МИХАИЛ ДУКА ЭПИРСКИЙ

Часто волнения, возбуждаемые сильнейшим образом, не допускают, чтобы вещи оставались неизменными, и в издавна установленное вносят перевороты и смуты, превращая порядок в неупорядоченное, бессмысленное движение. Было время, когда прославленный Константинополь, превосходящий все прочие города, имел свое украшение, а именно царскую власть... и повсюду почти господствовал и величием этой славы всех привлекал к себе. Когда же бог отнял его славу по решениям, которые ведомы ему, двигающему все, как и когда захочет, то владыки его были изгнаны вон и, скитаясь и блуждая всюду, рассыпались они по разным местам и каждый избрал себе свое; были среди них и такие, которые совершенно не были намерены выполнять закон о повиновении тем, кто уже обладает властью, и почитать установленное ими, но удалившись оттуда, выступили друг против друга и овладели местностями в силу того, что иные могли бы назвать неустойчивостью власти. Но среди них оказалось немало людей выдающихся благородством и славою рода, и в числе их родители мужа Комнина, господина Константина Малиассена, супруга госпожи Марии Комнины Ангелины, старшей сестры деспота Михаила Дуки, который, будучи могущественным благодаря помощи своих близких и родных по бракам, держал в своих руках город, богатство и изобилие всяких вещей. И так как он (Константин Малиассен) нуждался в том, чтобы получить от него (Михаила Дуки) аргировул на монастырь, расположенный в Апомите и названный в честь Илариона, на прочное и [264] полное владение тем, чего он для себя просил, — он получил это с большей милостью и больше, чем принято давать при этом. Ведь аргировул из-за ярких букв и других отличий пенится выше хрисовула.

...Поэтому мы и устанавливаем двойное благо в одной нашей грамоте, охотно и благосклонно распоряжаемся монастырем Илариона и охотно дарим то, что было у нас испрошено благороднейшему Комнину, многолюбимому зятю царственности моей господину Константину Малиассену. Он и прежде уже, как приличествует мужу, владел этим монастырем от нашей царицы, получившей его как бы из дарения графа (tou kontou), но он был отнят овладевшим этой страной Альмира латинским войском, и так было до сих пор. Когда же рука всевышнего бога дала нам силу изгнать прочь враждебные ромеям полчища латинян и вернуть Альмиру, покоренную ими и обложенную данью, он явился и просил мою царственность передать ему это дарение и одновременно установить свободу (eleuJeria) названному монастырю Илариона и всем лежащим вокруг и принадлежащим ему по закону недвижимостям и освободить от государственной подати и обложения (upoteleia kai jorologia), равно как и от служб (upodoulwsiV), и отдать пользование и владение под его заботливую руку. Моя царственность не осталась без внимания к просьбе названного Малиассена и благосклонно и охотно снизойдя к ней, дала двойные блага настоящей нашей грамотой и вот соглашается и царственно повелевает, чтобы названный монастырь Илариона с настоящего времени и навечно принадлежал и носил имя господина Комнина Константина Малиассена и находился в его владении со всеми своими землями и угодьями виноградниками, полями, садами, водяными мельницами и со всеми другими недвижимостями, и чтобы он распоряжался им хорошо и боголюбиво и благочестивым образом и любовно относился к поддержанию монастыря, ведя его к лучшему, и заботился о жизни и пропитании монахов. И пусть он владеет им не только до тех пор, покуда он сам находится в живых, но пусть распоряжение наследством остается и у сына его, многолюбимого племянника моей царственности господина Николая Комнина, верного царственности моей с боголюбием и добродетелью своего отца, так чтобы никакое лицо, не принадлежащее к этому роду, живущее в Альмире или в другой какой-либо земле, будь то из лучших или из худших, из начальствующих или из подчиненных, из близких к нам по рождению или нет,— никогда никоим образом и ни в какое время не должно иметь доли в упомянутом монастыре и его владениях без позволения и повеления одного только Малиассена, в соответствии с силой этой нашей грамоты <...>. И это — об одном. Но царственность моя, удваивая блага, щедро жалует свободу названному монастырю Илариона и полную свободу от уплаты (ateleia) наложенного на него и его недвижимости сбора “акростих” (akrosticika telesmata), в размере, насколько нам помнится, 20 иперпиров да еще полутора, и мы постановляем относительно этого в настоящем нашем аргировуле, чтобы с сегодняшнего дня и на все будущие времена этот монастырь был свободным и не подвергался взысканию этого акростиха и всех других государственных поборов, податей и налогов, внешних или внутренних, собираемых в Альмире теперь, и тех, что будут собирать впредь, известных уже сегодня, и тех, что выдумают и будут собирать завтра по разысканиям лиц, служащих государству, и не должны иметь силы в отношении монастыря Илариона и его владений никакие насилия и происки со стороны казны или сборщиков налогов (praktoreV), которые постановлением моей царственности в этой грамоте объявляются не имеющими силы. Это мы объявляем натвердо всем, в настоящее время открыто или втайне несущим обязанности представителей казны, а именно практорам Альмиры. дозорщикам, надсмотрщикам, катепанам, архонтам и всем другим сборщикам налогов: пусть они держатся [265] вдали от этого монастыря и не вмешиваются совершенно в его дела, пусть их с презрением изгоняют из него на основании настоящей грамоты; если же они воспротивятся этому, если осмелятся что-либо взыскивать вопреки здесь установленному, они подвергнутся тяжкой немилости с нашей стороны — вплоть до положения штрафа в 2 литры иперпиров в пользу нашей казны (bestiarion). А причитающиеся с монастыря по обложению, как сбор акростиха, 21 1/2 иперпир должны приниматься сборщиками (energounteV) области Альмиры во время сбора налога (en kairoiV twn logariasmwn) с явного согласия Малиассена, позволившего собирать здесь деньги.

Текст воспроизведен по изданию: Сборник документов по социально-экономической истории Византии. М. Академия Наук СССР. 1951