Василия Охридского, митрополита Солунского, надгробное слово императрице Ирине из немецкого рода.

1. Лев возревет, и кто нe убоится (Амос. 3, 8). Царь печалится, и кто не воспечалится вместе с ним? Кто не восплачет и не возрыдает жалобно? Царь столь великий мудростию и мужеством, для всех непобедимый - не только для народов, но и для страстей и для всех требований природы. Он восплакал и в слух всей земли возрыдал; он нe возмог ни преодолеть своего горя, ни оправиться от него. И кто из тех, кто занимается словом или каким-либо другим делом, либо ремеслом, не примет участия в плаче, не разделит печали, не отнесется с сочувствием к несчастию, хотя бы он вырос из дуба, высечен был из камня, выкован из железа? Ибо если возревет лев из дубравы своея - не будем [106] отклоняться от изречения пророка, - то разве не испустит глас свой львичищ из ложа своего (Амос. 3, 4)? Итак если на рыкание льва - a рыкание зверя есть его крик -, подает голос и его детеныш из логовища; детенышами же царя на основании его попечения, его всяческих подвигов и забот о нас должны считаться мы, подвластный ему народ: то подадим и мы голос из своего убежища на крик и плач царя, возвысим голос, поднимем вопль всякий возраст и всякий род людей - иереи и народ.

2. Да будет горе всенародным, да возбудится печаль всемирная. Как все другие ощущения и движения льва благородны и, как кто-то сказал, вместе с удивлением способны внушать любовь, так и плач, если ему пришлось плакать, естественно будет страшен и не чужд способности возбудить удивление, ибо он будет плакать не о чем-либо малом и недостойном его природы. И царь - такой и столь великий - горюя не постыдит своей величавости и царственности, как по не достойному страждущий и малодушный. Не всякая какая бы то ни было тяжесть несчастия могла бы подвигнуть неподвижного или потрясти столь крепкую твердыню, сей столь прочно водруженный и безупречно установленный четвероугольник; не всякое обычное природы страдание могло бы размягчить этого адаманта, носимого в руце божией (Амос. 7, 7).

3. Пророческое видение - ибо из таких элементов, как из самосоставляющихся членов, собрано и заимствовано мое произведение - внушает мне и следующее: что-нибудь великое должно быть предметом печали льва, ради которой и львенки подали голос и подают, знаю даже, что будут голосить и рыдать из рода в род. A что для мужа больше жены единоправной и единомысленной, над которою ему дано и опекать и властвовать - не как господин над имением, но как душа над телом, (дано) самим промыслом, связавшим душу с телом, и образовавшим посредством сопряжения из жены и мужа как бы одно живое существо, за одно дышущее и за одно чувствующее ? Если же к этому единосоставному и в то же время двусоставному прибавится естественным путем нечто третье - я разумею детей -, и будет отец, мать и сын, один, два и три, то это уже не только нечто великое, но и величайшее, ибо и Бог посреди двух сих и трех, собранных в нем и чрез, него, как на это существует и читается обетование (Мф. 18, 20). [108]

4. Можно оплакивать и пышный кипарис, стоящий в царском дворе, благородно высящийся от земли и поднимающийся стройно вверх. Можно оплакивать и кедр ветвистый и высокорослый, или прекрасную, тенистую и плодородную маслину, или же новый побег пальмы, выходящий из земли. Можно оплакивать и красивый платан, достигший величины и высоты, соответствующих его ширине и прохлаждающий тенью своих ветвей путников в полдень и зной. Если же иной, часто видевший, часто дивившийся этим и подобным деревьям, или же наслаждавшийся их дарами, не пройдет мимо без слез, когда дикий тифон, внезапно подувший, сломает или вырвет их с корнем, то кто не восплачет горько о тебе, божественнейшая царица?

5. Стояла некогда и ты, как кипарис, посреди дворца, осеняя его и украшая; высотою своего тела, соразмерностию членов и частей вместе с нежною краскою и цветущею свежестию возбуждая к ощущению красоты даже самых безчувственных. Ты высилась как кедр, веселя Бога и людей прелестию нрава и благоуханием добродетелей. Ты насаждена была как маслина благоплодная, радуя и утучняя нуждающихся щедрым излиянием милости. Это твое прекрасное качество, о богатоелейная, осталось и по смерти в очень и очень многом ; но я ищу и твоей неувядающей зелени, и спрашиваю, где это y тебя. Или только до гроба? A после этого ты увядаешь и теряешь листья, как скоро отцветающие растения.

6. Ты процвела как пальма, самою своею фигурою проявляя свое совершенство. Ты протянула твои ветви - благодетельные руки; ты подавала прохладу и отдых малодушествующим от зноя житейских нужд. Но ты сокрушена в самом основании, вырвана с корнем не тифоновым ветром, подувшим в воздухе или разразившимся из облаков, но вырвавшимся из подземных тайников. Ты была, по другому пророку, виноград благолозен (Ос. 10, 1), плодоносящий совершенные деяния, лоза истинная (Іоанн. 15, 1). Как же ты обратилась в желч? Пусть совосплачет со мною многослезный из пророков (Иерем. 2, 21). Озоба тя вепрь от дубравы и уединенный дивий пояде тя (Псал. 79, 14), то есть горькая и жестокая смерть, тебя, покрывшую горы и кедры (Пс. 79, 11) - всех бывших до тебя цариц, тенью прекрасных дел,- я разумею добрую славу, - подобно тому как идущим под (солнечным) светом впереди бегут тени от тел. A если дела не таковы, то и речи [110] всюду и всеми говоримые или выслушиваемые бывают противоположны; в таком смысле нужно понимать и изречение Авдиритского мудреца, что “слово есть тень дела”.

7. О удивительная дикая лоза виноградная, поднявшаяся вверх вместе с пальмою и достигшая высоты ее (ибо и ты выросла рядом с царем и соцарствовала ему)! О добрая в женах! (Песн. песн. 1, 20). Мы видели некогда тебя притекающую с запада, как луна в новомесячие - но в полном свете и блеске ; ибо Бог предуведал и предопределил о тебе, хотя для нас ты пока являлась серпообразно под малым и бледным светом славы. Ибо не как невесту самодержца (автократора), но как (обручницу) севастократора, что сооветствует второй степени достоинства, призвал тебя от концев земли царственный свекор. И видя тебя мы удивляясь говорили с Соломоном: кто сия восходящая аки утро, добра яко луна, избранна яко солнце (Песн. песн. 6, 9)?- Но конечно, не дано было человеческим домыслам и малосмысленным рассуждениям понизить до своего уровня великое и сверхмысленное промысление и умалить твое. Не суждено было тебе, госпожа, остаться тем же чем тогда зримое заставляло тебя являться в глазах зрителей. Не осталась ты такою, какою восстала из дома и родины своей, но воспринимая свет к свету и восходя от славы к славе, великая и великого достойная - ты удостоилась бóльшего и на деле и по имени.

8. О те счастливые дни, когда царская триира препровождала тебя от противоположного материка ко пристани на другой стороне, проходя Ионийское море, нося счастливуя ношу всеблагополучной столице и немаловажное прибавление. Думаю, что тогда сочувствовали этому прекрасному грузу и море и подводные чудовища морские; море вступало в союз с дуновением ветров и подставляло свой хребет (свою поверхность) покатым и гладким кораблю, a киты, выплывая из бездны, прыгали и сорадовались. Дельфины и помпил провожали тебя к берегам иллирийским; a эти (берега) в свою очередь, принимая тебя из вод, поставили тебя на твердую землю, как приятнейший и лучший предмет для зрелища. Стекался массою и народ - мужи и жены и удивлялись твоему явлению, подозревая не то, что приходилось видеть, но нечто божественное и чудесное, зримое в человеческом образе. Встречали тебя ближайшие и выдающиеся сродники царя и с величайшим усердием препровождали из одного пристанища к другому среди веселия и [112] рукоплесканий, думая почерпать для себя великие надежды из того, что удостоились быть сватами и дружками такой невесты, и считая себя столь же счастливыми, как оный раб, приведший из Месопотамии Ревекку прекрасному Исааку.

9. Все шествие похоже было на хоровод. Находящиеся по дороге села и города подавали друг другу руки как в хороводе. Один принимал, предлагая почетный привет и как бы свои объятия; другой потом провожал, составляя охранную свиту и передавая один другому, пока она, совершив путь от Иллирика даже до Византии, не поселилась во дворце, как прекрасная луна на своей высоте или как денница в своем обиталище. Но что мне сказать? Прибавлю и то, что было далее, и как мне не прибавить, если, опустив это, я пропустил бы самую важную и отменную из твоих радостей, именно, - что тогда ты, наша луна, вместо несовершенного вида и неполного света восприяла цельный блеск лица.

10. Ибо когда твое солнце, отпрыск порфиры, царь был провозглашен именно царем вместо севастократорства и прежде диадемы на крайних пределах ромейской державы и возвращался в столицу со всеми полками, то и ты вместе с ним устами всех провозглашалась царицею даже и прежде наречения. Я не знаю, кто из вас двоих, о прекрасная пара, был виновником того, что другому досталась державная власть. Не гневайся на меня, царь, потому что я говорю о своей беде. Благоволение-ли Божие к царице посадило ее супруга на царский трон, одних из братьев ранее изведя из жизни, из коих первому уже давалось имя царя, и мудро устроив, что третий даже не мог присутствовать при кончине отца, и вручив четвертому и последнему - тебе, государь, царский скипетр? Или-же тот, кто возвысил его на такую высоту и почтил наивысшею честию, только ради его вместе с тем возвысил и царицу? Это для меня и до сих пор неясно, но я припоминаю, что божественный Иаков вдохновенно сказал к Сирину (Лавану): “благослови тя Господ пришествием моим” (Быт. 30, 30). Если же иное находится во взаимной причинной связи, как полагает Аристотель, то в этом случае недоумение мое делается еще сильнее. Но что достойный и прекраснейший поял достойнейшую и прекрасную, дабы ни в чем небыло нарушено равновесие, но дабы чем он был в мужах, тем она была в женах, - это скажет и самый грубый и ограниченный из людей. [114]

11. Таково было, царица, первое твое пришествие с запада, таково славное твое обручение и возвышение к почести царской. A за тем мне бы нужно иметь какое-нибудь другое - медное и адамантовое сердце и какой-нибудь другой орган голоса, дабы говорить и оплакивать. - О ты, страна запада! совосплачь противоположному тебе востоку и смешай с ним свои рыдания, согласно с законом, повелевающим плакать с плачущими (Римл. 12, 15), и гласящим: Аз же о всяком немощнем восплакахся (Иов. 30, 25); или лучше вступи в некоторую сделку и соглашение с (востоком), поверженным и убитым смертию государыни. Что ты (западная страна) имела лучшего и наиболее ценного, ты великодушно отдала ему (востоку) по его просьбе; он получив, увы, не сохранил данного, принял охотно, но роковым образом выронил из рук и не уберег драгоценного залога. Что же он должен сделать, что совершить, какое законное оправдание представить, когда от него потребуется предъявление такового, a он его не имеет, чтобы не оказаться жалким и неблагодарным по отношению к (стороне), доверившей и одолжившей? Ты, о запад, поступил бы отчасти справедливо, негодуя на потерю и гибель столь ценного предмета. Однако, следует принять во внимание и то: кто может противоречить божественным решениям? и яже Господь совеща, кто разорит? и руку ею высокую кто отвратит, как говорит Исаия (14, 27), и аще затворит от человеков, кто отверзет? как говорит другой из боговдохновенных (Иов. 12, 14). Кто был бы в состоянии превозмочь над царем столь великим, и притом поражаемым в самое сердце, над царем, которого руки недосягаемы и мышцы не сокрушимы, помогая и защищая паче медного лука, ополчения и целого войска?...

12. Однако природа имела в себе нечто недоступное и непреодолимое; по воле Божией, она восторжествовала и над тобою, царь. Увы, увы! Ты и противился, но не превозмог. Ты наполнил воплем, стенаниями и рыданиями воздух, улицы, низины и вершины, вызывал силы, вместо труб употребляя стенания; a оне, при всей готовности помочь тебе, вступить в борьбу и защитить тебя, ничего не могли, разве только принять участие в плаче. И эта блаженная жена сожалела о тебе по привычке и часто смотрела на тебя, но ничего не могла сделать, отзываемая и привлекаемая другими силами и другими ополчениями к другому царю с большою крепостию и силою. Увы! не прикрыл твоей печали, не вместил [116] твоих воплей дворец вместительный, и поэтому выслал тебя с госпожею в открытые убежища на воздухе, в соседние селения, в которых ты часто бывал с нею в промежутки отдохновенья от военных походов, дабы они нестесненно вместили твои воздыхания и твои рыдания. Пути и селения, расстилающиеся свободно, и открытые поля, близ лежащие горы и холмы будут отвечать на вопли и, как говорит Амос, из пастухов пророк: на всех стогнах будет плачь, и на всех путех речется: увы люте, увы люте (5, 16), и не только горожанин, но, как он же говорит, и земледелец призовется на плачь и на рыдание, и на ведящих плачь (там-же); и по Иову (31, 39), бразды ее (земли) восплакашася вкупе.

13. От чего мне не сказать, что вместе с царем и заранее оплакивали тебя, царица, самые небесные явления? Луна; одевшись во время полнолуния в черное облако, предзнаменовала для разумеющих твой закат, и молнии праздно падали с неба, так что поражая божественные храмы и святилища, не зажигали ни самых крыш, ни на них лежащих частей, и не наносили никакого вреда им, но, проникая сквозь нижележащее, расщепляли и обжигали попадавшееся, и обнаруживали свою природу, как это было с Марциею, женою Катона: такого-же рода молния, ниспавшая на нее, оставила ее невредимою, но умертвила опаливши младенца, которого она носила во чреве. И твоя болезнь, о божественнейшая разве была многим отлична и не без сходства с этим? Почти совсем не повредив твоего тела, дабы ты и кончаясь могла уйти в обычном полном цвете, сохраняя блистающую твою красоту, она (болезнь) поразила внутренность, медленно сожгла невыносимым жаром (лихорадками), расслабила поносами (диарреями), и не оставила, пока не довела тебя до смерти, a царя - покалала нам полуобожженным и совершенио опаленным: - сказал бы опять пророк, “яко главня исторжена из огня (Захар. 3, 2).

14. И теперь он проливает слезы и часто тебя призывает, разыскивая по всем путям, тропинкам, галлереям и ходам вне дворца, внутри дворца, в котором некогда с тобою прохаживался, - и не находит. Искали ее и не нашли кровные царя и ближние, за которых она вступалась, когда они нуждались в помощи. Плакали о ней войска, плакали военачальники, которые, приступив к ней некогда, получали, о чем просили, и как во время плена при общем плаче и тех и других - говоря словами пророка, наложено было [118] нa всякий хребет вретище (Амос. 8, 10). Ибо такова печальная и убогая одежда, в которую они облачились, и, говоря опять словами пророка, снизошла на всяку главу плешь (Амос. 8, 10) - не естественная, но рукотворная. Оплакивали ее и архисатрапы Персов (Турок), до которых также богоподражательно достигли лучи ее благодеяний, и когда они чрез послов узнали, что нет более их благодетельницы, они украсили ее гроб полновесными приношениями золота и золотыми облачениями. Если бы какой закон им это позволял, то они пришли бы и не усумнились бы поклониться тебе и лежащей, - сказал бы иной, как некогда их предки лежащему в яслях младенцу, моему Иисусу, - и как те воздали честь рождению Господа, так эти воздали бы посмертную честь госпоже.

15. Рыдали вдовицы и сироты, которых она выдавала замуж, когда оне оставлены были невыданными от родителей, иногда благородных, - и притом (выдала) с приданым и замужей не неблагородных: a если оне не имели еще брачного возраста, то их прилично воспитывала. Плакали все глаза, смотря на нее. О! скольких она спасла от незаслуженной смерти и отвратила секиру, едва не касавшуюся выи. Скольких освободила от уз, скольких избавила от бед! Хоры назиреев (монахов) для нее почтенные, священные обители девственниц и убежища мудрых жен, не ведомые толпе, и не открывавшие своих дверей по причине крайнего подвижничества, разве только когда благодеяния царицы заставляли отверзать входы - все рыдайте, все оплакивайте ту, которая уравнивала для вас тяжелый путь жизни, жизни по Богу.

16. A что мы, архиереев собрание? Куда мы после нее обратим взоры? к кому прибегнув подадим свитки с прошениями, моля или об исполненiи прошлого, или о докладе царю? Она при этом обращалась к нам так милостиво (кротко), так охотно принимала наши просьбы, так что прошение казалось удовольствием и хотелось просить - для того только, чтобы быть просителем, нуждаться - только для того, чтобы она могла помочь нуждающемуся, оказать содействие просящему. A приводя на мысль ее важность, честь, благочестие, соединенное со скромностию благопослушное внимание - кто не умилится всем сердцем, кто не сокрушится внутренно? Ах! я сам, это пишущий, как и сколь много видел этого! Если бы велеречие не было длинноречием, если бы речь об одном и том же не была многоречием, то я сложил бы здесь целое новое повестствование [120] распространяясь об этом предмете. Но пропустив другое, я расскажу только одно, что послужит и началом и срединою и концом моих сообщений о себе самом.

17. Был день, в который жизненачальный Иисус, исторгнув из ада свое тело, принятое от нас и преданное смерти за нас, снова восприял его к себе по прежнему и тем дал нам (возможность) воспевать победную песнь над смертью. И так, в этот день, когда царь вместе с царицею был в наших пределах, я присутствовал в царском пристанище и в палатке, имея совершить животворящую жертву, очистительную для всего мира. Когда таинство совершалось, предстоял и самодержец с душею сокрушенною и в духе смирения, как-бы принося другую жертву приносимому в жертву, - то есть, себя самого, жертву чистую и святую, посредством мысленного исповедания. Присутствовала также и царица под покровом (балдахином) с подобным же настроением. И вот, когда животворящий агнец священно содевался и закалался - посвященный знает (о чем речь), и когда святое призывало святых (возглашалось: “святая святым”), то за тем, после жрецов и священнослужителей, царю первому дано было причаститься. Наступало время дать и царице приобщиться святыни, для которой она себя освятила, представ чистою и столь достойною ее принятия. Поднялась завеса к верху, и заключающий царицу домик принял меня вместе со всесвятыми дарами. Царица была убрана по-царски и вместе с тем достойно того дня. Но что в этом? Ведь и последние оборванцы и бедняки, снявши истасканные и грязные рубища, надевают на этот раз новые и светлые платья, a женщины даже облачаются в золото выше своего достоинства и выше своего благосостояния - ради изнеженности и ради зрелища. Меня поразила не внешность царицы, a ее душа и внутреннее. Мое внимание обратило не наружное украшение, a врожденное ее изящество, не разноцветное облачение, но глубокое сокрушение духа и презрение в сердце видимых обманчивых явлений, как чего-то ничтожного. Ибо когда я приступил, нося богоприимными руками сосуд, содержащий божественное тело и кровь, то она самым внешним видом своим показывала, как она была внутри настроена; вся собравшись в себе и обратившись внутрь себя, она сопровождала чувством и умом все таинство, помышляла о Том, который подает с небеси хлеб и жизнь миру, об агнце закалаемом, дающем своим рабам насыщаться своей плоти и крови. И [122] так, помышляя об этом и все обняв мыслию, с наполненными слез глазами, она приступила к чаше, и не сейчас сочла возможным прикоснуться к ее божественным дарам, но преклонилась, припала на землю, и не прежде преклоненная приподнялась, чем и чело свое с усыпанною камнями диадемой оперла на землю - пред моими ногами. Тогда устрашишася же ми власи и плоти (Иов. 4, 15) - по Елифазу, и по Даниилу: вострепета дух мой в состоянии моем (Дан. 7, 15); ослабели руки, едва не подкосились колена и жизнедательная чаша едва не выпала из рук носящего, подвергнувшегося такому волнению. - Но Бог, все устрояющий, поддержал и подкрепил меня. И вот она освятила y себя вместе с устами и внутренность, и я вышел из домика, одержимый страхом и безгласием, и едва успел привести себя в обычное положение.

18. Так (показала себя) пришлая иностранка, чужеплеменная, к нам переселенная, поздно, как казалось, начавшая учиться нашим обычаям, происходившая из народа высокомерного и хвастливого, поднимающего брови выше лба, укоторого вые - жила железна, чтобы сказать по божественному речению (Ис. 48, 4), не привыкшая сгибаться; происходившая из рода наиболее уважаемого и выдающегося в ее народе. Между Италиею и океаном обитает множество народов, разделенных в длину и широту многими реками и высочайшими горами: но кто не знает, что Алеманнский (немецкий) народ властвует над другими и не выносит власти других над собою. И вот среди такого сильного и властолюбивого народа был род первейший и властительнейший, из которого приводятся невесты народовластителям. Этому служит примером тот, кто недавно правил тем народом, обручивший себе старшую из сестер, a нашему тогда царю и отцу (нынешнего) царя приславший эту, для того чтобы прекрасная была обручена и сочеталась с прекраснейшим из сыновей его.

19. Но не обнаружила царица надменности своего народа, a подражала смирению Христа. Псалмопевец говорить об Иосифе посла царь и разреши его; постави его господина дому своему, как далее говорится (в этом заключается тайна его истории и домостроительства) наказати князи его яко себе и старцы его умудрити (Псал. 104, 19-22). То же самое было устроено и сделано относительно царицы чтобы ее примером наставлялись правительницы и управляемые и чтобы от более юной умудрились старшие возрастом - научившись, [124] кроме других проявлений человеколюбия к ближним, также и кротости, a равно смирению и благоговению пред божественным и честным еже о нас таинства. Всякий раз как она хотела приступить к святым тайнам, она посылала к сонму архиереев послами собственных служителей - можно сказать, самым горячим образом желая, чтобы причащение святыни было ей в неосуждение.

20. Так здесь готовилась прикоснуться “чистая чистейших”, по таким уставам и правилам, которые царица сама себе положила. Архиереев она почитала и назареев чествовала, и за то получила от них достойное воздаяние в молитвах. Отсюда и то, что она, долго сокрушавшаяся о разрешении неплодия, явилась потом материю, радующеюся о чадах своих. О, еслибы вместе с двоицею дочерей она оставила царству и мужескую ветвь. А сверх того и следующее: предметом молений, воссылаемых за нее монахами и иереями к Богу, было то, чтобы ей не пришлось узреть мрак вдовства, чтобы ей не досталось оплакивать сиротство детей, не испытать чего либо другого бедственного относительно супруга и милых. И это, увы, тогда, когда в скором времени предстояла гибель младенца, безвременно подсеченного (в своем существовании) подобно виноградной цветущей лозе, отнятием y него матери. Перенесть этого, думаю, не могло бы никакое матернее сердце и душа. Но и сверхчувственные уготованные ей Богом воздаяния какая речь могла бы описать, какая мысль представить и вообразить!

21. Что еще остается для речи? Разве только то, чтобы посоветовать царю полезный совет и не дать ему еще долее сокрушаться о смерти супруги, обратившись к нему со словами, какие свойственно и прилично услышать государю мужественному и мудрому. - Будь наконец сам свой и наш: Свой, так чтобы углубившись в себя и возбудив врожденные внутренние свои умственные способности, в собственном размышлении почерпнуть врачевство для излечения недуга; возделывая свою мысль, по Эсхилу, как небольшую (глубокую) борозду, ты выростишь славные решения, и искусно прикладывая их, исцелишь свое кипящее страданием сердце. Пусть, по крайней мере, десница твоя не будет забыта варварами, привыкшими именно до тех пор оставаться в покое, пока она держит над ними угрожающий железный жезл; a когда она сгибается или когда ты, орел великокрылый, не пугаешь их шумом своих крыльев, то они галдят как галки и как вороны болтливо каркают на все лады. Ради [126] их слово мое, государь, побуждает тебя сделаться сам своим. Будь наш: дабы, когда ты воротишься к обычным тебе заботам и попечениям, мы пребывали вне всякого зла; ибо если твоими высокотрудными дланями и твоими непрерывными походами и (отличным) военным искусством замирена теперь вся земля и все море, так что нигде ныне не видно чего-либо угрожающего бедою или буйством, то из этого все таки не следует, чтобы ты совсем мог устраниться; ибо много в нашей жизни ежедневно случается такого, что заставляет нуждаться в тебе как направителе и устроителе, и если бы те, которые тебе поручены для управления, видели солнце скрытым в облаке уныния, полным тьмы и печали, то не стали бы тебе докладывать ни о чем, требующем устроения, считая беседу безвременным для тебя отегощением и не решаясь докучать тебе. A что было бы более нежелательно для нас и более тягостно.

22. Но горька для тебя, государь, разлука с супругой, разрыв сожительства, горько, что ты один несешь бремя этой жизни, один совершаешь ее путь, потеряв добрую привычную и единодушную спутницу. Еда пойдут, говорит пророк, два вкупе, всяко аще не познают себе (Ам. 3, 3)? - себе, то есть взаимно один другого; - но чтобы не могло показаться, что она сама выбрала себе приятное, a любимым предоставила более тегостное, мы должны взять во внимание, что это относится к нам, о божественнейший самодержец, имеющим то первое сочетание (сопряжение), по которому души наши сопряжены с телами и вследствие которого мы составляем нечто единое, a для тех, y которых эта связь прервана и которые освободились от сопряженных (с душею) тел, для тех, говорят -иная жизнь, иной ее образ, другие печали и радости, приятное и неприятное, и что поступившая ныне в число их блаженная царица, достигшая теперь лучшего, совершенно забыла о худшем, о печалях, примешивающихся к приятному. Тогда мы можем только воздать благодарность этой разлуке и этому разрыву, ибо она вследствие того всецело вступила в область божественную.

23. Она удалилась от этих царских чертогов, но за то восхищена в лучшее царство и в другой чертог выше всякого разума и помышления. Скрылся для тебя желанный лик луны, - но она не осталась совершенно бессветной и безлунной. То, что было обращено к тебе и заимствованным от тебя светом блистало, омрачилось теперь тению смерти, но не то, что взирает к Богу, отцу светов, [128] к солнцу правды. Ради того оно от тебя и отвратилось, что обратилась к Нему; закатилось для тебя, прекрасного светила вселенной, но взошло для того, кто явил тебя таким на тверди нашего предела. Ты зришь, царь, эту видимую луну, с которой мы выше часто сравнивали царицу, зришь ночью светящее солнце, ибо что во время дня оно (солнце), то в течении ночей - она (то есть луна). Да и она (луна) имеет лице, нe только к нам обращенное, но также (и другое обращающееся) к вышнему и небесному, для нас, правда, невидимое, но возникающее и противоположное к находящимся над нею (луной) созвездиям. И когда она является нам в полнолунии, тогда кажется безлунной тамошним (там находящимся), и когда кажется лишенной света здешним, тогда в полном блеске видима теми, что над нею. Ибо творец, все в творении осветивший особой для всего красотой, никогда бы не счел хорошим и справедливым и для себя приличным - отнимать у нее (луны) ее красоту и опять возвращать, как будто осуждая и затем снова снимая обвинение. Нет, она всегда равной долею, то есть половиной круга, хотя и не всегда одной и той же, то убывает (бывает на ущербе), то светится. Это говорят и те, которые изучали сей предмет. Ради того и в мироздании ей дана в удел красота, дабы она попеременно с нею являлась и себя делала доступной и верхним и нижним.

24. Отсюда позволительно и нам заключить о нашей царице, что как она освещала всяческими радостями наши (земные) пространства, точно так допущена освещать прибавочным блеском верхние над нами области. Ради этого она и закатилась от нас, a воссияла для расположенных над нами. A насколько здешнее меньше тамошнего, об этом мне нет нужды говорить. Ибо настоящая жизнь в сравнении с ожидаемой есть грязь (тина), темная и глухая пещера, a тот мир - нечто совершенно противоположное, эфир чистый и безоблачный, приличный для (жительства) одних ангелов и для душ - ничем не осквернившихся, если только таковые есть или были, или же посредством покаяния очистившихся вполне от скверны. Тело для души, свыше пришедшей и стремящейся к высшему, есть некоторого рода западня. A если она (душа) такова и причастна такому благородству и красоте, то кто не скажет, что для нее есть блого, когда западня сокрушится, и она выпорхнет как птичка и полетит к верховной Kpacoте; и нетленным оным лучам, когда она, выникнув из тины и выбравшись из ямы переселится в приготовленную [130] для праведных жизнь. К ней она издавна приготовлялась, и в продолжении целой жизни собирала себе надежные и твердые залоги наслаждения лучшим - посредством целомудрия упорядочив и согласив движения своей души, при помощи разума сделав ручной и послушной пару коней (В подлиннике игра словами: άλоγων может значить “неразумных” и “коней”. Очень может быть, что автор, говоря о паре коней, делаемой ручной и послушной при помощи разума, намекает на известное уподобление Платоном человеческой души паре коней с возницею, - паре коней, из которых один благороден и послушен, a другой противоположного нрава, вследствие чего дело возницы трудное и тяжелое (Федр 246: Β: και πρώτον μέν ήμων ό αρχών ξυνωριδος ήνιοχεΐ, είτα των ίππων ό μεν αότω καλός τε και αγαθός και έκ τόυόίτων, ό δέ έξ εναντίων τε χαι ενάντιος, χαλεπή δή και δυσχολος έξ άνάγκηί ή περί ήμας ήνιόχηοις).), посредством справедливости правильно рассудивши между настоящим и будущим - уделяя первому мало внимания, a склоняя больше весы к оному (будущему). Она поставила себе благоразумие как наставника и советника в том, что делать и чего не делать; она вооружилась мужеством против всяких движений, возбуждаемых плотию против духа, и всю душу направляла к желанию лучшего.

25. Вот украшение царицы! Вот приданое, которое она принесла из дому жениху, и живя вместе с ним, от избытков умножила! Пусть воспоет ей божественный Давид: предста царица одесную тебе (Псал. 44, 10) и что следует далее. Пусть в дополнение воспоет и его сын: мнози дщери, многие царицы, сотвориша силу, ты же над всеми туземными и пришлыми превознеслася еси (Притч. Сол. 31, 30). Сие тебе, о божественнейшая из жен и цариц, от старческих, от времени иссохших уст и ума, - для меня говорившего многоценное, хотя оно было сказано и выражено и недостойно твоего величия. Если оно (не) таково, претерпи и будь снисходительна. И конечно, ты претерпишь, как и при смерти рубище, и жесткую черную одежду и склонение от царской постели на голую землю, ради чего тебе открылись верхние врата, и ты, при отверзтых небесах, черная, но прекрасная предстала пред троном благодати. Как прежде то, так и теперь ты претерпишь сию нашу речь, как некоторое самое убогое надгробное причитание.

(пер. В. Г. Васильевского)
Текст воспроизведен по изданию: Василия Охридского, архиепископа Солунского, неизданное надгробное слово // Византийский временник, Том 1. 1894.