Мобильная версия сайта |  RSS
 Обратная связь
DrevLit.Ru - ДревЛит - древние рукописи, манускрипты, документы и тексты
   
<<Вернуться назад

ПАРФЕНИЙ АФИНЯНИН

РАССКАЗ ПАРФЕНИЯ АФИНЯНИНА, МИТРОПОЛИТА КЕСАРИИ ПАЛЕСТИНСКОЙ,

о распрях между Православными и Армянами.

Грехопадение прародителя нашего сделало нашу природу из бессмертной смертною и подверженною тлению, а вместе о жизнью привело и деяния людей, достойные памяти и передачи, в состояние подверженное гибели. Вследствие этого забвение охватывает наши деяния после смерти и от протяжения времени погружает их в беспредельную пропасть. Но не в безусловное забвение приходят события, так как разум доставляет нам некоторый способ делать бессмертным достойное памяти, и способность эту мы получили, полагаю, от самих прародителей. Ибо, как гласить древнее предание, прародители наши вырезали на двух столбах надписи о мудрости, дарованной Богом, искусстве и обо всем, случившемся в их время. Случившееся недавно, вследствие вышеизложенного, представляется как бы настоящим и становится известным и грядущим поколениям. И то, что природа разрушила, преступив закон, то слово сохранило в письменах на вечное время. Также и мы, желая спасти от забвения случившееся в наше время, решили описать то, что происходило между нами и Армянами в только что минувшие годы. Мы считаем, что от этого будет двоякая [190] польза грядущим поколениям. Во первых, это история наших страданий, а во вторых это будет нашим потомкам предостережением (ибо Армяне, как говорит и Богослов, народ любящий распри и не способный жить спокойно), чтобы они впоследствии не делали ничего подобного и находясь в неведении прежних страданий, не потерпели сами большого вреда, как это случилось с нами. Наши предки не знали, каким способом уничтожить вред, хотя они претерпели много неприятностей. Ибо как мы узнали из устных источников при блаженной памяти Софронии, Феодосии, называемом по-арабски Атталой, Феофане и Паисии, патриархах Иерусалимских происходило много подобных происшествий. Но так как они не были записаны, они чуть было не были совсем забыты. Чтобы и будущие поколения не испытали того же самого, мы решили описать события, которых были очевидцами и в которых принимали участие, полагая, что это принесет не малую пользу всему нашему племени, особенно же тем, кто будет занимать впоследствии эту апостольскую Иерусалимскую кафедру. Мы решили работать над этим трудом не ради собственной славы и пользы, ибо что нам в этом, а ради общей пользы.

Армянский народ, будучи по природе варварским и склонным к нововведениям, еще за 20 лет до этого замышлял против нас хитрость. Относительно построения купола Св. гроба они собрали много документов и свидетельств у Иерусалимских жителей, и получили много документов от судьи. Переделав наши документы, выцарапав и вырвав некоторые, они наполнили целые мешки Иерусалимскими печатями и судебными приговорами и, пользуясь случаем, они [191] собирали деньги и от правительств ждали благоволения. Они выжидали подходящего времени, и наконец около семи лет тому назад представился удобный случай для осуществления их замысла по следующему поводу. В том году армянская Пасха приходилась в наше Фомино Воскресенье и было много криков по тому поводу, что Армяне хотели доказать, будто правильно их вычисление Пасхи; они старались убедить в этом силою денег. Но в то время был иерусалимским патриархом мудрейший Хрисанф, муж превосходивший своих современников мудростью и государственным умом. Он заставил замолчать Армян при помощи царского указа, запрещающего заниматься долее этим вопросом и повелевающего предать все молчанию и рану облегчить мазью.

Прошел тот год и богатство Армян умножилось и из других источников, а главное, как рассказывает большинство, от построек. Когда они приступили к постройке некоторых домов в грузинском монастыре и срывали старые постройки, они, говорят, нашли очень большой клад. Говорят, что при этом был убит у Иерусалимских ворот, называемых воротами Дамасскими, один человек, помогавший при постройке, распустивший этот слух и доведший его до сведения властей. Но купив молву за 10 талантов, они, предав распускавший молву язык вместе с головою, скрыли молву. А более всего помогли им обстоятельства; ибо Армяне не много лет до этого нуждались и в хлебе насущном, продавали лампады и дошли до того, что имели во главе светского человека; это было недавно, и до нашего времени существовал [192] их глава, которого звали Асфадуром. Отсюда ясно, что внезапное богатство их составилось не из доходов, но из вышеупомянутого грузинского клада.

Найдя этот клад и, от этого обезумев, они стали придумывать разные вещи. Но стоячее зло нельзя бы привести в движение, не сделав большой трещины и страшной расселины. Наступил тот желанный и давно ожидаемый ими год и стали приступать к делу. Некий Армянин по имени Шахбаз банкирским делом сделался из малого великим и из нуждающегося богатым (он был сначала булочником, а потом сделался банкиром); он был приятелем одного начальствующего турецкого лица, по имени Кублелиоглу, имевшего должность баш-бакикулу, при котором он и собрал большую часть своих денег, не только своими занятиями., но также вследствие другого случайного обстоятельства. В то время случилось восстание, и повстанцы доверили Шахбазу свои деньги, и свои сбережения вручили ему, веря, что он их сохранит. Чтобы не давать повода к подозрению, он сам убежал, а хранение денег было доверено его брату. Тут приключилась гибель повстанцев и когда они были перебиты, все деньги остались у Шахбаза.

Вот одна причина обогащения Шахбаза, другая же похожа на первую и ее нельзя назвать ни более важною, ни более ничтожною. Помянутый Кублелиоглу (при его посредстве они добились первого указа при визире Ибрагиме-паше в 1730 г., который они обновили при теперешнем султане в 1731 г.), испугавшись повстанцев и замышляя иное лукавство, отказался от своей должности и отправился на поклонение в Медину, убегая от смут и тревоги времени. [193] Все свое богатство он доверил Шахбазу, которому, казалось, можно было доверить хранение капитала. Он сопровождал некоторое время этого Кублелиоглу, выказывая ему приязнь и преданность; отправившись в Дамаск и побывав с губернатором в Медине и поклонившись там святыне, вернулся в Иерусалим. Вследствие просьбы матери султана ему было поручено наблюдение за проведением в Иерусалиме воды из Соломонова источника. В это время Кублелиоглу умер без завещания и все его богатство осталось у Шахбаза.

Таким образом, сделавшись великим и важным человеком, Шахбаз стал возбуждать себя к великим делам, надев на удочку свое богатство в виде приманки и завлекая им начальствующих лиц. Коротко говоря, после того как Топал Осман-паша был лишен места визиря, был назначен другой визирь, по имени Али-паша, бывший Эриванским губернатором в Персии. Он был сыном некоего врача, по имени Нух-эфенди, с ранних лет занимал разные царские должности и был многим известен, особенно же двум Армянам, этому Шахбазу и еще другому Сирину, который был близок с его отцом. Считая, что его визират удобное время для восстания, они собирались уже приступить к делу, но не дерзнув действовать открыто, решили достичь цели тайным путем. На совещании Армяне, по совету Шахбаза, постановили подать визирю прошение, а прошение содержало следующее: Так как древними царями издревле даны нашему народу собственноручно подписанные царями привилегии стоять во главе над соплеменниками и иметь их у себя в подчинении, [194] Греки же, движимые корыстолюбием, тайно и без нашего ведома старались уничтожить эти привилегии, мы просим державную царственность, чтобы на основании древних постановлений нам дан был царскою милостью указ, подтверждающий наши древние привилегии.

Когда было подано это прошение, визирь приказал выписать из общих книг документы, касающиеся Армян. Взяв прошение, Армяне подали его бейликчи- эфенди (ибо он заведует общими книгами). Он показал это прошение рейсу-эфенди, было решено прочесть его и приказано списать и выдать то, что находилось в книгах по этому вопросу о нас или об Армянах. Сделав поиски в книгах и не найдя ничего, кроме трех указов, клонившихся в нашу пользу, он приказал снять с них копию. Так как эти указы клонились в нашу пользу и противоречили требованиям Армян, один из чиновников принес их нам и рассказал, какие ковы строятся против нас. Так как нас в то время не было в столице (мы отправились в Иерусалим), наш игумен взяв прошение с пометками на нем и сняв с него копию, подал визирю. На основании донесения рейса-эфенди тотчас же дается указ, и этот указ прислал нам наш игумен, живший в столице, его звали Дионисием. Мы внесли его в Иерусалиме в книгу судьи и не сделали ничего другого. Армяне же видя, что их предприятие не удалось, придумали другой путь. Собравшись все, они подали царю прошение, жалуясь, что мы нарушаем их права, не смотря на то, что они имеют многие царские указы и некоторые от разных древних царей, [195] в то время как мы не имеем никакого указа, если не считать какого-нибудь полученного нами незаконным образом за деньги. Затем они попросили царя повелеть рассмотреть их документы Румелии-казыаскеру Бурандер-занде-Мехмету-эфенди и сообщить, подлинны ли имеющиеся у них в руках царские грамоты, а также калфе епископов сообщить имеющиеся в его книгах записи.

Считая неподкупными казыаскера и калфу, царь постановил, чтобы они разобрали документы обоих народов и сделали ему об этом сообщение, а также чтобы из книги епископов сделана была выпись, если там имеются о них какие-нибудь сведения. После этого указа отправившись к визирю Али-паше, Армяне соблазнили его деньгами, или вследствие его благорасположения к Шахбазу устроили так, что он приказал казыаскеру и калфе действовать в пользу Армян. Он доставил имевшиеся у них документы; хотя он видел, что армянские документы буквально схожи с нашими и изменено только имя, и не произвел никаких расследований относительно нас (не смотря на то, что он был подкуплен, Божие провидение так распорядилось, ибо никакой пользы не принесли им их интриги), подал визирю донесение, что он видел их и что они подлинны, а на самом деле он составил только опись постановлений, которые они по их словам имели. Они отправились потом к калфе епископов, которому дал приказание визирь и которому они выдали много золотых, и они извлекли из его книги царский указ взявшего Иерусалим султана Селима, в котором не было ни царской подписи, никакого другого отличительного признака, кроме того, что [196] он был вклеен в древнюю книгу (по догадке они относили его к тому царю), хотя он совсем не подходил к этой книге; не он, но кто-то раньше него сделал этот подлог, как он после того сознался на суде. Больше всего это ввело в заблуждение калфу. Принято все царские документы, относящиеся к духовным лицам, вносить в его книгу, но об этом вопросе не было ни одного из наших документов.

Извлекши и этот сомнительный указ из книги епископа вместе с донесением судьи Румелийского, Армяне принесли его визирю. Увидев это, он приказал написать указ содержавший их прошение, илам судьи и выпись из книги. Отсюда первое начало спеси и хвастовства Армян. Этот указ визирь послал вместе с своим донесением царю; царь же не видя никакого противоречия, поверив визирю, считая правдою то, что он говорит, и правильными донесение судьи и выпись сделанную из книги епископов, собственноручною подписью скрепил указ. Содержание его следующее: Армянский патриарх в Иерусалиме Киркор и подчиненные ему армянские монахи и армянский патриарх в Константинополе Ованез со своими монахами подали нам прошение, жалуясь, что Греки нарушают некоторые их привилегии, производят насилие и уверяют, будто им подчинены соплеменники и единоверцы Армян: Абиссинцы, Копты и Сирийцы, говорят что в служении Великой Субботы Армяне не должны принимать никакого участия. Пользуясь случаем, Греки тайно добивались указов, при помощи которых им удалось устранить Армян от владения их собственными предметами и монастырями, хотя [197] Армянам издревле были подчинены единоверные им народы и по постановлениям древних царей им непрерывно дававшимся, от Али Омер Саладина и вплоть до теперешних царей, и записанным в книгах и дарован был общий с Греками доступ к гробу Господню. Было дано приказание судье Румелийскому рассмотреть их грамоты, а калфе епископов выписать из древних книг касающиеся их документы: воспоследовало донесение судьи, что по рассмотрении армянских грамот они оказались подлинными и что издревле даровано им право начальствовать над тремя народами, им единоверными, и дарован общий доступ ко гробу Господню. Из дел калфы епископов сделана выпись документа, данного предком нашим и блаженной памяти царем султаном Селимом, взявшим Иерусалим, и гласящего, что издревле и при самом взятии Иерусалима отданы Армянам помянутые народы и что подчинены они и их места поклонения пребывающему в церкви Св. Иакова армянскому патриарху, и что Армяне имели право на наследство умерших представителей этих народов. Из донесения надзиравших за построением купола видно, что Греки и Армяне пользуются одинаковым доступом ко гробу Иисуса; в древности это было привилегиею одних Абиссинцев, а после того, как Абиссинцы стали подвластны Армянам, к последним перешло и право доступа к гробу Господню. Поэтому они считают доступ ко гробу Господню общим и дружественно пользуются им, ни за кем не признавая старшинства. Итак мы, следуя нашим предшественникам, постановляем, чтобы считались недействительными указы, которые тайно получили от наших предшественников [198] Греки и которые нашей державою были возобновлены, как противоречащие первоначальным обычаям и древним царским постановлениям, чтобы три помянутые народа, Абиссинцы, Копты и Сирийцы, их места поклонения и святыни находились под властью Армян и чтобы никто ничего не возражал и не противоречил, но все подчинялись нашему царскому указу и склоняли пред ним голову. Дан этот царский указ в 1146 оттоманский (1734) год.

Когда был выдан этот указ, мы, находясь в Иерусалиме, ничего о нем не знали, а здешние христиане были очень поражены, и часто собирали сходки, имевшие целью подать прошение царю и жаловаться на совершенную несправедливость. Но цель не могла быть достигнута, ибо к кому же было обращаться, тогда как большинство было подкуплено армянскими деньгами. Однако толпа, не знавшая положения дела, хотела подняться, но старшие начальствующие лица нашего народа, зная хорошо положение. вещей, старались сдержать и подавить движение толпы. Ибо кто в состоянии был тогда спорить с Армянами? Они повелевали точно облеченные монаршею властью, они грозили смертью патриархам и всем противоречившим им. Мы нашли только одно средство для успокоения толпы, убедили их доводом, что в отсутствии Иерусалимского патриарха нельзя приниматься за такое дело; мы даже не имеем документов, подтверждающих наши права, и так как исход дела сомнителен, в отсутствие патриарха неприлично и не годится нам делать подобную попытку. Таким путем, после значительного шума это движение было усмирено. [199]

После того как рассеялась толпа, наши курьером сообщили нам, находившимся в Иерусалиме, о событиях, случившихся в столице, и прислали копию с указа, данного Армянам; это известие пришло к нам в Четверг на Страстной. Мы боялись, чтобы это сообщение не вызвало какого-нибудь бунта среди арабской толпы, собравшейся по случаю великих дней. Этого очень боялись Армяне, опасаясь восстания и страшась, как бы их не убили. Получив указ, Армяне прежде всего прислали вестников, затем пришли к нам с просьбой не распространять в толпе вести об указе. А их вартабет, большой притворщик, у которого были слезы на глазах и которому очень легко было обмануть не знавших его нрава, плакал и клялся, что ничего не знает, проклинал виновных. Наконец, вынув из-за пазухи свое Евангелие, поклялся, что он не желал и не желает перемены древнего обычая, но “как мы жили издревле так и впредь клянусь жить". Дана была эта клятва, мы одни и некоторые из игуменов монастырей знали в чем дело, а народу вообще ничего не говорили, так как боялись беспорядков толпы и порывов Арабов; так делали и Армяне. С общего согласия мы вошли в Св. гроб по обычаю в Великую Пятницу, а на следующий день Иерусалимский судья, увидев это из приготовлений или узнав от кого другого, приказал Армянам принести царский указ, прочесть его и внести в книгу суда.

Замышляя какую-то интригу, они спросили нашего владыку, следует ли по его мнению принести указ судье, требующему этого, тот ответил: если совесть ваша чиста, снесите; какое значение могут иметь [200] документы, если вы не желаете вводить ничего нового? Если же вы замышляете какую-нибудь хитрость, что нам до этого? Смотрите только, чтобы вводя новшество, вы не возбудили каких-нибудь беспорядков и не раскаялись потом, не получив никакой пользы. Выслушав это, Армяне ушли и принесши судье указ, прочли его, и по прочтении он был внесен в книгу. Армяне имели намерение в тот же день сделать некоторое новшество, но страх удержал их. Наконец прошло и то время, которого все страшились. По обычаю, в великую Субботу все народы, кроме латинян, приходили ко Св. гробу и принимали участие в крестном ходе. Мы думали, что тут Армяне сделают попытку, но они не предприняли ничего нового. По обычаю, пришли все народы, целовали руку у нашего патриарха, сидящего на своем кресле и получали обычное разрешение. Затем, когда собрались все и показался знак на куполе, вышел первый наш митрополит, за ним Армяне, вслед затем все народы в определенном порядке, вошли в Св. гроб и вышли оттуда, не сделав ничего нового. А после праздника Пасхи, мы дошли мирно и беспрепятственно до Яфы и, сев там на суда, прибыли в столицу.

Так как дела находились в таком положении, мы бездействовали и только пересматривали и изучали наши документы, относившиеся к этому вопросу. Мы написали и в Иерусалим, чтобы если найдут какой-нибудь нужный документ, выслали его нам. Когда мы разыскивали грамоты и судебные приговоры о всех наших привилегиях, некий Иерусалимский мусульманин, по имени шех-Феди, узнав о наших поисках и грамотах, за много [201] золотых доставил эти сведения вартабету Киркору. Они думали, что мы намереваемся вести тяжбу о Св. Иакове (среди других документов были и судебные приговоры и судебные доказательства, что издревле они нанимали монастырь Св. Иакова при патриархах Германе, Софронии и Феофане) и испугавшись взяли донесение у Иерусалимского судьи и местных жителей (ибо они за деньги продают свои печати) и послали его в столицу. Мы ничего этого не знали, а они тайно пишут второе прошение и берут из книги епископов первый подложный указ. Сделав эту выпись, они на основании прошений своего Иерусалимского судьи и прошения, скрепленного печатью Иерусалимцев, составляют второй указ, какой желали, отправляют его царю, хотя тот ничего об этом не знал. Но придя в недоумение от их непрерывных просьб, он подписал и этот указ. Содержание же его следующее: Да будет известно губернатору Дамаска и судье Иерусалимскому, что нынешний армянский патриарх Константинополя и подведомственных ему епархий Ованез, армянский патриарх Иерусалима и подчиненных ему епархий Киркор, священные митрополиты их, монахи и остальные Армяне, подчиненные нашей державе, находящиеся в Иерусалиме и остальных богоспасаемых местах царства нашего, подали прошение в царский мой суд, в котором объясняют, что Али и Омар дали им ахтинамэ, а также и бывшие после них цари дали им указы, на основании коих Иерусалимские церкви и монастыри, имения и места поклонения соплеменных народов, издревле подчиненных Армянам, должны находиться под властью Армян и патриарха их, пребывающего в древней [202] и великой церкви Св. Иакова; а помянутые соплеменные им народы, как значится в книге, это Абисинцы, Копты и Сирийцы. Преславный мой предок султан Селим по взятии Иерусалима, видя сохранившиеся у них ахтинамэ и приговоры, подтвердил их и сняв с них копии, скрепил и их, дав им царскую грамоту, представляющую копию с хранящейся в книге блаженнейшей казны. Затем и блаженной памяти султан Сулейман даровал им указ с царской подписью, и вслед за тем бывшие цари дали им также указы с царскими подписями. Кроме того они объяснили, что имеют разные грамоты и судебные приговоры и что в 1063 г. (1652 г.) в 7-й день лунного месяца Шаабана дана была Грекам и Армянам копия с царского указа, чтобы вещи обоих народов не смешивались и были отдельно друг от друга. Кроме того в 1066 г. (1655 г.) блаженной памяти царь султан Мохамет дал им собственноручно подписанный указ, предоставляющий им право повелевать и владеть всеми вышеупомянутыми народами и их церквами. С того времени и до сих пор Армяне распоряжаются помянутыми народами и их имуществом. Так как однако копия с древнего царского указа, царский указ взявшего Иерусалим султана Селима и документы вписанные в ту же книгу, дарованные им после, оставались в древнем столбце, и с того времени им не представлялось удобного случая возобновить их, данные им царские указы потеряли силу. Пользуясь удобным случаем Греки, без ведома царской державы, вписали в книги некоторые привилегии, уверяя, что Абиссинцы, Сирийцы и Копты подвластны Грекам, не довольствуясь соплеменными [203] народами Сербами, Грузинами и Русскими и их имением, хотя первые три народа и их имения вписаны в книгах, как находящиеся под властью армянского патриарха, согласно древним привилегиям, как издревле им соплеменные и подчиненные народы; Армяне же, ничего не зная об этом, не могли показать и обнаружить свои тайные указы. Греки спорили и по вопросу о священном огне, требуя, чтобы не смотря на древний обычай, вход к гробу Господню и выход оттуда не был для Греков и Армян общим и одинаковым, но чтобы они стояли впереди Армян. На основании донесений наблюдателя за постройкою гроба Господня, судьи, уполномоченных царя, Иерусалимского судьи, царским указом, объявленным во время постройки, а ранее содержавшимся в тайне, было запрещено нисхождение священного огня, и указы, вписанные в царскую книгу, уничтожены. В 1142 г. (1729-1730 г.) во время прежде царствовавшего султана Ахмета, согласно с древними привилегиями, дан был им царский указ, скрепленный собственноручною подписью. Греки же указы, которые они получили и хранили в тайне, хотя место их и было уничтожено, возобновили при помощи одной хитрости. Потому в 1146 г. (1734 г.) Армяне подали прошение нашему визирю и, жалуясь, объясняли, что Греки виновники смятения. Было издано царское повеление, и судья румелийский рассмотрел тайные указы Али и остальных, и послал царю прошение об уничтожении в книге документов, противоречащих древним обычаям, и о том, чтобы на скрепленном печатью указе им данном сделать царскую подпись. Кроме того Иерусалимский судья сообщил в [204] донесении, что из содержания всех документов явленных в суде и из достоверных показаний некоторых мусульман оказалось, что слова Греков противоречат древним обычаям и что они по всем пунктам потерпели поражение. Вследствие того, что Греки во всем противоречат Армянам, следует уничтожить ахтинамэ, которые дал султан Селим, взявший Иерусалим и бывший после него султан Сулейман, а также остальные царские документы, данные им во время пленения; царские же указы и копии из царской книги, данные Армянам и Грекам, вписанные в древнюю книгу, и указ с царской подписью вписать в новую книгу. Вследствие донесения и просьб Армян, следует помянутым способом отложить царские постановления, пометы в новеллах и царские указы, данные нашими пресветлыми предшественниками, древнюю копию с царской книги и позже написанную, и дать им на основании этих документов новый царский указ, дающий им право владеть согласно древним привилегиям церквами и монастырями гроба Господня, имуществом и землею, принадлежащими им по обычаю, а также властвовать над Коптами, Сирийцами и Эфиопами, народами подчиненными и соплеменными Армянам, с их святыней и имуществом. Указ этот уничтожает древнее противодействие Греков тем, что если впоследствии каким-нибудь образом будет дан нм указ противоречащий помянутому, и когда-нибудь вступив в спор, они предъявят против Армян какой-нибудь указ, такой новый указ не должен быть приводим в исполнение и не должен иметь силу, но привилегии и документы Армян должны сохранять силу на вечные [205] времена. Прежде бывший Иерусалимский судья, согласно прежнему донесению о священном огне, написал новое такое же донесение, где объясняет, что, допросив сведущих людей, удостоверился в том, что по древнему обычаю после появления священного огня в день Пасхи Греки и Армяне должны вместе входить к Св. гробу и ни один народ не должен быть ни первым, ни последним, как обозначено в секретном документе, и что донесение Греков ложно; точно также и теперешний Иерусалимский судья Есеит Мустафа сделал второе донесение, что помянутые Абиссинцы, Копты и Сирийцы издревле были подчинены Армянам, как соплеменные им народы, и что в день Пасхи, когда бывает нисхождение священного огня, патриархи греческий и армянский или их наместники вместе входят ко гробу Господню и выходят оттуда, и нет ни первого ни последнего, как он в том удостоверился, допросив достоверных свидетелей мусульман и живущих в Иерусалиме Абиссинцев, Коптов и Сирийцев, приходивших в суд и признавших, что до султана Селима и после него они были народами, соплеменными и подчиненными Армянам. Вследствие этих донесений и вследствие того, что Армяне согласно древнему обычаю, согласно указам снабженным царскою подписью и согласно показаниям вышеупомянутых сведущих местных жителей мусульман, ищут управлять тремя соплеменными и подчиненными народами, следует не удовлетворять требований Греков и прекратить их противодействие.

В 1146 г. в 20-й день лунного месяца Шаабана внесено в деркенар (на поля) царского указа и в древнюю книгу согласно изданному указу и написано так: [206] Когда помощью величайшего Бога пришли мы в Иерусалим дом Божий (Бет-уллах, а не Бет-улахм ибо первое означает дом Божий, а второе Вифлеем. В указе написано не Бет-улахм, но Бет-уллах, что, как сказано, значит дом Божий; ибо Турки очень почитают Иерусалим и называют его домом Божиим) и Вифлеем в 25 день лунного месяца Сафара, открылись врата и вышел к нам армянский патриарх Серкиз со всеми монахами и подчиненными и поклонились нам; имея свои привилегии, они просили, чтобы их армянские патриархи владели церквами, монастырями, местами поклонения, вне и внутри Иерусалима находящимися, как они издревле ими владели. Согласно с постановлениями Омара и указами, данными во дни прежних блаженной памяти царей, армянский патриарх, пребывающий в великой церкви Св. Иакова, должен владеть гробом Иисуса, Вифлеемом, северными воротами, великой церковью Св. Иакова, Елеонскою горою, темницею Христовою, Набулусом, а также Эфиопами, Коптами и Сирийцами, соплеменными и подчиненными им народами, и никакой другой народ не должен владеть этими местами; на этом основании дал я им настоящий императорский указ, которым повелеваю привести в исполнение все согласно с ним именно, чтобы патриарх, обитающий в помянутой церкви Св. Иакова, владел и управлял, согласно древнему обычаю, вне и внутри Иерусалима находящимися церквами, монастырями и местами поклонения, а также Эфиопами, Коптами и Сирийцами, им соплеменными и подчиненными, разбирал их дела и все дела, касающиеся мест поклонения, наследовал имущество умерших митрополитов, епископов, пресвитеров, монахов, им подчиненных, и остальных Армян. Никакому народу не нарушать [207] их обычая (точно также не нарушать права их соплеменников и подчиненных народов, не трогать церквей, монастырей, мест поклонения и прочих Святых мест находящихся в их владении), владеть им гробом Богородицы, лежащим вне Иерусалима. Вифлеемом, где родился Христос, двумя подсвечниками и лампадами в дверях внутреннего Гроба, лампадами у дверей купола и внутри купола, и кадильницами, и огнем внутри Гроба, согласно их обычаю, и крестным ходом, который они совершают, когда входят внутрь кувуклии со своими единоплеменниками и подчиненными народами после нисхождения огня, верхними и нижними частями внутри дверей, двумя окнами, местами поклонения и священными частями, находящимися внутри, колодцем и церковью Св. Иакова, лежащею во дворе Св. гроба, приделом, находящимся близь Св. Иакова, называемым темницею Христовою, остальными монастырями, гробницами и домами, лежащими близ Вифлеемской пещеры, странноприимницами, виноградниками, садами и масличными плантациями, одним словом, помянутыми церквами, монастырями, местами поклонения и священными местами им подвластными, о которых удостоверено, что они издревле принадлежали Армянам. Армян же, приходящих на поклонение своим церквам и отправляющихся к водам Иорданским, их празднества и места поклонения правителям и лицам, власть имеющим, никоим образом не тревожить, согласно данному царскому указу привести все в исполнение и остальным народам никоим образом не нарушать, данных им привилегий. Никому из детей моих, великих визирей или визирей, великих [208] губернаторов и остальным лицам власть имеющим никоим образом не нарушать этого предписания и не делать ничего противного выше изложенному. Кто же совершит что-нибудь противное, да будет сопричтен к достойным наказания. Таково содержание указа данного в 923 г. (1517 г.), копия с которого снята в древнем столбце. Армянский патриарх Серкиз пришел в столицу и подал прошение, в котором просил, чтобы согласно с постановлениями Омара и древних султанов и царей ему дано было право владеть Иерусалимскими церквами и монастырями и остальными священными местами им принадлежащими, а также соплеменными им и подчиненными народами, как это было издревле. Блаженной памяти отец мой султан Селим божественной помощью Всевышнего и его апостола взял Иерусалим и, когда ворота города были открыты, и он пошел в Вифлеем, помянутый патриарх со своими подчиненными явился к моему отцу и отдал ему верноподданническое поклонение, и донес, что церкви, монастыри, священные места упомянутые в священных постановлениях, места поклонения и дома вне и внутри Иерусалима находящиеся, подчиненные и соплеменные народы Копты, Абисинцы и Сирийцы, подчиненные в армянской церкви армянскому патриарху, пребывающему в древней и великой церкви Св. Иакова, находятся под их властью и никто иной не владеет сообща этими местами, и просит вновь отдать ему все это во владение, согласно с древними постановлениями. Блаженной памяти отец наш царским указом, собственноручно им подписанным и копиею из царской книги подтвердил это, говоря, чтобы как прежде они владели, [209] так и владели бы теперь и никто против этого не возражал. А после кончины блаженной памяти отца моего помянутый патриарх просил и мою царственность, чтобы согласно данному тогда царскому повелению и теперь было подтверждено, чтобы никто не возражал, чтобы возобновлена была новелла с царскою подписью, которую отец мой даровал Армянам; и потому, считая это справедливым и подходящим, дал я им твердым и нерушимым настоящий высочайший и императорский мой указ, коим повелеваю быть помянутым церквам, монастырям, местам поклонения и святыням, а также соплеменным и подчиненным им народам со всем означенным имуществом и издревле им принадлежащим во владении, как издревле постановлено, помянутого патриарха, и никому не противится такому положению вещей, ни царским детям, ни царским советникам, ни великим визирям, губернаторам или каким-другим холопам нашей державы, никому, никаким образом не противиться этому указу и не тревожить Армян. Кто же будет противодействовать, да будет иметь врагом и воздаятелем высочайшего Бога и в день воскресения да будет осужден в толпе осужденных. Таков указ, содержащий вышеупомянутые обстоятельства, внесенный в древнюю книгу в 927 (1521) г. Записана и копия с книги, данная Армянам в 924 (1518) г. Исследованы были и книги и в них найдено, что гробом Господним, Вифлеемом, северными воротами, Св. Иаковом, Набулусом, народами Абиссинским, Сирийским и Коптским, подчиненным их церкви, владеет патриарх и всем принадлежащим к их церкви, именно Абиссинцами, Сирийцами, [210] Коптами, Гробом, Вифлеемом, северными воротами, церковью Св. Иакова и Набулусом. Это записано и внесено в книгу, оттуда снята копия, в 1063 (1653) г. в 17-й день лунного месяца, называемого Шаабан. Была исследована в книге и копия со столбца, данная Грекам в 912 (1516)г., в которой сказано о греческом патриархе Иерусалимском и местах поклонения, что верхние и нижние абсиды, находящиеся к югу, абсиды в церкви Иерусалимской, Св. гроба с семью абсидами Богородицы верхними и нижними, Вифлеем с местом, где родился Христос, с подсвечниками, лампадами и их принадлежностями, находятся во владении патриарха Софрония. В 1042 (1633) г. в 4-й день лунного месяца называемого Джу’л-Хедже дана копия из книги, и в 1063 (1653) г. в 17-й день лунного месяца Шаабана отмечена копия из книги, вписанной в древнюю книгу, такого же содержания как вышеупомянутый документ. Согласно с их донесениями и выписи из дел, согласно донесениям Иерусалимских судей, дано было повеление, выписать соответствующие места из книг и привилегии и довести их до сведения царя, донесения же сохранить; согласно повелению нашему они вписаны в соответствующее место и хранятся. И таким же образом дан был об этом деле высочайший указ привести его в исполнение, как вышеупомянутый. Посему я повелеваю, когда придет настоящее мое священное решение касающееся этого дела, поступить вам согласно нашему повелению, согласно имеющимся у Армян священным указам и императорским грамотам прежних царей, согласно новелле, копии из царской книги и согласно древним их привилегиям, владеть им и теперь [211] церквами, монастырями, имуществом и землею, которыми они владели по древнему обычаю; а также Армянам управлять Абиссинцами, Сирийцами и Коптами, соплеменными и издревле подчиненными им народами со всем их имуществом и их местами, так как это их древняя привилегия; другого указа об этом вопросе не давать, но эта привилегия и этот документ должен иметь силу на вечные времена и приводиться в исполнение невозбранно, так как он записан в надлежащем месте; если же Греки станут оспаривать священные указы, прежде и после того данные, и будут противопоставлять какой-нибудь указ, последнему не иметь силы и значения. Вы должны исполнять это священное мое повеление и повиноваться этому священному указу. В 1147 (1734) г. в 7-й день Джемазиулахыра.

Мы ничего не знали об издании этого указа. Один из чиновников визиря сообщил нам чрез драгомана, что Армяне добились и другого указа, собственноручно подписанного царем, но сказал, что не знает его содержания и вопроса, по которому он издан. Нам нужно было обсудить что делать, видеть и прочесть содержание указа, но мы не могли это сделать, потому что он не был обнародован и не вписан в книги; в общую книгу Армяне не вносили документа, а только в книгу калфы епископов, так как калфа был вполне на их стороне за большое количество золота. Мы послали одного из наших, который должен был, как будто ничего не зная и разыскивая совсем другое, рассмотреть книгу калфы; но указ еще не был вписан. Поэтому поиски были затруднительны. [212] Наконец наш посланный мог издали подойти к делу и узнать, был ли издан подобный указ и находится ли он у них; один из служащих у калфы находился в добрых отношениях с нашим посланным. Обратившись к нему с вопросом, наш сказал: Ты мой друг и мы давно с тобой близкие знакомые и ты знаешь, что я умею молчать и никому ничего не расскажу. Скажи же мне, дан ли Армянам новый указ и можешь ли ты дать мне его прочесть. Если же ты предполагаешь, что я сообщу об этом греческому патриарху, это зависит от тебя; в случае ты нуждаешься в деньгах, я, прочтя и списав по секрету документ, доставлю его патриарху, как бы от тебя, и ты получишь столько денег, сколько возможно будет тебе дать. Тот, по дружбе и прельщенный золотом, выкрал ночью у калфы указ, принес нам и таким образом мы его списали. Прочтя, мы увидели, что они сочинили многое по глупой злости и пустому тщеславию, не сообразив исхода дела и что в непродолжительном времени они получат кару за свою злобу. Видя, что они стали безнадежны и вполне преданны злу, мы решили пойти по иному пути, чтобы нам не сделали еще более невыносимых вещей. Сделав вид, что мы ничего не знаем, мы отправились к ним и просили жить в мире, они же, чванясь и важничая, стали хвастаться; мы же применялись к обстоятельствам, ибо нечего было делать другого. Так как эти народы, говорили они нам, наши единоверцы и вместе с нами предают анафеме Халкидонский собор, какое может быть общение между вами и этими племенами?" Мы излагали имеющиеся у нас [213] указы и другие юридические документы, они даже не удостаивали нас ответом, каким образом мы видим это у Шахбаза, у визиря, в царских книгах, у самого царя, говоря: Шахбаз знает, визирь, царские книги, царь. Видя, что они так чванятся, мы предсказывали, что падение их недалеко. И это сравнительно с другим казалось выносимым. Был у них некий вартабет, которого они послали к нам, муж легкомысленный и высокомерный, по имени Якуб; он пробовал издеваться над нами, говоря с насмешкою и опрашивая: Св. Иаков принадлежит вам? Эти племена ваши? Он произносил и разные другие издевательства. Мы же, стараясь молчать, не говорили ничего другого, а только: ничего не может быть лучше мира и т. п., боясь, как бы, невольно побудив их к чему-нибудь еще более нелепому, нам не приготовить себе еще большей беды.

Мы жили смирно, выжидая случая. После долгого обсуждения было решено представиться, будто мы с Армянами в дружбе и по возможности скрепить дружбу письменно; послав друг к другу письма и уверения в дружбе, мы сдержали их порывы. Поводом к этому послужило письмо, посланное из Иерусалима вартабетом, человеком лукавым и притворщиком, большим интриганом и умеющим привлекать к себе варварский народ. Он написал нам и вспоминал о клятве, данной в Иерусалиме пред нашим владыкою, что он стоит на этом, согласно с древним обычаем, который соблюдали и наши предки. Получив это письмо, мы решили сделать попытку и предложили мир. Отправившись к ним, я стал говорить следующее: Нет ничего лучше [214] мира, как нет ничего хуже войны; первый — причина строения, вторая — гибели. Поэтому люди, которых хвалят за их ум, выбирают мир, так как он заключает в себе прочное основание. Как часто между этими обоими народами возникали распри, какое же благо происходило от этого? Бесполезные расходы, зловредная борьба, осквернение веры и пр., что отвратительно говорить и слушать, и это нам хорошо известно из опыта, а не только из рассказов. Почти 60 лет мы мирно жили с вами и какой же был от того вред? А с тех пор как прекратился мир, сколько денег истрачено, и с какой целью не знаю, но что не на что-нибудь хорошее, я отлично знаю. И так если желаете, старайтесь установить между нами и вами мир, который гораздо полезнее вражды. Тот же, глубоко вздохнув и вспомнив разные случаи, сказал: не я виною этому, а ваш игумен Дионисий; он поднял это дело и распрю. Хотя вартабет Ованез открыто лгал, обстоятельства были против нас, и мы против желания согласились с ним. Ясно, что он лгал; они приблизительно за шесть лет до этого, в конце царствования султана Ахмета, начали вести эту интригу; от него они получили первый указ и держали его у себя в секрете. Затем, когда скипетр перешел к султану Мохамету, прежний указ был возобновлен царскою подписью. Когда они собирались приготовить третий указ, им помешал наш игумен; взяв выпись из общей книги, он возобновил один из ранее данных нам указов, подтвержденный донесением рейс-эфенди, и этот-то указ они ложно называли причиною их противодействия. После этого он и сам [215] хвалил мир и сказал, что сообщит и Шахбазу о моей речи, с которою он согласен.

Таково было начало мира, но и они и мы выжидали обстоятельств, мы потому, что сила была на стороне Армян и если бы мы стали двигать дело дальше, боялись, как бы они не вырвали из рук данных нам древних царских указов; они же, желая распространиться немного, не могли тотчас же распространится, пока никто не оспаривал находившихся в их руках документов. И так, мир обсуждался и ничего другого не было ни у кого на языке, мы и те переговаривались о том же самом, а драгоман очень умно действовал в том же смысле у Шахбаза, стараясь умягчить и умилостивить этого гордеца. Когда согласился Шахбаз, от него одного все зависело, было уже назначено время сойтись нам с ними и переговорить о мире; но Армяне откладывали дело, то притворяясь больными, то говоря, что Шахбаз соображает, сколько человек должно прийти и кто именно и где должна произойти сходка. В этих переговорах прошло довольно много времени, наконец для сходки избрали дом драгомана; депутатами были назначены от нас наш владыка и я, драгоман и некоторые лица из цеха меховщиков, с армянской стороны Ованез вартабет, Якуб вартабет, наместник Иерусалимского вартабета Киркора, Шахбаз и другие начальствующие лица.

Мы сошлись и после обычных приветствий начал говорить наш владыка, изобличая их и обвиняя, вспоминая прежние годы, когда был глубокий мир и мы не просили ни указов, ни какого-нибудь благосклонного и высокого покровительства, но мы [216] жили в дружбе и мире, и ни с нашей стороны, ни со стороны Армян не было распрей. “Теперь же вы встревожили прежнее, почти преданное забвению, и раздув искру, скрывавшуюся под пеплом, зажгли такой огонь и такое пламя, что вы в обоих народах возбудили вечный спор и непрерывную словесную борьбу и приготовили смертельных врагов, которые не могут видеть друг друга. Если от этого произошла какая-нибудь выгода, то еще можно защищать это дело, ибо ради своей выгоды иногда решаются на бессмысленные вещи; если же труд привел к убытку, что может быть безумнее этого? Обратите внимание на последствия; будучи смертными мы умрем, но грядущим поколениям мы оставляем причину для проклятий". Когда замолчал наш владыка, начал драгоман: Мы собрались, чтобы переговорить о мире, но я полагаю мы ничего не достигнем, если мы не обсудим некоторых возражений. Но так как объяснение, основанное на древних обычаях, невозможно без древних документов, следует привести документы обоих народов и по прочтении их спор между ними будет разрешен и распря покончена; если же это будет сделано просто и без должного исследования, как мне кажется, это будет непрочно и не будет иметь никакого значения.

Затем Шахбаз предъявил царский указ, и по прочтении его драгоман сказал: Вы, Армяне, собрав все данные, придумали и сообщили царю, будто он дал Грекам указ, противоречащий древним обычаям и постановлениям прежних царей. И сказав это он прочел один из наших указов, который он истолковал во всех [217] подробностях и доказал, что может быть только одно из двух, или документы, находящиеся в наших руках ложны, или Армяне очевидно лгут. Тогда Армяне ободрились и смело защищались, ибо им помогали обстоятельства, и замолчал на некоторое время драгоман. Затем он вновь начал свою защиту: Если у вас есть такой указ и вы желаете привести в исполнение написанное, знайте. что мы не примиримся; если же вы желаете примирения, на это есть разные способы. Два способа самые лучшие, или указ, который вы получили, не приводите в исполнение (и так как по вашим словам есть у вас древние документы, мы будем жить в мире согласно с теми древними документами), или же и мы один из наших указов возобновим и таким образом будем соблюдать его.

Армяне начали говорить по-армянски, а говорили они, что если отказаться от этого нового указа, им не на чем будет основываться; если же они допустят, чтобы и мы возобновили один из наших указов, ясно, что их указ потеряет силу.

Об этом долго разговаривали, и Армяне хотели обмануть нас и уверяли, будто и они согласны на то, чтобы возобновили один из наших указов, что они обратятся к визирю, потому что и они желают, чтобы состоялось это возобновление. Эти переговоры Шахбаз заключил словами: оба народа будут находиться в том же положении, как издревле относительно племен, привилегий и святыни и впредь останутся в этом же положении, и вы возобновите указ, какой пожелаете, и я буду помогать вам возобновить его. На этом условии состоялось примирение, и обеими сторонами было [218] решено составить скрепленные печатью и подписями документы, в которых было бы кратко сказано, что древний обычай должен сохраняться, и лишь в таких общих выражениях: обе стороны согласны жить и теперь, как они жили издревле. По окончании собрания каждый пошел восвояси. Обсуждали, как составить документ, и посоветовавшись со вселенским патриархом господином Неофитом и остальными архиереями, документ был написан в следующих выражениях:

В древние времена враг мира не переставал нападать на мир и смущать живущих в мире и миролюбиво; но последователи мира, тотчас же отклоняя его, предпочитали мир. Так как и в те времена между двумя народами Греками и Армянами приключился соблазн и волновал оба народа, мы, греческий патриарх Мелетий и армянский вартабет Киркор, находясь в Иерусалиме, для уничтожения сатанинского соблазна решили клятвенно отказаться от всякого нового и противоречащего обычаям нововведения кем бы оно и как бы ни было произведено, держаться древнего обычая и жить, как наши прежние патриархи, новому же и необычному никогда не иметь силы. Придя в столицу, чтобы и там был подтвержден совершенный нами здесь договор, мы сошлись и там с нашими начальствующими лицами, и армянский вартабет Ованез со своими начальствующими лицами; после того как было много говорено о примирении и здесь, решено было согласиться на договор, совершенный в Иерусалиме. Мы подтверждаем и объявляем нерушимым древний обычай относительно всех отличий и порядков, церковного и светского, крестных [219] ходов, подчиненных племен и мест поклонения, и обещаем не делать никаких нововведений против древних обычаев. Для большей верности мы скрепляем настоящее свидетельство своею печатью и подписью и объявляем, что совершенный договор должен быть ненарушимым, и написан он ради мира, а не для того, чтобы из за него произошла распря. Дан в 1735 г. в столице.

Написав это, мы представили это драгоману в виде проекта договора. И опять отсрочка, откладывание, “сегодня" и “завтра" следовало друг за другом и не видно было конца. Мы же, боясь отсрочки, хотя и подозревали другое, приставали к драгоману, чтобы он подействовал на Шахбаза, а тот на вартабета: в этом прошло целых три месяца и даже не приступили к началу дела. Наконец по прошествии столь долгого времени, и они составили проект договора, но такого как они желали, совершенно забыв о прежнем договоре и послали его, думая, что мы примем его без рассмотрения и без перевода. Получив этот документ, мы обрадовались; послав за одним из наших в совершенстве знающим армянский язык и хорошо умеющим переводить с него, мы дали ему армянский проект. Он перевел его на общепринятый турецкий язык, и когда он передал нам дословный перевод, мы увидели, что написано то же, что в указе, т. е. Армянам управлять Абиссинцами, Сирийцами и Коптами, Св. Иаковом, а доступ к Св. гробу иметь одинаково обоим народам. Когда мы познакомились с этим документом по переводу, мы передали его драгоману, а тот передал его Шахбазу и стал укорять, что он забыл прежний договор и [220] написал совсем не то, в чем сговорились. Тот поклялся, что ничего не знал о том, что писали, и не видал проекта, составленного вартабетом. Негодуя на своих и браня их, он взял проект и дал его своему секретарю, и сделав с нашего проекта дословный перевод, послал нам со словами: если вам это нравится, скрепите печатью и подписью. Когда мы прочли этот проект, мы ничего не возразили, но отдали его вновь драгоману и прибавили, что принимаем его; он передал его Шахбазу, а Шахбаз отправил своим вартабетам для наложения печати; те же, взяв бумагу и видя, что она мала и нет места для печати, переписали на другую более длинную бумагу. Переписав, они прибавили то, что желали, и противоречили заключенному условию; взяв бумагу вновь и прочтя ее, мы увидели, что документ подделан. Мы вновь снеслись с драгоманом, тот же, сожалея об этой неприятности, вычеркнул в документе прибавки и отдал его в переписку.

В то время случилось еще нечто другое. Достаточное количество лет тому назад разделился армянский народ; часть, отличавшаяся варварством, осталась при древних порядках, другая же часть, благородные и полезные люди, примкнула к западной церкви (большинство высших армянских лиц, духовных и светских обратились к западу), и это было сообщено царскому двору и стало причиною распри с обеих сторон. Армяне обвиняли латинствующих в том, что они пренебрегли своим древним благочестием и склонились к католическим новшествам; они имели относительно этого и судебный приговор (называемый фетфа), [221] содержавший следующее: не пребывающий в своей вере должен или принять мусульманскую религию, или подвергнуться смертной казни. Противная же партия говорила, что Армяне уклонились от древнего предания и тех, кого верующие в Христа народы признают учителями, они поносят и предают анафеме. Не перенося этого, мы требуем суда, чтобы преступившие древний обычай были обнаружены и не пребывающие в древней вере, согласно судебному приговору, или приняли магометанскую религию, или преданы были смертной казни. Так как исход предполагаемого процесса был сомнителен, и латинствующие сильно на нем настаивали и требовали и отдельной церкви, и отдельного вартабета, тогдашний визирь, чтобы это дело не распространялось дальше, царским указом приказал драгоману явиться к вартабету и приказать ему не разъединять издревле соединенный народ, но умиротворить их и способствовать слиянию.

Драгоман придя к вартабету имел с собою и тот договор без прибавки, написанный согласно с прежде бывшим соглашением. По прочтении приказа визиря он дал ему и тот договор; прочтя его и не имея ничего возразить, он подписал его двумя подписями и скрепил печатями, и таким образом закончилось писание и утверждение договора. Затем, не имея сделать ничего лучшего и более верного, мы решили послать копию с договора в Иерусалим, чтобы Армяне, видя состоявшееся здесь соглашение, не делали ничего другого и впредь жили спокойно, видя во времени учителя и печальника; ибо что не может прекратиться иначе, может быть излечено одним течением времени. После [222] этого так как у нас не было никакой другой помощи, мы решили совершить путешествие по окрестностям столицы, чтобы дать времени пройти. И мы доставили самую нужную помощь. Мы отправились отсюда в Мунданию в Вифинию и оттуда в Бруиу, где мы провели некоторое время и получили некоторое вспомоществование от тамошних христиан; по пути мы узнали о падении визиря и Шахбаза. О новом визире не было верных сведений, один называл одного, другой другого, и это послужило помехою нашему движению. Местоблюстителем визиря назначен был начальник чаушов Аибаз-Мехмет-паша. Ожидая прибытия настоящего визиря, и не зная, кто он и когда придет, мы отправились в Кий, где мы узнали доподлинно имя визиря; то был губернатор Вавилона Измаил-паша, уроженец Грузии, и мы ждали его прибытия. Из Кия мы отправились в Елегмус, оттуда в Мунданию. Пока мы были там нам сообщили, что визирь прибыл в столицу и принят там вельможами с большими опасениями; ибо все говорили, что он энергичен и суров. По прошествии нескольких дней, отправились и мы из Мундании в столицу и собирались приступить к делу.

На совещании с виднейшими представителями нашего народа мы решили прежде всего собрать древние царские указы и судебные приговоры, относящиеся к нашему делу и поместить их в одно место, чтобы быть готовым к состязанию. Мы выделили следующее: во первых, указ Омара, сына Хатапа, взявшего впервые Иерусалим в 15-й оттоманский год от Магомета; во вторых, некоторые указы египетских царей, которые мы перевели с [223] арабского на турецкий язык; в третьих, указ султана Мехмета, завоевавшего столицу, писанный в 861 (1456-1457) г.; в четвертых, указ взявшего Иерусалим султана Селима 933 (1526) г.; в шестых (Так в оригинале) указ султана Мурата 1044 (1637) г. и судебный приговор, который дали нам судьи, судившие под царским куполом; в седьмых указ султана Мехмета 1063 (1652) г. и еще другой судебный приговор судей, судивших взаимный спор, из приговоров Иерусалимских судей четыре, касающиеся Св. Иакова; два документа с царскою подписью и с печатью и подписью, один из книги царской казны, другой из книги калфы епископов, оба писанные в 924 (1518) г., в которых Армяне выскоблили наше имя и поставили свое имя. Выделив эти документы, мы решили приступить к делу, но полагая, что приступить непосредственно и без всякого приготовления неудобно, мы ждали, пока найдем кого-нибудь из придворных вельмож, не только готового исполнить наше дело, но и умного и опытного в делах, который был бы советником и помощником в нашем деле и кроме того защитником правосудия и преследующим исключительно справедливость, ибо мы не желали никого обижать и только нуждались в защитнике своего права, так как мы были вооружены столь многими царскими указами. В таком положении находились мы.

Тогда находился в управлении визиря некий эконом, по имени Халиса, человек благородный и так справедливо действовавший, что не оставлял неисполненной даже малейшей черточки права, одинаковый в счастии и несчастных [224] обстоятельствах, выделявшийся среди сановников мудростью и знанием, украшенный всяческими добродетелями; если бы кто-нибудь назвал его истинным типом сановника, тот не ошибся бы. Он был уроженцем Верии в Сирии; город этот называется теперь Алепом. Родился он в этом городе, а вырос в другом, именно в Урфе; город этот в древности назывался Едессой. Возмужав же он сделался гражданином многих городов, сорвав во всех цветы образования и изукрасив свой нрав, уподобляясь пчелам, садящимся на разные цветы и собирающим крыльями имеющийся на цветах пушок, чтобы превратить его в мед. Научившись у людей, знаменитых своими знаниями и образованием и пробыв у них достаточное количество лет, он, благодаря острому уму и прирожденным способностям, достиг верха образования и научившись каллиграфии, так что не имел себе равного в этом искусстве, он явился в столицу как бы грузовым судном, наполненным не портящимся грузом, но добродетелью и образованием, т. е. имуществом вечным, которое помнят грядущие поколения, и существует во веки. В то время визирем был светлая личность, Ибрагим-паша, благородство которого славилось и распространилось до края земли; он призывал людей, известных добродетелью; кроме того он любил благосклонно принимать людей, прославившихся честностью и образованием и удостаивать их соответствующего чина и должности; поэтому он, как магнит, притягивал к себе всех, хорошо проявивших себя в каком-нибудь отношении. Придя в столицу он сошелся с почтенными людьми; как по низу узнается ткань, а по когтям [225] лев, так и об нем все стали говорить; слух о нем дошел и до эконома управления тогдашнего визиря (звали его Мохаметом), который, как говорят, призвал его (он принадлежал также к умнейшим людям) и дал ему должность, соответствующую добродетели сего мужа. Эта должность называется у Оттоманов кятиб-эфенди, а если перевести это выражение на греческий язык сообразно с его занятием, можно назвать его хранителем книг в царских приказах; у него есть и подчиненные ему лица, из которых один называется калфой епископов; последний называется так потому, что в его ведении находятся вое узаконения. выдаваемые царем епископам по всему государству. Данную ему должность он исправлял с такою верностью и мудростью, что все удивлялись; особенно же дивились его неподкупности, ибо он чуждался взяточничества, не свойственного благородной и образованной душе. Поэтому он приобретал все большее и большее влияние, он был одним из самых близких лиц к тогдашнему эконому — в совете и управлении делами, так как он действовал очень умно и справедливо. И это пока жив был тот светлый товарищ визиря. Вследствие же дуновения свирепого и крепкого северного ветра, именно восстания, засушившего древний луг и косою смерти вырвавшего с корнем цветы того золотого луга, он находился не у дел, издали выжидая конец и рассеяние тумана, в виде собравшейся черни. По прошествии трех или четырех дней султан Ахмет был лишен царской власти, и она перешла к нынешнему справедливо и на много лет здравствующему царю нашему султану [226] Махмуду; тогда в сан визиря возведен был бывший спафарий (меченосец) Мехмет-паша. Хотя он был энергичен, положение вещей отняло у него энергию и заставило уступить бунтовавшей черни. Немного спустя был вновь призван Халиса; ибо хорошее, хотя бы и лежало где-нибудь вдали, не может скрыться от сведущих лиц; если жемчуг разыскивают на дне морском, скрытый под устрицами, тем менее может быть забыт такой человек. Его призывает помянутый визирь и делает его письмоводителем за его прекрасный почерк.

Некоторое время он оставался в этой должности. Мехмет-паша был удален после усмирения восстания, а на его место назначен визирем Ибрагим-паша, муж как кажется тоже мудро исправлявший свою должность. Он оставил на той же должности Халису и оказывал ему почет, потому что его добродетель была известна почти всем сановникам царя. Когда же Ибрагим-паша был смещен и визирем сделан Осман-паша, Халиса убежал в Дамаск; ни за что другое, как только за то, что он блистал добродетелью, он пострадал так же, как знаменитый Аристид, прозванный справедливым в Афинах. Тот, испытывая нечто подобное, собственноручно написал черепок против себя. В Афинах был обычай на основании подсчета голосов произносить приговор о подсудимом, и один сельский житель, не умевший писать, случайно обратился к Аристиду и попросил его написать на черепке: Аристид подвергается остракизму. Тот, говорят, добродушно спросил его, видел ли он когда-нибудь Аристида? Поселянин ответил, что не видел, но слышал, что он по [227] справедливости должен быть осужден. Вследствие одного этого был сослан в Дамаск Халиса, который претерпел то же, что Аристид, но благородством души значительно его превосходил; ибо Аристид, говорят, и страдал в несчастии и негодовал на несправедливость, Халиса же оставался неуязвимым и не страдающим в душе, он не падал духом от несчастия и не терял мужества. Свойство благородной и возвышенной души не возноситься в счастии, а в несчастии не падать духом, как он справедливо говорил: хвастающийся исключительно благородством души, ни во что не ставит все, что вне нас, богатство и почести. Ничто из этого не может подчинить себе разумную душу и властвовать над нею; ибо будучи образом Божиим, она сотворена так, что телесные страдания не могут ее уязвить. Тот же, кто при помощи образа блаженства Божия наблюдает разумное и имеет разум, посвященный законам справедливости, считает, что счастие и несчастие ничто для души и без страдания переносит бедствия. Он в состоянии был переносить все приключившиеся с ним бедствия; он вооружился щитом разума, который он надел как твердый шлем и не обращал внимания на удары судьбы, ибо они ничто для твердого ума и непоколебимой души. Обсуждая с таким разумом изменчивую судьбу, он считал, что в ней нет ничего прочного и стойкого, ибо это круг непрочный и не твердый. Иначе описывают судьбу считающие ее прочною и введенные в заблуждение исключительно одним предположением; они утверждают ее на кубе справедливости, действительно стойком и непоколебимом, [228] ибо будучи четырехгранным, как бы его ни повернуть, он сохраняет стойкость, оставаясь постоянно тем же самым. И насколько судьба старалась его низвергнуть, настолько он поднимался благородством души. Ибо меняться вместе с переменою обстоятельств свойство людей бесхарактерных, а непоколебимо стоять среди них свойство людей благородномыслящих, иначе говоря имеющих сановную душу; такой человек может подвергнуться нападению, но он не может быть побежден. Это величайшая похвала Халисы; не колебаться в мирное время не заслуживает особенного удивления, но где малодушные падают духом, там благородные и великодушные возвышаются и поднимаются духом. Его не мог принизить страх, и власть не умела заставить его перемениться, и бремя власти не заставило его возгордится и сделаться другим, но в счастии и несчастии он одинаково выжидал что правосудие постановит свой приговор. Таково было положение Халисы, когда Осман-паша лишился должности визиря и его место занял вновь вышеупомянутый Али-паша, который был обманут Армянами, так как он не исследовал основательно их прав, но поверил, как сказано было, расположению Армян; ибо одно притворство может много сделать у правителей. Если кто вводится в обман притворством, он служит причиною общественных бедствий и воображает, что сделанное им справедливо, как это испытал и вышеупомянутый визирь, муж вообще умный, но обманутый, как сказано было, притворством Шахбаза. Получив власть визиря, помянутый визирь чрез несколько дней призвал Халису из Дамаска. [229] Визирь принял его так благосклонно, как и следует принимать знающего человека и повысил его на должность малиэ-тезкереджи; переводя на греческий язык это значит счетовод царских доходов, он стоит ниже управляющего царскими доходами, называемого на турецком языке тевтердаром. Назначенный на эту должность, он служил, как того требовало его место, не делая никаких упущений. Красота его нрава светила как солнце и добродетель его образования ослепляла глаза смотревших на него, так что всех привлекала к себе его доброжелательность. Он прошел чрез эту должность и визирь взял его вновь в свой штат и почтил должностью тезкереджи, должность же тезкереджи означает следующее. Когда визирь сидит в судилище, стоят двое, один справа, другой слева от визиря, читают подаваемые прошения и одни прошения скрепляют они, другие сам визир; они имеют и другие занятия. До прихода в суд визиря, они сидят там с начальником чаушей, мелкие дела они судят и по ним постановляют приговоры. Одним из этих двух сделался Халиса; он приобрел хорошую репутацию при разборе тяжб и других случавшихся дел, и он стал известен всем сановникам, придворным и остальным и у всех на языке было имя Халисы, и все о нем говорили.

Тогда экономом визиря был Юл-Ахмет-паша, зять бывшего гораздо раньше визиря Чорла-Али-паши. Визирь назначил его губернатором города Читы, на границе Эфиопии и Абиссинии, зная, что он может управлять не только близкою, но и дальнею провинциею. Услав его, он Халису назначил на [230] должность эконома, следуя больше достоинству добродетели, чем последовательности должностей. Получив такую должность, Халиса скорее уничижался, чем гордился, как умный человек оставался скромным. не смотря на важную должность, ибо чваниться должностью он считал недостойным благородной души. Он обращал внимание только на две вещи, на верность царской державе и на охрану правосудия. Запечатлев в своем уме эти образы, он день и ночь изображал их и расписывал красками, только их считая себе любезными, все же остальное отбрасывал, как не имеющее никакого значения для благородной души Халисы, держась только за справедливость, как за священный якорь. Он не допускал, чтобы была далека от его души она, царица всех добродетелей, светящая как солнце, руководящая и освещающая сановную величину. Ибо как солнце главенствует над всеми небесными светилами, так как оно превосходит всех силою света, справедливость превосходит все нравственные добродетели по объекту, в котором пребывает, по месту, где вращается и по результатам. По объекту, как обитающая в благородстве души, ибо ничего нет достойнее его (ибо это и есть добровольное хотение, в котором при сотворении мира, как говорит великий Моисей, запечатлен и закреплен образ Божий, и это есть свобода воли); по месту, где происходит круг ее деятельности, высшая добродетель и венец добродетели — справедливость, ибо добродетель принадлежа к самым трудным вещам занимается самым трудным; а она неподкупна, людей всего чаще соблазняют дары. О результатах же можно сказать, что это Божие дело, так как одна [231] справедливость блюдет вселенную и защищает мир и благоволение в человецех; ибо только всеведущему Богу свойственно хранить ее неизменною и неумаляемою, люди же по мере сил подражают Богу.

(пер. П. В. Безобразова)
Текст воспроизведен по изданию: Материалы для истории Иерусалимской патриархии XVI-XIX века // Православный палестинский сборник. Вып. 51. ч. 1. СПб. 1901

[246] вступил на престол его сын, султан Сулейман, и дал указ, согласный с ахтинамэ Омара и остальными прежними документами, содержащий, что всем церквам и монастырям и местам поклонения внутри и вне Иерусалима, Абиссинцам, Коптам, Сирийцам и всем местам их находиться под властью помянутого патриарха, и быть ему первым изо всех христианских народов, в Иерусалиме находящихся, во всех службах и крестных ходах. И собственноручно он постановил следующее: кто нарушит это постановление, да подпадет гневу Бога и пророка его. И этот царский указ хранится у нас. В 1044 году (1634 г.), в царствование султана Мурата, явился из Персии некий Горгор с несколькими Армянами. Он говорил, что “Копты и Абиссинцы находятся под нашею властью", и не только это, но даже затеял тяжбу, подготовив для суда подложные документы. Было постановлено судить нас двум общим судьям Абдуллаху эфенди и Нуху эфенди, рассмотреть наши и армянские документы в царском суде и визирю и судьям подать донесения. На суде было доказано, что армянские документы подложны, наши же подлинны; на этом основании было отправлено донесение от визиря и судей, кроме того оба судьи выдали нам удостоверение в нашей правоте. После этого помянутый царь в царском суде постановил: так как Армяне подделали указ как это видно из неверного года, виновных подвергнуть смертной казни. Согласно с данным по этому делу указом, были казнены Амбаза паша, помогавший Армянам, и многие другие Армяне. Было вновь подтверждено, что помянутые народы, их места поклонения, святыни, церкви и монастыри [247] должны быть подчинены греческому патриарху, что он должен быть первым над всеми остальными народами, если же впоследствии у Армян окажется какой-нибудь оправдательный документ относительно этого дела, схватить его и отправить царскому правительству. Этот царский указ, судебный приговор, составленный согласно законам, и донесение визиря хранятся у нас. В 1067 году (1656 г.), в царствование султана Магомета, Армяне подделали судебный приговор, и на основании этого документа по секрету выпросили себе указ. После этого двум судьям приказано было разобрать это дело в верховном суде; они же, увидя оправдательные документы Армян, признали их подложными. Они написали донесения от своего имени и от имени визиря, и постановили судебный приговор: Абиссинцам, Грузинам, Коптам, Сирийцам быть под властью Греков, последним управлять помянутыми народами и их местами поклонения, тяжбу об этом деле впредь не разбирать, следовать во всем ахтинамэ Омара и указу султана Селима и Армянам впредь не трогать нас. И этот царский указ хранится у нас. Мы имели помянутые царские указы, которые даровали нам покойные цари, собственноручно скрепив их, и совершенно беззаконно уничтожить их или изменить; Армяне же сделали ложное донесение, собрали подложные документы и каким-то образом вошли в соглашение с калфой епископов. Последний, погрешая против правды, взяв без царского указа договоры, находящиеся в берате греческого константинопольского патриарха, вставил в берат Армян, и кроме того внес, что и Абиссинцы Копты и Сирийцы, в берате патриарха иерусалимского [248] подчинены Армянам, хотя эти народы, как явствует из древних и новых бератов, подвластны Грекам (он дал Армянам выписку из книг, что их нет в берате греческого патриарха). Кроме того он уничтожил в царских книгах записи, нас касающиеся, и вместо них вставил другие, как того желали Армяне. И так документ беззаконным образом гласит, что в день нисхождения Св. огня патриарх армянский входит в Св. Гроб вместе с греческим патриархом, что Абиссинцы, Копты и Сирийцы и их места поклонения подчинены Армянам, что монастырь Св. Иакова, который они нанимали, принадлежит им, и таким путем они беззаконным образом получили указ, скрепленный царскою подписью, и всему нашему племени сделана несправедливость немаловажная, повреждение существующего и нарушение порядка именем Божиим и жизнью долголетнего, тишайшего и благороднейшего царя нашего просим да свершится милость подданным тебе рабам, и просим, чтобы царские указы, находящиеся у нас и трактующие о помянутом деле, почитались священными и истинными, поддельный же указ, который Армяне получили посредством лживого донесения, был уничтожен, их иск не разбирался бы, и нам дан был вновь священный указ, скрепленный собственноручно царем. В этом прошении мы просим о дарственном указе и милости царя и вашего высочества.

Таково было содержание нашего прошения, которое составил великий драгоман господин Александр очень умно и правдиво; мы пошли к нему вместе с одним Турком, секретарем драгомана. Он читал очень внимательно и с большим разумением [249] все царские указы и затем диктовал писцу с первого до девятого часа ночи. И этим он не довольствовался, ибо не умно опираться исключительно на собственное разумение, но надо показывать свою работу и другим, могущим отнестись к ней критически, и принять во внимание и их мнение; ибо одно составить, другое окончательно отделать составленное. Поэтому он показал это прошение прежде всего бейликчи-эфенди, человеку мудрому и опытному по части судебных и правительственных дел, с молодых лет занимавшему много разных должностей, выросшему и поседевшему на службе. Видя, что прошение написано гладко и по форме, он остался им очень доволен. Получив его одобрение, предъявив все царские указы и документы, удостоверившись в чем право и убедившись, что победа должна быть на нашей стороне, он показал прошение помянутому правосуднейшему эконому, как безусловно верному испытанию. Среди прочих занимался этим делом и некий меховщик Зафир, избранный в начальники всем цехом, ибо этот цех издревле работает в пользу иерусалимского престола до пролития крови. Он, по приказанию начальства и из благочестивого рвения, ночью и днем носил документы из дворца визиря к нам и от нас вновь во дворец, очень часто вступал с большим рвением в борьбу не только с Армянами, но и с нашими, ибо некоторые из наших вели переговоры о их делах, уже не знаю по каким соображениям. Как они сами говорили, они, опасались за сомнительный исход победы, принимая во внимание нашу нужду и без счету расходуемое Армянами золото; как было решено правдою и постановлено более разумными людьми, [250] судьба изменилась, и они променяли не медь на золото, а наоборот. Отсюда происходила и проволочка, как было сказано.

Когда наконец прошение было рассмотрено многими и признано разумным, решено было передать его в суд визиря. Взяв его, мы отдали его в переписку и переписанное представили священному синоду. Тогда патриархом был уроженец Патмоса Неофит, человек выдающийся рвением о вере и добродетельною жизнью, с юных лет служивший церкви; он был сначала епископом Тирулойским, потом митрополитом Кесарии Каппадокийской, затем возведен в сан патриарха константинопольского и хотя он несколько раз отказывался, так распорядилось Провидение Божие, он не мог избежать этой участи; и в настоящем деле он показал не малую готовность достичь цели. По прочтении прошения драгоманом на синоде и после того как много говорили о том, чтобы отдать его в суд визиря, было решено скрепить его печатями патриархов и передать визирю некоторым назначенным архиереям и иереям. Печати всех приложили к прошению и назначено было явиться к визирю от синода митрополиту Писидийскому Косме с несколькими иеромонахами, от нас мне, Аврамию Севастийскому и нескольким иеромонахам. Мы отправились все и так как время еще не наступило, мы ждали все в одном месте, когда визирь отправится в суд. Тут пришел один из слуг драгомана и позвал меня; я пошел к нему и мы вместе отправились в суд. Чтобы нам не воспрепятствовали стражники и полицейские в суде, он подвел меня к начальнику чаушей и препоручил ему, шепнув [251] что-то на ухо. Начальник чаушей пригласил меня сесть и приказал ввести в суд кого я пожелаю. По его приказанию вошли все бывшие со мною за исключением нескольких человек, ибо не принято, чтобы толпа входила в суд. Мы ожидали некоторое время, а чауш попросил дать ему прошение. Я боялся, чтобы он не убежал с прошением и не желал дать его. Наконец мы пошли вновь к начальнику чаушей, и тот приказал ему не надоедать нам и подать прошение нам самим собственноручно.

Вошел визирь с обычною свитою и охранною стражею и после того как ему провозгласили обычное приветствие, он сел в обычном порядке на седалище, а вокруг него судьи города, Галаты и Скутари. Прежде всего находившиеся там женщины подали свои прошения (таков обычай у Оттоманов, что сначала подают прошения женщины). Когда были поданы женские прошения и некоторые другие, выступили и мы с приставленным к нам чаушем; нам было объявлено, чтобы мы подали прошение второму тескереджи, стоявшему на лево от визиря, ибо этому тескереджи приказано было взять прошение и он прочел его. По прочтении визирь спросил меня, было ли отмеченное в прошении когда-нибудь во владении Армян. Я ответил и стал просить со слезами, я сказал, что издревле это находилось в нашем владении, а пока визирем был Али-паша, он сделал не только эту ужасную вещь, но древние записи наши в царских книгах выцарапали, сделав нас голыми и обнаженными. Не плачь, сказал визирь, я ясно увидел нарушение ваших прав, все это я расследую и вы будете [252] пользоваться спокойствием. Визирь написал на прошении: выписать содержание данных указов. Взяв прошение с этою надписью, чауш отправился к калфе епископов, чтобы получить, как было приказано, содержание указов. Прочтя прошение, зная совершенный подлог и видя собственное имя в прошении, калфа начал трусить; ибо не малое преступление делать подлоги в царских книгах. Подписав требуемую справку, он тотчас же послал за митрополитом Ираклийским Герасимом, уроженцем Лерны, наказав ему прийти как можно скорее, так как он умирает от страха. Когда пришел к нему митрополит Ираклийский, он начал плакаться и уверять, что это дело совершено против его желания, так как ему приказал это сделать прежний визирь, и он уверял, что у него есть письменное повеление. После этого он решил обратиться за помощью к эконому, и умолял защитить его, боясь, чтобы о ним не приключилось чего-нибудь страшного, и приводя в свое оправдание, что он действовал по приказанию и многое другое. Но напрасно хлопотал он, потому что все находили его виноватым. Тогда отправился он к помянутому меховщику Зафиру, которому и стал жаловаться. А тот ответил ему: от тебя зависит освободиться от страха и избавить нас от неприятностей, ты можешь сделать это простым внесением и уничтожением записей, которые ты подделал и выцарапал. Услышав это, он отправился к эконому и засвидетельствовал, что все документы Армян подложны. Затем сообщение, сделанное эконому, он повторил и нам.

В то же время мы подали и другие прошения, [253] одинаковые с поданным визирю, шейх-уль-исламу, судьям румелийскому и анатолийскому и судье столичному. Шейха-уль-ислама Армяне каким-то образом расположили в свою пользу, как говорят одни деньгами, или как говорят другие, и это вероятнее, при посредстве одного друга, занимавшего должность фетфа-эмини, по имени Халила эфенди. Последний во время предшествующего процесса содействовал очень сильно Армянам, и с тех пор он помогал Армянам. Хотя он не мог действовать открыто, он все же убедил шейха-уль-ислама, человека старого, слабого телом и разумом, что право на стороне Армян, а так как тяжба идет о христианской вере, неприлично впутываться людям, имеющим такой важный сан.

Убежденного в этом шейха-уль-ислама трудно было переубедить; мы нашли однако близкого ему человека Бака эфенди, чрез которого подали прошение. Прочтя прошение, он ответил только следующее: “вы и Армяне одно и тоже, те и другие подданные царя, примиритесь между собой". Из этого ответа шейх-уль-ислама, мы увидели, что он предрасположен против нас. Мы решили обратиться к судьям румелийскому и анатолийскому и подать им прошения; их мы нашли равнодушными к обеим сторонам и на чьей стороне право, там оно и будет признано, сказали они. А столичный судья, человек умный, глубокомысленный и неподкупный, прочтя не дал тотчас никакого ответа, но прежде всего стал разыскивать годы взятия Иерусалима, бегства Магомета и отпаление Омара. Выяснив и тщательно исследовав это, он стал возражать против слова “Ромей" (Римлянин); он [254] производил это слово от древнего Рима и говорил: значит ахтинамэ Омара принадлежит латинянам, а не вам. На это возражение помянутый митрополит Ираклийский ответил: это справедливо вплоть до царствования Константина Великого, ибо царство находилось тогда в древнем Риме; Константин же перенес царство из Рима в Византию, которую он распространил по семи холмам и укрепил твердыми стенами, таким образом было перенесено и имя, только с прибавкой “новый", и Византия стала зваться новым Римом и сделалась вторым городом после древнего Рима. С тех пор нас стали звать Ромэями, и наш монарх звался и подписывался самодержцем и царем ромэйским. Получив это сведение, он внимательно прочел прошение и узнав, где правда, на сколько мог стал помогать нам.

Чрез несколько дней на собрании назначенных судей визирь обсуждал это дело, по приказанию царя или по собственному решению. Постановлено было следующее. Видя, что деньги не приводят к желанному результату, Армяне решили узнать при помощи прошения мнение визиря. Они подали визирю прошение следующего содержания: После того как нас судили, признали правыми и утвердили наши права царским повелением, мы имели намерение в нижайшем прошении просить кого-нибудь из царских слуг прийти в Иерусалим и передать нам упомянутое в царских повелениях. Теперь же мы услышали, что Греки подали прошение, стараются ввести вас в заблуждение и уничтожить дарованное нам. Поэтому мы просим вас не обращать внимания на их слова, но согласно с прежде [255] данными нам указами дать нам одного из слуг царского двора, который привел бы в исполнение справедливые царские приговоры. Написав это прошение, они подают его визирю, когда тот сходил о судна. Приняв прошение, визирь не стал его читать, но придя домой, отослал его эконому. Последний же поняв хитрости Армян, изобличив и побранив отпустил со словами: Вы думаете, что это не хитрость и не обман, то что вы сделали. Ведайте же, что ваше дело будет разбираться в суде визиря назначенными судьями, которых вы не знаете; так приказано царем. Помиритесь, чтобы избежать худшего. Услышав это, Армяне просили, чтобы царским указом разбирательство было поручено если возможно муфтию, ибо его они как было сказано предрасположили в свою пользу, если же нет, судье румелийскому, так как они рассчитывали на его вака-эфенди, по имени Карган задэ; ибо он был достаточно подкуплен, когда визирем был Али паша, и Армяне добывали указы, хотя он и не знал правды и никто не возражал. Они полагались на него, хотя он был в одном ранге с судьями, ибо должность вака-эфенди очень важна в оттоманском суде, так как он принимает документы тяжущихся, записывает, что говорят стороны, показания свидетелей, способ их свидетельства и достоверность свидетелей. И все происходящее на суде записывается им одним и на основании его записи постановляется приговор.

В этот суд они внесли свое дело, хотя было уже дознано, где право и справедливость, и присутствовала противная сторона; они рассчитывали, что за них будет почтение к прежнему, что они будут говорить [256] в свою пользу и убедят судью, но ошиблись. И этот муж был правосудным, и они ошибались, думая и говоря, что склонили его на свою сторону. Так как дело было ясно, правда обнаружилась и была у всех перед глазами, скрывать и хитрить оказалось невозможным. Будучи людьми безрассудными, потеряв соображение от важности этого дела и не предвидя ничего, что должно было случиться, они решили подать второе прошение следующего содержания: В прошлом году даны нам на основании древних документов некоторые привилегии, которые мы имели с давних пор, а Греки обвиняют нас, будто мы нарушаем их права, и тайно и без суда добыли себе указ. Дело обстоит не так. Мы предъявили все наши оправдательные документы тогдашнему судье румелийскому и признав их подлинными, он подал донесение и дал нам судебный приговор. Так как Греки желают, чтобы дело было разобрано на суде, мы и на это согласны. Мы просим, чтобы постановлено было разобрать дело вновь судье румелийскому. Приняв это прошение, визирь вручил его начальнику чаушей для препровождения эконому, и он препроводил его. Прочтя прошение, эконом позвал вновь Армян и слегка побранив их, ибо он не очень сердился, сказал: “Разве я не говорил вам, что эта тяжба не маловажная, как вам кажется, и что царем повелено разобрать дело на суде в присутствии всех судей? Почему вы хотите начать тяжбу у судьи румелийского? Разве из этого не ясно, что вы нарушаете права Греков; если бы вы не нарушали чужих прав, вы не стали бы вести тяжбы в других [257] судах, тогда как решено, что бы дело разбиралось в царском суде; вы хотите нарушить правосудие и найти себе оправдание за деньги. И так не делайте ничего в ожидании суда, старайтесь не надоедать нам прошениями, потому что от этого ничего не изменится. Если же вы и теперь ослушаетесь, знайте что вы подвергнетесь наказанию, какого не ожидаете. После этих слов эконома, они ушли сокрушаясь о неудаче, они не могли ничего ни говорить ни делать, разве только прибегнуть к муфтию. Они видели в нем священный якорь, надеясь, что он помешает правосудию, и что на него можно подействовать чрез кого-нибудь из близких ему лиц. Наступил назначенный день и накануне вечером рейс-эфенди отправился звать муфтия к визирю, ибо у оттоманов принято таким образом приглашать муфтия, когда в нем есть надобность. И ко всем остальным судьям были посланы назначенные для того люди сообщить им о заседании; к нам и Армянам был послан один из слуг эконома с извещением. Мы отправились все семеро, патриарх константинопольский и наш владыка. из архиереев Кизический, Ираклийский и я, из начальствующих лиц драгоман, учитель и великий эклесиарх Критий. Придя мы ждали, когда явятся Армяне и будет приказано приступить к суду. Тогда приехал муфтий с обычным церемониалом в экипаже, и с ним оба великие судьи, румелийский и анатолийский, а также столичный судья. Когда они собрались, нам приказали идти в суд. Мы приготовились пожать плоды этого дела (ибо не принято болтать в суде визиря), взяв с собою царские указы, которые мы предъявляли с самого [258] начала. Придя мы сидели около суда, ожидая когда прикажут войти. Тут пришло более 200 Армян, хотя им не приказано было являться в количестве более семи. Пока мы сидели около суда, визирю доложили, что мы явились, и об нашем деле сказали, что царем уже приказано здесь разобрать спор. Услышав это со страхом, муфтий помешал суду, сказав, что некоторые говорят: к чему такое собрание из-за Греков и Армян? Разве не достаточно одного судьи для суда над ними? На этом основании он решил просить, чтобы суд был предоставлен ему, как это было заранее подготовлено. Наконец нас призывают, чтобы не обнаружилось, что мы по этой причине лишены правосудия. Войдя мы нашли начальника чаушей сидящим около дверей; приветствовав его обычным приветствием и целованием края платья, мы просили позволения войти к визирю. Тот же ответил нам: сегодня не время суда, ибо тишайший наш царь отправился кататься верхом; поэтому высочайшему визирю неудобно судить вас; оставайтесь, когда наступит время, мы пошлем за вами.

Получив такой ответ, мы ушли горюя, а Армяне радуясь и веселясь, и издеваясь над нашими христианами, и насмехаясь над их планами. Все это сделал муфтий, желая, чтобы оба народа примирились, считая, что спор между ними не имеет никакого значения. Время проходило, нас не призывали в суд и смута росла. Народ нападал на нас и с гневом требовал дать ему прошение, поданное нами визирю, чтобы переписав его подать царю. Видя, что движение это опасно и чернь кричит, мы отдали им прошение, возлагая надежду на Бога, ибо это [259] была очень смелая попытка по следующим причинам. Во первых потому, что не имелось позволения правительственных лиц и нельзя было попросить этого позволения; во вторых потому, что большая смелость обращаться таким образом к царю и жаловаться на то, что он сам приказал хотя и введенный в заблуждение, в третьих потому, что царь строгим указом запретил черни подавать прошения. Это не мало пугало нас и мы хотели помешать этому движению. Но толпу невозможно сдержать и когда мы ставили им это на вид, они отвечали: мы идем жаловаться не какому-нибудь крамольнику, но нашему царю, отцу правосудия, любящему подданных и пекущемуся о них; если же вы не пустите нас, мы подадим царю жалобу на вас. Услышав это, мы против желания уступили, надеясь на три вещи; это будет сделано без нашего позволения и раньше мы в донесении сообщили наши права старшему евнуху и спафару царя, людям неподкупным, умным и поседевшим на царской службе, и прежде всего поборнику правосудия и защитнику правды эконому Халисе. Мы рассуждали так, если царь рассердится на сборище народа, за нас будет правда, и он не позволит засудить нас; если же визирь рассердится что им пренебрегли, эконом, как разумнейший человек, хорошо знающий неистовство толпы и печаль, проистекающую от неправосудия, успокоит визиря. Этим мы утешились.

Взяв прошение, христиане отдали его переписать умелому писцу, и прибавили царский титул и прочее, что необходимо; содержание же прошения было тожественно с вышеприведенным, поданным нами визирю. Они написали и другое прошение, которое [260] подали визирю, с жалобой на отсрочку и с напоминанием о раньше поданном прошении, и второе тожественное прошение подали они эконому, прося его защитить их права. Изготовив прошения, как следовало, они разделились на три части: одни взяли прошение царю, другие визирю, третьи эконому. Наступил назначенный день, это была Пятница, когда надо было подать прошение царю в то время, как он выходил с царскою и великолепною свитою и отправлялся в мечеть султана Баязеда. Все собирались у так называемых Железных Ворот царского дворца, чрез которые должен был выйти царь; с обеих сторон стала такая густая толпа, что царю оставили маленький и узкий проход. В то же время мы отправились к драгоману, сообщив ему о гневе толпы и о том, что они собираются подать прошение, а тот поспешно отправился к эконому, сообщить ему о намерении толпы; последний нисколько не испугался и утешил нас. Тем временем царь вышел в названные ворота, народ приветствовал его по принятому обычаю, подал прошение и со слезами просил его державу рассмотреть написанное в прошении. Прошение принял находившийся при царе чаходар, и затем царь отправился в мечеть султана Баязеда. Тогда толпа стала расходиться, уходя назад к дому визиря; когда она еще не разошлась, явилась свита визиря; ибо и визирь собирался выйти из тех ворот и эконом, отправлявшиеся молиться в Св. Софию. Христиане вновь выстроились, как раньше, и со слезами подали прошение визирю, в котором, как сказано, вкратце повторялось прежнее прошение. После визиря прошел эконом, смотревший благосклонно на народ; [261] они и ему подали прошение, но он не принял его, избегая, как благоразумный человек, болтовни народа, но тихим голосом с любезным и приветливым лицом объяснил, с какою готовностью он будет стоять за правду. Достаточно, сказал он, прошения поданного нашему властелину. Когда все прошли, толпа разбрелась и ожидала ответа.

Вернувшись, царь, говорят, прочел прошение и рассердился на бессмысленное дело, он приказал визирю принести ему указы обоих народов. И он принес их с печатями; вместе с визирем находился и муфтий в тот день, когда принесены были указы, читал ли их царь или нет, я не могу сказать наверно. На следующий день визирь призвал нас и Армян; мы пришли туда, где сидел визирь с муфтием. Когда мы поклонились, он обратился к нам с гневом: Вы, Греки, спросил он, подданные царя или вы ему не подчинены? Мы, ответил патриарх, издревле слуги царя и гордимся этим. А если вы, сказал он, слуги и подданные царя, как же вы осмелились вопреки царскому указу запрещающему народу подавать прошения, выйти к царю в такой толпе и с таким буйным движением, чего вы просите и в чем заключается ваш иск? Константинопольский патриарх ответил: мы, визирь, не имели ничего общего с толпою обратившеюся к царю, и мы всячески старались удержать толпу, да не могли этого сделать, мы предупреждали их о риске и показывали повеление; они же, как рабы решились довести до господина свою печаль и оскорбление нам всем нанесенное, рассчитывая на благородство царя и на то, что они покорные его рабы. Если же ты будешь [262] обвинять нас, мы докажем свидетельскими показаниями, что ничего не знали; иск же наш тебе известен из нашего прошения, и мы повторяем теперь, что вчиняется этот иск потому, что дан вследствие обмана царский указ, противоречащий многим древним царским указам.

Тогда смелый, решительный и дерзкий Армянин Муратоглу очень дерзко и громко сказал визирю: визирь, Греки нарушают наши права, желая отнять у нас монастырь, принадлежащий нам больше 200 лет. Он собирался сказать еще много в таком роде, но визирь рассердившись остановил его словами: кто ты такой, что позволяешь себе так разговаривать со мною? мы спрашиваем об этом деле ваших духовных лиц, почему же отвечаешь ты, не принадлежащий к этому сословию? Армянин ответил: так как наш вартабет не умеет говорить по-турецки, я исполняю обязанность драгомана и перевожу то, что он говорит, по-армянски. Каким это образом, сказал визирь, он Армянин и вартабет и не знает нашего языка? Молчи и отвечай только, если тебя кто-нибудь спросит. Обратившись к нам, он сказал: идите и живите мирно, довольствуясь теми границами, какие каждый из вас имеет и привилегиями, согласно древнему преданию. После этого он сказал муфтию: разве я, господин, не правильно сказал, приказав народам жить мирно на основании древнего обычая? Очень хорошо, ответил муфтий, есть и закон, называемый по-арабски кюфур-милен-ул-кюли бахат (т. е. что нет разницы между иноплеменниками), пусть они согласуются с древним обычаем и живут в мире. После этой хитрости он получил от него и судебный приговор; приговор муфтия [263] не может быть отменен никаким судом, и называется по оттомански фетфа. Затем он сказал: это сделано с твоего ведома или нет? Получив отрицательный ответ, он прибавил: я не могу оставить без исследования сделанное без суда и твоего ведома; я порицаю то, что делается в тайне; а потому я буду делать обследование этого дела как можно открытее и так, чтобы все это знали. Когда мы уходили, визирь, обратившись к нам, сказал: держите себя смирно и не подавайте прошений; если же я узнаю, что вы подали прошение, я в тот же день сошлю вас, тех же, кто подаст прошение, кто бы они не были, казню. Знайте и то, что ваш иск не может быть удовлетворен посредством подкупа, но исключительно праведным судом. Идите домой, а документы, скрепленные печатями, лежат у реиса эфенди и вы получите их от него. Впредь живите так, как вы прежде жили, итак идите.

Мы ушли, а Армяне находились в недоумении и отчаянии; на них находило какое-то вдохновение, они верили тому, что видели во сне и всем объявляли это. На всех улицах и перекрестках, где только был Армянин, они распространяли, что их вартабет надел мантию и со свитою вышел победителем; они издевались и насмехались над нашими христианами, будто бы отверженными и побежденными. Они торжественно объявляли, что имеют радостную весть, будто они одолели Греков, и много другого вздора распространяли они день и ночь. Хотя мы и были огорчены сердитым разговором визиря, но взвешивая смысл его слов, мы сохраняли еще некоторую надежду. Это распространяли [264] Армяне, но Божество не дозволило им долго иметь верх над нами. Не прошло двух часов и калауш-чауш схватил Шахбаза по приказанию визиря, привел его к начальнику чаушей и отдал тюремщику, не допустив его до визиря; таково было распоряжение визиря. Тюремщик поставил его ноги в деревянные колодки и стал пытать повернув головой к земле, хотя тот не понимал, за что ему такое наказание; он всячески раскидывал умом, но не мог понять ничего верного. Узнав это, Армяне запели на другой лад, смех заменили слезами, радость — горем, но утешались тем, что это недоразумение. Они и другую нелепость стали выставлять причиною заключения под стражу, и опять уверяли, что победа на их стороне; но, как говорит пословица, смех уподоблялся слезам и печаль — радости; ибо они смеялись для вида, в душе же печаловались и стенали. Чтобы выяснить правду, они послали брата Шахбаза к эконому визиря узнать причину; тот спрашивал и со слезами молил сказать, но эконом ответил, что не знает причины. Когда тот стал спрашивать вновь. Пойди к визирю, сказал эконом, и спроси его. Визирь тоже притворился, будто не знает причины и отправил его в кандалах узнать причину к его брату. Узнав, что он арестован, Армяне подняли шум, бросились к своим покровителям, желая узнать причину его ареста и нельзя ли его освободить. Спал в кандалах Шахбаз, только что перед тем горделиво ехавший на коне по улицам в сопровождении большого количества слуг; тут же он был в стесненном положении и никого с ним не было, если не считать брата тоже в кандалах, [265] и он предчувствовал смертную казнь и конфискацию имущества.

Вскоре после этого визирь позвал нас и Армян. С нашей стороны мы пришли все трое, константинопольский патриарх, великий драгоман и я, а наш владыка пошел в церковь помолиться и со слезами молил Бога не допустить, чтобы мы были посрамлены. Со стороны Армян было два вартабета, живущий в столице Ованес и вышеупомянутый Якуб, муж одержимый бесом, безумный и яростный. Мы вошли к визирю, перед визирем стояли эконом, реис эфенди и начальник чаушей. Войдя мы стали на правую сторону, а на левую Армяне. Визирь поднял глаза, увидел нас и посмотрев сурово и сердито на Армян сказал: царский указ, который вы получили во время Али паши, дан вам после суда? Они ответили: нет. Так как, сказал визирь, этот указ был дан без суда и вследствие обмана, этим царским повелением тишайший царь наш уничтожает данный им указ. Визирь вынул из кармана царское повеление и прочел его, содержание же его было таково: указ, данный Армянам, вследствие обмана и подкупа пусть считается недействительным и будет прислан нам. В нем было написано и еще нечто другое, но того не читал визирь. Он потребовал указ у вартабета; но тот ответил, что его здесь нет, что он отправлен в Иерусалим, где он нужен. На это визирь сказал: так как вы говорите, что отправили царский указ в Иерусалим, мы пошлем своего человека туда о поручением взять документ по царскому повелению; прикажите и вы кому-нибудь из ваших отправиться вместе с нашим [266] человеком и вручить ему то, что повелел царь. На это патриарх заметил: и это, визирь, неправда, те, у кого указы находятся здесь, уверяют, что они в Иерусалиме, чтобы устроить проволочку. Эконом сказал: смотрите, чтобы он не нашелся здесь.

После этого разговора визирь сказал: возьмите каждый свои документы, идите и ничего не предпринимайте, пока не придет назначенный человек. Я подошел к визирю и поцеловав край его одежды получил наши документы. Когда за тем же подошел вартабет, визирь развязал мешок, в котором находились их документы, оставил у себя копию с указа, признанного недействительным, остальные отдал им и приказал нам впредь жить смирно. Тогда вартабет сказал: так как царь постановил данные им указы отнять и признать недействительными, пусть на основании древнего обычая будет дан нам судебный приговор, отводящий нам наше имущество. Визирь ответил: это зависит от нас. А я заметил: мы не имеем никакого права заключать договоры относительно того, что подарено царскою милостью. И опять визирь дал тот же ответ: это наше дело.

Провозгласив многие лета царю и визирю, мы вышли из дворца визиря довольные, Армяне же огорченные и опечаленные. Рейс эфенди приказал написать указ губернатору Дамаска и судье иерусалимскому взять у Армян царский указ, уничтожить запись сделанную в судейских делах и прислать ее сюда, скрепленную печатями. Приказано было отправиться первому чохадару визиря Халилу аге. Содержание же указа было таково: Приказ губернатору Дамаска Сулейману-паше и судье [267] Иерусалима и Дамаска. После обычных титулов губернаторов и судей сказано: У Греков и Армян обычай спорить о своей религии, как это издревле ими делается. Армяне по некоторым пунктам по-видимому нарушили права Греков и в 1147 г. (1734 г.) 6-го лунного месяца Джемазиулахыра извлекли из дел епископов некий указ, по которому им предоставлено владеть Абиссинцами, Коптами и Сирийцами и церковью Св. Иакова и дано право в Великую субботу входить ко Гробу Господню армянскому патриарху вместе с греческим. Этот указ стал причиною спора между обоими народами. Так как он показался подозрительным нашей царственности, от армянского патриарха, проживающего здесь, был затребован указ, данный Армянам, написанный в указанном году, дабы он был уничтожен в помянутых делах моим царским судом; но армянский патриарх ответил, что указ отправлен в Иерусалим и находится там. Вследствие этого, чтобы больше не разбирать этого спора, я постановил вырвать страницы из книги иерусалимского суда, где вписан помянутый указ, и эти вырванные страницы, скрепленные печатью, вместе с указом послал нашей царственности. Поэтому наша держава чрез этого чохадара Халилу агу, коему поручено настоящее дело, требует, чтобы помянутый указ и записи, сделанные в иерусалимском суде, были положены в сумку, снабженные печатями и посланы нашей царственности. А посему, ты, губернатор Дамаска, на основании этого моего повеления, назначь для этого дела верного человека из твоего ведомства и пошли его в Иерусалим, а ты, судья иерусалимский, возьми [268] помянутый указ у армянского патриарха, там проживающего, и запись помянутого указа, вписанную в вашу книгу, вырви. Человек губернатора должен доставить документы губернатору, губернатор же положить их в сумку и скрепив печатью отослать к царскому двору чрез помянутого нашего чохадара. Он должен ревностно позаботиться о том, чтобы получить в целости указ, и уничтожить и вырвать запись в книге так, чтобы ни одной буквы записи не оставалось в книге, и все эти документы с приложением печати послать помянутому губернатору Дамаска. В этом деле да не будет никакого противодействия, но помощь и вследствие. Так как царственность наша желает, чтобы это дело не оставалось неоконченным, но было вполне закончено, мы пишем и тебе, судье города Дамаска, тщательно поискать в твоих делах и если ты найдешь что-нибудь у себя, напиши прошение губернатору, ходатайствуя, чтобы тебе разрешено было тщательно уничтожить соответствующие записи, и отдай их помянутому губернатору; губернатор же приняв их и скрепив печатью, пусть отдаст их нашему чохадару, который доставит их нам. И пусть это будет совершено с должным попечением, согласно настоящему нашему царскому указу. Чрез три или четыре дня после этого визирь Измаил паша был смещен и у него конфисковано имущество, которое он копил, начиная с юности, по причинам, которые знают сановники. Он был послан на остров Хиос, а вместо его царь назначил на должность визиря теперешнего великого визиря Магомета пашу; это опечалило нас и обрадовало Армян. Опечалило нас, потому что Измаил паша [269] начал наше дело и довел его до такого положения; Армяне обрадовались, потому что они считали, что не правосудие должно защищать их, а визирь. В ту ночь, когда Измаил паша был смещен, Армяне пели серенады и устроили ночное празднество, пригласили музыку, пели песни, и ликовали, думая, что это обстоятельство переменит их дело. Они предсказывали, что найдут защитника, как только визирь, будет утвержден в сане, потому что теперешний великий визирь был еще только исправляющим должность и ему еще не была вручена царская печать. Считая свои предсказания истинными, они радовались и веселились, и эта ночь видела такие же пиры, как следующий затем день кандалы и пытки. Еще не наступил день, как чауши были посланы в дом Муратоглу; не найдя его дома, но застав его сына, они передали его тюремщику и приказали пытать, чтобы он сказал, где его отец. При наступлении дня Армяне, очнувшись от попойки и проснувшись узнали о поисках Муратоглу и заключении его сына; тогда они ночной пир переменили на плач. Так недостаток ума заставляет радоваться бессмысленному и огорчаться правильному и справедливому.

Юноша, видя орудия пытки, придумал хитрость, чтобы избежать наказания и говорит следующее тюремщику: я, тюремщик, ни в чем не повинен и не принимал никакого участия в содеянном, поэтому пытать меня одинаково несправедливо и безбожно пред Богом и людьми, ибо беззаконно пытать сына вместо отца; если ты желаешь, чтобы мой отец дал показание, пошлите со мною людей, которые его схватили бы, и я покажу вам [270] своего отца. Они дали юноше несколько придворных слуг, которым приказали, как только юноша покажет отца, отпустить первого, а последнего схватить. Они пошли, а хитрый юноша некоторое время шел с сопровождавшими его людьми, затем он вошел в дом, где, по его словам, находился его отец. Он знал заранее, что в этом доме были две двери, он сказал, что нужно войти по лестнице в сени и схватить там его отца, а сам он вышел в другую, незамеченную ими, дверь и убежал. Придворные люди, не найдя отца и потеряв сына, возвратились с пустыми руками и поняли, что этою хитростью их хотели обмануть. После этого дается строгий письменный приказ начальнику войска, т. е. янычар аге разыскать и найти Муратоглу и некоторых других Армян, и между прочим одного дердера, занимающего место учителя, которого они называют также пресвитером. Схватив их всех, они свели их в тюрьму и заковав в кандалы, пытали, как подобало, за хитрость и за бегство отца. Это продолжалось некоторое время, не будучи в состоянии снести пытки детей, Муратоглу пришел и явился к эконому. Тот увидав его сказал: Как ты явился сюда? Где скрывался столько времени? Куда убежишь ты от царской руки, тебя требующей? Зачем пришел, если раз убежал? Я, ответил Муратоглу, убежал от страха, а теперь узнав, что моих детей пытают, я почувствовал большую скорбь и со слезами прибегаю к твоим стопам и молю об освобождении детей. Ты хорошо сделал, что пришел ко мне, ответил эконом, я освобожу детей невиновных и не принимавших участия в преступлении. Возьмите этого, [271] наденьте на него колодки, а сыновей его отпустите. Тотчас же освободили сыновей, а его приковали к колодкам.

Так продолжалось некоторое время, они с трудом сносили пытки и много обещали, если их спасут; ибо они опасались смертной казни. Им удалось освободиться по следующей причине. Собираясь принять царскую печать, теперешний визирь Магомет-паша, муж мягкосердечный и склонный гораздо больше миловать, чем осуждать, просил царя предоставить ему право освободить всех осужденных на смертную казнь или другое наказание и вывести их из тюрьмы. Тут и Армяне были освобождены из тюрьмы, хотя они и были осуждены на смертную казнь. Когда визирь пришел с печатью, ворота тюрем открылись, заключенные вышли и были освобождены от наказания. Но и это дело эконом не оставил без внимания; позвав Армян, бывших в заключении, он сказал им следующее: Великий визирь и господин наш, которому сегодня вручена царская печать, освободил всех приговоренных к смертной казни и вы, бывшие в заключении, отпущены. Смотрите же впредь не делайте ничего подобного, ибо тогда уже несомненно вас постигнет смертная казнь. Идите и живите смирно, и ничего не говорите о иерусалимском деле и даже если услышите, что другие говорят, молчите; ибо если что-нибудь подобное дойдет до нас, готовьте себе могилы. Неожиданно спасенные, они отправились по домам, и дело с наружной стороны происходило так; если же кто-нибудь знает что-нибудь оставшееся нам неизвестным, пусть судит и объясняет, как каждому кажется, вернее [272] мы же записали в этом рассказе то, что нам представляется ясным.

Но вернемся к началу нашего рассказа. Когда был смещен визирь Измаил паша, обсудив все благоразумнейшим и справедливейшим образом, защитник наших прав эконом решил при посредстве второго человека во дворце подтвердить сделанное раньше при Измаиле паше и новым указом потребовать вновь, что требовали чрез чохадара помянутого визиря. Ибо по его соображению, если в Иерусалиме узнают о смещении визиря, губернатор Дамаска отложит дело, Армяне будут противиться приказу и чохадар убежит, узнав о смещении своего господина, боясь чтобы с ним не случилось чего-нибудь страшного. Он послал одного из своих близких с собственноручным письмом к губернатору и с царским указом, повелевающим задержать прежде посланного чохадара Халила агу и взять у него указ и какие другие у него имеются документы, и его посланному приказано исполнить в Иерусалиме все, что приказано было прежнему посланному. Он отправился из Константинополя 16 Декабря на почтовых лошадях, их Оттоманы называют мензилными, и прибыл в Дамаск; прибыв туда, он передал письмо губернатору. Губернатор, послав тотчас же людей, заставил чохадара вернуться. Там находился новый иерусалимский судья, которому губернатор прочел царские повеления и приказал ему отправляться и исполнить все сказанное в царском указе. В то же время прибыл в Иерусалим и посланный Армянами курьер и сообщил им о процессе; он не знал ничего больше, как то, что [273] мы подали жалобу в царский суд, нарушаем их права, лжем и обманули самого царя, и просил у них помощи. Они не будучи в состоянии иначе помочь, обратились к прежнему иерусалимскому судье, и подкупив его, взяли у него удостоверение, что монастырь Св. Иакова, Сирийцы и Абиссинцы и Копты и их имущество издревле принадлежит им, а также право в великую Субботу входить ко Гробу Господню вместе с Греками; у местных же жителей они взяли подобное же удостоверение, скрепленное печатями, которые они покупали, платя по 200 и более серебряных монет за печать, а за некоторые и несколько меньше. На это прошение было положено более 200 печатей. Когда еще накладывали печати, видели это новый судья и посланный придворный человек, принесший царский указ. Поэтому свидетельства не имели последствий и доказательства не имели значения; достигли цели только деньги, розданные Арабам, которые явились очень кстати, принимая во внимание их бедность. За деньги Арабы продают все, что угодно, таков древний обычай населения Иудеи. Я не считаю Арабов достойными порицания; они люди бедные и когда им представился такой случай обогатиться, они приложили свои печати, не осуждаю я и судью, доставившего свидетельское показание, ибо и он нуждается в деньгах; не трудно получить свидетельские показания из уст свидетеля, гораздо труднее отнестись с презрением к таким деньгам и их отвергнуть. Армян же я считаю достойными сильного осуждения за то, что при помощи свидетельских показаний детей и судьи, бывшего только 12 месяцев, хотели уничтожить [274] царские повеления и указы, данные тысячи лет тому назад.

По прошествии 53 дней, пришел чохадар с царским указом и выписями из судейской книги, которые он получил из Иерусалима скрепленные печатью судьи и губернатора Дамаска. Он прочел указ в Иерусалиме и взяв у Армян и уничтожив и вырвав записи бывшие в книге судьи, прибыл в Дамаск; и там, в Дамасском суде, произведя исследование и уничтожив находившиеся там записи, передал их губернатору снабженные печатями и отбыл оттуда. Получив эти документы, эконом выписи из книг, снабженные печатями, бросил в соответствующее место, чтобы они хранились, как недействительные, а царский указ передал визирю, визирь же написал донесение и послал его царю. Взяв указ и прочтя его и вырезав ножницами свою печать, царь сделал на нем такую надпись: этот документ не должен приниматься во внимание при разрешении этого спора, и вновь отослал визирю. У царей принято, что никто кроме них не смеет уничтожать то, что они написали собственною рукою. Взяв вновь признанный недействительным документ, визирь вырезал ножницами подписи на указе; чтобы не было подложным постановленное правительством, начальники калема скрепляют их разными подписями и знаками. Все эти знаки там были, а затем под царским приговором и указом они делают надпись, удостоверяющую наши права. Надпись гласила: Настоящий собственноручный указ возвращен к нашему царскому правительству и уничтожен, приказано уничтожить в книге епископов и признать недействительным [275] всякую относящуюся к нему выпись; впредь да не будет сделано с него выписи.

По совершении этой надписи, пошла молва о важных событиях, и мы решили бездействовать. Тем временем выступили царские войска и был издан новый указ против дерзнувших подать какое-то прошение или какие-то оправдательные документы, грозивший Армянам заключением и смертной казнью. Копию с этого указа послал нам из Адрианополя драгоман, оригинал же отправлен был к губернатору Дамаска, чтобы он был скреплен и издано было повеление. В лагерь, расположенный в Аксиуполе, называемом в просторечии Сакджой, на Дунае, пришло письмо от губернатора Дамаска к эконому визиря. В письме было сказано, что указ был прочитан, внесен в книгу и отправлен в Иерусалим, и там издан приказ, воспрещающий подачу прошений. Письмо это эконом визиря показал драгоману, а последний сообщил нам об этом в письме. Вот что произошло до сего дня, по соизволению Божию. А то, что случится после этого, мы расскажем в следующей книге.

(пер. П. В. Безобразова)
Текст воспроизведен по изданию: Материалы для истории Иерусалимской патриархии XVI-XIX века // Православный палестинский сборник, Вып. 55. Часть 1. СПб. 1901

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

Главная страница  | Обратная связь
COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.