32 миль, следовательно мы могли бы скоро в него войти; но после апреля ни одно судно без большой и необходимой надобности в нем не стоит, потому что с мая по октябрь здесь часто дуют жестокие ветры от NW, которым залив совсем открыт, и ужасное океанское, поднимаемое ими, волнение, прямо идет в него, не встречая никакого препятствия, и потому редко проходит, что [114] бы суда, остающиеся в заливе по какому нибудь случаю на зиму, не претерпели кораблекрушения. Сии причины заставили меня мы входить в него, а итти прямо в Симанскую губу, в которую однакож ветры препятствовали нам пойти ровно трое суток; ибо самую оконечность мыса Доброй Надежды мы не прежде увидели, как на рассвете 21 числа, и стали держать под всеми парусами в Фалс-бей при ветре от SW; тогда туда же шел с нами небольшой катер. При входе в залив ветр сделался очень тихий и иногда, утихая совсем, принуждал нас идти буксиром; мы шли милях в трех от западного берега Фалс-бея, оставя опасный камень, называемой Витель-рок, вправе. В 3 часа после полудня, мы подошли в камню, называемому Ноевым ковчегом (Nohas ark), между коим и Римскими каменьями (Roman-Rocks), лежащими от него к N в ¾ мили, обыкновенной вход в Симанскую губу; тогда, желая сделать учтивость, наблюдаемую военными судами просвещенных морских держав между собою в отдаленных морях, я послал лейтенанта Рикорда к начальнику английской эскадры снестись, будет ли он отвечать равным числом выстрелов на наш салют, и почтив то же время подъехал в шлюпу капитан Корбет, командир фрегата «Нереида»; я его знал будучи на фрегате «Сигорсъ» под его командою в службу мою в английском флоте. Узнавши, что мы принадлежим к Императорскому российскому флоту (тихая погода не позволила им рассмотреть наш флаг прежде), он тотчас поехал на командорский корабль, не входя на шлюп и не спрашивая откуда и куда мы идем; такой его поступок я причел к тому, что он не хотел нарушить карантинных постановлений английских портов. Чрез минуту после него приехал к нам с командорского корабля лейтенант, и узнав откуда и куда мы идем, нас оставил; между тем мы подошли в якорному месту, будучи между батареями рейда и не далее ружейного выстрела от командорского корабля. Тогда фрегат, выпустив канаты, поставил паруса и подошел к нам, и в то же время со всех военных судов, бывших на рейде, приехали на шлюп вооруженные гребные суда; лейтенант с командорского корабля мне объявил, что по случаю войны между Россиею и Англиею фрегат снялся с якоря, и он прислан овладеть шлюпом, как законным призом; но узнавши от меня о предмете нашего вояжа и о паспорте, данном нам от английского правительства, он тотчас велел своим людям войти опять на свои суда и отправил с сим известием офицера на фрегат в капитану Корбету (капитан Роулей, начальник здешней эскадры и имевший на своем корабле командорский вымпел, [115] находился в Кап-штте, главном городе сей колонии, в расстоянии отсюда около 35 верст), который тотчас приказал всем английским шлюпкам нас оставить, и освободил лейтенанта Рикорда, приказав ему уведомить меня, что он в ту же минуту отправит курьера к командору с донесением о нашем деле и будет ожидать его решения; притом дал ему знать, что хотя караула на шлюп он не посылает, но будет с фрегатом во всю ночь готов вступить под паруса, на случай, если мы покусимся уйти, и сверх того велел мастеру-атенданту ⁴⁹ поставить шлюп фертоинг между их военными судами и берегом, что он и исполнил. К 6 часам вечера мы были уже в фертоинге; от места нашего по пеленгам камень Ноев-ковчег находился на SO 40°; Римские каменья на SO 73°; и так, будучи 93 дня под парусами, мы пришли наконец в порт благополучно, но не могу сказать счастливой Если бы, подходя к мысу Доброй Надежды, встретили мы какое нибудь неутральное судно и могли бы от него известиться о войне у нас с англичанами, то я ни под каким видом не решился бы зайти в здешние порты, потому что состояние наше позволяло нам без большого риска и без всякой опасности пуститься к заливу Адвентюра, лежащему на юго-восточном берегу Вандиеминовой земли, где удобно можно получить пресную воду, дрова, несколько дикой зелени и изобильное количество рыбы; в заливе Антрекасто те же пособия могли бы мы найти. В продолжение трех-месячного нашего плавания, команда только пять дней имела в пищу свежее мясо, однакож более двух человек больных у нас никогда не было, да и те нетрудно и неопасно: показавшиеся знаки цынготной болезни от необыкновенно морских и сырых погод у мыса Горна, по наступлении ясных теплых дней и от употребления хины и спрюсового пива скоро прошли; воды пресной в 93 дня мы издержали 1132 ведра, что сделает суточную порцию на каждого человека (включая офицеров и всех) 20 чарок на пищу и на питье, и у нас еще оставалось 575 ведр; сим количеством, без всякой нужды, мы могли бы себя содержать 63 дня, потому что в такой холодной широте в коей нам плыть надлежало к Новой Голландии, одному человеку в пищу и питье 15 чарок воды в день [116] слишком достаточно. Шлюп не имел никаких повреждений. При всех вышесказанных обстоятельствах нашего положения нам ничего не было более нужно для избежания препон нашему вояжу от войны с англичанами, как только знать о объявлении оной; но судьбе угодно было, чтобы сего не случилось, до самого прибытия нашего в неприятельский; порт, где нас и остановили.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

Пребывание на мысе Доброй Надежды.

Во всю ночь с 21 на 22-е апреля на фрегате «Нереиде» были огни на палубе у канатов, и временно кругом нас объезжали шлюпки весьма близко, а особливо к канатам. Это нам показало, что капитан Корбет сомневался, чтобы мы не ушли. Сначала такая осторожность мне показалась лишняя и не у места; но после, узнавши мнение его о нашем деле — он действительно боялся, чтобы нас не упустить. На рассвете капитан Корбет прислал на шлюп лейтенанта с письмом во мне, в котором уведомляет, что, рассматривая наше дело, он считает своим долгом задержать нас, и потому присылает офицера по законам своей службы, с тем, чтобы быть ему на шлюпе до получения решения от командора, в которому тотчас по прибытии нашем послан курьер с донесением. Сего же числа (22-го апреля) я обедал у капитана Корбета, и он мне откровенно сказал, что, не будучи здесь сам главным начальником, он не знает как с нами поступить; но, по мнению его, командор не имеет права позволить нам продолжать вояж, до получения дальнейшего повеления из Англии; впрочем, хотя он и не подозревает, чтобы открытия не были настоящим предметом нашего вояжа, однакож не может до решения командора, по объявленным выше причинам, считать наш шлюп иначе, как военным судном неприятельской державы, задержанным под сомнением по необыкновенному случаю, и потому не может позволить поднимать неприятельский флаг в порте, принадлежащем его государю, а для отличия, что [117] шлюп не сделан призом и принадлежит Его Императорскому Величеству, у нас вымпел остается.

Между тем капитан Корбет мне сказал, что здесь есть человек, уроженец города Риги, знающий хорошо русский язык, то если я покажу командору мою инструкцию, и он найдет, что кроме открытий в ней нет никаких других предписаний, которые могли бы клониться ко вреду Англии, то вероятно, что командор сам собою решится позволить продолжать нам вояж. На сие я ему сказал, что всякому морскому офицеру известно, с каким секретом у всех народов даются предписания начальникам судов, посылаемых для открытий; что даже собственным своим офицерам открывать их не позволяется; следовательно, объявить их я ни малейшего права не имею и не смею, какие бы последствия впрочем от сего не произошли; а притом теперь это уже дело невозможное, потому что, получа от него (капитана Корбега) письменное уведомление, чтобы я считал шлюп задержанным, я в ту же минуту, исполняя мой долг, сжег инструкцию; но если командору будет угодно, я имею некоторые другия бумаги, которые не менее инструкции могут доказать, что предмет нашей экспедиции есть вояж открытый, и который я могу ему и всякому другому объявить, не нарушая моего долга и правил военной службы, кои мы также строго наблюдаем, как и англичане. На ответ мой он ничего не сказал, а говоря о посторонних вещах, я приметил из некоторых сделанных им замечаний, что он считает наш вояж торговым предприятием, назначенным для мены мехов с жителями западных берегов Северной Америки.

В рассуждении запрещения поднимать нам флаг, я сказал капитану Корбету, что поднимать флаг я буду, и с ним вместе на грот-брам-стеньге белый флаг в знак, что судно, хотя и неприятельское военное, но находится в порте по известным причинам на мирном положении; подумав немного, он мне отвечал, что сделать сего я права не имею; ибо те суда только могут поднимать национальные свои флаги, при перемирном или белом флаге, которые по общим народным законам в праве оставить неприятельский порт, когда захотят, а я задержан под сомнением о предмете вашего вояжа, и статься может, что шлюп признан будет законным призом.

Возвратясь на шлюп, я нашел, что от него, кроме лейтенанта, прислана к нам шлюпка, которая со всеми гребцами стояла у вас за кормою; причины сему угадать я не мог.

Командор Роулей приехал на свой корабль 23 апреля, я тотчас прислал ко мне капитана Корбета сказать, что он желает видеть [118] мои бумаги, по которым мог бы увериться, что в предмете нашего вояжа главною целию суть открытия. На сей конец я вручил капитану Корбету инструкцию государственного адмиралтейского департамента, коей содержание показывает, что она дана судну, в предмете коего ни военные действия, ни коммерческие спекуляции не заключаются, и еще некоторые другия бумага, показывающие, что шлюп приготовлен и снабжен не так как судно для обыкновенного плавания, или для торговых видов, где большая экономия во всем наблюдается.

В тот же день (23) я ездил к командору на корабль; он мне объявил, что переводчик их (уроженец города Риги, ныне служащий в корпусе английских морских солдат сержантом), не мог перевести ему ни одного слова из присланных от меня бумаг, которых содержание знать для него очень нужно, чтобы увериться точно в предмете нашей экспедиции, и потому он не может сделать никакого решения по сему делу, доколе не сыщет человека в Кап-штате, который бы в состоянии бил перевести их, и не получит совета от губернатора колонии; а между тем объявил, что он не воспрепятствует нам исправлять наши надобности, наливать воду и делать другия приготовления к продолжению вояжа. Дозволением сим пользуясь, я приготовил шлюп совсем к выходу в море, кроме закупки вещей, что по тогдашним обстоятельствам надобно было до окончательного решения нашего дела отложить. Командор Роулеи, возвратясь из Кап-штата, имел свидание со мною 2-го мая, при коем объявил мне оффициально, что не найдя ни одного человека во всей колонии, способного перевести данные ему мною бумаги, он не в состоянии сделать по ним никакого заключения о нашем вояже; но рассматривая дело как оно есть, он не поставляет себя в праве позволить нам продолжать путь до получения дальнейшего о сем повеления от своего правительства; и более потому, что он командует эскадрою на здешней станции не по назначению адмиралтейства, но только временно, в отсутствии адмирала, по случайному его отбытию, на место коего другой уже назначен и скоро должен прибыть из Англии. И так как главнокомандующие эскадрами, адмиралтейством назначенные, имеют более власти и полномочия, как поступать самим собою в непредвидимых и необыкновенных случаях, нежели начальники, временно командующие отделенными эскадрами случайно, то он и решился ожидать прибытия адмирала; а до того шлюп Его Императорского Величества должен оставаться здесь, не так как военнопленный, но как задержанный под сомнением по особенным обстоятельствам. Состоять [119] он будет и управляться в рассуждении внутренняго порядка и дисциплины по законам и заведениям Императорской морской службы; офицеры удержат при себе свои шпаги, и вся команда вообще будет пользоваться свободою, принадлежащею в английских портах подданным нейтральных держав.

Командор Роулей, желая, чтобы дело наше сколько возможно скорее доведено было до сведения английского правительства, тотчас приказал приступить со всякою поспешностию в выгрузке снарядов, привезенных для здешней эскадры из Англии на вооруженном транспорте «Абондансь» (Aboundance) и к приготовлению оного для возвращения в Европу. Что принадлежит до нас, то, видя невозможным оставить мыс Доброй Надежды до получения решения английского правительства, или по крайней мере до прибытия адмирала, назначенного сюда главнокомандующим, я сообщил по команде письменным приказом о всех обстоятельствах нашего положения, и сделал нужные распоряжения для содержания шлюпа и служителей в надлежащем порядке. Место для шлюпа я избрал самое безопасное и спокойное, какое только положении Симанского залива позволяло. Дружеское и ласковое обхождение с нами англичан и учтивость голландцев делали наше положение очень сносным; нужно только было вооружиться терпением, провести несколько месяцев на одном месте, в скучной и бесполезной для мореходцев бездейственности. Во время нашего, так сказать, заключения, все занятия команды по службе состояли в исправлении такелажа и мелких починок около шлюпа, в осматривании в свое время якорей, в отдавании канатов и спускании стенег и реев в крепкие ветры, и в приведении опять всего в прежний порядок; когда стихала погода, в обучении экзерциции и во множестве других ничего незначущих работ, необходимых на военных судах, стоящих по нескольку месяцев сряду в порте. Транспорт «Абондансъ» 12-го числа мая отправился в Англию с донесением от командора Роулея, о задержании нашего шлюпа. В своих депешах командор отправил и мое донесение к морскому министру, которое послал я за открытою печатью, при письме в королевскому статс-секретарю Каннигу, и просил его отправить оное в Россию.

Мая 14-го мы свезли на берег хронометры и инструменты для делания астрономических наблюдений, в нарочно для сего нанятый покой; комната сия должна была также служить нам квартирою, когда кто из нас, по крепости ветра, не мог с берега возвратиться на шлюп, что в здешнем открытом месте очень часто случается. Горница, по положению своему, совершенно [120] соответствовала намерению, для которого выбрана, во втором этаже и окнами обращена прямо к N, то есть, к полуденной стороне, в которой большая часть находящихся светил могли быть видны. Дом, хотя и каменный, о двух этажах, но построен был так слабо, что весь несколько трясся от стука дверьми и, стоя почти у самого берега на мягком грунте, дрожал от проезжающих почти беспрестанно фур, так что инструмента для наблюдения прохождения светил через меридиан не было возможности установить. Даже при употреблении артифициального горизонта часто нужно было выбирать минуту, когда по набережной никто не едет и в доме не стучат дверьми. Но скоро после случилось несчастие с нашим инструментом: взявши высоту солнца и рассматривая деление на дуге секстанта у окна, где стоял инструмент прохождения, я нечаянно задел локтем за спиртовой уравнитель (лежавший на верху инструмента), коим мы приводили инструмент в горизонтальное положение, а после позабыли снять; при падении его разбилась стеклянная трубка и спирт вытек; в колонии же не было мастера, способного починить, или вновь сделать такую вещь. После сего случая, мы поверяли свои хронометры по большой части соответствующими высотами. Коль скоро англичане узнали, что мы имеем особенное место на берегу для астрономических наблюдений, то многие из капитанов военных остиндских кораблей просили меня принять их хронометры для поверения, и после были очень благодарны и довольны нашими трудами. За сие они обязаны неусыпному попечению г-на штурмана Хлебникова, в полном управлении коего находилась маленькая наша обсерватория. Помогали же ему делать наблюдения штурманский помощник Новицкой и ученик Средний, люди очень прилежные и искусные в своем деле.

Назначенный главнокомандующим эскадры на станции мыса Доброй Надежды вице-адмирал Барти (Bartie) прибил в Симанскую губу 21-го июля. На другой день его прибытия я был у него с почтением; принял он меня чрезвычайно учтиво, сожалел о нашем неприятном положении, в какое завели нас обстоятельства войны, обещал немедленно рассмотреть наше дело, положить свое решение: продолжать ли нам путь или ждать повеления из Англии. Однакож, не смотря на его обещание, я за нужное почел представить ему письменно несправедливость их поступка, и требовать, чтобы он, так как главнокомандующий, назначенный верховным правительством, рассмотрел бы наше дело и уведомил бы меня письменно о своем решении. На сей конец отправил я к [121] нему письмо 23-го июля с лейтенантом Риквордом; оно писано на английском языке.

Между тем вице-адмирал Барти отправился в Капштат, главный город колонии и обыкновенное место пребывания губернатора, главнокомандующего войсками и начальника над морскими силами; расстояние между Симансштатом и Капштатом 21½ английских миль, коих в градусе 69½. Пять дней не получая никакого ответа от г-на Барти, я решился сам ехать к нему, и 28-го июля отправился в Кап-штат; прием он мне сделал учтивый, но объявил, что в рассуждении моего дела он еще ни на что решиться не мог и что ему нужно посоветоваться об оном с губернатором, обещая притом дня через два письменно меня известить об окончательном решении, что он действительно и исполнил 1-го августа коротеньким письмом. Ответ его был, что дело предместником его, а потом и им представлено со всеми обстоятельствами правительству, без воли коего он не имеет права нас освободить; и так мы должны были дожидаться решения из Англии. Другого делать нам ничего не оставалось, как только опять вооружиться терпением. 4-го числа возвратился я на шлюп и нашел все в своем порядке. Будучи в Капштате я посетил губернатора Лорда Каледона, главнокомандующего войсками генерала Грея, коменданта города генерала Ведерала и фискала Ван-Риневельда ⁵⁰. Губернатор принял меня и бывшего со мною мичмана Мура очень вежливо, разговаривал с нами более получаса, и наконец сам лично пригласил нас на бал в день рождения принца Валлийского (31 июля/12 августа) Приемом генерал Ведерала я также очень доволен: он обошелся со мною с отменною ласкою и звал в себе обедать.

Дня за два до отъезда моего в Кап-штат забавный случай повстречался с нами: некоторые из наших офицеров, будучи на берегу, нашли нечаянным образом странного человека, поселившегося здесь русского; они позвали его на шлюп, и он, к нам приехав, сказал: что зовут его Ганц-Русс; что он живет ныне в долине, называемой здешними колонистами Готентотская Голландия, в расстоянии от Симансштата на 10 или 12 часов ходу. Сначала ему не хотелось признаться, что он русский, и он выдал себя за француза, жившего долго в России; а для поддержания этого самозванства, вот какую историю он про себя рассказал: отец его француз был учителем в России, которое звание он на себя принял после кораблекрушние, претерпенного [122] им у Выборга на корабле, где он находился пассажиром, желая путешествовать по Европе. Несчастие это случилось в 1764 году. Ганцу-Руссу тогда было 4 года от роду, и он находился со своим отцом, который после сего приключения отправлял учительскую должность в Нижнем-Новгороде, где он содержал пансион и обучал детей у губернатора. Он же, Ганц-Русс, жил десять лет в России, был в Астрахани, откуда приехал в Азов, а из сего места отправился в Константинополь; потом из Турции пустился морем во Францию, но какими-то судьбами зашел в Голландию, где его обманули, и он попался на голландский остиндский корабль, на котором служил семь лет, ходил в Индию и был в Японии. При взятии англичанами мыса Доброй Надежды оставил он море, и для пропитания пошел в работники к кузнецу, где выучился ковать железо и делать фуры, нажил денег и поселился в Готтентотской Голландии, потом женился; имеет троих детей и промышляет продажею кур, картофеля, огородной зелени и изюма. Справедлива ли последняя часть сей истории, нельзя было нам знать; что же касается до происхождения его, то не оставалось ни малейшего сомнения, чтобы он не был настоящий русский крестьянин, потом может быть казенный матрос, бежал, или каким нибудь другим образом попался на голландский корабль, где и дали ему имя Ганц-Русс, то есть настоящий русский. Французских пяти слов он не знает, а русские слова выговаривает твердо и произносит крестьянским наречием; все выражения его самые грубые, простонародные, которые ясно показывали, что он низкого происхождения. В первое его с нами свидание он не хотел открыться, кто он таков, и уехал от нас французом; но напоследок некоторым из наших офицеров со слезами признался, что он не Ганц-Русс, а Иван Степанов сын Сезиомов; отец его был винный компанейщик в Нижнем Новгороде, от которого он бежал; по словам его, ему 48 лет от роду, но на вид кажется 35 или 38. Просил он у меня ружья и пороху; но как в здешней колония никто не смеет без позволения губернатора иметь у себя какое нибудь оружие, и ввоз оного строго запрещен, то я принужден был в просьбе его отказать. Мы сделали ему некоторые другие подарки, в числе коих я дал ему серебряный рубль с изображением Императрицы Екатерины II, и календарь, написав в оном имена всех наших офицеров, и сказал ему, чтобы он их берег в знак памяти, и не забывал бы, что он россиянин и подданный нашего Государя. Он чрезвычайно удивлялся, что русские пришли на мыс Доброй Надежды. Здесь на Симанском рейде стоял [123] транспорт, шедший в Новую Голландию с преступницами; на том же самом судне возвращался из Англии в свое отечество сын одного владетеля Новозеландского. Владетель сей есть король Северной части Новой-Зеландии. Королевство его жителями называется Пуна (на карте кажется Рососке), а англичанами Вау of islands. Имя его Топахи. Он весьма ласков и доброхотен к европейцам, а потому англичане стараются сделать ему всякое добро: научили его разным мастерствам, снабдили инструментами, построили ему дом и сделали разные подарки. Сын его, о котором здесь идет речь, по имени Метарай, по желанию отца своего, жил для учения несколько времени между англичанами в Новой Голландии, откуда на китоловном судне привезли его в Англию, и он жил в Лондоне 12 месяцев, а ныне возвращался домой. Нам хотелось познакомиться с его зеландским высочеством, и для того мы позвали его к себе обедать вместе с лекарем, бывшим пассажиром на том же транспорте. Они у нас были, и мы их угостили так хорошо, как могли; лишь не салютовали принцу. Лекарь г. Макмелин, человек скромный, учтивый и умный. Принц 18-ти лет от роду, малого росту, статен; оклад лица европейский, цвет темно-лиловый, без всяких узоров, делаемых для украшения по обряду диких народов; волосы черные, прямые и весьма короткие; в ушах дыры, как у наших женщин для серег; он жив и весел: разумеет по-английски почти все, в обыкновенном разговоре встречающееся; но говорит очень неправильно, а произносят и того хуже; кланяется и делает другия учтивости по-европейски, одет также; вино пить знает по-английски, и по количеству, которое он выпил без приметного над ним действия, кажется, что он не новичек в сем роде европейского препровождения времени; ест все, что ни подадут, и много; а особливо любит сладкое. За столом он много с нами разговаривал; отвечая на наши вопросы, он нам сказал, что у отца его 15 жен, детей много, и числа он их не знает; а с ним от одной матери 3 сына и 2 дочери. Лекарь сказывал, что мать его была сама владетельная особа. Земли ея Топахи завоевал и на ней женился, и что Метарай сам имеет двух жен, к которым очень привязан. Отец его, при отправлении, дал ему подробное наставление, чем заниматься между европейцами, и что стараться перенять у них. Он нам показался с немалыми природными дарованиями; многия из его замечаний не показывали, чтобы он был дикий из Новой Зеландии без всякого образования; вот некоторые анекдоты о принце Метарае. Прогуливаясь на берегу с лейтенантом Рикордом, нашел он [124] медный герб с солдатской сумки. Блеск вещи привлек его внимание. Взяв оный, сказал он г-ну Рикорду: «невероятно, чтобы потерявший эту штуку, сам же бы и нашел ее; следовательно, не почтется воровством, если я ее возьму», и сделав сие замечание, положил герб в карман.

В Англии представляли его королю и королевской фамилии. Он рассказывает, что король говорит очень скоро и что он понимать его не мог; также заметил оне, что между принцессами, дочерьми королевскими, была одна косая. В Лондоне возили его в театры, в воксал и проч.; обо всех таких увеселительных местах он нам мало рассказывал и казалось, что оне немного его занимали.

Лекарь разумеет немного язык их народа, а потому принц всегда с ним начинал говорить на своем языке. Однажды лекарь сказал ему, что никто из дам его не понимает, и что лучше говорить по-английски; а так как из наших офицеров некоторые не знали английского языка, то принц на своем же языке отвечал лекарю: что пользы в том, когда сидящие за столом не разумеют говорить Юропа, понимая под сим названием английский язык, который они называют европейским языком.

В каюткомпании, где мы обедали, под палубою сделаны были ящики столярной работы, и доски, искусно склеенные и покрытые краскою, показались ему, что всякий щит из одной доски сделан. Он скоро заметил необыкновенную ширину досок и спросил: где растут такие толстые деревья? А когда мы ему растолковали, что щиты сделаны из многих, а не из одной доски, то он весьма изумился, и с видом недоверчивости старался собственными своими глазами в том увериться.

Я показал ему карту морскую, на которой назначены: мыс Доброй Надежды, Новая Голландия и Новая Зеландия. Он тотчас пальцем провел тракт, коим они должны идти, показав, на порт Джаксов, на остров Норфолк, к которому им надобно было прежде зайти, и на залив островов (Вау of islande); а когда я ему означил наш путь в Камчатке, то он заметил, что Россия принимая без сомнения Камчатку за всю Россию) далее от Англии, нежели Новая Зеландия. Но услышав от нас, что из Англии в Россию можно на корабле придти в неделю, он меня спросил: для чего же мы нейдем туда чрез Англию? Это было бы ближе.

Мы также ему показали изображение в полный рост мужчины и женщины Новой Зеландии. Он сказал, что они не похожи, говоря на своем языке тего-тего, — в чем он и справедлив был, потому [125] что эти портреты сняты были с жителей другого края сей земли с которыми они никогда не видятся; однакож, при виде изображения женщины, которая была представлена нагая, он с торопливостию подвинул вдруг картину к себе — и смотря долго очень пристально на нее, сделал некоторые любострастные движения. У г. Рикорда была свирелка и воронка его народа, и лишь только положили их на стол, как он вдруг с нетерпением схватил первую и начал играть.

Язык отечества сего принца скор, короток и отрывист, но для слуха не противен, даже некоторые слова произносятся приятно; например: тега — дурно, не-похоже, несправедливо; эти-эти — так и сяк, мало по малу; вай — вода; пута — дыра всякого рода.... По словам г-на Макмелина, их язык чрезвычайно недостаточен, и множество вещей одним словом означается, что без всякого сомнения и справедливо. Это общий недостаток всех языков диких народов. До прихода к ним европейцев они только и знали одну собаку из рода четвероногих животных, которая на их языке называется каратагхи, и потому теперь всех животных сего класса, европейцами в ним завезенных, они одним именем называют, различая таким образом: собака с рогами — бык или корова; собака с четырьмя ушами — баран или овца; вонючая собака — козел или коза.

Король английский пожаловал сего принца кавалером ордена, yчрежденного, или лучше сказать выдуманного нарочно для диких владельцев, и назван он орденом дружества; знаки его состоят в голубой ленте и в серебряной звезде, на которой изображены две золотые руки, схватившиеся одна за другую. А отцу его посланы от короля богатая шапка и мантия вместо короны и порфиры. Сверх того, отправлено множество разных полезных подарков, состоящих в мастерских инструментах, одежде и проч. Все они укладены в ящиках, на которых подписано: королю Топагхи от короля Георга. Сына его также весьма щедро одарили в Англии ⁵¹.

Декабря 3-го прибыл в Столовый залив с конвоем шлюп [126] «Ресгорсъ» (Race horse), вышедший из Англии 17-го сентября. Вице-адмирал Барти письменно меня уведомил, что на нем касательно нас он никакого повеления не получил, хотя впрочем и известно, что транспорт «Абондансъ» прибыл в Англию 1/13 августа; а при свидании со мною он мне объявил, что не только повеления об нас, но даже и ответа о получении от командора Роулея рапорта о задержании шлюпа, адмиралтейство не сделало, сказав притом, что будто причины такому их молчанию он не знает.

Прежде прихода к мысу Доброй Надежды судна из Англии, с которым мы ожидали решения о нашем деле, мы совсем изготовились к продолжению нашего путешествия. Во все время приготовления англичане никакого препятствия нам не делали. Решась привести себя в совершенную готовность тотчас выдти в море, коль скоро последует на сие дозволение, я открытым образом подрядил одного купца в Симансштате, заготовить и доставить провиянт чрез таможню; и когда я уже почти весь оный получил на шлюп, тогда (23 декабря) адмирал Барти прислал во мне офицера объявить, что, получив известие о намерении моем уйти со шлюпом, он требует письменного от меня обязательства, оставаться в заливе до повеления из Англии; притом офицер сей сказал, что, в случае несогласия моего на требуемое обязательство, адмирал дал приказание офицеров т команду свести на берег, как пленных, и держать шлюп под английским караулом. Два положения, на одном из коих мы должны были оставаться в неприятельском порте, были столь различны между собою, что я без всякого затруднения решился на выбор лучшего из них.

Дав обязательство, не уходить с мыса Доброй Надежды без согласия английского правительства, мне ничего не оставалось более делать, как исполнить и сохранить оное свято до окончания войны. Для сего я перевел шлюп в самой безопасное место залива и принял все нужные меры содержать его сколько возможно без повреждений и в годности кончить вояж до Камчатки; но содержание офицеров и продовольствие команды представляли мне великие препятствия; я имел кредитивное письмо от г. Грейга в Кантон на 5000 пиастров, но на мысе Доброй Надежды его никто не хотел принять: денег, за предлагаемые мною векселя на государственную адмиралтейств-коллегию, также никто не желал дать, говоря, что между английскими владениями и европейскими государствами на матерой земле всякое деловое и даже письменное сообщение превращено; следовательно, неизвестно, будут ли впущены мои векселя в Россию. В таком критическом положении [127] нашего дела, г. Гом, английский купец, дал мне совет, требовать нужных пособий от вице-адмирала Барти, что по его мнению, я был в полном праве сделать, будучи со шлюпом задержан вследствие молчания английского правительства на представление о нашем прибытии с мысу Доброй Надежды, — и ожидать удовлетворения; притом производимое содержание военнопленным ⁵² дает мне причину думать, что правление не откажет снабжать нас нужною суммою на содержание офицеров и свежим мясом служителей на счет России, потому в особенности, что все таковые издержки, судя по малому числу команды, составили бы сущую малость. Считая мнение г. Гома очень основательным, я принял его совет и 14-го января писал к вице-адмиралу Барти о сем деле, но ответа на мое представление он однакож никакого не делал около трех недель; а на записку мою, писанную 2-го февраля к его секретарю, г. вице-адмирал Барти прислал ко мне письмо, подписанное 3/15 февраля, в котором обещается снабжать команду провиантом, а деньги советует получать от агентов в Капштате, уверяя, что они не откажут снабжать меня оными на счет и веру (как он изъясняется) российского Императорского правительства. Но на первое письмо я никогда никакого ответа не получал, и повеления о снабжении нас провиантом не дано. Прождав несколько дней, я писал в провиантскому агенту Палиссеру и спрашивал его, получил ли он от адмирала по сему делу какое нибудь приказание? но он мне объявил, что у него нет никакого такого повеления. По приезде вице-адмирала Барти в Симансштат, я хотел лично с ним объясниться; но он вместо того, чтоб дать мне прием наедине, принял меня при 20 или 30 человеках посторонних людей, и поговорив со мною несколько об обыкновенных, ничего незначущих вещах, тотчас вышел вон и уехал осматривать новый сигнальный пост. Мне известны обряды и порядок жизни англичан; я знал, что тогда было не время без самой крайней нужды по их обыкновению заниматься такими делами; а притом и удивление, показанное по сему случаю всеми там бывшими, уверило меня, что он старался не допустить меня сделать ему лично представление о нашем положении, а особливо в присутствии такого числа посторонних людей. Поступки его в рассуждении нас не только что [128] голландцев здешних колоний приводили в удивление и негодование, но даже и самих англичан. Многие из них советовали мне писать к министрам в Англию; но я не мог надеяться получить от них ответа на мое представление, когда они не дали никакого решения, по случаю задержания шлюпа, оставя сие дело, так сказать, в пренебрежении; а господин Канинт не сделал мне чести своим ответом на первое мое письмо, и некоторые даже морские капитаны говорили, что, будучи в подобном моему положении, они ушли бы, в полном уверении, что данное обязательство недействительно, когда неприятель отказывает в прокормлении, и что если я уйду, то английское министерство, узнав подробно о всех обстоятельствах дела сего, не станет меня винить, а сменит адмирала Барти; однакож я решился ненарушимо держаться данного слова, доколе есть еще возможность; а чтобы выдачу команде свежей пищи на счет оставшейся у меня суммы продолжить сколько возможно более времени, я прекратил выдавать порционы офицерам, довольствуясь с ними тою же провизиею как и нижние чины. Напоследок беспрестанное уменьшение остававшейся у меня суммы, выходившей на плату за свежее мясо; необходимость всегда иметь сколько нибудь денег на непредвидимые случаи, на содержание больных, на покупку медикаментов и проч.; и оказавшийся у служителей недостаток в верхнем платье и обуви, который и офицеры начинали равномерно чувствовать, будучи долго без жалованья и порционов, и неизвестность, скоро ли кончится война, которая впрочем, судя по всем получаемым из Европы известиям, казалось, будет продолжительна, понуждали меня взять какие нибудь меры, чтобы не довести порученной мне команды до последней унизительной крайности. Желая быть строго точен в сохранении данного мною обязательства, я имел намерение, для содержания команды, продать несколько из менее нужных погруженных в шлюп снарядов. Торговые законы колонии требовали, чтобы продажа была произведена с дозволения губернатора и с публичного торга. Спрашивая о сем деле совета у знакомых мне здешних знаменитых граждан, я узнал, что губернатор не может мне позволить ничего продать со шлюпа, потому что агенты по призовым делам военных судов, бывших на рейде во время нашего прибытия к мысу, считают шлюп со всем его грузом собственностию своих препоручителей, как приз, — и до окончательного решения англииского правления они в праве запретить всякую с него продажу. Сей случай сделал наше положение еще более критическим. В то же время почти случилось, что английская эскадра, блокировавшая острова де-Франсь и Реюньон, [129] потерпела от бури великие повреждения и исправлялась в Симанском заливе; тогда адмиралтейство имело большую нужду в рабочих людях; вице-адмдрал Барти, можно сказать официальным образом, прислал на шлюп помощника корабельного мастера сказать мне, что если я буду посылать знающих мастерство моих людей в док работать, то он велит им выдавать порцию и плату за работу. Но так как корабль, исправленный на мысе Доброй Надежды, мог также я в Балтийском море по случаю служить, то требование губернатора я имел причину считать для себя обидным и всем нам притеснительным: он не хотел нас снабжать съестными припасами, стоющими для нации самой безделицы, на счет нашего Государя, а требовал от нас пособия в военных приготовлениях против наших союзников. Согласиться на то было невозможно, и я мог бы таким поступком дать о себе дурное мнение всей колонии, навести неудовольствие офицерам и команде, и вероятно подвергнулся бы взысканию от своего правительства по возвращении, и потому я вице-адмиралу Барти прямо отказал. Мне известно, что были случаи, в которых поступки неприятеля с своими военнопленными, давшими обязательства ему, принуждали их нарушать оное, в чем они после были оправданы беспристрастным суждением целой Европы; внутренно я был совершенно уверен, что наше положение принадлежало к такому роду случаев, и такое же о нем мнение имели многие англичане и голландцы. Точно подобного примера сему делу невозможно сыскать; но в разные времена были многие случаи, служащие, как я думаю, к полному моему оправданию; самый новейший из них и более способный оправдать меня в глазах самих англичан есть случай, повстречавшийся с их генералом Бересфордом (Beresford) и полковником Паком (Pack) в течении нынешней войны между Англиею и Испаниею: оба они взяты при нападении на испанские колонии в Южной Америке, и жили на пароле в Буенос-Айресе, как военнопленные, не будучи обременены, подобно мне, сбережением и продовольствием команды, за коих здоровье и поведение надлежало ответствовать; они были совершенно обеспечены с сей стороны, а сверх того и на собственное свое содержание испанское правительство выдавало им деньги; однакож, сделанные губернатором в рассуждении их некоторые перемены были достаточны понудить генерала Бересфорда и полковника Пака, пользуясь прибытием английского под переговорным флагом судна, уйти от неприятеля. Испанцы их обвиняли в нарушении данного слова; но своим правительством поступок их был оправдан, и они тотчас были употреблены в службе в королевских [130] войсках по своим чинам. Из них полковник Пак служил во второй экспедиции против Южной Америки, и опять был взят испанцами при нападении англичан на Буенос-Айрес под командою генерала Вайт-Лока, в самом том городе, откуда он ушел. Поступки к нему испанского генерала, равняя его во всем с прочими английскими офицерами в одном с ним чине, показали, что и они внутренне не считали его виноватым, хотя по знанию его местного положения, обороны и силы города, при нападении на который он находился, поступок полковника Пака должен бы казаться в глазах испанцев непростительным.

Когда я уверился, что по сему делу между англичанами и мною справедливость на моей стороне, тогда я решился, не теряя первого удобного случая, извлечь порученную мне команду из угрожавшей нам крайности; но чтобы действительно положение, в каком мы находились, и причины, заставившие меня взять такие меры, могли быть точно известны Англии и Британскому правительству, а не в таком виде, в каком вице-адмиралу Барти угодно будет их представить, я употребил следующий способ: к нему я написал письмо, объясняя наше состояние и поступки его с нами, с показанием причин, им самим поданных мне, оставить мыс Доброй Надежды, не дожидаясь решения английского правительства; копии с сего письма я вложил в благодарительные от меня письма к разным особам, как голландцам, так и англичанам, которые своим к нам доброхотством, ласковым приемом и услугами, от них зависевшими, имели право на мою признательность. Я уверен, что чрез них дело сие в настоящем виде будет известно в Англии, если вице-адмирал Барти и утаит мое письмо с нему.

План мой был уйти из залива и плыть прямо в Камчатку; не имея же на пути ни одного дружеского порта, принадлежащего европейцам, мы должны были ожидать пособия только от диких жителей островов Великого океана; такое предприятие привести в действие с успехом было не легко и сопряжено с большим риском. По назначению самого вице-адмирала Барти, шлюп был поставлен на двух якорях в самом дальнем углу залива от выхода, на расстояние одного или полутора кабельтова от корабля «Резонабль» (Raisonable), на котором он имел свой флаг, и так что при NW ветре, с которым мы только и могли уйти, он был у нас прямо за кормою; между шлюпом и выходом стояло много казенных транспортов и купеческих судов в расстоянии одно от другого кабельтова и полукабельтова; все их нам надобно было проходить. По требованию же вице-адмирала Барти, все [131] паруса у нас были отвязаны и брам-стеньги спущены. При таком положении шлюпа сняться с якоря было невозможно; равным образом и одного якоря поднять не было способу, необнаружив своего намерения неприятелю, как бы впрочем ночь темна ни была. Надлежало отрубить оба каната, чтобы вступить под паруса. Оставить два якоря из четырех, для нас было слишком много; обстоятельства вояжа могли нас не допустить в Камчатку до наступления зимы, тогда мы нашлись бы принужденными провести более 6 месяцев в островах Великого Океана, в коих нет ни одной хорошей гавани и все рейды открыты по корабельное дно, где стоять так долго с двумя только якорями невозможно было, не подвергаясь часто опасности. К сему присовокупить должно недостаток в сухарях, которых я не мог более выдавать, как по фунту в день на человека; свежей провизии мы не имели ни куска, также и никакой зелени не было; чтобы не подать никакой причины неприятелю открыть мое намерение, я не позволил даже для офицерского стола ничего свежего запасать. Сия предосторожность для меня также была нужна и впоследствии: будучи в море и имея недостаток в пище, я хотел, чтобы все на шлюпе, от командира до последняго человека получали одинакую порцию и ели из одного котла. В таким дурных обстоятельствах, я решился пуститься в продолжительное плавание по морям, отдаленным от европейских селений.

Кроме вышеизъясненных препятствий, неблагоприятствовавших предприятию моему уйти с мыса Доброй Надежды, были еще другия, не столь важные, как первые, однакож такого рода, что намерение наше могло открыться неприятелю прежде исполнения оного. Коротко знакомые и по-дружески обходившиеся со мною капитаны английских кораблей просили меня поверить их хронометры вместе с нашими в обсерватории, которую мы имели на берегу; с адмиральского корабля у нас было три хронометра; возвратить мы их никак не могли без причины; взять свои заблаговременно на шлюп, а их оставить было бы подозрительно; а прислать за ними ночью пред самым отправлением уже и совсем не годилось. Другое затруднение находил я в расплате с подрядчиками, ставившими свежее мясо и хлеб для команды; приняв намерение уйдти, я желал сберечь сухари и производил служителям хлеб; без сомнения, деньги их не пропали бы, и конечно был бы случай им заплатить даже с избытком, вместо процентов, и они были бы довольны; но если бы к несчастию нас англичане взяли и привели назад; то какими бы глазами стали на нас смотреть в колонии, когда бы покушение с нашей стороны было сделано [132] уйдти не расплатясь. А третье затруднение состояло в верном доставлении писем б тем особам, к коим оне писаны. Для отдаления сего препятствия разные средства были предлагаемы, из коих следующее мне показалось лучше всех. Хронометры наши стояли в доме г-на Сартина, того самого человека, который хлеб на шлюп ставил; из трех хронометров я оставил на берегу один, который во весь вояж хуже всех шел, и с ним мы сравнивали принадлежащие англичанам хронометры, выдавая его за самый верный; а потому они и не имели причины сомневаться, видя всегда, что наш лучший хронометр на берегу. К г. Сартину я написал письмо, в коем, объясня ему причину тайного нашего ухода и невозможность явным образом с ним расплатиться, я просил его оставленный хронометр продать с аукциона, и что следует ему за хлеб, чтобы он взял, а остальную сумму перевел бы в Портсмут на дом господ Гари, Джокс и комп., кои во время мира с Англиею были агенты русского консула в Лондоне и снабжали наши военные суда, заходившие в Портсмут, всем нужным. Господину де Виту, от коего мы брали мясо, я такого же содержания письмо написал, только что в заплату должных ему денег препроводил письмо в форме векселя на вышеупомянутый коммерческий дом, в надежде, что господа Гари, Джокс и компания, имевши большие денежные препоручения от нашего консула, не откажутся заплатить такую малость, которую они всегда могут получить с надлежащими процентами, коммисиею и проч. Что принадлежит до писем, то все оные я запечатал в один конверт с письмом к командору Роулею и положил в ящик его хронометра, хранившегося в нашей обсерватории, и так как ключи от хронометров всегда были у меня, то мы я не имели причины опасаться, чтобы письма открылись прежде нашего ухода. Командор Роулей, человек весьма добрый и строгой честности, притом ко мне был весьма ласков и со всем нам лучше расположен, нежели другие англичане, почему я мог быть совершенно уверен, что от него все мои письма будут непременно доставлены по надписям.

Долго не было случая, благоприятствовавшего моему намерению: когда ветр способствовал, то на рейде стояли фрегаты, совсем готовые идти в море, а когда с сей стороны было безопасно, то ветр нас удерживал. Несколько раз днем свежий ветр, нам попутный, от NW или от W начинал дуть, и мы всегда приготовлялись в таких случаях с походу, но с ночи ветр или утихал или совсем переменялся и делался противный. Я знал, что во всех гаванях и рейдах, лежащих при высоких [133] гористых берегах, ветры очень часто дуют не те, какие в тоже время бывают в открытом море, а потому я хотел точно узнать какое здесь имеют отношение прибрежные ветры в морским; на сей конец я часто на шлюпке езжал в Фалс-бай, брал с собою компас и замечал силу и направление ветра; на шлюпе то же в те же часы делалось. После многих опытов я удостоверился, что когда в Симанском заливе ветр дует NW или W при ясной или и при облачной, но сухой погоде, то в море он дует от SW или от S, а иногда и от SO; всегда, когда в такие погоды я езжал в Фалс-бай, то свежий порывистый ветр от NW или W мигом пронесет шлюпку заливом, а на пределах Симанского залива и Фалс-бая шлюпка входила в штилевую полосу сажень на 50 или на 100, которую пройти надобно на веслах; потом лишь откроется море, то тишина минуется и подхватит южный ветр, более или менее уклонившийся к О или к W, между тем как в Симанском заливе, у шлюпа, по прежнему продолжается дуть свежо и беспрестанно до самой ночи тот-же NW и W ветр; но когда сии ветры начнут дуть крепкими шквалами, принесут облачную мокрую погоду, и дождливые тучи, быстро по воздуху несущиеся к SO, тогда можно смело быть уверену, что и в открытом море тот-же ветр дует. NW ветры господствуют здесь в зимние месяцы, а летом они бывают чрезвычайно редки; а потому то мы их очень, очень долго ожидали; напоследок, 19-го числа мая сделался крепкий ветр от NW, на вице-адмиральском корабле паруса не были привязаны, а другия военные суда, превосходившие силою «Диану», не были готовы идти в море, и хотя по сигналам с гор мы знали, что к SO видны были два судна, лавирующие в залив, которые могли быть военные, и может-быть фрегаты, но так как им невозможно было приблизиться к входу прежде ночи, а положение наше оправдывало всякой риск, то, приготовясь к походу и в сумерках привязав штормовые стаксели, в половине седьмого часа вечера, при нашедшем сильном шквале с дождем и пасмурностию, я велел отрубить канаты, и поворотясь на шпринге, пошел под штормовыми стакселями в путь. Едва успели мы переменить место, как со стоявшего недалеко от нас судна тотчас в рупор дали знать на вице-адмиральский корабль о нашем вступлении под паруса. Какие меры ими были приняты нас остановить, мне неизвестно. На шлюпе во все время была сохраняема глубокая тишина; коль скоро мы миновали все суда, тогда, спустясь в проход, в туже минуту начали поднимать брамстеньги и привязывать паруса; офицеры, гардемарины, унтер-офицеры и рядовые все работали до одного на [134] марсах и реях; я с величайшим удовольствием воспоминаю, что в два часа они успели, не взирая на крепкий ветр, дождь и на темноту ночи, привязать фок, грот, марсели и поставить их; выстрелить брам-стеньги на места, поднять брам-реи и брамсели поставить; поднять на свои места лисель-спирты, продеть все лисельные снасти, и изготовить лисели так, что если бы ветр позволил, то мы могли-бы вдруг поставить все паруса, В 10 часов вечера мы были в открытом океане; таким образом кончилось наше задержание, или лучше сказать, наш арест на мысе Доброй Надежды, продолжавшийся один год и 25 дней.

На мысе Доброй Надежды мы лишились шхиперского помощника Егора Ильина, который 9-го мая, за неделю до нашего ухода, умер от лопнувшего внутри нарыва; потеря сия для нас была весьма чувствительна, а особливо для меня: он был отменно добрый, усердный, расторопный человек, должность по своему званию во всех частях знал очень хорошо и был содержателем всех припасов по шхиперской должности. Мы хотели почтить его могилу пристойным памятником и уже приготовили его, но не удалось поставить; а потому согласились оставить оный в церкви, в Петропавловской гавани, с надписью, по какому случаю памятник поставлен в Камчатке для тела, погребенного на мысе Доброй Надежды.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

Комментарии

41. Англичанами называемый Portable Transit instrument; по-русски его можно назвать переносным или подвижным инструментом, служащим в замечанию мгновения, когда светила проходят через меридиан. Описание сего инструмента и способ его употребления приложен ниже, в последствии сего журнала.

42. Китоловные суда легко можно издали отличить от всех прочих, когда оне на промысле; потому что тогда у них обыкновенно брамстенги бывают спущены совсем на низ, и оне беспрестанно переменяют курс из одной стороны в другую, смотря по направлению, в котором увидят кита с салинга.

43. Чрезвычайное волнение подвергало судно при повороте большой опасности; и хотя у нас люки в таких случаях всегда были крепко закрыты, следовательно валом залить шлюп было невозможно, но он мог, войдя на верх, изломать и унести все, что только ни было на деке; и потому при всяком повороте я ставил фок, чтобы дать шлюпу сколько возможно более ходу и тем убегать от ужасных валов. Спустясь на фордевинд, мы выжидали минуту, когда большой вал нас минует; тогда вдруг, убрав фок, приводили к ветру; отчего при всяком повороте мы много упадали под ветр.

44. По крайней мере таковыми я их тогда считал, не зная, что между Россиею и Англиею началась формальная война; и как мог я ожидать такой внезапной перемены? Перед самым нашим отправлением из Англии достоверно было известно, что вице-адмирал Сенявин, со флотом возвращаяся из Средиземного моря, находятся в Гибралте, и скоро ожидают его в Англию. Фрегат Спешный тогда оставался в Англии, на нем было золота и серебра по цене около двух миллионов рублей, а министр его не отправлял. Были ли такие обстоятельства признаком близкого разрыва между двумя державами? Я даже считал ненужным и паспорт, данный мне Английским правительством, которого просить понудили меня слухи рассеваемые в народных газетах.

45. На карт Арросмита их широта — 37° 10', долгота 12° 00'.

» » Стиллева издания — 37° 42' « 14° 00'.

» » Лори и Витлева — 37° 12' « 13° 30"

Капитан Бляй в 1788 году, идучи от мыса Горна к мысу Доброй Надежды, искал сии острова в означенных широтах, между долготами 16° 30' и 12° 80 западной, но не видал их; следовательно долготы последних двух карт не могут быть верны. Что же принадлежит до Арросмита, то положил сии острова на свою карту по наблюдениям английского капитана сэра Эразма Гоера.

46. 11095½ английских футов.

47. 8043½ английских футов.

48. 7431 английских футов.

49. Master-attendant служащий при порте офицер; между некоторыми другими его должностями, он обязан ставить военные суда на рейде; полагается, что по совершенному его знанию грунта, течения, господствующих ветров и других особенностей гавани или рейда, он может, лучше других для каждого судна, смотря по его рангу или величине, избрать пристойное место и поставить фертоинг, чтобы одно судно не мешало другому.

50. Фискалом здесь называется гражданский начальник города: он же бывает главный судья и полицмейстер.

51. Недавно я узнал, что сей дикий исправно отплатил за дружбу к нем английского правительства. Он коварным образом завладел двумя китоловными судами, сей нации принадлежащими, и умертвил всех англичан, на них бывших, оставив только в живых двух или трех женщин, которые спаслись отважным бегством, переплыв на английское судно, чрез несколько времени после в то же место пришедшее. Судну сему готовилась такая-же участь; но женщины спасли оное. Сказывают, что английское правительство отправило экспедицию для наказания вероломства сего неблагодарного злодея.

52. Здесь офицеры пленные получают каждый по 26 рейхсталеров в месяц, командиры корсаров и купеческих судов по 13 рейхсталеров; а рядовым производят по фунту мяса и по полтора фунта хлеба в день на каждого человека.