ГОЛОВНИН В. М.

ПУТЕШЕСТВИЕ ШЛЮПА «ДИАНА» ИЗ КРОНШТАДТА В КАМЧАТКУ, СОВЕРШЕННОЕ ПОД НАЧАЛЬСТВОМ ФЛОТА ЛЕЙТЕНАНТА ГОЛОВНИНА В 1807, 1808 И 1809 ГОДАХ

ЧАСТЬ I

ГЛАВА I.

Предмет экспедиции, выбор корабля, вооружение и приуготовление онаго.

В 1806 году скоро по возвращении в Кронштадт двух судов, Российской Американской компании: «Надежда» и «Нева», счастливо совершивших путешествие кругом света, оная компания решилась послать вторично судно «Нева» в такую же экспедицию. Тогда Его Императорскому Величеству благоугодно было повелеть отправить с ним вместе военное судно, которое могло бы на пути служить ему обороною; главный же предмет сей экспедиции был: открытия неизвестных и опись мало известных земель, лежащих на восточном океане и сопредельных Российским владениям в восточном крае Азии, и на северо-западном берегу Америки; а Государственная Адмиралтейств-Коллегия, пользуясь сим случаем, заблагорассудила вместо балласта поместить в назначенное для сего путешествия судно разные морские снаряды, нужные для Охотского порта, которые прежде были туда доставляемы сухим путем, с большим трудом и иждивением, а некоторых нельзя было и доставить, по причине их тяжести. [4]

В выборе удобного для сего похода судна, представилось немалое затруднение; ибо в Императорском флоте не было ни одного судна, способного, по образу своего строения, поместить нужное количество провиантов и пресной воды, сверх груза, назначенного к отправлению в Охотский порт; купить же такое судно в русских портах также было невозможно. Наконец сие затруднение уничтожилось прибытием в Петербург транспортных судов, построенных на реке Свире. По приказанию Морского Министра, управляющий Исполнительною Экспедициею контр-адмирал Мясоедов и корабельные мастера Мелехов и Курепанов свидетельствовали сии суда и нашли, что с большими поправками оне могут быть приведены в состояние предпринять предназначенное путешествие; выбор пал на транспорт «Диана». Судно сie длиною по гондеку 91 фут, по килю 80; ширина его 25, а глубина трюма 12 фут. Строено оно для перевоза лесов, и для того ширина в корме очень мало уменьшается, от чего кормовая часть слишком полна, следовательно нельзя было в нем ожидать хорошего хода; впрочем во многих других отношениях касательно образа его строения казалось, что оно довольно было способно для предмета экспедиции. Что же принадлежит до крепости судна, то надобно сказать, что она не соответствовала столь дальнему и трудному плаванию: судно построено из соснового леса и креплено железными болтами; в строении его были сделаны великие упущения, которые могли только произойти от двух соединенных причин: от незнания и нерадения мастера, и от неискуства употребленных к строению мастеровых. Корабельные мастера Мелехов и Курепанов донесли министру, что судно требует больших исправлений, на окончание коих потребно времени около месяца; выбор и представление их министр утвердил, и 23 числа Августа 1806 года я имел честь был назначен командиром судна «Диана», которое велено было включить в число военных судов императорского флота и именовать шлюпом. Чрез сие оно получило право носить военный флаг; офицеров и нижних чинов предоставлено было мне самому выбрать. Для исправления шлюп «Диана» ввели в небольшую речку на левом берегу Невы, недалеко в западу от нового адмиралтейства, которая вместе с Фонтанкою окружает небольшой островок; на нем есть киленбалки и краны, там же хранятся казенные леса и такелаж. Исправление исполнительная Экспедиция возложила на корабельного мастера Мелехова, который тотчас приступил к делу с великим усердием, назначил самых лучших комендоров и плотников, и сам при исправлении был почти неотлучно. Но, не смотря на все меры и средства, [5] предпринятые им с великим искуством, и приведенные в исполнение со всевозможною поспешностию, шлюп не прежде был готов в отправлению в Кронштадт, как 8 числа Октября. Он был в грузу без всякого балласта около 10-ти фут, следовательно проводить его чрез мели устья Невы надлежало в самую большую воду, которая обыкновенно бывает с крепкими западными ветрами, и потому несколько дней было потребно на переход из Петербурга в Кронштадт, а по невозможности иметь в нем балласта при переходе через бар, нельзя было и вооружить его совсем: следственно оставалось в Кронштадте довершить оснастку, нагрузить судно, принять и разместить провианты; налить бочки пресною водою и уставить трюм, и сделать все это на совершенно новом судне, где невозможно было поступать по прежним примерам, а надлежало все устроить и принаровить вновь. На такое дело нужно было по крайней мере две недели хороших дней, а не таких, какие у нас бывают в Октябре; краткость дней мало дает времени для работы; а почти беспрестанные дожди не позволяют многих вещей, особливо сухих провизий, принимать из магазинов и грузить в судно. И так, полагая, что если бы шлюп 8 Октября, когда кончена на нем работа по кораблестроитальной части, вместо Невы был в Кронштадтской гавани, то и тогда невероятно чтобы он успел отправиться в путь вместе с судном «Нева». Министр предвидел это и отдалил экспедицию до следующей весны, а шлюпу приказал для зимованья остаться в Петербурге, где он и находился до вскрытия реки. Здесь я долгом поставляю упомянуть, что на исправление шлюпа более употреблено времени, нежели корабельные мастера полагали при свидетельстве оного, не от их ошибки: шлюп имел в своем построении много важных и опасных упущений, которые открылись, когда его повалили на бок и коих прежде приметить было невозможно. Исправления судна были столь важны, что приличнее считать оное строения корабельного мастера Мелехова, нежели первоначального его строителя, который связал члены оного так только, чтобы можно их было в виде судна довести Невою до Петербурга. Доколе исправление судна продолжалось, начальствующие Экспедициями: Исполнительною г. контр-адмирал Мясоедов, Хозяйственною г. генерал-лейтенант Пущин и Артиллерийскою г. генерал-лейтенант Геринг прилагали всевозможное попечение, всякий по своей части, приготовить для путешествия самые лучшие снаряды и провизии. Сии последния были приготовлены чрез тех же самих людей, которые заготовляли провиант прежде сего для судов Американской компании: «Надежда» [6] и «Нева», и до окончания их путешествия сохранились в самом лучшем состоянии. Некоторыми провиантами нам предоставлено было запастись в чужих портах. Все вещи, провизии и снаряды для шлюпа заготовляемы и отпускаемы были по моему представлению и выбору. Такую ко мне доверенность господ начальствовавших над помянутыми тремя экспедициями я вменяю себе в величайшую честь. Господин министр предписал комиссионеру Грейгу в Лондоне заготовить нужные математические и астрономические инструменты, а морские карты и книги Государственная Адмиралтейств-Коллигия предписала купить мне самому в чужих портах. Шлюп «Диана» 15 Мая отправился из Петербурга, а 21 числа прибыл в Кронштадт. Провод его баром был сопряжен с великим трудом; для облегчения шлюпа я велел из него все вынуть, даже камбуз и мачты, но он был в грузу не менее 9 фут; камелей для такого судна в порте не было, а надлежало приподнять его на четырех больших палубных ботах вагами, посредством грунтовов, и так вести мелями. При сей продолжительной и трудной работе, петербургский такелажмейстер Гришин был безотлучно, и своим неусыпным старанием и деятельностию много споспешествовал в успехе сего дела. Способ сей приподнять судно принят также по его предложению. В Кронштадте нужно было сделать некоторые поправки в разных наружных частях судна, а особливо в столярной работе, которая от жестоких зимних морозов и потом от наступивших по весне жаров много попортилась. По назначению корабельного мастера Амосова, подмастерье Зенков надсматривал над окончательным исправлением шлюпа, и оба они с большим тщанием старались, чтобы все нужное было сделано хорошо и с такою поспешностию, с какою время и обстоятельства, по случаю тогда бивших в порте больших приготовлений и работ, позволяли. В Кронштадте сделали нам также новые мачты, бушприт, марсы и почти весь настоящий и запасной рангоут. В исходе Мая шлюп был готов к принятию груза, и 31 числа того месяца положено в него первое железо. Разместить порядочно такой разнообразный груз, как железо, якоря, пушки, ядра, порох, канаты, такелаж, парусину, флагдук, блоки, мелкое оружие и проч. в малом судне, и притом для столь дальняго путешествия, было дело не весьма легкое. Сверх того, при размещения оного не довольно было пещись только о том, чтобы трюм был полон и не оставалось в нем пустаго места; но надобно было стараться дать каждой вещи место, где бы менее она была подвержена, по свойству своему, порче от мокроты или стесненного воздуха, и не могла бы одна вещь [7] испортить другую в таком продолжительном переходе; и чтобы расположение тяжестей не причинило какого неудобства в морских качествах судна и не подвергло бы его опасности, или от излишней остойчивости, или от чрезвычайной валкости. Кроме того, нужно также было иметь великое внимание при укладке такого большего количества морских провизий всякого рода, которыми мы необходимо должны были запастись: положить их надлежало так, чтобы сухие провианты лежали в местах, менее подверженных влажности и мокроте; чтобы мокрые провизии, а особливо солонина и капуста, когда начнут портиться в норе, где невозможно все их выгрузить и бросить в море, не могли причинить вреда здоровью служителей, и все провизии вообще надлежало так поместить, чтобы один сорт не был закладен другим, и чтобы все их можно было легко доставать во всякое время и во всякую погоду. Постановление бочек с пресною водою, укладка дров и уголья требовали таких же предосторожностей, и я смело могу сказать, что при нагрузке «Дианы» все сии предосторожности были соблюдены с крайнею точностию; в продолжении путешествия опыт мне показал, что при укладке груза и расположении провиантов, воды и уголья, по моему мнению, никакой ошибки не сделано.

Шлюп «Диана» вышел из гавани в настоящей готовности по словесному приказанию морского министра 7 июля, и с сего числа началась его первая кампания; а на другой день Государь Император, посещая Кронштадт и некоторые из стоявших на рейде военные суда, изволил удостоить и «Диану» Высочайшего своего посещения, и при отбытии, Его Величеству благоугодно было изъявить свое Монаршее благоволение офицерам и нижним чинам за исправность шлюпа, с которого по отъезде Государя сделан был Императорский салют командою, поставленною по реям, и выстрелами из всех орудий. 20-го числа июля главный кронштадтского порта командир сделал у нас обыкновенным порядком депутатской смотр; и скоро после того я получил повеление отправиться в путь при первом благополучном ветре, который настал в 4 часа пополудни 25-го числа, а в 5 часов «Диана» была под парусами, и сделав с крепостью взаимный салют, пустилась в путь при свежем порывистом ветре от NO.

Оставляя свое отечество, не знали мы и даже не воображали, чтобы в отсутствие наше столь нечаянно могли случиться такие важные перемены в политических делах Европы, которые в последствии переменили и едва было совсем не уничтожили [8] начальную цель экспедиции. Путешествие сие было необыкновенное в истории российского мореплавания, как по предмету своему, так и по чрезвычайно дальнему плаванию; оно было первое в Императорском флоте, и если смею сказать, то по моему мнению и первое с самаго начала Русского мореплавания. Правда, что два судна Американской компании совершили благополучно путешествие кругом света прежде «Дианы» управлялись оне офицерами и нижними чинами Императорской морской службы; но сии суда были куплены в Англии, в построении же «Дианы» рука иностранца не участвовала, а потому, говоря прямо, «Диана» есть первое настоящее Русское судно, совершившее такое многотрудное и дальнее плавание.

Величина, внутреннее расположение и вооружение.

Величина «Дианы» около 300 английских тонов; построена она с двумя деками: в нижнем для пушек 16 портов, из коих два передние, по моему желанию, заделаны для шкиперских и тиммерманских кают. На том же деке была командирская каюта, и подле оной кают-компания с пятью каютами для офицеров; между переборкою кают-компании и шхиперскими каютами в банках помещались нижние чины; кухня стояла между фок-мачтою и фор-люком на нижней палубе, а на верхней было только между грот и бизань мачтами четыре порта для каронад. На сей же палубе были брашпиль и шпиль. Ростры укладывались на ней же, и между ними ставился барказ. Трюм разделен был на пять отделений четырьмя переборками: в сих отделениях размещены были по удобности съестные припасы, пресная вода, дрова, уголья, порох и военные снаряды, а также весь груз, назначенный для Охотского порта.

«Диана» была вооружена четырнадцатью медными пушками шестифунтового калибра ¹, четырьмя осьмифунтовыми каронадами, и таким же числом трех-фунтовых фалконетов; сверх сего имели мы осьми-фунтовую каронаду и 4 медные фалконета, одного фунта, для барказа; мелким оружием, как огнестрельным, так и холодным, Артиллерийская Экспедиция вооружила нас весьма хорошо, и все было в самом лучшем состоянии. [9]

Пороху было отпущено двойной комплект против штатного положения.

Рангоут наш был того же размерения, какое ему определил корабельный мастер Курепанов, давший чертеж судну, по коему оно строено.

При вооружении я не сделал в сих размерениях никакой перемены, хотя многие и советовали кое-что переменить: но, знавши, сколь трудно на новом, никогда небывшем в море, судне, без опыта и по одной догадке определить настоящую меру рангоута, я предпочел лучше оставить его как строитель судна признал за удобное, нежели делать перемены без всякой другой причины, кроме той, что командир судна должен сделать то или другое по своему, и чрез то показать, что и он много знает. Впоследствии опыт мне доказал, что главные члены рангоута, мачты, бушприт и стеньги вообще были соразмерны образу строения и величине судна. Реи и брам-стеньги, по мнению моему, не мешало бы иметь немного подлиннее; чрез сие увеличилась бы площадь парусов, следовательно и ход судна; впрочем, в равновесии между рангоутом и нагрузкою от сего никакой чувствительной перемены произойти не могло. Мне кажется, что на всех судах, приготовляемых для дальних путешествий ², полезно было бы мачты и стеньги делать футом или двумя короче обыкновенных размерений, а сей недостаток вознаграждать длиною брам-стеньг и реев. От сей перемены судно в ходу ничего не потеряет, если же и потеряет, что однакож не всегда случиться может, то весьма мало, а приобретет следующие весьма важные выгоды для судов, плавающих по отдаленным и несовершенно известным морям: 1) мачты и стеньги будут менее подвержены силе ветра во время шквалов и бурь, и не так скоро повредятся в жестокую качку, а особливо, когда брам-стеньги спущены совсем на низ, что весьма удобно делать во всякую погоду на военных судах, имеющих по большей части достаточное число людей. [10] Притом, если, будучи долго в море, судно облегчится и нужно будет, в крепкий ветр и волнение, уменьшить баланс на верху: то марса-реи можно опустить наниз без всякого затруднения, что я много раз делал с великою пользою в сем путешествии; напротив того, стеньги спускать весьма трудно, а часто и невозможно на большом волнении, да и вообще, никто из мореплавателей никогда этого и не делает. 2) Стоя на якоре в открытых местах, когда нужно уменьшить, сколько возможно, силу ветра, действующую на канаты, а притом нельзя спустить стенег, потому, чтобы быть в беспрестанной готовности пуститься в море, если якоря держать не будут, или порвутся канаты, — то в таком случае, спустив брам-стеньги совсем наниз, и обрасопив реи круто к ветру, уменьшишь весьма много действие и упор ветра на рангоут, не спуская стенег ³. 3) Напоследок, если будет повреждена мачта, или стеньга: то, чем она короче, тем удобнее и легче сыскать дерево в замену, скорее обделать и поставить. В необитаемых местах, или и обитаемых, но дикими, непросвещенными народами, должно все делать своими людьми, и чем какое дело представляет менее трудности в приведении оного к концу, тем лучше; в дальних путешествиях сих преимуществ не должно терять из виду.

Канаты, кабельтовы, перлини, буйрепы и весь стоячий такелаж для нас делали нарочно на Кронштадтском казенном заводе. Мы имели три комплекта нижних парусов, марселей и штормовых стакселей, а всех прочих два; сверх того, в запас [11] отпущено было достаточное количество парусины. Исполнительная Экспедиция снабдила шлюп кузницею, запасными помпами и многими другими вещами, необходимо нужными в дальних плаваниях.

Гребных судов у нас было четыре: десятивесельный барказ, шестивесельная шлюпка и двухвесельный ял.

Якорей мы имели четыре, весом по 45 пуд, и к ним шесть канатов в 12 дюймов. Верпов над дали три. Некоторые из знакомых мне офицеров меня уверяли, что якоря наши маловесны, судя по величине шлюпа, и приводили в доказательство, что транспорты, бомбардирские суда и бриги, которые не более «Дианы», а их часто на Кронштадтском рейде с таких же якорей дрейфует; однакож я был другаго мнения. Мне известно, что наши малые военные суда, даже и не в крепкий ветер, нередко дрейфует и наносит или на гавань, или одно на другое, только не от малого весу якорей, а совсем от другой посторонней причины, а именно: от старинного, ныне одними купеческими судами наблюдаемаго обыкновения, стоять на одном якоре. Известно, что на Кронштадтском рейде лишь одни линейные корабли и фрегаты становятся на два якоря, а все прочие суда, и особливо стоящие в О от Кроншлота, почти всегда на одном. В таком случае, смело можно полагать, что из десяти судов, простоявших в летнее время, — когда ветры часто переменяются и течения от О бывают довольно быстры, — двадцать четыре часа на одном якоре, у девяти канаты перепутаются с якорями и буйрепами, следовательно при первом порыве ветра они и дрейфуют. Якорь тогда держит, когда он чисто положен и не запутан канатом; впрочем он бесполезен и ничего более, как ложная обманчивая надежда, готовая всегда изменить. Грунт и глубина Кронштадтского рейда таковы, что крепкий осенний ветр может корабль, или другое какое судно, сорвать с старых гнилых канатов: но подрейфовать, или сдернуть якоря, никогда не может; и я не знаю примера, чтобы когда нибудь корабль, или фрегат наш дрейфовало на Кронштадтском рейде, когда якоря его были чисты, не взирая на чудный манер ложиться фертоинг, которому и до сего времени многие еще обыкновенно следуют ⁴. Впрочем, как бы то ни [12] было, в течении нашего путешествия по необходимости я принужден был стоять на якоре несколько раз почти в открытых местах, подверженных жестоким ветрам и дурно защищаемых от океанского волнения, где имел хороший случай увериться в доброте своих якорей и канатов, и по моему мнению, нельзя желать ни якорей, ни канатов лучшей доброты; и еслибы мне случилось опять идти на таком же судне в подобный вояж, то я взял бы три якоря и пять канатов точно такой же величины, какие и в сем путешествии у меня были; а четвертый десятью пудами тяжелее, и для него два каната в 12½ или 13 дюймов, и употреблял бы его только в последней крайности. Я приметил, что у всех гористых берегов, подверженных крепким ветрам, как например в заливах Мыса Доброй Надежды, они дуют не ровно, а жестокими порывами, которые находят чрез 5 и 10 минут один после другаго, и почти всегда хотя из одной четверти компаса, но от разных румбов, и часто переменяют направление румба на три и более. И как они иногда дуют с такою силою, что нужно бывает привести судно на оба якоря, то в таком случае, от перемены в направлении порывов, невозможно уравнять канатов, и усилие всегда почти должно быть на одном из них; тогда большой якорь с его канатами мог бы лучше и вернее держать. Безопаснее было бы его также употреблять в незакрытых от океанского волнения местах, как например в Столовой губе, которая, будучи к NW совсем открыта, подвержена в крепкие ветры жестокому волнению. Тут двух канатов уравнять никак нет способа, следовательно можно лучше надеяться на один толстый канат и большой якорь, нежели на два обыкновенной величины. Но как такие случаи встречаются весьма редко, то одного большого якоря и двух толстых канатов довольно для всякого судна. [13]

Имена офицеров и нижних чинов, служивших на шлюпе.

Лейтенанты: Василий Головнин, командир шлюпа.
Мичманы: Петр Рикорд. Федор Мур. Илья Рудаков.
Лекарь: Богдан Бранд.
Штурманский помощник 14 го класса Андрей Хлебников.

Морского Кадетского Корпуса унтер-офицер: Дмитрий Картавцев.
Морского Кадетского Корпуса гардемарины: Всеволод Якушкин. Никандр Филатов.

Помощники унт.-офиц. чина — штурманский: Василий Новицкой.
Помощники унт.-офиц. чина — шхиперский: Егор Ильин.
содержатели по своим должностям.

Ученики: штурманский: Василий Средний.
Ученики: экономический: Елизар Начапинской
Ученики: лекарский: Владимір Скородумов.
содер. провианта.

Писарь Степан Савельев.
Квартирмейстеры: Егор Савельев. Иван Большаков. Данило Лабутин.

Матросы 1-й статьи: Матвей Черемухин. — Венедикт Филатов. — Алексей Ульянов. — Севастьян Зенин. — Спиридон Макаров. — Федор Рожин. — Петр Андреев. Семен Короткой. — Семен Кутырев. — Михайло Шнаев. — Герасим Фомин. — Иван Симионов. — Тарас Васильев. — Фадей Евсевьев. — Андрей Седунов. — Федор Харахардин. — Петр Иванов. — Ларион Тимофеев. — Илья Ступин. — Дмитрий Симанов. — Елисей Бурцов. — Иван Дулов.

Матросы 2-й статьи: Степан Мартемьянов. — Сергей Савельев. — Филип Романов. — Филип Тимофеев. — Никита Федоров. — Григорий Васильев. — Перфил Кирилов. — Игнатий Александров.
Морской Артиллерии: унтер-офицер Федот Папырин.
Бомбардир Иван Федоров.
Канониры: Кондратий Ботов. Никифор Глебов. Тихон Терентьев.

Мастеровые:

Плотник Иван Савельев.
Конопатчик Иван Сучков. [14]
Парусник Степан Мартемьянов.
Купор Арефий Щедрин.
Кузнец Федор Федоров.
Слесарь Дмитрий Раздобурдин.
Крепостной человек Лейтенанта Головнина Иван Григорьев.

Всех вместе шестьдесят человек.

Пред отправлением из Кронштадта, по Высочайшему повелению выдано всей команде в награждение полугодовое жалованье, каждому чину по его окладу и во все время путешествия жалованье велено производить двойное против обыкновеннаго. Притом Государственная Адмиралтейств-Коллегия мне предписала, при выдаче жалованья иностранными деньгами, голландский червонец всегда считать в три рубля тридцать копеек. Порционные деньги для офицеров определены на основании прежняго положения в нашей морской службе, то есть вдвое против справочной цены служительской порции в тех местах, где будут оные выдаваемы. Гардемаринам те же порционы, что и офицерам; а жалованье с 1-го января 1808 года велено им производить как мичманам. Нижние чины были снабжены достаточным количеством платья и обуви; сверх обыкновенных мундирных вещей по штатному положению, каждый из них получил еще в прибавок довольно белья и верхней одежды.

Морские провизии.

Я прежде упоминал, что Хозяйственная экспедиция старалась снабдить нас самыми лучшими провиантами, какие только возможно было в Петербурге заготовить, не взирая на цену их; и как Капитаны Крузенштерн и Лисянский, командовавшие двумя судами Американской Компании, недавно пред тем возвратившимися из подобного путешествия, относились с великою похвалою о качествах своих провиантов, то тем же подрядчикам препоручено было и нашу провизию приготовить. Количество провиантов назначено было на полтора года и разчислено не по Регламентному положению, но по примеру помянутых двух судов; а таких провиантов, которые по свойству своему не скоро могут испортиться в море, или которых трудно или невозможно получить в отдаленных краях, куда нам плыть надлежало, мы имели более нежели на полтора года.

В дополнение к провизиям, взятым из России, вино предназначено было купить на острове Тенерифе, а сарачинское пшено [15] в Бразилии. Сверх же вышепомянутых обыкновенных провиантов, мы должны были запастись в Англии знатным количеством пива, горчицы, перцу, бульону, сахару, чаю и Спрюсовой эссенции.

Морские снаряды.

Отправленные из Кронштадта для Охотского порта морские снаряды составляли весом около 6 тысяч пудов.

Астрономические и другие нужные для мореплавания инструменты, карты и книги предназначено было купить в Англии; а из России я взял только необходимо нужные инструменты для перехода до Англии.

Морские карты, купленные в Англии.

Собрание карт, изданных во Франции для Лаперузова путешествия, кои изображают острова Тихаго океана, Северо-западный берег Америки, Алеутские острова, Курильские острова и Японское море.

Собрание карт разных частей Южного океана по обе стороны экватора, островов, на нем лежащих, и северо-западного берега Америки, сочиненных капитаном Ванкувером.

Все карты, изданные известным гидрографом Арросмитом (Arrowsmith).

Горсбурговы (Harsborough) карты Китайского моря, и все карты, изданные в Лондоне книгопродавцем Стилем (Steel).

Кроме морских карт, я имел планы и рисунки гаваней и рейдов, находящихся на тех берегах, к коим по расположению пути я мог приставать; но из русских карт нам были даны все наши атласы, изданные г. генерал лейтенантом Голенищевым-Кутузовым, и собрание карт, приложенных в путешествию г. капитана Сарычева по Ледовитому морю и Восточному океану. Сии карты мне были нужны; что же принадлежит до атласов, то будучи скопированы с иностранных карт, которые после во многих важных отношениях исправлены и улучшены, они не могли для нас быть полезны, и мы их никогда не употребляли; только на карте Северного или Немецкого моря гардемарины означали свое счисление, по неимению другой лучшей. Сверх же вышепомянутых карт, на счет казны нам данных, господин капитан Крузенштерн сам добровольно позволил мне взять из типографии самые нужные для меня карты и планы, выгравированные для его путешествия, прежде нежели оно было обнародовано, чего не [16] позволят другие издатели путешествий. За таковую его благосклонность ко мне я не менее признаю себя ему обязанным, как и за советы, которые он мне дал по моей просьбе, касательно моего плавания; они тем для меня были важнее, что даны как от искусного мореплавателя, так и от такого человека, который опытом то знал, о чем говорил. Признательность моя к сему почтенному мореходцу заставляет меня сказать, что, кроме позволения пользоваться картами его трудов, он сам лично просил г. членов Адмиралтейского департамента приказать директору типографии поспешить окончанием его карт прежде моего отправления. При сем случае г. Капитан-командор, и член помянутаго департамента, Платон Яковлевич Гамалея, принял на себя попечение о скорейшем окончании оных. В департаменте не было формального о сем повеления, но ему угодно было принять на себя сей труд, единственно по отличному своему ко мне благорасположению и по желанию успеха нашей экспедиции. Все готовые карты, пред отправлением, я имел честь получить из его рук, и я доволен, что имею случай сим публичным образом изъявить его превосходительству мою благодарность.

Из морских путешествий, на Русском языке изданных, мы имели только: «Путешествие флота-капитана Сарычева по северо-восточной части Сибири, Ледовитому морю и Восточному океану», Путешествия капитанов Крузенштерна и Лисянского тогда напечатаны еще не были.

Деньги на жалованье, на офицерские порционы, на покупку свежей пищи для служителей и на разные другие расходы, могущие повстречаться в чужих портах, в кой мы должны были заходить, его высокопревосходительство г. морской министр приказал, по представлению моему, отпустить Испанскими пиастрами ⁵, которые я принял в Лондоне от коммисионера Грейга.

Кроме наличной суммы, мне отпущенной, г. мореной министр приказал коммисионеру Грейгу снабдить меня кредитными письмами на 10,000 пиастров, из коих на 5,000 я взял кредит в колонию мыса Доброй Надежды, а на другую половину в Кантон. [17] Намерение мое было всю сумму разделить на три части, чтобы иметь кредит в Филлипинских островах; но тогда невозможно было в Лондоне сыскать коммерческого дома, имеющего сношение с купцами помянутых островов.

Для мены с жителями островов Тихаго океана, к которым обстоятельства могли заставить нас пристать, и где деньги не имеют никакой цены, мы запаслись множеством разных уважаемых дикими безделиц, как то: ножами, ножницами, топорами, кольцами, бисером и проч., без коих нет способа получить от них съестные припасы.

Теперь следует упомянуть о данных мне предписаниях и наставлениях, касательно препорученной моему начальству экспедиции. Во-первых: Государь Император соизволил удостоить меня Высочайшего Указа, за собственноручным Его Императорского Величества подписанием, в начале коего упоминается о главном предмете вверенной мне экспедиции, а потом Его Величество повелевает: 1) буде мне случится быть вместе с судами Российской Американской компании, которыми командуют офицеры Императорского флота старее меня по службе: то, не взирая на сие, они, так как командиры коммерческих судов, не могут надо много начальствовать и не имеют права никаких делать мне приказания; напротив того, я, с моей стороны, командуя Императорским военным шлюпом, могу требовать от них всего, что сочту полезным и нужным для службы Его Величества. 2) Так как в продолжение такого дальняго плавания могут повстречаться опасные случаи, при коих служители должны подвергаться великим опасностям и переносить необыкновенные труды; также может случиться, что за болезнию многих из них нужно будет шлюп управлять малым числом людей, которые тогда по необходимости должны будут потерпеть затруднения, в обыкновенных морских походах едва ли когда слыханные; и напоследок, известно, что в отдаленных и продолжительных плаваниях часто бывает нужно починивать суда собственными своими людьми, употребляя матросов вместо мастеровых для тех работ, которые в портах обыкновенно исправляются адмиралтейскими мастеровыми, — то во всех вышеупомянутых случаях, для ободрения служителей и поощрения их в донесению столь великих трудов, сопряженных иногда с опасностию жизни, Его Императорское Величество Всемилостивейше позволяет мне нижним чинам в награждение выдавать годовое, полугодовое, или и третное жалованье, по моему рассмотрению дела и обстоятельств. 3) Его Величество повелевает принять на вверенный мне шлюп, для доставления на острова Маркиза [18] Мендозы, француза Кабри, привезенного в Россию капитаном Крузенштерном ⁶; однакож исполнение сей статьи Высочайшего указа Государь предоставляет случаю и обстоятельствам. 4) Приведя к концу главный предмет экспедиции, Его Величество Высочайше предписывает взять на шлюп груз Американской компании, и о цене, какую она должна заплатить за перевоз оного в казну, предоставляет мне с ними условиться. В вышеозначенных четырех статьях состоял Высочайший именной указ, кроме предписания о главном предмете экспедиции.

Государственная Адмиралтейств-Коллегия снабдила меня пространною инструкциею за подписанием всех членов оной, в которой, кроме вообще известных предписаний, заключаются следующие статьи, принадлежащие до существу своему собственно до сей экспедиции:

1) Избрать путь около ли мыса Горна, или кругом мыса Доброй Надежды, которым мы должны достичь восточного края Российских владений, Коллегия предоставляет мне, соображаясь с временами года, ветрами, течениями и проч.

2) В содержании и продовольствии команды не поступать по обыкновенному порядку, морскими узаконениями предписанному, а по климату и обстоятельствам путеплавания, следуя в сем случае правилам и примерам лучших и более достойных последования иностранных мореплавателей.

3) Стараться всеми мерами сохранять здоровье служителей, доставляя им в портах самые лучшие свежия провизии: мясо, зелень, рыбу, или ловлею, где возможно, или покупкою за деньги.

4) Коллегия предписывала мне купить все морские путешествия, на тех языках, которые я знаю, также морские карты всех известных океанов и морей.

В инструкции своей Государственная Адмиралтейств-Коллегия вместила мнение капитана Крузенштерна, касательно до вверенной мне экспедиции. Прилагая оное, Коллегия упоминает, что включено оно в инструкцию не в виде предписания, которое я должен непременно исполнять, но как род совета; впрочем позволяется мне следовать наставлениям других известных мореплавателей, или поступать по собственному моему мнению.

Государственный Адмиралтейский Департамент дал мне также свою инструкцию: усовершенствование мореплавания и науки вообще составляли всю цель оной. [19]

ГЛАВА II.

На пути из Кронштадта до Англии и в Англии.

Для большей ясности и для избежания излишних повторений в продолжении сего повествования, я предуведомляю читателей в начале сей главы о следующем:

1) Все расстояния я считаю географическими милями, называя их просто: мили, коих в градусе 60.

2) Румбы правого компаса везде употреблял я в журнале, как говоря о курсах, так о положении берегов и проч., а где нужно было говорить о румбах магнитного компаса, там так и означено: румб по компасу.

3) Когда я называю широту обсервованною, я разумею найденную но полуденной высоте солнца, а во всех других случаях показан род наблюдения, по коему она сыскана.

4) Долготу по хронометрам всегда должно разуметь среднюю из показуемых всеми нашими хронометрами.

5) Высота термометра во всех случаях означена та, которую он показывал, будучи поставлен в тени; а когда был на солнце, то так и сказано, и всегда по фарергейтову делению.

6) Названия приморских мест вне Европы всегда употреблял я те, которыми их англичане называют; потому что счисление нашего пути мы вели по английским картам и употребляли английские навигационные и астрономические таблицы во всех ваших вычислениях.

7) Так как все наши инструменты, кроме двух секстантов, заказаны были в Лондоне, и мы получили их по прибытии в Англию; а потому в переходе из России до Англии, кроме меридиональных высот солнца, луны и звезд, мы никаких других астрономических наблюдений не могли делать; для той же причины и метеорологических замечаний не делали.

8) Долготы я считаю от Гринвича, потому что все наши таблицы, карты и астрономический календарь, будучи английские, сочинены на меридиан гринвической обсерватории.

Выше я сказал, что мы пошли с Кронштадтского рейда под вечер 25 числа поля; ветр тогда был от NO, и только что начался пред снятием с якоря; потом задул он при зашедшей дождевой туче с порывами. По мнению моему, сие не было признаком продолжительного благополучного ветра; я заметил в [20] сколько раз прежде, что на Кронштатдском рейде, если после штиля найдет шквал с дождем от NNO, NO или О, то ветр тотчас после понемногу пойдет через N к W и остановится в сей части горизонта на несколько времени; но, имея повеление итти в путь при первом благополучном ветре, я желал литерально исполнить оное, не принимая в рассуждение моих собственных замечаний. Около полуночи ветр нам сделался противный, утвердясь к NW четверти, временно дул крепко; застал он нас между Стирсуденом и Гариваллою. 26-го числа мы лавировали во весь день; ветр, перешедши в SW-ю четверть, помог нам сделать небольшой успех, так что к вечеру мы были у Сесвара; но в ночь на 27-е число WSW-й весьма крепкий ветр принудил нас нести мало парусов, и мы проиграли все то расстояние, на которое днем подались вперед. Ветр с западной стороны дул до 2 часов после полудня, только гораздо тише, нежели ночью; потом стих совсем, и в 8 часов сделавшись от NNO, позволил нам идти настоящим курсом. Такой неудачный выход не весьма мне был приятен: крепкий противный ветр продержал нас так сказать в самых воротах двое суток, хотя он при самом начале путешествия и скучен нам был, однакож не без пользы; в продолжение оного иногда находили жестокие порывы, а особливо в ночи с 26 на 27-е число, которые дали мне случай увериться в доброте нашего такелажа и парусов; ибо во все сие время мы не имели ни малейшего повреждения. Притом я опытом узнал, что шлюп «Диана» не так опасен по своей валкости, как мы думали; правда, что он, будучи уже совсем нагружен, чувствовал переход десяти или 15 человек с одной стороны на другую и удивительно как много наклонялся при подъеме барказа, но под парусами он кренился много и вдруг, только до известной черты. Я заметил, что при сильных порывах, в одно мгновение приведя нижнюю линию портов в воде, он останавливался, и тогда хотя и кренился больше с усилием ветра, но понемногу и так, что всегда можно было успеть при шквале убавить парусов. Сей случай мне также показал, что матросы наши весьма проворны и исправны в своем ремесле.

Благополучный свежий из NO-й четверти ветр продолжался, и с ним поутру 28 числа, прошли мы остров Гогланд ⁷; в [21] 5 часов после полудня миновали Кокшхар, а в полночь Пакерортский маяк.

Ветр свежий NO, NNO и N не переставал дуть. Мы, пользуясь оным, имели все возможные паруса: в 8 часов утра прошли остров Оденегольм, а в 4 часа после полудня мыс Дагерорт. Ветр нам благоприятствовал во все сии сутки так, что, не взирая на дурной ход. шлюпа, поутру 30 числа мы увидели остров Фаре, в 7 часов он был от нас на W, в 15 милях глазомерного расстояния ⁸; в полдень обсервованная широта наша была 57° 35', с полудня ветр сделался О и дул крепко при совершенно ясном небе; до сего же времени мы имели всегда облачную погоду, а нередко пасмурность и дождь. К вечеру ветр утих совсем, а в ночь на 31-е число, будучи от мыса Гоборга в S милях в 15 или 20, мы имели ужасную молнию и гром: тучи поднимались со всех сторон, дождь был проливной, и молния сверкала почти беспрерывно; удары ея в воду мы видели очень ясно, и некоторые были весьма близко нас. Я редко видал такую грозу, даже в самом Средиземном море, где оне довольно часто случаются; продолжалась она во всю ночь ⁹ и прошла [22] с рассветом. Тогда ветр сделался нам противный от W, дул тихо, а иногда умеренно, и погода была хороша. Ветр сей постепенно отходил к SW и опять приходил на прежний румб, и раз совсем утихал; с таковыми переменами дул он до 7 часов после полудня 2 числа августа. Мы во все сие время лавировали с весьма малым успехом, но вечером сего числа благополучный нам ветр задул от SO и позволил держать прямым курсом. В 2 часа ночи, 4-го числа, мы прошли Борнгольмский маяк; ветр тихий OSO при ясной погоде продолжал нам благоприятствовать. После полудня увидели мы остров Мен, в вечеру Фальстербоуский маяк, а на другой день (5-го числа) при рассвете были у мыса Стефенса. В Кеге-бухте тогда открылись нам на якорях английский линейный корабль и множество мелких, по видимому купеческих судов; ветр был очень тихий из SW-й четверти, и часто совсем затихал, погода совершенно ясная. В 10 часу по утру подняли мы сигнал для призыва лоцмана с пушечным выстрелом; между тем с помянутаго корабля приехал к нам лейтенант; от него мы узнали о новостях, совсем нами неожиданных, которые, надобно признаться, для нас очень были неприятны. Он нам сказал, что в Зунд недавно пришел английский флот, состоящий из 25 линейных кораблей и большого числа фрегатов и мелких военных судов, под командою адмирала Гамбиера; что на сем флоте и на транспортных судах, под его конвоем пришедших, привезено более 20-ти тысяч войск, под начальством Лорда Каткарта; что видимый нами в Кеге-бухте купеческий флот пришел недавно от острова Ругена с английскими войсками, которые были посланы в Померанию; что Стральзунд не в состоянии защищать себя противу сильной французской армии, противу его действующей под предводительством маршала Брюна; и когда они его оставили, то думали, что сей город на другой день должен будет сдаться; что корабль, с которого он приехал, называется «Ганжесъ» (Ganges) и принадлежит в эскадре коммандора Китса, назначенной крейсеровать в Балтийском море. Вот какие новости нам сообщил сей офицер; впрочем о назначении экспедиции ни слова не сказал. [23]

Ветр хотя был тих, однакож позволил нам на всех парусах приближаться к Драго; но лоцмана не выезжали, не смотря на пушечные от нас выстрелы. Во втором часу после полудня мы были очень близко Драго; но баканов, которые обыкновенно на мелях сего прохода ставятся, не видали; и я уже был намерен лечь в дрейф и послать шлюпку на берег, как приехал к нам штурман с английского купеческого брига «Пасификъ». Он привез новую карту и лоцию Зунда, и сказал нам, что баканы все сняты по повелению датского правительства. С помощию сей карты мы стали продолжать наш путь. Подойдя ближе к деревне Драго, будучи уже между мелями, я приметил, что стоявшие там два столба с фонарями для приметы лоцманам, начали снимать. Из сего я увидел, что такое нечаянное посещение англичан не нравилось датчанам, и что баканы для них сняты; а так как английская эскадра крейсирует в Балтийском море, то может быть лоцмана, по сходству наших гюйсов, которыми как англичане, как и мы требуем лоцманов, приняли наш шлюп за английское военное судно, и потому я велел спустить гюйс, а поднять флаг 1-го адмирала с выстрелом из пушки, и в то же время послал шлюпку на берет за лоцманом. Это случилось в исходе 4-го часа после полудня; ветра тогда совсем не было. Догадка моя оказалась справедлива: лоцмана выехали на встречу нашей шлюпке, и один из них на ней приехал. Они прежде не верили нашему флагу и принимали нас за англичан, и как им строго запрещено было водить английские суда, то они и не смели выехать. Он нам сказал, что жители все вооружены и ожидают со стороны англичан нападения. Имея лоцмана, мне не было нужды более в карте и лоции, которые я штурману, хозяину их, возвратил, сделав ему за доброе желание и оказанную нам помощь пристойный подарок. Ветра почти совсем не было, а течение шло против нас, и для того мы в 6 часу вечера стали на якорь. Английский флот, стоявший по сю сторону острова Вены, нам был виден. Вечером, часу в осьмом, мы увидели в нем горящее судно, и в продолжении нескольких часов приметили, что его течением несет в S и к нам приближает. Наш лоцман, будучи необыкновенным образом ожесточен противу англичан, бранил и называл их всеми бранными словами, какие только могли ему на ум прийти и старался нас уверить, что это брандер, с намерением зажженный и пущенный англичанами, чтобы причинить какой нибудь им вред; он клялся и верил от чистаго сердца, что это брандер непременно. Я с моей стороны смеялся [24] его простоте, но не мог его разуверить! — Судно в огне, пущенное на волю по ветру и по течению в самой средине Зунда, где нет ни каких Датских судов, не может быть брандер; а более ничего, как случайно загоревшийся транспорт, на котором утушить пожара не могли, то, снявши людей, пустили по течению. Я не знаю, Датчане на берегу одного ли мнения с лоцманом были, или нет, только ночью мы слышали у них тревогу, барабанный бой и шум, а изредка пушечные выстрелы с ядрами. Судно сие во всю ночь горело и несло его течением к S. В 4 часа утра оно нас миновало, в расстоянии не более полуверсты: тогда оно было в огне почти до самой воды, палубы сгорели и в трюме было пламя. Если бы на нем был порох, то давно бы прежде его взорвало: следовательно с сей стороны мы были безопасны от соседства горящего судна. Впрочем, если бы ветр вдруг переменился, мы в минуту могли быть под парусами. Как офицеры, так и вся команда, были во всю ночь на верьху. Во весь сей день (6-е число) было безветрие: иногда начинал задувать ветр, но тотчас утихал. Мы два раза снимались с якоря и два раза становились на якорь; противное течение препятствовало нам иметь больший успех при такой тишине. По утру мы слышали жестокую пушечную пальбу в Копенгагене, но не знали причины оной; а вечером будучи гораздо ближе к рейду, Англинский флот хорошо видели. Он стоял между среднею банкою и мысом Шудс-гове, транспортные суда подле его стояли ближе к берегу. В 6 и 7 часу со всех Копенгагенских морских батарей палили с ядрами рикошетными выстрелами по направлению к Англинским кораблям: но ядрам не возможно было доставать на такое расстояние, и потому мы заключили, что шлюпки, посланные, промеривать рейд, были целью такой ужасной пальбы, которая нам представляла бесподобную картину. Несколько сот орудий большого калибра с батарей трех-коронной и Провистенна рикошетными выстрелами подымали воду до невероятной высоты; тысячи фонтанов вдруг глазам представлялись, а ужасный гром артиллерии вид сей делал гораздо величественнее.

В 4 часа утра 7-го числа снялись мы с якоря при весьма тихом ветре от SSW и пошли к Копенгагенскому рейду. Хотя мне не было известно нынешнее политическое положение дел между Англиею и Даниею, и дойдут ли сии две Державы до открытой войны, или кончат свои споры миролюбиво; но все, что я видел по приходе в Зунд, достаточно могло меня уверить, что дела между ими идут не хорошо; и казалось, что они начали уже неприятельские действия. В таком случае идти на Копенгагенский [25] рейд могло бить опасно для нас, и легко статься могло также и то, что Россия приняла какое нибудь участие в сей политической ссоре; но это были такие предметы, о которых судить не мое дело, а я почитал своею обязанностию исполнить данные мне предписания, принимая их в литеральном смысле; я потому я почел за нужное известить о моем прибытии нашего министра, при Датском дворе пребывающего. В письме к нему я упомянул о предмете экспедиции, о надобностях, для которых мне нужно зайти в Копенгаген, и напоследок просил его уведомить меня: могу ли я безопасно простоять на рейде дня три? и пристойно ли то будет, судя по настоящему точению дел здешняго Двора? Депеши мои я отправил с мичманом Муром и приказал ему, получа словесной или письменный ответ, тотчас ехать нам навстречу, что бы я мог знать содержание оного прежде, нежели приду на рейд. Подходя к рейду в 9 часу, салютовали мы крепости, а потом стоящим на рейде военным судам, и получали при обоих случаях в ответ равное число выстрелов, согласно с трактатом. На рейд мы пришли в 10 часу; тогда посланный на берег офицер возвратился с следующим известием: что ни министра нашего, ни свиты его, ни консула в Копенгагене нет, что они все, так как и весь иностранный дипломатический корпус, живут в Родсхильде; но он был у командора Белли, начальствующего обороною города, по морской части, и узнал от него, что город осажден английскими войсками и всякое сообщение с окружными местами пресечено, и потому доставить письма к нашему министру невозможно; что они ожидают атаки с часу на час, и потому советуют нам идти в Эльсинор. Желая лучше разведать о состоянии города, и притом узнать нет ли каких средств, чрез самих англичан, отправить мое донесение к нашему министру, я тотчас сам поехал на берег, а лейтенанту Рикорду велел идти со шлюпом с рейда, и удалившись от крепостных строений из дистанции пушечных выстрелов, меня дожидаться. Едва я успел выдти на пристань, как вдруг меня окружило множество людей, по большей части граждан средняго состояния; все они до одного были вооружены. Крепостные строения усеяны были народом, и я приметил, что на всех батареях делали примерную пушечную экзерцицию. Не знаю, почему им в голову вошло, что шлюп наш послан вперед от идущего в ним на помощь русского флота; со всех сторон меня спрашивали, то на французском, то на английском языке, а иногда и по-русски, сколько кораблей наших идет? Кто ими командует? Есть ли на них войска? Караульный [26] офицер едва мог приблизиться во мне сквозь окружившую меня толпу; нельзя было не приметить страха и огорчения, изображенного на их лицах, а особливо, когда они узнали прямую причину нашего прибытия. Командора Белли я нашел в цитадели, где также был главнокомандующий города генерал Пейман. Командор представил меня к нему при собрании большого числа генералов и офицеров, которые тут находились, а потом мы вышли в особливую комнату; тогда я от них узнал, с каким намерением англичане делали такое нечаянное нападение на Данию; они требовали, чтобы Датский двор отдал им весь свой военный флот, со всеми морскими и военными снарядами, находящимися в Копенгагенском морском арсенале; англичане, сказал мне шутя командор Белли, требование сие нам предлагают совершенно дружеским образом, без всяких неприятельских видов; главная цель Лондонского двора есть сохранить для Дании наш флот в своих гаванях, который, иначе, по уверению англичан, будет Франциею употреблен, вопреки собственному нашему желанию, противу Англии; и потому они без всякой просьбы с нашей стороны, из дружелюбия, берут на себя труд защищать его, и сверх того требуют, чтобы Кронбургский замок отдан был также в их руки. Генерал Пейман и командор Белли изъявляли чрезвычайное негодование против такового поступка английского правительства. Они удивлялись, что английский флот и с войсками несколько времени были в Зунде, прежде нежели объявили подлинную причину их прибытия, и во все то время, датчане снабжали их свежею провизиею, зеленью и пресною водою к немалой невыгоде жителей, имевших недостаток в съестных припасах даже для своего собственного употребления; и к несчастию, англичане напали на них в такое время, когда все почти датские войска были в Голстинии и столица не имела никакой значущей обороны; однакож, не смотря на все такие невыгоды, датчане решились защищать город до последней крайности, и на безчестное и унизительное требование англичан никогда не согласятся. Они были уверены, что Россия примет сторону Датского двора и сделает им сильную помощь. Таким образом рассказав свое положение, командор Белли советовал мне ни минуты не оставаться на рейде, потому что они ожидают нападения с часу на час, и что неприятельские бомбардирские суда уже заняли назначенные им места и вероятно скоро начнут действовать; а когда они станут бросать бомбы, тогда шлюп будет в опасности. Я просил у него лоцмана, но он никак не мог взять с батарей ни одного человека. Я видел критическое положение сего [27] добродушного и ласкового народа, и потому о лоцмане ни слова не хотел более упоминать. Письмо к нашему министру командор Белли у меня взял и обещался доставить непременно, коль скоро случай представится. Прежде, нежели я их оставил, он мне сказал, что с самаго вступления на берет английских войск, между Копенгагеном и Эльсинором сообщение пресечено, и там ничего не знают о состоянии столицы. Пожелав им успеха, я оставил город в 11 часов.

Совершенное безветрие не позволило нам скоро удалиться с рейда; однакож, помощию завозов, в 2 часа после полудни мы подошли к английскому флоту ¹⁰. Линейных кораблей я в нем насчитал 22, много фрегатов, шлюпов и всякого рода мелких судов, и сверх того до двух сот транспортов; тут-же стоял фрегат, на котором был поднят английский флаг над датским; я думаю, что это эльсинорский бранвахтенный фрегат. К вечеру ветр сделался от NNO и я думал было лавировать, но по причине противного течения, принужден был на ночь стать за якорь. В 8 часу вечера бомбардирские их суда бросили несколько бомб, а с каким успехом я не знаю. В тоже время с городских крепостей палили по неприятельским шлюпкам, которые тогда промеривали рейд, и в 3 часу ночи (8 числа) батареи опять начали палить; но темнота препятствовала нам видеть, что было сему причиною; а в 5 часу утра все бомбардирские суда начали бомбардировать; будучи от них недалеко, мы видели, как некоторые бомбы разрывало на воздухе, но какое действие произвели те из них, которые упали в город, нельзя было приметить. Скоро после и городские батареи открыли огонь; ядра их не могли доставать до бомбардирских судов, покрайней мере не могли причинить им чувствительного вреда, и потому я думаю, что они палили по промеривающим гребным судам. [28]

Наставший попутный ветр от О обратил наше внимание к другому предмету, хотя не столь любопытному, но более для нас полезному; в исходе 5 часа мы снялись с якоря и пошли к Эльсинору; я признаюсь, что не без сожаления терял из виду такую сцену, которая хотя не может быть забавна или приятна для чувств всякого человеколюбивого зрителя, но должна быть весьма интересна для людей, посвятивших себя военной службе, а особливо военной морской. Видеть обширную приморскую столицу, атакуемую с моря сильным флотом, а с берега сухопутными силами, и которую гарнизон и жители решились до последней крайности защищать, может быть не удастся во всю свою жизнь; такие примеры не часто встречаются в истории народных браней. С возвышением солнца и ветр утихал, к полудню был настоящий штиль, а после стал опять дуть по немногу от SSW и помог нам в 5 часу придти на Эльсинорский рейд, где, сделав с крепостью взаимный по трактату салют, мы стали на якорь. После сего скоро приехал к нам датской морской службы офицер Туксон ¹¹, справиться о своем сыне, который у нас во флоте служил мичманом, да и сам он много тому лет назад был лейтенантом в нашей службе и, по его словам, стоял в списке выше адмирала Тета. С ним я тотчас поехал на берег к коменданту Кронборгского замка; в воротах главного вала мы должны были дожидаться несколько минут позволения, о впущении меня в крепость. В комнате у коменданта я нашел очень много офицеров, которых привлекло туда любопытство, чтобы скорее узнать об участи их столицы. Они нетерпеливо расспрашивали меня с великою подробностию о состоянии, в каком я оставил Копенгаген; что мне говорил генерал Пейман; все ли они здоровы; и не зная причины сильной пальбы, которая была им слышна в последние три дня, они думали, что флот сделал атаку на приморские укрепления и верно полагали, что самые сильные батареи, Трех-коронная и Провистенн взяты или сбиты. Потом, когда я им сказал, что сегодня поутру я их оставил под флагом Его Датского Величества и что нападения на них совсем сделано не было, тогда они изъявили чрезвычайную радость и казалось не совсем верили мне, как будто бы подозревали, что я не хочу нанести им огорчения, объявив правду; но когда я утвердительным образом рерял их в истине всего мною сказанного, то они слушали с величайшим удовольствием, [29] благодарили чрезвычайно, а особливо сам комендант. Когда я его превосходительству откланялся, он меня проводил до крыльца, не смотря на глубокую свою старость и слабое здоровье.

В замке, сколько я мог приметить, имея случай видеть только оборону одного полигона, которым я вошел и вышел из крепости, находился сильный гарнизон, кроме великого числа граждан, бывших при орудиях на крепостных строениях. Эльсинор совсем не представлял того вида, который он обыкновенно имел в мирное время, будучи, так сказать, постоялым двором всей балтийской торговли. Он летом всегда был многолюден: деятельность, неразлучный товарищ коммерции, повсюду в нем являлась; но ныне, едва человека можно было встретить на улице; купеческие конторы и лавки заперты, лучшие из них вещи перевезены в замок, и все молодые граждане, способные в понесению оружия, росписаны по пушкам в крепости, где они должны были находиться почти безотлучно. Английские купцы, прежде составлявшие главные коммерческие общества сего места, переехали в Эльсинборгь. Город так был пуст и печаль, или лучше сказать, отчаяние жителей столь велико, что я не имел никакой надежды купить что либо из нужных для шлюпа вещей; однакож помянутый г-н Туксон сам добровольно взялся мне вспомоществовать. Для покупки водки, вина и уксусу, он рекомендовал мне прусского вице-консула Толбутцера (Tolbutzer), чем я чрезвычайно был доволен. Свежую провизию мы также получили помощию г. Туксона; все мясные лавки и рынки были заперты; с окружными деревнями сообщение пресечено, и так мясо и зелень надлежало искать в частных домах, но для сего нужно было иметь знакомых между жителями и знать их язык, иначе ни в чем нельзя било успеть. Но г. Туксон своим старанием вывел меня из таких замешательств; мы имели довольно свежаго мяса и зелени, как для офицерского стола, так и для команды, и платили, я думаю, не дороже обыкновенных цен, по коим оные продавались в мирное время. Доброхотство его к нам много превосходило благодарность, которую я мог ему изъявить, и потому я писал к нашему министру в Родсхильд о достойных признательности поступках г. Туксона в рассуждении нас, так как подданных Его Императорского Величества, и ласкаю себя надеждою, что его превосходительство не оставил без внимания моего отзыва.

После полудня 9 числа, мы получили заказанное мною количество водки, вина и уксусу, которых г. Толбутцер, при всем своем старании, не мог скорее доставить, потому что прикащики и работники его находились в крепости, а таможня была заперта. [30]

По утру прошли в Копентаген около 30 английских судов под конвоем двух линейных кораблей. Они держали ближе к шведскому берегу, вне выстрелов Кронборгского замка; а вечером в 11 часу, идущее из Зунда судно проходило недалеко от нас; засветло мы его не видали и не знаем, какое оно, но с крепости сделали по нем несколько выстрелов с ядрами. Если они уверены были, что оно английское, то без всякого сомнения имели право стрелять в него; в противном случае такой поступок непохвален; может статься, оно было неутральное, так как и стоявшие с нами на рейде суда, из коих одно имело русский купеческий флаг. Правда, что суда, знающие в каких обстоятельствах крепость находится, не должны под ея выстрелы подходить в ночное время; но война сия лишь только началась и судам, приходящим в Зунд, не была известна, так как и мы ничего об ней не знали до самаго прихода в Драго; притом на рейде не было ни одного датского судна, а крепости с морской стороны неприятель вредить не мог. 10 числа после полудня в 5 часу приехал к нам лоцман, которого я нанял для Северного моря ¹²: имя его Досет, родом англичанин; но, поселившись давно в Эльсиноре, сделался гражданином сего места. Тогда, снявшись с якоря, мы пошли в путь при умеренном ветре от S. По трактату надобно было опять салютовать крепости, чего мы и не упустили сделать. Пред снятием с якоря я вручил г. Толбутцеру письмо к нашему министру, находившемуся в Стокгольме, при коем препроводил в его превосходительству, для доставления в С.-Петербург, рапорт мой в Государственную Адмиралтейств Коллегию и донесение к морскому министру. [31]

Южный ветр стоял только до 3 часов по полуночи (11 числа), а потом перешел к NW четверть. Ангольтский маяк мы прошли в 4 часу, и продолжая идти бейдевинд левым галсом, в полдень были в обсервованной широте 57° 6'. Нидингские маяки от нас находились на NtO в 12 милях. С полудня ветр перешел в SW четверть и дул также умеренно, как и прежде, от разных румбов сей четверти; погода была облачная. Свагенский маяк открылся нам в 10 часов вечера, а в полночь был он от нас на W в 8 или 10 милях глазомерного расстояния. Все сутки 12 числа мы лавировали между ютландским и норвежским берегами. Ветр иногда дул крепко и заставлял нас брать рифы у марселей; от сего в плавании успеха мы иметь не могли. Поутру 13 числа ветр опять перешел к NW четверть и от W шла большая зыбь, которая еще более склоняла нас под ветр; а с полудня и ветр также задул от W весьма крепкий, который продолжал дуть, отходя к WNW и NW до вечера 14 числа, а потом начал утихать. Сегодня в полдень мы были по обсервации в широте 57° 47'. Скагенский маяк от нас находился да WtS в расстоянии 12 или 15 миль; а каменья, называемые Патер-Ностер, по новой карте Категата, на NOtO в расстоянии 18 миль. Сравнивая наш счислимый пункт с определенным по обсервации и пеленгам, и приняв в рассуждение дрейф, волнение и потерю при поворотах, я заключил, что течением снесло нас в SO на 15 миль. Мы и прежде всегда находили разность между счислимым пунктом и подлинным местом, но она никогда не была так велика. Причину оной лоцман наш приписывал следующему обстоятельству: известно, что в Скагерраке постоянное течение идет к SW подле норвежского берега, а к NO у ютландского ¹³; воды, говорит он, выходящие из Балтийского моря Бельтами, текут к N, между ютландским берегом и островами Ангольтом и Іессоу; в заводе у мыса Скагена оне поворачивают к О, по направлению берега; и у самой оконечности оного, встретив течение, идущее к S, оба сии течения переменяют направление и стремятся к SO с большею скоростию. Что принадлежит до течений в Скагерраке у норвежского и ютландского берега, в том нет никакого сомнения; но о правильном течении к N у [32] западных берегов Категата я прежде не слыхал ¹⁴. Может быть лоцман наш мыслил и справедливо; впрочем как бы то ни было, от вышеупомянутых ли постоянных причин, или от других каких случайных, течение быстро шло к SO и OSO; только мы опытом узнали, что оно действительно существует, действие оного едва было не навлекло на нас пагубных следствий. Выше сказал я, что в полдень обсервованная наша широта была 57° 47', Скагенский маяк от нас находился на WtS. Утвердя таким образом пункт свой, мы шли на NtW по компасу, бейдевиндь левым галсом; дрейфу, по самой большой мере, не могло быть более 1½ румбов; до шести часов мы прошли 16¼ миль. Тогда каменья самаго ближайшего к нам подветренного берега должны были от нас находиться в 14 милях; однакож, по глазомеру мы гораздо ближе в берегу были, и хотя курс, исправленный дрейфом и склонением, вел нас вдоль берега чисто от всех опасностей, но приметно было, что мы к нему весьма скоро приближались; ветр дул и волнение неслось прямо на каменья, называемые Лангеброд. По совету лоцмана, в 6 часов, поворотили мы на другой галс, а чрез полчаса ветр стал заходить; тогда нас начало валить к каменьям Патер-Ностера, и для того в 7 часов мы опять поворотили на левый галс и легли на NW по компасу. Между тем от берега были не далее 6 миль. Ветр стих и едва мог наполнять [33] верхние паруса, а зыбью нас приближало к берегу. Небо покрыто было облаками, дождь шел сильный, и страшные черные тучи поднимались от W. Мы ожидали каждую минуту жестокого шквала, и еслибы это случилось, то, по моему мнению, в ту же бы ночь и кончилось плавание «Дианы», а может быт и мы все окончили бы наше путешествие в здешнем міре. Офицеры и вся команда были на верху по своим местам; якоря были готовы; но я на них немного надеялся: у самых каменьев на чрезвычайной глубине, в крепкий ветр и при большом волнении, они не могли долго держать. В таком опасном положении мы находились до полуночи, а тогда прежний ветр настал и пошел далее к N, для чего мы поворотили на правый галс. К 2 часам ночи (15 числа) ветр стал свежее и опять отошел к W, а потом к WSW но компасу; мы тотчас легли на левый галс и поставили все возможные паруса. По рассвете увидели с салинга к NO берег в окружностях Стромстата. Мы не ожидали быть от него так далеко по нашему счислению; но без сомнения течение к W, которое мы встретили, приблизившись ночью к берегу, было тому причиною: оно, как то означено на всех картах, идет кругом каменьев Лангеброд в залив, находящийся пред входом в порт города Христиании. Поутру увидели мы лодку в некотором от нас расстоянии. Полагая, что на ней рыбаки возвращаются с промысла, сделали мы ей лоцманский сигнал; но они, знавши, я думаю, копенгагенские новости, сочли нас англичанами, и тотчас пустились к берегу. В полдень, широту по обсервации мы определили 58° 20', остров Мардо по счислению от нас находился на WtN в расстоянии 45 миль; ветр был свеж, и мы продолжали курс NW по компасу, идучи бейдевиндом весьма тихо. В 10 часов ночи мы поворотили от берега, а в час по полуночи (16 числа) опять к берегу, который и увидели прямо перед собою. В 7 часу утра, подойдя к нему, мы увидели, что лоцманские лодки ¹⁵ лодке оного разъезжали и сделали им сигнал; но они к нам не подходили [34] ближе двух или трех пушечных выстрелов. Намерение мое было войти в порт и дождаться благополучного ветра. Так как выход из норвежских гаваней не сопряжен с большим трудом, то я считал гораздо лучше, во время противных ветров, простоять в порте, нежели лавировать без всякого успеха в таком опасном море, где судно должно много потерпеть как в корпусе, так и в вооружении от больших парусов, кои необходимость часто заставляет нести в крепкие ветры в узких местах; сверх того, и люди напрасно несут чрезвычайные труды, будучи принуждены действовать парусами почти беспрестанно. Ветр, постепенно стихая, к полудню совсем почти утих; мы тогда были от острова Мардо к NO милях в 4 или 5, а от ближних камней милях в трех. Широта, по полуденной высоте солнца найденная (58° 41'), уверила нас, что мы находились пред входом в гавань Мардо, где мне случилось быть в 1796 году на фрегате «Нарва». Мы тогда зашли в нее с английским конвоем за противными ветрами, и при входе командорский фрегат «Андромаха» стал на камень, хотя он и имел лоцмана. Сей случай напомнил мне, что там могут быть и другие камни; следовательно опасно, полагаясь на свою память, идти без знающего проводника. Между тем лоцманские лодки допустили нас в себе на пушечный выстрел, а подъехать к судну не хотели. Призывать их ядрами не годилось, и употребить сего, хотя впрочем верного средства, ни под каким видом я не хотел, потому и решился было послать в ним шлюпку. Мне очень странно показалось, что они считали нас англичанами тогда, когда два судна, которые непременно должны быть датские, шли под самим берегом к NO (в Христианию, я думаю), и мы за ними не гнались; впрочем, если бы пожелали взять их, то ничто не могло избавить сих судов от наших рук, кроме как, поставя их на камни, зажечь. Я чрезвычайно желал зайти в Мардо; маленький торговый городов Арендаль, при сей гавани лежащий, мог снабдить нас достаточным количеством всякого рода свежих съестных припасов и очень дешево; воду пресную могли мы получить даром, не имея нужды в Англии платить за нее гинеями, и притом люди имели бы случай отдохнуть; но наступивший в первом часу ветр от NO вдруг уничтожил мое прежнее намерение; мы поставили все паруса и пошли в S. Благополучный ветр заставил нас радоваться, что мы не вошли в порт, однакож не на долго; из NO-й четверти он стал постепенно отходить в SO, потом в SW, и в 8 часов вечера утвердился на румбе WSW, совершенно нам противный. Тогда мы жалеть [35] стали, что не вошли в гавань; таким случаям мореплаватели бывают часто подвержены; весь успех всех их предприятий и планов зависит от самой непостоянной стихии. Направление ветров и сила их, в частях света, лежащих вне тропиков, зависят от стечения столь многих обстоятельств, что весьма мало таких случаев, когда бы можно было без ошибки предузнать погоду. Наш лоцман, человек лет под шестьдесят, в ребячестве, вступил в купеческую морскую службу и служил на море лет 40; он любил предсказывать погоду по солнцу, по облакам и пр. и к большому его огорчению, всегда ошибался. Казалось, сама природа хотела шутить на его счет: что он ни предсказывал, тому совершенно противное случалось. Западный ветр с небольшею переменою к N и к S продолжал дуть почти до полудня 20-го числа, и временно был крепкий, а иногда утихал. Мы во все сие время лавировали в Скагерраке, но не с большим успехом: в трое суток подались мы к W только на 45 миль. С нами были сопутники, судов до 20 английских под конвоем брига. Линейный их корабль, увидевши наш флаг, к нам не подходил и мы спрашивал, хотя был близко нас, а в тоже время осматривал неутральное судно. Сей случай подтверждает мое мнение, что английские корабли, посланные против датчан, имели предписание не подавать ни малейшей причины к ссоре с нашим Двором, хотя впрочем по последнему между Россиею и Англиею трактату они имели право осматривать наши военные суда. 20-го числа в полдень мы были по обсервации в широте 57° 42', мыс Дернеус от нас находился в 36-ти милях на NW 60°; от сего места мы взяли наше отшествие, для перехода Северного моря, при тихом ветре от NO. Поутру был совершенный штиль. Сегодня мы имели первую ясную и тихую погоду со дня отбытия нашего из Эльсинера; пользуясь оною, вся команда вымыла черное свое белье и проветрила платье и постели. Я о сем случае здесь упоминаю для того, что заставлять служителей проветривать их постели и переменять на себе белье как можно чаще, почитается весьма нужным средством, споспешествующим сохранению их здоровья; и потому во все путешествие я не пропускал для сего ни одной хорошей погоды, и для мытья рубашек давал им пресную воду и мыло ¹⁶. Упомянув один [36] раз о сем предмете, я не буду впоследствии уже повторять когда мы мыли белье или проветривали платье.

Из NO-й четверти ветр был до 4 часу следующего утра (21 числа), а тогда перешел к NW-ю, и от разных румбов оный дул крепко целые сутки; а в 4 часа по полуночи 22 числа стал дуть прямо от W, постепенно делаясь крепче; в полдень перешел к NNW, и час от часу усиливаясь, принудил нас с ночи закрепить все паруса и остаться под штормовыми стакселями. Жестокий ветр дул во всю ночь, при пасмурной дождливой погоде, а перед рассветом стал утихать, и в 8 часов утра 23 числа был очень умеренный, хотя волнение и не переставало. К вечеру ветр опять стал крепчать, и продолжал дуть из NW-й четверти до вечера 24 числа, понемногу утихая, и наконец в 6 часов настал штиль. В полдень сего дня место наше было в обсервованной широте 56° 48'. По счислению Бовен-берген от нас находился на SO 80-е в расстоянии 86 миль. Но сей пункт не соответствовал глубине и грунту (первая была, 19 сажен, а грунт сероватый песок), на коем мы находились; по оным мы были далее к О миль на 25 или на 30, что было весьма вероятно. Три дня продолжавшийся ветр с западной стороны должен произвесть течение в Скагеррак, а мы тогда находились на самой струе положения сего пролива. У нас были две английские карты Северного моря: одна Гамильтона Мура (Hamilion Moore), а другая Гитерова (Heather), и мы прокладывали по обеим им; глубина и грунт верно показывали, что мы находились на банке, Англичанами называемой Little Fishing bank, то есть, малая рыболовная банка, и параллель нашей обсерванной широты шла чрез средину сей банки на Гитеровой карте, а на Муровой 20-ю милями севернее, то есть, на сей последней она положена 20-ю милями южнее действительного ея места.

Штиль продолжался до 10 часов ночи, а потом ветр сделался от О; с полуночи 25 числа перешел он с S и дул умеренно до 4 часов по полудни. Погода была ночью пасмурна и дождлива, а днем выяснело. В ночь мы прошли сквозь английский конвой, шедший в Категат. В 5 часу после полудни нашел от SW прежестокий шквал, с сильным дождем: мы едва успели убрать паруса; и лишь он миновал, как тотчас другой нашел, [37] несравненно жесточе первого; тогда же начался и самый крепкий ветр от SW. До ночи мы могли нести совсем зарифленный грот-марсель при двух штормовых стакселях, но после принуждены были и это закрепить. Буря продолжалась до 6 часов утра 27 числа, а потом начала утихать; к полудню очень стихло, и мы тогда увидели вдали высокие горы норвежского берега в окружности мыса Фишер-Ланда. Шторм сей сначала и до конца дул жестокими шквалами, которые находили один после другого минут через 5 и 10, сильными порывами, с дождем, или изморозью; облака отменно быстро неслись по воздуху; и лишь туча показывалась на горизонте, как чрез несколько минут уже была над головой; шквал ревел и продолжался, доколе она совсем не проходила; притом шквалы сии дули не так, как постоянный шторм, не занимали большего пространства моря; многие из них проходили мимо нас очень близко, так что мы видели дождь, как он из туч опускался, и слышали шум ветра, но сами их не чувствовали. Во все сие время воздух был особенно холоден. После полудня сего числа ветр стал опять крепко дуть со шквалами из NW четверти, погода била пасмурна и дождлива; крепкий ветр продолжался до 4 часов после полудня сего 28 числа, потом стал тише. В 6 часов по полудни, мыс Дернеус от нас был на NW в 15 или 20 милях по глазомеру. В ночь на 29 число ветр отошел к N и позволил нам держать настоящим курсом. В 6 часов утра мы взяли вторично пункт нашего отшествия, имея высокость Дернеуса на NOtO по компасу, в глазомерном расстоянии от 20 до 25 миль. Около полудня ветр зашел к NNW и начал крепчать, со шквалами, облака неслись скоро и предвещали продолжении крепкого ветра. В полдень по обсервации мы были в широте 57° 23½', расстоянием от Дернеуса 47 миль по счислению; в 3 часу увидели мы под ветром, в 5 или 6 милях, судно без мачт; лоцман уверял, что оно должно быть рыбацкое и стоит на якоре на Ютландском рифе. Я имел случай и прежде много раз видеть рыбаков, стоящих на якоре на банках Северного моря в крепкие ветры; тогда они обыкновенно, имея съемные мачты, убирали их; но в такой сильные ветр и жестокое волнение, я не думал, чтобы они решились положить якорь на глубине Ютландского рифа; однакож, приняв мнение лоцмана, продолжал путь. Между тем, смотря беспрестанно на помянутое судно, мы скоро приметили, что оно не стоит против ветра, а несется боком, часто переменяя положение; тогда уже не оставалось никакого сомнения, чтобы оно не было в бедствии. Для вспомоществования ему, мы должны были спуститься под ветр много, и держаться подле его, доколе ветр [38] и волнение не позволят послать к нему гребные суда, а между тем надобно бы было беспрестанно дрейфовать вместе с ним на подветренный берег, около Бовен-бергена; не смотря на сие однакож, я решился сделать всякую возможную помощь претерпевающим бедствие, хотя тем подвергнул бы себя большой опасности, еслибы крепкий ветр продолжался дня два. Подойдя к нему на такое расстояние, на какое бывшее тогда жестокое волнение позволяло, мы увидели, что на верху ни одного человека не было. Судно сие, величиною было от 80 до 100 тонов; мы выпалили из пушки, но наверх никто не показывался; притом, еслибы на нем были люди, то весьма невероятно, чтобы, находясь в таком бедственном состоянии, сии несчастные не стояли по-очереди на карауле, для поднятия сигнала в случае появления какого либо судна. И так, уверившись, что люди с него сняты прежде, и не имея никакого способа спасти судно, мы оставили его на произвол ветра и волн. С ночи ветр еще усилился и дул шквалами, как и в последнюю бурю. Мы закрепили все паруса, кроме штормовых стакселей, да и под одними ими при нахождении шквалов чрезвычайно много нас кренило. Шторм продолжался почти до 12 часов следующего дня (30 числа). Ночью, большим валом, выбило у нас стекла в боковой галлереи, от чего много воды попало в мою каюту. Мы принуждены были парусиною обить окно галлереи.

К рассвету волнение усилилось до невероятной степени, и нас так сильно начало, что для уменьшения баланса на верху, я велел спустить брамстенги совсем на-низ. Поутру, мы видели под ветром идущих к NO до 30 купеческих судов.

С полуночи 31 числа ветр стал очень скоро утихать; а в 4 часа утра совсем затих, но тишина стояла только до 9 часа, а потом ветр сделался из N-oй четверти, нам благополучный. Мы тогда пошли настоящим нашим курсом под всеми парусами. Шли мы, не видя берегов, до 3 числа сентября, исправляя свое счисление обсервованными широтами, а в конце каждой вахты бросали лот, и по глубине и грунту лоцман определял банки, коими мы проходили. Мы видели всякий день рыбацкие суда на банках, а 1 сентября опрашивали гамбургское судно, шедшее в Опорто; более никаких судов не видали. Берег мы увидели с марса в SO в 8 часу утра 3 сентября; по мнению лоцмана это был остров Шонен, один из островов Зеландской провинции Соединенных штатов, что весьма было согласно с положением нашим не широте; но мы не ожидали быть так близко в голландскому берегу. Когда мы его увидели, тотчас бросили лот и [39] достали мелкий, серый песок на глубине 15 сажень; лоцман заключил, что мы тогда находились на банке, называемой Brown-Bank. Но самый восточный край сей банки лежит от Шонена в расстоянии 21 мили, а мы, не взирая на дождь и мрачность, хорошо могли видеть с марса кирки и башни сего острова. Мне известно также было, что берега его не высоки, но лоцман утвердительно говорил, что мы находились на Броун-банке, а три рыбацкие судна, бывшие недалеко от нас, еще более его уверили в справедливости своего мнения, которое и я наконец принял. В полдень, мы определили по обсервации широту 51° 53' 30", грунт бледно-желтый песок, на глубине 18 сажень; присовокупив к сему, виденный поутру берег и переплытое после того расстояние, по совету лоцмана, мы утвердили свое место на карте. Оно пришлось на самой средине между голландским и английским берегом, на 36 миль восточнее счислимого пункта. По сему последнему мы должны были находиться подле самого маячного судна, стоящего у N оконечности мили. Нок-Джона (Knockjohn). Течения, всегда случающиеся с крепкими ветрами, и большое волнение в SO, нас валившее во все время плавания Северным морем, без сомнения были причиною такой разности в счислении по параллели. От определенного таким образом полуденного пункта, мы шли на W и на SWtW по компасу, до 8 часу вечера; ветр был N умеренный, и лунная светлая ночь; а тогда вдруг приметили, что вошли в сильное, толкучее, похожее на бурун, волнение, какое обыкновенно бывает на мелководных местах; бросили лот: глубина 5 сажень; а за четверть часа прежде была 15. В таком случае не надобно терять время; я тотчас велел руль положить на борт и стал поворачивать; приведя на левый галс, лоцман советовал продолжать идти оным под малыми парусами: его мнение было, что мы пункт наш в полдень отнесли слишком далеко к О; что виденное нами поутру не была земля, а туманная банка, или призрак, в мрачности берегом показавшийся; и что мы действительна находимся подле опасной мели Галопера у английского берега лежащей, на которую прямо и шли, следовательно, для избежания опасности, мы должны идти к О. Такое чудное заключение, в минуту принятое, меня весьма удивило: берег и с башнями или церквями на нем, мы видели собственными своими глазами, в том никакого не было сомнения; голландские рыбацкие лодки, прошедшие мимо нас прямо к нему, ясно показывали, что мы были весьма далеко от Галопера, куда оне никогда не ходят; при том глубина у самого Галопера 18 и 20 сажень по восточную сторону сей мели. Когда лоцману напомнил я о сих [40] обстоятельствах, а бросая беспрестанно лот, увидел он, что глубина не увеличилась, и толчея или бурун становился более; тогда он согласился на мое мнение, что мы пункт свой не столько много отнесли к О, сколько надобно было, и теперь находимся между Фламандскими бакнами; следовательно курс сей ведет нас прямо в берег к мелям, и советовал, ни минуты не теряя, поворотить на другой галс и держать выше. Поворотя, мы пошли на WNW во компасу, и бросая лот беспрестанно, имели глубину 5, 6, 8, 10, 15, 10, 20, 10, 15 и 18 сажень; на сей последней глубине поставили все паруса, будучи уверены, что опасность миновалась. В 9 часов по меридиональной высоте Юпитера, мы нашли широту свою 51° 32" 30", а в 12 часу по такой же высоте луны определили широту 51°, 23' 30", тогда глубина была 22 сажени. В полночь (4 числа) увидели мы огонь Норд-Форландского маяка и стали держать по курсу к Доверскому проливу. В 3 часу ночи открылся и плавучий маяк, стоящий на N краю Гудвинова мели, а на рассвете мы были между помянутою мелью и французским берегом в окружностях Кале. Под сим берегом тогда крейсеровали английские корвет и бриг: первый из них подошел в нам для переговора; от приехавшего на шлюп за новостями офицера ¹⁷ мы узнали, что фрегат наш «Спешный», назначенный в Средиземное море, пришел недавно в Англию.

5 Сентября, в 4 часа после полудня увидели мы остров Вайт; к вечеру подошли к нему; ветр был свежий от NO и ночь светлая, лунная; но лоцман наш, давно не бывавши в Портсмуте, не хотел вести шлюп ночью на рейд, и потому мы всю ночь ври входе лавировали, а с рассветом пошли в рейду. Приметив, что лоцман весьма дурно знал плавание в Английском канале, а еще и того хуже входы в гавани оного, и о течениях при здешних берегах не имел никакого сведения, я решился, по случаю усилившегося тогда ветра, потребовать местного лоцмана, который на сигнал от нас тотчас приехал и повел шлюп на рейд ¹⁸. Во 2 часу пред полуднем мы стали на якорь [41] благополучно, против Портсмута на рейде, называемом англичанами Спитгед, в расстоянии от города 1½ мили; тут между многими английскими военными и купеческими судами находился и наш фрегат «Спешный».

Если кто взглянет на карту, представляющую поверхность обитаемого нами шара, и сравнит расстояние между Кронштадтом и Портсмутом, с тем, которое надлежало нам переплыть, идучи в Камчатку и на возвратном оттуда пути, и вообразит, что на переход такого почти ничего незначащего расстояния, мы принуждены были употребить 43 дня, то по сему сравнению, не принимая других обстоятельств в рассуждение, покажется, что на совершение предназначенного нам пути, потребны многие годы; но чрезвычайно долгое время, употребленное на переход из России до Англии, произошло от необыкновенных причин: частые, противные и крепкие ветры, которые мы встретили в самое лучшее и спокойное время года ¹⁹ продержали нас в море столь много времени. В продолжение сего плавания однакож шлюп ни в корпусе, ни в вооружении никакого значащего повреждения не претерпел. Жестокое волнение доставило нам случай узнать, что «Диана» имела два отменно хорошие свойства, почти необходимые для всякого судна, предназначенного к плаванию в обширных морях, подверженных всегдашнему большому волнению и частым штормам: во первых, она была весьма покойна на валах, и ея качка ни с носу на корму, ни с боку на бок не могла причинить большой натуги снастям, а чрез то, мачты и стеньги не были подвержены такой опасности, как обыкновению бывает на судах, которые или по образу своего строения или от дурной нагрузки, качаясь по килю или по бимсу, мгновенно погружаются в воду, а потом вдруг поднимаются с чрезвычайною скоростию, так что устоять невозможно, не ухватясь крепко за что нибудь; напротив того, мы на «Диане» [42] при всякой качке могли обедать, сидя за столом без большего неудобства. Второе ея доброе качество состояло в легкости, с какою она поднималась на валах: ни один вал, как бы он велик ни был, в нее не ударил и воды никогда много не поддавало, лишь одни только небольшие всплески и брызги мочили палубу. Долженствуя плыть на такое великое пространство всеми океанами, нам приятно было видеть, что ковчег наш имел такие достоинства; но один недостаток, замеченный нами в надводной его части, заставил меня немало беспокоиться: кормовой навес или подзор у «Дианы» был весьма велик, так что в большое волнение, держа бейдевинд, валы, выходящие из под судна, ударяли в навес с великою силою; а также и идучи на фордевинд, или с полным ветром, они, находя с кормы, подхватывали судно под навес всегда, когда от дурного правления рулем, или от выходящих под носом у него валов, оно теряло несколько свой ход. Иногда удары были так сильны, что их чувствовали стоявшие на баке; и как такие удары нередко один после другого случались, то в продолжительные крепкие ветры и в зыбь при штилях, не мудрено было им расслабить кормовые скрепления, и тогда могли бы последовать для нас самые бедственные следствия. Я имел только надежду на легкость «Дианы», с каковою она поднималась на валах, (часто для облегчения кормы переносили свинцовый баласт в носовую часть), и на большие скрепления, положенные в Петербурге мастером Мелеховым, полагая, что оне, может быть, выдержат силу ударов в продолжении компании. Пособить же сему недостатку было поздно. Зная, что одна теория без опытов никогда не могла бы довести корабельное строение и вообще всю науку мореплавания до такого совершенства, до какого в наши времена она доведена, и что последующие мореплаватели, пользуясь как опытами, так и ошибками своих предшественников, успели в усовершенствовании сего трудного, требующего многих познаний ремесла, я не стыжусь признаться в сделанном мною по сему случаю упущении: при поправлении шлюпа корабельный мастер Мелехов делал по моему представлению все то, что было возможно и согласно с его должностию; и если бы я ему предложил, когда он переделывал корму, сделать оную не так отлогу и уменьшить навес, то, видя пользу, могущую от сей перемены произойти, он конечно согласился бы на мое требование; хотя чрез такую перемену судно и потеряло бы много того виду, который делал оное похожим на военный шлюп, что было немаловажною метою г. мастера — впрочем сию ошибку приписать ему совсем невозможно. Еслибы в предмете нашего вояжа заключалось какое нибудь военное действие, а [43] ocoбливо такого рода, чтобы нужно было находиться во всегдашней готовности встретить неприятеля на море, то в таком случае «Диана» имела другой весьма важный недостаток, который при самом малом волнении отнимал у нея все выгоды ея вооружения: порти были так близко воды, что в море, кроме тихой погоды, их почти никогда открыть было невозможно; а в крепкие ветры будучи плотно закрыты, но не конопачены, они всегда много впускали воды, от чего происходила мокрота и сырость, весьма вредная здоровью служителей, которые жили на гондеке. Но как мы пошли из России, будучи в мире с целым светом, и в предмете нашей экспедиции не заключались никакие военные предприятия, следовательно сей недостаток для нас не был чувствителен. Порты, в морях, подверженных частым бурям, я всегда приказывал конопатить, оставляя до одному на стороне для воздуха в хорошие погоды, от чего мы никакой сырости в палубе не имели.

До сего я не упоминал о числе больных, бывших на шлюпе со дня нашего отправления из России; опасным или продолжительным болезням никто подвержен не был, а на головную боль и резь в животе почти каждый день жаловались по два и по три человека; сии припадки однакож проходили очень скоро. А когда мы были в Северном море, то число больных было чрезвычайно велико, судя по комплекту всех людей нашего шлюпа: 10, 15 и один раз 17 человек вдруг занемогли, — все они страдали кружением головы, поносом и рвотою, но недолго; через день или через два все проходило и они опять были здоровы. Такой неприятный случай сначала очень меня беспокоил: я хотел звать причину оному, но лекарь не мог понять, что бы могло причинить такие странные припадки в здоровых молодых людях, крепкого сложения и приобыкших в морской службе, которым производили в пищу самую лучшую провизию, и достаточное, но умеренное количество крепких напитков, а часто в холодную погоду давали и чай; напоследок лекарь объявил, что по его мнению причиною помянутым припадкам есть свинец, коим были обиты внутри ящики, из которых пресную воду раздавали команде: я совершенно был уверен, что на английских кораблях всякое утро пресную воду, достав из трюма, выливают в большие ящики, обитые внутри свинцом ²⁰, из которых после служители посредством кранов берут воду для питья. Будучи около пяти лет, почти беспрестанно очевидным сего свидетелем, я не мог вообразить, [44] чтобы свинец мог быть причиною какой нибудь болезни; притом, мы ящики сии вытирали каждое утро и держали весьма чисто; но, уважая мнение искусного лекаря в таком важном деле, о котором он умел лучше судить, я запретил раздавать воду из ящиков; однакож люди не переставали хворать, а с наступлением теплой сухой погоды, болезнь сия совсем прошла: мне кажется, не справедливее ли бы было причину оной приписать недостатку в одежде. В России им выдано было только летнее, легкое платье, а зимнее предписано купить в Англии; они в надежде на летнее время и на скорое прибытие в Англию, продали все свое платье, кроме казенного мундира, и потому в мокрую погоду, будучи подвержены необыкновенному холоду и сырости, не имели нужной для перемены, теплой одежды; по крайней мере я думаю так, впрочем, не будучи сам медик, не смею точно утверждать, чтобы и свинец не был настоящею причиною сему неприятному случаю.

В день нашего прихода на рейд, мне оставалось еще довольно времени успеть явиться и отнестись о шлюпе рапортом капитану Ховрину, командиру фрегата «Спешный», и быть с почтением у главнокомандующего в порте адмирала ²¹, у помощника его ²² и у коммиссионера королевского арсенала ²³. Окончив сии обыкновенные учтивости и визиты, я отправился из Портсмута на другой день (7 сентября), препоручив шлюп в командование лейтенанта Рикорда, а поутру 8 сентября приехал в Лондон. Министр наш, тайный советник Алопеус, тогда находился в Ричмонде, но скоро после я имел честь представиться в его превосходительству и вручил ему для отправления в Петербург мои рапорты в государственную адмиралтейств-коллегию и к морскому министру. Консул наш и морской коммиссионер Грейг был отчаянно болен. Болезнь его почти никогда не позволяла ему принимать посторонних людей и заниматься делами. И как снабжение шлюпа водкою, ромом, вином и платьем для служителей зависело от него, то я мог предвидеть, какие препятствия должны будут повстречаться в скором нашем отправлении из Англии; однакож, г. Грейг, при свидании со мною, уверил меня, что от его болезни никакой остановки в моих делах произойти не может, потому что попечение о скорейшем доставлении на шлюп всех нужных вещей, он возложил на своего брата и просил меня [45] сноситься с ним по делам, пока он сам так трудно болен. Притом он мне сказал, что инструменты, по предписанию морского министра для нас заказанные, готовы; что платье для служителей велено от него приготовить в Лондоне; добротою оно не будет ни в чем хуже того, которое употребляется для матросов в английском королевском флоте, а некоторые вещи и лучше; что свинец, купленной им для Охотского порта, находится в Лондоне; что о водке, роме и вине брат его тотчас будет просить в коммерческом департаменте ²⁴ позволения купить оные беспошлинно, и коль скоро оное последует, то все помянутые вещи, без малейшей потери времени, будут отправлены в Портсмут. И так, по его словам, некоторая остановка могла только произойти со стороны торгового департамента, однакож он уверял, что через неделю дело это совсем будет окончено. Будучи таким образом обнадежен г. консулом, я его оставил и приступил к делам до меня собственно касавшимся; оные состояли в покупке книг, карт и некоторых инструментов; в самом обширном торговом порте и в столице величайшей морской державы в свете, нетрудно было сыскать все вещи, принадлежащие в мореплаванию. Я кончил скоро мои дела, отыскал и купил все нужные для нас книги, карты и инструменты, и отправил их в Портсмут, равно как и инструмеиты, сделанные по предписанию морского министра — хронометры, — отослал я в г. Белли, главному математическому учителю в королевской морской академии в Портсмуте. Г. Барод, мастер двух из наших хронометров, просил его принять на себя труд поместить их в академической обсерватории и наблюдать ходом до самого нашего отбытия. Арнольдов большой хронометр был туда же отослан ²⁵. Между тем, по случаю разных слухов, напечатанных во всех лучших лондонских ведомостях, о приближающемся разрыве, между [46] нашим и здешним двором, и о причинах оного, которые мне показались весьма основательными, я представил нашему министру, что назначение вверенного моему начальству шлюпа заключает в себе единственно предметы, относящиеся в познаниям, касающимся мореплавания и открытия мест у берегов восточных пределов Российской империи, почему и просил его исходатайствовать мне вид или род паспорта от английского правительства, по которому бы я мог свободно входит в порты, принадлежащие англичанам, и быть обезопасен со стороны их морских сил, в случае войны между двумя державами: словом сказать, я желал иметь такой паспорт, который обыкновенно дают воюющие державы неприятельским судам, отправляемым, подобно нам, для открытий. Его превосходительство признал справедливость моей просьбы и обещал просить здешнее правительство о доставления мне таковой бумаги, которую я, чрез несколько дней, и получил.

Во все время бытности моей в Лондоне, я не упускал ни одного случая справляться в доме у консула, скоро ли вещи, им приготовленные, будут отправлены в Портсмут, и всегда получал в ответ от его брата, что все готово, кроме водки, рому и вина, о которых коммерческий департамент не сделал еще никакого решения, но что определения оного он ожидает ежедневно; платье для служителей я упросил его отправить сухим путем, не смотря на дорогой провоз, потому что холодное и дождливое время наступило, а люди не имели почти никакой теплой одежды. Наконец 14 сентября последовала кончина г. Грейга, тогда я нашел себя в самом неприятном положении. Консула нет на свете, беспокоить брата его публичными делами во время горести и печали было крайне неблагопристойно и огорчительно для меня самого; требовать или просить от посторонних людей помощи, с условием, что правительство заплатит им, значило-бы превзойти данную мне власть; оставить дело на несколько дней, так сказать, без внимания, пока не пройдут дни утешительных визитов, погребения и проч., было бы ко вреду службы, потому что успех экспедиции требовал, чтобы мы пришли к мысу Горну не позже как в январе или по крайней мере в начале февраля. В таких критических обстоятельствах я мог только отнестись к нашему министру, но мне известно было, что он никакого предписания в рассуждении нашей экспедиции не имел; оные все даны были покойному консулу Грейгу. И так мне ничего другого не оставалось делать, как только подождать еще несколько дней. Противные крепкие ветры служили мне некоторым утешением в моем положении, потому что если бы шлюп и был готов к [47] походу, то идти в путь не было возможности. Скоро после сего несчастного случая г. Грейг письменно меня уведомил, что, по смерти брата его, он вступил в исправление его должности по части снабжения наших военных судов, которым случится придти в Англию, и будет исправлять оную до получения решения от морского министра; и хотя в письме его ничего не было сказано, по чьему предписанию он заступил сию должность, но так как оно писано оффициальною формою, то я заключил, что он имеет приказание на сие от нашего министра в Лондоне. В следствие сего письма, я опять стал просить г. Грейга отправить нас как можно скорее, и в ответ на мое к нему отношение, он всегда жаловался на медленное течение дел и на великую точность, с каковою оные производятся в торговом департаменте, уверяя притом беспрестанно, что решения должно ожидать со дня на-день. Напоследок, не видя конца сему решению и не имея более никакого до меня принадлежащего дела в Лондоне, я отправился в Портсмут 27 сентября, и решился впредь никакого словесного по делам сношения с г. Грейгом не иметь. На другой день я приехал на шлюп и нашел, что старанием лейтенанта Рикорда, он находился в совершенной готовности идти в путь, и если бы мы имели водку, ром, вино и свинец, то через два дня могли бы сняться с якоря, а может быть и скорее. 13 октября я получил от него письмо, что свинец отправлен из Лондона на судне «Дове» 28 сентября, а о напитках он ожидает решения торгового департамента. 19 Октября агенты или поверенные г. Грейга в Портсмуте письменно меня уведомили, что последовало повеление снабдить шлюп требуемым количеством вышепомянутых провизий беспошлинно, из коих водку и вино отпустит в Портсмуте, а ром г. Грейг уже отправил из Лондона. Известие сие доставило всем нам большое удовольствие; мы тотчас стали приготовлять трюм для погрузки оных, и надеялись дня через два быть в море; но чрез несколько часов привезли ко мне от тех же агентов другое письмо, которым они меня уведомляют, что в повелении ошибкою написано отпустить 8 галлонов водки, вместо осьмисот; следовательно, о сем надобно писать в торговый департамент и ожидать из Лондона перемены или поправки в повелении, а без того невозможно получить водку. Делать нечего, надобно было ожидать; однакож, в предосторожность я за долг почел обо всех случившихся остановках уведомить г. министра, и на донесение мое получил решение, что он препоручил шведскому вице-консулу, в Портсмуте находящемуся, снабдить меня как можно скорее или требуемым количеством напитков, или [48] деньгами на покупку оных на Азорских островах на Мадере, в Канарских островах или в Бразилии; впрочем, предоставил мне взять ли их от него, или от Грейга, смотря по тому, кто скорее доставит. Пока сия переписка продолжалась, дело в торговом департаменте кончено и решение прислано. Г. Грейг с ромом приехал в Портсмут; казалось, всем препятствиям положен конец: свинец, будучи на пути из Лондона 25 дней, прибыл в Портсмут, и 24 октября мы его погрузили в трюм, а на другой день надобно было принимать водку, ром и вино; но вдруг того утра я получил от г. Грейга совсем неожиданное письменное уведомление, что таможня не позволяет вести ром на шлюп, пока «Диана» не будет внесена в таможенные книги и не заплатит всех портовых пошлин, как купеческое судно. Императорскому военному судну сравниться с торговыми судами и платить таможенные и портовые повинности было дело новое и неслыханное; я прямо уведомил г. Грейга, чтобы вперед ни таможня, ни другой кто не смел бы и предлагать таких требований: большое количество вышепомянутых напитков покупаем мы не для торгу, а для употребления в вояже, который может быть продолжится два или три года, и в таких местах, где невозможно достать сих провизий; впрочем, если они не хотят беспошлинно продать рому на других условиях, приличных для военного судна, то я взять его не могу как купец, и потому просил г. Грейга отпустить мне деньги на покупку оного в Бразилии; о таковом наглом поступке портсмутской таможни я не упустил также довести нашему министру. Водку и вино мы приняли и погрузили в шлюп 27 октября, а между тем вышло позволение и ром отпустить беспошлинно и не внося шлюп в таможенные книги для портовых пошлин, который г. Грейг и прислал на шлюп 29 октября, но с ним препятствия со стороны таможни еще не кончились: количество привезенного рому заключалось в 8 больших бочках, каждая содержала около 35 ведр. Спускать их в трюм и устанавливать было весьма трудно, как по тяжести их, так и по тесноте трюма, — почти 8 часов беспрестанно сия работа нас занимала и лишь последнюю бочку стали спускать, как вдруг агент г. Грейга приехал к нам с двумя таможенными и сказал, что они в таможне позабыли ром перемерять, а сие необходимо нужно по их законам, и потому требовали, чтобы я им поднял все бочки. Надобно знать, что ром был отправлен на судно через таможню с одним из досмотрщиков, который и находился во все время на шлюпе, пока мы его грузили; такой их поступок после всех прежних притеснений достаточен [49] был тронуть и разгорячить самого хладнокровного человека. Я им сказал, сколько трудов и времени нам стоило погрузить бочки в трюм, и за тем предложил, если они хотят, то могут вымерить последнюю бочку и по ней определить количество рому, так как бочки все равны; впрочем, если необходимо нужно их поднимать на верх, то после сего я совсем рому брать не хочу; они могут его отвезти на берег опять, а за издержки заплатит тот, кто позабыл мерять его тогда, когда надобно было. Поговоря немного между собою, они согласились на мое предложение, и благодаря Бога, скоро оставили нас в покое.

Многие из читателей сего журнала, которые не знают лично г. Грейга, может быть заключат из моего повествования, что он и сам с намерением почему нибудь был причиною таких странных и необыкновенных препятствий и медленности, которые продержали нас в Англии почти два месяца, вместо двух недель, коих довольно-бы было для нашего приготовления, во всяком другом:случае, где нет нужды иметь дело с таможнею, — и потому, отдавая справедливость безкорыстному характеру г. Грейга, я скажу, что не только чтобы делать какие нибудь остановки в моих делах, он старался сколько мог вспомоществовать нам во всем, о чем мы его просили, и нередко сам предлагал свои услуги, как например, он купил для шлюпа многия нужные вещи ²⁶ с немалою выгодою для казны. Поверенные его в Портсмуте, г. Гарри, Джюкс и комп., всегда старались оказывать нам услуги и во всем охотно помогали, что только от них зависело. Если же г. Грейг и был причиною вышепомянутой медленности, то конечно без намерения и не для интереса, а по недостатку в той ловкости и хитрости, которые нужны при обхождении с такими корыстолюбивыми и пронырливыми людьми, которые наполняют английские таможни: все путешественники до одного, бывшие в Англии, все купцы, как подданные Британской короны, так и иностранные, знают, что подлее, безчестнее, наглее, корыстолюбивее и безчеловечнее английских таможенных служителей, нет класса людей в целом свете; и потому легко могло статься, что г. Грейг, желая сохранить государственный интерес, не хотел сделать им обыкновенных подарков, или лучше сказать, дать взяток, к коим они привыкли и ожидают от всякого, в них нужду имеющего человека, как бы своего должного. Честь и совесть — слова им неизвестные, потому что они не знают и не чувствуют вещей, тми выражаемых, следовательно где есть случай притеснить просителя и есть способ, законом [50] замаскированный, оправдаться в случае жалобы, там хищности их нет пределов, и тогда одно средство только и есть, чтобы иметь успех в своем деле, справедливо оно или нет, надобно их подкупить ²⁷. Впрочем, я не могу знать подлинной причины препятствиям, кои повстречались в скором снабжении нашего шлюпа вышеупомянутыми напитками, — по крайней мере, я не причитаю сего каким нибудь непохвальным видам г. Грейга.

Октября 31-го я кончил последния мои дела с г. Грейгом. Тогда мы были совсем готовы идти в путь с наступлением первого благополучного ветра; но прежде начала повествования о нашем плавании со дня отправления из Англии, которое заключается в следующей главе, я здесь коротко упомяну о некоторых переменах, сделанных мною на шлюпе, о бывших с нами случаях на рейде, о состоянии погоды и проч. Дурно образованная подводная часть «Дианы» отнимала у судна качество скорого хода, и понудила меня вознаградить сей недостаток прибавкою парусов, а потому мы имели бом-брам-стеньги, на коих поднимались трех-угольные паруса выше бом-брамселей, также были у нас бом-брам-лисели и все бом-брам-стаксели; все сии так сказать летние паруса, по случаю наступивших зимних бурь, мы убрали, а оставили одно настоящее, штатное вооружение. Первого комплекта марсели и нижние паруса, которые довольно обтянулись и сделались легче и мягче, мы отвязали, а на место их привязали новые паруса второго комплекта, сделав прежде ко всем трем комплектам в прибавок по одному рифу, то есть к марселям по пятому, а к фоку и гроту по второму, так чтобы марса-реи не были выше двух футов от эзельгофта, со всеми рифами у марселей, и треть бы фока и грота заключалась в двух рифах. Гребные ваши суда, построенные в Кронштадте из дубового леса, были весьма тяжелы, как для подъема, так и на воде; только два из них мы могли ставить на ростры, а другия два необходимо должны были поднимать на корме и с боку на балках, а потому чрезвычайная тяжесть их много вредила, как талям, так [51] и боканцам, — особенно же в большую качку мы всегда имели причину опасаться, чтобы оне совсем не оторвались. Имея это в виду я заказал в Портсмуте построить два другие яла из ильмового дерева, с намерением отдать свои на фрегат «Спешный», для доставления на нашу эскадру в Средиземном море, где они могли бы быть весьма полезны, потому что я знаю опытом, сколько трудно там получить хорошие гребные суда. Однакож, по тесноте на фрегате, капитан Ховрин взял только двухвесельный ял, а шестивесельную шлюпку я принужденным нашелся взять с собою. Ялы, купленные в Портсмуте, были один о пяти веслах, а другой о четырех. В добавок к своим помпам, которые сделаны были в Колпинском заводе, каждая из двух составных штук дубового леса, я купил еще здесь одну цельную, сверленную из ильма, 7 дюймов в диаметре, с медною ваморою и трубою. Кроме сих четырех, я никаких других перемен на шлюпе не сделал, будучи уверен, что в Кронштадте на нем было все помещено и устроено как должно.

Во время стояния нашего на Портсмутском рейде мы имели часто крепкие ветры и нередко жестокие штормы, однакож шлюп стоял весьма покойно; один раз только нас дрейфовало и мы принуждены были положить третий якорь. Это случилось поутру 29 октября, при жестоком ветре от S и при большом волнении; английский военный бриг, стоявший очень близко у нас за кормою, мешал нам отдать канату более 60 сажен, и если бы место позволяло вытравить до целого каната, то я уверен, что нас не подрейфовало бы и не было бы никакой нужды класть третьяго якоря. Всякий солнечный день, когда мне не было особливой нужды оставаться на шлюпе, я ездил в академию ²⁸ к [52] г. Белли, для делания астрономических наблюдений, служащих в поверке наших хронометров, что мне однакож не часто удавалось. До полудня, почти всякий день, кроме воскресных, он принужден был находиться в классах с кадетами, и тогда обсерватория заперта, — без него же никому не позволено иметь в ней доступ; а в полдень не всегда было солнце видно; но когда было видно, то он всегда наблюдал прохождение его чрез меридиан посредством телескопа, в плоскости меридиана утвержденного. Когда же в полдень солнце находилось за облаками, тогда он сравнивал хронометры с астрономическим пендулом, и сим средством узнавал их ход. Надобно сказать, что г. Белли весьма искусный практический и морской астроном; он в сем звании находился во втором и третьем вояже капитана Кука: в первом, на судне «Адвенчюре»; а во втором, на «Дисковери»; сделанные им в продолжении сих путешествий астрономические наблюдения напечатаны в Англии.

По приезде моем из Лондона, капитан Ховрин и я были приглашены обедать в главнокомандующему в Портсмуте, адмиралу Монтагю; партия состояла из разных почетных особ, занимающих в здешнем месте отличные военные и гражданские должности и из морских капитанов. Приемом и учтивостию как г-на адмирала, так и всех его гостей, мы были весьма довольны; разговаривая о разных посторонних предметах, речь обратилась на нашу экспедицию. Сие подало случай адмиралу Монтагю показать мне машину, употребляемую для определения хода судов с большею точностию, нежели как обыкновенный лаг показывает; и другую, служащую в измерению глубины. Первая из них, названная всегдашним или безконечным лагом (perpetuai log), давно [53] известна в Англии; сделана она была в первый раз мастерами математических инструментов, Русселем (Russel) и Фоксоном (Foxon); но те, которые показывал нам адмирал Монтагю, деланы мастером Массеем (Massey); и хотя оне в некоторых частях улучшены и усовершенствованы противу прежних, однакож весь механизм их состава основан на тех же физических или гидростатических истинах. Адмирал Монтагю советовал мне взять с собою такие две машины, выхваляя достоинство их и пользу, которую оне могут нам доставить. В утверждении справедливости своего мнения, он мне сказал, что и сам он несколько раз их употреблял с великим успехом, и находил всегда, что оне показывали: первая ход, а вторая глубину несравненно вернее, нежели обыкновенные средства, на кораблях употребляемые. Контр-Адмирал Кофин, бывший тут, также много говорил в пользу нового лага; он его пробовал на пути из Галифакса в Северной Америке до самой Англии, и нашел, что он всегда показывал переплытое расстояние вернее, нежели обыкновенный лаг, и там, где не было посторонних причин, действовавших на ход его фрегата, как то: течений и большого волнения, там место, по сему лагу определенное, с удивительною точностию сходствовало с истинным местом, астрономическими средствами утвержденным. Сей разговор подал мне мысль выписать из Лондона помянутые две машины для пробы.

Теперь остается в заключение сей главы упомянуть о сделанных нами здесь метеорологических замечаниях. Во все время стояния шлюпа на Портсмутском рейде, мы их записывали в шканечный журнал с большою точностию, из коего выписку я прилагаю в следующем сокращенном виде.

Примечания:

1) Крепкие ветры почти всегда дули из SO-й, или из SW-й четверти, а редко от NW.

2) Туманы всегда находили в самые тихие ветры, или при настоящем штиле.

3) Дождь шел при ветрах из NW-й, SW-й, SO-й четверти, и я не заметил большой разности, по крайней мере чувствительной, или приметной разности, как в продолжении, так и в количестве падающих дождей при разных ветрах из трех помянутых четвертей горизонта; но когда ветр приходил близко, тогда по большей части было сухо и холодно.

В сентябре месяце мы не имели на шлюпе ни термометра, ни барометра, и потому никаких наблюдений по ним делать не могли; а в октябре, самый большой градус тепла термометр наш показывал 62°, что случилось около полудня 19 числа при тихом ветре от SO и в ясную погоду. Самое низкое его стояние было 39 градусов, в ночь с 31 октября на 1-е ноября; ветр тогда был свежий от N. Средний градус термометра в течение сего месяца в дневное время был 63°, в ночное 50°. Ртуть в барометре поднималась до 30 дюймов 1,4 линий, а опускалась до 29 дюйм. 4,6 линий; среднее оной стояние было на 29 дюймах 9 линиях. [55]

Самое большое возвышение ртути случилось поутру 16 числа при тихом ветре от W и в ясную погоду; а самое большое понижение ночью с 28 на 29-е число: тогда ветр дул от SW тихий, а поутру сделался крепкий от S.

Комментарии

1. Медные пушки нам даны с Императорского фрегата «Эммануилъ»; оне очень легки по своему калибру: вес каждой из них не более 31 пуда, следовательно 15-ю пудами легче чугунных пушек того же калибра, и потому весьма удобны для такого малого судна в дальнем плавании.

2. Я не разумею здесь переходы из Кронштадта в Архангельск, к берегам Англии, или в Средиземное море, которые нередко у нас величаются дальними путешествиями; а понимаю под сим названием путешествие, в продолжении которого год, два года, или и более, судно должно плавать по морям, в коих нет портов с морскими арсеналами, где бы можно было исправить судно, в случае, если оно потерпит повреждение в корпусе, снастях, парусах и пр. и где бы был способ вознаградить потерю и недостатки в морских припасах; тогда необходимо ему надлежит искать пособия в запасных своих материалах и в произведениях природы тех земель, куда случится ему зайти, и исправиться собственными своими людьми, без всякой посторонней помощи.

3. Желая сделать журнал мой, сколько возможно, полезным для мореплавателей, я надеюсь, простительно мне поместить здесь следующее примечание: обыкновение спускать стеньги и реи в крепкие ветры, стоя на якоре, давно было в употреблении; цель была та, чтобы уменьшить действие ветра на рангоут, и чрез то доставить облегчение канатам: поныне в Английском флоте, который без всякого сомнения есть первый флот в свете, как силою, так и искуством своих офицеров и матрозов, начинают оставлять сие обыкновение, и не без причины. Реи, сколько можно обрасопленные ноками к ветру, представляют менее поверхности его усилию, понуждающему корабль клониться назад, нежели когда оне спущены наниз и стоят почти прямо, ибо тогда невозможно их обрасопить круто. Что принадлежит до стенег, то правда, что спущением их уничтожается продолжение мачт, на кои ветр действует; но за тем тогда такелаж под салингами, к топам мачт привязанный, представляет несравненно более площади усилию ветра, нежели в настоящем его виде, будучи вытянут; и в таком положения останавливая стремление ветра, делает упор его на канаты не с меньшим усилием. Это есть мнение многих искусных Английских морских офицеров, с коими я с моей стороны совершенно согласен.

4. Сие замечание само собою требует от меня изъяснения. В лучших иностранных военных флотах следуют одному общему правилу ложиться фертоинг. Если рейд имеет прилив и отлив, или течение от реки и наклонности вод, то якоря кладут по направлению течения; а где нет течения, там кладутся они в направлении господствующих ветров. Выдают для обоих якорей по целому почти канату; при положении якорей наблюдают, чтобы канаты были чисты (то есть не было бы креста), при тех ветрах, которые с большою силою дуют. Буде же на рейде течения нет и не примечено особенно владычествующих ветров, то кладут якоря или вдоль рейда, или так, чтобы при ветрах, которые обыкновенно крепко дуют, корабль не был, так сказать, растянут своими канатами, а стоял бы на одном из них. Долговременный опыт утвердил преимущество и выгоды сих правил. Выгоды очевидны, однакож у нас на Кронштадтском рейде редко им следуют: якоря кладут поперек течения, от чего почти всегда крыжи делаются; а так как фарватер узок и нельзя выдать более полуканата на якорь, то развести крыж у нас есть дело многих часов; а имея по канату в воде, получаса было бы довольно.

5. Сия монета, известная в целом свете, нигде достоинства своего не теряет, и как бы курс низок ни был на все прочие европейские монеты в отдаленных колониях (что всегда и есть), пиастр идет в настоящей своей цене, а нередко и более. Английское правительство находит выгоду, выдавая жалованье своим войскам, вне Европы находящимся, пиастрами, которые выменивает в Англии и отсылает в Колонии. На Мысе Доброй Надежды приобретает оно около пяти пенсов от каждого пиастра.

6. Сей француз после раздумал ехать на помянутые острова и остался в Петербурге.

7. Лавенсарские вехи мы проходили ночью и так близко, что при ночной темноте видели берет Лавенсара; курс наш впрочем далеко вел нас от них; сие сближение я приписываю действию течения, произведенного водою, нагнанною в шхеры западным и юго-западным ветрами, которое при назначении курса я упустил принять в рассуждение.

8. Здесь ясно видно, что курс привел нас выше нежели надобно было; причина сему та, что и нарочно взял оный прямо на остров Фаре, в намерении удостовериться действительно ли есть такое течение из Ботнического залива, от многих впадающих в него рек, которое, как то в некоторых лоциях упоминается, чувствительное действие имеет на суда, сим путем плывущие. Курс я определил по самой новейшей шведской карте, и сей случай мне показал, что если есть течение, то оно должно быть весьма слабо — и только может приметно действовать на суда, которые за противными ветрами принуждены будут долго быть противу устья помянутого залива; впрочем, при попутном ветре, с хорошим ходом, всегда можно придти прямо к тому пункту, на который курс взят, и течение никакой перемени не произведет.

9. У нас были громовые отводы, но я их никогда не приказывал поднимать по следующей причине: они обыкновенно поднимаются сигнальными фалами под самые клоты вплоть, и потом по наружную сторону брасов опускаются в воду, таким образом, что с судном не иначе соединяются, как посредством веревки, а до дерева не прикасаются. Но как, будучи под парусами, часто бывает нужно почти беспрестанно или тянуть, или отдавать брасы, и нередко при шквалах или внезапной перемене ветра (которые обыкновенно случаются во время грома), надобно вдруг ворочать реи: тогда невозможно взять нужной осторожности, чтобы отвод где нибудь не прикоснулся к дереву, а особливо в темную ночь. В таком случае, вместо того, чтобы отвлечь, привлечешь удар. Сверх того сильный ветр может отводную цепь как нибудь соединить с реем, или с корпусом судна, чего ночью и приметить нельзя. Я знаю примеры в Английском флоте, что молния ударяла в корабля, когда громовые отводы были подняты, и был случай, что громом убило двух человек, когда они поднимали цепь к клоту. Впрочем, я не говорю, чтобы они были вовсе бесполезны, например: стоя на якоре, когда реи и брасы нет нужды трогать, громовые отводы можно поднимать без всякой опасности; ни, идучи с свежим боковым ветром: тогда они, будучи опущены с подветренной стороны, ветром будут отдаляемы от корабля.

10. Я не хочу пропустить здесь без замечания одного обстоятельства, которое показывает явно, что английский адмирал имел предписание быть весьма осторожну в своих поступках с рускими военными судами: мне хорошо известно их правило, не пропускать мимо флота никакого судна, не опросив его, и при опросе они обыкновенно стараются разведывать до самомалейшей безделицы; но в сем случае, они не прислали шлюпки даже спросить, откуда и куда мы идем; когда лавируя мы проходили близко от кораблей, они нас не спрашивали; хотя впрочем им было известно, что мы останавливались на рейде и имели сообщение с городом. А когда на ночь мы стали на якорь подле их флота, будучи у него на ветре, то один фрегат снялся с якоря и во всю ночь держался под парусами между нами и флотом; но ни шлюпки к нам не присылал и не опрашивал нас. Я уверен, что все сие было сделано по предписанию; иначе англичане не могли бы утерпеть, чтобы не приехать спросить новостей.

11. Он называл себя агентом или поверенным датского адмиралтейства, по случающимся в Эльсиноре морским делам.

12. Северное или Немецкое море есть одно из опаснейших для плавания морей на свете, по следующим причинам: 1) Берега, между коими оно заключается, усеяны опасными мелями и подвержены действию сильного прилива и отлива. 2) От неравенства дна и малой глубины оного, по всему морю бывают неправильные в нем течения. 3) Как оно заключено в тесных пределах, то невозможно астрономическими наблюдениями определять свое место так часто, как безопасность судна требует; а нужно узнавать оное по глубине и качеству грунта, который на всех банках сего моря различен или родом, или цветом; но для сего нужно иметь опыт многих лет, и только одни рыбаки, с малолетства промышляющие рыбною ловлею на здешнем море, могут приобресть настоящее и достаточное сведение о различных банках, дно оного составляющих; из этих рыбаков самые опытные обыкновенно назначаются в королевские лоцмана. Ни одно английское военное судно не плавает по сему морю без лоцмана, а на линейных кораблях и фрегатах их по два бывает. Примечание сие я поместил в предосторожность тех, которые, надеясь на астрономические средства путесчисления, пожелают без лоцмана плыть Северным морем.

13. По направлению помянутых берегов, так что у самого Скагена оно заворачивается почти к S; а в Категате правильного и постоянного течения нет, кроме как только (по словам лоцмана) у ютландского берега.

14. Быстрые неправильные течения, по всему Категату встречаемые, делают плавание в сем проливе весьма опасным, а особливо в долгия осенния ночи. Многия большие реки, впадающие в Балтийское море и в заливы оного, должны производить постоянное течение из помянутого моря в океан; но случающиеся бури в океане имеют влияние на сие течение; оне гонят океанские воды в Категат, которые, встречая балтийское течение, переменяют его направление более или менее, смотря по положению берегов, а часто и совсем возвращают назад, что нередко можно видеть в Зунде, где течение иногда идет быстро в Балтийское море, хотя ветр очень тих, боковой или встречный течению. Но океанские бури не всегда могут производить возвратное течение: иногда, не смотря на крепкий ветр, с моря дующий, течение ждет против его от разных причин, как например: когда много дождей бывает в пределах и по берегам Балтийского моря и его заливов; когда снег на помянутых берегах тает, и наконец когда крепкий ветр долго дует с восточной стороны. Столь многия разные причины, имеющие влияние на скорость и направление Категатского течения, делают невозможным подвести его под какие нибудь известные правила, так чтобы мореплаватели могли принимать оные в рассуждение при определении курсов без ошибки. Датские офицеры, делавшие опись саму проливу, в изданной ими для него лоции, прямо отказались сделать какое либо определение здешнему течению, упомянув только, что оно весьма неправильно и потому должно быть опасно.

15. На всех берегах владений Датского короля лоцмана обязаны в парусах своих лодок иметь по одному полотну, выкрашенному красным, для того, чтобы суда могли их узнавать и смелее приближаться в берегу. А для ободрения лоцманов, ездить на суда в большом от берега расстоянии, учреждено: что если судно делает сигнал для призыва лоцманов не при входе в гавань, тогда оно обязано платить им сверх денег за ввод в гавань известную сумму (риксдалер я думаю) за всякую милю расстояния, в каком они его встретят от берега. И потому датские и норвежские лоцмана всегда с охотою выезжают на встречу судам, коль скоро приметят сигнал, а часто и без сигнала.

16. Рубашки, мытые в морской воде, весьма вредны здоровью тех, кто их носит. Мне опытом известно, что как бы хорошо оне высушены ни были, всегда удерживают в себе влажность; и коль скоро пойдет дождь, или от тумана в атмосфере будет влажно, то человек, не выходя наверх, даже пред огнем сидя, тотчас почувствует, что рубашка на нем сыра, если она мыта в морской воде. Многие английские искусные мореплаватели такого мнения, что рубашки, мытые в морской воде, вреднее здоровью, нежели долговременное употребление соленой пищи.

17. Лейтенант Грин. Будучи волонтером в английском флоте, я служил несколько времени на одном корабле с ним; такое неожиданное свидание было для обоих нас весьма приятно.

18. Вход в Спитгед, то есть на Портсмутской рейд, очень приметен и если бы он не имел сильного прилива и отлива, то был бы совершенно безопасен, и с благополучным ветром всегда мог бы вести на рейд всякий корабль, даже тот, кто один раз здесь был. Но когда ветр дует противный или очень крут и притом крепок, так что нужно лавировать и при поворотах располагая галсами, не только, что избегать мелей, но нужно принимать в рассуждение силу и направление течений, которые переменяются более или менее, смотря по тому, как давно прилив начался, тогда необходимо надобно иметь опытного лоцмана, который бы хорошо знал положение мелей и местные свойства прилива и отлива.

19. Май, Іюнь, Іюль и Август вообще почитаются мореплавателями самыми тихими и покойными месяцами в морях Северного полушария; но по моему мнению, Август напрасно включен в то число; мне случилось несколько раз в течении сего месяца видеть жестокие бури в Северном море, в Атлантическом океане и в Средиземном море; и в первом из сих морей, в 1798 г., ветр усилился до такой степени, что корабль «Елисавета», на коем я тогда служил, при главнокомандующем Российской Императорской эскадры, вице-адмирале Макарове, будучи у Текселя, потек чрезвычайным образом и наконец принужден был спуститься в порт.

20. Такие ящики Англичане называют Tanks: они обыкновенно стоят на шканцах под присмотром вахтенного офицера.

21. Адмирал Монтагю.

22. Контр-адмирал Кофин.

23. Коммиссионер Грей.

24. Board of Trade.

25. К чести мастеров Арнольда и Барода надобно сказать, что хронометры наши они доставили из Лондона в Портсмут с величайшим рачением и со всеми возможными предосторожностями. Ход их, в Лондоне, был верно определен, и потому надлежало пещись, чтобы на дороге они его не переменили. Для сего помощники помянутых мастеров, коим от них поручено было доставление хронометров в Портсмутскую Академию, везли их в каретах, держа беспрестанно в руках, и ехали шагом во всю дорогу; а чтобы узнать, не сделали ли они перемены в ходу своем на пути, то для сего они имели с собою по три других хронометров, с коими время от времени сравнивая их сначала и до конца дороги, и находя всегда ту же разность, они уверены были, что перевоз сей их хода ни мало не переменил.

26. Спрюсовой эссенции, бульон, чай, сахар, горчицу, невода.

27. Если бы не было напечатано много книг на всех европейских языках, писанных известными и заслуживающими вероятия путешественниками, которые все согласно подтверждают то, что я сказал об английской таможне, тогда я представил бы здесь три или четыре примера, случившиеся со мною и с некоторыми из моих знакомых, при коих я был свидетелем: сии случаи показали бы выражения, употребленные мною при описании гнусного характера служащих в английских таможнях, слишком слабыми и недостаточными для показания его в настоящем виде.

28. Академия сия находятся в самом королевском арсенале, в который, кроме к нему принадлежащих мастеровых и английских морских офицеров и матросов, никто без повеления управляющего арсеналом Коммиссионера, войти не может; а иностранцы совсем не могут иметь в него доступа без особенного повеления от членов, составляющих верховное морское управление. Такое позволение прежде получить было нетрудно, а ныне когда капитан Ховрин просил нашего министра доставить ему и офицерам его случай видеть заведения здешняго дома, то его превосходительство за сие не взялся, объявя, что прежде сего, члены Адмиралтейства ему самому отказали в подобной просьбе. Причиною сему отказу они поставили неудовольствие, или лучше сказать, политическую ссору между ими и коммиссионером дока, Греем, братом Лорда Говика, который до Лорда Мюльграфа, нынешняго первого члена морского управления, занимал его место. Впрочем, эта причина ими вымышлена для одной учтивости, чтобы прямой отказ не показался слишком грубым. Вследствие сего я писал к коммиссионеру Грею о нужде, которую имею иногда входить в академию, и просил у него для сего позволения, обещаясь моею честию, что, при входе и выходе, не отдалюсь ни на один шага с дороги, ведущей от ворот дока до дверей академии. Он мне отвечал весьма учтивым письмом, что приказании от него дано караулу не препятствовать моему входу в арсенал. Я ему весьма обязан за сие позволение; а что меня более удивило, то это было позволение видеть весь док, о чем мне сказал в воротах главный смотритель, когда я пришел туда в первый раз и объявил ему о себе. По приказанию коммиссионера, он послал со мною одного из караульных приставов, показать мне все строения и мастерские во всему доку. Для меня это не очень было любопытно, потому что будучи в Портсмуте в то время, когда наши корабли находились в Англии и исправлялись в их доках, мы всегда имели свободный вход в док; а также, служа на английских кораблях, я много раз был в нем и все видел; но мне хотелось доставить случай офицерам и гардемаринам посмотреть заведения и устройства английского адмиралтейства, — только я думал, что просить на сие позволение было бы неблагопристойно.