Он отрицался от них и один, и два раза, и многажды, ссылаясь на свою любовь к миру. Потом приходят к нему некоторые из друзей его, и поклявшись пред Богом, сообщают ему следующее: «Если не пристанешь к их замыслу, ты умрешь от рук их». Вследствие того, против своего желания, он сделался их главой, и желая уловить их, сам был уловлен: возложивши на него злой свой умысел, они сделали его чуждым в отношении Божиих заповедей. Но для того, чтобы не погибнуть и не погубить всей земли их, предупредить избиение людей и порабощение, он встал как будто на какое дело и принял на себя заботу о всем. Он [139] отправился из дому своего к Фарсалам, к реке Плирису — эта река Плирис имеет большую долину в обе стороны и протекает посредине между Влахами, разделяя их на две части. Раскинув там палатки, он стал собирать Влахов и Болгар, живущих там по соседству, и собралось к нему много народа. Он послал один отряд и в Китрос, приказав разрушить этот укрепленный город, что и было исполнено. Он написал к царю: «Я говорил тебе своими устами, что должен произойти бунт, и потом, пришедши домой, я писал тебе об этом; и вот теперь еще раз объявляю твоей кротости — поверь хотя ныне, — что они взбунтовались и сделали меня главою; возблагодари же Бога, что именно я держу под своею властью людей, так как я постараюсь расстроить восстание, если ты послушаешь меня и отменишь наложенные на них (податные) надбавки, и объявишь об этом». А сделаны были большие надбавки. [140]

Из этой главы видно, что и в XI веке центр валашских поселений в Фессалии находился почти там же, где он находится ныне; ныне он находится в горной стране Пинда, в Метцово, а прежде был на его склонах, собственно в долине. Река PlhrhV, Плирис, есть теперешний o MpliorhV, Блиурис, как оказывается из новейшего, наиболее подробного описания Фессалии: в Qessalia, upo N. Gewrgiadou En AqhnaiV, 1880, стр. 48, 59. А Блиурис есть древний Памиз, o PamisoV, упоминаемый Геродотом в числе пяти больших рек Фессалии, наряду с Пенеем, Апиданом, Энипеем и Онохоном. Пеней (ныне Саламврия) принимает с правой стороны следующие притоки, начиная с запада: 1) речка Годовазда, текущая с Пинда; 2) Кастанит; 3) река Клиново; 4) река Порта; 5) Блиурис, вытекает с Пинда из теснины, теперь называемой Мусакья, двумя потоками, которые идут между древними Гомфами, теперь Епископия (Episkoph), и Ифомою, теперь Фанари (Fanari), и затем в долине соединяются; принимает воду другой реки, называемой Великою (Megalou), впадает при селе Кортики в большое болото, воды которого стекают в Пеней; 6) Калентси, KalentshV; 7) Софадитик (= Онохон?); 8) Ферсалит, FersalithV (=Апидан), начало главного истока на северо-востоке от Ферсал, соединяется с Энипеем; 9) Чинарли (= Энипей) вытекает с горы Офриса (Gewrgiad., 59—65; сравн. стр. 310, 311: поселения на реке Памизе).

KitroV (genit. ouV и ou)—древняя Пидна, теперь Кидрос. Епископ Китра подчинен был митрополиту Солунскому, как это видно из каталога Льва Мудрого (см. Tafel, Thessalonica, pag. 56 и сл.; ср. 86); самый город находился далеко вне пределов Эллады или Фессалии — на север от Олимпа и на восток от Бермийской цепи, так что движение инсуррекционного отряда нужно признать довольно смелым.

А он (то есть, царь) прислал самые страшные клятвы в том, что он прощает все прибавки, сделанные с того дня, как он [141] воцарился и до сего дня, и что никто не будет сослан в ссылку из приставших к нему, никто не подвергнется описи (имущества) или казенному и частному взысканию, но что он все прощает со страхом Божиим. Прежде получения этой клятвы Никулица устремился против города Сервии: этот город находится на очень высоких скалах и окружен самыми дикими и глубокими расселинами. Он пришел туда; но ни тамошние жители не хотели воевать с ним, ни самые бунтовщики — с ними. И так, расположившись насупротив их на равнине лагерем, он пригласил их спуститься к нему: они все приехали, и сошедши с коней своих, стали пред лицом его — посредине лагеря со связанными руками и говорили: «Мы — твои рабы, и если повелишь, мы сейчас провозгласим тебе многолетие». А он сказал им: «Я знаю, что если отпущу вас, и вы уйдете, то сейчас, как придете в крепость, вы не будете соблюдать, в чем со мною условились; следовало бы мне задержать вас здесь; но есть такой старинный военный закон, по которому всякий пришедший по собственной воле к царю или тирану, или воеводе, не может быть задерживаем против своей воли, но свободно уходит домой: ради этого закона и я отпускаю вас. Идите с радостью в домы свои; а если вы обманете, то я не пощажу вас». Они же, надавав ему тысячи обещаний, удалились. [142]

§ 179. О грубости и неблаговоспитанности.

Когда он сделал им увещание, они воротились в город и начали браниться так, как это обычно необразованным людям. Огорченный их поведением, он начал против города враждебные действия за их обиды. У него не было желания воевать их, так как он не принял участие в мятеже добровольно и не хлопотал о том, чтобы его провозглашали (главою), а сделал это ради народа, дабы соблазнившись не убили его, как злодея. Но теперь вследствие обиды со стороны их и наглости их, он пошел на них, и воевав их три дня, на третий овладел ими.

§ 180. О воздвижении царского образа.

После этого пришла клятва покойного царя и царский образ вместе с клятвами, обещаниями чинов и многого другого. Только вот что: служащие царям говорят согласно с их желаниями, но нет в них прямоты; ложь и неправда на устах их и коварство на губах их. Они не желали, чтобы тогда был мир, но хотели, чтобы земля осквернилась убийствами и кровью христиан. [143] А сват мой, хотя и попал неожиданно в такую беду, все-таки молил Бога, чтоб он освободил его из нее и привел все к миру. И всеблагий Бог помиловал его, и по благодати его, он получил возможность все успокоить, как хотел того. Он принял клятвы и святую икону Христа Бога нашего, Богородицы и других святых, изображенных вместе, и возблагодарил Бога, утверждающего мир.

Призвав народ, он вынес пред лицо всех иконы и показал им; затем прочитал им клятву и убеждал их умириться и воротиться каждому восвояси. Они не хотели, говорили: «Как скоро поднял войну, не ищи мира». Когда же он настаивал на мире, они не соглашались, поднимая громкий крик, как обыкновенно делает необразованный народ. Тогда он приказал взять [144] под стражу — из среды Влахов главного их вождя Славоту Кармалаки, а из среды Лариссейцев Федора Скривона Петаста. Остальные, увидев, что ведут их на смерть, испугались, и пав пред ним на колена, все молили, чтоб он помиловал их, говоря: «Будем делать все, что ты прикажешь нам». Склонившись пред их увещаниями, он помиловал схваченных, и взяв с собою отборных людей из среды Влахов и Лариссейцев, пошел к катапану Болгарии, Андронику Филокалесу, который прислал ему царскую клятву. Он нашел его в Петериске упавшего духом и среди большого страха, так как он не ожидал, чтобы (мой сват) искренно хотел мира.

В лице Андроника Филокалеса мы получаем новое имя, восполняющее список византийских правителей в Болгарии: некоторые из них нам встречались ранее в рассказах о печенежских нашествиях; сверх того, известны Никифор Протевон при Мономахе (Cedren. II, 610), Никифор Карентин и Дамиан Далассин при Михаиле Дуке (Bryenn., pag. 102; Scylitz.=Cedren. pag. 716). Что касается Филокалеса, то до сих пор известны были Мануил Филокаллес, упомянутый в протоколе соборного [145] решения 1091 года (Bibliotheca Coisliniana, fol. 104), и еще более Евмафий Филокалес, часто упоминаемый в Алексиаде (Anna Comn. pag.). Ему же Мордтман (Revue archeolog. 1877, Juillet, XXXIV, 49) приписывает печать с такою надписью: [Eumaqiw magistrw] kai praitwri ElladoV kai Peloponnhsou tw Filokallh. Восстановление имени при этом основано на одном документе Патмосской библиотеки, напечатанном в журнале Пандоре (Pandora, № 454, февраль 1861). Известна другая печать: FilokallouV Eumaqiou magistrou (SullogoV, VII, 80) — без означения должности. Любопытны имена Влахов, особенно первого из них Славоты Кармалаки. Географическое положение Петериска нельзя определить с точностью. Не есть ли это Петрич на Струмице близ впадения в Струму? Но это довольно далеко от границ Эллады (=Фессалии). Можно думать о Петре (Petra), о которой см. Gewrgiad., pag. 275, 278.

Отсюда он отправился к царю в столицу, и царь принял его хорошо, и он гулял по городу в продолжение четырех дней безбоязненно в сопровождении своих, когда прибыли в город лучшие люди из Влахов и Лариссейцев. После этого царь послал его к покойному патриарху Константинопольскому кир Иоанну Ксифилину, с тем чтобы разделаться с ним и с его людьми, если бы тот осудил клятву и отверг скрепленное ею соглашение. Но святейший патриарх подтвердил клятву, простив его и всех его соучастников и освободив их от обвинения. Царь тогда явно разгневался и сослал его в Армениакский округ, в город Амасию, повелев его заключить в тюрьме, в так называемой «Мраморной». Сидя в ней, он написал к отцу моему Кекавмену обо всем, что с ним приключилось в этой жизни. [146]

§ 183. О перемене на царстве.

По смерти царя (Константина Дуки), воцарился вместо его Роман Диоген, муж, памятующий дружбу. Вместе с провозглашением его, в тот же самый день он написал протосинкеллу и претору Армениаков Георгию Коринфскому, чтоб он не препятствовал (Никулице) отправиться в столицу; ибо покойный император Диоген был его другом исстари, когда еще был катапаном. Он писал также и ему самому (Никулице) следующее:

§ 184. О том, как царь припомнил прежнюю любовь.

«Радуйся и веселися, ибо Бог возвысил меня и дал царскую власть; приходи скорее, чтобы быть облагодетельствованным от моей царственности», Он так и сделал, скоро прибыл в столицу, поклонился ему и поблагодарил его за то, что вспомнил о нем. Но только царь не сделал ему ничего хорошего, кроме того, что сына его Григория, спафарокандидата, произвел в протоспафарии, а брату его Панкратию увеличил содержание. Вследствие людской зависти он велел ему удалиться домой и делать там, что хочет, ибо все-таки он имел в отношении к нему доброе расположение. И вот он оставался дома в продолжение четырех лет, наслаждаясь спокойствием и воздавая благодарность Богу и царю. Хотя и много было клевещущих на него, но царь никому не верил. Когда же покойный царь (Роман) был взят в плен Турками, он опять прибыл в столицу. Тогда уже был там превосходительнейший и августейший кир-Никифор, судья Пелопонниса и Еллады, муж во всем превосходный и разумнейший, очень близко ознакомленный с военным и гражданским опытом; он [147] был эвнух великой души, в высшей степени острый, очень ловко соображавший и говоривший. Он видел Николицу, беседовал с ним и теперь пожелал воздать ему хвалу. Ибо он проходил чрез Лариссу и посоветовал ему явиться в столицу — ради того, что недавно воцарился кротчайший и благодушнейший кир Михаил. Рассудив и сам, что это совет добрый, он явился на поклон к царю, и царь его принял. В продолжение многих дней он оставался однако без дела и скучал, вследствие того, что царь был занят необходимыми делами. По истечении же этих дней он назначил его вождем и писцом над сухопутными и морскими отрядами. [148]

Заповедаю вам и вашим внукам следующее: Род Влахов — род совершенно неверный и развращенный, не сохраняющий прямой [149] верности ни Богу, ни царю, ни сроднику, ни другу, но старающийся всех провести; они — большие лгуны и страшные воры; они готовы каждый день клясться самыми ужасными клятвами пред своими друзьями и легко отметают их; они заключают побратимства и вступают в кумовство, но этим только ухищряются обманывать простаков. Они никогда и ни к кому не соблюдали верности, ни даже к древним царям Римским. Их воевал император Траян, и совершенно сокрушил и пленил их; царь их, называемый Декевалом, был убит, голова его была отрублена, и воткнута на копье посреди города Рима. Они суть так называемые Даки и Бессы. Они жили прежде по соседству с Дунаем рекою и Саом, что теперь называем Савою, где теперь живут Сербы, в местах крепких и трудно доступных. Надеясь на это, они держали только притворную любовь и службу к древним императорам, и выходя из твердынь своих, опустошали римские области; вследствие чего вознегодовав против них, Римляне, как сказано, истребили их. А они, ушедши оттуда, рассеялись во всем Эпире и Македонии; еще больше поселилось их в Элладе. Они трусливы, обладают заячьими сердцами, обнаруживают иногда дерзость, но и это от трусости. И так, заповедаю вам, совсем не доверяйте им, и если возникнет когда мятеж, и они будут притворно высказывать любовь и верность и будут давать клятву пред Богом в соблюдении оной — не верьте им. Лучше вам совсем не приводить их к присяге и с своей стороны не давать им клятвы, но остерегаться их, как злодеев, чем клясться им или принимать от них клятву. Совсем не следует им верить; разве только из притворства будь другом их. Если же когда поднимется мятеж в Болгарии, как уже об этом сказано, и если они заявляют себя твоими друзьями, то и в том случае, если они дают клятву, не верь им. [150]

Кроме любопытной характеристики Влахов, весьма мало лестной для национального румынского самолюбия, глава эта особенно драгоценна тем, что в ней прямо высказаны довольно ясные и определенные воззрения на происхождение валашской, а следовательно, и нынешней румынской народности. Мнение нашего автора имеет чрезвычайно большой вес — не только потому, что оно принадлежит еще XI столетию и будет теперь считаться самым древним свидетельством по данному вопросу, но также и потому, что оно высказано человеком, который был знаком с (Фессалийскими) [151] Влахами самолично, так как он занимал правительственную должность в Элладе и жил в Лариссе, где прежде был воеводой его дед по отцу; сверх того, он был связан узами родства с наиболее влиятельною местною фамилией (Николицы — Дельфины), и может быть, там же имел свою родину и поместья. Слова Кекавмена едва ли основаны на одних только ученых комбинациях, на вычитанных из книг сведениях о Траяне и Даках, хотя он и был знаком с сочинением Диона Кассия — по крайней мере в только что тогда появившейся сокращенной обработке патриарха Иоанна Ксифилина (1064 — 1075) ²⁰; хотя слова его о смерти Децебала и напоминают этого историка ²¹, однако скорее всего нужно думать, что они представляют народное предание самих Влахов, ему современных, или же мнение наиболее образованных лиц из среды их, либо их соседей, Болгар. Если Даки и Траян напоминают всего скорее Диона Кассия, то имя Бессов, Бешев, Бешяфаров до новейших времен сохранялось в живых народных преданиях именно у Болгар (см. Иречек-Брун, История Болгарии, стр.73). Позднее, явились другие мнения и образовались другие предания. Византийский писатель, живший во второй половине XII века, Киннам, говорит нам, что Влахи считаются древними пришельцами или выселенцами из Италии: Blacwn polun omilon, oi twn ex ItaliaV apoikoi palai einai legontai (pag. 260). В начале нынешнего столетия Пукквилль именно в Великой Влахии слышал рассказы о том, что ее жители суть потомки солдат из армии Помпея, бежавших в горы Фессалии после сражения при Фарсале, или же потомки колонистов, вышедших из гор Аббруццо, так как Влахи, живущие по Аспро-потамо, именуют себя Бруццо-Влахами (Bruzzi-Vlachi) и т.п. ²² Ясное дело, что такие книжные и этимологические толкования гораздо менее походят на действительные народные предания, чем сообщения нашего автора. Чтобы оценить важность этих сообщений по отношению к весьма занимающей современных ученых проблеме происхождения [152] румынской национальности, мы должны припомнить три главные мнения, высказанные на этот счет в новейшей литературе. Несмотря на появление нескольких новых сочинений в самые последние годы, представителями господствующих мнений по-прежнему остаются Реслер, Юнг и Томашек; их воззрения хорошо формулированы в известном сочинении Ф. И. Успенского («Образование второго Болгарского царства». Одесса, 1879), которым мы здесь и воспользуемся ²³.

По теории Зульцера-Рёслера, родина Румынского племени вообще, и нынешних Румын в частности, может быть отыскиваема только на юге от Дуная; не ранее, как в начале XIII столетия, романское население явилось оттуда и на севере Дуная, где оно потом утвердило главный центр своего политического быта. Что же касается провинции Дакии, завоеванной Траяном, то хотя она и была романизована, но довольно поверхностно, и главным образом посредством размещения в ней колонистов, выведенных с разных сторон, а не путем приобщения к высшей культуре самих туземцев, так что после удаления римских гарнизонов и колонистов — не только о первых, но и о последних, прямо сказано в источниках, что они удалились, — страна совершенно утратила романский характер; чуждые наносные краски изгладились. Не может быть и речи о непрерывном существовании романского населения на север от Дуная — в стране, которая с III столетия попеременно переходила в руки Готов, Гепидов, Аваров, Болгар, Угров, Печенегов и Половцев. Во все это время ни один писатель не упоминает о Румынах на севере от Дуная, и только в 1222 году в первый раз говорится о Валахах в Трансильвании; напротив того, Румыны на юг от Дуная — в Балканских горах, в Македонии, в Албании, в Фессалии гораздо ранее выступают на историческое поприще, и играют довольно важную роль. Следовательно, тогда (в начале XIII столетия) или несколько ранее последовало переселение Румын на север, чем и объясняется то любопытное явление, что усиление их на севере сопровождалось постепенным ослаблением на юге... Современные Румыны Молдавии и Валахии совсем не автохтоны в своей стране и еще менее могут гордиться происхождением от современных Траяну Римлян. — Теория [153] непрерывного существования римского элемента в Дакии однако находит себе защитников не только в среде патриотических румынских историков, но и в среде посторонних серьезных ученых. Наибольшую важность в этом отношении имеет попытка другого немецко-австрийского ученого, Юнга, который в обширном исследовании старался доказать, что под римским господством в Дакии расцвела настоящая городская жизнь, что сами Даки оправились вскоре после подчинения, стали усваивать цивилизацию победителей, теряли мало помалу национальное самосознание и переменили свой язык на латинский. За недостатком прямых исторических свидетельств, Юнг прибегает к аналогиям, и опираясь преимущественно на примеры Норика и Реции, где римская стихия, не смотря на все бури переселения народов и конечное утверждение в стране Баваров, все-таки удержалась до конца XII столетия, — усиливается протянуть существование предполагаемых романизованных масс от императора Аврелиана, решившего очищение задунайской провинции, до самого XIII века, когда романское население уже явно выходит здесь на свет истории. Мы не будем здесь оценивать весьма сомнительного достоинства аналогии, взятые за точку отправления; нам довольно знать, что, по мнению весьма авторитетных ученых, Юнг не успел доказать своего основного положения, хотя книга его и заключает в себе много хорошего, между прочим весьма живо написанный разбор римской колонизационной и военной системы.

Теории Рёслера и Юнга могут быть рассматриваемы, как две крайние противоположности. Среднее место между ними занимает взгляд чешского ученого Томашка, существенные отличия которого заключаются в том, что он почти совсем игнорирует дакийских провинциалов и ставит на передний план романизованных Бессов, как настоящих предков всех Валахов. Вся масса народов, рассеянная повсеместно на Балканском полуострове и живущая теперь сплошными поселениями в старой Дакии, принадлежит, по своему происхождению, к одному и тому же источнику; одинаковый язык, свойственный всем Румынам, не позволяет думать, чтобы македонские Румыны образовались иначе, чем дакийские. Место происхождения Румын нельзя однако указывать ни в Траяновой Дакии, ни в Мезии, но по преимуществу в центральных областях Балканов, там где сидел старофракийский, автохтонный народ Бессы, единственное значительное племя, которое после [154] падения Рима еще долго сохранило свое имя и чрез постепенное поглощение остальных фракийских племен распространилось на обширную область... Румынский элемент коренится единственно и только в центральных областях Балкана; он вывел отсюда две ветви, из которых одна населила области по направлению к Элладе, а другая пошла на северо-восток за Дунай; то и другое движение совершалось под влиянием славяно-болгарского напора. При этом Томашек разбором некоторых мест у двух византийских писателей думает, вопреки Рёслеру, доказать, что все-таки переселение Валахов на север от Дуная началось гораздо ранее XIII столетия, и что уже в 1164 году Валахи жили на далеком севере, близ русского Галича. Мы имели случай высказаться против такого недостаточно внимательного к контексту толкования слов Киннама и Никиты Хониата и не имеем нужды повторять сказанное ²⁴. Теперь спрашивается: какая теория и чьи воззрения получают подтверждение или поддержку в показаниях нашего нового авторитетного свидетеля? На это мы отвечаем следующее: 1) В его рассуждении о происхождении Влахов прежде всего находит себе подкрепление теория Зульцера—Рёслера о позднем появлении романского населения на севере Дуная. В словах Кекавмена всего яснее то, что он ничего не знает о существовании в его время единоплеменного Влахам румынского населения на местах прежнего жительства Даков и Бессов. Жили они там, жили здесь, но оттуда принуждены были уйти и переселились в Македонию, Эпир, Элладу; теперь на старых местах их жительства другой народ. 2) В пользу Томашка служит то обстоятельство, что наш автор прямо называет предками Влахов не только Даков, но и Бессов; таким образом то, что было добыто путем исторических соображений и ученых комбинаций, подтверждено теперь непосредственным авторитетным свидетельством. К сожалению, или самые представления нашего автора о местожительстве древних Бессов, равно как и единоплеменных им Даков, были сбивчивы, или же в том виновата небрежность его изложения, но только он опять запутал свою весьма вероятную генеалогию Влахов неправильным географическим приурочением их предков. Центр поселения Бессов находился на северных склонах Родопских гор и на южных [155] спусках Балканского хребта, а также в верховьях Марицы, близ Татар-Базарджика; там, где ныне селение Баткун, находилась их столица (Бессапара). Это довольно далеко от средневековой Сербии, к которой не причислялись ни Сердпка (Сардика, Средец, София), заимствовавшая свое название от родственных Бессам Сердов и бывшая столицей Аврелиановой новой Дакии, ни Ремесиана (Ак-Паланка между Нишем и Пиротом), епископ которой Никита проповедовал Бессам христианство в самом начале V века. Средневековая и нынешняя Сербия соответствует римской провинции Верхней Мезии (Moesia superior), в которой обитали Мизы, а не Бессы. Если мы даже предположим, что наш писатель употребляет слово Бесс, знакомое ему из болгарского языка, в обширном его значении, в значении Фракийца, то и тогда немного поможем делу. Остается предположить, что, указывая предкам Влахов местожительство по близости Савы и Дуная, он собственно имел в виду Даков, а не Бессов. Но и тут будет некоторая сбивчивость в представлениях. Когда Аврелиан решил отказаться от Траяновых завоеваний за Дунаем, то он переселил тамошних римских граждан и вообще романизованных и цивилизованных жителей на южную сторону Дуная, именно в Мезию, при чем образованы были, взамен утраченной, две новые провинции, Береговая Дакия на Дунае (Dacia ripensis) с главным городом Рациарией (Арчер) и Дакия Средиземная (Dacia mediterranea) с главным городом Средцем (Sardica). Это будет гораздо ближе к позднейшей Сербии, но зато те Даки, которые воевали с Римлянами, и царем которых был Децебал, опять-таки жили не тут, а на севере Дуная.

Если же они (то есть, Влахи) захотят ввести своих жен и детей в какой-нибудь город в Романии, то ты позволь им ввести их, но только не внутрь укрепления, а пусть они остаются вне. И если Влахи пожелают посетить свои семьи, пусть они входят по два или по три (человека), и когда они уйдут, пусть тогда входят другие. Наблюдай тогда со вниманием за стенами и воротами. Если так будешь поступать, то будешь в безопасности. Если же позволишь многим войти к их семьям, то город будет предан (испытает их предательство), и ты будешь укушен ими, как аспидом, и тогда вспомнишь мои советы. Если же [156] соблюдешь это, то и их удержишь под властью, и сам будешь без забот.

Так как древние покопали (во многих местах) землю и поделали большие ямы и углубления — они употребляли вырытую землю для (могильных) курганов, — то тебе следует и на это обращать внимание, дабы противники не поставили в них засады, и внезапно выскочив оттуда, не причинили вреда твоим людям. Ибо вы сами знаете, что эти ямы (oi lakkoi) бывают большие, заключая вместимость трехсот, четырехсот и даже пятисот человек.

Если придет враг и расположится лагерем для осады, то совсем не поноси его, а напротив говори с ним со стены дружелюбно: когда он пришел воевать, то и воюй с ним. Ибо бранью ты возбуждаешь его к досаде на тебя и к разным средствам (к употреблению различных средств). И что тебе за польза от брани и срамословия? Напротив, если ты увидишь и услышишь, что кто-нибудь другой не (благо) воспитанный бранится, зажми ему рот и пристыди его. Еще же прибавив не многое, покончу мою речь (eti de oliga prsqeiV, katapausw ton logon). Внушаю тебе: не делай ничего опрометчиво и с гневом; пусть во всем руководят тобою разум, мудрость и страх Божий. Если же этому сопутствует молитва, то счастие, ангел добрый, предыдет пред лицом твоим, и блажен будешь. [157]

§ 191. О самоуничижении.

Я чужд слова, ибо я не был в школе Эллинской науки, где бы я мог приобресть оборотливость речей и научиться хорошо владеть языком. Я знаю, что иные будут порицать меня, придравшись к моему невежеству: но я сочинял не какое-либо поэтическое произведение и не для кого-нибудь другого, а для тебя и твоих братьев, детей утробы моей, их же даде ми Бог. Я изложил это, не прибегая к каким-либо прикрасам или выдуманным басням, не заключающим в ce6е ничего доброго, но я представил то, что я сам сделал или испытал, что сам видел и узнал — дела истинные, какие совершаются и бывают ежедневно. Может быть, и просты мои речи; но только, если ты будешь здраво внимать им, то найдешь, что нет ничего более правдивого.

§ 192. О необходимости обдумывать то, что ты намерен делать.

Говорю тебе и то: если хочешь делать какое-нибудь дело, рассуди сам с собою и внимательно рассмотри; и если ты убедился, что можешь его исполнить, делай, а если представляется много препятствий, и одинаково сомнительны удача или неудача, то не делай этого дела: лучше тебе совсем не начинать его. [158]

§ 218 ²⁵ О топархе.

Если ты имеешь собственную область, город или даже села, и считаешься в них топархом и владетелем (toparchV kai exousiasthV), то да не соблазнят тебя богатство, или титулы (axiwmata) или великие обещания царей; не отдавай своей земли царю, не бери за нее ни денег, ни имения, хотя ты мог бы получить вчетверо; но держись за свою страну, хотя бы она была мала и ничтожна. Ибо лучше тебе быть другом самостоятельным по доброй воле (autexousion); ты будешь благороден и почтен и достохвален и славен пред царем и пред всеми до тех пор, пока ты будешь на своей земле, и пока ты сам, и дети твои, и их дети будете находиться в твоей власти. Но как скоро ты утратишь страну свою и лишишься своей власти, то сначала полюбишься царю, затем вскоре ты будешь пренебрежен царем и ни во что вменен, и узнаешь что ты теперь раб, а не друг. Тогда и твой (прежний) подручник будет тебе страшен; потому что если ты досадишь ему, он отправится к царю и обвинит тебя, что ты замышляешь против него что-нибудь злое, что ты хочешь бежать и уйти в прежнюю твою землю, хотя тебе, может быть, и на ум не входило того, в чем ты будешь обвинен.

Тогда наряжен будет над тобою грозный суд, и будут тебя допрашивать, как раба лукавого и злоумышленного. Ты будешь говорить правду, но тебе не поверят, а твой прежний подручник и раб со своею ложью явится говорящим нечто достоверное и получит от царя почести. Будет провозглашено, что ты ничего не мог ответить; и вынесен будет против тебя приговор от правительствующего об ослеплении, или же (в таком роде) что «царственность моя дарует тебе помилование»... Но ты лишишься своего имущества, будешь отправлен в ссылку или же заключен в темницу. И тогда ты вспомнишь о твоей маленькой земле и о волости твоей и о том, как из свободного ты по доброй воле превратился в раба, и как ты некогда сам судил и наказывал других по [159] справедливости, а теперь осужден и наказан несправедливо. Может быть, царь после и поймет, что ты был обвинен ложно, но так как он опять взял за себя то, что тебе пожаловал и что обещал ²⁶, он уже не посмотрит на правду. Лучше тебе быть в земле своей. Впрочем царя почитай и люби, а равно и всех, кто за тебя вступается.

Если ты разумный человек, не думай лгать пред царем и правдоподобными словами обманывать его, чтобы получить подарки; ибо это не кончится добром для тебя. Расскажу тебе, опустив многих других, об одном топархе, что с ним случилось. Задр и Солин суть города Далмации; был в них правителем и топархом некто Добронья, человек умный и способный. Однажды он пожелал прийти и поклониться блаженной памяти царю Роману Аргиру: тот благосклонно принял его (осыпал) дарами и почестями, и отпустил домой с большим богатством. Обнадеженный этими благодеяниями, он сделал это в другой раз, и опять нашел благосклонный прием хотя не такой щедрый, как в первый раз, но несколько скудный и воротился домой. Когда умер император Роман, воцарился блаженной памяти царь кир Михаил Пафлагонянин: топарх опять явился в столицу, но сделавшись уже привычным (гостем), был встречен пренебрежительно; когда же попросил позволения удалиться, не получил его, и огорченный начал роптать. Узнав, что он ропщет, придворные донесли об этом царю, и предлагали следующий совет: так как он сам уже находится в наших руках, то мы можем завладеть, без всякого сопротивления, его страною. И действительно, заключивши его в темнице претория, они без труда захватили его землю, а жену его и сына выселили и привели их в преторий; и оставались они в темнице все время их жизни; в царствование Мономаха Добронья умер в преторие, а сын его, презираемый и считаемый ни во что, хотя с трудом, но все-таки успел спастись бегством. [160]

Как мы заметили в начале своей статьи, рассказ о приключениях в Цареграде Задрского топарха проливает новый свет на весьма неясную в XI веке историю далматинских городов, для ознакомления с которою мы можем пользоваться прекрасным сочинением хорватского ученого Рачкаго: Racki, «Borba Juznih Slovena za drzavnu neodvistnost u XI vieku» (U Zagrebu, 1875) и недавно вышедшим опытом русского начинающего слависта, И. Н. Смирнова: «Очерк истории хорватского государства до подчинения его угорской короне». (Казань, 1880). В 998 году Далмация, не смотря на свое преобладающее романское население все-таки остававшаяся в составе Восточной империи и составлявшая отдельное воеводство, передана была императором под власть венецианского дожа, также не отрицавшего своей зависимости от византийской державы. Верховная власть Восточно-Римской империи над Далмацией и теперь оставалась бесспорною; она выражалась в области церковных отношений тем, что имя византийских царей в [161] песнопениях упоминалось на первом месте, в государственной области тем, что публичные акты, издаваемые властями далматинских общин, носили в заглавии имена тех же императоров. Но управление Далмацией взял на себя венецианский дукс (dux), как патриций и проконсул восточно-римского царя; он стал именовать себя также и дуксом Далмации (Dalmatiae dux). Предполагалось, что он будет руководить этим управлением чрез наместников, чрез второстепенных начальников, которые заступали бы его там, как царского стратига. Есть указание, что Петр Орсеоло, тотчас после получения в свои руки далматинских городов, послал в Сплет своего сына Оттона, а внука Петра в Дубровник, в Задр же Маффея Джустиниани (Racki, Borba, pag. 92). Исконным врагом латинских приадриатических общин было соседнее Хорватское государство, стремившееся к их подчинению: Венеция, на которую теперь легла обязанность защиты романской стихии против Славянства, вступает с ним в упорную борьбу. Под 1018 годом в хронике Дандоло мы находим следующее известие (Murator. XII, 236; см. также сборник Рачкаго: Documenta historica Chroat. antiq. pag. 431): «Nono ducis (scil. Ottonis Ursioli) anno Cresimirus Croatorum praesidens regno, Jadram et alias maritimas civitates Dalmatiae quotidianis incursionibus inquietat. A quibus dux requisitus cum stolo exit, et civitates tutavit, hostes in fugam vertit, et cives illarum in sua fidelitate et obedientia solidavit. [Et rediens a Vitale episcopo Veglensi, et Majo episcopo Arbensi et Martino episcopo Auserensi, et ab universo clero, prioribus et populo dictarum insularum de tributo sibi et successoribus suis annuatium in perpetuum solvendo sponsionem suscepit]. Вторая часть известия, относительно обложения данью островов Крка, Раба и Осора, вполне подтверждается документами, сохранившимися в местных архивах до нашего времени и теперь всем доступными (Documenta histor. №№ 32, 33, 34); но более для нас важная первая часть, содержащая известия о борьбе Оттона Орсеоло с королем Кресимиром II (по другому счету III), вызванной нападениями последнего на Задр и другие приморские города, остается до сих пор на ответственности самого автора хроники, писавшего в XIV столетии, и не смотря на высокое положение, открывавшее ему доступ ко всем источникам и архивам, не чуждого, по крайней мере в изложении данного периода, ошибок — особенно в хронологии, [162] фактических пробелов и пристрастия ²⁷. С большим основанием Рачкий предполагает что между 1009 — 1017 годами Кресимир II все-таки успел утвердить свою власть в Далмации, что, хотя Дандоло только глухо говорит о ежегодных нападениях Хорватского короля на Задр, на самом деле венецианская власть теми «quotidianis incursionibus» если и не была совсем уничтожена, то во всяком случае сильно потрясена. Темный намек венецианской хроники восполняется и объясняется при помощи местных славянских документов, из коих оказывается, что при Кресимире II в далматинских городах Венецианцы вовсе не имели безраздельного господства; в Задре мы находим правителем Добра, сына Болицы; король хорватский жалует своим родичам Мадию (=Майю) и его сыну Добронье землю в Точинье, в окрестностях Задра: хорватское наименование задрского правителя и его отца, а также сына Мадиева — говорят весьма многозначительно, и заставляют думать, что Кресимир II, в начале второго десятилетия XI века, утвердил в Византийской Далмации власть хорватскую. Поход 1018 года вовсе не имел такого важного значения, какой придан ему в хронике Дандоло; Оттон Орсеоло не решился померяться с хорватскими силами на суше, и ограничился укреплением венецианского господства на островах Рабе, Крке и Осоре (Racki, Borba 101, 102). Южно-славянский ученый в последнее время отчасти изменил мнениям, сейчас нами изложенным но едва ли к лучшему. Он придает теперь (см. комментарии в Documenta) совершенно другое значение грамоте, данной Мадию, отцу Доброньи, но, как увидим далее, ошибочным следует признать его новое, а не старое объяснение. Мы остаемся при том, что к 1018 году венецианская власть в Далмации была уничтожена и перешла в руки хорватского короля. Между тем на востоке кончилась кровавая война между Византией и Болгарией; участь Болгарии, залитой потоками крови, грозила в недалеком будущем и Хорватии, и вот перспектива болгарского погрома заставила Кресимира и его брата добровольно подчиниться Византии. Cedren. II, 476: Tw de basilei proserruhsan, thV BoulgariaV doulwqeishV autw, kai ta omora eqnh twn Corbatwn arcontaV econteV duo adeljouV, on prosruentwn [163] kai axiomata labontwn kai kthseiV ikanaV, uphkoa gegone kai ta eqnh. (Сравн. Zonar. IV, 124 ed. Dindorf). Мы не знаем, чем Хорватия вызвала неудовольствие своего сюзерена, но только в одной южно-итальянской хронике мы читаем, что тамошний византийский стратиг в 1024 году совершил экспедицию из города Бара в Хорватию, захватил там жену Цисмигия, в котором легко признать Кресимира, и отправил ее в Константинополь. (Lupi Protospati Pertz, SS., V, 57. Ann. 1024: In hoc anno tvansfretavit Bugiano in Chorvatia et comprehendit ipsam patrocissam uxorem Cismigi et direxit illam Constantinopolim ²⁸. Нужно полагать, что после этого только еще более скреплены были те отношения, которые образовались между Византией и Хорватией, в 1018 году; как в Хорватии так и в Далмации Кресимир управлял в качестве византийского подручника, но ни как нельзя думать, чтобы Византия дала ему над последнею больше прав, чем было уступлено прежде Венеции, или допустила полное ее слияние с Хорватией. A priori следует предполагать такой порядок, что управление в далматинских городах будет принадлежать королю хорватскому, что он будет иметь там своих наместников — всего скорее из среды своих родственников, но что оно будет отправляться от имени византийского императора и под официальными византийскими формулами. Действительно, ряд документов показывает, что с 1033 года по 1036 в Задре управляет Григорий, приор города и проконсул (Далмации), или же протоспафарий и стратиг всей Далмации и что судебные акты пишутся от имени византийских императоров Романа и Михаила IV. См. Docum. histor. Chroat. antiq.;

«In Christi nomine. Anno ab incarnatione domini millesimo tricesimo III, indictione IIII (ошибочно) mense Iulius die V. Regnante piissimo ac perpetuo Augusto Romano, civitati Jadere regente cathedra pontificatus domino Andrea venerabili episcopus; nec non et ibidem [164] prior dominus Gregorius et proconsul… Per Iussione Gregorii priori et proconsuli de ipsa civitate Jadere».

И подпись: Gregorius prior et prostatarius testis. Этот самый Григорий упоминается еще в двух позднейших документах 1067 года, которые указывают на его происхождение и родство. В грамоте Петра, аббата в монастыре св. Хрисогона, о землях этой обители читается (Document. Histor. № 53): «Quam videlicet — cellam cum adjacentibus sibi territoriis domnus Majus de Columna, Jaderensis prior, cum suis nobilibus nostro contulit monasterio in opus fratrum ibidem famulancium. Quod factum utique inconvulsum mansit tempore ipsius et ejus nepotis, equidem nomine dicti domni Magii Jaderensis similiter prioris, ac tempore filii hujus secundi Magii domni Gregorii, imperialis protospatharii et Dalmaciae stratigi seu Jaderae prioris. Точно также в грамоте Стефана, епископа Задрского (№ 54), Григорий, imperialis patrikyus ас totius Dalmacie stratige, является сыном Майя и племянником епископа Престанция (Prestancius episcopus una cum Majo fratre suo priore filius dicti prioris Gregorius). Мы занимаемся стратигом и протоспафарием Григорием так много по той причине, что, по нашему [165] мнению, именно он-то и есть то лицо, о котором идет речь в рассказе автора Стратегии. Если мы сопоставим годы, выставленные на сейчас приведенных грамотах, а также имена императоров, в них обозначенные, с ходом греческого повествования, то нам останется на выбор: или отвергнуть весь рассказ, как лживый, или же принять такое отождествление; но нет никакого основания заподозрить здесь знание и правдолюбие писателя, который везде оказывался в высшей степени достоверным и точным. Добронья, DobrwnaV, в первый и второй раз приходил в Царьград именно при том самом Романе Аргире (1028—1034 гг.), который назван в документах 1033 и 1034 годов; в третий раз он явился сюда при Михаиле IV Пафлагонянине (1034—1041), имя которого сопоставляется с именем Григория в двух последующих актах 1036 года: очевидно, следует предполагать, что последнее несчастное путешествие в Царьград, после которого Добронья уже не воротился домой, было предпринято после 1036 года. Вся сила в том, что местные латинские документы называют далматинского стратига по имени, а греческому писателю сделалось известным его прозвание. Впрочем, и в числе местных латинских актов есть один, в котором встречается прозвание Доброньи; так поименован тот родственник короля Кресимира II, который вместе с своим отцом Мадием — припомним, что и отец Григория в обоих документах 1067 года тоже назван Мадием, — получил от него землю в Точинье (ранее, чем сделался приором). Об этом пожаловании идет речь в грамоте одного из преемников Кресимира II, Петра Кресимира III (IV) от 1066 года. Docum histor. Croatiae antiquae № 52: Ego Cresimirus rex Chroacie et Dalmacie -- monasterio sancta Marie monialium — dono terram in Tосhinia, que regalis esse dignoscitur vel regalium servorum, --- quam avus meus C(resimir) dedit cognato suo Madio et filio ejus Dabronae. Coram his testibus: Dabro priore filio Bolize, Nicephoro et fratre ejus Madio etc. Хотя бы подлинность этого документа, в смысле действительности юридического акта, и подлежала сомнению, все-таки он не утратит для нас своего исторического значения и будет служить доказательством действительного существования упомянутых в нем лиц, ибо все-таки за ним останется авторитет древности: одна из двух редакций, в каких он дошел до нас, сохранилась в пергаментном регистре ХП века (см. комментарии Рачкаго в Documenta). С другой стороны нет никакого основания относить пожалованье [166] Мадию и Добронье ко временам какого-нибудь другого Кресимира, более древнего, чем Кресимир II, как поступил, вопреки прежнему своему мнению, сам Рачкий, поместивший акт между 940—946 годами. Дедом Петра Кресимира (avus meus) будет именно Кресимир II; тогда как отец Держислава, Кресимир I, именуется его прадедом (proavus Petri Kresimiri: Docum. histor. pag. 20 № 15)., Принимая тождественность стратига Григория и топарха Доброньи, мы должны придти к следующим выводам относительно положения далматинских городов после 1018 или 1024 года: 1) непосредственная власть над ними принадлежит приору Задра, сделавшемуся потом главою всей Далмации; 2) так как этот наместник носит славянское прозвание и даже состоит в родстве с хорватским королем, то он не принадлежит к местному латинскому населению, и поставлен не прямо из Византии, а от хорватского короля, 3) но все-таки он официально считается делегатом самого императора и творит суд и расправу от его имени; 4) по титулу он стратиг, то есть, воевода, на деле топарх, то есть, вассальный, но самостоятельный по отношению к Византии правитель.— Совершенно понятно, что с одной стороны подручник двух государей, низшего и высшего, старается сбросить с себя ближайшую зависимость и вступить в непосредственную связь с высшим. Может быть, не чужда была эта цель и путешествиям Григория Доброньи в Цареград; может быть, изменения в его титулатуре находятся в связи с первыми двумя поездками, равно как и со смертью Кресимира II, последовавшею в 1035 году... Совершенно понятно, что с другой стороны византийское правительство не довольствовалось признанием со стороны топарха одной верховной власти императора, но стремилось к полному восстановлению своего господства на Адриатическом побережье, к полному подчинению Задра и других городов. Около 1040 года, после побед Михаила Пафлагонянина и усмирения Болгарского восстания, оно достигло своей цели; Добронья умер в тюрьме в царствование Константина Мономаха (1042—1055 гг.), а земля его, по прямому свидетельству нашего нового источника, досталась Грекам. С этой точки зрения совершенно неверным оказывается и другое известие Дандоло относительно Задра, правда, и без того сильно заподозренное. Он пишет, что по вступлении в управление дожа Контарини (1043 —1071), стал тревожить далматинскую территорию венгерский король Саломон — на самом деле Саломон сделался королем только в [167] 1063 году; он побудил к возмущению жителей Задра, до тех пор сохранявших обещанную дожу верность: предполагается, что до 1044 года Задр был в подданстве Венеции. Вследствие того дож Контарини во второй год своего правления, следовательно в 1044 году, отправился в экспедицию и при помощи некоторых приверженцев Венеции, воротил Задр, а равно и некоторые другие города Далмации. Murator. XII, 244: Salomon rex Hungariae terrestria loca Dalmatiae inquietans, Iadratinоs, qui promissam Ducifidelitatem hujusque servaverant, ad rebellionem induxit. --- Tunc iste Dux sui ducatus anno II hostiliter egressus, quibusdam incolis confaventibus, Iadram recuperavit. Similiter ex Dalmatinis aliqui Ducis praesentiam cognoscentes, ad exhibendam subjectionem solitam accesserunt. Очевидно, что такой рассказ никак не может быть защищаем; он основан на каком-то странном и необъяснимом недоразумении ²⁹. Власть венецианского дожа совсем была забыта в Задре после 1018 года, и если она была восстановлена, то опять-таки не в 1044 году, а разве в 1050 году. Недавно отысканная краткая венецианская летопись просто замечает: «Anno Domini millesimo quinquagesimo Dominicus Contarenus, qui in illis temporibus erat dux Venecie (sui ducatus anno septimo) iuit Iaderam cum exercitu et серit eam» (Simonsfeld, Kurze venetianer Annalen; Neues Archiv. Bd. I, 702; Racki, Docum. histor., pag. 444); пошел на Задр с войском и взял его: из чьих рук, не сказано, но на основании нашего источника следует дополнить, из рук греческих.

Был один родоначальник Арабский; имя ему было Апелзарах. Он также пришел к вышеназванному царю кир Роману, и почтен был значительными дарами и почестями, и был [168] отпущен царем в свою землю. Он сделал это снова, но во второй раз был принят с пренебрежением, и пренебреженный хотел удалиться, но ему это не было позволено от царя. Он провел два года в столице, каждый день ожидая ссылки и гибели; однако по истечении двух лет царь позволил ему отправиться домой. Удалившись и перешедши Железный мост по ту сторону Антиохии, он призвал людей и всех ближних своих, и схватившись за голову обеими своими руками, спрашивал их: что это такое? Они засмеялись и ответили: голова твоя, наш господине! А он продолжал: ну так я благодарю Бога, что с целою головой на теле моем я переправился в Хрисополь (Скутари) и теперь достиг пределов Аравии. Кто пытается подставить ногу другому, падает сбитый собственною своею хитростью.

Ср. Cedren. II. 495 496.502. Арабский эмир, называемый у Кедрина Пинзарахом (Pinzarac) = Ибн-зайрахом, владел городом Триполисом в Сирии; поссорившись с египетским калифом, он отложился от него и вступил в союз с Византийцами, которые при Романе Аргире (1028—1034 гг.) действовали там довольно успешно. В 1030 году, судя по ходу рассказа в хронике, Пинзарах или Ибн-Зайрах посетил Константинополь вслед за своим сыном Аллахом, возведенным в патриции, действительно был принят с большим вниманием и на возвратный путь щедро одарен. Во второй раз, по свидетельству Кедрина он уже явился беглецом, ищущим защиты, так как Египтяне взяли верх. Тем не менее в 1033 году Роман отправил его обратно в Сирию с наказом своему военачальнику Феоктисту позаботиться о возвращении Триполиса, для чего даже даны были эмиру военные силы.

Железный мост, sidhrogejuron, Джис-ал-хадид Арабов, до сих пор известен под этим именем и находится в трех часах езды от Антиохии на пути в Алеппо. Он ведет через Оронт и упоминается нередко у арабских историков. См. Bitter, Erdkunde, XVII, 1091. 1641.

Ты можешь отправлять послов к царю, но пусть твои грамоты к нему говорят только истину; равным образом пусть твои посланные будут люди разумные и правдивые, способные понимать, что они услышат от царя; и разумеющие, что следует говорить беседующему с ним: и пусть они не будут, слишком навязчивы (periergoi). Впрочем, лучше тебе быть другом царя в стране своей, чем лишившись ее, быть от царя презренным.

Если в твоей земле есть море, то давай доступ и успокоение в гавани судам, которые или добровольно приходят ради торговли или по неволе, вынужденные властью волн. Если будешь так поступать, то будут тебя хвалить соседи и чужестранцы, и все будут твоими искренними друзьями, и земля твоя будет безопасна [170] от всяких происков, и сам ты будешь пользоваться безмятежным спокойствием. Если же ты окажешься недоброжелательным притеснителем ради скверного прибытка, то тебе и твоей стране будут угрожать враждебные замыслы с суши и с моря. Внушаю тебе иметь любовь и с соседями и с чужестранцами, всем по возможности давать приют в гавани и делать добро; — но только не верить им, ибо ты не знаешь, что они замышляют против тебя и страны твоей в сердце своем.

Поэтому ты должен во всякое время спать, но бодрствовать. Не только для тебя полезно бдение и осторожность, но точно также пастух, земледелец, купец, моряк, все, чем-нибудь занимающиеся в своей жизни, даже от малого небрежения и невнимания [171] погибают; и не только мирские люди, но и духовные, привыкшие ко всякой добродетели.

Если тебе пограничный сосед (akrithV) пришлет дары, прими их, пошли и сам из того, что имеешь; но только знай, что он хлопочет о том, чтобы приобрести посредством подарков твою дружбу, и чтобы ты ему поверил; а когда ты предашься беспечности, он нападет на твою крепость или на твою страну, и ты лишишься над ними власти. Следует тебе опасаться друзей еще более, чем врагов.

28. To же самое известие в Барийской хронике, по изданию Муратори (V, 148) читается так: Millesimo XXIV, indichia IV. Barchavit Bugiano in Chorvatia cum Barenses et comprehendit ipsam patricissa uxor Cosmizi, et adduxit illam in Bari, misitque eam cum filio suo in Constantinopoli. Bugianus есть известный стратиг Войан, BwiannhV; patricissa, жена патриция, титул, которым был пожалован Кресимир, C(r)is(i)mirus.