НЕИЗДАННЫЕ РЕЧИ И ПИСЬМА МИХАИЛА АКОМИНАТА. ¹

3. Речь к претору Дмитрию Дрими, Prosjwnisma eiV twn praitora kur Dhmhtrion ton Drimon taiV ². Начало: ton Qisea jasin ekeinon ton sunoikisthn twn emwn Ajhnwn "Сей город в моем лице приветствует тебя, благородный муж Божий, сильный словом и делом, посылаемый сюда освободить его от лютых страданий и укротить оружием правды тех, которых снедает жало стяжания, и которые, подобно Ефрему, сбросили с себя ярмо справедливости. В древности это был счастливый город, обиловавший всеми благами, ныне же он устарел от времени и опустился до земли, хотя все же предлагает с готовностью нероскошную трапезу слова, и как может, обнаруживает знаки прежнего гостеприимства и любомудрия. Я не говорю, что он может воздвигнуть медный памятник или построить его из другого вещества: уже давно время отсекло искусные в ваянии руки, которыми увековечивалась память лучших граждан. Он может еще составлять похвальные слова и украшать похвалами, хотя и не владеет более благородным, мудрым языком, способным выразить в дивном слове достойное удивления ³; скоро время отнимет и это [368] последнее, как тот бесстыдный Фракиец у дочери Пандиона. Несчастлив и я, пастырь, который на великой пустыне когда-то пространного города пасу ныне совершенно жалкое и малое стадо, и подобно поднявшемуся на эту скалу, произнося речи, говорю только для себя самого. Не имея похвал и ни одного ясного отзвука на мою пастырскую речь, я боюсь одичать, с тех пор, как живу в мудрых Афинах ⁴. Почти же Афины, облобызай землю красноречия, мудрый муж: только удержись от слез и не омрачай настоящего торжества. Ибо я вижу, у тебя навертываются слезы при взгляде на Афины, так утратившие, не говорю прежний блеск — давно уже нет его, — но и самый вид, и строй, свойственный городам. Взгляни на стены, частию полуразвалившиеся, частию совсем разрушенные, на эти дома, сравненные с землей и покрытые растительностию, на этот как бы бешеный пир грабителей; посмотри на эту почти пустынную и необитаемую землю. Так время буйствует с варварством Персов в городе. И не трудись напрасно искать следов Илиеи, Портика или Ликея: увидишь разве каменистый холм Ареопага, ничего священного, кроме обнаженного края скалы, распознаваемого по священному имени, да разве случайно маленький остаток изящной Стои, на котором пасутся овцы, и который грызет всепожирающее время. Музы и хариты, философия и софистика покинули Аттику, и ее унаследовала крестьянская и варварская речь ⁵. Как будто пророчество о [369] Вавилоне, сбылось над нами: пастыри не успокоятся в нем, почиют же дикие звери и будут скакать привидения, и населят его оно-кентавры, и в домах будут гнездиться змеи ⁶. Теперь, с твоим прибытием, мы надеемся на возврат лучших дней. Тебя, справедливейшего из мужей и отличавшегося уже на судебном поприще, божественный император послал в сии отдаленнейшия страны, как строгого судью и притана Фемиды, дабы ты одних оживил согревающею справедливостию, других же освободил от мрачной неправды. Ныне возвратилась в города правда, давно улетевшая, ныне открываются в Елладе суды (bhmata), вступают в силу законы, обижаемому дана защита, над обидчиком простирается карающий меч ⁷.

Трудно было бы даже кратко упомянуть о делах царя и воздать им приличную похвалу. Но если и невозможно разказать всего, что мы слышали и что повествовали нам те, которые возвещают хвалы царя, то не отказываемся бросить беглый взгляд на то, что мы сами знаем и что видели собственными глазами. И прежде всего, как в смутную и тяжкую годину Ромейская империя воззвала к прежнему любимцу своему, великому Андронику, дабы он низверг уже напиравшую латинскую тиранию, и как полынь привившуюся к юной отрасли царства, и освободил Константинополь от нелепых и низких любовников, волновавших империю ⁸. Он же [370] возрадовался как исполин тещи путь свой. Не громадную пешую и конную силу вел он, но вооруженный справедливостью шел налегке в любящий город. Сам Иксион легко был схвачен и потерпел справедливое наказание за то, что несправедливо замышлял сорвать такой цветок империи, иностранный же отряд, нанятый за громадные суммы из разных разбойнических племен, в котором он думал иметь несокрушимую броню тирании, рассеялся по морю и исчез ⁹. Как вода распустился в море этот остов тирании. Что мне сказать о последовавшем затем утре, которое мы радостно встретили, освобожденные от густой тьмы ¹⁰, или о праздничном ликовании города? Цареград открыл все ворота, в который как рой пчел выбежали граждане, триирами и лодками почти запружен был пролив Пропонтиды. Тогда никто не имел другого желания, как увидать великого Андроника, несущего великия блага Римлянам: освобождение узников, возвращение бежавших, уничтожение тирании и укрепление власти. Этот царский подвиг остановил страшное волнение столицы, или лучше сказать, прекратил колебание вселенной. Первое, чем он воздал столице за ее чистую любовь, это было освобождение от тиранической и латинской наглости, и очищение царства от варварской примеси ¹¹. Потом, подобно тому многоблуждавшему и хитроумному герою, он прогоняет тех, которые с детскою навязчивостью домогались империи, Богом ему предопределенной и волновали Римскую монархию, разрывая ее в поликиранию ¹². Увы, какой потоп угрожал царственному городу, или лучше — стоящему над ним миру всему, пока этот искусный кормчий не взялся за руль управления! Какая же [371] теперь тишина улыбается всему и приготовляет помазанному царю елей радости ¹³: всякая война прекратилась, погасли смуты, которые столько же страшнее войны, сколько война ужаснее мира. Вследствие того окрестные враги простирают в страхе руки, и забыв оружие, принимают покорный вид; послы, приходящие с разных сторон, вплетают в царский венец победные украшения. Не девушки только в песнях и хорах припевают великому Андронику мириады, но на всех устах лежит это прославляемое имя". Далее, коснувшись раздоров, бывших между Андроником и императором Мануилом, Михаил продолжает о странствованиях первого: "Обозрев почти всю поднебесную, исходил и жил со всеми народами, пред которыми как сосуд избрания апостольски разносил имя Христово. О, как своенравна судьба: ради добродетели отчужденный от своих, за добродетель он был принят чужими. Залетел высоко парящий орел в самую Палестину, возбудив громкое карканье всеязычных воронов. Тогда некоторые варвары делают нападение на святой город, который, по случаю появления неприятелей в другом месте, оставался бы без защиты и охраны, и если бы сей, равносильный многим династам, находясь там, не отразил нападение ¹⁴. Удивлялись Германцы, защитники гроба Господня, прославленной храбрости императора и воинственным делам; они признали его непобедимым и несравненным в военной тактике и предсказали ему обладание Ромейским царством ¹⁵. Таковая власть не могла остаться неизвестною и другим народам: что разносила молва, то должны были увидеть потом собственными глазами. Но не дремала и зависть, ее тревожили и мучили палестинские подвиги, почему отправлены были граматы, начертанные ядом клеветы и подписанные кровью. Он уходит и отсюда, путешествует из народа в народ и из одного царства в другую землю, и что всего [372] удивительнее — не как скромный чужестранец обращался он к различным владетелям но как стоящий во главе народов, с властию монарха над подвластными ему сатрапами, в сопровождении свиты из сорока домочадцев. Среди народов он был как лев между домашними животными и как скимен в стаде овец. Ему нечего было усвоить от автохтонов, города которых посетил он; но они получили от него много выгод, как от участника в их совете, как от союзника и помощника. Поучиться законам тактики у такого прекрасного руководителя не считали ниже своего достоинства и сами храбрые Иверийцы. Ибо не было случая, где он не снискал бы к себе любви и великого удивления, и где его доблесть не оказала бы влияния, так что его всюду сопровождали величайший почет и честь и участие во власти. Когда надлежало ему уходить, он едва освобождался из объятий, которыми старались задержать у себя такое совершенство и не позволить ему идти в другое место. Так он умел поработить иноземцев не оружием, но одною только добродетелью, о которой могли бы засвидетельствовать и самые варвары, неприязненные и враждебные по природе, но не предубежденные завистью глашатаи истины ¹⁶. Вследствие того Господь возвысил его и поставил господином не над нами только Римлянами, но думаю, и над теми, у кого он был, и землю которых попирал своими ногами; он уже унаследовал Римской державе все те земли, которые исходил взад и вперед. Так Римляне будут пить из Тигра и Евфрата, пронесутся по Месопотамии и прорвут Каспийские ворота ¹⁷. Уже царь открыл и прошел через них. Еще же удивительнее то, что сделал нам Соломон относительно трона: он удостоил священное сословие соседания и участия в высочайшей чести ¹⁸. Царская справедливость не только возвышала трон патриарха, но подняла этим и весь подчиненный ему святой род. Она судит уничиженных, спасает бедных и унижает клеветников. От мудрой внимательности царя не укрылось, чем болеют римские города, или лучше, отчего большая часть их уже погибла и в конец исчезла. То ненасытные сборщики [373] податей разорили все, то горсть богачей, напав на оставшееся после них, поглотила достояние Рима ¹⁹. В предупреждение чего, на каждый округ поставлен судья, дабы он раскаленным железом справедливости пресекал заразу любостяжания. Между злоупотреблениями предыдущей эпохи Михаил указывает между прочим: "Умирает кто, оставив жену и детей, сирые дети и вдова и у справедливейших преторов находили не много утешения. У них отнимали состояние, так что они не имели даже места присесть к родному трупу и оплакать его; их подвергали допросам и истязаниям из-за передачи имения и как бы понуждали прекратить свое земное существование. Смерть одного члена становилась пагубною и разорительною всему роду ²⁰. Ныне умирают спокойно, оставляя имущество законным наследникам, а жестоким сборщикам покидая лишь горький плач. И самая преторская власть, распространившаяся на Элладу и Пелопоннис, угрожала уничтожить остающиеся следы городов и как бы исхитить из памяти людей самое имя Эллады, еслиб император, наш новый Заровавель, не очистил эту власть от покрывавшей ее ржавчины и не освободил ея от прежнего позора... Приняв меры к восстановлению справедливости, он приказал пополнить общественные продовольственные запасы ²¹. Вверяет Фемиду мужу, известному уже на судебном поприще, прошедшему италианскую науку ²², собеседнику Фемиды, лучшему политику, богатому всякими знаниями, который успел соединить с ораторскими харитами и юридическое образование и способен написать новые законы, подобно тому сладостнейшему Тривуниану" ²³.

Прежде чем говорить о значении этой превосходной во всех [374] отношениях речи, считаем нужным сообщить здесь письмо М. Акомината к тому же самому вельможе. Делаем так потому, что оно весьма близко подходит к речи по содержанию, и как единственное письмо во всем сборнике, адресованное к Д. Дрими, должно служить комментарием к приведенной выше речи М. Акомината ²⁴.

"Я не хотел было и теперь писать к тебе, если бы меня не побудил к тому мой брат. Если захочешь узнать причину, вот она: ты был однажды в нашей отдаленной стране, где царствует зависть и гнев и всякия страсти, и дал нам вкусить от добрых законов и справедливости. Побыв немного времени, ты удалился. Император поручил тебе еще раз исправить Элладу законами и судебными учреждениями ²⁵, ты же не соблаговолил пожаловать к нам во второй раз, пожалев для нас, жаждущих справедливости и законного суда, роскошного пира твоей Фемиды. Я никак не могу простить тебе этой несправедливости, как не извиню хорошего кормчего, не захотевшего взять руль во время бури. Поэтому я и удерживался от переписки с тобой. Но затем я знаю, как трудно с тобою спорить, и что ты не задумаешься привести тысячу оправданий. Приятнее и выгоднее жить под безоблачным небом Константинополя в сообществе доброй жены и милых детей. Приняв на себя во второй раз управление Элладой, ты не только должен был бы лишить себя этих благ, но и подвергнуться другим безчисленным неудобствам: разумею дальнюю и утомительную дорогу, назойливость безпокойных мужей, которые ссылаются на свою автономию чуть не с деревянных столбов Солона и объявляют притязание на всевозможные изъятия, и которые издают свои законоположения, подрывающия силу судейских определений, так что из положения является отрицание, как говорят философы ²⁶. Как оратор, я пожалуй не нашел бы ничего сказать на [375] это, но как епископ, имею возразить многое. Каждому нужно сделать свое дело, всякий должен приращать вверенный ему от Бога талант. Чем можешь ты оправдаться, что свой дар судии не порадел приумножить так, чтоб украсить законами и правдой Фессалию, Элладу и Пелопоннис? Блаженны те мужи, которые хотя и жили в превратной вере, но ревностно состязались в прекрасных и доблестных делах ²⁷. Они смело пускались морем в дальния страны и предпринимали продолжительные путешествия, чтоб иметь случай провести строй в жизнь человеческую. Один ввел подать на островах и прозывался справедливым, другой устроил города законами, а иной отправлялся в Сицилию и неоднократно держал путь через Харивду, чтоб ослабить грубую тиранию своим философским учением.... ²⁸.

"А вы, изнеженные христиане Константинополя, не хотите выйдти из-за стен и ворот, ленитесь взглянуть в соседние и ближайшие города, чтобы дать им воспользоваться через вас добрым устройством. Высылая же одного за другим сборщиков податей, которые, как зубы зверей, пожирают последние пожитки, сами проводите спокойную жизнь в своих поместьях.... а города опустошает порча и язва вымогателей податей ²⁹! Какое вам дело до Македонии, Фракии и Фессалии? Для вас возделываются пшеничные поля, не [376] для вас ли готовится евбейское и птелеатское, хиосское и родосское вино? Не вам ли ткут туники фиванские и коринфские пальцы, не сливаются ли все реки золота в царственный город, как в море? Зачем же вам ходить на чужбину и менять привычную жизнь на другую, неизвестную, когда, не подвергшись ни дождю, ни солнцу и спокойно сидя дома, вы наслаждаетесь всевозможными благами... Или думаете безбедно и до конца проводить счастливую жизнь, когда страдают подчиненные столице города извне от морских разбойников, внутри от разнообразной неправды? Но я выступил из обычных границ письма, ибо от сильного желания побеседовать с тобою растянул его сверх меры. Или лучше, забыв, что веду заочную беседу, пустился в болтовню, уместную при личном разговоре. О, еслиб удалось и в самом деле свидеться нам и насладиться приятною беседой!"

Первая часть речи к Д. Дрими рисует картину бедственного положения Афин. Как мы говорили выше, это самый благодарный мотив, с разнообразными изменениями повторяющийся почти во всех произведениях М. Акомината. Когда получится возможность рассмотреть вариации, много новых и неожиданных фактов представится нашему наблюдению. Вторая, несравненно большая и любопытнейшая часть посвящена похвалам императору Андронику. Особый интерес этой части заключается в том, что она есть единственное произведение изо всей дошедшей до нас литературы того времени, которое знакомит нас не с Андроником — тираном, а с Андроником — устроителем империи. Хвалебная литература кратковременного царствования Андроника или истреблена, или утрачена ³⁰, и только счастливая случайность сохранила в большом кодексе приведенную выше речь. Время назначения претора Дрими в Элладу определяется концом 1183 и началом 1184 года. Оратор называет Андроника уже помазанным царем, следовательно, речь должна быть произнесена после того, как он, умертвив императора Алексея в октябре 1183 г., сделался единовластным [377] государем. Можно также утверждать, что она не могла быть произнесена и в 1185 г., ибо в последнем случае оратору нельзя было не коснуться сицилийских дел. Таким образом, по всем внутренним вероятиям, следует пометить эту речь 1184 годом. В последующем году назначен был в Элладу пропретор, что вызвало М. Акомината на энергическия представления своим друзьям в Константинополе в том смысле, что это изменение весьма не желательно, и что полезно, напротив, руководиться прежним обычаем, то-есть, периодически назначать претора (письмо к логофету Дмитрию Торнику) ³¹. Этою речью подтверждается до полной несомненности, что М. Акоминат был очевидцем первых действий Андроника в Константинополе, и что его свидетельство, таким образом, приобретает силу первого авторитета в вопросе обсуждения внутренней политики императора. Спешим сейчас же, на случай весьма вероятного возражения, что похвальная речь по самому роду своему не может иметь значение авторитетного источника, заметить следующее: из настоящего состояния науки о Византии XII века следует сделать вывод, что, за исключением немногих документов, похвальные речи и письма были первым, если не единственным, материалом сохранившихся исторических сочинений ³². Сообщения М. Акомината об Андронике — такого впрочем свойства, что не требуется много усилий оправдать их.

Уж император Мануил под конец жизни, частию вследствие собственных политических соображений, частию уступая общественному мнению, искал средств развязаться с традиционною политикой деда и отца по отношению к западу. Национальная партия в Константинополе считала в своих рядах многих лиц из придворной аристократии. Когда Алексей протосеваст, опираясь на расположение императрицы Марии (она была латинского происхождения), опекунши над Алексеем II, захватил всю власть в свои руки, вожди национальной партии, поддерживаемые духовенством и [378] народом, завязали с ним упорную борьбу. Андроник воспользовался раздором партий и выступил как защитник законного наследника престола против протосеваста Алексия, едва ли не заведомо ложно обвиненного в покушении на царскую власть, равно как носителем весьма популярных политических и экономических преобразований. Именно, он разослал агентов, которые сулили народу близкое освобождение от стеснительных для туземной производительности и торговли привилегий в пользу иностранцев и обещали экономические реформы. В этих планах и обещаниях нужно искать причину популярности Андроника, так как он действительно "не с бранною силою" подошел к Константинополю. Первые действия Андроника как нельзя более удовлетворяли общим желаниям: он возвратил господство национальной партии устранением от дел Алексея Протосеваста и изгнанием Латинян; "освободил империю от тиранической латинской наглости и очистил царство от варварской примеси". Дальнейшие слова М. Акомината на столько драгоценны для разгадки проблематического характера Андроника, что их смело можно поставить эпиграфом в монографии об этом императоре: "потом он изгоняет тех, которые с детскою навязчивостью домогались Ромейской империи и разрывали ее в поликиранию" (многовластие). Андронику пришлось вести упорную, ожесточенную борьбу с тою партией, за которою была вся сила и популярность, и на которую сначала он опирался. Не совсем ясно еще для нас, как объяснить действительно ужасные жестокости Андроника по отношению к боярам; но не решаемся также говорить о зверских инстинктах, кровожадности и тому подобных качествах, которыми объясняется систематическое преследование Андроником родовитого дворянства. Нужно внимательнее присмотреться к тем планам, предположениям и попыткам реформ, которые занимали Андроника, и осуществить которые он не имел времени. Наши материалы в этом отношении все же еще недостаточны, хотя и дают повод к некоторым запросам и ожиданиям ³³. [379]

Даже та часть речи, которая, по видимому, всего более богата картинами и образами, то-есть, повествование о приключениях Андроника на востоке, и она построена на действительных фактах и отношениях. И прежде всего нужно заметить, что натянутые отношения между императором Мануилом и Андроником обусловливались не столько личными качествами, сколько родовыми счетами. Император Иоанн Комнин назначил своим преемником Мануила помимо старшего его брата Исаака, который, равно и его дети, Иоанн и Андроник, не могли питать приязни к Мануилу и не всегда сдерживали свое неудовольствие на распоряжение императора Иоанна. Вследствие того, император Мануил был склонен подозревать в Андронике врага, и весьма вероятно, давал больше веры доносам и клеветам, чем сколько требовала деликатность положения. Андроник и Мануил не уживались вместе в Константинополе, и последний если не получал административного поста в провинции, или если не содержался под стражей, охотно удалялся за границу ³⁴.

Так, в 1164 году он жил при дворе Галицкого князя Ярослава Владимировича, что отмечено и в русской летописи ³⁵: "Прибежа из Царя города братан царев кюр Андроник к Ярославу у Галич, и прия и Ярослав с великою любовью; и да ему Ярослав неколико городов на утешение; потом же присла царь два митрополита, вабя и к собе; Ярослав же пусти к нему с великою честью, приставив к нему пискупа своего Кузму и мужа своя передния" ³⁶. Как пребывание Андроника в России в 1164 г. есть действительно исторический факт, так и приключения его в Палестине, в Грузии и других странах не вымышлены нашим оратором, но подтверждаются местными хрониками, не говоря уже [380] о византийских ³⁷. Лучшим комментарием к тому месту речи, где говорится о пребывании Андроника в Палестине, служит Вильгельм Тирский ³⁸, который между событиями 1167 — 1168 гг. сообщает следующее: "В это время Андроник, один знатный и могущественный Грек, родственник императора Константинопольского, пришедший из Киликии, с значительною военною силой, когда король еще занят был делами в Египте, жил у нас до самого возвращения короля, и его пребывание было для нас утешительно. Король, тотчас по возвращении, наградил его городом Беритом. Пригласив сюда под предлогом осмотра города Феодору, коварно, говорят, увлек ее и увел с собою в неприятельскую землю, сначала в Дамаск, потом в Персию, пользуясь благорасположением Нуреддина". Причина, заставившая Андроника скрыться из Палестины и искать безопасности во владениях калифа, весьма ясно указана Никитой ³⁹.

"Так Римляне будут пить из Тигра и Евфрата, пронесутся по Месопотамии и прорвут Каспийские ворота. Уже царь открыл и прошел через них". Одно место грузинской летописи чрезвычайно удачно дополняет эти слова речи М. Акомината... "в Георгие, помазаннике Божием (Каспий, Б. Дорна, С.-Пб. 1875 г., стр. 389), проявлялся очевидно потомок Давида и Соломона; как Соломону, все цари земные повиновались ему и повергали дары к стопам его. И действительно, однажды прибыл к нему Андроник Комнин, сын брата отца Мануила Великого, владыки всего запада и императора Греческого, с своею супругой, лицо которой сияло красотой, со своими сыновьями и сыном своей сестры. Воздав Богу должную благодарность, Гиоргий сделал ему почетный прием, как подобало его высокому роду, отвел ему достаточное число городов и крепостей и назначил ему местопребывание, по соседству с своею собственною резиденцией, насупротив Агсартана, сына сестры своего родного отца, царя Мовакана и Ширвана и приморской страны от Дербенда до Хилкала.... Однажды этот ширваншах, обеспокоенный дербентскими Хозарами, прибегнул к царю, который, собрав [381] войско с обеих сторон Лихской горы и взяв с собою Андроника, брата Греческого императора, дошел до ворот Дербентских, разорил страны Мускурскую и Шарабамскую и взял город Шабуран, у ворот которого, в глазах царя и всего войска, Андроник ознаменовал себя великими подвигами".

Ieraswnhn paredron proslambanei kai meritin poueitai thV anwtaew timhV Это место, по нашему мнению, только частию объясняется параллельным свидетельством Н. Акомината ⁴⁰. Андроник, приняв царскую власть, оказался клятвопреступником в глазах церкви и народа. Еще при Мануиле он дал торжественную присягу, что отказывается от притязаний на трон. Патриарх Феодосий, ближайший душеприказчик царя Мануила, не соглашавшийся разрешить Андроника от присяги, был лишен сана. Избранный на его место Василий Каматир, которого не следует смешивать с логофетом того же имени, был не так чувствителен к вопросам чести и достоинства, как Феодосий, и согласился торжественным церковным актом освятить совершившийся факт. В награду за это духовенство получило некоторые существенные: политические права, между которыми право патриарха и епископов на кресло возле императорского трона есть лишь внешний знак мало разъясненных преимуществ. Едва ли с этим не соединялось дарование духовенству права участвовать в суде рядом с светскими чиновниками, то-есть, ставить свои стулья в провинциальных судебных учреждениях (bhma). Вообще, конец речи М. Акомината, не вполне нами списанной, заслуживает полного внимания. Здесь нужно искать разгадки реформ, которые были задуманы Андроником и возбудили против него бурю негодования и вражды среди поместного дворянства Византии. Некоторые данные, заимствованные из богословского сочинения Н. Акомината, еще не вполне изданного, убеждают нас, что со вступлением Андроника на престол, византийский клир действительно обнаружил такие притязания, на которые он не осмеливался при Мануиле ⁴¹. [382]

4. Речь к шурину императора и логофету Василию Каматиру. Prosjwnhma eiV ton gunaikadeljon tow basilewV (kai logojethn kur Basileion ton Kamathron ⁴². Начав с подвигов Иракла, оратор переходит к похвалам деятельности В. Каматира, который то по дипломатическим поручениям переплывал Адриатику и приставал к сицилийской Харивде., то вел дело с династами и тиранами, страшнейшими всякого зверя и угрожавшими царству как многоглавая гидра ⁴³. " Исполняя разные подвиги в разных местах, напоследок ты не отказался от поручения посетить и эту даль, эту вторую преисподнюю. Ты явился к нам, как Солон с сисахфией. Все здесь присутствующие со слезами касаются твоих ног, умоляя за сие общее отечество, которое не менее приличествует и тебе, как отечество мудрости. Оно находится в таком бедственном положении, что почитаемое за одно славное имя, в остальном представляет лишь труп некогда большого города. И эти останки не щадит зависть, губящая все прекрасное; приморское положение области подвергает ее набегам пиратов ⁴⁴. Что говорить уже о селениях на берегу моря, когда грабители злодействуют и внутри страны, и у самых гор. Где только берег образует мыс, отсюда нападают на несчастную страну многочисленные шайки грабителей, которые свирепствуют беспощаднее всех Лонгобардов ⁴⁵. Этот пограбит и бежит, — от губительного, как пожар все опустошающего, набега тех ничто не может уберечься. Под маской преторской власти он стрижет всю Элладу. Не будучи в состоянии грабить Виотию, так как многолюдная Кадмея легко принимает недоступный вид, высылая как бы из священной засады мужеством дышащее войско, он пытается внести опустошение в Евбею ⁴⁶. Не остановила бы его деревянная стена, которую [383] перепрыгнуть также легко, как мигнуть глазом; но шумящий у Авлиды залив ему недоступен, как и море по ту сторону Гадиры. Итак, оставляя в стороне Фивы и Авлиды, подобно тому как бурный поток пробегает мимо утесов, он и пригретые им разбойники со всею яростию устремляются на одни бедные Афины, лишенные всякой обороны ⁴⁷. Афины — теперь уже мертвец, и самое имя исчезло бы из памяти людей, еслиб его не удерживали эти упорнейшие и могущественнейшие, чем зависть и время, предметы: Акрополь и Ареопаг, Имитт и Пирей и другие недвижимые натуральные памятники ⁴⁸. Когда же вздохнуть, встать и оправиться Афинам, как не теперь, когда Римская империя вручена свыше гуманнейшему из всех императоров. И он уже распорядился осмотреть наш пропадающий город и принять меры к его восстановлению ⁴⁹. Мы приветствуем тебя как третьего, после Фемистокла и Конона, восстановителя Афин.

"Дарий и Кир не наложили руки на город, время же и зависть опустошили его с большим варварством, чем Навуходоносор. Но Дарий и Кир не любезнее Богу благочестивого Алексея, и Зоровавель не мудрее тебя по замыслам, чтоб и тебе в награду за мудрость не предоставлена была честь восстановления Афин. Состоя в свойстве с царем, обладая даром великой мудрости, ты скажешь только слово, и Афины скорее воспрянут от твоих звуков, чем прежние Фивы от ударов Амфиона, так как император больше поддается на твои слова, чем Александр увлекался игрой Тимофея. Он восставил уже павшую империю и отразил обиду (позор) разгульно пирующих на ней псевдо-Алексеев, которые, подобно Спартам, стремительно бросаясь, то там, то здесь попирали [384] выставленное на соблазн для многих имя царя Алексия, или лучше, подобно мифическому кимейскому ослу снимали с него львиную кожу и приводили в смущение неразумных ⁵⁰. Между членами династии Комнинов первый и великий Алексей есть ее виновник, второй Алексей — законный преемник великого Мануила, за этими двумя воссиял сей третий величайший Алексей, соименный и родственный, как истинная защита и помощь против дерзких псевдо-Алексеев. Ибо все те, которые осмеливались самонадеянно рыкать, оказались просто ослами, тщетно носившими, как львиную кожу, царское имя. Достоин удивления и тот император, который, отсекая голову болтунам, заставил забыть не только рыкание, но и самою толщину ⁵¹; гораздо же удивительнее тот, который, вынося безрассудство других бесчисленных явных восстаний и открытых козней, ограничился в наказании за такое сумасбродство простым заключением. В какой же мере поразительно даже не заключить в оковы бунтовщика, облекшегося в царскую порфиру, которого все приговорили к смертной казни? Отрада Комнинов и всех царей, Иоанн, смягчение казней уже не тебе только свойственной подвиг! Уже не будет как бы отличительным признаком твоего царства запрещение рассекать на части тело осужденных преступников ⁵². Вот и великий Алексей, преемник власти, явился подражателем и твоей филантропии. Такой мягкой и доброй власти не было ни до тебя, ни после тебя до сего времени, ныне же она ожила и встала, живая и видимая. Есть ли кто, лишенный зрения или потерпевший другой род увечья, чье имущество конфисковано, кто лишен отечества и изгнан на чужбину, какая женщина, потеряв сына или мужа по гневу царя, носит черное покрывало? Уже ли же только Афины будут обойдены всеобщим благом? Афины! Не этот [385] ли город, первый и один между другими, возымел мысль и воздвиг сей жертвенник ⁵³, — и он лишен будет того блага, которым делился со многими? Нет, не верю: это не согласно с твоею мудростию и благочестием, которые побудили тебя подъять сие длинное и утомительное путешествие. Взирая на твои общественные дела и на свойство с царем, я питаю надежду, что ты употребишь все средства, дабы Афины не распахивались плугом как поле, отчего уже начали терпеть разбросанные здесь развалины бежавших поселенцев, и чтоб афинский храм не считался более местом состязания. Ибо не малый вред и позор для империи вычеркнуть Афины из цикла Эллинских городов ⁵⁴.

Уже не малое время всем известна твоя доблесть: Богу ты отдаешь Божие и кесарю кесарево. Посему ты благородно выдержал и эпоху Андроника. С одной стороны, признавая всю силу за изречением: отдай Господу клятву твою, ты неизменно сохранил священную верность законному преемству царства; с другой же, пользуясь доверием обоих, не соблюл верности и выступил противником безбожного тирана ⁵⁵. Почему Андроник дерзнул не прежде обнаружить свой тиранический замысел, как устранив тебя, великий оплот царства? Зная очень хорошо, что ему не похитить любезную власть у всевидящего стража и не пересилить мужественного Сампсона, многомощного и кудрявого противника, он нападает на тебя первого, и тебя первого, око и красу империи, устраняет от власти, и скорее наводит мрак на Римскую империю, погасив в тебе ее светоч, чем ослепляет тебя лишением телесного света. Но оставался ли спокойным этот жестокий муж после того, как он ослепил и обессилил империю, скрылся ли он от тебя изувеченного? Нет, тиран не избавился от страха перед тобою и чуть не умер из боязни, чтоб один твой умный удар не [386] разрушил разнообразие его козней, и чтоб ему не потерять тиранию, прежде чем овладел ею, и не поплатиться диплоидой позора за беззаконное покушение на порфиру. И так, страшный этот человек решился сослать тебя на поселение (удалить за границу). Для чего назначен был не тот или другой остров, не отдаленная какая-либо страна, но негостеприимная Тавроскифия и область, ближайшая к океаническому острову Фуле с разлитым там киммерийским мраком ⁵⁶. Ибо, как и по законам природы, противоположные элементы людям отдаляются один от другого, так и он отослал свой антитет (своего противника) в возможно дальнюю страну, дабы ты не видел и не слышал о его дерзких и преступных деяниях. Но то, чем он думал поразить тебя как наказанием, послужило тебе наоборот в удовольствие. Ибо приятнее проводил ты время в скифской пустыне, чем в отечестве, страдавшем под суровою тиранией. Как, применяя напевы твоей мудрой речи, на место автономного зверства Ипербореев поселял ты там добрый порядок? Как варварский слух постепенно смягчался под мирными ударами твоих речей? Или как многих амаксовиев ты в болезнях родил во Христа своим благочестивым учением, и напоив апостольским молоком Павла, отвел от конедоения и млекоядения ⁵⁷. Так-то, благородный, ты великодушно переносил изгнание. Когда же миновала непогода тирании, и занялась чистая заря законной политии, кого другого, как не тебя, прежде всего вспомнил и возжелал императорский двор, или кому первому ускорил возвращение посылкой корабля, быстрого как крыло или мысль ⁵⁸. Ибо не находили более никого, способного восстановить империю и прекратить смуту и придать прежний строй и вид тому, что было испорчено тиранией. Как исторический Зоровавель возвратил из Вавилона в Иерусалим пленный Сион, так и ты [387] восстановил и изъяснил низверженные и пренебреженные государственные законы и древние общественные учреждения ⁵⁹, за что и прежние, и нынешние цари тебе платят признательностию. Ибо как философ Анаксагор поставил ум надо всем, из чего познается сущность вещей ⁶⁰, так и тебя, бывшего душой сената, блаженнейший император Мануил поставил во главе управления своей обширной империи, дабы обсудить и лучше направить все царское устроение. В качестве начальника совета ты давал вес чужому полезному мнению; в великих же и затруднительных вопросах твое мнение было принимаемо как бы от некоего божественного треножника ⁶¹. Послы, отовсюду приходившие, дрожали перед представлением к тебе, больше, чем перед царскою аудиенцией, хорошо зная, с каким острым умом, проникающим и угадывающим самые их мысли, придется им иметь дело, с каким непобедимым языком предстоит им вступить в состязание. Ибо ни символическая краткость Скифа не укроется от хладнокровного взгляда мудрого царя, как говорит о Дарии Геродот, ни притворство Армянина, как бы он ни был способен скрывать свое коварное злонравие ⁶². Не открывал ли ты и не выводил ли на свет замыслы, сотканые ими на родине и скрываемые в тайнике души? Ты изучил, как никто другой, как следует держать себя с Иверийцем, как с Персом, как с Измаилитом, короче говоря, как нужно трактовать о делах с каждым послом всех наций. И [388] высокомерных Аламанов, и с колесниц сражающихся Германцев ты с таким искусством обличаешь в несносном хвастовстве и непомерном корыстолюбии, что они, покидая тщетную кичливость, человечнее и благоразумнее возвращаются домой" ⁶³.

Речь к В. Каматиру имеет в виду события, относящиеся к царствованию Алексея III Комнина-Ангела (1195 — 1203 гг.). Род Каматиров пользовался при этом императоре особенным почетом и влиянием, так как супруга императора Алексия, царица Евфросиния, происходила из этого рода. Мы знаем патриарха Василия Каматира, заступившего место Феодосия и лишенного сана Исааком Ангелом в 1186 г., — патриарха Иоанна Каматира, управлявшего Константинопольскою церковью с 1198 по 1204 год и умершего в Дидимотике, по завоевании Латинянами Цареграда. Третий Каматир оставался в светском звании и был, как видно из речи М. Акомината, могущественным лицом при Алексее Ангеле. Логофет В. Каматир приходился родным братом царице ⁶⁴; в каких родственных отношениях к ней был патриарх, сказать трудно; в Thesaurus Никиты Акомината, том 27, говорится о патриархе И. Каматире: o de ge patriarchV th thV basilidoV EujrosunhV suggeneia kudroumenoV — Объяснение довольно темных намеков на дипломатическую деятельность логофета В. Каматира мы начнем с определения даты этой речи.

К сожалению, речь представляет мало признаков, по которым можно было бы приурочить ее происхождение к определенному времени. Нельзя, впрочем, не заметить, во-первых, что В. Каматир пользовался тогда, по видимому, бесспорным влиянием на императора; во-вторых, при всем желании сказать что-нибудь похвальное об Алексее, М. Акоминат не нашел другого подвига, кроме отражения позора разгульно пирующих псевдо-Алексеев, то-есть, победы над самозванцами; в-третьих — запрещение членовредительных наказаний. Скудную почву для ораторской музы представляла обстановка, в которой произнесена речь. Рассматривая же события времени императора Алексея III, мы не находим, чтоб его царствование было бедно внешними фактами, при всей ничтожности его личных [389] талантов и предприимчивости. Достаточно указать на борьбу с Болгарами, которая продолжалась при нем не менее упорно, чем началась при его предшественнике. Что касается временщиков, сильных не расположением, впрочем, императора, а супруги его, царицы Евфросинии, в этом отношении господство В. Каматира не было всегда прочно, но подвергалось сильным колебаниям. Более его счастливым временщиком был Константин Месопотамит, которого звезда взошла около 1199 года. Новое светило должно было омрачить блеск первого, почему началась упорная борьба придворных партий, которая окончилась неблагоприятно для В. Каматира ⁶⁵. Уже это обстоятельство служить для нас достаточным основанием относить речь М. Акомината к первым трем годам царствования Алексея III, между 1195 — 1198 г. Борьба с самозванцами, принимавшими имя Алексея, составляет действительно весьма резкую черту того же времени. В другом месте ⁶⁶ мы доказали, что возмущение И. Толстого случилось в 1198 г.; в речи Михаила толщина самозванца также послужила оратору мотивом для образования одной фигуры: epeide laJesJai mh tou brucismou monon, alla kai autou hdh tou ogkhJmou.

Таким образом, относя происхождение речи к 1198 году, мы получаем возможность найти в других источниках объяснение дипломатической деятельности В. Каматира, которая имела место в первые три года царствования Алексея III. В начале и в конце речи указываются народы, с которыми вел он переговоры: Сицилийцы, Германцы и Армяне. Благодаря нашему писателю, мы знаем теперь, кто стоял во главе византийской администрации, решавшей в это время действительно весьма сложные дипломатические задачи, о чем сообщает нам историк Никита ⁶⁷. Не названный в речи пират, опустошавший Аттику и другие приморские византийские области, хорошо известен также по истории Никиты Акомината ⁶⁸. [390]

Речь к В. Каматиру имеет для нас особенный интерес по упоминанию в ней о Тавроскифии, под которою разумеется Русь. Черноморские берега были местом изгнания не одного В. Каматира; у Н. Акомината находим известие, что туда же были сосланы Андроником и некоторые другие лица ⁶⁹; и вообще выражения th uperoria katadukasai едва ли не обозначает у Византийцев ссылку на северные берега Черного моря. Существование торговых сношений Руси с Византией подтверждается в одном из писем М. Акомината к императору Ф. Ласкарю ⁷⁰. На такие же отношения указывается в весьма любопытном и в других отношениях рассказе Евстафия Солунского о том, как однажды Мануил Комнин задумал ночью праздновать брачный пир, и как слуги его затруднялись отыскать потребные для того съестные припасы во дворце. Дело было во Влахернском дворце, неподалеку от которого находился монастырь Продрома, что на скале. Мануил сказал своим слугам: "Все нужное найдете на скале". И действительно, в кладовых монастыря нашлось все необходимое для пиршества, принесена была и соленая икра ⁷¹.

В небогатом запасе фактов сношений Византии с северными черноморскими берегами имеет значение письмо к Константину Пигониту, который, как кажется, был сборщиком податей в одной из соседних с Русью областей ⁷¹. "Ты увлекся собиранием податей, и твоя корреспонденция оказывается в стеснительном положении", шутливо замечает Михаил о продолжительном молчании Пигонита ⁷³. [391]

К Василию Каматиру имеется еще два письма между сочинениями М. Акомината. Одно вводит нас в события и отношения империи О. Ласкаря и относится приблизительно к 1208 году, другое написано вскоре после несчастия, постигшего В. Каматира, имеет характер утешительного послания и должно быть отнесено к началу царствования Исаака Ангела, то-есть, к концу 1185 или к началу 1186 г. ⁷⁴. Оно надписано: Логофету Василию Каматиру. "Я не знаю, всечестнейшая глава, как мне быть с настоящим письмом, ибо я борюсь с двумя чувствами: с горем и радостью. Когда поразмыслю о том, какое око царства вырвал тот преступный муж, и какой локон обрезал у благородной Ромейской империи, лишив ее через то силы, как те, которые наложили руку на великого Сампсона, — я наполняюсь слезами и весь отдаюсь печали; но удерживаюсь от скорби и успокаиваюсь от слез, представляя себе скорую благость Божию, как в утешение печальных она возвратила тебя из бедственной ссылки. Если насилием и поврежден у тебя внешний и тленный человек, то сохранился здрав и невредим внутренний, созданный по образу Божию. По существу есть один только грех — зло; болезнь же, бедность и увечье еще не большое зло. Может быть, ты будешь благословлять того жесточайшего за то, что через него принял отеческое вразумление".

5. Речь к великому дуке Стрифну. Prosjwnhma eiV ton megan doukan ton Strujnon Cod. Barocc. Fol. 167; Lavr. 98. Начало: Edei men diamemenikenai AJhnaV mecri kai eV deuro В Оксфордском списке эта речь не имеет оглавления и соединена с другим трактатом.

"Достоин всех почестей, какими древние украшали своих героев, тот, кого боговидный император, много пекущийся о наших делах, посылает в его страну. Ты являешься, как второй велики Иракл, с тем, чтоб освободить Элладу и Пелопоннис от пресмыкающихся, которые гнездятся в недоступных местах и наносят вред ⁷⁵), или как второй Аристид, устроитель городов. Поелику же всесокрушающее время с яростию мидийского войска ринулось на благосостояние этого города, и свирепствуя с [392] варварством бесстыдного Фракийца, вырвало у него и язык, как у известной девицы, то ужели же Афины встретят тебя молчанием и не увенчают обычным в их преданиях словесным венком, и не сделают почетных провозглашений и не введут в свои таинства, как Диоскуров или как Иракла ⁷⁶? Нет, не сделают Афины такой неправды, хотя и совсем пресеклась туземная речь и восхваляющая доблести песня ⁷⁷, и хотя вместе с лишением человеческих благ Афины утратили издавна унаследованные ими Божьи дары: слово, благочестие, божественные действия, чудо, добродетель обоготворяющее. И так, вступи, честнейшая и божественная глава, во храм Богоматери. Нынешние Афины приветствуют твое благочестие сими священными предметами (указывает на предметы, особенно чтимые в афинском храме), одними ими они еще богаты. Как же жалки во всем другом, об этом вопиют камни не только старых разрушенных стен, но и разбросанных везде развалин. В древности был обычай награждать послов венком: я сплету тебе такой венок. Это не будет венок из масличного дерева, или из сосны, из золота или драгоценных камней, но из того многоценного металла, который добывается в Афинах ⁷⁸. Ты знаешь, что Афины — рассадник красноречия, и что всякий мудрец, где бы он ни родился и ни воспитался, возводит к Афинам источник своей мудрости, хотя бы и не владел чистою аттическою речью. И так, хотя бы и в других местах ты чтим был речами, здесь сплетенный и предложенный тебе венок будет настоящим венком. Если благословение слова возложено на тебя в Афинах иереем и старцем, управляющим Афинскою кафедрой, это уже соломоновское, чисто и вполне туземное и истинно аттическое дело.

"Не излишне будет сказать, что ты, неразлучный с царем, так удалился от него и сошел в нашу пропасть. Это достойно великого удивления, хотя и согласно с царским всеустроением. Ибо, когда само великое солнце Ромейской империи возрадовалось тещи в европейские климаты, чтобы начавшуюся там зиму восстания или [393] бунта переменить в весеннее равноденствие ⁷⁹, остальные свои лучи оно разбросало по другим частям, самый же чистый и самый горячий пук разлило по Элладе и Пелопоннису, дабы разогнать мрачные облака раздоров и волнений и установить ясность мирной тишины. Нужно ли кому указывать на твои совершенства, светлейший луч и светоч самодержца! Император почтил тебя полным доверием, поставил первым надо всеми другими доверенными лицами и уделил тебе часть царской власти". Делая характеристику лучшего государственного человека, оратор говорит в заключение о Стрифне: "Эти качества, по моему мнению, и дали Стрифну славное прозвание, слово, которое означает не хитрого и многоречивого, а остроумного, подобно как солью приправляющего речь и пресекающего пустословие скорее, чем говорят это о Фокионе, которого Демосфен называл бритвой за его речи ⁸⁰. И супругу получил он от Бога такую, которая заслужила удивление Соломона. Ибо и она восходит с прекрасною луной-царицей, как он блестит между лучами великого солнца и царя. Сестра-царица заимствует свой свет от солнца-императора, и сия, принимая от нее блеск света, является как бы другою луной, второю за первою, сестрой и равною по свету, как происходящая из того же самого акрополя царского рода и красоты. Так что наш низкий земной мир, освещаемый этим антисолнцем и этою антилуной, является вторым небом высшей политии, а первые светочи царства воспринимают на себя и отражают их блеск. Свет царя отражается в близком родственнике, свет царицы — в сестре. Ибо та, как отличная хозяйка, занимаясь и вязанием шерсти, в присутствии мужа не предается праздности и находящегося в отлучке поддерживает в уверенности ⁸¹, эта же, не останавливаясь и перед трудами, свойственными мужу, вместе с ним путешествует в чужие земли, мужественно [394] совершает длинный и тяжкий путь и весело сопутствует ему в походах. Женщины нашего времени не считают похвальным подобно древним выходить на войну и носить доспехи. Они сидят дома и занимаются хозяйством. Жена Стрифна, подражая царице Елене, совершает благочестивое путешествие из Константинополя в Афины, пролетев находящиеся между этими местами расстояния — моря и горные тропинки, подкрепляемая любовию по Боге". Стрифн прибыл в Грецию ранее и заболел. Узнав об этом, его жена поспешила к нему на свидание, Стрифн же скоро выздоровел. Это обстоятельство дало оратору богатое содержаше для риторической трескотни. После сего следует вновь обращение к самому Стрифну: "Божественный император, как бы поделившись с тобою империей, поручает твоему управлению мир от Фракии до границ Пелопонниса и посылает тебя, как утешителя смут, воссоединителя того, что разрешилось на составные части, чтобы ты ослабевшее закрепил и натянутое ослабил и перепутанному указал свое место.

"Кто не слыхал о сыне цесаревны Алексее, о сыне той просвещенной и мудрой царицы? Что же сделало столь почтенным это имя? Он карал злоупотребления, так что за вымогательства над бедняками наносил позорные удары людям, облеченным в высшие достоинства. Я затруднился бы рассказать по порядку о золотых днях управления этого мужа, как погиб от недостатка наживы рой второстепенных чиновников, который жнет, где не сеял, и собирает, где нерасточал, или лучше, который расчищает пожатое и собранное, как не засеянное и вспаханное, и пожирает жалких поселян; как за исключением немногих, которые служили ему за определенное жалованье и подвергались ответственности, еслибы даже только коснулись чужой собственности, все остальные поставлены были в положение волков, тщетно раскрывающих пасть; как они, томясь голодом, стали добывать себе средства пропитания то земледелием, то ремеслами. Сам же великий муж напрягал свои силы в борьбе со зверями, то-есть, с эгоистами и сикофантами, которые пытались помешать справедливости и строгой законности его. Этого человека все знают. Кто же не назовет его: сын цесаревны, справедливый, претор!.."

К определению даты этой речи может служить указание в ней на поход императора Алексея III в европейские климаты, "чтобы начавшуюся там зиму восстания или бунта переменить в весеннее равноденствие". Посещение Стрифном Афин совпадает с этим [395] походом. Хронологически эта речь следует за предыдущею, сказанною к В. Каматиру. Господство двух названных временщиков разделяет некоторый период могущества Константина Месопотамита. Михаил Стрифн, великий дука византийского флота, был виновником падения временщика К. Месопотамита, который ввел в практику странное притязание — в одно и то же время быть епископом в Солуни и полномочным министром при дворе ⁸². Время господства Стрифна, человека в высшей степени корыстолюбивого, было периодом полного упадка морской силы Греков: великий дука, женатый на сестре императрицы Евфросинии, распродал византийские суда и поручил пиратам оберегать греческие приморские области ⁸³. Михаилу Акоминату. приходилось собственно откупаться деньгами от такого посетителя, и расточаемые в речи похвалы — ничто иное как утонченная вежливость. Когда Стрифн возвратился в Константинополь, архиепископ Афинский послал вслед за ним своего грамматика, чтобы переговорить с полномочным вельможей, во сколько он оценит свое расположение к Афинам: peri un kata meroV entimotatoV apaggelei grammatikoV, kai hmeiV etoimoi antiojerein taV toiautaV antidoseiV th auJenteia sou, — так успокаивает Стрифну М. Акоминат в письме, которое мы передадим ниже. Что касается до точного указания времени, на которое падает путешествие Стрифна, то мы сошлемся в этом отношений на сделанное нами ранее исследование о событиях, соприкасающихся с походом Алексея Ангела на запад ⁸⁴). По нашему мнению, речь нужно пометить 1201 годом. В заключение приведем вышеуказанное письмо к Стрифну ⁸⁵: "Твоя всечестная милость знает, что наш афинский округ неплодороден, не богат пастбищами и не производит шелковых тканей. Не обладая и никакими другими жизненными благами, он обилует одними морскими разбойниками. Последние не ограничиваются хищничеством береговых мест, но заходят внутрь страны, так что и самое море, из которого прежде Афиняне извлекали некоторую выгоду, ныне обратилось им в гибель. Я помню, ты сказал во время пребывания здесь, что Афины походят на царственный город, и что как Византия посредством фрахтовых судов пользуется [396] всевозможными благами, так и многонаселенные будто бы Афины процветают от продажи судов (торговыми судами) ⁸⁶. Ибо город не пользуется никаким другим благом, как морским местоположением, которое, вместе с выгодами, получаемыми от моря, дает ему и хорошее физическое положение. Сей-то город, выгоды которого так справедливо подметила твоя наблюдательность, сокрушают и на перерыв стараются опустошить многие бедствия зависть некоторых здешних доносчиков (злодеев), злоба соседей, набег пиратов, ненасытность разорителей. Видя несчастную страну, объятую такими и подобными несчастиями и не имея, чем помочь ей, я в отчаянии прибегаю под твою защиту. Останови стремящиеся на нас со всех сторон бедствия. Об этом передаст тебе достойнейший грамматик, и мы готовы вознаградить твою милость за благораспоряжение".

Ф. Успенский.

Комментарии

1. Продолжение. См. январскую книжку Ж. М. Н. Пр. за 1879 год.

2. Cod. Laur. Fol. 39.

3. ***.

4. ***.

5. *** место, где совершается суд в Афинах; см. Hermann, Lehrbuch der Griechischen Staatsalterthuemer, пятое изд., Heidelberg, 1875, ss. 515 — 517; the original and proper meaning of the word *** is, the public assembly; Grote, History of Greece, III, p. 128, nota, IV, P-141 squ. Относительно слов ***, которые мы переводим портика (также аллеи) или ликея, считаем уместным привести одно место из Pauly, Keal-Encyclopaedie: *** назывались последователи Аристотелевой философии не потому, что Аристотель ambulans disserebat, а потому что место его преподавания было в галерее, (in dem Saulengang) гимназии, посвященной Аполлону Ликейскому; statt ***. wird daher auch oi be oder *** gesagt. Ueberweg, Grundriss der Geschichte der Philosophie, I, S. 167; Аристотель учил в Ликейской гимназии (посвященной Аполлону Ликейскому), гуляя в тенистых аллеях (***) которой, он беседовал о проблемах философских в тесном кругу учеников (***). Ареопаг, на каменистом холме Марса, — афинский сенат, место разбора дел по предумышленному убийству и поранению, по поджогам и отравлению ядом. Hermann, 395-396, 613; Grote, III, 73, 122 и сл. Стоя изящная, собственно расписанная, галерея, в которой вывешивались новые законы для общего сведения.

6. Книга пророка Исаии, XIII. 20 — 21.

7. ***.

8. ***.

9. Под Иксионом разумеется Алексий Протосеваст. ***.

10. ***.

11. ***.

12. ***.

13. ***.

14. ***.

15. ***.

16. ***.

17. ***.

18. ***.

19. ***.

20. ***.

21. ***.

22. ***.

23. Тривуниан — известнейший ученый юрист Юстиниана I (526 — 565); под редакцией его из прежних законов составлен был Codex Justinianeus (529 г.), Digesta u Pandectae (533), вообще так называемый Corpus iuris.

24. Соd. Laur. Fol. 71. ***.

25. ***.

26. ***. Недостаточно было бы привести это прекрасное место: оно заслуживает обширного комментария. Сознавая это, автор боится сказать слишком мало в подстрочном примечании и откладывает комментарий до другого случая. К объяснению выражения ***. приведем слова Германа (Hermann, Lehrbuch der Griechisch. Staatsalterthum., S. 402): “Солон приступил к разрешению задачи Дракона посредством письменных определений (которые писались на деревянных, гладко обтесанных, четыреугольных столбиках или небольших колоннах, называемых ***, или также ***, потому что они посредством приспособленных сверху и снизу стержней могли быть поворачиваемы и оттого удобнее со всех сторон читаемы...), чтобы дать для судебной практики основы, общие для всех и независимые от личного произвола>.

27. ***.

28. ***.

29. ***.

30. Существование хвалебных произведений в честь императора Андроника подтверждается приведенным выше местом нашего писателя: ***.. Поиски в заграничных библиотеках могут сопровождаться и в этом отношении кое-какими находками. Так, нам удалось видеть в Оксфорде, в библиотеке Водлея (Cod. Вагосс. 216) отрывок из произведения неизвестного оратора, трактующий об Андронике Комнине.

31. Cod. Laur. Fol. 52 ***.

32. Мысль, уже с полною основательностью высказанная раз автором Русско-Византийских Отрывков, В. Г. Васильевским (из истории Византии в XII в. в Славянском Сборнике, II, стр. 265), как поучительно впрочем и ценно и многое другое, что он вычитывает у Византийцев там, где, другие примечали весьма мало.

33. Следующее место из письма к Дмитрию Торнику весьма важно в этом отношении (Cod. Laur. Fol. 49): ***.

34. Nicetas, Thesaurus, cod. Roe № 22, Fol. 416 (в библиотеке Бодлея, в Оксфорде): ***.

35. Полное Собрание Русских Летописей, II. 6673 год.

36. Ср. Cinn. 232, 4; Nicet. 168. 17, 172. 18 ***.

37. Подробные известия у Nicet. 182, 184 — 185. Cinn. 250 — 251. Несколько прекрасных замечаний посвящено этому вопросу академиком А. А. Куником в статье: Основание Трапезунтской империи (Учения Записки Имп. Академии Наук, II, стр. 715 и др.).

38. Книга XX, гл. 2.

39. Nicet. 184, 15.

40. Nicet. 357, 358.

41. Nicet., Thesaurus тор.. (греч. текст) 27 (cod. Roe 22,Fol. 416) ***.

42. Cod. Laur. 93, Вагосс. 165. Начало: ***.

43. ***.

44. ***.

45. ***.

46. ***.

47. ***.

48. ***.

49. ***.

50. ***. Спарты — вооруженные воины, выросшие из зубов дракона, посеянных Кадмом , — Grote, I, p. 258 — 259.

51. ***.

52. ***.

53. ***.

54. ***.

55. ***.

56. ***.

57. ***.

58. ***.

59. ***.

60. ***. По учению Анаксагора (род. около500 г. до Р. X.), первоначально было беспорядочное смешение частиц: все вещи были вместе (под частицами он разумеет неограниченное множество квалитативно определенной первичной материи, названной им семенами вещей). Нобожественный дух, который есть тончайший из всех вещей, простой, несмешанный и бесстрашный Разум ***., творчески присоединился и образовал из Хаоса Мир”. См. Uebenveg, Grundriss der Gesch. der Philosophie, пятое издание, Berlin, 1876, I, s. 75.

61. ***.

62. ***.

63. ***.

64. Nicet. 641, 5.

65. Nicet. 641 4 13. *** и далее.

66. Византийский писатель Никита Акоминат, стр. 196 — 197.

67. Nicet. 627, 20, 631 и др.

68. Ibid р 636 Для характеристики положения весьма любопытен документ от 1165 г., сообщаемый Тринкерой (Trinchera, Syllogus graecarum memoranarum, (греч. текст) p. 219). Содержание акта заключается в том, что один настоятель монастыря хлопочет,. чтобы с него сложили подати за тех, живших на монастырской земле, поселян, которых ***.

69. Nicet. 384, 14.

70. Cod. Laur. Fol. 163 — ***.

71. De emendanda vita monachica, с 66 (Tafel, Eustathii Opuscula, 1832, p. 230): ***.

72. Cod. Laur. Fol. 2, Barocc. 107.

73. Приводим место: ***.

74. Первое — cod. Laur., f. 139, Barocc. 163; второе cod. Laur., Fol. 51.

75. ***.

76. ***.

77. ***.

78. ***.

79. ***.

80. ***.

81. ***.

82. Nicet. 651, 8.

83. Nicet. 716, 11.

84. Византйский писатель Н. Акоминат, стр. 204 — 205.

85. Cod. Laurent. Fol. 86.

86. ***.

(пер. Ф. Успенского)
Текст воспроизведен по изданию: Неизданные речи и письма Михаила Акомината // Журнал министерства народного просвещения. Ч. 201. 1879