ПАРФЕНИЙ АФИНЯНИН

РАССКАЗ ПАРФЕНИЯ АФИНЯНИНА

Таким образом он исправлял свою должность справедливо и неподкупно; предлагающего ему дары он тотчас же без дальнейшего исследования объявлял беззаконником. Он доказал это и на деле. Когда три года спустя Али-паша лишился сана визиря, никто не смел предложить что-нибудь Халисе за правое или неправое дело, доказывая этим, что надо всем властвует справедливость, имеющая много хвалителей и ни одного хулителя. Когда Али-паша лишился должности и его заменил начальник чаушей, Халиса, пользовавшийся хорошей репутацией, царским указом оставляется на прежней должности, а к Вавилонскому губернатору Измаилу-паше посылается царский спафарий (меченосец), чтобы призвать его на должность визиря. Он был сначала солдатом, потом военным начальником (называемым по-турецки чорбаджи), затем смотрителем тюрьмы, когда Ибрагим-паша был визирем, потом экономом обер-шталмейстера и вслед за тем шталмейстером, наконец он назначается губернатором в Вавилон и после того визирем. Придя в столицу и получив царскую печать, он с обычною торжественною церемониею занял должность визиря, оставив всех подчиненных на прежних местах; так ему было приказано. Помянутый эконом оставался на своем месте, поддерживаемый одною только справедливостью; ибо посредством ее одной он достиг такого повышения и непоколебимо утвердился. Как земля, одинаково отвешивая остальным [232] элементам стойкое и устойчивое, имеет непоколебимое положение, так и справедливый муж, опираясь о равенство права, хранит, что бы ни случилось, одинаковое расположение, как бы центр имеющий к окружности одинаковые радиусы, из него исходящие и справедливому уделяющий справедливое.

Так как молва сообщала, что таков этот человек и ежедневный опыт подтверждал это, мы решили сделать его защитником и поборником наших прав, зная, что он вместилище справедливости и если признает нас правыми, примется за наше дело. Об этом нашем намерении мы сообщили драгоману с тем, чтобы он при удобном случае сообщил нашу просьбу помянутому защитнику правосудия эконому; мы питали надежду, что он неподкупный защитник правосудия, и это действительно оправдалось. Тот, зная, что этот человек борец за правду, сообщил о нашем решении хорошему врачу Фоме, бывшему врачом Халисы и с давних пор лечившему его. Халисе была сообщена наша просьба, что нас обижают, что зная его добродетель он единственное утешение нашей бедности вследствие своей неподкупности, что земно кланяясь ему, мы молим, чтобы он не отнесся с презрением к нам терпящим несправедливость, он, имеющий репутацию справедливого человека, в то время как наше право так ясно и наглядно. Ибо в древние времена, когда царствовал наш народ, все принадлежало нам. Когда же взял Иерусалим Омар, сын Хатапа, нам было даровано то, что находилось во владении нашего народа; доказательством этому служит указ на пергаменте. Затем, когда Иерусалим был взят султанами египетскими, [233] нам даны были разные указы, подтверждающие указ Омара и прежние указы. Когда взята была столица и Иерусалим находился под властью Гавридов, наш тогдашний патриарх, отправившись к взявшему столицу султану Мехмету, получил собственноручный указ, подтверждающий указы Омара и прочих царей и привилегии, данные нам до него. Вслед затем султан Селим, отправившись в поход, чтобы подчинить себе Египет, и завладев остальными городами в Аравии, пошел и в Иерусалим; тогдашний патриарх приветствовал его, вручил ему ключи и показал указы, данные прежними царями, начиная с Омара, которые тот скрепил собственным повелением и указом с собственноручною подписью. Когда вошел на престол сын его Сулейман, показав документы, данные прежними царями и его отцом после многих просьб, мы получили требуемое подтверждение их против нарушавших закон и противодействовавших привилегиям, данным прежними царями. После этого мы жили тихо и никто нас не тревожил, пока не сел на престол знаменитый султан Мурат, прославившийся своими войнами и победами. В то время пришел из Персии некий Горгор, который из за честолюбия начал прыгать далее рва (конечной цели). Таково первое начало честолюбия Армян, приведшего их к гибели; не только документы, клонившиеся в их пользу, оказались недействительными, подложными и были отвергнуты и заперты в царской казне под царскою печатью, но и многие из них были присуждены к смертной казни, как написано и в других исторических книгах; безумное их чванство было превращено в бездонную пропасть падения, и они [234] претерпели то же, что знаменитый Люцифер, который пытался подняться на недосягаемую высоту и упал в бездну. И помянутым царем были подтверждены наши документы, армянские же отвергнуты и признаны недействительными и подложными судом и постановлением двух великих судей, анатолийского и румелийского, на разбирательстве, имевшем место под царским куполом. Но зло, раз начавшись, никогда не перестает быть злом. Умирает султан Мурат и после ряда других царей на престол вступает султан Мехмет; и вновь в его царствование Армяне затеяли тяжбу. И при нем они царским решением были изобличены во лжи, и судом и приговором избранных судей, требования их были признаны неправильными. С тех пор и по сегодня мы живем в покое, так как царь подтвердил собственноручным указом повеления прежних царей. По прошествии стольких лет Армяне, воспользовавшись удобным случаем, не знаю каким воровским способом протянув руки к царскому хранилищу, изъяли прежние документы, признанные подложными, снабженные печатями и запертые, как виновники беспорядков, но добыли и записи из царских книг и выцарапав, что требовалось, присвоили их себе; у нас есть описи наших вещей и древних имений, извлеченные из царских книг царской казны и из книг калфы епископов. И так мы просим тебя, праведнейший господин наш, обследовать наши документы; и если они подлинны, подложны документы армянские, ибо если указ султана Мурата подлинный, где нашли Армяне указы столь многих лет? Он все их документы признал подложными и [235] запечатав печатью, запер. Если он запер те документы, почему не уничтожил он записи в царских книгах? Очевидно, они изобличаются не только в подлоге, так как наши грамоты подлинны, они кроме того воровали в царской казне и подделывали царские книги. Что может быть ужаснее того, как накладывать руки на предметы, которые даже видеть опасно, и это в столице, и как обкрадывать царя и охраняемые места. Поэтому мы просим тебя, праведнейший господин, прочти находящиеся в наших руках царские указы и, если они истинны, молим тебя лишь об одном, с твоей обычною и любезною тебе справедливостью будь защитником наших прав, если же нет, мы не дерзаем просить тебя, столп справедливости, хотя дело очевидно. Каким это образом Армяне раньше нас? каким образом они владеют имуществом и имениями, откуда имеют они общее с нами название “патриарх"? Оно дано царем тем, кто имеет подвластных соплеменников в месте, где они патриаршествуют. Пусть они покажут нам в Иерусалиме или в какой другой арабской деревне хоть одного местного жителя своего вероисповедания, или если и на это не обращать внимания, пусть скажут они нам, что может значить выражение “патриарх", и что это за слово?"

При этом случилось и нечто смешное. Некий Иесса, купец визиря, Еврей сказал следующее: Владыка, сказал он, не так давно армянский вартабет просил, чтобы его утвердили в их вартабетском звании; у тогдашнего эконома визиря был тогда некий купец Еврей, который жив до сих пор. Прибегнув к его посредничеству, [236] вартабет ждал решения; он убедил эконома согласиться и возвестить об этом визирю. Будучи как все Армяне человеком, склонным к интригам и неоткровенным, он старался как-нибудь оттянуть дело. Когда он объявлял это Еврею, тот отвечал: еще не время, и купец давал такой ответ. Наступил назначенный день, и визирь потребовал к себе вартабета. Так как он не явился, визирь и эконом, послав за Евреем, насильно надели на него мантию и, посадив на коня, по обычаю с конвоем чаушей, отправили в армянский монастырь, а Еврей кричал: я не Армянин. Наконец ему против желания пришлось надеть хламиду. И тот прекраснейший Еврей стал вместо Еврея Армянином и вместо купца вартабетом. Узнав это, Армяне обратились к властям, не жалея денег. Только на деньги они рассчитывают (это у них такое древнее обыкновение), отчего и произошла следующая пословица: сражайся серебряными копьями и всех победишь. Наконец они убедили власть имущих таким образом: если Еврей добровольно откажется... если же нет, пусть остается на должности, на которую назначен. После такого решения они обратились к Еврею и просили, чтобы от должности, которая навязана ему против воли, он отказался добровольно, и отказ его они получили за деньги. Таким образом теперь управление в их церкви основано на отказе Еврея.

Когда произошел этот разговор и было предложено обсудить его, он как человек разумный не произнес окончательного решения; ибо люди правосудные не постановляют тотчас же приговора, раньше чем примут во внимание возражения [237] противной стороны. Он приказал вполне законно и разумно: принесите мне сюда имеющиеся у вас указы древних царей, но знайте, что будет разбирательство прав и на деньги не надейтесь, ибо правосудие неподкупно. Были принесены царские указы, снабженные все собственноручною подписью царей; прочтя их со вниманием и с сомнением, он убедился в их древности и подлинности. Но он решил, что судить нельзя прежде, чем не будут выслушаны обе стороны, и приказал Армянам также принести свои документы; ибо он думал, что и они имеют царские указы, видя, что в подложном царском указе упомянуто множество документов. Было удивительно, что тогдашний судья, не видя и не читая документов и не потребовав документов противной стороны, тотчас объявил правителю, что он видел их и что они подлинны. Однако тот, усомнившись в этом, исследовал армянские документы, и признал их не имеющими значения, но недоумевал, каким образом металл может управлять и подчинит себе правосудие, небесную и божественную вещь. Когда обнаружилась истина, он решил следующим образом приступить к делу, во первых довести правду до сведения всех сановников. Ибо когда что-нибудь распространяется посредством многих уст, достигаются две вещи, во первых провозглашается правда и провозглашаемое наполняет уши всех и подготовляет мнения; когда же мнения подготовлены, легко совершиться правосудию, ибо молва делает неподкупными. И если бы противоположная партия старалась за деньги подделать и скрыть правосудие, так как стало преобладать знание правды, защита готова и деньгами уже ничего [238] нельзя сделать. Никто не будет так дерзок, хотя бы и был очень корыстолюбив и стяжателен, чтобы осмелиться протянуть жадную руку, когда будет установлена правда, особенно по отношению к этому человеку, известному добросовестным исполнением своих обязанностей и справедливостью. Когда правда будет распространяться и переходить из уст в уста, эта молва дойдет и до царских ушей или по крайней мере до приближенных царя. И во вторых он своим примером доказывал неподкупность правосудия и некоторым образом и остальных приглашал к подражанию; ибо делающееся только вследствие даров делается тайно, как противозаконное. Зная это, как издавна воспитанный в таких правилах, он распространил эту молву среди всех и не просто, ибо и это не свойство правосуднейшего человека и желающего быть безукоризненным, но держа в руках царские указы, подтверждающие его слова, и их он читал сам и давал читать другим, И давая каждому подходящее объяснение, он к их удивлению заставлял присутствующих читать, выясняя древность документов, подтверждая ее хронологиею и объясняя подлинность и правоту указов, присоединяя к этому и другие исторические рассказы, выясняя из всего правосудие тех царей и добродетель и объясняя записанные в указах угрозы. Особенно же он рекомендовал слушателям указ Омара как достойный поклонения и почитания, и читал его с большим благоговением и вниманием. Отсюда он болеющим доставлял средство болеутоляющее и исцеляющее. Вследствие всего этого не только сановники, но и холопы, слыша, что их господа постоянно говорят об этом деле, часто [239] разговаривали о том же самом. Это происходило в течение многих дней подряд, постоянно приносили указы, и входящие и выходящие читали их, и дело дошло до того, что даже мы сами хуже их знали наше дело, которое они подробно обсуждали. Наконец, чтобы подтвердить это историческими сочинениями, он приказал хранителям царских исторических книг принести выписки о соответствующих событиях, начиная с Омара и вплоть до султана Мурата, и принесли выписки. Когда принесены были эти исторические книги, стали читать их и подтвердили наши документы, сравнивая их с историческими книгами.

Видя, что дело принимает такой оборот, Армяне решили обратится к помянутому правосуднейшему и правдолюбивому господину, рассчитывая подкупить и его; ибо кроме денег они не знают других защитников своих незаконных требований. Но они ошиблись; как светила высящиеся вдали от земли не терпят затмения, так и Халиса, находясь вдали от денежного соблазна, не боялся затмения своей прирожденной справедливости; ибо затмение, как говорят физики, происходит единственно от столкновения с густым и землеобразным. Это и есть лихоимство; когда кто-нибудь находится вдали от земли, нет помехи свету не быть светлому и бросающему лучи. Когда они это поняли, у них опустились руки; они поняли, что потерпят неудачу, так как деньги не имеют значения. Поэтому они обратились к нам и то просили, то грозили: царь не может принять этого, когда он раз дал такие указы и мы отблагодарим лиц власть имущих; такой расход ассигнован нашею общиною, и если мы, [240] Греки, продадим самих себя и весь свой народ, не составится и сотой части суммы, собранной ими. Говорил это посланный ими вартабет Якуб. На это мы ответили только, что царь судит, Бог хранит, правосудие защищает. Если вы хотите жить спокойно и без раздоров, позвольте нам возобновить наши документы, или же вы бросьте то, что производит беспокойство, именно полученный вами указ, уничтожающий наши указы. Если будет судить нас царский визирь, будет исполнен его приговор и никто не будет обижен; ибо бесчувственна рука, которая должна быть отсечена по суду. После этого вартабет сказал следующее: если будет поставлен приговор соответствующий нашим желаниям, мы согласны, а желание наше следующее. Чего нет в наших документах, это вы напишите, а что есть в наших документах, вы должны опустить. До такого безумия дошли они, что стали приказывать людям подчиненным царю. Поняв его безумие, мы больше ничего не сказали, и он ушел.

После этого они начали, по своему обыкновению, бегать с большими суммами денег к властям и сановникам. Но так как из этого ничего не вышло, они вновь отправились в дом драгомана, прося его составит договор и не зная, что о предметах, имеющихся в царских указах, может делать новые постановления один царь. Уйдя оттуда, они с тем же самым делом прибегли к лицам власть имущим, предоставляя им не бояться никаких издержек. И это была первая причина отвращения и ненависти эконома к Шахбазу. Он советовал своим соплеменникам рассчитывать на большие деньги и приверженность мнимых друзей, говоря [241] и считая, что все движется и устраивается одними деньгами, знатные должности приобретаются ими одними, законы нарушаются, все в рабском подчинении у денег и в виде примера он указывал на происходившее тогда. Ибо если при помощи денег из ничего произошло ничто, тем более будет подтверждено существующее, и так как деньги побеждают, как до сих пор, так и теперь я одержу блестящие победы. Они говорили правду, если бы им удалось сделать сановников такими, как они желали. Откуда нам было взять столько денег, как у Армян, если бы Бог сжалившись не послал нам радетеля и защитника, который устранял от себя лихоимство как грязное пятно и другим внушал страх, так что ни одна рука не протягивалась к дарам, но избегала их, как змеиного яда. Таким образом Шахбаз стал ненавистен, так как он преступил повеление эконома. Потерпев у него неудачу, он обратился с значительными дарами к другим, как впоследствии стало известно, мужам по возрасту вполне зрелым, по уму же и чувствам не зрелым, не понимавшим в чем заключались их требования, и думая что спор между нами касался только веры. Приобретя помощь таким обманным путем, он ожидал победы.

Когда это дело стало распространяться и стало почти всем известно, оно дошло до визиря и до придворных. После этого разглашения и после того как все приняли нас под свою защиту, было подано прошение визирю, с просьбою дать имеющиеся о нас документы в царских книгах. Предполагали, что в то время как они это делали, они [242] уничтожили наши записи в царских книгах, которые имеются у нас и которые скреплены тогдашним хранителем (эта должность называется баш-муасебатчи) в 923 оттоманском году (1517 г.). В нашем прошении было написано следующее. Славнейший и многомилостивый господин, Бог, да хранит славу твою на многие годы. Мы холопы и подданные твоего величества все вкупе нижайше молим тебя о следующем. Так как издревле по распоряжению древних царей нам были подчинены Иаковиты, Абиссинцы и Сирийцы, мы просим позволения извлечь из царских книг внесенные туда наши письменные доказательства, помеченные 923-м годом. Таково наше прошение, решение же зависит от твоего величества. После того как это прошение было прочитано в суде визиря, оно было скреплено визирем в следующем приказе: Пусть из древних царских книг будут извлечены документы, упомянутые в прошении. Ибо в оттоманском государстве такой обычай: когда издается какой-нибудь указ, в книгах записывается все его содержание; когда же является надобность возобновить его, подается прошение и делается выпись из книги; это называется у Оттоманов кайд. Когда прошение утверждено, истец обращается к какой угодно книге и показывает утвержденное прошение. Взяв прошение, хранитель дел пишет на полях содержание прежде данного указа, и затем прошение вновь подается визирю, после того как визирь вновь утверждает прошение издается указ, и прежний указ возобновляется. Так делается не только по отношению к новым указам, но и по отношению к старым; и с самого начала Оттоманского царства [243] находятся документы всех разбиравшихся дел, которые хранятся в безопасности; указ касающийся малейшего дела не остается не записанным.

Утвержденное прошение послали к хранителю царских книг баш-муасе-батчи Феизи; он был братом прежнего визиря Али-паши. Прочтя наше прошение сделав изыскание или нет (это не вполне известно и только есть подозрение, что он выцарапал из книг наши доказательства и заменил их именем Армян), он написал на нашем прошении, что требуемых документов не оказалось, и скрепил это своей подписью. Видя такой ответ, мы решились вновь обратиться к Халисе. Узнав об этом деле или из прошения, или из распространившихся слухов визирь пригласил эконома и, говорят, сказал ему: повсюду распространен такой слух о Греках и Армянах, что ты скажешь? Я, ответил тот, не совсем хорошо знаю это, несомненно одно, что Армяне нарушают права Греков и то, чем владеют захватили при помощи денег. Эконом притворился не знающим по двум причинам, во первых, чтобы визирь, расположения которого он еще не знал, не заподозрил, что он получил от нас деньги; во вторых, чтобы у него как у знающего не потребовали чего-нибудь невозможного; ибо он знал, что мы, как люди живущие в нужде попрошайки, и таким путем добываем источники существования. По этому он представлялся незнающим, хотя он слышал о нашем споре и давно знал, куда клонит правосудие. Так как он со свойственной ему проницательностью предвидел, что правосудие может встретить помеху, он разными хитростями ведет дело по другому [244] пути, незаметно для лиц, собиравшихся нарушить наши права.

Когда все это было подготовлено и об этом деле все говорили, мы решили в прошении, поданном в суд визиря, подробно объяснить в чем нарушены наши права, и мы подали следующее прошение: Преславнейший, великолепнейший, милостивейший господин, да охранит тебя Господь от всякой гибели и избавит от всякой напасти. Мы, патриархи греческие, константинопольский и иерусалимский, архиереи, иереи и монахи, ремесленники и прочие наши подданные, все слуги твоего высочества доносим, что чрез 15 лет после бегства Магомета из Медины, когда Омар, сын Хатапа, как рассказывает история, завладел Иерусалимом, тогдашний патриарх иерусалимский Софроний видел сон, ушел на Елеонскую гору со своими подчиненными и вручил Омару ключи от города; последний дал им написанный на пергаменте указ, который до сих пор хранится у нас. В указе этом сказано, что все церкви и места поклонения в Иерусалиме находятся под властью греческого патриарха, Грузины, Абиссинцы, Франки, Копты, Сирийцы, Армяне, Иаковиты, Несториане, Марониты и все остальные племена подчинены греческому патриарху, и так постановил великий пророк печатью своей ладони, каковым постановлением нам предоставлено заботиться о Греках и охранять их; и сказано, чтобы указ Омара соблюдался грядущими царями, он скрепил его угрозами и предал проклятию тех, кто нарушит его. После этого цари египетские, дали сообразно постановлению Омара разные указы, которые и до сих пор хранятся в наших руках. Вслед за [245] тем при султане Магомете, взявшем столицу в 861 г. (1456-1457 г.) иерусалимский патриарх отправил к императорскому правительству посольство состоявшее из монахов и светских людей, которое предъявило указ Магомета, скрепленный его ладонью, актинамэ Омара и указы египетских царей. По предъявлении этих документов помянутый султан Магомет дал им согласный с теми документами указ, скрепленный его собственноручной подписью. Он утвердил за нами грузинский монастырь во имя Св. Иакова, о котором теперь спорят Армяне; этот указ он подтвердил собственноручною подписью, прибавив самые страшные угрозы, предавая нарушителей его вечному проклятию. И этот указ помянутого царя хранится у нас. В 923 г. (1517 г.), когда султан Селим завоевал Египет и взял Иерусалим, говорят, тогда явился к нему тогдашний патриарх Аттала с подчиненными ему монахами и отдав ему подобающее поклонение отдал без спора ключи и предъявил имевшиеся у него оправдательные документы. Тогда и этот султан дал ему указ собственноручно им подписанный, согласный с прежними указами и содержащий следующее: монастырю Св. Иакова быть во владении Греков и их патриарху быть главою всех христиан; в случае смерти какого-нибудь Абиссинца, имуществу его и принадлежащим ему местам переходить во владение греческого патриарха, данные постановления хранить Грекам и никому не осмеливаться нарушать их. Собственноручно он написал и следующее: кто пойдет против этого и будет их нарушать, да подпадет мечу Божию. И этот царский указ находится у нас. По смерти этого царя, в 933 году (1526 г.) [246] вступил на престол его сын, султан Сулейман, и дал указ, согласный с ахтинамэ Омара и остальными прежними документами, содержащий, что всем церквам и монастырям и местам поклонения внутри и вне Иерусалима, Абиссинцам, Коптам, Сирийцам и всем местам их находиться под властью помянутого патриарха, и быть ему первым изо всех христианских народов, в Иерусалиме находящихся, во всех службах и крестных ходах. И собственноручно он постановил следующее: кто нарушит это постановление, да подпадет гневу Бога и пророка его. И этот царский указ хранится у нас. В 1044 году (1634 г.), в царствование султана Мурата, явился из Персии некий Горгор с несколькими Армянами. Он говорил, что “Копты и Абиссинцы находятся под нашею властью", и не только это, но даже затеял тяжбу, подготовив для суда подложные документы. Было постановлено судить нас двум общим судьям Абдуллаху эфенди и Нуху эфенди, рассмотреть наши и армянские документы в царском суде и визирю и судьям подать донесения. На суде было доказано, что армянские документы подложны, наши же подлинны; на этом основании было отправлено донесение от визиря и судей, кроме того оба судьи выдали нам удостоверение в нашей правоте. После этого помянутый царь в царском суде постановил: так как Армяне подделали указ как это видно из неверного года, виновных подвергнуть смертной казни. Согласно с данным по этому делу указом, были казнены Амбаза паша, помогавший Армянам, и многие другие Армяне. Было вновь подтверждено, что помянутые народы, их места поклонения, святыни, церкви и монастыри [247] должны быть подчинены греческому патриарху, что он должен быть первым над всеми остальными народами, если же впоследствии у Армян окажется какой-нибудь оправдательный документ относительно этого дела, схватить его и отправить царскому правительству. Этот царский указ, судебный приговор, составленный согласно законам, и донесение визиря хранятся у нас. В 1067 году (1656 г.), в царствование султана Магомета, Армяне подделали судебный приговор, и на основании этого документа по секрету выпросили себе указ. После этого двум судьям приказано было разобрать это дело в верховном суде; они же, увидя оправдательные документы Армян, признали их подложными. Они написали донесения от своего имени и от имени визиря, и постановили судебный приговор: Абиссинцам, Грузинам, Коптам, Сирийцам быть под властью Греков, последним управлять помянутыми народами и их местами поклонения, тяжбу об этом деле впредь не разбирать, следовать во всем ахтинамэ Омара и указу султана Селима и Армянам впредь не трогать нас. И этот царский указ хранится у нас. Мы имели помянутые царские указы, которые даровали нам покойные цари, собственноручно скрепив их, и совершенно беззаконно уничтожить их или изменить; Армяне же сделали ложное донесение, собрали подложные документы и каким-то образом вошли в соглашение с калфой епископов. Последний, погрешая против правды, взяв без царского указа договоры, находящиеся в берате греческого константинопольского патриарха, вставил в берат Армян, и кроме того внес, что и Абиссинцы Копты и Сирийцы, в берате патриарха иерусалимского [248] подчинены Армянам, хотя эти народы, как явствует из древних и новых бератов, подвластны Грекам (он дал Армянам выписку из книг, что их нет в берате греческого патриарха). Кроме того он уничтожил в царских книгах записи, нас касающиеся, и вместо них вставил другие, как того желали Армяне. И так документ беззаконным образом гласит, что в день нисхождения Св. огня патриарх армянский входит в Св. Гроб вместе с греческим патриархом, что Абиссинцы, Копты и Сирийцы и их места поклонения подчинены Армянам, что монастырь Св. Иакова, который они нанимали, принадлежит им, и таким путем они беззаконным образом получили указ, скрепленный царскою подписью, и всему нашему племени сделана несправедливость немаловажная, повреждение существующего и нарушение порядка именем Божиим и жизнью долголетнего, тишайшего и благороднейшего царя нашего просим да свершится милость подданным тебе рабам, и просим, чтобы царские указы, находящиеся у нас и трактующие о помянутом деле, почитались священными и истинными, поддельный же указ, который Армяне получили посредством лживого донесения, был уничтожен, их иск не разбирался бы, и нам дан был вновь священный указ, скрепленный собственноручно царем. В этом прошении мы просим о дарственном указе и милости царя и вашего высочества.

Таково было содержание нашего прошения, которое составил великий драгоман господин Александр очень умно и правдиво; мы пошли к нему вместе с одним Турком, секретарем драгомана. Он читал очень внимательно и с большим разумением [249] все царские указы и затем диктовал писцу с первого до девятого часа ночи. И этим он не довольствовался, ибо не умно опираться исключительно на собственное разумение, но надо показывать свою работу и другим, могущим отнестись к ней критически, и принять во внимание и их мнение; ибо одно составить, другое окончательно отделать составленное. Поэтому он показал это прошение прежде всего бейликчи-эфенди, человеку мудрому и опытному по части судебных и правительственных дел, с молодых лет занимавшему много разных должностей, выросшему и поседевшему на службе. Видя, что прошение написано гладко и по форме, он остался им очень доволен. Получив его одобрение, предъявив все царские указы и документы, удостоверившись в чем право и убедившись, что победа должна быть на нашей стороне, он показал прошение помянутому правосуднейшему эконому, как безусловно верному испытанию. Среди прочих занимался этим делом и некий меховщик Зафир, избранный в начальники всем цехом, ибо этот цех издревле работает в пользу иерусалимского престола до пролития крови. Он, по приказанию начальства и из благочестивого рвения, ночью и днем носил документы из дворца визиря к нам и от нас вновь во дворец, очень часто вступал с большим рвением в борьбу не только с Армянами, но и с нашими, ибо некоторые из наших вели переговоры о их делах, уже не знаю по каким соображениям. Как они сами говорили, они, опасались за сомнительный исход победы, принимая во внимание нашу нужду и без счету расходуемое Армянами золото; как было решено правдою и постановлено более разумными людьми, [250] судьба изменилась, и они променяли не медь на золото, а наоборот. Отсюда происходила и проволочка, как было сказано.

Когда наконец прошение было рассмотрено многими и признано разумным, решено было передать его в суд визиря. Взяв его, мы отдали его в переписку и переписанное представили священному синоду. Тогда патриархом был уроженец Патмоса Неофит, человек выдающийся рвением о вере и добродетельною жизнью, с юных лет служивший церкви; он был сначала епископом Тирулойским, потом митрополитом Кесарии Каппадокийской, затем возведен в сан патриарха константинопольского и хотя он несколько раз отказывался, так распорядилось Провидение Божие, он не мог избежать этой участи; и в настоящем деле он показал не малую готовность достичь цели. По прочтении прошения драгоманом на синоде и после того как много говорили о том, чтобы отдать его в суд визиря, было решено скрепить его печатями патриархов и передать визирю некоторым назначенным архиереям и иереям. Печати всех приложили к прошению и назначено было явиться к визирю от синода митрополиту Писидийскому Косме с несколькими иеромонахами, от нас мне, Аврамию Севастийскому и нескольким иеромонахам. Мы отправились все и так как время еще не наступило, мы ждали все в одном месте, когда визирь отправится в суд. Тут пришел один из слуг драгомана и позвал меня; я пошел к нему и мы вместе отправились в суд. Чтобы нам не воспрепятствовали стражники и полицейские в суде, он подвел меня к начальнику чаушей и препоручил ему, шепнув [251] что-то на ухо. Начальник чаушей пригласил меня сесть и приказал ввести в суд кого я пожелаю. По его приказанию вошли все бывшие со мною за исключением нескольких человек, ибо не принято, чтобы толпа входила в суд. Мы ожидали некоторое время, а чауш попросил дать ему прошение. Я боялся, чтобы он не убежал с прошением и не желал дать его. Наконец мы пошли вновь к начальнику чаушей, и тот приказал ему не надоедать нам и подать прошение нам самим собственноручно.

Вошел визирь с обычною свитою и охранною стражею и после того как ему провозгласили обычное приветствие, он сел в обычном порядке на седалище, а вокруг него судьи города, Галаты и Скутари. Прежде всего находившиеся там женщины подали свои прошения (таков обычай у Оттоманов, что сначала подают прошения женщины). Когда были поданы женские прошения и некоторые другие, выступили и мы с приставленным к нам чаушем; нам было объявлено, чтобы мы подали прошение второму тескереджи, стоявшему на лево от визиря, ибо этому тескереджи приказано было взять прошение и он прочел его. По прочтении визирь спросил меня, было ли отмеченное в прошении когда-нибудь во владении Армян. Я ответил и стал просить со слезами, я сказал, что издревле это находилось в нашем владении, а пока визирем был Али-паша, он сделал не только эту ужасную вещь, но древние записи наши в царских книгах выцарапали, сделав нас голыми и обнаженными. Не плачь, сказал визирь, я ясно увидел нарушение ваших прав, все это я расследую и вы будете [252] пользоваться спокойствием. Визирь написал на прошении: выписать содержание данных указов. Взяв прошение с этою надписью, чауш отправился к калфе епископов, чтобы получить, как было приказано, содержание указов. Прочтя прошение, зная совершенный подлог и видя собственное имя в прошении, калфа начал трусить; ибо не малое преступление делать подлоги в царских книгах. Подписав требуемую справку, он тотчас же послал за митрополитом Ираклийским Герасимом, уроженцем Лерны, наказав ему прийти как можно скорее, так как он умирает от страха. Когда пришел к нему митрополит Ираклийский, он начал плакаться и уверять, что это дело совершено против его желания, так как ему приказал это сделать прежний визирь, и он уверял, что у него есть письменное повеление. После этого он решил обратиться за помощью к эконому, и умолял защитить его, боясь, чтобы о ним не приключилось чего-нибудь страшного, и приводя в свое оправдание, что он действовал по приказанию и многое другое. Но напрасно хлопотал он, потому что все находили его виноватым. Тогда отправился он к помянутому меховщику Зафиру, которому и стал жаловаться. А тот ответил ему: от тебя зависит освободиться от страха и избавить нас от неприятностей, ты можешь сделать это простым внесением и уничтожением записей, которые ты подделал и выцарапал. Услышав это, он отправился к эконому и засвидетельствовал, что все документы Армян подложны. Затем сообщение, сделанное эконому, он повторил и нам.

В то же время мы подали и другие прошения, [253] одинаковые с поданным визирю, шейх-уль-исламу, судьям румелийскому и анатолийскому и судье столичному. Шейха-уль-ислама Армяне каким-то образом расположили в свою пользу, как говорят одни деньгами, или как говорят другие, и это вероятнее, при посредстве одного друга, занимавшего должность фетфа-эмини, по имени Халила эфенди. Последний во время предшествующего процесса содействовал очень сильно Армянам, и с тех пор он помогал Армянам. Хотя он не мог действовать открыто, он все же убедил шейха-уль-ислама, человека старого, слабого телом и разумом, что право на стороне Армян, а так как тяжба идет о христианской вере, неприлично впутываться людям, имеющим такой важный сан.

Убежденного в этом шейха-уль-ислама трудно было переубедить; мы нашли однако близкого ему человека Бака эфенди, чрез которого подали прошение. Прочтя прошение, он ответил только следующее: “вы и Армяне одно и тоже, те и другие подданные царя, примиритесь между собой". Из этого ответа шейх-уль-ислама, мы увидели, что он предрасположен против нас. Мы решили обратиться к судьям румелийскому и анатолийскому и подать им прошения; их мы нашли равнодушными к обеим сторонам и на чьей стороне право, там оно и будет признано, сказали они. А столичный судья, человек умный, глубокомысленный и неподкупный, прочтя не дал тотчас никакого ответа, но прежде всего стал разыскивать годы взятия Иерусалима, бегства Магомета и отпаление Омара. Выяснив и тщательно исследовав это, он стал возражать против слова “Ромей" (Римлянин); он [254] производил это слово от древнего Рима и говорил: значит ахтинамэ Омара принадлежит латинянам, а не вам. На это возражение помянутый митрополит Ираклийский ответил: это справедливо вплоть до царствования Константина Великого, ибо царство находилось тогда в древнем Риме; Константин же перенес царство из Рима в Византию, которую он распространил по семи холмам и укрепил твердыми стенами, таким образом было перенесено и имя, только с прибавкой “новый", и Византия стала зваться новым Римом и сделалась вторым городом после древнего Рима. С тех пор нас стали звать Ромэями, и наш монарх звался и подписывался самодержцем и царем ромэйским. Получив это сведение, он внимательно прочел прошение и узнав, где правда, на сколько мог стал помогать нам.

Чрез несколько дней на собрании назначенных судей визирь обсуждал это дело, по приказанию царя или по собственному решению. Постановлено было следующее. Видя, что деньги не приводят к желанному результату, Армяне решили узнать при помощи прошения мнение визиря. Они подали визирю прошение следующего содержания: После того как нас судили, признали правыми и утвердили наши права царским повелением, мы имели намерение в нижайшем прошении просить кого-нибудь из царских слуг прийти в Иерусалим и передать нам упомянутое в царских повелениях. Теперь же мы услышали, что Греки подали прошение, стараются ввести вас в заблуждение и уничтожить дарованное нам. Поэтому мы просим вас не обращать внимания на их слова, но согласно с прежде [255] данными нам указами дать нам одного из слуг царского двора, который привел бы в исполнение справедливые царские приговоры. Написав это прошение, они подают его визирю, когда тот сходил о судна. Приняв прошение, визирь не стал его читать, но придя домой, отослал его эконому. Последний же поняв хитрости Армян, изобличив и побранив отпустил со словами: Вы думаете, что это не хитрость и не обман, то что вы сделали. Ведайте же, что ваше дело будет разбираться в суде визиря назначенными судьями, которых вы не знаете; так приказано царем. Помиритесь, чтобы избежать худшего. Услышав это, Армяне просили, чтобы царским указом разбирательство было поручено если возможно муфтию, ибо его они как было сказано предрасположили в свою пользу, если же нет, судье румелийскому, так как они рассчитывали на его вака-эфенди, по имени Карган задэ; ибо он был достаточно подкуплен, когда визирем был Али паша, и Армяне добывали указы, хотя он и не знал правды и никто не возражал. Они полагались на него, хотя он был в одном ранге с судьями, ибо должность вака-эфенди очень важна в оттоманском суде, так как он принимает документы тяжущихся, записывает, что говорят стороны, показания свидетелей, способ их свидетельства и достоверность свидетелей. И все происходящее на суде записывается им одним и на основании его записи постановляется приговор.

В этот суд они внесли свое дело, хотя было уже дознано, где право и справедливость, и присутствовала противная сторона; они рассчитывали, что за них будет почтение к прежнему, что они будут говорить [256] в свою пользу и убедят судью, но ошиблись. И этот муж был правосудным, и они ошибались, думая и говоря, что склонили его на свою сторону. Так как дело было ясно, правда обнаружилась и была у всех перед глазами, скрывать и хитрить оказалось невозможным. Будучи людьми безрассудными, потеряв соображение от важности этого дела и не предвидя ничего, что должно было случиться, они решили подать второе прошение следующего содержания: В прошлом году даны нам на основании древних документов некоторые привилегии, которые мы имели с давних пор, а Греки обвиняют нас, будто мы нарушаем их права, и тайно и без суда добыли себе указ. Дело обстоит не так. Мы предъявили все наши оправдательные документы тогдашнему судье румелийскому и признав их подлинными, он подал донесение и дал нам судебный приговор. Так как Греки желают, чтобы дело было разобрано на суде, мы и на это согласны. Мы просим, чтобы постановлено было разобрать дело вновь судье румелийскому. Приняв это прошение, визирь вручил его начальнику чаушей для препровождения эконому, и он препроводил его. Прочтя прошение, эконом позвал вновь Армян и слегка побранив их, ибо он не очень сердился, сказал: “Разве я не говорил вам, что эта тяжба не маловажная, как вам кажется, и что царем повелено разобрать дело на суде в присутствии всех судей? Почему вы хотите начать тяжбу у судьи румелийского? Разве из этого не ясно, что вы нарушаете права Греков; если бы вы не нарушали чужих прав, вы не стали бы вести тяжбы в других [257] судах, тогда как решено, что бы дело разбиралось в царском суде; вы хотите нарушить правосудие и найти себе оправдание за деньги. И так не делайте ничего в ожидании суда, старайтесь не надоедать нам прошениями, потому что от этого ничего не изменится. Если же вы и теперь ослушаетесь, знайте что вы подвергнетесь наказанию, какого не ожидаете. После этих слов эконома, они ушли сокрушаясь о неудаче, они не могли ничего ни говорить ни делать, разве только прибегнуть к муфтию. Они видели в нем священный якорь, надеясь, что он помешает правосудию, и что на него можно подействовать чрез кого-нибудь из близких ему лиц. Наступил назначенный день и накануне вечером рейс-эфенди отправился звать муфтия к визирю, ибо у оттоманов принято таким образом приглашать муфтия, когда в нем есть надобность. И ко всем остальным судьям были посланы назначенные для того люди сообщить им о заседании; к нам и Армянам был послан один из слуг эконома с извещением. Мы отправились все семеро, патриарх константинопольский и наш владыка. из архиереев Кизический, Ираклийский и я, из начальствующих лиц драгоман, учитель и великий эклесиарх Критий. Придя мы ждали, когда явятся Армяне и будет приказано приступить к суду. Тогда приехал муфтий с обычным церемониалом в экипаже, и с ним оба великие судьи, румелийский и анатолийский, а также столичный судья. Когда они собрались, нам приказали идти в суд. Мы приготовились пожать плоды этого дела (ибо не принято болтать в суде визиря), взяв с собою царские указы, которые мы предъявляли с самого [258] начала. Придя мы сидели около суда, ожидая когда прикажут войти. Тут пришло более 200 Армян, хотя им не приказано было являться в количестве более семи. Пока мы сидели около суда, визирю доложили, что мы явились, и об нашем деле сказали, что царем уже приказано здесь разобрать спор. Услышав это со страхом, муфтий помешал суду, сказав, что некоторые говорят: к чему такое собрание из-за Греков и Армян? Разве не достаточно одного судьи для суда над ними? На этом основании он решил просить, чтобы суд был предоставлен ему, как это было заранее подготовлено. Наконец нас призывают, чтобы не обнаружилось, что мы по этой причине лишены правосудия. Войдя мы нашли начальника чаушей сидящим около дверей; приветствовав его обычным приветствием и целованием края платья, мы просили позволения войти к визирю. Тот же ответил нам: сегодня не время суда, ибо тишайший наш царь отправился кататься верхом; поэтому высочайшему визирю неудобно судить вас; оставайтесь, когда наступит время, мы пошлем за вами.

Получив такой ответ, мы ушли горюя, а Армяне радуясь и веселясь, и издеваясь над нашими христианами, и насмехаясь над их планами. Все это сделал муфтий, желая, чтобы оба народа примирились, считая, что спор между ними не имеет никакого значения. Время проходило, нас не призывали в суд и смута росла. Народ нападал на нас и с гневом требовал дать ему прошение, поданное нами визирю, чтобы переписав его подать царю. Видя, что движение это опасно и чернь кричит, мы отдали им прошение, возлагая надежду на Бога, ибо это [259] была очень смелая попытка по следующим причинам. Во первых потому, что не имелось позволения правительственных лиц и нельзя было попросить этого позволения; во вторых потому, что большая смелость обращаться таким образом к царю и жаловаться на то, что он сам приказал хотя и введенный в заблуждение, в третьих потому, что царь строгим указом запретил черни подавать прошения. Это не мало пугало нас и мы хотели помешать этому движению. Но толпу невозможно сдержать и когда мы ставили им это на вид, они отвечали: мы идем жаловаться не какому-нибудь крамольнику, но нашему царю, отцу правосудия, любящему подданных и пекущемуся о них; если же вы не пустите нас, мы подадим царю жалобу на вас. Услышав это, мы против желания уступили, надеясь на три вещи; это будет сделано без нашего позволения и раньше мы в донесении сообщили наши права старшему евнуху и спафару царя, людям неподкупным, умным и поседевшим на царской службе, и прежде всего поборнику правосудия и защитнику правды эконому Халисе. Мы рассуждали так, если царь рассердится на сборище народа, за нас будет правда, и он не позволит засудить нас; если же визирь рассердится что им пренебрегли, эконом, как разумнейший человек, хорошо знающий неистовство толпы и печаль, проистекающую от неправосудия, успокоит визиря. Этим мы утешились.

Взяв прошение, христиане отдали его переписать умелому писцу, и прибавили царский титул и прочее, что необходимо; содержание же прошения было тожественно с вышеприведенным, поданным нами визирю. Они написали и другое прошение, которое [260] подали визирю, с жалобой на отсрочку и с напоминанием о раньше поданном прошении, и второе тожественное прошение подали они эконому, прося его защитить их права. Изготовив прошения, как следовало, они разделились на три части: одни взяли прошение царю, другие визирю, третьи эконому. Наступил назначенный день, это была Пятница, когда надо было подать прошение царю в то время, как он выходил с царскою и великолепною свитою и отправлялся в мечеть султана Баязеда. Все собирались у так называемых Железных Ворот царского дворца, чрез которые должен был выйти царь; с обеих сторон стала такая густая толпа, что царю оставили маленький и узкий проход. В то же время мы отправились к драгоману, сообщив ему о гневе толпы и о том, что они собираются подать прошение, а тот поспешно отправился к эконому, сообщить ему о намерении толпы; последний нисколько не испугался и утешил нас. Тем временем царь вышел в названные ворота, народ приветствовал его по принятому обычаю, подал прошение и со слезами просил его державу рассмотреть написанное в прошении. Прошение принял находившийся при царе чаходар, и затем царь отправился в мечеть султана Баязеда. Тогда толпа стала расходиться, уходя назад к дому визиря; когда она еще не разошлась, явилась свита визиря; ибо и визирь собирался выйти из тех ворот и эконом, отправлявшиеся молиться в Св. Софию. Христиане вновь выстроились, как раньше, и со слезами подали прошение визирю, в котором, как сказано, вкратце повторялось прежнее прошение. После визиря прошел эконом, смотревший благосклонно на народ; [261] они и ему подали прошение, но он не принял его, избегая, как благоразумный человек, болтовни народа, но тихим голосом с любезным и приветливым лицом объяснил, с какою готовностью он будет стоять за правду. Достаточно, сказал он, прошения поданного нашему властелину. Когда все прошли, толпа разбрелась и ожидала ответа.

Вернувшись, царь, говорят, прочел прошение и рассердился на бессмысленное дело, он приказал визирю принести ему указы обоих народов. И он принес их с печатями; вместе с визирем находился и муфтий в тот день, когда принесены были указы, читал ли их царь или нет, я не могу сказать наверно. На следующий день визирь призвал нас и Армян; мы пришли туда, где сидел визирь с муфтием. Когда мы поклонились, он обратился к нам с гневом: Вы, Греки, спросил он, подданные царя или вы ему не подчинены? Мы, ответил патриарх, издревле слуги царя и гордимся этим. А если вы, сказал он, слуги и подданные царя, как же вы осмелились вопреки царскому указу запрещающему народу подавать прошения, выйти к царю в такой толпе и с таким буйным движением, чего вы просите и в чем заключается ваш иск? Константинопольский патриарх ответил: мы, визирь, не имели ничего общего с толпою обратившеюся к царю, и мы всячески старались удержать толпу, да не могли этого сделать, мы предупреждали их о риске и показывали повеление; они же, как рабы решились довести до господина свою печаль и оскорбление нам всем нанесенное, рассчитывая на благородство царя и на то, что они покорные его рабы. Если же ты будешь [262] обвинять нас, мы докажем свидетельскими показаниями, что ничего не знали; иск же наш тебе известен из нашего прошения, и мы повторяем теперь, что вчиняется этот иск потому, что дан вследствие обмана царский указ, противоречащий многим древним царским указам.

Тогда смелый, решительный и дерзкий Армянин Муратоглу очень дерзко и громко сказал визирю: визирь, Греки нарушают наши права, желая отнять у нас монастырь, принадлежащий нам больше 200 лет. Он собирался сказать еще много в таком роде, но визирь рассердившись остановил его словами: кто ты такой, что позволяешь себе так разговаривать со мною? мы спрашиваем об этом деле ваших духовных лиц, почему же отвечаешь ты, не принадлежащий к этому сословию? Армянин ответил: так как наш вартабет не умеет говорить по-турецки, я исполняю обязанность драгомана и перевожу то, что он говорит, по-армянски. Каким это образом, сказал визирь, он Армянин и вартабет и не знает нашего языка? Молчи и отвечай только, если тебя кто-нибудь спросит. Обратившись к нам, он сказал: идите и живите мирно, довольствуясь теми границами, какие каждый из вас имеет и привилегиями, согласно древнему преданию. После этого он сказал муфтию: разве я, господин, не правильно сказал, приказав народам жить мирно на основании древнего обычая? Очень хорошо, ответил муфтий, есть и закон, называемый по-арабски кюфур-милен-ул-кюли бахат (т. е. что нет разницы между иноплеменниками), пусть они согласуются с древним обычаем и живут в мире. После этой хитрости он получил от него и судебный приговор; приговор муфтия [263] не может быть отменен никаким судом, и называется по оттомански фетфа. Затем он сказал: это сделано с твоего ведома или нет? Получив отрицательный ответ, он прибавил: я не могу оставить без исследования сделанное без суда и твоего ведома; я порицаю то, что делается в тайне; а потому я буду делать обследование этого дела как можно открытее и так, чтобы все это знали. Когда мы уходили, визирь, обратившись к нам, сказал: держите себя смирно и не подавайте прошений; если же я узнаю, что вы подали прошение, я в тот же день сошлю вас, тех же, кто подаст прошение, кто бы они не были, казню. Знайте и то, что ваш иск не может быть удовлетворен посредством подкупа, но исключительно праведным судом. Идите домой, а документы, скрепленные печатями, лежат у реиса эфенди и вы получите их от него. Впредь живите так, как вы прежде жили, итак идите.

Мы ушли, а Армяне находились в недоумении и отчаянии; на них находило какое-то вдохновение, они верили тому, что видели во сне и всем объявляли это. На всех улицах и перекрестках, где только был Армянин, они распространяли, что их вартабет надел мантию и со свитою вышел победителем; они издевались и насмехались над нашими христианами, будто бы отверженными и побежденными. Они торжественно объявляли, что имеют радостную весть, будто они одолели Греков, и много другого вздора распространяли они день и ночь. Хотя мы и были огорчены сердитым разговором визиря, но взвешивая смысл его слов, мы сохраняли еще некоторую надежду. Это распространяли [264] Армяне, но Божество не дозволило им долго иметь верх над нами. Не прошло двух часов и калауш-чауш схватил Шахбаза по приказанию визиря, привел его к начальнику чаушей и отдал тюремщику, не допустив его до визиря; таково было распоряжение визиря. Тюремщик поставил его ноги в деревянные колодки и стал пытать повернув головой к земле, хотя тот не понимал, за что ему такое наказание; он всячески раскидывал умом, но не мог понять ничего верного. Узнав это, Армяне запели на другой лад, смех заменили слезами, радость — горем, но утешались тем, что это недоразумение. Они и другую нелепость стали выставлять причиною заключения под стражу, и опять уверяли, что победа на их стороне; но, как говорит пословица, смех уподоблялся слезам и печаль — радости; ибо они смеялись для вида, в душе же печаловались и стенали. Чтобы выяснить правду, они послали брата Шахбаза к эконому визиря узнать причину; тот спрашивал и со слезами молил сказать, но эконом ответил, что не знает причины. Когда тот стал спрашивать вновь. Пойди к визирю, сказал эконом, и спроси его. Визирь тоже притворился, будто не знает причины и отправил его в кандалах узнать причину к его брату. Узнав, что он арестован, Армяне подняли шум, бросились к своим покровителям, желая узнать причину его ареста и нельзя ли его освободить. Спал в кандалах Шахбаз, только что перед тем горделиво ехавший на коне по улицам в сопровождении большого количества слуг; тут же он был в стесненном положении и никого с ним не было, если не считать брата тоже в кандалах, [265] и он предчувствовал смертную казнь и конфискацию имущества.

Вскоре после этого визирь позвал нас и Армян. С нашей стороны мы пришли все трое, константинопольский патриарх, великий драгоман и я, а наш владыка пошел в церковь помолиться и со слезами молил Бога не допустить, чтобы мы были посрамлены. Со стороны Армян было два вартабета, живущий в столице Ованес и вышеупомянутый Якуб, муж одержимый бесом, безумный и яростный. Мы вошли к визирю, перед визирем стояли эконом, реис эфенди и начальник чаушей. Войдя мы стали на правую сторону, а на левую Армяне. Визирь поднял глаза, увидел нас и посмотрев сурово и сердито на Армян сказал: царский указ, который вы получили во время Али паши, дан вам после суда? Они ответили: нет. Так как, сказал визирь, этот указ был дан без суда и вследствие обмана, этим царским повелением тишайший царь наш уничтожает данный им указ. Визирь вынул из кармана царское повеление и прочел его, содержание же его было таково: указ, данный Армянам, вследствие обмана и подкупа пусть считается недействительным и будет прислан нам. В нем было написано и еще нечто другое, но того не читал визирь. Он потребовал указ у вартабета; но тот ответил, что его здесь нет, что он отправлен в Иерусалим, где он нужен. На это визирь сказал: так как вы говорите, что отправили царский указ в Иерусалим, мы пошлем своего человека туда о поручением взять документ по царскому повелению; прикажите и вы кому-нибудь из ваших отправиться вместе с нашим [266] человеком и вручить ему то, что повелел царь. На это патриарх заметил: и это, визирь, неправда, те, у кого указы находятся здесь, уверяют, что они в Иерусалиме, чтобы устроить проволочку. Эконом сказал: смотрите, чтобы он не нашелся здесь.

После этого разговора визирь сказал: возьмите каждый свои документы, идите и ничего не предпринимайте, пока не придет назначенный человек. Я подошел к визирю и поцеловав край его одежды получил наши документы. Когда за тем же подошел вартабет, визирь развязал мешок, в котором находились их документы, оставил у себя копию с указа, признанного недействительным, остальные отдал им и приказал нам впредь жить смирно. Тогда вартабет сказал: так как царь постановил данные им указы отнять и признать недействительными, пусть на основании древнего обычая будет дан нам судебный приговор, отводящий нам наше имущество. Визирь ответил: это зависит от нас. А я заметил: мы не имеем никакого права заключать договоры относительно того, что подарено царскою милостью. И опять визирь дал тот же ответ: это наше дело.

Провозгласив многие лета царю и визирю, мы вышли из дворца визиря довольные, Армяне же огорченные и опечаленные. Рейс эфенди приказал написать указ губернатору Дамаска и судье иерусалимскому взять у Армян царский указ, уничтожить запись сделанную в судейских делах и прислать ее сюда, скрепленную печатями. Приказано было отправиться первому чохадару визиря Халилу аге. Содержание же указа было таково: Приказ губернатору Дамаска Сулейману-паше и судье [267] Иерусалима и Дамаска. После обычных титулов губернаторов и судей сказано: У Греков и Армян обычай спорить о своей религии, как это издревле ими делается. Армяне по некоторым пунктам по-видимому нарушили права Греков и в 1147 г. (1734 г.) 6-го лунного месяца Джемазиулахыра извлекли из дел епископов некий указ, по которому им предоставлено владеть Абиссинцами, Коптами и Сирийцами и церковью Св. Иакова и дано право в Великую субботу входить ко Гробу Господню армянскому патриарху вместе с греческим. Этот указ стал причиною спора между обоими народами. Так как он показался подозрительным нашей царственности, от армянского патриарха, проживающего здесь, был затребован указ, данный Армянам, написанный в указанном году, дабы он был уничтожен в помянутых делах моим царским судом; но армянский патриарх ответил, что указ отправлен в Иерусалим и находится там. Вследствие этого, чтобы больше не разбирать этого спора, я постановил вырвать страницы из книги иерусалимского суда, где вписан помянутый указ, и эти вырванные страницы, скрепленные печатью, вместе с указом послал нашей царственности. Поэтому наша держава чрез этого чохадара Халилу агу, коему поручено настоящее дело, требует, чтобы помянутый указ и записи, сделанные в иерусалимском суде, были положены в сумку, снабженные печатями и посланы нашей царственности. А посему, ты, губернатор Дамаска, на основании этого моего повеления, назначь для этого дела верного человека из твоего ведомства и пошли его в Иерусалим, а ты, судья иерусалимский, возьми [268] помянутый указ у армянского патриарха, там проживающего, и запись помянутого указа, вписанную в вашу книгу, вырви. Человек губернатора должен доставить документы губернатору, губернатор же положить их в сумку и скрепив печатью отослать к царскому двору чрез помянутого нашего чохадара. Он должен ревностно позаботиться о том, чтобы получить в целости указ, и уничтожить и вырвать запись в книге так, чтобы ни одной буквы записи не оставалось в книге, и все эти документы с приложением печати послать помянутому губернатору Дамаска. В этом деле да не будет никакого противодействия, но помощь и вследствие. Так как царственность наша желает, чтобы это дело не оставалось неоконченным, но было вполне закончено, мы пишем и тебе, судье города Дамаска, тщательно поискать в твоих делах и если ты найдешь что-нибудь у себя, напиши прошение губернатору, ходатайствуя, чтобы тебе разрешено было тщательно уничтожить соответствующие записи, и отдай их помянутому губернатору; губернатор же приняв их и скрепив печатью, пусть отдаст их нашему чохадару, который доставит их нам. И пусть это будет совершено с должным попечением, согласно настоящему нашему царскому указу. Чрез три или четыре дня после этого визирь Измаил паша был смещен и у него конфисковано имущество, которое он копил, начиная с юности, по причинам, которые знают сановники. Он был послан на остров Хиос, а вместо его царь назначил на должность визиря теперешнего великого визиря Магомета пашу; это опечалило нас и обрадовало Армян. Опечалило нас, потому что Измаил паша [269] начал наше дело и довел его до такого положения; Армяне обрадовались, потому что они считали, что не правосудие должно защищать их, а визирь. В ту ночь, когда Измаил паша был смещен, Армяне пели серенады и устроили ночное празднество, пригласили музыку, пели песни, и ликовали, думая, что это обстоятельство переменит их дело. Они предсказывали, что найдут защитника, как только визирь, будет утвержден в сане, потому что теперешний великий визирь был еще только исправляющим должность и ему еще не была вручена царская печать. Считая свои предсказания истинными, они радовались и веселились, и эта ночь видела такие же пиры, как следующий затем день кандалы и пытки. Еще не наступил день, как чауши были посланы в дом Муратоглу; не найдя его дома, но застав его сына, они передали его тюремщику и приказали пытать, чтобы он сказал, где его отец. При наступлении дня Армяне, очнувшись от попойки и проснувшись узнали о поисках Муратоглу и заключении его сына; тогда они ночной пир переменили на плач. Так недостаток ума заставляет радоваться бессмысленному и огорчаться правильному и справедливому.

Юноша, видя орудия пытки, придумал хитрость, чтобы избежать наказания и говорит следующее тюремщику: я, тюремщик, ни в чем не повинен и не принимал никакого участия в содеянном, поэтому пытать меня одинаково несправедливо и безбожно пред Богом и людьми, ибо беззаконно пытать сына вместо отца; если ты желаешь, чтобы мой отец дал показание, пошлите со мною людей, которые его схватили бы, и я покажу вам [270] своего отца. Они дали юноше несколько придворных слуг, которым приказали, как только юноша покажет отца, отпустить первого, а последнего схватить. Они пошли, а хитрый юноша некоторое время шел с сопровождавшими его людьми, затем он вошел в дом, где, по его словам, находился его отец. Он знал заранее, что в этом доме были две двери, он сказал, что нужно войти по лестнице в сени и схватить там его отца, а сам он вышел в другую, незамеченную ими, дверь и убежал. Придворные люди, не найдя отца и потеряв сына, возвратились с пустыми руками и поняли, что этою хитростью их хотели обмануть. После этого дается строгий письменный приказ начальнику войска, т. е. янычар аге разыскать и найти Муратоглу и некоторых других Армян, и между прочим одного дердера, занимающего место учителя, которого они называют также пресвитером. Схватив их всех, они свели их в тюрьму и заковав в кандалы, пытали, как подобало, за хитрость и за бегство отца. Это продолжалось некоторое время, не будучи в состоянии снести пытки детей, Муратоглу пришел и явился к эконому. Тот увидав его сказал: Как ты явился сюда? Где скрывался столько времени? Куда убежишь ты от царской руки, тебя требующей? Зачем пришел, если раз убежал? Я, ответил Муратоглу, убежал от страха, а теперь узнав, что моих детей пытают, я почувствовал большую скорбь и со слезами прибегаю к твоим стопам и молю об освобождении детей. Ты хорошо сделал, что пришел ко мне, ответил эконом, я освобожу детей невиновных и не принимавших участия в преступлении. Возьмите этого, [271] наденьте на него колодки, а сыновей его отпустите. Тотчас же освободили сыновей, а его приковали к колодкам.

Так продолжалось некоторое время, они с трудом сносили пытки и много обещали, если их спасут; ибо они опасались смертной казни. Им удалось освободиться по следующей причине. Собираясь принять царскую печать, теперешний визирь Магомет-паша, муж мягкосердечный и склонный гораздо больше миловать, чем осуждать, просил царя предоставить ему право освободить всех осужденных на смертную казнь или другое наказание и вывести их из тюрьмы. Тут и Армяне были освобождены из тюрьмы, хотя они и были осуждены на смертную казнь. Когда визирь пришел с печатью, ворота тюрем открылись, заключенные вышли и были освобождены от наказания. Но и это дело эконом не оставил без внимания; позвав Армян, бывших в заключении, он сказал им следующее: Великий визирь и господин наш, которому сегодня вручена царская печать, освободил всех приговоренных к смертной казни и вы, бывшие в заключении, отпущены. Смотрите же впредь не делайте ничего подобного, ибо тогда уже несомненно вас постигнет смертная казнь. Идите и живите смирно, и ничего не говорите о иерусалимском деле и даже если услышите, что другие говорят, молчите; ибо если что-нибудь подобное дойдет до нас, готовьте себе могилы. Неожиданно спасенные, они отправились по домам, и дело с наружной стороны происходило так; если же кто-нибудь знает что-нибудь оставшееся нам неизвестным, пусть судит и объясняет, как каждому кажется, вернее [272] мы же записали в этом рассказе то, что нам представляется ясным.

Но вернемся к началу нашего рассказа. Когда был смещен визирь Измаил паша, обсудив все благоразумнейшим и справедливейшим образом, защитник наших прав эконом решил при посредстве второго человека во дворце подтвердить сделанное раньше при Измаиле паше и новым указом потребовать вновь, что требовали чрез чохадара помянутого визиря. Ибо по его соображению, если в Иерусалиме узнают о смещении визиря, губернатор Дамаска отложит дело, Армяне будут противиться приказу и чохадар убежит, узнав о смещении своего господина, боясь чтобы с ним не случилось чего-нибудь страшного. Он послал одного из своих близких с собственноручным письмом к губернатору и с царским указом, повелевающим задержать прежде посланного чохадара Халила агу и взять у него указ и какие другие у него имеются документы, и его посланному приказано исполнить в Иерусалиме все, что приказано было прежнему посланному. Он отправился из Константинополя 16 Декабря на почтовых лошадях, их Оттоманы называют мензилными, и прибыл в Дамаск; прибыв туда, он передал письмо губернатору. Губернатор, послав тотчас же людей, заставил чохадара вернуться. Там находился новый иерусалимский судья, которому губернатор прочел царские повеления и приказал ему отправляться и исполнить все сказанное в царском указе. В то же время прибыл в Иерусалим и посланный Армянами курьер и сообщил им о процессе; он не знал ничего больше, как то, что [273] мы подали жалобу в царский суд, нарушаем их права, лжем и обманули самого царя, и просил у них помощи. Они не будучи в состоянии иначе помочь, обратились к прежнему иерусалимскому судье, и подкупив его, взяли у него удостоверение, что монастырь Св. Иакова, Сирийцы и Абиссинцы и Копты и их имущество издревле принадлежит им, а также право в великую Субботу входить ко Гробу Господню вместе с Греками; у местных же жителей они взяли подобное же удостоверение, скрепленное печатями, которые они покупали, платя по 200 и более серебряных монет за печать, а за некоторые и несколько меньше. На это прошение было положено более 200 печатей. Когда еще накладывали печати, видели это новый судья и посланный придворный человек, принесший царский указ. Поэтому свидетельства не имели последствий и доказательства не имели значения; достигли цели только деньги, розданные Арабам, которые явились очень кстати, принимая во внимание их бедность. За деньги Арабы продают все, что угодно, таков древний обычай населения Иудеи. Я не считаю Арабов достойными порицания; они люди бедные и когда им представился такой случай обогатиться, они приложили свои печати, не осуждаю я и судью, доставившего свидетельское показание, ибо и он нуждается в деньгах; не трудно получить свидетельские показания из уст свидетеля, гораздо труднее отнестись с презрением к таким деньгам и их отвергнуть. Армян же я считаю достойными сильного осуждения за то, что при помощи свидетельских показаний детей и судьи, бывшего только 12 месяцев, хотели уничтожить [274] царские повеления и указы, данные тысячи лет тому назад.

По прошествии 53 дней, пришел чохадар с царским указом и выписями из судейской книги, которые он получил из Иерусалима скрепленные печатью судьи и губернатора Дамаска. Он прочел указ в Иерусалиме и взяв у Армян и уничтожив и вырвав записи бывшие в книге судьи, прибыл в Дамаск; и там, в Дамасском суде, произведя исследование и уничтожив находившиеся там записи, передал их губернатору снабженные печатями и отбыл оттуда. Получив эти документы, эконом выписи из книг, снабженные печатями, бросил в соответствующее место, чтобы они хранились, как недействительные, а царский указ передал визирю, визирь же написал донесение и послал его царю. Взяв указ и прочтя его и вырезав ножницами свою печать, царь сделал на нем такую надпись: этот документ не должен приниматься во внимание при разрешении этого спора, и вновь отослал визирю. У царей принято, что никто кроме них не смеет уничтожать то, что они написали собственною рукою. Взяв вновь признанный недействительным документ, визирь вырезал ножницами подписи на указе; чтобы не было подложным постановленное правительством, начальники калема скрепляют их разными подписями и знаками. Все эти знаки там были, а затем под царским приговором и указом они делают надпись, удостоверяющую наши права. Надпись гласила: Настоящий собственноручный указ возвращен к нашему царскому правительству и уничтожен, приказано уничтожить в книге епископов и признать недействительным [275] всякую относящуюся к нему выпись; впредь да не будет сделано с него выписи.

По совершении этой надписи, пошла молва о важных событиях, и мы решили бездействовать. Тем временем выступили царские войска и был издан новый указ против дерзнувших подать какое-то прошение или какие-то оправдательные документы, грозивший Армянам заключением и смертной казнью. Копию с этого указа послал нам из Адрианополя драгоман, оригинал же отправлен был к губернатору Дамаска, чтобы он был скреплен и издано было повеление. В лагерь, расположенный в Аксиуполе, называемом в просторечии Сакджой, на Дунае, пришло письмо от губернатора Дамаска к эконому визиря. В письме было сказано, что указ был прочитан, внесен в книгу и отправлен в Иерусалим, и там издан приказ, воспрещающий подачу прошений. Письмо это эконом визиря показал драгоману, а последний сообщил нам об этом в письме. Вот что произошло до сего дня, по соизволению Божию. А то, что случится после этого, мы расскажем в следующей книге.

(пер. П. В. Безобразова)
Текст воспроизведен по изданию: Материалы для истории Иерусалимской патриархии XVI-XIX века // Православный палестинский сборник, Вып. 55. Часть 1. СПб. 1901