Если кто поднимет бунт и провозгласит себя царем, не иди на совет его, но отступись от него, и если ты можешь воевать и низвергнуть его, то воюй за царя и за общий мир. Если же ты не можешь воевать его, то, как сказано, отдались от него, и захватив какую-нибудь крепость, напиши с человеком своим царю и старайся, сколько можешь, исполнить свою службу, дабы почтен был и ты, и дети твои, и люди твои. А если у тебя нет людей, чтобы захватить какое-нибудь укрепление, оставь все и убегай к царю. Если же ты, быть может, ради своей фамилии не решаешься бежать, то будь с ним (то есть, бунтовщиком), но только мысль твоя пусть будет с царем, и когда к тому представится возможность, покажи дело достойное хвалы. Будучи с ним, отведи от него тех людей, которых он считает своими задушевными друзьями, и заставь их соблюдать верность к царю в Цареграде и ты не обманешься в надежде твоей. Пиши к нему (царю) тайно. И если ты обитаешь в каком укрепленном городе на востоке или на западе имеешь какой сторожевой пункт (ecwn koula), и произойдет восстание, поднимись, собери вокруг себя людей и воюй с бунтовщиком. А если все кругом тебя восстанет, собери посевы и запасы (для скота), какие у тебя есть, и ввези все внутрь крепости. Прикупи и еще жита и ввези его туда; имей запасного жита [103] столько, чтобы было достаточно для тебя и для твоей фамилии, и для рабов, и для свободных, которые должны будут вместе с тобою садиться на коней и выходить в боевой строй. Пусть то же самое сделают, по совету твоему, и другие все, малые и великие. Если ты будешь иметь внутри хлебные запасы, то я уверен, когда враги попытаются воевать тебя, ты, с Божиею помощью, низложишь их и обратишь в бегство. А если ты не сделаешь так, как я тебе заповедал, с тобою случится то же, что было с родителями Николицы Лариссейского (из Лариссы).

Ecwn de endon ta gennhmata sou, eu oida, wV ophnika dokimaswsin oi enantioi polemhsai soi, Qeou cariti katabaleiV autou; kai jugadaV poihseiV. Ei de kai mh kaqwV soi eneteilamhn poihseiV, paqein melleiV oper epaqon epi tv Samouhl oi goneiV tou Nikoulitza eiV Larissan.

Когда покойный дед мой Кекавмен был в Лариссе, имея власть над Елладою, тиран Болгарский Самуил много раз пытался то войною, то хитростью овладеть Лариссой, и не мог (этого достигнуть), но всякий раз был отражаем и посрамляем. (В свою очередь дед мой) то преследовал его войною, а то старался смягчить его самого и приближенных его подарками. Поступая так, он имел беспрепятственную возможность сеять и жать, и таким образом сохранял своих людей в довольстве. Когда же он увидел, что (тиран) совершенно взял верх, то он провозгласил его (то есть, признал его своим царем), и таким образом опять проведя его, посеял и сжал. Он написал и к порфирородному царю Василию, что-де я, святой мой господин, вынужденный отступником, велел Лариссейцам провозгласить его, и они с Богом (после того) сеяли и жали, и молитвами твоей царственности я собрал плодов столько, что Лариссейцам их будет достаточно на четыре года, и вот мы теперь опять — рабы твоей царственности. Узнав об этом, царь одобрил хитрость деда моего. [104]

___

rxq Peri kejalhV kastrou (kai) jronimou

EwV gar hn o makarithV mou pappoV o KekaumenoV en Larissh thn archn ecwn thV ElladoV. edokimase pollakiV o turannoV BoulgaroV Samouhl to men apo polemou, to de kai meta doliothtoV katascein thn Larissan kai ouk hdunhqh, all apekrousqh kai enepaicqh up autou. Kai to men polemhsaV ediwxen auton, to de kai dwroiV auton kai touV peri auton ekmeilixamenoV kai tauta poiwn, thn te ghn en adeia speirwn eqerize kai ton idion laon perieswzen [en] autarkeia. Opotan de eiden auton dunasteusanta pantelwV, ejhmisen auton. Kai outwV palin auton pragmateusamenoV, espeire kai eqerisen. Egrayen de kai proV ton porjurogenneton kur Basileion, oti egw, despota mou agie, anagkasqeiV para tou apostatou prosetaxa toiV LarissaioiV kai eujhmisai auton, kai espeiran kai eqerisan sun Qev kai dia thV antilhyeoV thV basileiaV sou suneballa touV karpouV, arkountaV toiV LarissaioiV epi cronoiV tettarsi kai idou palin eisi thV basileiaV sou douloi. Maqwn de touto o basileuV, apedexato to sojisma tou pappou mou.

Наша задача состоит главным образом в том, чтоб отыскать в армянской истории десятого века факт, соответствующий [105] вышеприведенному, несколько загадочному рассказу о взятии города Девина, и получить более подробные сведения о лицах, участвовавших в этом событии, очевидно — довольно важном в судьбах Армении, так как оно касалось города, служившего долгое время резиденцией Армянского патриарха или католикоса. Мы должны признаться, что наши разыскания по данному вопросу в области армянской истории не увенчались полным успехом и не дали нам возможности отвечать определительным указанием на сообщение того или другого армянского историка. Остаются кое-какие сомнения, которые, может быть, будут разрешены другими; главное из них касается намека на зависимые отношения одного из владетелей Девина к Византийской империи. Такие отношения утвердились ранее, чем Кекавмен явился осаждать Девин, но когда и кем они были основаны, это — пункт, требующий разъяснения, а пока вызывавший только догадки. При таком положении дела, мы считаем наиболее полезным сообщить здесь весь материал, собранный нами для решения вопроса, удерживаясь пока от положительного ответа.

В начале X века Армения, за исключением тех ее частей, которые уже ранее вошли в состав соседних византийских воеводств (тем), находилась под верховною властью Арабских калифов. Местные удельные князья, принадлежавшие преимущественно к старинной знатной фамилии Багратуни, сохраняли свою власть; главный представитель фамилии, владевший городом Ани, даже признан был калифом в царском достоинстве (шахом), в чем уже заключалось некоторое восстановление одной общей и высшей национальной власти, давно утраченной Армянами. Но наряду с этою национальною властью существовала другая, несравненно в большей степени сильная и действительная: это была власть остиканов, то есть, наместников калифа. Известен целый ряд таких остиканов из фамилии Саджидов (или Кайзиков), обыкновенно соединявших с властью над Адербейджаном управление в соседней Армении ¹. Когда они навещали Армению — нечего говорить о том, что это почти всегда равнялось неприятельскому нашествию, — то обыкновенно утверждали свою резиденцию в Девине. Здесь остикан Юсуф в 914 году замучил царя Сембата II и [106] других князей (Jean Catholicos, Histoire d'Armenie, trad. par Saint. Martin, pag. 232; Асохик, Всеобщая история, перев. Эмина, стр. 113). Арабский географ Ибн-Хаукал, долго путешествовавший в странах Прикаспийских и по берегам Аракса, покончивший свое сочинение в 976 году, разумеет именно этого Сембата, когда говорит о переходе Девина под непосредственную власть Арабов. «Город Девин в древние времена принадлежал Сембату, сыну Ашота, царя Армен, и продолжал он находиться в руках вельмож их, и отнял его у них Абул-Касим Юсуф Аби-с-Садж» ². Кстати заметить, что в таком же положении непосредственного подчинения Арабам находились в X веке и некоторые другие части (южной) Армении, именно область Апахуник и города на севере острова Вана — Беркри, Хлеат (Ахлат) и Арджес, попавшие в руки арабских эмиров ³. Обращаемся к истории Девина. Когда восстановитель Армении, Багратид Ашот, по прозванию Железный, отправился в Константинополь — он был приглашаем туда посланиями патриарха Николая Мистика, управлявшего государством в малолетство Константина Багрянородного, — в Девине пребывал арабский остикан (Jean Cathol., pag. 287), под которым нужно разуметь всего скорее Субука, оставленного вместо себя Юсуфом, когда этот последний поднял знамя возмущения против калифа и пошел на Багдад; слуга успел удержаться на своем посте и тогда, когда его господин, потерпевший неудачу, сидел в багдадской тюрьме (918-921 гг.). Византия, которая никогда не думала отказываться от притязаний на верховную власть в соседнем христианском государстве, получила удобный момент для восстановления своего преобладания в Армении и для ослабления искони соперничествующего влияния мусульманской державы. Ашот Железный воротился из Царьграда, осыпанный почти царскими почестями, с титулом князя князей Армении и в сопровождении греческого войска, при помощи которого он стал подчинять себе страну и разных удельных властителей. Чтоб остановить его успехи и посеять среди Армян раздор и разделение, остикан [107] Юсуф, восстановленный в своем достоинстве (в начале 922 года), противопоставил покровительствуемому Византией другого претендента, тоже из фамилии Багратидов, и тоже Ашота, который ранее носил звание сбарабеда (генерала) и приходился двоюродным братом «князю князей»; с согласия остикана, он занял город Девин, получил здесь от Юсуфа царскую корону, возведен был в царское достоинство, то есть, назван шахом (Jean Catholic., p. 293; ср. Chamich, History of Armenia, II, 51). Возвратившись из Девина, сбарабед Ашот нашел свой первоначальный наследственный удел опустошенным и разоренным, виновником чего был Ашот Железный и его греческие войска. Вследствие того вражда, уже ранее существовавшая между родственниками, перешла в открытую борьбу, которая, не смотря на все примирительные старания католикоса Иоанна VI (историка), несколько раз возобновлялись с новою яростью. Оказывается, что в этот период главною резиденцией Ашота Железного был Вагаршапат (Эчмиадзин), а сбарабед Ашот имел свое местопребывание в Девине. Jean. Catholic, pag. 300: L'autre Aschod se mit aussi en marche de son cote et s'arreta dans la ville de Tovin. Это относится к 921 году. Ср. Chamich, II, 54.

Остикан Юсуф, получив вновь в управление Адербейджан и [108] другие провинции, уже не появлялся сам в Армении, но прислал сюда своего уполномоченного, который у Иоанна Католикоса именуется Серпухом (Serpoukh), но все-таки должен быть отличаем от прежнего уполномоченного, обозначаемого тем же именем ⁴. Его настоящее имя есть Неср или Неср-ал-Субки (см. ниже). Он относился с большою благосклонностью к царю Ашоту Железному и даже дал ему титул царя царей, шаханшаха, так как, кроме его, еще два другие лица получили от Арабов царский титул: сбарабед Ашот и Гагик Ардзруни, царь Васпураканский (Jean Catholic, pag. 310, 320). Зато значение и сила Ашота сбарабеда начинает падать. В Девине, где он все еще господствовал, обнаруживается влияние чуждого, по-видимому, арабского элемента, утвердившегося в городе — может быть в виде гарнизона, а также и в виде мирных поселений (Jean Catholic: pag. 325: les infideles, qui occupaient la ville). Затем сюда приходит уполномоченный остикана Юсуфа Неср; встреченный почетными гражданами Девина, он сначала задержал их, потом объявил их пленными, и наконец, вступил в город, как завоеватель и повелитель (Jean Catholic, pag. 341: il entra dans la ville de Tovin). Несра, который был вызван Юсуфом в Адербейджан по поводу поднявшегося там восстания, сменил Бешр (Beschr), тоже имевший свою резиденцию в Девине (Jean Cathol., pag. 365: Beschr comme osdigan dans la ville de Tovin). В течение всего остального времени, описанного в истории современного католикоса Иоанна кончающейся, как известно, 925 годом, Девин является центром арабских сил, главною опорой их и убежищем (см. pag. 367 368). Мы знаем, однако, что Византия в царствование Романа Лакапина делала большие усилия, чтобы вырвать Армению из арабских рук; известны подвиги и успехи, которых достиг Иоанн Куркуас, один из отличнейших и знаменитейших византийских полководцев, сам [109] принадлежавший к Армянам по происхождению ⁵. О походе его к Девину говорят Константин Багрянородный и армянский историк Асохик: последний относит его к 922 году — показание, казавшееся подозрительным уже по тому, что тогда представлялось бы необъяснимым молчание католикоса Иоанна о таком близком ему событии, и теперь окончательно опровергаемое более отчетливым рассказом и более правильною хронологией Ибн-аль-Асира. У Константина Багрянородного (De administr. imper., pag. 22) мы читаем, что «в царствование императора Романа магистр Иоанн Куркуас на походе к городу Девину разорил по дороге всю область Фазианы». o magistroV IwannhV o KourkouaV apercomenoV kata tou kastrou Tibiou eiV thn diodon autou hjanise thn - pasan cwran thV FasianhV (под Фазианою разумеется область верхнего Аракса, иначе Базен; она была тогда под властью Сарацин: см. de administr., pag. 199). — У Асохика (стр. 116) мы читаем «на втором году царствования он (то есть, Роман Лакапин, воцарившийся в 920 году) собрал многочисленное войско и под начальством демесликоса (= доместика) отправил его в город Девин, где находился Эмир Субук, пригласивший себе на помощь в город шаханшаха Ашота. Войско греческое осадило Девина, но не быв в состоянии взять его, принуждено было снять осаду». Вот наконец более подробный рассказ арабского историка, сообщающий и более надежную хронологию: «В этом же (315) году (гиджры = 927—928). Доместик с большим войском из греков пошел на город Дебиль (= Девин). И был в нем Наср ал-Субки с войском, охраняя его. И были у Доместика черепахи (= testudines), и манганики, (= magganika), и была у него нефтеметная машина, которая поражала огнем двенадцать человек, (— разом), так что никто не устоял против нее, вследствие силы ее огня и его непрерывности. И была она для мусульман величайшим бедствием. А стрелявший из нее был опытный воин из наихрабрейших. И попал в него некий мусульманин стрелой и убил его и избавил мусульман от этой беды. И сидел Доместик на высоком троне, возвышаясь над городом и над своим войском, и давал приказания драться, как ему казалось нужным. Но мужественно защищались горожане. И он не прекращал борьбы, [110] пока они (Греки) не подошли к стенам города. И сделали они в них многочисленные подкопы, и вошли в город. И сразились с ними жители его вместе с бывшими там войсками весьма усердно. И победили мусульмане и выгнали Греков из него и убили из них около 10,000 человек» ⁶. И так, Девин не был взят Греками, и притом оказалось, что внутри его стен находилось значительное мусульманское население, способное дать отпор христианам. Затем мы читаем у Фомы Арцруни, историка князей и царей Васпураканских (жил в первой половине X века) о каком-то эмире Арабском, может быть — наследник либо самого Юсуфа, либо его уполномоченных, что он овладел Гохтеном (Goghgthn северная часть Васпуракана, в долине Аракса) и достиг Девина (atteignit la metropole de Dovin); так как он стремился подчинить себе Араратскую провинцию, принадлежавшую шаханшаху Абасу (преемнику Ашота 928-951 гг.), то последний выступил против него с войском и звал к себе на помощь Гагика Арцруни, царя Васпураканского, но намеренно и по славолюбию не дождавшись его, поторопился вступить в битву, и был разбит; зато Гагик был счастливее; почти под стенами Девина он одержал полную победу над мусульманским эмиром; он хотел выжечь город, но жители выпросили себе пощаду. Событие относится приблизительно к 936 году. К сожалению, многословный и напыщенный автор-современник не говорит нам прямо самого важного, остался или нет этот важный пункт в Армянских руках. Кажется, нужно предполагать первое, ибо говорится о пощаде города на условиях представления заложников и обязательства платить дань ⁷. Упоминание города Тивия (to Tibh) в 44-й главе сочинения Константина Багрянородного (de administr. imperio pag. 192) не служит к разъяснению нашего вопроса, потому что в данном месте речь идет о временах Ашота Храброго (780—820), предшествовавших всем только что изложенным превратностям в судьбах Девина. Из трех глав, посвященных в означенном [111] сочинении делам армянским, мы узнаем, впрочем, и довольно отчетливо, какие области во время Константина, около половины X века, считались или подчиненными Византии, или находящимися под ее прямым влиянием ⁸; в числе их нет Девина. С другой стороны, мы не видим, на каком основании предполагается, что в царствование Абаса в числе эмиров Арабских и Курдских, владевших в Армении и достигших полной независимости от калифа, был и эмир Девинский ⁹; разве только слова Ибн-Хаукала (см. выше) могут служить указанием на то, что Девин со времен Юсуфа и до его эпохи принадлежал арабам; но это показание во всяком случае не точно. Наиболее соответствующим нашей проблеме было бы такое решение вопроса, если бы мы могли предположить, что самый город или крепость вблизи Аракса (в пяти часах от Эривани) оставалась действительно в руках преемников Гагика, а область Девинская была под властью арабских эмиров, хотя бы прежде всего эмиров Гохтенских, завладевших частью Васпуракана и потому тоже находившихся в близком соседстве с Девинскою территорией ¹⁰. Цари Васпураканские, сыновья и внуки Гагика Арцруни, отличались, по видимому, особою расположенностью к Византии, так что внук Гагика даже вполне уступил свои владения императору Василию II (в 1021 году; см. ниже §245); один из этих царей или его генерал, а тем более позднейший писатель, знакомый с местною историей, мог поэтому считать врагов Васпуракана, стремившихся овладеть принадлежавшим к нему городом, врагами не только Армении, но и Романии, то есть, [112] Византийской империи. Самый факт завладения Девином мог произойти в промежутке между 936 и 976 годами, когда писал Ибн-Хаукал. За весь этот период, сравнительно мирный, мы имеем вообще довольно скудные известия о ходе дел внутри Армении; важные и громкие события, покрывшие славою византийское оружие при Романе II, и особенно при Цимисхии, хотя и близко касались судеб Армении, совершались все-таки не на ее полях, а по соседству с нею. Так как дед нашего автора именно был тем врагом Романии, который овладел крепостью Девином, то на основании сейчас высказанных соображений мы должны были бы видеть в нем самого эмира Гохтенского; но по многим причинам это представляется нам не совсем вероятным. Дед автора, как известно, является около 980 года на византийской службе. Случаи, что арабские эмиры делались вассалами Византии и переходили в ее подданство бывали нередко; есть на то примеры именно в самой Армении. Но такие факты обыкновенно оставляют какой-нибудь след в источниках; между тем ни в византийских, ни в армянских сочинениях нет на то никакого указания. Поэтому мы заранее сделали предположение, что, быть может, в рассказе нашего автора следует на стороне враждебной Романии находить двух действующих лиц, и что дед его был только союзником эмира из среды местных армянских владетелей второстепенного значения, позднейший переход которого на византийскую службу мог даже остаться не отмеченным специально. Пойдем, однако, далее. За последнюю четверть X века, когда жил Кекавмен дед, мы снова имеем ряд известий о судьбах Девина в истории современного Армянского историка Асохика (Всеобщая история Степаноса Таронского, Асохика по прозванию, перев. Эмина. Москва, 1864). По смерти царя Ашота III, в Ани воцаряется Сембат Завоеватель (977— 989 гг.), который ведет борьбу с своим двоюродным братом Мушехом, имевшим свой стол в Карсе. Мушех послал к Дельманстанскому эмиру Абел-Хаджу и пригласил его к себе на помощь; вскоре затем мы видим, что Абел-хадж владеет Девином. Объясним сначала, кто был этот Абелхадж, внук, как говорится в источниках, Салара, эмира Парсийского.

Под Дельмастаном, очевидно, следует разуметь страну Дейлемов или Дилемов, то есть, горную часть Гилана, на юго-западном берегу Каспийского моря. Друг Абелхаджа, Салар — лицо весьма известное, так как он боролся с Русскими при Бердаа, [113] в 944 году; Моисей Каганкатваци, армянский писатель X века, говоря о нашествии Русских (перевод Патканова, стр. 275), замечает, что Салар ¹¹ распространил власть свою над Агванией, Персией и Арменией. Ибн-ал-Атир под 941 годом сообщает нам о том, что Дайлемцы и вождь их Эль-Мерзебан Ибн-Мухаммед, известный под именем ес-Салара, овладел Адербейджаном, и конечно, тем самым приобрел известные притязания на власть в Армении. Приводим теперь слова Асохика об Абелхадже (стр. 131): «Мушех, совершенно забыв страх Божий, жил окруженный непотребными женщинами. Он послал к Дельмастанскому эмиру Абел-Хаджу, внуку Парсийского эмира Салара, и пригласил его к себе, который хотя и не успел прибыть... (в назначенное время), однако явился после и сжег Хоромоси-ванк (греческий монастырь в Ширакском округе, принадлежавшем Сембату). Он приказал арканами стащить с купола Шохаката крест в 431—982 году, вследствие чего гнев Божий посетил его, ибо вселился в него нечистый дух. Он вел войну с Гохтенским эмиром Абу-Талебом, и побежденный последним, взят в плен и должен был уступить ему Девин и все свои города». Представляется вопрос: когда именно Абел-Хадж сделался владыкою Девина. Чамчан (II, 866; место приведено г. Эминым в примечании) объяснял себе дело так, что Абел-Хадж уже владел этим городом: «Мушех заключил условие с иноплеменным эмиром Девина, который, по внушению самого Мушеха, прибыв в Ширакский округ, начал совершать набеги по всем направлениям». Но может быть и не так; всего вероятнее, что Девином (городом) Саларид завладел именно в союзе с царем Карса Мушехом. Если же они должны были отнимать его или у царя царей Сембата, или у его союзника, царя Васпураканского, то именно здесь и будет искомый нами случай, когда крепость Девинская была взята врагом Романии, потому что пришлец с берегов Каспия был таким более, чем всякий другой мусульманский эмир. Что для нас еще важнее,— дальнейшая история показывает, что Абелхадж из врага Романии превратился потом в ее друга. Побежденный в борьбе с эмиром Абу-Телубом Гохтенским и принужденный уступить ему все [114] свои города, а также и недавно приобретенный Девин, Абелхадж «со всеми своими домочадцами скитался по Армении и Иверии, рассказывая, что так как я стал врагом кресту Христову, потому он и отнял у меня мою отчину; отправившись ко двору Греческого императора Василия, и не нашед у него себе помощи, он возвратился, и своею же прислугой был задушен в городе Ухтике» (в Тайкской провинции: Асохик, История, стр. 132). К сожалению, Асохик не сказал нам, как долго прежний эмир Девинский оставался в Греции; ясно только то, что, удалившись из Армении после 982 года, он был в Византии как раз в начале борьбы Василия с Самуилом Болгарским ¹². Прибавим, что Абелхадж, внук Салара, кончивший так печально свою жизнь в византийской Армении, очевидно, должен быть отличаем от другого Абелхаджа, эмира Адербейджанского, сына Ровда, который потом, именно в 987 году, во главе стотысячного мусульманского войска напал на вышеупомянутого Абу-Телуба Гохтенского, отнял у него некоторые города Салара (то есть, Саларида Абелхаджа?), предал грабежу Гохтен, и дошел до города Девина (Асохик, История, стр. 140). Этот второй Абелхадж умер в другом месте и другим образом (см. Асохик, История, стр. 141). После его смерти власть перешла к сыну его Мальмлану (Мамлуну); но Абу-Телуб, эмир Гохтенский, снова завладел Девином (ibid.). После, около 1021 года, здесь господствует Курдская династия Бени-Шеддад, к которой принадлежал и Абул-Севар, эмир Девинский, упомянутый совсем не в надлежащем месте Матвеем Эдесским ¹³. Отсюда вытекает следующее заключение: Если рассказ нашего автора о взятии армянского города должен быть понимаем так, что он был взят именно дедом автора, местным топархом, то [115] это будет всего скорее Абел-Хадж, эмир Девинский. Нет ничего особенно невероятного ни в переходе мусульманского эмира на византийскую службу, — именно в данное время то же сделали потомки Хамдуна Сирийского, владевшие городами Мейфаркином (Мартирополем или Неперкертом), Амидом и Азруном (Асохик, История, стр. 136), а вскоре затем и один из Мерванидов, почтенный саном магистра (там же, стр. 200), — ни в достижении им главного начальствования над войсками Эллады или же воеводства в этой области; в рассказе Асохика есть даже указание на раскаяние, вызванное в эмире сознанием оскорбления, нанесенного христианской святыне, от чего не далеко было до обращения в христианство. Если же мы допустим, что дед нашего писателя был только союзником Абел-Хаджа при взятии Девина и принадлежал к армянской крови, то еще легче будет понять его успехи на византийской службе. Во всяком случае, не объясненным останется только греческое прозвание, данное пришельцу (оно значит сожженный, или обожженный, ambustus).

К сожалению, у нас нет возможности восстановить список стратигов провинции Элладской после Пофа Аргира и Кринита, названных в житии Луки Элладского (Migne, CXI, 464, 465, ср. о последнем: De administr. imper., p. 222, 223), то есть, во второй половине X века; иначе мы хотя здесь имели бы возможность опознать интересующую нас личность. За то мы имеем много сведений об Армянах и армянских князьях, служивших царю Василию именно в борьбе с Самуилом. Около 986 года переселены были в Македонию толпы Армян с целью противопоставить их Болгарам (Асохик, История, стр. 142). Магистру Григорию, князю Таронскому, дано было главное начальство в Солуни и войско для оборонительных действий против Самуила (Cedren. II, 447). Сын его Ашот принимал участие во втором походе против Болгар в 991 году; известно, что он попался в плен, и там, успев внушить к себе страстную любовь дочери Самуила, сделался его зятем (Асохик, История, стр. 188; Cedren. II, 451). Не так счастлив был Хандзитский князь Саак, сын Абела, разделявший плен Ашота (Асохик, стр. 188). Кроме этого князя из подчиненного Византии округа в четвертой Армении (De administr. imper., pag. 226), упоминается у Асохика неизвестный нам патриций Жан Портез (стр. 180, 188). Еще ближе касаются нас следующие два свидетельства, прямо указывающие на деятельность лиц армянского происхождения в [116] Элладе и даже в Лариссе. Во-первых, мы имеем надпись, которая гласит о построении храма Богородицы в армянской провинции Таик, принадлежавшей грузинской ветви Багратидов (в теперешнем селе Егрек в окрестностях города Тортома, на северо-восток от Эрзерума), Григорием патрицием и стратигом Лариссы и Македонии, сыном патриция Симпатия (Сембата или Субата) Кихкатци, при чем еще прибавлено какое-то дурно сохранившееся или не разобранное слово, заключавшее, по-видимому, другое прозвище; так как храм по надписи был построен при царях Василие и Константине в 6515 (1007) году, то воеводство Григория отстоит только на двадцать лет от нужного нам года. Мы имеем даже право думать, что 6515 год означает собственно окончание постройки храма, и что с другой стороны титул стратига Лариссы и Македонии оставлен за собою строителем в виде почетного воспоминания о прежней его должности; наконец мы можем догадываться, что либо слово Кихкатци, либо другое не разобранное прозвание подало повод Грекам назвать армянского или армяно-грузинского князя Кекавменом; но к сожалению, все это еще будут только догадки. ¹⁴. Далее, большую важность имеет одна неверно понимаемая другими заметка в византийской хронике (Cedren. II, 475). Когда, по окончании многолетней кровавой борьбы, Василий направился в Афины, то, кроме страшного поля сражения при Зетуне, еще покрытого костями разбитых здесь прежде Болгар, он любовался при Фермопилах стеною, устроенною для отражения Болгар Рупеном: uperhgasqh de kai to en QermopulaiV genomenon teicoV, d SkeloV arti katonomazetai, eiV apotrophn twn Boulgarwn para tou Roupenh. Нет сомнения, что под Рупеном здесь нужно разуметь не какую-либо местность в Фермопилах, а лицо, устроившее стену ¹⁵. В таком случае это будет лицо армянского происхождения; имя Рупена или Рубена (Рувима) напоминает [117] основателя Киликийской династии Рупенидов. Правда, Рупен, родоначальник царей Малой Армении, появляющийся на сцене только в 1065 году, никак не может быть тождествен с тем Рупеном, который выстроил стену в Фермопилах для Василия II; но очень естественно предполагать между ними родственные отношения. При этом нужно иметь в виду, что знаменитый основатель Армянского государства в Киликии всеми древними армянскими писателями единогласно называется родственником Багратида Гагика, последнего царя Армянского в Ани, но никто не объясняет нам степеней этого родства; только один Киракос Гандзакский, писатель XIII века, прибавляет, что он принадлежал к линии и потомству Гагика Ардзруни, царя Васпураканского ¹⁶, а это ни мало не противоречит другим показаниям, но только дополняет их, ибо сам Гагик Ардзруни, первый Васпураканский царь, был родным племянником Багратида Сембата Мученика (от сестры). Весьма жаль что мы не имеем никаких других сведений о Рупене, строившем Фермопильскую стену; но нельзя оставить без внимания, что Фермопилы — это проходы из Фессалии в древнюю Элладу, а как та, так и другая, одинаково входили в состав византийской темы Эллады; нужно думать, что тот, кто строил тут стену, был именно воеводою Эллады, то есть, занимал тот же самый пост, который почти в то же самое время представляется находящимся в руках деда нашего автора, получившего прозвище Кекавмена.

Таким образом и этот след тоже ведет нас в Армению, но опять-таки не выводит на вполне открытую дорогу. Остается еще третий признак, могущий служить к ближайшему определению фамильных отношений нашего автора и его деда, героя девинской истории и елладского стратига, именно прозвание Кекавмена, прямо приписываемое последнему. Опасно пускаться в филологические толкования, не располагая первым для этого условием, знанием данного языка; иначе можно было бы попытаться произвести слово Кекавмен от старинного армянского названия озера Гохчи Кегамом или Кекаркуни (см. Index к Documents armeniens). Мы имеем [118] в виду совершенно другое обстоятельство; оно заключается в том историческом факте, что фамилия Кекавменов встречается довольно часто на страницах византийских хроник XI столетия. Особенно замечательна карьера одного Кекавмена, наиболее древнего, носящего двойное прозвание Катакалона Кекавмена. Она начинается в 1041 году успешною обороною города Мессины против местных жителей, вступивших в союз с африканскими Сарацинами, после того как Маниак с своими войсками оставил южную Италию; тогда Катакалон, по прозванию Кекавмен, был протоспафарием и начальником отряда Армениаков, то есть, ополчения соответствующей пограничной византийской темы (Cedren. II, 523: o prwtospajarioV o kai tou tagmatoV arcwn twn Armeniakwn Katakalwn o thn epwnumian KekaumenoV; Zonar., IV, 142). Возвратившись из Сицилии, Кекавмен участвовал в уличной борьбе 19-го апреля 1042 года, кончившейся низложением и ослеплением императора Михаила V Калафата; он был в числе немногих лиц, до конца оставшихся верными этому царю (Cedren. II, 538: etuce de kai ek SikeliaV arti elqwn kai o strathgoV Katakalwn o KekaumenoV). Затем Катакалон Кекавмен является начальником придунайских городов и областей; в этом звании он отличился тем, что разбил отряд Русских, при отступлении их от Константинополя в 1043 году, (Cedren. II, 555). В 1045 году он был сделан правителем или генерал-губернатором Грузии: doux IbhriaV o KekaumenoV (Cedren. II, 560; ср. Aristagues, trad. par Prud'homme, pag. 71: Iasitas fut remplace dans son gouvernement per Catacalon (Gamenas..)). В 1048 году Катакалон Кекавмен, правитель Грузии и Армянского царства Ани (Katakalwn o Kekaumenon tou Aniou kai thV IbhriaV katarconta), при помощи военной хитрости, одержал победу над Турками Сельджуками (Cedren, II, 573, 574). В том же году, в сентябре, он был виновником другой большой победы над Турками. (Cedren. II, 577, 580; Aristag., pag. 83: Gamenas, nom qui signifie feu; Matthieu d'Edesse, pag. 87). В 1049 году Мономах вызвал его с востока и отправил в Болгарию против Печенегов вместе с ректором Никифором; главное начальство над войском имел последний, но наибольшее понимание военного дела обнаружил Кекавмен: он настаивал на том, чтобы немедленно напасть на Печенегов, не успевших собраться в одно место, но самонадеянный и хвастливый Никифор его не послушал, следствием чего было поражение Греков, бегство других вождей, кроме Кекавмена, [119] тяжело раненого и оставленного полумертвым на поле сражения, но признанного и спасенного одним Печенегом, помнившим его со времени его начальствования в придунайских городах (Cedren. II, 597—600). Весь этот эпизод мог бы служить гораздо лучшим пояснением соответствующих правил военного искусства, чем незадолго пред тем случившееся поражение Византийцев теми же Печенегами при Ямболе; тем не менее автор Стратегии упомянул об этом последнем (§ 64), происшедшем до прибытия Катакалона Кекавмена из Азии, и умолчал о том несчастном для Греков, но почетном для Кекавмена сражении, которое у других писателей рассказывается тотчас вслед за предыдущим, но гораздо его подробнее (Attaliot.,pag. 34; Cedren., 596; Zonar., IV, 176).Как мы уже заметили, это не говорит в пользу близкого родства нашего автора с Катакалоном Кекавменом. Не говорит в пользу этого и дальнейший эпизод в биографии Катакалона. В 1056 году он был уже дуксом Антиохии, но был сменен с этой должности императором Михаилом VI Стратиотиком, пожелавшим назначить на сей пост своего родственника. Чтобы задобрить недовольного сановника, император обратился к нему в праздник Пасхи с приветствиями, в которых восхвалял его заслуги и выставлял на вид особенно то, что он достиг всего собственною доблестью, а не знатностью предков или чьим-либо покровительством: ton Kekaumenon wV mh ek paterwn, mhd ek prospaqeiaV tinoV, all ex oikeiwn andragaqhmatwn proV hn ekekthto tou axiwmatoV anacqenta kaqedran (Cedren. II, 615; cp. Zonar. IV, 183). Но Кекавмен, равно как и его товарищ, Исаак Комнин, не получили все-таки ожидаемого повышения в титулах: они были главными деятелями заговора и восстания, низвергнувшего скупого и брюзгливого Михаила с царского трона (Cedren. II, 620, 623). Катакалон одержал одну из важных побед, решивших успех переворота (Attaliot., p. 55; Cedren. II, 628, 630), причем в битве с противной стороны пали многие уроженцы Македонии, не только простые, но и стратеги; в числе последних был Маврокатакалон (Cedren. II, 631): отсюда видно, что Маврокатакалоны не были тожественны с Кекавменами, вопреки предположению Дюканжа (Familiae Byzantinae, pag. 178); тем более, что знаменитый Катакалон Кекавмен был уроженец византийско-армянской провинции Колонии (Zonar., IV, 183=II, 263: o KekaumenoV Katakalwn, v Kolwneia h patriV). После восшествия на престол своего товарища, Исаака Комнина (1057 г.), [120] Катакалон Кекавмен возведен был в наивысший придворный сан, жалуемый дотоле только владетельным домам (Грузии) и близким родным царствующего императора, в сан куропалата (Cedren. II, 637, 642). С тех пор он более не встречается в истории.

Трудно предположить, чтоб он дожил до времени Михаила Дуки, когда писано было наше сочинение; отожествлению его с дедом писателя мешает хронология: Катакалон Кекавмен в 1042 году был только протоспафарием, а дед нашего автора уже в 980-х годах занимал должность, предполагающую гораздо более высший титул, должность стратига Эллады. Очевидно, что Катакалон Кекавмен никогда не служил в Элладе; это опять препятствует признать в нем автора нашего сочинения, так как последний, подобно своему деду, занимал правительственную должность в этом воеводстве (см. выше § 142). Единственно возможным сближением представляется то, по которому Катакалон Кекавмен был бы отцом автора Стратегии; но и тогда останется та странность, что сын совсем ничего не говорит о делах и подвигах своего отца, даже как будто совсем не знает их, между тем как некоторые примеры из его военной деятельности прямо напрашивались в сочинение, представляя прямое доказательство теоретического положения, заявляемого автором в виде темы своего рассуждения (ср. § 67 и Cedren. II, 597 и здесь выше). С другой стороны о сыне, которого отец был правителем Еллады и принадлежал к знатным армянским фамилиям, нельзя было бы сказать, что он ничем не обязан своим предкам. Наконец, следует обратить внимание и на то, что автор Стратегии иначе не называет свой род, как просто Кекавменами, а знаменитый товарищ и друг Исаака Комнина постоянно величается двумя фамилиями: «Катакалон Кекавмен», из коих первая указывает на весьма древний но очевидно захудалый род ¹⁷. Еще Дюканж, посвятивший роду Катакалонов довольно длинное исследование, обратил внимание на это обстоятельство: Catacalonas nude interdum ас simpliciter, quandoque etiam variis adjunctis epithetis aut cognominibus propter nescioquas maternas origines, prout tunc in Graecia usus invaluerat, passim efferri apud scriptores licet animadverti (Familiae Byzantinae, pag. 178). Итак, второе прозвание: «Кекавмен» должно [121] указывать только на происхождение по матери, на то, что отец Катакалона породнился посредством брака с Кекавменами; точно так, как в титуловании членов царствующей династии Комнинов еще и Дуками «Андроник Комнин Дука» и т. п. второе прозвание указывает на происхождение по женской линии. На этом результате, который все-таки является не чисто отрицательным, мы и должны остановиться; наш автор, вероятно, был только в дальнем родстве с Катакалоном Кекавменом по женской линии. Другие родственные с Катакалонами фамилии Мавракатакалонов и Тарханиотов (см. Du Cange, 1. с.) нас не касаются, и мы оставляем их в стороне. Но следует упомянуть о лице, носившем то же самое прозвание, как дед автора Стратегии, и конечно, сам автор, без всяких прибавлений, о Михаиле Кекавмене, о котором несколько раз идет речь у Анны Комнины. В 1097 году, при начале первого крестового похода, ему поручена была охрана городов в Малой Азии, взятых Византийцами, именно Сард и Филадельфии: (Alexiad. II, 95: o de doux - - - thn toutwn jrouran Micahl tw Kekaumenw pisteusaV). Через десять лет после, во время нашествия Боэмунда на Эпир (1107 г.), он начальствовал в Авлоне и Канинах, и потерпел поражение от Норманнов (Alexiad. II, 199—204). Наконец, он участвовал в одном из последних турецких походов Алексея Комнина (Alexiad. II, 329), и следовательно, дожил до 1116 года. Очевидно, он жил слишком поздно для того, чтобы быть автором Стратегии; но очень возможно, что он был одним из сыновей нашего автора, к которым тот обращается с своими советами и рассуждениями.

После трех лет (царь) назначил другого стратига в Элладу. Когда же дед мой не был в Лариссе, но был в столице, а стратиг не имел такой способности, чтобы придумать какую-нибудь военную хитрость, то Самуил пришел и не дал им собрать жатву; во время посева он дал им позволение сеять, а летом не позволил им совсем выходить из города. Это он делал в продолжение трех лет, так что, за недостатком у них пищи, они стали есть собак и ослов и другое нечистое мясо; а когда и этого не стало, то стали собирать кожи, лежавшие среди нечистот, и ели, желая утолить голод. Одна женщина, когда у нее умер [122] муж, съела его бедро. Вследствие нужды от невыносимого голода, Самуил взял их без пролития крови, обратив в рабство всех Лариссейцев, исключая одного рода Никулицы. Их одних он выселил — без вреда и потери свободы со всем их имуществом, и сказал при этом: «Я очень благодарен Порфирородному кир Василию за то, что он отозвал свата твоего Кекавмена из Эллады, и освободил меня от его хитростей».

Все подробности о покушениях Самуила овладеть Лариссою, повторявшихся в продолжение целых шести лет — три года при Кекавмене, и три после него,— представляют совершенную новость. Кедрин говорит о взятии Лариссы Самуилом только в общем очерке его первоначальных успехов: «Самуил сделался единодержавным правителем всей Болгарии. Это был воинственный человек, никогда не знавший покоя; в то время, как ромэйские военные силы были заняты борьбою против Склира (980 г.), он, улучив удобный случай, разорял весь запад, не только Фракию, Македонию и окрестности Солуни, но и Фессалию, Элладу, самый Пелопоннис. Он взял много укрепленных городов (jrouria), в числе [123] коих главным была Ларисса. Жителей ее целыми родами и полным домом он переселил во внутрь Болгарии, и зачислив их в свои воинские списки, пользовался их содействием в борьбе против Греков. Он перенес и мощи св. Ахиллея, бывшего епископом Лариссы при Константине Великом и присутствовавшего на первом вселенском соборе, и положил их в Преспе, где была его столица» (Cedren. II, 436). На первый взгляд обнаруживается некоторое разногласие между рассказом Кедрина и нашим источником относительно выселения из покоренной Лариссы. Слова Кедрина могут быть понимаемы так, что Самуил, овладев Ларисою, переселял в Болгарию всех вообще ее жителей, и притом целыми родами и домами (hV touV epoikouV metvkisen eiV ta thV BoulgariaV endotera panestiouV ); между тем, по словам автора Стратегии, только один род Никулицы был выселен с сохранением свободы и своего имущества, а остальные Лариссейцы были порабощены... Неопределенность выражений замечается не на стороне Кедрина, а на стороне Стратегии. Не совсем ясно, чему противополагается порабощение жителей Лариссы: — выселению рода Никулицы, или же сохранению свободы и имущества при выселении. Во втором случае нам остается возможность предполагать, что и порабощенные были выселяемы, но только не на таких льготных и почетных условиях, как фамилия Никулицы, принадлежавшая, очевидно, к местным боярским родам. Из другого рассказа, который будет сообщен ниже (§ 244), мы увидим, что Никулица, по всей вероятности, отец того, о котором теперь идет речь,— был дуксом (областным начальником) Эллады и носил это звание еще в 980 году. Хронологическое указание, если оно в других отношениях окажется правильным, будет иметь важное значение для точного представления хода борьбы между Самуилом и Василием. До сих пор, на основании слов Кедрина, предполагалось, что взятие Лариссы Самуилом последовало в 981 году (см. Иречек-Брун, История Болгарии, стр. 250): теперь нужно будет отнести это событие по крайней мере к 986 году, то есть, к тому же, к которому, как мы прежде доказали, относится известная роковая для Византийцев экспедиция к Средцу, окончившаяся поражением 17-го августа ¹⁸. Основания к тому очевидны: нужно уделить место [124] для трехгодичного воеводства в Элладе Кекавмена, наследовавшего — следует думать — Никулице, и для трехгодичного же воеводства неизвестного по имени преемника Кекавмену. Прибавим, что в изложении Кедрина рассказ о взятии Лариссы непосредственно предшествует описанию похода к Средцу или Софии. Что касается слов Кедрина о военной службе в болгарских рядах выселенных Лариссейцев, то в частности они подтверждаются дальнейшею историей не названного им в числе переселенцев Никулицы. Никулице, или как пишет Кедрин, Николице было поручено Самуилом охранение укрепленного города Сервий, после того как ими завладел посредством известной нам хитрости (см. выше § 76) болгарский вождь Димитрий. Cedren. II, 452: O de ta Serbia julattwn NikolaoV, on Nikolitzan upokorizomensi dia to bracu thV hlikiaV ekaloun. Cp. Zonar., ed. Dindorf, IV, 118, 119. Когда Сервии опять были взяты царем Василием (1001 г.). Никулица попался в плен; но вместо всякого наказания, неверный слуга был возведен в высокий сан патриция (on kai patrikiothti etimhsen Cedren. II, 453; Zonar., 1. с.); если император думал привязать тем к себе чем-то недовольного или оскобленного боярина, то надежда его не оправдалась. Николица (или Никулица) еще раз перешел на сторону Болгарского царя, на сей раз даже по доброй воле, тайно убежав из византийских пределов, а после, вместе с Самуилом, приходил осаждать Сервии (Cedren. I. с), Наконец, после долгой кровавой борьбы, когда уже вся Болгария лежала у ног царя Василия, в 1018 году Николица, долго скрывавшийся в горах от высылаемых против него византийских отрядов, ночью явился в греческий лагерь, и постучавшись у одной двери, заявил о том, что он отдает себя добровольно в руки царя. На сей раз Василий даже не пожелал его видеть и отправил его в ссылку в Солунь (Cedren. II, 474). Из слов, приписываемых в нашем рассказе царю Василию, видно, что Никулица, выселенный из Лариссы около 986 года, был сватом, sumpenqeroV, элладского воеводы, то есть, либо его сын женат был на дочери Кекавмена, либо его дочь была выдана за сына воеводы. Вероятнее последнее. Для полноты комментария приводим отрывок из Жития Никона Метаноите, в котором говорится о нашествии Самуила на Элладу. Этот важный для византийской истории X века документ остается до сих пор мало доступным и в том даже виде, в каком он только и издан, то есть, в латинском переводе. Martene et Durand, Amplissima [125] Collectio, VI, р. 867 cap. 49: Non longo post tempore, Basilius cognomento Apocaucus, praetoris munere nuper auctus, Corinthi versabatur, isthmumque illum, praesidio contra Bulgaricos incursus tuebatur. Graviter autem illum angebat non solum molestus et difficilis morbus quo tenebatur, sed multo magis urgens metus at pavor Bulgaricae invasionis, fama gliscente, gentem illum toto Epirо grassatam, in Helladem atque in Peloponesum copias convertere. Proinde missis Spartam nuntiis, Apocaucus Niconem evocarat. --- Divinus quidem vir -- antiquius nihil habuit, quam ut Corinthum celeberrime contenderet. Quo appellans non solum morbo aegrum sua praesentia liberavit, sed metu etiam ac terrore Bulgarorum, illos alio cursum suum flexisse significans. Как оказывается далее, это было около летнего жаркого времени. Выводы, которые можно сделать из приведенного отрывка, будут все в пользу автора Стратегии — в том отношении, что и здесь распространение болгарских завоеваний на Элладу и Пелопоннес приписывается не одному походу одного года, а нескольким последовательным движениям.

Я расскажу тебе, что случилось с Никулицею Лариссейским при покойном царе Дуке. Этот государь был к нему расположен и верил словам его. В один день, он сказал ему: «Благой господин, готовится мятеж в Элладе, и если повелишь, я расскажу тебе, как это должно произойти». Но царь повелел ему молчать. Он подумал, что такое повеление последовало от царя ради посторонних предстоявших, и что дело отложено только на тот раз. Когда прошло много дней, он отправился к протосинкеллу Георгию Коринфскому и доложил ему, чтобы он сказал царю о своем желании беседовать с ним наедине об имеющем быть мятеже. [126] Но тот откладывал со дня на день. Проведя ради этого своего дела тридцать дней в столице и не получив ответа, он с неудовольствием удалился.

В это время явилась комета, которую знающие в этом деле называли докидою и говорили, что это не к добру. Комета была большая, очень похожая на перекладину, и шла на запад, подобно луне. В то время были слухи, что Франк Роберт приготовляется идти на нас. Отчасти огорченный тем, что царь не соизволил с ним беседовать, отчасти испуганный слухами и появлением звезды, Никулица удалился. Прибыв домой в Лариссу и узнав подробнее о заговоре, он написал царю о всех замыслах заговорщиков; а царь — как это случилось, я не знаю, — не дал ему никакого ответа. Между тем те лица, которые задумали [127] весь заговор, не решались высказаться перед ним хотя сколько-нибудь. Не получив ответа от покойного царя, он опечалился. Он хотел было захватить виновников злого умысла, но рассудил так: если он схватит их, но не ослепит или не обезглавит тотчас же, то неизбежно поднимутся на него друзья их, ибо они вступили в заговор с Влахами и Триккалитами, — пожалуй возьмут над ним верх и сотрут его (с лица земли). А если б он захотел противостать им, и возникла бы война между ним и ими, и он убил бы некоторых или даже, схватив их, ослепил, то царь всячески сказал бы ему: «Мне принадлежит страна, а не тебе; об этом ты мне докладывал и раз и два, и если бы я хотел, то послушал бы тебя: как же ты, не имея моего приказания, осмелился ослеплять или убивать людей? ты сделал это из зависти к их благосостоянию!» Покойный царь был весьма щекотлив в таких делах. Рассудив все это и поняв, что если он то сделает, то не будет от того добра ему — так как он поступил бы против царского повеления, и что во всяком случае мятежники сожгут его дом и убьют обоих его сыновей и обоих братьев, Феодора и Дмитрия, и дочерей его, а его самого, заставив удалиться в город (столицу), доведут до необходимости терпеть всяческие бедствия и умирать с голоду, — он остался дома, как будто ничего не зная, хотя на самом деле у него было много соглядатаев, посредством которых он узнавал их планы. [128]

О появлении большой кометы в мае 1066 года, за год до смерти императора Константина Дуки, говорит и другой современный византийский писатель, Михаил Атталиота (Attaliot., pag. 91), а вслед за ним Скилиций (Cedren., II, 658), и Зонара (Zonar., IV, 201). У Атталиоты можно читать довольно подробное описание ее вида; но и там не сказано прямо — была ли это akontiaV, копейная звезда, или dokiV, в виде перекладины или бревна: так различаются у старых знатоков кометы, и без сомнения, в искаженном и непонятном чтении diokon скрывается указание на dokiV (может быть dokon). В южно-италианской хронике Лупа Протоспафария также говорится о комете, и что еще для нас важнее, вслед за указанием на сборы одного норманнского вождя в поход на Романию: ясно, что слухи, ходившие в Цареграде, о враждебных намерениях Норманнов и об угрожавшей из Италии опасности не лишены были основания, хотя во главе экспедиции еще не думал становиться сам Роберт Гвискард. [129]

Может быть, о той же комете, которая для одних предвещала смерть Константина Дуки, для других нашествие Турок-Сельджуков на Армению, для третьих — конец Англо-Саксонской державы, идет речь и в русской начальной летописи под 6573 годом (при расчете на мартовские года вместо 1065 года легко получится 1066). Тогда это будет именно та звезда превеликая, имевшая лучи акы кровавы, по поводу которой наш любознательный и умный летописец предается историческим припоминаниям и общим рассуждениям о значении небесных явлений, бывающих, конечно, не на добро. Любопытно и не лишено значения совпадение приготовлений к мятежу среди Влахов с замышлявшимся норманнским походом; оно может быть даже не случайно. После, когда мысль об этом походе была наконец осуществлена (в 1081 году), [130] Роберт Гвискард направил своего сына Боэмунда именно в Фессалию, где жили упоминаемые здесь Влахи. Это есть так называемая «Великая Влахия», h Megalh BlacoV, выражение, впервые употребленное Никитою Хониатом. До сих пор наиболее древними свидетельствами о ее существовании были: 1) указания Анны Комнины, писавшей историю царствования своего отца около 1145 года и упоминающей о валашских поселениях в Фессалии в рассказе о нашествии Роберта Гвискарда (Alexiad. I, 245 Bonn.: kathlqen eiV Exaban. cwrion de touto Blacikon thV AndrwneiaV eggista diakeimenon); 2) сообщение известного путешественника, испанского еврея Вениамина Тудельского (ум. 1173 г.), посетившего Грецию во второй половине XII века. См. Tafel, Thessalonica, p. 473... Robinica... KunopotamoV. Haec est Valachiae Initium, cujus incolae montes incolunt; gens ipsa Valachorum nomen gerit. Затем следует характеристика Влахов: «Быстротою они похожи на горных коз; они спускаются с гор на землю Греков, для грабежа и добычи; никто их не может потревожить, и никакой царь не в состоянии их укротить; они не соблюдают христианских уставов и дают своим сыновьям Иудейские имена, почему некоторые их считают за Евреев; они называют Евреев своими братьями, и когда на них нападают, только грабят их, а не убивают, как убивают Греков; они живут вне всяких законов». Наш автор будет теперь считаться и более древним, а также более точным и подробным источником, говорящим о Фессалийской Великой Влахии. Ниже мы познакомимся с отдельными подробностями, им сообщаемыми; а теперь приводим новую литературу предмета: Tafel, Thessalonica, p. 490 (комментарии к известию Вениамина Тудельского); Fallmeraier, Fragmente aus dem Orient, II, 240; Tozer, The Highlands of Turkey (London, 1869), II, 179; Hopf, Griechische Gesch., p. 165; Roesler, Romanische Studien, p. 104; GewrgiadeV Qessalia, р. 118, 301; F. Lenormant, Les patres valaques de la Grece. Paris, 1865; Picot, Les Roumains de la Macedoine. Paris. 1875; Ионин, О Куцовлахах Эпира, Фессалии и Македонии — в Записках Географич. Общества по отделению этнографии, III, 117 и сл.

А они относительно его совещали такой совет: «Если мы захотим действовать без него, то мы не в состоянии будем привести к концу свое намерение; если решимся его убить, то и в таком [131] случае не в состоянии будем ничего сделать; напротив он еще нам наделает много хлопот, ибо он имеет людей и собственное войско, а город и страна послушаются всего, что бы он ни сказал. Лучше откроем ему свои решения». Так они и сделали. Они послали к нему вождей своих — протоспафария Иоанна Гримианита и Григория Амвака, которые и открыли ему все. Он притворился ничего незнающим, и сказал им: «Во всяком случае, что предпримете вы, то и я». Между тем думал только о том, нельзя ли будет, когда соберутся все вместе, как-нибудь расстроить их. Они имели свое сборище на следующий день в доме некоего Боривоя Влаха. Когда они объявили влахам, что протоспафарий Никулица Делфина — он был тогда протоспафарием — пристал к нам, те сильно обрадовались, и все захотели идти к нему. Но он, не замедлив, предупредил их, и пришел туда, где были все собраны. Увидев его, присутствующие повскакали со своих мест и встретили его рабски почтительно. Когда он сошел с коня, они приняли коня, а его ввели в среду свою и говорили ему: «Ты нам отец и господин; без тебя мы не хотели ничего делать, ибо это было бы не хорошо; теперь, когда ты пришел к нам, скажи нам о нашем замысле, что нам следует предпринять». [132]

В этой главе, помимо общего интереса, присущего всей этой истории инсуррекционного движения в Фессалии, преимущественно среди Влахов, любопытны местные имена и прозвища; из них имя Боривоя, носимое одним Влахом, указывает на близкие славянские связи. Впрочем, оно встречается и в других местах: в 1029 году Веривой или Боривой, стратиг Хиоса, участвовал в победе над Агарянами (Cedren. II, 484: ama Beriboh tw strathgounti thV Ciou ). Здесь же оказывается, что протоспафарий Никулица носил еще другое прозвание — Делфины. Из несколько более позднего источника мы случайно узнаем, что эта фамилия действительно имела родовые владения в Фессалии, что в окрестностях Триккалы были сады, носившие это имя или же принадлежавшие этому роду. Анна Комнина, рассказывая нам о пребывании своего отца в Фессалии во время борьбы с Робертом Гвискардом и Боэмундом в 1083 году, в том же самом месте, в котором упоминает о валашском поселении, там находившемся, говорит и о посещении садов Делфины. Alexiad. I, 245: Kathlqen eiV Exeban cwrion de touto Blacikon... Kai egerqeiV ekeiqen o basileuV aphlqen acri twn khpoureiwn tou Deljina, kakeiqen eiV ta Trikala. Из более раннего времени известен патриций Калокир Делфина, который был воеводою в южной Италии от 982 до 985 г. (Lupi Protospat., Pertz,SS., V, 55; Murat., V, 40: Chalocyri patricii qui est Delfina). He известно, этот ли самый или другой Калокир Делфина участвовал в возмущении Варды Фоки против Василия и был разбит при Хрисополе (Скутари) русским отрядом князя Владимира, взят в плен и казнен (Cedren. II, 443; Zonar. IV, 114) в 989 году.

Он им отвечал, что задумано дело не хорошее, ибо, во-первых, мы идем против Бога и восстановляем его против себя, во-вторых, идем против царя, который поднимет на нас многие [133] языки и истребит нас; сверх того, теперь уже июнь месяц: как же мы соберем жатву, если начнется смятение? Обращаясь к Влахам, он спросил их: «Где теперь ваш скот и где ваши жены?» Они отвечали: «в горах Болгарии» ибо у них такое правило, что скот и семьи их от апреля месяца до сентября пребывают на высоких горах и в самых холодных местах. «Ну вот», сказал он, — «как бы не захватили вашего скота тамошние жители, которые теперь держат сторону царя». Влахи, выслушав это, сдались на его речи, и сказали: «Мы отступаемся от того замысла и согласны с этим». Вместе с тем все ушли и расположились обедать. Когда же они встали от обеда и отдохнули в полдень, то опять все вместе пришли к нему, между прочим — Влахи и Болгаре, опять совращенные Лариссейцами.

В описаниях полукочевого быта современных Фессалийских Влахов и Куцо-влахов обыкновенно говорится о переселениях их с высот Пинда и Хатьи на зимнее время в прилежащие долины. Lejean, Ethnographie de la Turquie d' Europe, pag. 22: On distingue dans tout le midi de la Turquie les zinzares sedentaires des pasteurs... Les nomades --- meritent une mention particuliere. Ce sont des [134] habitants des villages du Pinde et des chaines voisines, qui descendent chaque annee de Mai a Novembre dans les plaines ou ils ont des droits de pature determines par la coutume locale, comme les prop-rietaires des troupeaux transhumans du midi de la France. Ce depart a lieu avec le plus de solennite dans les villages d' Avdelia, San-Marina, Perivoli, dont les habitants descendent sur Kastoria, le Penee et la Thessalie; quelques familles seuls restent preposees a la garde des villages abandonnes... Еще более подробное описание этого обычая и вообще быта Влахов мы находим в вышеуказанной весьма интересной статье г. Ионина, из которой приводим несколько отрывков: «Главные центры, где население Валахов образует сплошную массу сел, находятся именно на самых неприступных, самых скалистых, диких, лесистых, и высоких местах гор, а именно население это сплошное там, где хребет Хатья отделяется от Пинда, где он особенно высок, богат снежными вершинами и дает начало пяти самым большим и известным в греческой истории и мифологии рекам Ахелою, Араксу (чит. Арахфу), Каламе, Пенею и Аосу. Затем Валахи живут группою в больших горах, около Сухой горы и города Битоля, где другой кряж гор отделяется от Пинда, ограничивая Македонскую долину, и идет до Олимпа. По этому кряжу валашские села гнездятся одно около другого по линии, а близ Олимпа образуют опять целую группу по восточному его склону, на плоских возвышенностях, соединяющих горы Олимп и Аморбей, на север от Ларисы» (стр. 123). «Села Валахов расположены по хребтам гор, обыкновенно очень высоко, непременно ограждены непроходимыми скалистыми обрывами и отделены большею частью от долин направо и налево — быстрыми и довольно большими горными реками. -- По хребту Хатья область Валахов ограничена с севера рекою Саламврией, а с юга Пенеем (?). Главный центр их поселений находится в горах, которые дают начало пяти упомянутым рекам. Тут в середине стоит городок Мецово, как бы столица этого племени» (стр. 124). «Около Мецова на различном расстоянии по протяжению Пинда, тянутся настоящие коренные валашские села, из которых главные суть Каларитес, Краня, Перивола, Авделя, Саморина. Жизнь этих сел крайне любопытна и оригинальна. Ни одно из упомянутых сел и множество других меньшего размера не построены ниже 4,000 футов над поверхностью моря, и притом, при таких условиях, что шесть или семь месяцев в году их засыпает снег, так что из под него не видно [135] ни одной домовой крыши. Если бы человек мог зимой забраться в то место, где стоят, например Каларитес, Перивола или Саморина — что почти не вероятно, — то он прошел бы поверх города по снегу, ни чуть не подозревая даже, что под ним находится более тысячи отлично построенных домов, в которых летом кипит бурная, богатая и обильная довольством жизнь» (стр. 125). «Куцо-Влахи не живут в своих горах постоянно. Половину года села их необитаемы, и все племя переселяется на шесть месяцев в году в долины, где живут то Греки, то Славяне, то Албанцы... Сходя с своих гор в долины, Валахи живут также обособленно, как в горах, не смешиваясь с окрестными жителями своих временных обиталищ» (стр. 127). «Главный и почти единственный источник богатства валашских сел состоит в овцах, мулах и дереве. Геологическое устройство Пинда, таково, что внизу он скалист, неплодороден, гол, но около вершин своих он порос лесом, а на самом верху представляет большие плоскости, покрывающиеся летом отличною, сочною, высокою травою. На этих ливадах могут пастись огромные стада. В Периволи, например, имеющем до 500 домов, имелось, когда я там бывал, до 200,000 голов овец. Все эти стада бродят по ливадам и лужайкам в лесах; их пасут мужчины, вооруженные с ног до головы; они же доят овец, бьют масло, варят сыр, живя и день и ночь в коливах, шалашах, построенных из сосновых ветвей, часто очень далеко от села, в которое они ходят по праздникам к обедне, да для того, чтобы запастись хлебом... (стр. 128). Так как мужского населения много для занятий пастушеством, то остаток его, люди самые сметливые и крепкие, занимаются извозом, — они — кираджи, погонщики мулов -- Летом те валашские кираджи, которых не нанимают торговцы окрестных сел и которые не наряжены турецкими военными или гражданскими начальниками, перевозят из валашских сел в разные концы Турции сыр и масло»... (стр. 129). «Но вот приходит конец августа или начало сентября. Утром настают очень чувствительные морозы, иней покрывает ливады и сосновый лес, а иногда выпадает снежок, который потом тает на солнце, но от которого вянет трава. На овцах шерсть уже выросла, ягнята перестали сосать и привыкли щипать зелень. Все валашское село, иногда, как например в Саморине, в 10,000 душ населения, как один человек, подымается с своего [136] места. -- Все село, старики, старухи, дети до последнего человека, трогается в путь, пропадает в лесу, потом переходит с горы на гору и идет часто за 200 или 300 верст к берегу моря, в какую-нибудь долину Эпира, Фессалии или Македонии, на зимнее житье» (стр. 131). «Валахи идут от своего летнего жилья на зимнее (кишла по-турецки, химадьо по-гречески) целым селом, в одной группе; часто соединяются в одну общину два или три села... Валахи заранее на всем протяжении своего пути откупают ливады и луга у местных собственников. Этот порядок заведен издавна и споров тут не бывает. Химадьо обыкновенно есть долина, изобилующая травой, около моря. -- Пришедши на места, откупленные для зимы, Валахи на равнинах строят свои так называемые станы, лагери. Каждое семейство строит себе коливу, а часто и несколько колив, если оно богато» (стр. 133). «Некоторая часть валашских полуномадов живет и не в коливах. Села по берегам Ахелоя (Аспропотамо) и вокруг Олимпа исключительно нанимают на зиму целые села около Вольского залива и отчасти на север от Лариссы, даже в Темпейской долине. В этих селах Валахи помещаются вместе с хозяевами Греками, но занимаются тем же делом, каким занимаются обитатели колив» (стр. 134).

Несомненно, что описанный здесь быт должен быть считаем весьма древним; по крайней мере он существовал в XIV столетии. Царственный историк Иоанн Кантакузин рассказывает, что когда его предшественник, император Андроник II, находился около 1333 года в Фессалии, то к нему явились на поклон живущие в горных ее частях Албанцы следующих племен: Малакасии (Malakasioi), Бовии (Mpouioi), и Месариты (Mesaritai), названные так по имени своих родоначальников, так как уже приближалась зима, и они принуждены были позаботиться о переходе в долины, между тем боялись нападения царских войск (Cantacuz. I, 474). Под этими Албанцами, несомненно, разумеются Влахи, так как и до сих пор в горах Пинда существуют Влахи Малакасичи, Бовены и Мазаричи (Picot, Les Roumains de la Macedoine, pag. 28: Les Malacasisti -- les Bovieni... les Masaritsi ...).

Ho все-таки в нашем источнике этот быт рисуется несколько с другой стороны; в нем идет речь не о переселениях обитателей гор на зимние пастбища в долины, а наоборот представляется дело в таком виде, что жители долин летом отправляют свои [137] стада и свои семьи в горы, притом довольно отдаленные, и не в свои там находящиеся села, а к Болгарам. Различие состоит в том, что в одном случае Влахи находятся у себя дома зимою, а в другом — летом; в одном случае — приходят к нужным им людям летом, а в другом — зимою. Из одного современного описания Фессалии (GewrgiadhV, pag. 302) мы узнаем, что жители некоторых сел в долинах Пенея и его притоков действительно проводят в своих селах зиму и лето, занимаясь земледелием; но еще более к разъяснению дела служит следующее сообщение, сделанное на наш запрос нашим молодым славистом, П. А. Сырку, недавно совершившим ученое путешествие на Балканский полуостров и лучшим теперь знатоком тамошнего быта (ожидается описание его путешествия).

«Фессалийские и отчасти Эпирские Валахи приходят на летнее время, начиная с конца февраля и позже, с своими довольно численными стадами овец, между которыми редко встречаются и козы, на Балкан и Родопу, где они остаются по большей части до наступления зимних холодов, которые в южной Болгарии, то есть, нынешней Восточной Румелии (в северной же Валахи бывают весьма редко, кроме разве Добруджи) начинаются не раньше конца октября месяца. Но если раньше морозы захватывают Валахов на горах, то многие из них остаются на зимовку в Болгарии, спускаясь с гор в села, где у них есть знакомые. На горах Валахи занимают обыкновенно лесистые места, но притом такие, где есть поляны, на которых они устраивают свои кошары или кышлы, составляющие небольшую группу конусообразных палаток из молодых прутьев и зеленых ветвей; палатки эти принадлежат нескольким хозяевам. За палатками загораживаются большими кругами загоны, где запирают овец на ночь и когда доят. Валахи занимаемые ими места снимают за условленную заранее плату или от частных владельцев этих мест, или от правительства, если последние составляют его собственность. Несмотря на небезопасную в турецкое время жизнь на Балканах и Родопе, Валахи умели вести себя так, что их разбойники никогда почти не трогали, потому что всегда ладили с последними, и вместе с тем с местным населением бывали в хороших отношениях. Бывают случаи, что Валахи во время своего пребывания в Болгарии вступают в браки, но строго соблюдают, чтоб из них никто не женился и не выходил замуж за не-Влаха. Осенью, пред [138] отправлением на родину, они здесь продают сыр, масло, кожи и шерсть, но последние два предмета в очень ограниченном количестве».

14. Надпись эта напечатана в Мемуарах нашей академии наук: Brosset, Inscriptions Georgiennes et autres recueillis par Nerses Sargisan, Memoires de l'Асаdemie des scienees de S.-Petersbourg, VII, Serie, t. VIII (1864) p 13, и читается следующим образом: thV uperagiaV Qeotokou, par emou grigoriou patrikiou kai stratigou larishV kai makaidoniaV uiou sumpati... patrikiou tou khckatzi tou ikhiss... ... kai ton i ek(t)hmiwn ukodwmhqi epi basileiou kai Kwnstantinou twn megalwn basilaiwn kai autokratwrwn twn porjurogennitwn etwuV, Vjie .

19. В издании Пертца читается Mambrita, но оказывается, что правильнее было старое чтение Муратори в издании того же памятника (Murator., V, 44): Mabrica. В настоящее время найдены свинцовые печати Константина Маврики, претора Пелопонниса и Еллады (XI в.), и есть известие о существовании таких же печатей с именем вестарха и катапана в Драче (Дирракие) Михаила Маврики: сей последний и есть, вероятно, то лицо, которое помешало предполагавшейся экспедиции. Печать родственного ему Константина гласит так: Praitwr sjragizei MaurikaV KwnstantinoV Peloponnhsou kai pashV thV ElladoV : Mordtmann, Prombs lyzantins (Revue Archeolog. 1877, Juillet, XXXIV, 51).

Текст воспроизведен по изданию: Советы и рассказы византийского боярина XI века. По неизданной рукописи // Журнал министерства народного просвещения, № 7. 1881