II.

ПРЕПОДОБНОГО ОТЦА НАШЕГО МЕЛЕТИЯ

изложенное Феодором Продромом

Где теперь те, которые утверждают, что наш век |л. 22 обор.| состарился, и ограничивают добродетель пределами минувшего времени, как будто только оно было свежим и юным, и способным рождать, которые приписывают настоящим дням бесплодие в добре и бездетство; (где те), которые на сторону старшего (века) кладут все доброе, а все злое отвешивают младшему, свое расположение или нерасположение обусловливая днями, а не (внутренним) настроением (того и другого), так что и отличившийся может остаться неувенчанным и погрешивший не наказанным, — те, которые худо слушают или ослушиваются (слов) писания, гласящего, что все отличающееся древностью почтеннее? Вот и Каин был вторым тотчас после Адама, однако человекоубийца; — я щажу самого праотца ради того, что это праотец; а Моисей позднее первого на многое время, однако боговидец, однако вождь народа, [121] однако законодатель. Где теперь те, которые указывают границы духовной благодати доселе и доселе, наделяя ею старые дни (солнца) как можно более щедро, а настоящие и последние — унижая? Пусть они станут здесь с нами, и пусть их убедит — во-первых, мой Иисус, родившийся человеком в конце дней, а потом пусть пристыдит их божественный апостол теми словами, где он говорит: Иисус Христос вчера и сегодня и |л. 23| вовеки тот же ¹. Он только что не сказал: вчерашнее не имеет преимущества пред нынешним и нынешнее пред будущим — в отношении величия благодати Христовой, так как и сам Спаситель возвестил не то, что он будет с остающимися в живых апостолами до известного определенного числом периода годов, но до самого окончания веков. Пусть устрашит их кроме того и тот, которого предстоит нам похвалить, в преподобных новый — Мелетий, сей муж явившийся в самое новое время, в сей уничиженный век, но по истине древний и авраамовский по своему образу жизни, и только немногим уступивший одним из прославившихся подвижничеством, с другими могший поспорить о призе, а иных даже превзошедший терпением. Не следует, слушатели, отчаиваться в добродетели и считать ее чуждою нашему времени; ибо только вчера и третьего дни она обитала среди нас и обходила веси Аттики, гостеприимно принятая удивительною душою Мелетия, подобно тому, как прежде Троица в скинии Авраама. Пусть наша речь точнее ознакомит вас с этим мужем, поучаясь псаломски в оправданиях его ². Каппадокия подарила нам и этот светильник, воссиявший как бы от другого [122] восточного горизонта, от некоторого селеньица Муталаски. Я вижу, ты улыбнулся моей Муталаске, родовитый человек, привыкший почетно окружать своих героев резными камнями, обожженными плитами, величайшими стенными оградами и недосягаемыми глубинами рвов, привыкший оттуда извлекать своих благородных, сопоставляя знатность с таким и таким-то количеством плефров (сажен), с широтою улиц и высотою портиков, красотою театров, с конными ристалищами и гимназиями (местами гимнастических упражнений). Но я посмеиваюсь твоим богозданным Троям и мирозданным Фивам, и больше удивляюсь моей Муталаске. Я знаю, она мала сама по себе и не именита, как был прежде нее и Вифлеем, но она не самая меньшая во владыках Каппадокии, ради из нее происшедшего Мелетия, как и Вифлеем — во владыках Иуды ради |л. 23 обор.| из него явившегося Бога Мелетия. Кто не знает великого Саввы? И он также произошел из Муталаски, и следам его последовал этот его соотечественник. Вот благородное селение, вот пресветлое; оно уподобилось небу, произведя два светила великих — обоих для обладания как днем, так и ночью вместе; с одной стороны потому, что они проходили дневную добродетель не рабски, но свободно, с другой стороны потому, что они возобладали над ночным (темным) грехом. Если же ты обращаешь внимание на величину и красоту городов и только тех, кто оттуда, хочешь считать благородными, то я могу показать тебе и другое отечество Мелетия, несравненно более светлое и обширное, чем твои Седмивратные (Фивы); я разумею церковь первородных, вышний Иерусалим, где устроителем был Бог, гражданином Авраам, и следовавшие за ним патриархи, а согражданином их Мелетий. Вот, [123] какое отечество у великого, и вот как из незнатного не именитого он делается чрез него знатным и славным. А родители его, если уже все говорить, были Каппадокийцы, люди простые нравами и горячие благочестием, и удивительные благорождением, ибо они сделались благородными, как бы с восходящей линии, по сыну. Великий подчинялся им рабски и более чем сыновне, наследуя таким образом благословение утверждающее домы; когда же он стал изучать предварительную науку священного писания, то он оставил без внимания прикрашенные хвастливые речи внешней философии, поколику она занимается словом или природою, и все то, что она сообщает о небесных явлениях, и все то, что относится к линиям и числам, он предпочел мудрое безумие рыбарей, которым уловлены были наподобие безгласных рыб излишне до тех пор многоглаголивые. Узнавши отсюда, что у нас есть двоякого рода родители, телесный или земной и духовный или небесный, и поняв, сколь большое расстояние между тем и другим, он становится на сторону лучшего или высшего; и потому, достигнув шестнадцати лет от роду, он покинул свою страну, я разумею земной и животноподобный образ жизни, |л. 24| удалился от телесных сродников, и как птица, по псалму, переселился в горы ³, отыскивая там вышнего отца. Его переселение было вполне юношеским и великодушным; ибо он не рассчитывал ни о чем человеческом, а равным образом ничего такого не предпринял; не позаботился ни о пище на дорогу, ни о двойном хитоне, ни о средствах к жизни на чужой стороне; он надеялся на того, кто одевает лилии и [124] питает птиц — нешитыми одеждами и несеянным хлебом, и взял с собою только свое тело, да еще семь оболов на теле, и эти последние только случайно, и за тем, сколько было ног, пустился в Византию (город). А ты, слушатель, когда переселялся из города в село, запрягал лошаков в телеги, с одной стороны прилаживал для противовеса винные бочки, а с другой нагромождал на них хлеба и солнцеобразные (ячменные) лепешки; один лошак вез для тебя сушеную рыбу, другой — сундук с платьем; вот этот платан показался тебе красивым, чтобы тут пообедать, эта вода показалась доброю для питья, эта мурава привлекательною — чтобы на ней отдохнуть, и все что ни встречалось, все служило поводом к роскоши и неге. Не так великий и божественный Мелетий; он прибыл в Византию вместе с тою своею богатою бедностью, и тотчас вступив в один из тамошних монастырей, делается назореем Господа противоположным способом, чем оный удивительный Сампсон. Ибо того голове не коснулась бритва, а здесь совсем иначе: вместе с миром он сложил с себя и мирские волосы, если, впрочем, еще был в нем какой остаток мирского. Когда же он посетил величайший храм божественной мудрости, во граде град, на земли небо, обиталище Бога, если только Богу можно когда жить на земле, и когда он обошел окружающие оный другие божественные здания, воздавая им должное почтение, а таким образом привел в исполнение свою цель и утолил свою любовь, то им овладело другое стремление — удалиться и он пожелал совершить круг пути (апостола) Павла. Вследствие того достигши с возможною скоростью фессалийского города (Солуни) и облобызав священную гробницу ее покровителя, он [125] переселился в Афины — Афины, некогда горячее преданные идолослужению, чем всякий другой город, а теперь на оборот еще более горячие в благопочитании пречистой нашей царицы и Богородицы. Ибо если ревность не основанная на познании была столь велика, то какою, полагаете вы, она должна была сделаться после познания? Посетивши находящийся там всепочтенный храм Всесвятой и воздавши молитвы Богу, который, согласно с пророком, разверз уста его, он рассудил, что ему следует теперь остановиться в своем путешествии, дабы быть праздным и познать, по заповеди, и в тишине быть вместе с Богом. Пред градом Фивами воздвигнут был молитвенный дом великомученику Георгию; прибывши сюда и заметивши тишину места и удобство его для молчальничества, он восхитился, сколько позволительно было, находкою, и тотчас поселился подле него. Пребывание здесь святого длилось не десять, и не пятнадцать или не много того более дней, и не заключалось в пределах трех или четырех солнечных круговращений (циклов), но продолжилось до целых двадцати восьми лет. Дабы кто-нибудь, видя, что человек уходит с родины в Византию, отсюда переходит в Фессалонику, из нее в Афины, из Афин еще раз переселяется в Фивы, не осудил его за непостоянство и не назвал бы бродягою, — ради того, думаю, и устроена была эта долговременная уединенная жизнь, чтобы показать, как один и тот же человек умел и странствовать, когда дух повелевал странствовать, и потом опять быть неподвижным и стоять, где Бог повелевал остановиться. И посмотри теперь на зерно горчишное, до какой величины и высоты поднялось оно, и для скольких птиц небесных сделалось местом упокоения. Один только [126] человек, о земля и солнце, один каппадокиянин, имея только власы на голове и несколько оволов, выселяется с родины, и потом оставив первые в Византийском граде, а вторые издержав на путевые потребности — ибо ему пришлось волоса сложить как нечто бесчувственное, а оволы отдать кесарю — бодрый, но одною верою в Бога, достигает пустыни пред (городом) Фивами, пришлец, не имеющий родины, дома, говорящий непонятною речью, не имеющий поддержки в единоплеменниках, не имеющий возможности снискать расположение беседою к толпе народной, вверившийся крутым скалам, горным кустам и сообществу диких зверей — и что же потом? — Пусть даст мне в займы свою речь Исаия, громогласнейший из пророков: «и все горы мои сделаю путем, и дороги мои будут подняты; вот, одни придут издалека, и вот одни с севера и моря», ⁴, а другие из земли Персов. Ибо не следовало божественному граду, на горе лежащему, оставаться скрытым, и неискуственному свету угаснуть под спудом ⁵ - и так они притекли сюда, и просветились, и лица их не постыдились. И тогда желающий мог видеть пустыню населяемую множеством стекающихся к Мелетию, а город напротив пустеющим. Находясь тут ты увидел бы тогда заостренную секиру, которую Бог пришел повергнуть на земле, и дочь и сына и сноху восстающих против отца и тещи. И так ежедневно приходили ко Святому многие, одни с тем чтобы сложить пред ним мирские власы вместе с волею, а другие являлись по многу раз ради назидания, когда же он видел, что его молчание таким образом разоряется (нарушается), [127] то он замыслил переселиться и отсюда; и как будто еще недостаточно было бы предстоящей ему тягости, он придумал и другие истязания для плоти; и конечно он тотчас исполнил бы свое намерение, если бы с ним не случилось нечто такое: нужно быть внимательным к повествованию. Некоторая женщина из знатных и красивых, принадлежавшая к одному из первых родов в Фивах, заразившаяся от богатства большим высокомерием, и от своей красоты увлекаемая к великой кичливости, сверх того искажавшая природу искусственными выдумками, прелюбодейное существо и наглое, в каждом члене которого таилась многоразличная гибель для души, пришла к святому, а скорее была послана от умеющего насылать все такое, древнего врага человеческого, и пыталась поколебать твердыню его души, как некогда Далида Сампсона. Она вступила в разговор с блаженным, и своими непристойными телодвижениями, своими нескромными и бесстыдными словами старалась возбудить пламя в его сердце. |л. 25 обор.| Великий сказал «жена, я для того и поспешил заранее сложить свои волосы, чтобы не быть остриженным какою-либо женщиною пред иноплеменными демонами, и не быть ослепленным в духовных зеницах; а тебе следует впредь направлять свои замыслы противу носящих длинные волосы и украшающих их золотом (золотой пудрой), которых еще может коснуться бритва твоя, бритва обмана». — Так сказал великий; блудная жена устыдилась, и как лопнувший канат, отступила (быстро подалась назад). А следствием этого было то, что постановлен был (Мелетием для себя) сорокадневный пост, и двери келии замкнуты были в продолжении целого года при совершенной недоступности [128] и полном уклонении от сношения с людьми, дабы тем более и с лихвою был отражен искуситель; однако он все еще не прекращал борьбы. Именно, он поразил все тело блаженного злою язвою, как это было с Авситийцем (Иовом), чтобы таким образом борец принужден был ослабеть в своем мужестве и проклясть день своего рождения; но он не догадался, что пускает стрелы против неба и бьет лбом в колонну. Ибо пораженный так далек был от всякого ропота на постигший его удар, что напротив благодарил поразившего, как виновника приобретения им ещё больших венцов терпения. Когда же вместе с (обманутым) ожиданием поразившего мало помалу прекратилось и поражение, он тотчас разрешается издавна мучившим его божественным желанием. Оно заключалось в том, чтобы пойти в Иерусалим, и совершить поклонение пред гробом жизнедавца Спасителя. И вот он пускается в путь. Я прохожу молчанием средину и то что было по дороге: агарянских дорожных грабителей, бичевания, понесенные от них благородным телом, бросания камнями, насмешки, удары в щеку, и наконец, о мать земля и миропроизводящие стихии! угрозы самою жалкою смертью, если он не бросит на землю и не растопчет ногами Крест Спасителя (какое насилие!) он, который взял его на плечи и согласно с заповедью последовал Христу, а равно и то, (умалчиваю), как сверх ожидания он освобожден был от всего этого вследствие того, что Бог послал из счастливой Аравии союзную помощь. Он достиг Сиона и в продолжение целых трех лет созерцал тамошние зрелища, Гробницу жизни, Священную Голгофу, Фавор веселия, Галилею вознесения, Иордан крещения, пустыни по ту [129] и другую сторону, и другие украшения Иерусалима; затем возвратился снова к Фивейцам, посетил |л. 26| собственное стадо, не расхитил ли его свирепый волк, не погубили ли смертельные травы, не отравила ли дурная вода (для питья), не поразила ли язва, не рассеяла ли темная ночь. Когда же он все нашел в полном здравии и невредимым, то воздал за это благодарение Богу, и не долго пробыв на месте в молчании, отправился в древний Рим, чтобы поклониться кресту Петрову и главоотсечению Павлову; отсюда он отправился в Галлии Иакова, и воздавши поклонение апостольской скинии, сотворил вторичное возвращение в Фивы. Я опускаю последовавшее затем удаление святого мужа на так называемую Филагриеву гору, устройство там келий, и все, что он там предпринимал и старался сделать, и как зависть первого дракона всячески тому старалась воспрепятствовать. Я приступаю к самому существу нашей задачи и к самой важной части слова. Есть пограничное селение между Аттикой и Виотией, название ему Миуполь. Подле него возвышается суровая и скалистая гора, на которой не струится водных ключей, не веселят взора плоды, гора, не только для людей, но даже и для зверей по крутости своей недоступная, обитаемая разве только одержимыми жаждой оленями. На нее призывает Бог Мелетия, может быть ради того, чтобы там воспреизбыточествовала благодать, где прежде умножился грех идолопоклонства. И как чудесно было призвание; над горою появился сверкающий столб огненный, и своими лучами только что не приглашал (по имени) святого придти к нему. Но он признал зовущего, тотчас принял приглашение, и охотно вступил на гору, и сказавши про себя слова псалма: «это [130] покой мой, здесь вселюсь; ибо я возжелал его» ⁶, решился на ней оставаться. Чем это руководительство Мелетия к месту подвигов меньше руководительства Израиля в пустыне, или скорее не более ли оно удивительно? Там один столб вел столько колен еврейских, а здесь один тоже — одного преподобного, так что я думаю, благодать одного примеривала к тысячам и давала ему такой же вес. И так придя к месту и обретя там храм Господа нашего и Спасителя Христа, великий не умедлил обновити новая его (распахать новь) и посеять в благословении, так чтобы собрать плод добродетели в тридцать, |л. 26 обор.| шестьдесят и во сто. Это было его дело; но и молва не щадила своих крыльев, напротив скоро облетела всю окрестную Елладу, и в короткое время всем сделала мужа знаемым. И вот можно было видеть, как к нему, как новому Иоанну, стекались толпы, и крестились от него более совершенным крещением, крещением покаяния, и что еще того больше, после крещения крещеные не возвращались восвояси, но оставались тут же подле крестившего. Когда же, — говоря словами мудрого писателя и апостола — ежедневно прилагались верующие ⁷, и число мужей стало достигать тысяч, и все теснившиеся не имели места, где бы устроить себе жилища, то он построил еще два других храма кроме названного, и один посвятил всечестному имени Богоматери, а другой нарек именем Илии Фесвитянина, и в них стал помещать ежедневно отрекающихся (от мира). Так как он разумел, что для тех, которым вручено духовное начальство, возможность принимать и брать на себя ([131] чужие) помыслы еще более необходима, чем дыхание для имеющих легкие животных, и так как с другой стороны он знал, что священными канонами она отдана в распоряжение тех, которые занимают апостольские престолы, ибо им одним дана власть решить и вязать от первого архиерея, то он отправил посольство и просил такого полномочия от (патриарха), украшавшего тогда престол Константинопольский — это был угодный Богу Николай; — и тот весьма охотно уступил ему таковую власть и еще с письменным поощрением. Тогда можно было видеть, как исполнялось обещанное прежде и Аврааму на Мелетие. Ибо росло и умножилось семя его по духу, как звезды небесные и как песок при морском береге. Вследствие чего блаженный нашел нужным расширить обитель от пределов до пределов, внимая также слову пророческому, как будто прямо сказанному на этот случай: «приготовляй путь моему народу; распространяйся направо и налево, расширь покров жилищ твоих» ⁸; и вот он прежде всего приобрел монастырь Симвула, прозываемый (монастырем) |л. 27| Бестелесных, и в короткое время сделал его более обширным и благоустроенным; потом он выстроил еще до двадцати четырех молитвенных дома, и наполнив их народом, получил себе в удел быть таким образом населителем пустыни. «Как прекрасны шатры твои Иаков, жилища твои Израиль, расстилаются они как долины, как сады при реке, как алойные дерева, насажденные Господом, как кедры при водах». И потом, почему он, совершенно неимущий, мог, о чудо, удовлетворять потребностям всех? Для того, чтобы отсюда было понято, что он есть подлиннейший [132] ученик того, который не имел крова больше чем лисицы или птицы, но который сказал, что ему принадлежит золото и серебро. Но мы еще не сообщили вам самого удивительного. Ему вверено было домоправительство столь многочисленным народом, что для его пропитания едва были бы достаточны толикия и толикия хлебные поля, толикия и толикия гумна, и однако он не хотел купить ни пары волов, ни поля; ибо его пугала притча, чтобы не сделаться ему ради того изверженным (отлученным) от божественного брака (брачного пира), и когда многие ежедневно посвящали Богу и Мелетию свое имущество, то он (благосклонно) принимал мужей (виновников) предложения, но самых даров не принимал. Потому что говорил он, благо надеяться более на Господа, чем на человека, и выставлял для примера не сеянную и не жатую пищу птиц, прибавляя: разве мы много отличаемся от воробьев? Таким образом он отстранял других, но от державшего тогда мирской скипетр, — это был благочестивейший Алексий, который уважал его за добродетель, и многое давал, тысячи прибавлял и еще больше того обещал, — праведник согласился ежегодно получать только четыреста двадцать две золотых монеты, чрез посредство сборщиков податей в Аттике; а что было сверх того, он отсылал, говоря, что не имеет нужды в большем. Таким образом, как лев уповая на Бога, он не постыдился в своих надеждах, и вот свидетельство при дверях (близко). Случилось, что в один из дней это священное стадо нуждалось в какой бы то ни было пище, и вот приходит к ним некто из городских, принося с собою только троицу хлебов и небольшой пучок растений; великий возблагодарил Бога, и [133] вместе с тем пригласил братию, говоря: «тот, который древле напитал пять тысяч человек пятью хлебами, он и ныне будет присутствовать и благословит эти три хлеба». Сказал это, и сказавши |л. 27 обор.| благословил, и благословивши разделил, и — о чудо! увеличились тотчас хлебы, и умножились и наполнили чрево ядущих. Так-то я украшаю мои трапезы и так угощаю моих гостей. Пересчитывай мне после этого твоих павлинов, и журавлей, и птиц из Фазиды (фазанов), прибавь, если хочешь, двоякий род куропаток, тесно уставляй ими блюда, наполняй кухню мясами, приготовляй разнообразные хлебы и придумывай различные виды питий, предлагай при этом пирожки и печенья и прочие выдумки кондитеров, вымучивай стихии и бери дань со всего съедобного, пей в честь дружного и приязненного, как это у вас водится, в честь гремящего (Зевса) — на свою голову, и до извержения обратно — наливай своих гостей вином: все это естественно, потому что ты не обедал вместе с Мелетием, не вкушал от него хлеба и соли. Так это было и так в этом отношении шли дела у святого. А вот что не меньше сказанного: Однажды был недостаток масла в храмовых светильниках, потому что налитое, сделавшись довольною добычею огня, все было потреблено; и так великий приказал храмовому служителю, взявши кувшин, снова налить; но когда тот поднял сосуд и сначала тихо потряс перед ухом, то не раздалось оттуда никакого звука; после этого он наклонил к земле и пытался повернуть вверх дном, и когда увидел, что он совершенно пуст, то объявил святому. Но старец настаивал и повелительно приказывал служителю наливать; не будучи способен противоречить отцу, [134] особенно имея порукою только что вчера совершившееся чудо с хлебами, он принялся за дело, — и о, чудо! бутыль подражает кувшину вдовы, в ней раскрываются чудесные жилы элея, которого и оказалось достаточно не только для всех светильников — а их было не мало кругом по этой большой церкви, но и для потребностей монахов. Но пусть мое слово возвратится назад, и опять коснется монастыря, выстроенного блаженным во имя ревнителя Илии, и подивится новому здесь чудотворению. Место было красивое и уединенное, и по истине — другой Хорив, гостеприимно |л. 28| встречающий Илию. Но нигде не было воды; может быть и здесь Фесвитянин заключил небо, и не только не давал сверху дождя на землю, но и не допустил, чтобы пробился природный ключ из-под земли. Толпа монахов томилась и не знала, что делать от засухи; однако, они все-таки не роптали против своего Моисея, но только призывали его чудодейственный жезл. И жезл, как бы вспомянув свои древние чудеса, опять ударяет в скалу пустыни и источает источники вод из краесеченного (камня); и вода, не так как в Meppе, не нуждалась в дереве для того, чтобы сделаться сладкою, но и не была такова, как в Иерихоне, где нужно было ее негодность и бесплодие поправлять посредством нового ведра и соли, но весьма чистая и приятная для питья. Пусть мне восполнит песнь Исаия и пусть опять скажет кстати: «Возвеселится пустыня и сухая земля и возрадуется страна необитаемая, и расцветет как нарцисс; слава Ливана дастся ей и великолепие Кармила — ибо пробьются воды в пустыне и в степи потоки, и превратится призрак вод в озеро, и жаждущая земля в источники вод» ⁹. [135] Узнаете теперь нового Моисея, узнаете поразительное чудотворение нового жезла? Посмотрите же и на другое его еще более удивительное деяние! Был один муж из Еллады, одержимый злым духом; увы грехам моим, ради которых я, сотворенный по образу Божию, бываю предаваем врагу на поругание; и вот он пришел к блаженному, а тот (т. е. бес) начал поносить великого громко и по истине по бесовски: поймите, слушатели, кому мы подражаем, когда весело гогочем и громко смеемся! А святой тотчас всадил ему палку в горло, и — о неизъяснимая сила твоя, Христе Царю! Обратившись в бегство, демон удалился, испугавшись жезла Мелетия, как раб палки господина. А разве не чудесно и это другое дело оказанного жезла, и даже превосходит всякое чудо? Ты спрашиваешь: что такое? И я не поскуплюсь для тебя на рассказ. Другой человек из Аттики, тоже преданный злому духу, приведен был, связанный, молвою ко святому, и часть его не подверженная беснованию воскликнула: о раб Бога вышнего! не презри создания перста Божия, удушаемого перстами демонскими; вместе с беснованием я сложу под твоею десницею и эти мои волосы и сделаюсь овцою доброго твоего стада. Зачем мне вести чудо по кругам и извивам? И к нему прикоснулся священный жезл, он освободился из-под |л. 28 обор.| жестокой власти, постригся и поступил в состав Мелетиева стада. Но, о еще более страшное безумие и более жестокое очарование! он отрекся от заключенного договора, возвратился на свою блевотину, опять надел мирское одеяние; за то вместе с тем и бесовская сила снова в него вселилась, и последнее сделалось горше первых, ибо дух, едва не утопил его, столкнув в воду, подобно тому как злой легион в [136] Гадарах стадо свиней. Я думаю, что промысл этим поучал тех, которые пренебрегают и отметают данные Богу обеты. Сказанного достаточно для похвалы жезлу Мелетия — или же следует включить в наше слово и того Никиту Македонянина? И он, страдая подобным же с вышеупомянутыми недугом, едва только покусал и пожевал жезл старца, и тотчас освободился от напасти; потом одержимый сатанинскою страстью, и не зная, как поработить волнующуюся и беснующуюся плоть, он явился (еще раз) ко святому и исповедал свою страсть, и после этого тотчас сделался свободен от зла; ибо как только блаженный запретил страсти и сотворил движение руками на крест, то он сделался настолько выше всякого искушения, что даже детородные его части совершенно иссохли и стали навсегда нечувствительны. А довольство малым этого мужа, его постничество, это непрерывное псалмопение соответственно с ангельскою жизнью, бдение после звезд, и после восхода солнечного неутомимость в делании добродетели, его смирение, кротость, простота пищи и еще большая простота в одежде, и все другие его блага, которые он скопил в сокровищнице своей души, или собрав их трудом, или укрепив за собою временем (давностью), или же стяжавши подражанием прежде прославившимся — какое слово, мните вы, слушатели, нужно для повествования о всем этом? Мне кажется, и полагаю, каждому благомыслящему, что длинное и большое, ибо что даже и перечислить трудно, как можно это рассказать |л. 29| вкратце? Однако, чтобы среди этого богатства божественных повестей не остаться нам жаждущими или алчущими — не голодом хлеба, и не жаждою водною, но жаждою чудес Божьих, сотворенных Мелетием, [137] когда благодать изливает их потоками, — то хотя и выше наших сил предприятие, но все-таки отважимся бросить жребий. И пусть предстанет пред нами из Каматиров Епифаний, тогда анфипат (проконсул) Еллады и всего Пелопонниса, выводимый словесным волхованием стоящим прямо подобно Самуилу ¹⁰, и пусть будет рассказано великое деяние великого в отношении его! Оба мужа были некогда сотрапезниками и трапеза преизобиловала рыбами; великий, как следует монаху, едва касался блюд, а тот, как прилично анфипату, разевал рот на целые корзины, и незаметно подавился в горле костью, ибо рыбные ости по природе своей способны весьма легко вонзаться в более мягкие и полые части нашего тела; и, как это само собою разумеется, он испытывал самые жалкие страдания: сердце его сильно билось, и грудь, напрягаясь вперед, как будто угрожала разорваться, вся система (экономия) его внутренностей страшным образом стремилась вверх излиться через горло, глаза выступали из-за ресниц и неудержимо текла слеза, язык высунулся некрасиво изо рта, и человек с такою властью готов был сделаться жертвою маленькой рыбной ости. Обед этот превратился в печальный обед, и эта чаша сделалась чашею не пиршественного веселия, а похоронных слез; во всех отношениях отчаявшись в своем спасении, он, как мог, жестами умолял великого и просил врачевания от напасти. Что же делает кроткий ученик понесшего за нас прегрешения наши? Он склонился пред таким страданием, и даровал ему скорое исцеление, а способ врачевания (был заимствован) не из терапевтики Галина, не из «эпидемий и афоризмов» Иппократа, а из [138] безыскусственной врачебной науки Спасителя. Старец повелел страдавшему выплюнуть, и вместе со слюною он выплюнул и то, что его душило; кость выпала из гортани, и человек тот вместе с тем был исхищен из пасти адовой. Повергнувшись к ногам святого, он исповедал благодарственные Богу и ему. Что же? |л. 29 обор.| опустим ли то, что касается Матфея, и как бы нам не нанести тогда величайшего ущерба себе самим и вашему слуху? Мужу этому были пострижены волосы по назирейски, а все тело его подверглось расслаблению, и гармония членов нарушилась; итак он приведен был — как в другую овчую (купальню), в Мелетиев монастырь, в котором паслось много овец Христовых, и, как в другой притвор, был повержен — в его келию или под его кров, ноша по истине жалкая и бесполезная тяжесть земли ¹¹. Святой, упершись на него взорами и пораженный в душе величием его мучений, отложил пока исцеление, повелел ожидать движения воды, а между тем приказал монахам по одиночке в течение некоторого определенного времени служить ему, дабы с одной стороны испытать веру страждущего, а с другой увидеть терпение братии. Но больной был таков, что ему не только трудно было угодить, но и тяжело служить; от того ухаживающие за ним мучились и не знали, что и делать от тягости своей службы. Когда это достигло до сведения блаженного, он сделал им выговор за недостаток мужества, а больного взял и перенес в собственную келию, так как намеревался сам впредь ухаживать за ним. И о прекрасный и скорый уход! он даровал дух жизни сим мертвым костям и руки ослабевшие, [139] говоря пророческими словами, укрепил и утвердил колена дрожащие ¹²; и сказал: во имя Иисуса Христа, который словом исцелил расслабленного, поднимись и встань на ноги твои, и таким образом к утру отпустил его здравым и невредимым на родину его. Что же? Таков был Мелетий в чудотворениях и такую имел силу против нечистых духов, такую наследовал власть против всякой болезни и недуга: но быть может он лишен был благодати прозрения? Совсем нет, ибо кто другой, как он, созерцал будущее и совершающееся даже за Фулою и Иллюстридою, как будто это лежало пред его глазами; не при помощи звуков флейт и тимпанов переносился он в будущее, как мифы сообщают о коривантах, одержимых Савазием, и о служителях Мифры, и не посредством испития воды на подобие Колофонского жреца (Аполлона) Кларийского, и еще больше — не по подобию Дельфийских |л. 30| предсказательниц, о которых рассказы уверяют, что они садились над отверстиями и, вбирая детородными частями испарения, а потом выдыхая ртом, давали предсказания. Я смеюсь над этою громкою болтовнею, думаю, (что также смеется) и каждый имеющий разум. Смеюсь над Кинирой Киприйским, Аристеем Киринейским, и Гиберборейским Аварисом, этими знатными предвещателями будущего, над Вио вместе с ними и над Манто и собранием сивилл, над нелепостями поэтов, не останавливающихся ни перед чем в своих рассказах. Ибо какое общение свету со тьмою, говорит писание, и какое родство у мифа с истиною, или же связь у Христа с Велиаром? Но сделав себя обиталищем сверхчувственной Троицы, имея в себе [140] обитающего и в нем ходящего — по истине предведцу всего, Бога, он поэтому удостоился и прозрения. Много у меня на это свидетельств со многих сторон. Ибо у старца и законодателя принято было за правило не отсылать прочь никого из требующих поступить под его начало, какового бы кто ни был рода или вида; ибо он поучаем был заповедью приходящего к нему не извергать вон; а может быть не чуждо было его сознанию (правило), что с остающимся (гостем) будь ласков, приветно простись с уходящим ¹³. Итак, когда у блаженного поставлен был такой закон, пришел к нему один монах из соседнего монастыря Дафниева, и припавши к его ногам, просил, чтобы (ему позволено было) проходить впредь подвижническую жизнь под его руководством, и он тотчас принимает его, как было его правило, и посылает в один из молитвенных домов для совместного жительства с тамошними монахами, Удалившись и пробывши там недолгое время, монах упал духом пред строгостью устава, ослабел в своем усердии, стал упрекать себя за то, что пришел сюда, где вместо роскошной и распущенной жизни встретился с такою строгою и по правде суровою; он негодовал на постель из тростника, был недоволен власяною одеждою, скучал однообразием трапезы, досадовал на стрижение волос догола. Вследствие того он решил возвратиться в прежний монастырь, и — о |л. 30 обор.| сатанинская дерзость! он унес с собою потихоньку и монастырский заступ, дабы подвергнуться обвинению не только в бегстве из строя, но и в святотатстве. Он скрыл его под одним камнем вблизи монастыря, [141] а сам пришел к великому и сотворив обычный у монахов поклон (метание), стал жаловаться на собственную слабость и просил позволения удалиться. Великий, отозвав брата, наедине сказал ему: «ступай в мире, ибо мы никого не подвергаем насильственно или же по принуждению деланию добродетели, хотя и знаем, что царство Божие силою берется, и употребляющие усилие восхищают его ¹⁴; но только поди и принеси обратно монастырское железо, которое ты взял и скрыл под камнем, чтобы это не подало повода к какому-нибудь соблазну среди братии». Не успел старец кончить свою речь, как у монаха поднялись волосы дыбом, отчасти от стыда пред своим поступком, отчасти от удивления пред прозрением его: стремглав упавши на землю, он исповедал беззаконие свое пред преподобным, и молил отпустить ему беззаконие его сердца. Просьба его не была тщетною, и он с возможною скоростью поспешил к камню, взял заступ, принес к великому, и с молитвою был отпущен. Не следует обойти молчанием, но, сколько возможно, должно рассказать и следующее событие одинаковой значительности с предыдущим. Некоторые люди из соседних Фив, много наслышавшись рассказов об отце, пришли к святому; своим сокрушенным видом и потоками слез, они как будто наглядно представляли побуждение своего прихода, что они прибыли с тою целью, дабы сложить с себя мирские власы и поступить под его начало. И зачем лишнее мне (говорить)? И они были приняты, посланы в один из молитвенных домов, не вынесли тамошней строгости, захотели воротиться назад. Убоявшись страха, где не было страха, [142] именно — что им не позволят взять с собою обратно, что они принесли с собою в монастырь, они вынесли это тайком заранее и спрятали в придорожных кустах; после этого, как будто уже поместив в |л. 31| безопасном месте свое имущество, они пришли, к святому и говорили: «тебе, отче, да будет большая благодать от Бога за наш прием и помещение, но мы сами оказались неспособными выносить здешнюю строгость и суровость; итак — сотвори нам молитву напутственную». А он... Чему прежде я должен в тебе удивиться, человече Божий, предведению этого безумия или же твоему незлобию в отношении к безумным, или же всего скорее благодеянию, оказанному им? Он отвечал: «я отпускаю вас, как вы просите, с благословением, но вы не откладывайте пути, ступайте поскорее к кустарнику, чтобы не потерять вам своего; ибо место то людное и проходное для всякого желающего». Поражены были как молниею эти люди, и со стыдом отшедши, пришли к кустарнику; и — о чудо! они нашли, что прохожие делали привал на месте и делили между собою их собственность; впрочем, хотя с трудом, но все-таки они получили назад и вступили во владение своим. Некоторые монахи из находящихся под управлением великого посланы были отцом в одно из соседних с пустынею селений для того, чтобы купить вина, и они пристали у одного из жителей селения, и тем, что с ними здесь случилось, тоже удостоверили прозрительность Мелетия. Хозяин их хотя и был хороший человек и прямо боголюбив и монахолюбив, но он разделял ложе с лукавою, как не дай Бог, и крайне похотливою женою. Бросив похотливый взгляд на одного из монахов, она стала думать, что ей жизнь не в жизнь, если не [143] добьется нечистого совокупления с учеником чистого; и вот она старалась обойти того монаха; чего только не говорила она от избытков своего безумного сердца, к какому только приему не прибегала из тех, к каким обыкновенно прибегают блудницы, протягивала к нему, когда он подходил, свои башмаки (сандалии), чтобы он отвязал их с ног, чтобы вытер и вычистил, смотрела на него сладострастно, горючими слезами плакала, одним словом пускала в ход все средства любовные; и даже, о насилие — часто тайком нашептывала: что тебе до пустыни? что тебе до этой черной одежды? не идет к твоей ноге этот грубый сандалий, не пристала к твоему телу эта власяница. Кто позавидовал |л. 31 обор.| прекрасным волосам твоей головы? Ты мог бы быть украшением города, первенствовать среди вельмож. Но когда оказывалось, что она ударяет в алмаз и пускает стрелы на небо, то она решила подстеречь его тайно и тут сделать приступ против его непобедимой души. Итак, когда монах вместе с вьючными животными отправился для какой-то потребы в виноградники, тайно вышла с ним и эта гнусная жена; когда же они сошлись на пути, и место сделалось уже безлюдным, то сняв лисью наружность, она вступила в борьбу против великого с обнаженною похотью, и схватившись за повода, старалась привлечь монаха к себе. Но о мужество монаха, или лучше — незримая помощь молитв Мелетия! Ученик призвал на помощь в войне молитвы учителя, и поддержанный в своей храбрости надеждою на такого союзника, отразил эту разъяренную женщину какими только мог ругательствами, и затем не поворачиваясь продолжал свой путь. Вы видите здесь Иосифа и его египетскую госпожу, ее [144] страсть и ее над ним насилие, притягивание и отталкивание, разрыв хитона и бегство от зла, и вспомните об этом весьма кстати, а не невпопад. Но вот воротился монах на гору, и пришедши к преподобному, исповедал сие случившееся с ним на пути, ибо был положен такой закон, чтобы посылаемые для какой-либо службы и возвращавшиеся рассказывали старцу подробно о всем происшедшем с ними со времени выхода до возвращения. Когда же монах все прочее рассказал в точности, а умолчал об искушении, испытанном от женщины, не знаю — нарочно, или же по забвению, которого не мог преодолеть; то старец прервал его исповедь, и сказал: зачем ты, чадо, при исповеди процеживаешь комаров твоей повести, а проглотил большого верблюда, скрывши брань против не в добрый час тебя в гости принявшей жены, |л. 32| брань, которую ты выдержал дома и в виноградниках. Если ты и не склонил колена пред Ваалом, и не воссел на седалище заразы, но во всяком случае тебе не извинительно и не будет поставлено вне божественного негодования, что ты не вразумил эту несчастную женщину кротким и отеческим голосом, а осыпал ее градом грубых ругательств. Монах только что не вскрикнул при этих словах; и что ему оставалось делать, когда сердце его было в таком пленении? Итак он просил о прощении, и попросив получил оное, и получивши удалился. А каково предсказание преподобного Варде Иканату, облеченному тогда во второй раз властью над всею Елладою и островом Пелопса? Когда он, намереваясь переселиться в столицу, пришел к святому, и, как казалось, посвящал ему последнюю свою беседу, любовно смотря на его священные черты и прося его [145] молитв в напутствие и охрану всей его жизни; то он, сказал: дерзай, чадо, ты еще и в третий раз будешь анфипатом и получишь лично наши молитвы по присущей тебе вере. Что и случилось по истечении немногого времени, ибо вышеозначенный Варда в третий раз облечен был от царя властью в Елладе, и провожал к могиле труп святого, как и это предсказал Мелетий. Когда однажды пришел к святому Ксир, имевший первенствующую власть в Пелопоннисе,— имя этому мужу было Иоанн, а тогда шла сырная неделя, — и как имел обыкновение, беседовал о собственных делах, то великий сказал: «смотри, чадо и благоустрой наилучшим образом свои дела, ибо при дверях стоит неизбежная тебе судьба? Услышав это, он смутился душою, ибо разве не был он человек, животолюбивейшее и самолюбивейшее животное? Однако, поверив святому, и как было желательно, предуготовившись, он расстался с жизнью в следующую неделю поста. Сверх всего этого посвящу еще свое слово чуду относительно Льва Никерита, того известного мужа, который был стратигом в эвнухах (из среды эвнухов) и эвнухом в стратигах, и много раз был почтен высшими должностями Римскими (Ромейскими). Тогда он носил сан правителя Пелопонниса, окруженный многочисленною дружиною людей гражданских и военных (Гермеса и Арея), из среды которых одного он любил особенно сильно, так что связывал с ним все надежды собственной жизни. Это был родственник его по крови, и на его |л. 32 обор.| щеках еще не обозначался точно первый пух; он только что выходил еще из детства и вступал в самую весну возраста. Но, о несчастная судьба! его постигла страшная болезнь, и прежде расцвета принесла [146] этому неподражаемому цветку красоты суровую осень, и даже грозила принести смертельную зиму; да и принесла. Мальчику становилось от болезни все хуже и хуже, тело его мало помалу таяло, жизненная сила уходила, болела не менее чем у больного и душа Никерита; он готов был, если бы было возможно, отдать собственную жизнь за жизнь дитяти, придумывал всяческие средства врачевания, собирал отовсюду и со всех стран эскулапов, которые, подобно прожорливейшим коршунам, поедали его имущество. Сокрушаясь происшедшим и не зная, что предпринять противу напасти, он увидел одного из монахов горы, прибывшего ради какой-то нужды в город, тотчас призвал его к себе и, прежде чем начать речь, пролил слезы — ибо эвнухи склонны по природе к слезам, если даже и нет никакого повода к страданию, а если есть какой повод к горю, и особенно горе так горестное, что могло бы смягчить даже геройскую душу, то и конца нет слезам, громкому рыданию и тяжелому стону. Итак, предупредив, говорю, речь слезами, своими глазами прежде губ истолковав свою напасть; он сказал: «напомни, отец, великому, чтобы он помолился о болящем дитяти, объяснивши ему, как сжимается мое сердце и как велико мое горе». Когда тот возвратился на гору и дал знать об этом святому, то нисколько на него не подействовало, а услышал, что не нуждается в молитве тот, кто вот-вот скоро умрет. Такое решение сделалось известным чрез монаха Никериту и наполнило не малым смятением его сердце. Итак он, не теряя времени, вызвал из Афин некоего Феодосия, славившегося своим врачебным искусством, и уже следившего за означенною болезнью, и, мрачно на него взглянувши [147] и как бы в самом деле остракично сказал: «зачем ты, дурная твоя голова, пытал меня ложными надеждами, наговаривая лишний вздор и ощупывая пульс до того, что сделался в тягость несчастной руке больного? Ты обманывался, обещая ему годы и целые круги (циклы) жизни, которых ты не господин; а он уже почти извергает последнее дыхание, и |л. 33| безвременно отсылается во ад». Таковы были его слова, врач оцепенел при такой речи; но затем и, несколько оправившись, опять пошел к больному, взял его пульс, и после долговременного над оным наблюдения, когда не нашел в больном никакого дурного признака, с прежнею смелостью готов был давать обещания; откидывая волосы с лица, он с открытым челом самоуверенно смотрел на Никерита и говорил, указывая на свою голову: «пусть эта голова будет в твоей власти, если у тебя отнята будет глава любимого твоего дитяти». На этом остановилось дело, а монах возвратился к преподобному и возвестил, что больному легче, и что врач головой ручается за выздоровление страждущего. Услышав это старец, немного помолчал на эти слова, и, как будто заключивши в себе все свои чувства, уподобился человеку вне себя находящемуся и одержимому Богом; потом как будто вдохновенный и исполненный некоторого божественного исступления, обративши взгляд к монаху, сказал: «вот душа возлюбленного Никерита отлетела, и теперь человек очутился в безысходном горе: иди теперь и сколько ты можешь, воспляши, ибо праведен Господь и Бог наш и по своему более праведному расположению привлек его к себе». Что мне в сравнении с таким фактом предсказания Дименета Фокейского, предречения Зострата [148] Мидийского и Емпедотима Сиракузского, что мне Никий, Епиген и Феоклимен, из коих один прославился предсказаниями у Каристийцев, другой у Феспесийцев, и третий у Кефалинян: все то не столько рассказано, сколько вымышлено Еллинскими болтунами; а это совершилось пред глазами верных и дошло через них до нашего слуха. И Афанасию, который после получил настоятельство над горою, святой предсказал, что ему суждено совершить шестьдесят кругов жизненных и тогда расстаться с жизнью, и не солгал даже |л. 33 обор.| на малую долю. Сын одного жителя Византии, Ноя по прозванию, человека не незнатного, тем, что с ним было, тоже свидетельствует о прозрении старца. Ибо когда он, оставивши того телесного Ноя и страну греховного наводнения, город, пришел к духовному Ною, я разумею Мелетия, и вступил в его ковчег, т. е. в пустыню, то был принят благосклоннейшим образом от отца и был удостоен благословения Иафетова; ибо он был скромен на вид, казался почтенным по наружности и благочестивым; но он скрывал под притворным образом Иафета целого Хама, и по пословице под львиною шкурою имел ослиную, хотя его рычания не долго допустили его говорить. Отличаясь, можно сказать, Италийским высокомерием и превыше положенного ему высокоумствуя, он презирал тамошних монахов, считал их образ жизни отребьем подвижничества, а с таким настроением задумал то же самое, что денница (Луцифер): поставить трон своего поведения на облаках и быть подобным Всевышнему. Когда преподобный многажды пытался вразумлением воздержать его от такого безумия и предсказывал, что ему через это предстоит великое испытание, то он похож был на волну, [149] глухую к слову, или на осла, слушающего лиру, либо цитру. И так, в один день он ушел из этого священного соборища, восстав против собирающего, попал под власть рассеивающего, оставив пастыря, стадо и добрую охрану, он последовал за губительным волком, и — дальнейший мой рассказ прерывается слезами; отказавшись от его цельности, я перехожу к развязке, вполне переношусь или переступаю к окончательной катастрофе. Еще не далеко спустился он с горы, как этот враждебный друг и злокозненный советник импровизировал ему губительный голос как будто из облаков, который советовал — три раза пронзить собственное чрево, и мечем отсечь детородные части. Послушался помраченный этого мрачного совета, принявши демонский голос за божественный и предполагая, что он советует ему полезное; ибо он догадался, что следует пронзить опускающееся вниз брюхо как хранилище чревоугодия, и детородные органы отсечь, как орудие блуда. И вот он одни отрезал, другое проколол, и как труп повалился на землю, жалкий человек. О, всевидящие очи |л. 34| Божии и попечительный промысл! он сделал над собою то, на что не решился бы даже враг против врага, он безумно восстал против творческой мудрости и знания, как будто она образовала некоторые из органов для того, чтобы чрез них вести нас к злу. Он был в указанном положении, предлежал как предмет плача для глаз христолюбивых и предмет смеха для противоположных зрителей, а великий — ибо от него не утаилось ничто из происшедшего — вышел из кельи печальный, являя на лице своем случившееся бедствие; призвавши некоторых из своих подначальных, он сообщил им о случившемся, и [150] приказал, взявши вьючное животное, поднять труп брата и скоро принести в монастырь, дабы получив должное попечение, он не доставил окончательного торжества лукавому. Когда приказанное скорее, чем слово, было исполнено, лошак был оседлан, монахи всецело устремились к цели, они увидали его несомого на руках пастухов, как жалкую ношу, и увидевши они удивились предсказанию отца, и взявши его согласно с приказанием от пастухов, принесли в монастырь едва дышащим. В неделю предочистительную пред священным постом, которую богоносные отцы установили как некоторое перемирие между роскошью и постом, дабы непосредственный переход от крайнего изобилия в пище и происходящего отсюда утучнения плоти к скудости и бесплотности поста не был крайним голодом; в монастырях святого однажды совсем не доставало сырной пищи, монахи немало досадовали на это и роптали против святого, как это обыкновенно бывает. Он с начала упрекал их с кротостью, порицал их маловерие; когда же он увидел, что они все еще не доверяют и никак не могут отделаться от сомнения, тем более, что время обеда уже было близко, то сказал: «почему вы маловерные усомнились в попечении Спасителя нашего Иисуса Христа: разве создавший один сердца не помышляет о нас более? и художник, образовавший ваши сочленения, не знает, в чем мы имеем нужду? |л. 34 обор.| Выдьте немного за стены монастыря и вы там найдете людей, несущих нам сыр». И слову соответствовало дело. Согласно с приказанием выйдя, они нашли немалое количество лошаков, навьюченных сыром, и, с радостью встретивши, ввели их в монастырь, затем сыром удовлетворили свою телесную [151] потребность, а преизбыточеством чуда — как некоторою закваскою, осырили и огустили как бы молочное и жидкое души своей, и сделались, по Давиду, горою тучною Богу, горою усыренною ¹⁵. Однажды доставлено было в монастырь вино; монахи взяли глиняный сосуд и принесли ко святому, требуя, чтобы он благословил и дал им для питья. Но он не позволил этого, а, напротив, велел бросить сосуд на землю, разбить его и дать вину вытечь. Это было сделано, кувшин был разбит, вино вытекло, а вместе с ним вышел громадный змей, не знаю откуда — залезший в сосуд, и излил там яд свой, а вместе и душу. И вот он лежал громадный и длинно растянувшийся, а монахи, при виде змеи, исполнились отвращением а пред провидением святого — удивлением, и удивлением величайшим. Тогда можно было видеть начальника злобы древнего змия посрамленным от Мелетия чрез эту змею; точно так как и прежде змий, жаливший в пустыне, был посрамлен от Моисея медью. Вы видите избыток чудес, видите величие прозрений, каким Бог одарил Мелетия, хотя я из всего гумна взял и вам показал, слушатели, только одно зерно, или из целого моря почерпнул только стакан воды, потому что все рассказать о Мелетие — значило бы сосчитать звезды, высекать статую из горы Афонской, и пытаться пальцем коснуться неподвижной звезды. Какой вид деятельной добродетели он не прошел? До какого верха умозрения не поднялся? Какой естественной добродетели он не получил в удел? Какой нравственной добродетели не совершил? В какую очистительную (добродетель) он остался не [152] посвященным, откуда, как мы знаем, участвующим сообщается бесстрастие, и отрешение от повязок и |л. 35 обор.| тяжелых гирь бытия? С какою теургией он оказался незнакомым, чем направляется самодеятельность разумной души и ее стремление к разуму и к его единице, Богу? Или что из этого он пытался, и не совершил, или совершил, но не до конца, или сделал, но не научил? Если в чем следует верить богословнейшему Григорию — а ему следует верить более, чем кому-либо из всех, — и можно каждую отдельную из добродетелей представлять помещаемою в отдельной обители на небе, то я проведу Мелетия по всем тамошним обителям, так как он прошел через все добродетели. Ты удивляешься Хориву Илии и многодневному там посту пророка? Я удивляюсь Миуполю Мелетия и его там воздержанию и забвению о плоти. Я могу даже похвалиться чем-то большим, и пусть ревнитель удержит несколько молний своего гнева: там было мясо и хлеб и определенные как бы часы обеда, служители-коршуны и многоразличная вокруг Илии роскошь; а здесь одно блюдо из стручковых плодов, и хлеб из отрубей — вот как роскошествовал великий, когда нужно было служить телу. Ты представляешъ мне одежду Иоанна из верблюжьих волос? Я противопоставляю тебе тоже власяной, многодырявый и починенный плащ Мелетия. Ты представляешь пешие хождения и странствования Павла? А я (противопоставляю) то, что Мелетий никогда не садился верхом, хотя у Павла, может быть, не было, если бы даже он и хотел, вьючного животного, а этот довольствовался собственными ногами, когда было на лице много таких, и при том постоянно обходя кругом всю гору, и совершая один божественную службу то в [153] том, то в другом из молитвенных домов — не потому чтобы гора имела недостаток в монашествующих, а потому что не имела удостоенного священства. Ты восхваляешь подвиги, труды за Христа и страдания мучеников — потерю членов, пролитие крови, темничное заключение, жжение огнем, утопления, перчатки, ножные капканы и все другое, что мудрые люди придумали для нанесения зла истине. Почему же ты не восхваляешь вольное мучение и самоизбранное подвижничество Мелетия, который, поставив благочестивого тирана против желаний плоти — самодержавный ум и закон отца, непрерывно распинал свои члены на земле, |л. 35| отнимая у них излишнюю тягость внизу и утончая плоть, делая членами Христа то, что другой любитель удовольствий сделал бы членами блудницы? Ибо кто из сколько-нибудь испытанно близких ему не знал гниения его ног, приключившегося от всенощного стояния, и, — о гигант между звездами, солнце! — отсюда выпадающих честных червей, которыми он гораздо более украшался, чем самодержцы повязанным вокруг жемчугом? Его страшила притча о Лазаре и богатом; и он отгонял от себя бесчеловечие одного вместе с богатством, а искал струпьев и бедности другого, лежания у ворот, лизания псами, чтобы посредством насыщаемых и усыпляемых (червей) избегнуть оного ненасытного и неусыпающего червя. Он радовался этому своему страданию и имел большое основание хвалиться этим своим недугом, так как он знал, что и Симеон, великий столпник, таким же гниением ног и такими же червями сделался у Бога тем самым, чем он сделался. Я упомянул о Симеоне, и это самое приводит речь мою к кончине Мелетия, так как он расстался с жизнью в один и тот же день с [154] Симеоном — это был первый день Сентября. — Исполненный дней человеческих, исполненный божественных, он сложил с себя внешнего и земного человека в дальнем и земном селении, а сам просветился обнаженною душою от чистых лучей Троицы и приобщился к хору преподобных; принял его с одной стороны великий Савва, как происшедший из одной с ним родины, а с другой приветствовал Павел Фивейский, как сообщившего новую честь родной ему Фиваиде своею жизнью и населившего ее пустыню; еще заключил его в свои объятия Симеон, как товарища его по жизни, покинувшего оную в одно с ним время, а также встретили — чтобы вспомнить и о праведных прежде Христа — Авраам, ради его переселения из земли |л. 36| и рода своего, Моисей, ради изведения им воды из краесеченного камня, Аарон — ради чистоты священства, и сверх того Самуил — ради новых его видений или предвидений, Давид же — ради крайней кротости, Илия — ради постничества и любви к пустыне. Неразрывно, а другой бы сказал и нераздельно — соединяется и распределяется он один между столь многими. Сделавшись поводом торжества для душ праведных и для чиноначалий ангельских, он оставит нам на земле священное его тело, достойный орган столь великой души, как некое многоценное сокровище, прогоняющее всякие болезни, подающее разнообразные исцеления, охрану душ благочестивых, спасение от губительных демонов. Подчинившись закону естества, он закончил служение своей жизни, и как это следовало, умер; но бывшая в нем чудодейственная благодать духа никак не умерла вместе с ним, но и теперь пребывает во гробе великого и действует чудесно чрез посредство его останков; и [155] это естественно, ибо дары Божии не стареются, и по истине бессмертны. Итак много содеяно Богом чрез Мелетия и после его отсюда преставления, и нельзя этого измерить; но мы, заботясь о соразмерности, как это следует, и зная что пресыщение словом — враждебно вниманию слушающих (хотя для боголюбивого не может быть никакой сытости в божественных повествованиях), все-таки предложим из этого хотя немногое и притом бегло и затем дадим конец речи. Был один благочестивый муж, по имени Варда, ведущий начало своего рода из счастливой Сирии, но приписанный тогда к Фивейцам и среди их обитавший; у него поражено было тело проказою, и вот цветя происходящим отсюда цветом, можно сказать осенним или зимним, он таял и увядал. Он не знал, что предпринять против болезни, отчаявшись в человеческом врачебном искусстве, и не имея возможности увидеть на земле Христа, который исцелил бы и его одиннадцатого к десяти прокаженным. Что же он сделал, и что придумал, к какой догадке приведен был изобретательною нуждою? Он пришел к гробу Мелетия, и, о какая скорость исцеления! как змея под камнем, сбросивши с себя чешую не |л. 36 обор.| старости, а болезни, он вышел от него с чистою плотью, и так как бесчувствие девяти неблагодарных возбуждало в нем отвращение, то он последовал примеру благодарного Самарянина. С тех пор и до конца своей жизни он неукоснительно посещал монастырь, и сколько мог, светло и торжественно отправлял ежегодную память святого. Савва, один из назиреев (постриженцев) монастыря Симвула, поражен был болезнью правой руки, — сыны Эскулапа называют ее гиолопией, и без всякой пользы в течение целого [156] пятилетия тратил на врачей все свое состояние; с этою самою целью он посетил Византию, а оттуда, ничего там не достигнув, воротился в Фивы; здесь явился ему во сне святой, и как будто коснувшись больного члена, уже наяву, а не во сне сделал его здоровым. Пусть мое слово закончится чудом с Климентом из Монемвасии. Проводя жизнь у себя на родине, человек этот страдал болезнью печени и был отягощаем грыжею; и вот он оставил свое отечество и приведен был слухом о чудесах Мелетия в Фивейскую область; припавши здесь к гробнице, он молил об исцелении. Он остался пока при этом, а когда прошло немного времени в промежутке, однажды среди глубокой ночи ему предстал Мелетий, и, казалось, взявшись за больные части, поднял опустившееся вниз природное место; затем коснувшись также печени, старался и ее исцелить. О благодать твоя, Христос царь! пробудился от сна человек и оказался совершенно здоровым во всем теле. Таковы воздаяния за труды твои, таковы победные награды за твои аскетические подвиги |л. 37| Мелетий, украшение нашего века! Такое дерзновение ты приобрел перед Богом; не преставай посредством оного делать к нам милосердым всемилосердого Господа, и не оскорбись нашею дерзостью, что мы бренными словами изложили золотую хвалу твою, но скорее благосклонно прими наше усердие, которое и Бог твой предпочитает многоценному богатству. Ему слава вовеки. Аминь. Аминь. Аминь.

Комментарии

1. Евр. 13, 8.

2. Псал. 118, 23.

3. Псал. 10, 1.

4. Ис. 49, 11, 12.

5. Матф. 5, 15.

6. Псал. 133, 14.

7. Деян. 2, 47.

8. Числ. 24, 5, 6.

9. Ис. 35, 1, 2, 6, 7.

10. Царств. 28, 14.

11. Илиад. 18; 104.

12. Ис. 35, 3.

13. Одисс. ХV, 74.

14. Матф. 11, 12.

15. Псал. 67, 17.

(пер. В. Г. Васильевского)
Текст воспроизведен по изданию: Николая епископа Мефонского и Феодора Продрома, писателей XII столетия, жития Мелетия Нового // Православный палестинский сборник. Вып. 17. СПб. 1886