Двадцатилетие или продолжение истории всего случившегося в православной Иерусалимской церкви с 1821 года до настоящего 1841 года.

Было предопределено, что многострадальный наш народ, издревле постоянно страдающий извне и внутри, должен был получить и выстрадать еще последний (если бы это был последний), но тягчайший и продолжительный удар, и перенести на всем своем протяжении то, что он перенес, убийства, пленение, лишение имущества и даже любимых детей, стоны, брань, насмешки, поругание, страх и трепет и т. п. Было суждено ему испытать все то, что записано в истории, все страдания, каким подвергались в прежние времена их предки, начиная с сыновей Агари. Все знают, что причиною бед, приключившихся в прошедшие 1821, 1822 и 1823 г. было тягчайшее иго тирании и рабства. Бедствия, происшедшие в Елладе, Фессалии, Константинополе, Азии и на островах Архипелага, Хиосе, Крите, Кипре, и пр., описаны многими; а случившееся в Иерусалиме и во всей Иерусалимской патриархии собирается описать с благословения Божия, хотя и не все, мое смиренное перо, отдающее невежеством, именно то, что в большинстве случаев я видел и слышал сам. То же перо обещает [122] описать события, случившиеся в помянутой патриархии позже и достойные быть отмеченными.

________________

Неофит смиренный иеромонах Святогробец, уроженец Кипра.

Была великая святая Среда, 6 апреля, когда в Иерусалим пришли вести о возмущении Еллинов против рабского ига. Эти вести тогдашний наместник Иерусалимского патриарха монах Прокопий с тогдашними архиереями, членами синода, скрывал. Но в великую Пятницу эти самые вести были присланы в турецких письмах из Яффы к муфти и другим иерусалимским агам; при помощи больших просьб и даров мы убедили их никому не объявлять об этом, пока не пройдут дни Пасхи, боясь как бы Турки не взволновались этим и не увидели в этом предлога для насилия, и чтобы не случилось чего-нибудь ужасного с паломниками. В Понедельник на Пасхе, хоть никто не знал причины, мы поспешили по обычаю (Прежде паломники отправлялись на Иордан во Вторник на Пасхе; но теперь идут в Понедельник на Святой, потому что должны возвращаться в Яффу в Фомино Воскресенье) отправить наших паломников на Иордан. В Среду утром они возвратились, а после полудня пришли в Иерусалим паломники с Самоса и других островов и объявили об этих событиях, узнав о них от пришедших в Яффу моряков. Придя в Яффу в Пятницу утром, они сели на суда и отплыли; а в Четверг на святой пришел от губернатора Дамаска (Шам-валеси) татарис, т. е. курьер с письмами, вследствие которых Иерусалим заволновался и Турки начали шептаться; мы старались наполнить рты властям, [123] чтобы они не сообщали таких вещей народу, и мы принуждали паломников скорее возвращаться домой; до Понедельника на Фоминой они все ушли из Иерусалима. Но повелитель Яффы на основании приказания, полученного им за три дня до этого от Птолемаидского (Аккского) Абдуллы-паши, тщательно обыскивал приходивших в Яффу паломников и смотрел, нет ли у них оружия (ружей, сабель и т. п.) и если оно оказывалось, отнимал его насильно. Русскому консулу в Яффе Георгию Мостре (До 1818 г. в Яффе не было Русского консула, первым был Мостра с Февраля того же года) приказано было сойти из высокого дома, где он жил, в тамошнее подворье и переселиться в другой дом более низкий. Это и было сделано; однако через три дня, предвидя грядущие беды и испугавшись, войдя на судна с Русским флагом, как будто чтобы распорядиться Русскими паломниками, он бежал, бросив в Яффе жену и малолетних детей.

Тогда тамошнее наше подворье наполнилось войсками, пришедшими из Птолемаиды (Акки) и стены кругом были укреплены и назначен на них гарнизон и крепкая военная стража, христиан же заставляли переносить пушки с места на место. То же самое было сделано чрез неделю и в Иерусалиме по приказанию дамасского паши, пославшего войско для защиты крепости или калаа. 25 Апреля пришли в Иерусалим царские указы султана Махмута, возвещающие о всеобщем почти восстании греческих островов, приказывающие Туркам быстро вооружиться, бдительно охранять города и крепости, ко всем христианам относиться с недоверием и подозрением, особенно же к греческому [124] народу, как можно скорее взять у них и уничтожить всякого рода оружие и т. п.

Прежде всего власти, муселим, янычар-ага и остальные, явились в патриархию и стали повсюду обыскивать наверху и внизу, снаружи и внутри, разыскивая оружие, которого у нас не было. То же самое сделали они и во всех остальных наших монастырях и в домах Иерусалимских христиан, франков и остальных. Собрав найденное ими оружие они отправились в Вифлеем, Бет-Джалу, Рамлэ и остальные христианские селения Иерусалима и отняли там ружья, кинжалы и пр. Затем узнав, что от страха воров имеют оружие и монастыри вне Иерусалима, именно монастырь Св. Саввы, пророка Илии, Креста, они отправились туда и собрали там оружие. Затем они стали выискивать всякие предлоги, чтобы взять у нас, т. е. у Святогробского братства, деньги и пр. Далее, приказав чрез глашатая раям надеть траур, они хватали то одного православного, то другого и штрафовали его, под разными предлогами, что он не покрыл трауром фески или сапог, или что он сказал такое-то слово, и тому подобное. Непрерывно налагали натуральные повинности, заставляли переносить пушки с места на место, очищать рвы и канавы и тому подобное. 27 Мая пришла и распространилась по всему Иерусалиму горькая весть, что в день Пасхи 1 Апреля повесили в Константинополе всех архиереев и даже патриархов, Константинопольского Григория и Иерусалимского Поликарпа и у наших был большой плач и невероятная скорбь, а у иноверцев радость и ликование. И только чрез две недели узнали доподлинно, что Поликарп был жив по милости Божией. [125]

От этих вестей простой турецкий народ приходил в ярость против православных, а Иерусалимские ага становились дерзкими и изыскивали причины и поводы брать у нас большие суммы денег. Все продолжалась наша злая судьба, и Иерусалимским муселимом тогда был один сквернейший мусульманин из евреев, Сулейман-эфенди. Будучи лукавым и диаволообразным он нашел себе такого же советника и помощника, некоего уроженца Газы, по имени Мусабека, бывшего туфекчи-баши. Кто расскажет, сколько зла эти проклятые делали нам (т. е. Святогробскому братству и благочестивым иерусалимцам) постоянно, чтобы получить с нас деньги? У меня недостаточно времени, чтобы описать это, и я расскажу лишь следующее, чтобы известна стала их скверна, как по бахроме платье. Помянутый злодей Мусабек, туфекчи-баши, схватил одного носильщика, христианина, угрожал повесить его, если он не будет делать, как ему скажут. Он приказал ему сказать, когда его приведут к мулле в мехкемэ, что эту ночь монахи призывали его в патриархию и что он принес 12 бочек пороха и много пуль. Боясь смерти он обещал сделать, как ему сказали. Тогда приведя его в мехкемэ, он явился к мулле и сказал ему и остальным членам суда, что греки имеют в своем монастыре чебханэ и оружие и пр. и представил носильщика в виде свидетеля, подтверждающего его слова. Но мулла, по Божию произволению, понял, что это ложный донос; он спросил носильщика по-турецки, сколько бочек пороха он перевез. А тот от страха забыл число и вместо оники, т. е. двенадцати, сказал еллики, т. е. 52. Вновь спрошенный сколько, он ответил [126] ирмики. Тогда он прогнал его оттуда, сказав заседающим с ним “Ялан соилер, ифтиратир", т. е. он говорит неправду, это ложный донос. Затем он увещевал вышеупомянутого туфекчи-баши и остальных не производить подобных волнений, не говорить публично подобных слов и не науськивать мусульманскую толпу на раев, потому что этим без сомнения будет сделана большая неприятность Девлету.

Это случилось 13 Июня, а 29 того же месяца пришли роковые и пагубные окружные послания султана, повелевающие всем Туркам бдительно охранять города и пр., и везде где есть вожди хаинидов и хианетидов пригрозить им смертной казнью. Это повеление распространилось тотчас же по всему Иерусалиму, но не так как оно было в действительности написано, потому что главари черни и любители смуты, желая похищать имущество христиан, говорили, что султан приказывает убивать Греков. И они начали совещаться и распределять все между собой; один говорил, что он желает, чтобы был убит этот, другой тот, третий изъявлял желание схватить жену этого, дочь или сына того; о священных сосудах в храме было у них продолжительное обсуждение. Узнав все это, мы несчастные, убоявшись и испугавшись, призываем со слезами Божию помощь. В зале синода состоялось собрание наместников патриарха и остальных архиереев и членов синода, и было решено наполнить до пресыщения рты всех иерусалимских властей и могущих укусить, что мы и стали делать. Между тем турецкая чернь в Иерусалиме и любители беспорядков произвели смятение и волнение, говоря, что султан повелевает убивать [127] Греков и их вельмож, что аги и остальные, получив деньги, молчат и пр. Поэтому они требовали, чтобы в их присутствии прочитаны были султанские повеления и чтобы они услышали их собственными ушами. Аги получили от Дамасского паши Дервиша-паши за два дня до этого приказ о раях, чтобы без его позволения никого не убивать, и 8 Июля в мечети харам-еш-шериф в Пятницу объявлен был муллою приказ всем собравшимся Туркам прийти в мехкемэ, чтобы выслушать султанские писания. Все пришли и по прочтении их мулла сказал следующее: О, верные и благоразумные мусульмане, вы слышали, что повелевает (пусть здравствует он много лет) султан Махмут в прочитанном вам. Но Греки, живущие здесь в Иерусалиме и окрестностях его, никогда не были бунтовщиками или злоумышленниками на словах или на деле; они бедные и ничтожные люди, как вы знаете. Мы взяли у них оружие, какое было, и наконец, если у них и есть скрытое оружие, их самих очень мало, потому что, как вы хорошо сами знаете, на сто мусульман едва насчитывается один Грек. И так как их так мало, стыдно сказать, что мы их боимся и ищем повода умертвить их. И вот Шам-еш-шериф валеси, эфенди наш, Дервиш-паша не только не принял никаких таких мер в Дамаске, но и нам приказывает без его разрешения не убивать никакого рая. Живите смирно и делайте каждый свое дело и исполняйте свои обязанности, а мы позаботимся об этом и не притесняйте раю, так как они верны и это грех и несправедливость перед Богом и нашим пророком. Те же самые и другие слова повторяли [128] и говорили им и остальные эфенди, говорившие три часа и больше.

В то время как они говорили об этом, по всему Иерусалиму распространился слух, что Турки собрались в мехкемэ и требуют фетву убивать Греков. Поэтому сильный страх и трепет напал на нас всех, и мы плакали безутешно, ища помощи свыше. А францисканцы, католические монахи, также как Армяне, свели своих приверженцев в свои монастыри, боясь как бы Турки, убивая Греков, не убили кого-нибудь из них. Этот страх продолжался до вечера, пока Турки, услышав стоны и плач жен и детей и узнав о их причине, клятвенно уверили всех, что они не имели в виду подобной цели и объяснили причину, по которой они собрались в мехкемэ. Божиею милостью мы освободились от грозившей опасности и Турки на время успокоились (Мы получили от местных ага письменное удостоверение, гарантирующее нам неприкосновенность, дав за него 125 тысяч пиастров или 250 тунгий (кошельков); документ этот с их подписью и печатью называется арз-магзар. Он был послан в Константинополь патриарху Поликарпу, чтобы, предъявив его Порте, взять у нее указ, гарантирующий нам безопасность).

Около 15 Августа услышали, что в Константинополе почти ежедневно избивают христиан, а на Кипре убит его архиепископ, архиереи и самые знатные христиане острова (8 Июля этого года ставший громом для Армян помянутый Прокопий, бывший в Иерусалиме наместником Иерусалимским, сильно опечаленный всеми этими бедствиями заболел горячкою, от которой и умер. Смерть его доставила радость Армянам и Франкам, а нам безутешное горе). Ненасытные эфенди и особенно помянутый муселим с Мусабеком, находили поводы устрашать нас различным образом, с целью вымогать деньги и подарки, так что постоянными выдачами мы опустошили и казну братства и [129] кассы отдельных монастырей. Не имея возможности дать больше, мы стали со слезами собирать золотые и серебряные сосуды храма и прочих монастырей, лампады, чаши, паникадила, намереваясь бросить их в огонь, сплавить и от крайней нужды продать их по дешевой цене. Дававшиеся нами ежегодно дамасскому паше 60 тысяч пиастров выросли в сто тысяч, и повсюду было бедствие и болезнь и неизлечимая рана и нельзя было наложить пластыря и повязку.

Проклятый помянутый муселим Сулейман-эфенди с туфекчи-баши, собираясь ежедневно наказывать нас и нападать на нас, беззаконно схватывая то одного, то другого христианина, били их, заковывали в кандалы и цепи, отбирали у них деньги. Они даже взяли известь, которую мы приготовили для ремонта монастырей и страноприимниц для паломников; они взяли ее и издержали всю на поправку крепости или кал'а и Претория, где сидел новый Пилат из евреев, муселим; а известь эта стоила по меньшей мере 20 тысяч пиастров. Таким образом прошел первый год этого страшного времени.

В 1822 г. страх до некоторой степени прекратился, но расходы с каждым днем увеличивались вследствие ненасытности властей. Мы даже не имели нужного пропитания и следовательно не в состоянии были делать неизбежные платежи дамасскому губернатору и местным ага и прежде всего удовлетворять требования кредиторов. Можно написать отдельную книгу о том, как после многих просьб мы устраивались с платежами губернатору Дамаска и мулле, как мы давали переводы в Константинополь на имя блаженной памяти патриарха Иерусалимского Поликарпа. А с [130] векселями и процентами местных иерусалимских Турок и деревенских или феллахов и с суммами, выдаваемыми ага в виде ежегодных и ежемесячных выдач устраивались таким образом, что к векселям братства и залоговым обязательствам, приписывали большие проценты. К этим бедам присоединялось и полнейшее отсутствие паломников, потому что никто не мог прийти ни сушею, ни морем. Святогробцы, ходившие по Турции за милостыней и помощью, одни были убиты теми кровожадными восставшими варварами, другие же избежали смерти или совершенно голые и изнуренные или спасли жизнь за большие превышающие их силы дары. Поэтому были большие бедствия и стеснения; случилось еще и следующее.

Помянутые муселим и Мусабек были, как я сказал, несправедливы, грабили всячески православных, и не только с иерусалимцами, но и с деревенскими жителями или феллахами обращались крайне жестоко, так что из иерусалимцев шесть или семь человек обратились к Франкам и приняли католичество, из деревенских же жителей 8 душ приняли мусульманство и таким образом избавились от тиранов. В этот год пришли в Аравию и особенно в Иерусалим, миссионеры общества кальвинистов или протестантов, апостолы, как они себя называют, принесшие с собой бесчисленное количество книг Священного писания. Первым пришел некий Иосиф по фамилии Вольф, по происхождению еврей; он поселился в армянском монастыре и начал раздавать даром Св. Евангелие и Псалтыри на разных языках, большею частью на еврейском. Встречаясь с иерусалимскими евреями и беседуя [131] с ними о Христе, он роздал им больше тысячи Евангелий на еврейском языке. Эти противники Христа брали их, но одни продавали их турецким торговцам, чтобы завертывать перец и тому подобное, другие рвали и употребляли на разные нужды; лишние же книги их старшины, собравшись, сожгли пред Хаврою. Он раздавал Евангелия и православным Арабам на арабском языке и Армянам на армянском. Но францисканцы приказали своим последователям из Арабов даже не брать в руки эти книги.

В том же году не малое беспокойство вызвало в Иерусалиме разрушение Хиоса и особенно округов Солуни, Касандры и остальной местности вплоть до Афонской горы. Разрушивший их и опустошивший монастыри Св. горы жесточайший Абунопут-Мегмет-паша ⁵ отправил со своим кехагом в Иерусалим из схваченных там мальчиков и девочек тридцать, по большей части отборных, и держал их в виде добычи и предмета для хвастовства в своем гареме в Иерусалиме. Нашли случай убежать оттуда двое юношей около 18 лет и одна девочка. После повсеместных поисков внутри и вне Иерусалима, Турки сказали, что Назара, т. е. Назореи — так они называют нас — украли их; отсюда под разными предлогами стали клеветать на нас и штрафовать нас. А в конце того года случилось следующее. Один албанский Турок привел в Иерусалим двух пленных христианских девушек с [132] Крита. Помянутый Турок знал, что если он продаст их христианам он получит гораздо больше. По секрету он сообщил нам это; мы же видя, что они плачут и заклинают нас Божьим именем купить их, стали жалеть их. Зная, что если их купят Турки, они неизбежно омусульманят их, мы при помощи сбора среди милосердых людей купили их за 16 тысяч пиастров и, выведя ночью, отправили в христианское селение. Иерусалимские Турки пожелали на следующий день купить этих девушек и не найдя их стали грозить Албанцу; узнав наконец, что мы купили их, они пришли в бешенство и потребовали, чтобы мы их непременно отдали, говоря: вы сами рабы и смеете покупать рабынь. Наконец это прекрасное дело было улажено тем, что нас оштрафовали на 15 тысяч пиастров. А высланных нами девушек мы отправили в Птолемаиду, в дом тамошнего французского консула Антония, по фамилии Катафага, Арабо-католика, представлявший убежище.

В 1823 г. к полнейшему безденежью братства присоединилось и возмущение феллахов, затеявших междоусобную войну, и монастыри вне Иерусалима, Честного Креста, пророка Илии, св. Вифлеема служили крепостями и убежищами бунтовщиков. Ненавистник христиан Сулейман-эфенди хватал приходивших в Иерусалим христианских сельчан и, надевая на них кандалы, требовал чрезмерно большого выкупа. Чтобы они не переменили веры, Святогробское братство должно было тотчас же помогать им и занимая за громадные проценты у Евреев, католиков, Армян и самих Турок, освобождало их от оков. В этом году и лавра [133] преосвященного отца нашего Саввы начала подвергаться потерям и опасностям и крайней нужде. Мири и абутиэ, подати, которые должны были платить ежегодно паше Феодоситы, по-арабски Убедии, много лет вносило Святогробское братство, но тогда, не имея возможности платить, добровольно отказалось от их покровительства. Но новый Пилат, помянутый Сулейман-эфенди, Убедиев, приходивших в Иерусалим для покупки соли и других предметов первой необходимости, хватал и сажал под стражу и т. п. А их родственники прибежали в лавру и требовали от тамошних монахов, чтобы они требовали освобождения их родственников. Когда прошло несколько дней и они ничего не достигли, не имея другого средства, они, проломав отверстие в северной стене, вошли в лавру и схватив отцов били их; сев в их келлии, они сказали, что если не выйдут из тюрьмы их соотечественники и они не выйдут из монастыря. Пробыв там 15 дней, они съели всю их провизию и опустошили их келлии, украв их нищенскую и жалкую одежду. Они били и грозили каждый день, пока, сделав заем под залог, мы не выплатили требовавшуюся за Убедиев сумму и выведя их из тюрьмы монахи не освободились от помянутых бедствий и насилий.

В этом году вследствие безрассудного прибытия в Бейрут 11 греческих судов  большой шум (В это время проклятые Армяне отняли у нас более ста святынь на Св. Сионе, приводя лжесвидетелей Турок и говоря что эти святыни принадлежали некогда сирийцам и т. п. Место, которое они отняли у нас, лежит между монастырем Св. Сиона или мечетью и древнею тамошнею маслиною) [134] поднялся по всей Финикии и Палестине, и жившие в Бейруте православные и католики стали подвергаться большим неприятностям со стороны губернатора Птолемаидского Абдуллы-паши, говорившего, что они были в заговоре с теми. И в Иерусалиме тотчас же распространился слух о прибытии этих судов и Турки перепугались и подумали, что конечно за теми 11 судами последуют еще другие с войском, чтобы освободить Иерусалим и пр. И они собирались держать под стражею православных, заперев их внутри храма Воскресения, как они сделали в 1798 г. при Наполеоне Бонапарте ⁷. Они отказались от этого намерения, узнав чрез два дня, что помянутые суда бежали из Бейрута; но они оскорбляли нас, грозили и постоянно проклинали, говоря: Вы писали, чтобы пришли Греки и завладели этим местом; если они еще раз появятся в этой местности, мы перебьем вас всех от мала до велика и разрушим ваш храм. По милости Божией мы зажимали им рты, вкладывая в рты властей серебро и золото, которое брали под залог по тяжелым процентам.

В том же году вышеупомянутый Абдулла-паша причинил много бед христианам. Найдя повод, он посадил в тюрьму митрополита птолемаидского Афанасия и бейрутского Вениамина, потребовав и получив с них большие суммы, он превратил их в нищих. Не смотря на это, он вновь притеснял [135] их, грозя и требуя денег, пока они воспользовавшись удобным случаем не убежали на Ливанскую гору. Этот самый Абдулла-паша, кровожадный и крайний враг христиан, отрубил голову одному православному паломнику, говоря, что он шпион, а игумена в Рамле посадил в тюрьму. И православные власти в Газе, Яффе и Рамле бегали с места на место, переселяясь в другие епархии с женами и детьми. Но суд Божий все-таки покарал его, хотя и временно. В 1824 г, он впал в немилость у султана и лишенный сана вел войну девять месяцев, при чем его осаждали три паши, дамасский Дервиш паша, трипольский Рагуп паша и алепский Мустафа паша. Тут он протратил что незаконно награбил; однако по истечении указанного срока он был прощен и ему возвращен прежний сан, благодаря посредничеству египетского паши Мегмета-Али и не малым издержкам.

В этом году бедствия в Иерусалиме и по всей Иудее дошли до высшей степени и особенно у нас. Ибо вышеупомянутый губернатор Дамаска Дервиш паша был смещен по царскому приказанию, и вышеупомянутый Мустафа паша алепский, сделанный вместо него еш-Шам-валеси, стал требовать от феллахов больше обычных податей, также как и с нас; произошло не малое восстание и большая их часть восстала. И так как феллахи ничего не могли сделать Туркам, он совершал насилия над феллахами христианами, жившими по деревням, требуя с них и взимая в 10 раз больше обычных податей и в то время, как Святогробское братство почти не имело хлеба насущного, он заставлял его не только платить вдвое против обычных 60 [136] тысяч, но еще налагал тяжкие взыскания на Убедиев, которые никогда не платили паше ни одного овола. Вышеупомянутый Сулейман-эфенди из евреев был смещен с Иерусалимского муселимлика и назначен другой хороший. Однако проклятый Мусабек остался туфекчи-баши и находил способы, взыскивая законные платежи, кормиться самому и давать кормиться ненасытным иерусалимским агам на счет братства, иерусалимских христиан и феллахов. Ибо когда с Убедиев потребовали 9 тысяч пиастров и они не хотели платить, их схватили и некоторые были посажены в тюрьму; родственники и соотечественники их по обыкновению обратились в Святогробское братство с петицией освободить их из заключения. Но освободить их нельзя было, не внеся 9000 пиастров, которых братство не могло дать; по прошествии же 12 дней Убедии отправились в лавру Св. Саввы и сделали то, что было рассказано выше, проломали стену, вошли и т. п. Заняв вновь деньги под большие проценты, братство кроме 9000 заплатило еще Мусабеку дань, называемую по-арабски хат-ил-зензир.

И другие бедствия испытали мы в тот год, о чем я не говорю потому, что веду краткий рассказ, но я опишу что случилось в 1825 году. Вышеупомянутый Мустафа паша-бейли видя, что феллахи не платят лишнего против издавна назначенного и противятся ему, захотел принудить их силой. Так как иерусалимский гарнизон для защиты кал'а был незначителен, всего 100 человек, он послал туда еще 100 человек, написав муселиму, чтобы взыскивал с феллахов вдвое более и употреблял для этого силу; это и было сделано. Но феллахи [137] открыто восстали и не дали даже обычной дани, прогнав людей муселима из своих селений. Когда муселим сообщил это паше, тот собрал тотчас же до 5 тысяч войска, двинул его из Дамаска и придя в Набулус в Самарии, пробыл там 20 дней собирая объявленную дань. Феллахи же, жившие в Иудее, узнав силу и гнев паши, одни решили подчиниться, уплатив требуемое с них, другие воевать, а третьи убежать; так это и сделали. Жители близких к Иерусалиму селений, как Сильвана и селения Вади (Вадидами называются жители Иосафатовой долины от Сильвана до лавры Св. Саввы, ибо по-арабски долина называется вади) на западе от Иерусалима, Малхи, Горней, Веледже, на севере Бетт-Ханина, Бетин и т. п., на юге Сур-бахир, Бет-Сафафи и т. д. с Бет-Алла (Теперешнее селение Бет-Джала называлось некогда по-арабски Бот-Алла, т. е. Божий дом), все они с женами и детьми отправились в соседние недоступные места, взяв с собой что могли, деньги, серебро, окот и овцы, ничего не оставив в своих домах. А Вифлеемцы вместе со своими союзниками Таамирами (Кочевые бедуины) и Хамидами и со многими помянутыми беглецами, восстали, укрепившись в трех тамошних монастырях, греческом, франкском и армянском. Но они не избегли своей судьбы, а вместе с ними и мы. Малхиоты, считая монастырь Честного Креста удобным и безопасным местом, спрятали там то, чего они не могли унести с собой во время бегства, именно пшеницу, ячмень, сыр, масло постное и скоромное и т. д., а также и такие вещи, как платья, одеяла, матрасы и пр., спрятав в них и некоторые обычные у них серебряные вещи, женские браслеты и шапочки. А живущие по соседству [138] с монастырем пророка Илии в помянутых селениях Сур-бахир, Бет-Сафафи и Бет-Джала и некоторые вифлеемцы, спрятали там, в монастыре пророка Илии, свое имущество. Убедии же поместили свое несчастное имущество в лавре Св. Саввы.

Паша прибыл в Иерусалим в конце Февраля (Войско было вне Иерусалима с северной его стороны, потому что был закон, чтобы внутри города не жили ни войско ни сам паша; он входил только в Пятницу и поклонившись хирам-еш-Шерифу, выходил и жил в своей палатке близ великого теревинфа, лежавшего к северу, близ северной стены Иерусалимской) и помянутые феллахи не пошли поклониться ему, и он, узнав о их бегстве, послал войска разграбить и опустошить их селения, но они ничего не нашли кроме пустых домов и хижин. Так как некоторые иерусалимские Турки к несчастью раньше видели, что жители Бет-Джалы сносили вещи в монастырь пророка Илии, они донесли об этом Мусабеку. А тот богопротивный человек, желая выслужиться и приобрести благорасположение паши, объявил ему об этом. Тотчас же паша послал людей отнять все найденное в монастыре, пшеницу, ячмень, масло и остальные вещи, как принадлежавшие феллахам, так и принадлежавшие монастырю. Схватив тамошнего игумена Флавиана, он привел его связанным в лагерь и, поставив его перед собою, сказал ему с гневом: Бре хианет, восставшие феллахи снесли свои вещи и спрятали их в твой монастырь, как же ты не пришел объявить мне об этом? Ты, значит, с ними в заговоре, и ты заслуживаешь виселицы. Сказав это, он приказал повесить его; когда же палачи схватили и потащили его, он приказал вернуть его и, отав вновь перед ним, сказал ему: чтобы спасти свою [139] жизнь, скажи, где у тебя спрятаны деньги феллахов. Но тот ответил, что не знает ничего подобного. Тогда, придя в ярость, он приказал бросить его в так называемую фалангу и дать ему пятьсот ударов, это тотчас было исполнено. Затем, приведя его полумертвым, они стали допрашивать его о деньгах феллахов и прочем. Так как он упал в обморок и совсем не мог отвечать или говорить, по приказанию паши его заковали в кандалы со злодеями и преступниками в непокрытом месте во время дождливой и холодной погоды. На следующий день его привели нижние чины, и его вновь допрашивали, куда он спрятал имущество феллахов. Но так как он ни в чем не признавался, он вновь приказал дать ему пятьсот ударов. Так как казалось он близок к смерти, он приказал его повесить; но находившиеся там секретари его, бывшие православными, пали в ноги кехаге, прося умилостивить разгневанного пашу, чтобы он не позорил так нашего рода (т. е. православных). Поэтому по просьбе кехаги игумен избежал виселицы, но нижними чинами был вновь отведен в помянутую тюрьму. С трудом удалось нам после усиленных просьб взять его в патриархию, где, благодаря уходу и надзору врачей, его удалось спасти от смерти, но до конца жизни он остался хромым на обе ноги. Достаточно об этом.

Паша, узнав, что и в монастыре Креста спрятаны разные вещи, послал их захватить. Они обыскали монастырь во многих местах, разыскивая деньги и другие вещи феллахов. Паше предательским образом сообщили, что многие жители Вифлеема, Бет-Джалы и Горней, а также Сильвана принесли в [140] Иерусалим свое имущество и спрятали в разных домах. По приказанию паши были взяты под стражу многие жители Иерусалима, как христиане (т. е. православные), так и Франки, а также Турки; их били, чтобы они показали имущество феллахов, и затем их штрафовали. Великая беда была для всех в Иерусалиме и его окрестностях.

Так как он был свиреп и сердит, он не хотел миролюбиво устроиться с феллахами, удовлетворив некоторые их просьбы, но желал отомстить им войною. Поэтому он отправил две тысячи человек, чтобы они воевали и покорили сначала жителей Вифлеема; однако они не смогли даже подойти к этой стране. Увеличив свое войско наемниками из феллахов, взяв находившиеся с ним пушки, он намеревался отправиться в Вифлеем, чтобы принести их в жертву и погубить их. А вифлеемцы и остальные их союзники укрепились в трех тамошних монастырях и приготовились к сопротивлению. Мы же видя, что эти движения как паши так и феллахов грозят гибелью тамошнему нашему монастырю и особенно великому и почтенному за его древность тамошнему храму, были поражены в самое сердце и горько стенали, моля Родившегося в пещере Господа нашего, чтобы Он устроил исправление, которое Его божественная благодать тотчас и устроила. Франки и Армяне увидели, что если паша будет стрелять из пушек по засевшим в монастырях, он значительно повредит и их монастыри, и что если феллахи будут побеждены и войска бросятся внутрь, произойдет совершенная гибель, а потому, посоветовавшись с нами, они решили действовать за одно с нами и устроить дело [141] при помощи больших денег, успокоив таким образом свирепствовавшего пашу. Так было решено и план этот был приведен в исполнение при помощи кехаги и остальных властей. Штраф составил 100 тысяч пиастров, из которых 30 тысяч было заплачено нами, 30 вифлеемцами, а остальные 40 тысяч Франками и Армянами. Когда вифлеемцы подчинились паше, он, оставив гарнизон в Вифлееме и в монастырях, вернулся в Иерусалим, а на следующий день призвал нас и под разными предлогами требовал, чтобы мы платили втрое больше против обычного ежегодного взноса, составлявшего 60 тысяч пиастров. Когда мы со слезами объясняли ему наше несчастное положение, он нисколько не трогался этим; наконец он согласился на 110 тысяч. Так как мы не могли выплатить этой суммы и не находили, где занять, он с угрозами теснил нас, требуя быстрой уплаты. Тогда заложили богатым евреям патриаршие венцы, посохи, кресты и другие драгоценности, и они дали нам заимообразно под очень тяжелые проценты только 50 тысяч пиастров. Но богопротивный паша требовал скорой уплаты всей суммы. Так как мы не нашли требуемых денег, он приказал, может быть по наущению Мусабека, в предстоящую Пасху, которая приходилась 29 Марта, совсем не отворять священных ворот. Когда в великую Субботу мы хотели служить по обычаю вечерню и надгробное, мутевели не хотел отворить нам и пустить нас. С трудом после многих просьб нам удалось смягчить его суровую душу, убедив его принять недостающие 60 тысяч пиастров в виде векселя на проживавшего в Константинополе Иерусалимского патриарха Поликарпа. [142] В Пятницу на Святой он вышел из Иерусалима, направляясь в Дамаск; он вновь оставил там муселима с 100 солдатами и в Акрополе (кал'а т. е. крепости) 50. Но после того как помянутый проклятый паша сделал несправедливость не только нам, но и Франкам, Армянам, евреям и остальным, в особенности же даже иерусалимским Туркам и феллахам, он сделался воем ненавистен и противен. Поэтому после его бегства иерусалимцы, соединившись с феллахами, замыслили восстание, что они и привели в исполнение, воспользовавшись благоприятными обстоятельствами.

Так как муселим не в состоянии был собрать с отдельных селений недоимок (бакия) для пополнения договоренной суммы, потому что после бегства паши восстали феллахи, и так как гарнизон, оставленный в Вифлееме, оскорблял женщин и совершал всякие насилия над вифлеемскими христианами и Франками, и вифлеемские Турки, восстав вместе с Таамирами, одних убивали, других преследовали, муселим написал об этом паше. Последний готовился к хаджу, т. е. к путешествию в Мекку, и ответил ему, чтобы он, набрав войско, сражался и по возможности усмирил вифлеемцев. Поэтому муселим, назначив полковником вышеупомянутого Мусабека, приказал вооружиться всем молодым иерусалимским Туркам и взяв их и все иерусалимское войско (он оставил в кал'а только 11 человек), он выступил с пушками, чебханэ (артиллерийскими снарядами) и пр. Но вифлеемцы со своими союзниками перерезали ему дорогу, заняв селения вокруг пророка Илии Бет-Сафафу и прочие. Однако через три дня они отступили, так [143] как не могли выдержать пушечного огня. Двинувшись вперед, муселим занял удобную позицию между Вифлеемом и Бет-Джалою. После этого большинство иерусалимских солдат замыслили бунт, и им представился удобный случай попробовать привести в исполнение свои планы. Именно 5 Июня некоторые из них были посланы принести порох из арсенала в кал'а; под разными предлогами с ними отправились многие другие. Двадцать человек вошли в кал'а, с намерением взять чебханэ; одни внезапно схватили сторожившего чебханэ и взяли у него ключи от арсенала, другие же напали на остальных десять человек, и завязав им руки за спину, заперли в одну комнату; третьи влезли на большую башню и с радостными кликами и громкими криками призывали своих единомышленников к общему бунту, а четвертые заняли ворота кал"а и стояли с ружьями. Остальные же, слыша и видя, что желанное предприятие осуществляется, побежали кто на иерусалимские улицы, призывая к оружию малых и больших, кто к воротам, чтобы защищать их, опасаясь, как бы солдаты муселима, вернувшись, не вошли в город.

Тогда можно было видеть, как почти все иерусалимские Турки вооружались, шли на стены и готовились к сопротивлению. Они начали все вместе безостановочно стрелять из ружей, а собранные в кал'а, войдя на башню, водрузили знамена и громким криком возвещали о победе. Они приготовили и пушки, чтобы противиться муселиму, который, услышав непрерывный ружейный залп в кал'а и на стенах Иерусалимских и увидя в подзорную трубу знамена (санджаки или байраки) на башнях кал'а, подумал, [144] что Румы, т. е. Греки, пришли и завладели Иерусалимом. А потому, взяв пушки, он побежал со своими солдатами и иерусалимцами. Но подойдя к Иерусалиму, он узнал в чем дело и о бьющимся сердцем пошел прямо к Давидовым воротам. Он и войско его услышали с горечью, как над ним насмехались и издевались. Несчастный муселим удивился неожиданному событию и недоумевая, что делать, смиренно просил, чтобы ему позволили войти и взять из серая свое имущество; но его просьбы не исполнили. Не имея куда бежать, он прибег к Абу-Гошидам (Улат-Абу-Гош, т. е. сыновья Абу-Гоша (Абу-Гош значит боец, мятежник) начиная с султана Сулеймана Канони и до 1834 г. имели привилегию и были дервенты или дервен-ага; от границы Рамле до Иерусалима они охраняли дорогу от разбойников. Они жили в деревне Абу-Гош, называемой по-арабски Карьет-ел-Инеб и взимали с каждого проходящего там чужестранца 90 пара, что по приказанию Мегмет-Али-паши было прекращено в помянутом году) и они дали ему обещание, что он безбоязненно может отправиться в Рамле, где властвовал Абдулла-паша. Оставив две пушки в распоряжение Абу-Гоша, он отправился в Рамле со своими и был принят тамошним муселимом. Иерусалимцы же не только не пустили в город помянутого муселима, но и выгнали из Иерусалима тех, кого они связали и заключили в кал'а, охранную стражу в серае и всех османли и албанских Турок и даже бывшего там двенадцать лет Хусеин-бея Кавалала, отобрав предварительно у всех оружие.

Став господами, иерусалимцы прежде всего сделали себя независимыми, и почти все оказались агами и властями. Более благоразумные, посоветовавшись, сделали сильнейшими агами только двух, Юсуф-Араба, называемого чембечи-баши, Сионца и [145] Ахмет-агу Чиздара. Таким образом освободились от многих податей Вифлеемцы, Убедии и остальные Иерусалимские селения, особенно же христиане. И Святогробское братство немного воздохнуло, хотя к нему и предъявлялись постоянно взыскания, но не таких чрезмерных платежей. От обычных же 60 тысяч пиастров мы не могли избавиться. Так как шам-валеси тайно взыскивал эту сумму, мы уплачивали ее переводом на блаженнейшего патриарха Поликарпа, жившего в Константинополе. Он издерживал и средства братства и то, что занимал под большие проценты; ибо он не имел никаких доходов, так как паломники по Святым местам не приходили вследствие условий времени, а ежегодные взносы, делавшиеся монастырями Влахобогдании, почти совсем прекратились в годы восстания. Прекрасные иерусалимцы, устроив возмущение, которое замышляли, знали как прикрыв свой проступок укрепить нужную им независимость. Они написали Мегмет-Али-паше египетскому и Абдулле-паше и кроме того приближенным султана, оправдывая учиненное ими, но не долго пользовались они анархиею, потому что, оказавшись свободными, каждый делал что хотел, насиловали и грабили, совершали прелюбодеяние и блуд, нанося побои и раны не только чужим или рае: Грекам, Франкам, Армянам и Евреям, но и своим Туркам, могущественные слабым и пр.; больше всего терпели Евреи. Узнав это, султан Махмут написал иерусалимцам, чтобы они успокоились и подчинились, как прежде, губернатору Дамасскому т. е. Шам-валеси. Но они ничего не хотели слышать, и он употребил против них силу, хотя они были Кутдс-шерифцы, т. е. граждане Святого города [146] Иерусалима. Раньше чем мы приступим к этому рассказу, надо сообщить следующее.

В 1826 г. когда, вследствие отсутствия паломников было безденежье и поиски за займом, пришли в Иерусалим Американцы, принадлежавшие к Англиканскому обществу, так называемому Апостолическому и желали нанять у нас квартиру. Тогдашний иерусалимский наместник был вынужден дать им две келии в монастыре Архангела и взял с них наемной платы тысячу талеров. Один из них, представляясь патриотом и благотворителем, просил, чтобы отдали под его попечительство арабскую школу, находившуюся в монастыре Св. Николая, при чем он обещал выдавать из собственных средств жалованье учителю и пищу учащимся там бедным детям. Так и было сделано и дело это считалось всеми прекрасным и полезным. Но по прошествии некоторого времени раскрылся скрывавшийся в нем яд. Ибо приходя ежедневно в школу для надзора за мальчиками, он стал косвенным образом учить их иконоборству, называя идолопоклонством честное поклонение иконам, и осенение себя крестом безбожник осуждал, как ненужное и бесполезное. И другое богохульство он осмеливался произносить явно и тайно, пока архиереи, узнав это, не созвали собор и не изгнали его оттуда, сказав: Елей грешного да не умастит главы моея (Псал. CXL). После этого они выгнали Американцев, живших в монастыре Архангелов, возвратив им взятые с них талеры, для чего пришлось занять эту сумму под большие проценты у одного Еврея.

После этого пришел некий паломник Франк, западный человек и католик из так [147] называемых каноников, но в высшей степени филеллин. Поселившись в монастыре Франков, но встречаясь с нашими, он узнал в какой большой мы нужде и как мы стеснены в приискании средств для неизбежных расходов. Так как он был богат, он дал нам взаймы 10 тысяч пиастров. Узнав это чрез несколько дней, францисканцы грозили отлучить его от церкви и хотели выгнать из своего монастыря, говоря ему: каким образом ты, католик, мог дать денег заимообразно схизматикам (так они называют нас)? Поэтому он потребовал, чтобы мы возвратили ему то, что он нам выдал, а так как мы не могли этого сделать, он, понуждаемый к этому Франками, стал теснить нас. Затем по совету францисканцев он отправился в мекхеме и под предлогом, что возвращается в свое отечество, стал силой требовать с нас долг; найдя денег у одного Турка под очень большие проценты, мы возвратили взятую сумму и освободились от притеснений. Так отплатили прекрасные францисканцы нам, которые в тяжелые времена часто помогали им словом и делом. Но вернемся вновь к рассказу об иерусалимцах, мечтавших о независимости и анархии.

В Октябре 1826 г. султан Махмут, занятый мыслью об уничтожении войска янычар, узнав о скверном движении бунтующих иерусалимских Турок, строго приказал вышеупомянутому Абдулле-паше, взяв войско, отправиться в Иерусалим и усмирить бунтовщиков. Собрав только 2 тысячи, он послал их с их кехаой, и с ними только 7 пушек и одну мортиру, из которой стреляли бомбами. Кехая, остановившись в Рамле, вступил в [148] переписку с Абу-Гошидами и дав им ручательство в безопасности и всевозможные дары, привлек их на свою сторону и отвлек их от союза с иерусалимцами и всеми феллахами. А потому, выступив из Рамле, он прошел чрез места и деревни Абу-Гоша и расположился лагерем близь Иерусалима, против Акрополя или кал'а в местности Св. Георгия. Раньше чем он пришел туда, они заперли городские ворота и изнутри завалили их камнями и открыто оказывали сопротивление. А кехая, видя это, сначала написал им миролюбиво и по дружески, чтобы они приняли только несколько солдат в Кал'а, как знак подчинения султану, и в их руках останется управление их делами; он послал им и увещательные письма к ним Абдуллы-паши, содержащие то же самое и другие вещи. Однако те храбрецы, прочтя эти письма, нисколько не поколебались, но ответили, что так как они дважды поклялись не принимать в город чужого, именно Османли или Албанца и пр., они готовы скорее умереть свободными, чем подчиняться чужестранцам, хотя бы и магометанам. Кехая вновь написал им, внушая им и описывая, насколько им выгодно подчиниться и насколько пагубны последствия войны, но те ответили то же самое. Подождав два дня и видя, что нет никаких результатов, он на третий день прибег к пушкам, и сначала стрелял от времени до времени на воздух, а затем в самый Кал'а, чтобы нагнать страх. Те однако нисколько не испугались и стали отвечать из пушек, стоявших в Кал'а, направляя выстрелы в войско, которое, стоя за холмом, нисколько не пострадало. Но так как стены Кал'а были крепки, они не [149] боялись, а презирали маленькие ядра пушек Абдуллы-паши; а башни были во-первых сводчатые (т. е. кавгир), во вторых устланы деревом, веревочными коврами и землею, и они не потерпели ни малейшего повреждения от снарядов, непрерывно падавших в течение семи дней. Кехая написал об этом Абдулле-паше, а тот, рассердившись, отправил тотчас же очень большое орудие, из которого можно было стрелять гранатою в 40 ок; они поставили также одну пушку на Елеонскую гору и обстреливали оттуда Кал'а, но так как расстояние было большое, то не было никакого результата. Поэтому оставив Кал’а они стали стрелять по домам иерусалимских властей.

Тогда произошел раздор среди иерусалимских Турок и они разделились на две партии; так как они не привыкли к осаде, и она приключилась внезапно, бедные и неимущие люди были очень стеснены, не находя предметов потребления, ввозившихся извне; артиллерийские наряды и пушечные ядра пугали их жен и детей. Поэтому большинство стало роптать и выражать свое недовольство находившимися в Кал'а и всеми начальствующими лицами; тогда началось восстание и стали говорить, что надо подчиниться. Вышеупомянутое большое орудие усилило всеобщий страх и вследствие этого недовольство большинства, так как оно грозило неизбежным падением домов и большим несчастием. А потому, посоветовавшись, они решили сдаться и предложили это также находившимся в Кал'а. Но те сначала не соглашались, так как они первые учинили бунт и боялись смертной казни, а затем на общем совещании решили узнать, каковы намерения кехаи. [150] Отворив городские ворота, называемые Давидовыми, несколько старцев вышли и отправившись в лагерь, были приняты милостиво и с радостью кехаей. Он клятвенно обещал им прощение и полную безопасность и кроме того дал обещание, что они и феллахи будут платить подати по старому и нисколько не больше и что гарнизон в Кал'а не будет вмешиваться больше в государственные дела и пр., наконец дана была им клятва в безопасности и по обычаю арабских турок пропета фатиха (Фатих — род исповедания веры и краткой молитвы, которую читают в торжественных случаях, а также но замирении сражающихся). Вернувшись, они рассказали остальным о заключенном ими условии и все решили подчиниться. А находившиеся в Кал’а не хотели выйти, так как не доверяли. Но затем когда их принуждали остальные иерусалимцы, они согласились выйти о тем условием, что перенесут в свои дома имущество их находившееся в Кал'а; они просили трехдневной отсрочки, так это и было сделано. Взяв из крепости свое имущество, они унесли и съестные припасы, хлеб и пр. и не только это, но также кое-что из военных снарядов, порох и пули и спрятали их в погреба. А самые важные их лица наиболее ценные вещи спрятали в монастыре.

Через три дня пришли вышеупомянутые аги: Юсуф гебекчи баши и Мухамет Чиздар и поклонившись кехаю вручили ему ключи Акрополя или Кал'а. Тотчас же он отправил двести солдат и посадил их в крепости в виде гарнизона, а после того он послал помянутых Юсуфа и Мухамета к Абдулле паше в Птолемаиду, как ему было приказано. Тот не сделал им ничего [151] дурного, но только запретил им до конца жизни входить в Иерусалим, и приказал одному жить в Рамле, другому в Набулусе в Самарии. Абдулла паша, получив вновь под свою власть Иерусалим и назначив муселима, написал губернатору Дамасскому (Шам-валеси), чтобы он отправил муселима и солдат и властвовал в Иерусалиме, по-прежнему, ибо таково было приказание, отданное султаном Абдулле паше, чтобы он, завладев Иерусалимом, передал его Шам-валеси, так как тот (паша) не мог управлять, находясь во главе хаджа (паломничества) в Каабу. Так это и было сделано. 20 Декабря того же года пришло из Дамаска войско и муселим от нового тамошнего губернатора (ибо отвратительный Мустафа паша был лишен должности), и когда они утвердились, ушли отряды Абдуллы паши.

Опять началось строгое взыскание податей за два года, прошедший и будущий, что составляло 150 тысяч пиастров. Святогробское братство не могло уплатить этой суммы и после многих просьб и приношений удалось убедить пашу, чтобы он согласился получить эту сумму в Константинополе в виде перевода на иерусалимского патриарха Поликарпа. Последний, не имея денег и не находя где занять, узнав о бедствиях происшедших в Иерусалиме и размышляя о бедствиях в нем происходящих, почувствовал большое горе и не зная как выйти из такого положения, тяжко заболел 31 Декабря.

Болезнь эта причинила ему большие страдания, врачи не помогли ему и он испустил дух, освободившись от всех бед 3 Января 1827 г. около полуночи. Ему было 75 лет, патриаршествовал он 18 лет и 3 месяца; это был муж почтенный и [152] уважаемый, почти всеми любимый, властями почитаемый и клиром обожаемый. Так как он заболел внезапно, он не мог назначить преемника патриаршего престола. Его похоронили с подобающими почестями и торжественностью, в присутствии всех находившихся тогда в Константинополе архиереев и самого вселенского патриарха, в гробнице его предшественника патриарха Анфима (кости которого были отправлены по обычаю в Иерусалим и положены на патриаршем кладбище под колокольнею). А на следующий день Святогробцы собрались в подворьи и обсуждали вопрос о достойном преемнике усопшего владыки. По общему решению они выбрали двух, архимандрита Афанасия, уроженца Редеста, который был рукоположен в Иверии, т. е. Грузии, и много лет состоял игуменом подворья в Неохории, и архимандрита Кесария, игумена Константинопольского подворья. Наконец было постановлено, чтобы Афанасий после рукоположения был патриархом, а Кесарий стал его преемником. Они довели об этом до сведения Великой церкви, а последняя предложила Константия, архиепископа синайского, который впоследствии сделался патриархом константинопольским (Константий был рукоположен в храме Пресвятого Гроба 13 Ноября 1805 г. Он был послан синайцами получить рукоположение в Иерусалиме по древнему обычаю, так как гора Синай составляет часть Иерусалимской патриархии. Добродетели и качества этого мужа, т. е. Константия, все знают, как прославленного добродетелью и мудростью). Но тот, зная о чрезмерных долгах патриархии, отказался. Предлагались еще разные лица, но наконец одолели святогробцы и рукоположен был Афанасий 15 Января 1827 г. и 18 того же месяца он рукоположил Кесария в [153] митрополиты Кесарии Палестинской, избрав его и в свои преемники.

Вступив на престол, Афанасий увидел себя и все священное братство Пресвятого Гроба на дне глубоких бедствий, вследствие безденежья и чрезмерных долгов, в которые впала патриархия, как выше было сказано. Ибо когда наш народ впал в бедность и нужду от вышеупомянутых обстоятельств, пресеклась со всех сторон милостыня и помощь Пресвятому Гробу. Православные в те годы не могли приходить на поклонение Пресвятому Гробу, и святогробцы не могли ходить за милостынею. Заимодавцы, мужчины и женщины разных религий и народностей, приходили в Иерусалим и Константинополь и каждый день требовали немного, самую малость из того, что они имели получить. Но где деньги? Откуда? Его блаженство (патриарх Афанасий) в Константинополе и его наместники в Иерусалиме искали повсюду, где бы занять, но никто не давал взаймы. А власти иерусалимские и особенно паши, требовали неукоснительно ежегодных платежей, а также и мулла (Мулла ежегодно приезжал в Иерусалим. Когда он выходил с судна, его принимал в нашем подворье в Яффе наш игумен. Он проводил там столько дней, сколько хотел. Затем он отправлялся в Иерусалим и получал в виде помощи от наших, т. е. братства, 15 тысяч пиастров, от Армян 7 тысяч, от францисканцев 3 тысячи). Но повсюду была нужда и недостаток средств и переводы посылаемые из Иерусалима на блаженнейшего в Константинополь возвращались неоплаченные, а наместники, теснимые властями, вынуждены были обращаться ко всем народам и племенам с просьбою о займе, обещая и соглашаясь на самые тяжелые проценты. Они [154] обращались и к францисканцам. Последние сначала сказали, что сами нуждаются, а затем, когда их стали умолять, обещали, но с условием, чтобы дали им в залог большой золотой крест с Честным Древом внутри, или же один из двух монастырей, находящихся близ их монастыря, или больницу, или монастырь Св. Василия, так чтобы эти здания перешли к ним в случае, если деньги не будут уплачены в срок. Поразмыслив, мы отклонили их предложение, подивившись, как доблестно они нам отплачивают, ибо мы несколько раз в нужде давали им взаймы и не требовали никакого залога.

Но Христу снабжающему неимущих благоугодно было помочь нам следующим образом. В годы нашего несчастия Армяне начали богатеть и процветать, потому что их агенты обходили восток и уговаривали Армян идти на поклонение Святым местам, и их паломники стали стекаться со всех сторон, в количестве не меньше трех тысяч в год. Они сильно разбогатели и братство их и монахи, малые и великие. Когда они разбогатели, между ними начались ссоры из-за первых мест, затем явилась постоянная борьба, и наконец они разделились на две партии. Некоторые из них, желая бежать и находясь в дружбе с нами, дали нам взаймы из своих богатств под векселя по 10 и 12 процентов. Заем у Армян почти в 200 тысяч мы сделали в 1827 году. Но с начала 1828 года бедствия еще увеличились; в этом году приходило мало паломников, и вожаки верблюдов из селения Бетуна, имевшие получить деньги из Святогробского братства и не получившие, так как там ничего не было, схватили паломников, пришедших [155] туда из Лазистана и держали их под стражею в своем селении, пока мы, обратившись с просьбами к иерусалимским властям, не дали им небольшой части того, что они имели от нас получить и не освободили от них паломников. То же самое сделали и Абу-Гошиды, имевшие получить с нас некоторые несправедливые платежи. А Убедии, бывшие некогда рабами лавры Св. Саввы, с которых паша вновь требовал чрезмерных платежей и держал их под стражей, проделали отверстие в стене лавры и сделали хуже первых. Поэтому всеми нашими было постановлено монахам, жившим в этой лавре, уйти и перенести в Иерусалим монастырское имущество. Но предстатель лавры Св. Савва заступился и нашелся вновь один армянский вартабег, который дал заимообразно 20 тысяч пиастров и этою суммою было поправлено дело.

Чрез несколько дней произошло следующее. Под начальством Абдуллы паши находился некий шех, или турецкий начальник, очень богатый и бездетный. Наше Святогробское братство состояло ему должным 25 тысяч пиастров, которые он дал нам заимообразно под проценты за три года до этого. Так как он умер в то время, не оставив наследника из близких родственников, Абдулла паша под каким-то предлогом сделался его наследником и, завладев его имуществом, нашел вексель братства и без малейшего замедления предъявил вексель, требуя уплаты 20 тысяч пиастров. Мы ответили, что признаем себя его должниками, но не имея денег просим дать нам отсрочку. Но тот, будучи врагом Греков, как было сказано, не пожелал дать отсрочки, и послал семь кавасов, которые [156] засели в патриархии и которым приказано было не уходить, пока они не получат с нас 25 тысяч. В то время как кавасы сидели в патриархии и без всякого стеснения ели и пили, чрез три дня после их прихода появляются другие, присланные пашою дамасским, и требуют ежегодной подати в 65 тысяч. Мы несчастные очутились в таком же беспомощном положении, как мертвецы, так как не находили никого, кто дал бы нам взаймы, и мы находились в крайне горестном и затруднительном положении; люди помянутых двух пашей притесняли монахов на счет пищи и пития, по свойственной им привычке, они издевались над монахами, грозили им и даже били. Тогда наместники блаженнейшего патриарха Афанасия, собрав собор вместе с остальными архиереями, обсуждали что бы предпринять и не находя нигде помощи, впав отчаяние, постановили продать дома Св. гроба.

Они предлагали их разным лицам, но никто не желал купить, так как все Иерусалимцы в то время находились в нужде. В Яффе есть большой дом Пресвятого гроба, лежащий близ тамошнего нашего монастыря и прилегающий к его стене, называемый Диповым, потому что его построил и пожертвовал Пресвятому гробу один христианин, по имени Дип. Дом этот находился над монастырем Франков и оттуда было видно что делалось внизу, а потому католические отцы очень желали заполучить его. То время они нашли для себя удобным и узнав, что предлагавшаяся нами сделка не имела результатов по вышеуказанной причине, они выбрали своим посредником обер-секретаря иерусалимского (баш-катиба) Мухамета эфенди, самого испорченного [157] человека, достигающего всего хитростью и злодейством. Он начал приводить в исполнение их намерения и говорил нашим: хотя этот дом есть собственность Греков, вы все же не владеете им; ибо с тех пор как началось восстание, он находится во владении у Абдуллы паши, который держит в нем войско (это правда, так как дом высок, из него сделали приморскую крепость), вследствие чего вы терпите большие неприятности. Так как наших притесняли войска (поэтому и игумен уже пять лет как перестал жить в Яффе вследствие притеснений Абдуллы паши) и не имели в своем распоряжении помянутый дом, и отчаялись в улучшении наших дел, продали дом, но не Франкам, а баш-катибу, который обещал за ту же цену возвратить нам дом, если поправятся дела Греков. Дом был продан за 22 тысячи пиастров, хотя он стоил 100 тысяч пиастров. Но чрез некоторое время этот проклятый человек продал тот дом Франкам. Так как 22 тысяч пиастров не хватило на уплату Абдулле-паше, взяты были заимообразно у разных кредиторов еще другие деньги, под залог сада Святого гроба в Яффе, земли, принадлежащей монастырю Честного Креста и многих домов.

Дела священного братства пришли в такое плачевное состояние, что многие монахи, не имея чем жить, уходили. Поэтому, я был послан по селениям, входящим в иерусалимский патриархат, за милостыней, и должен был собирать с православных Арабов елей, хлеб и что кто принесет. Хотя тамошние христиане очень бедны вследствие поборов Абдуллы паши, тем не менее они помогали сколько могли [158] и являлись для нас словно дождем падающим во время засухи. Таким образом подать Абдулле-паше была уплачена до последнего квадранта, но ежегодный платеж губернатору Дамаска совсем не был сделан, потому что никто не давал денег взаймы. Наконец нашелся один Еврей, по имени Ангел Экзалеу, давший под тяжелые проценты 17 тысяч талеров с условием, чтобы ему возвращена была эта сумма с процентами. А под залог он взял митру покойного патриарха Паисия, серебряный позолоченный посох, кресты и другие драгоценности; то что касается этого предмета, будет рассказано впоследствии в своем месте.

В 1827 году к Св. Пасхе, у Армян было свыше 4 тысяч паломников, а у нас только 253, пришедших с востока и из Египта. В то тревожное время не решались пускаться в мореплавание, так как христиане и Турки были повсеместно напуганы, во-первых поражением при Наварине и сожжением египетского и султанского флота, во-вторых войной поднятою Греками против Турок из желания возвратить Хиос и Крит, в-третьих судами пиратов. Когда наступило время, в которое паломники готовились отправиться, началась война России с Турцией.

В этом году большая часть Турок-кредиторов имели между собою совещание и так как по их мнению греческое Святогробское братство от непомерных долгов двигалось по наклонной плоскости и никогда не в состоянии будет подняться, то чтобы не пропали выданные им заимообразно деньги, решили, что необходимо одним кредиторам завладеть их домами, другим монастырями Св. гроба. Их намерение остановил один старый Турок, объяснив [159] им, что Святогробское братство не может окончательно погибнуть и прекратить свое существование, так как оно глава и основание церкви Назореев, и что чрез некоторое время оно будет более блестящим, чем было прежде. Такими словами он помешал им осуществить свое намерение.

С этого года начали служить у Живоносного гроба и Армяне, они сделались соучастниками нашими и Франков и в Св. кувуклии и в Св. месте снятия со креста; достигли они этого таким путем. Иерусалимские Армяне, как было сказано, воевали друг с другом, и одна партия посылала доносы на другую проживающим в Константинополе важнейшим лицам их племени; последние, желая примирить их, послали в Иерусалим своего уполномоченного, сделав им незадолго перед тем посвященного в Константинополе их патриархом Бавгоса или Богос-Патрика или Павлос-Патрика. Как человек хитрый и изобретательный, он очень скоро усмирил их всех, кого убеждением, кого угрозами. Затем он начал сдерживать злоупотребления армянских монахов в одеянии и пище, изгнал роскошь у старших и ввел общежительный образ жизни. Видя, что мы и Франки служим в Св. кувуклии над Пресвятым гробом, Армяне же никогда, он пожелал сделать попытку и достиг цели. Видя, что мы при последнем издыхании т совершенно бессильны, нисколько не боясь Франков и находя себе помощь в обстоятельствах того времени, он написал константинопольским Армянам, которые тогда, как и теперь, пользовались благоволением султана и всех властей. Подав прошение, они получили от султана Махмута хат, [160] дарующий Армянам право наравне с Франками и Греками совершать в кувуклии обычное служение, а также кудас т. е. литургию. Принеся этот хат в Дамаск, они получили от тамошнего губернатора (Шам-валеси) по обычаю буюрды и людей; придя в Иерусалим 1 Сентября, они предъявили этот документ в мекхеме и при помощи своего обычного лукавства и подкупа привлекли на свою сторону все иерусалимские власти. На следующий день в храме собрались все, мулла, муселим, муфтий и остальные, а также мы и Франки, перед кувуклием был прочитан указ (хат), который они принесли, и постановлено, чтобы и они служили литургию по окончании нашей литургии.

В хате не было прямо сказано слово “мустерек" о Св. кувуклии, но мулла и остальные, уступая желанию Армян, в постановлении прибавили слово “мустерек" и Армяне стали приносить лампады, иконы, цветы и пр. Громко протестовали Франки, также как и мы, но никто не слушал. А прежде Армяне имели над Пресвятым гробом 6 лампад. Когда сделан был мустерек, они повесили еще 7 лампад, и всех стало 13, столько же, сколько наших и франкских; одним словом, что мы и Франки имели в Св. кувуклии, внутри и снаружи, то и они поместили наверху и внизу. Они начали чистить и мыть, как мы, каждую неделю. Эта выходка Армян доставила нам одну хорошую вещь, которой мы не получили бы и за 100 тысяч пиастров. Так как внутренность Св. кувуклия принадлежала нам пополам с Франками и мы имели у Пресвятого гроба по одной иконе, наша находившаяся там икона, вырезанная на [161] мраморе, была поневоле закрыта. Когда же Армяне сделались там мустерек и это место было поделено на три части для трех икон, одной франкской, одной нашей и одной армянской, мы и франки были вынуждены переменить наши иконы и повесить менее большие, чтобы оставалось место для иконы Армян. Мы сказали франкам, чтобы они поставили сначала свою икону, так как они имели первенство. Не желая, чтобы стала видной наша мраморная икона, они требовали среднего места, но божественная благодать одолела, и они были принуждены, как первые, поместить свою икону в одном конце, мы посредине, а Армяне позади. Таким образом стала видна наша мраморная плита и икона на ней, потому что мы на отведенном нам среднем месте поместили нарочно маленькую икону, чтобы видна была мраморная. Это показалось обидным франкам, но они ничего не могли поделать, так как это представлялось распоряжением свыше. Так как среднее место было маленькое, для наших подсвечников и сосудов с цветами, нам дано было место в восточной и западной стороне Живоносного гроба, которого мы желали очень долго.

На следующий день, 3 Сентября, Армяне, открыв около 9 часа ночи Св. ворота, привели в храм своих единоверцев с женами и детьми, пришедших с фонарями и свечами; после нашего служения и они служили у Пресвятого гроба обедню с большою пышностью и торжественностью. Что они удостоились служить здесь обедню, представлялось им таким важным делом, что большинство плакало от радости и многие тотчас же побежали и, рыдая, лобызали Св. кувуклию. Они целовали друг [162] друга и обнимались как в светлый праздник. Литургию совершал сначала вышеупомянутый Богос-Патрик, а затем, на другой день, их патриарх, так называемый Иерусалимский, и затем ежедневно кто-нибудь из епископов по очереди, после этого вартабедные архимандриты и после них младшие. В Пятницу по обычаю, когда кончилась наша неделя, они также чистили кругом кувуклии и под царским оводом, как и мы. А на следующую Пятницу они стали убирать и вокруг Снятия со Креста и в самом месте Снятия со Креста; они открыли по этому Св. ворота и при этом присутствовал о солдатами помянутый Мусабек, потому что говорили, что франки не допустят их, так как об этом не сказано в хате; они положили в кувуклии и клеенку рядом с нашею. Разнеслась молва, что Армяне завладели Св. гробом; православные были опечалены, а Армяне сильно радовались и со всех сторон приходили в Иерусалим, чтобы видеть и слушать свою литургию у Пресвятого гроба. В праздник Св. Пасхи их паломников было 5 тысяч, а наших не более 300, так как была война между Россиею и Турциею и православным невозможно было путешествовать.

В этом году дела в Иерусалиме получили другой оборот и все приняло иной вид. Турецкий двор, видя поход Русского войска из Румелии и с Востока (в Румелии они 6 Августа взяли Адрианополь и дошли до Буюк-Чекмедже, в Азии же завладели Эрзерумом, Акиской и Карсом, большими городами) и боясь, что они пойдут дальше в Сирию, вручил управление Дамаском и Иерусалимом также Абдулле паше Птолемаидскому, считая, что он в состоянии защищать эти области в случае нужды на свои [163] собственные капиталы, которых, по слухам, у него было много. Когда Абдулла вместе с другими областями принял управление и Иерусалимом, мы были очень огорчены, так как знали, что он враг христиан, особенно православных. Прежде всего Иерусалимским Туркам было приказано снять с головы кавуки, которые они до тех пор носили, чтобы впредь среди них не произносилось слово янычар, чтобы они постоянно ходили молиться в мечети и пр. (Он воевал с сыновьями Саниера в Самарии и после шестимесячной осады Сапура взял его, так как город вынужден был сдаться от голода, и он срыл крепкие стены его и дома: а на этом месте он приказал пахать землю и посеять табак. Захватив шехов Самарии Хсена и Касима и отняв у них большое богатство, держал их под стражею. Сапур называется у Иосифа Флавия Александрием). Нам приказано было не делать нигде никаких поправок, ни в храме, ни где-нибудь в другом месте. Когда мы собирались переменить несколько проржавевших свинцовых пластинок на большом куполе Пресвятого гроба, франки, увидев это, тотчас обратились к муселиму Абдуллы паши, остановили наши работы. Затем, написав секретарям Абдуллы паши, бывшим католикам, они добились того, что нам помешали поправить купол, они же взяли себе письменный указ (буюрды), дающий им право строить новые здания в своем монастыре и поправлять в принадлежащих им частях храма все нуждающееся в поправке. Они и делали это, открывая каждый день Св. ворота и принося штукатурку и пр. Они покрывали известью, т. е. штукатурили все свои келлии в храме, и часть хоров купола; они поправили канал цистерны, сделав и новую комнату над их ризницею около публичных мест, т. е. [164] отхожих. Они отштукатуровали и всю часть от купола до цистерны с разрешения наших, по необходимости представившихся, что делают им любезность.

Так как Абдулла паша был сторонником католиков и посадил во всех подчиненных ему городах и в самом Иерусалиме католических чиновников, в этом году католические монахи стали приходить и ходить по Иерусалиму в камилавках и совершать литургию в приделе: Не прикасайся ко Мне, принадлежащем франкам (В Июне того же 1832 года Убедии Св. Саввы не могли заплатить 16 тысяч пиастров, которые требовал у них Абдулла паша и были посажены в заключение. Они поступили опять по своему обыкновению: сделали отверстие в стене лавры, вошли и пр., как выше описано. Братство было опять вынуждено заплатить; игуменом в лавре был тогда я. В этом году была построена на деньги Мегмета-Али-паши гостиница на Св. Сионе, или маленький хан; он находится по близости от наших православных гробниц).

В этом году (1832 г.) заключен был мир между Россиею и Турциею, и паломники начали приходить и с моря. Но доходы были совершенно ничтожны сравнительно с необходимыми расходами, ибо кроме ежегодной уплаты паше, мулле, муселиму и остальным, кроме выдаваемых ежегодно Иерусалимским властям сукна, обуви и пр., кроме уплат делаемых ежемесячно разным лицам, вошедших в обычай с давних пор, кроме всего этого необходимо было платить проценты по займам. Ежедневно кредиторы всяких племен и народов приходили в патриархию и ожидали получек, но ничего не получали, потому что ничего не было. Оттуда новые займы, присчитывались проценты и писались векселя. В предшествующем году и армянское братство оказало нам ссуду в 400 тысяч пиастров, этою суммою [165] и сборами с паломников были удовлетворены паши, аги, шехи и прочие за 3 года (1830, 1831 и 1832 г.), при чем были посланы и разные переводы в Константинополь патриарху Иерусалимскому. Наступило наконец время, когда Господь сжалился над священным домом Его и вспомнил о Иерусалиме и оказал ему свое попечение, и исцелил болевший и восстановил погибающий дом, как сейчас будет вкратце рассказано.

Блаженнейший отец наш и владыка Афанасий, видя что Святогробское братство подавлено тяжестью долга и по истине находится при последнем издыхании, старался погасить этот долг или по крайней мере временно облегчить его (Вследствие приключившегося пожара и реставрации храма начался долг и вследствие разных несчастий к этому времени дошел до 16 миллионов пиастров). Поэтому посоветовавшись с находившимися при нем Святогробцами и другими благонамеренными христианами, он сделал доклад Великой церкви и на многочисленном соборе постановлено было следующее: 1. написать окружные послания всем православным христианам, чтобы всякий из них помог по возможности, послав уполномоченного для сбора подаяния; 2. послать уполномоченных в Влахию и Богданию на счет тамошних монастырей, принадлежащих Св. Гробу, из которых большинство было присвоено себе святотатцами (Уполномоченным в Влахобогданию быль послан выше упомянутый Кесарий, епископ Кесарии Палестинской; придя туда, на следующий (1832) год он умер. Вместо него был послан в Иерусалим с целью быть рукоположенным и поставленным в Кесарию вышеупомянутый Агафангел); 3. выпросить царский указ, который избавил бы от уплаты таких тяжелых процентов и чтобы уплата долга была отсрочена на 10 лет; 4: послать уполномоченных в Иерусалим, [166] которые расследовали бы сумму и качество долга; 5. назначить лиц, которые содействовали бы его Блаженству; 6. устроить кассу для доходов и прочих поступлений.

Все это стали приводить в исполнение, тем временем и Божественный Промысл оказал свое содействие, сделав все кривое в Иерусалиме прямым, уничтожив все препятствия и затруднения. Бог допустил, чтобы Абдулла паша Птолемаидский, обижавший и делавший несправедливости христианам, претерпел в свою очередь несправедливость, получил кару за свою злобу, и ему возмерилось тою же мерою, какою он мерил. От свойственной ему дерзости, он восстал против сатрапа египетского Мегмет-Али-паши. Желая отплатить ему, он послал с большим войском только что вернувшегося из Пелопоннеса Ибрагима пашу. Тот напал около средины Декабря с суши и моря на его области, т. е. Палестину и Финикию и нигде не встретив сопротивления, завладел без кровопролития Газою, Яфою, Иерусалимом, Самариею и всею Галилеею. Осадив Птолемаиду с моря и суши он днем и ночью обстреливал ее стены и серали Абдуллы. Последний, ободренный обещаниями султана, сильно сопротивлялся и, против ожидания, сражался храбро. Но когда после 6 месячной осады он потерял все свое войско и крепкие стены, дома и даже дворцы превратились в развалины и надежды на султана не оправдались, он пришел в отчаяние и хотел поджечь крепость и покончить с собою. Но его приближенные помешали ему исполнить это намерение и убедили его прибегнуть к милосердию Ибрагима паши. Так он и поступил и сдался вместе с городом 14 Мая [167] 1833 г. Ибрагим принял его с почетом и любезностью и обходился с ним так вежливо, потому что хотел узнать, где находятся сокровища, накопленные Джезар пашою. Затем он был отправлен к Мегмету-Али в Египет, где должен был жить в ссылке. Взятие Птолемаиды (Говорят, Ибрагим выпустил в Птолемаиду 70 тысяч пушечных ядер, и гранат, и в течение 6 месячной осады потерял более 20 тысяч людей) праздновалось в Иерусалиме иллюминациею, пением и музыкою на площади и по всем улицам в течение пяти ночей подряд; в празднестве принимали участие все жители Иерусалима: Турки, Греки, Франки, Армяне и прочие и даже Евреи. Все радовались и веселились, считая свободою египетское владычество, чем оно действительно и было. Одни только Иерусалимские Турки не могли скрыть своей печали и недовольства, хотя они плясали, ибо они предвидели, что это владычество будет божественным судом против них и что им уже нельзя будет действовать своевольно. Ибо с тех пор Иерусалим и вся Палестина были совершенно преобразованы. Иерусалим услышал и увидел то, что ненавидел при одном упоминании — регулярное войско, необычное и удивительное оружие, музыкальные инструменты и строй, — все европейское. С тех пор начал пастись волк с овцою, по выражению пророка, и дикость всей Аравии приняла до известной степени вид кротости. Ибо Ибрагим, оставив гарнизон в взятой Птолемаиде, убежал в Дамаск, который и сдался ему 3 Июня; оттуда он отправился как можно скорее в Веррию или Алеп и взял и этот город 4 Июля. Опуская его победы в [168] Аравии, расскажем достойное внимания о Св. гробе, именно следующее.

В 1832 году вследствие засухи произошел недород хлеба и его дороговизна, так что с начала 1833 г. до лета того же года кило стоило 130 пиастров, а в кило было тогда 45 ок. Хлеба было все-таки достаточно, в затруднении находились только бедные, которые не в состоянии были купить его, а также Св. братство наше страдало из-за хлеба, который оно в виде милостыни раздавало бедным. Терпела ежедневно затруднения и лавра Св. Саввы, так как она должна была ежедневно кормить 185 Убедиев, только мужчин и мальчиков, потому что с самого начала женский пол не имел права получать хлеб (Убедиями они называются потому, что они были первоначально христианами, пришедшими из Лазистана, и потому, что когда священный отец наш Савва отправился в Константинополь, он, заступился за них перед царем Юстинианом и освободил от смерти их, осужденных на смертную казнь, и потому, что помянутый царь подарил их Св. Савве, приказав им быть вечно с женами и детьми рабами и стражами его лавры; они омусульманились в незапамятные времена, не будучи в состоянии переносить притеснений Агарян). Тогда и мне, бывшему в то время, как сказано, игуменом, нанес удар мечом один человек за то, что я не хотел дать ему того, что он незаконно требовал; это было последнее время их злодеяний, потому что когда власть принял Ибрагим паша, лавра освободилась от них, как будет сказано ниже. В том же году был отправлен в Константинополь архиепископ Фаворской горы господин Иерофей из Ганохор, которого потребовал к себе его блаженство. Придя туда он был послан в православную и преславную Россию за милостынею и помощью. Так как он отличался всяческой добродетелью, он был принят с [169] почетом императором Николаем и тамошним Священным Синодом; а о милостыне, принесенной из благословенной России, мы напишем ниже.

14 Октября пришел из Константинополя почтеннейший Челеби хаджи Баласак и принес высочайший указ о кистии, и ему приказано было остаться в Иерусалиме и управлять делом кистия, действуя на основании фирмана. С ним прибыл и некий Агафангел, кесарийский иеромонах, который не задолго перед тем был назначен помощником учителя в константинопольской школе и проповедником. Он был послан патриархом вместе с господином Баласаком и назначен его помощником по делам братства, так как он очень хорошо знал турецкий язык и был подчинен архиепископу Кесарии Палестинской, занимаясь поучением паломников. Назначенный 25 Октября он через пять дней отправился с господином Баласаком в Египет на встречу Мегмет-Али-паше, с целью, предъявив ему царский указ, взять у него буюрды для приведения его в исполнение. У них были рекомендательные письма к некоему Армянину, по имени Богосу, бывшему сарафом и близким лицом к Мегмету-Али-паше и имевшему на него большое влияние; этот нечестивый Армянин под разными предлогами тянул дело и устроил так, что они пробыли в Египте два месяца. Затем этот фальшивый человек, представившись, что он оказывает услугу, вручил им подложный буюрды паши, скрепленный снаружи печатью. Но помянутые лица, поняв в чем дело, расстроили его лукавый замысел и при помощи блаженнейшего Иерофея Александрийского и благороднейшего начальника Михаила Тосичы [170] взяли другое надлежащее буюрды. Помянутые лица возвратились только в конце Марта 1834 года. Но об этом будет сказано в своем месте, теперь же надо описать то, что было сделано Армянами и Франками в течение следующих 4 месяцев.

(пер. П. В. Безобразова)
Текст воспроизведен по изданию: Материалы для истории Иерусалимской патриархии XVI-XIX века // Православный палестинский сборник, Вып. 55. Часть 1. СПб. 1901