ЭКЛОГА

ВВЕДЕНИЕ

В начале VIII столетия Византия была охвачена сильными волнениями.

Сирия и Египет были завоеваны Халифатом в VII в. и безвозвратно потеряны. Даже на этой значительно сокращенной территории положение оставалось крайне напряженным. На Балканах (в связи с возникновением в конце VII в. Болгарского государства и в результате широкого распространения поселений славянских племен) византийское правительство было вынуждено для утверждения своих прав на территорию, расположенную к югу от Дуная, вести войну и снаряжать экспедиции для подавления часто вспыхивавших славянских восстаний.

В конце VII в. были созданы фемы Фракии и Эллады (Элладики) с целью укрепить власть империи в этих районах, подвергавшихся постоянно нападениям болгар и славян ¹. Поход Константина IV (668—685) против болгар закончился поражением Византии, уплатой дани болгарам. Неудачный поход Константина ярко выявил слабость позиций империи на Балканах.

Но еще хуже была ситуация, создавшаяся в связи с успешным продвижением арабов в Малой Азии. Уже в период правления Константина IV арабский флот, базировавшийся в Кизике, в течение нескольких лет держал под угрозой столицу империи — Константинополь. Ослабление византийских границ в Малой Азии, переселение мардаитов во внутренние области империи способствовали военным успехам Халифата. Когда после низложения императора Юстиниана II (685—695) началась двадцатилетняя полоса сплошных дворцовых переворотов, положение империи стало еще более трудным. [6] В конце VII в. отложилась Лазика, которая, по словам Феофана, добровольно отошла под власть арабов ². Арабы неоднократно вторгались в эти годы в Киликию. В 702 г. от империи отпала IV Армения. После серии новых дворцовых переворотов, последовавших за вторичным правлением Юстиниана II (705—711), к власти пришел поддержанный войсками фемы Анатолики Лев III (717—741). В год воцарения Льва арабы дошли до Геллеспонта в районе Абидоса и осадили Константинополь. Успешное отражение арабской осады (продолжавшейся до 15 августа 718 г.), осуществленное Византией с помощью болгар, способствовало укреплению авторитета нового императора Льва III — основателя сирийской, или исаврийской, династии.

В широких слоях населения Византии, в особенности в ее восточных районах, по мере продвижения арабов и распространения идей ислама и павликианства стали популярны иконоборческие воззрения — осуждение иконопочитания, культа реликвий, пышности церковного церемониала, засилья монастырей и т. п. Видными сторонниками иконоборчества были представители фемной знати, державшие в своих руках оборонительные рубежи империи. Такие воззрения разделяли Лев III и его сын и преемник император Константин V (741 — 775).

Во времена правления Льва III и Константина V получило большое развитие павликианское движение. Это “еретическое” движение охватило значительную часть сельских местностей Малой Азии. Оно было связано с родственными движениями павликиан и тондракцев в Армении. Все эти движения отличались глубоко демократическим характером. Павликиане решительно выступали против официальной церкви, против монашества, монастырей. По византийским законам павликиане, как и прочие “еретики”, подлежали жестоким наказаниям. После воцарения Льва III, хотя в не сразу, их положение улучшилось. Между 717 и 719 гг. произошла встреча вождя павликиан Гегнезия с императором, что, возможно, свидетельствует о наметившемся повороте в правительственной политике, давшем, однако, результаты лишь через десятилетие.

Первые мероприятия Льва III против иконопочитания относятся к 726 г. ³. Сын императора Льва III — Константин V проводил иконоборческую политику с еще большей решительностью, чем отец. В 754 т. во дворце Иерии на азиатском [7] берегу Босфора состоялся иконоборческий собор в составе 338 епископов, официально осудивший иконопочитание ⁴.

Борьба Льва III и Константина V против иконопочитания встретила резкий отпор в кругах представителей клира и монашества. В 787 г. иконопочитание было временно восстановлено. После нового подъема иконоборческого движения в первой половине IX в. (при императорах Льве V и Феофиле) иконопочитатели одержали окончательную победу (843 г.). Деятельность императоров-иконоборцев получила резкое осуждение, почти все сочинения сторонников иконоборческого движения были уничтожены ⁵.

Высокий подъем общественных движений, в частности иконоборческого движения, и реформаторские мероприятия императоров Льва III и Константина V издавна привлекали к себе внимание и симпатии прогрессивных ученых XVIII и XIX столетий. Даже знаменитый Э. Гиббон ⁶, рассматривавший всю тысячелетнюю историю Византии как безрадостную и монотонную картину постепенного увядания великой культуры античного мира, высказал сомнение в правильности той хулы, которой подвергались императоры-иконоборцы в книгах византийских хронистов-иконопочитателей.

Ученые середины XIX в., увлекавшиеся идеями филэллинизма, шли значительно дальше Э. Гиббона. Мероприятия императоров VIII в. — их церковные реформы — ставились в связь с законодательной и административной деятельностью: изданием Эклоги и развитием фемного строя. Эти ученые видели в истории Византии VIII в. прообраз великой буржуазной французской революции с ее идеями свободы, равенства и братства. Несмотря на то что концепция, лежавшая в основе их трудов, отличалась прогрессивной направленностью, она носила на себе печать романтизма и не вскрывала истинной глубокой основы исторических событий того времени. В качестве носителей прогрессивных и даже “революционных” идей выступали не столько народные массы, сколько императоры, проводившие “революцию” сверху ⁷.

Критическое издание памятников византийского права, которое было выполнено К. Э. Цахариэ фон Лингенталем, — [8] Прохирон (1837), Эклога и Эпанагога (1852), серия “Памятники греко-римского права” (1856—1884) — создало благоприятную почву для новых исследований. Особый интерес эти источники византийского права приобрели для истории славянских народов после выявления средневековых переводов Эклоги и ее переложений на славянские языки, а также связей с Эклогой памятников древнеславянского права.

В современной науке взгляд на события середины VIII столетия во многом пересмотрен.

В зарубежном византиноведении в настоящее время господствует тенденция вовсе развенчивать реформы, которые приписывались императорам-иконоборцам прежде. Заявления о необходимости внедрения в правосудие идей справедливости и равенства, которые делались законодателями VIII в., считаются чисто декларативными. Эклога и ее приложения подчас рассматриваются как выборки из Юстинианова свода законов, а иногда как простая краткая сводка ранее изданных императорских конституций, включая и новеллы преемников Юстиниана ⁸.

Сведения для суждения о том, каковы были материалы, положенные в основу при составлении Эклоги, можно найти и в предисловии к ней и в тексте ее конкретных законоположений.

Основным источником для ее составителей послужили четыре части обширного Юстинианова свода — Институции. Кодекс, Дигесты и Новеллы. Но кроме них были использованы и конституции последующих императоров. Наконец, кое-какие положения были, по всей вероятности, введены в действие впервые самой Эклогой ⁹.

Со времен Диоклетиана (284 — 305) и особенно Константина (324 — 337) новые “варварские” греко-восточные нормы права подрывают стройное здание античной римской правовой системы. Этот процесс затронул значительную часть институтов гражданского права. Характерной тенденцией становится упрощение правовых институтов ¹⁰.

Если обратиться прежде всего к праву процессуальному, которому составители Эклоги уделяют большое внимание не только в предисловии, но и в некоторых титулах, то нельзя не отметить, что истинная оценка степени новизны узаконений Эклоги может быть сделана только при учете тех изменений, которые внесла жизнь в античное римское право в постклассический период. Эта ломка начала сказываться уже с конца III в. [9]

Формулярный процесс, который являлся во времена принципата нормальной формой гражданского судопроизводства, предполагавшего разделение на две последовательные стадии — перед магистратом (jus) и в суде (judicium), в течение IV—V вв. совсем вышел из употребления. Существовавший одновременно с ним в качестве экстраординарного процесс судебного разбирательства (cognitio extra ordinem) стал единственной формой гражданского судопроизводства, притом подвергшейся в рассматриваемое время весьма существенным изменениям.

Уже по указу императора Диоклетиана решение и рассмотрение тяжб было поручено правителям провинций, которые могли не прибегать к помощи подчиненных судей (ср. Cod. Just., III, 3, 2 [294]), и экстраординарный процесс рассматривался как единственная существующая в империи форма судопроизводства. Как отметил в свое время И. А. Покровский, изменение в формах судопроизводства и замена формулярного процесса экстраординарным обозначала коренную перемену в целом ряде основных принципов ¹¹. Если прежде все судебное разбирательство дела и приговор по делу являлись по существу результатом не только решения судьи, но и в большой мере соглашения сторон, то в экстраординарном, или когниционном, процессе, который стал в Византии практически единственным, все покоится на авторитарных началах.

Административный характер судопроизводства проявляется уже с самого момента возбуждения дела. Жалоба истца заносится в акты судебного учреждения. Вызов в суд осуществляется правительственными чиновниками. Жалоба истца сообщается ответчику официальным образом (litis denuntiatio). Самое судебное разбирательство производится в учреждении, “секрете”, при ограниченном доступе публики. Все стадии процесса оформляются письменным образом. Суд становится платным, с тяжущихся сторон взыскиваются судебные пошлины, так называемые спортулы (sportulae).

Так, шаг за шагом в течение III—V вв. складывается типичный для Византии либеллярный процесс со всеми его характерными чертами. Наиболее бросающимися в глаза из них являются письменное оформление и бюрократический характер всех важнейших моментов судебного разбирательства и связанного с ним делопроизводства ¹².

Именно это пристрастие византийского судебного персонала к письменному оформлению всех стадий процесса, начиная [10] с прошения истца (libellus conventionis) и возражения ответчика (libellus contradictionis), кончая приговором (sententia) и его приведением в исполнение, и дало ему наименование либеллярного.

В Константинополе в VI в. высшей судебной инстанцией является городской эпарх. При менее важных делах его место занимает состоящий при нем викарий. В качестве высоких судебных чиновников в источниках фигурируют наряду с эпархом и викарием эпархи стражи (vigilum) и анноны (annonae), а также два чиновника (rationales) из ведомства “священных щедрот” и “императорских частных имуществ” (comitiva sacrarum largitionum, comitiva rei privatae). В провинциях судебные функции осуществлял судья, именовавшийся iudex ordinarius или pedaneus. В качестве его помощника упоминается дефенсор — defensor plebis, или civitatis.

Важной чертой либеллярного процесса являлось право стороны, не удовлетворенной решением судебной инстанции, апеллировать в более высокую.

Несмотря на бюрократизацию суда, самый разбор дела все же сохранял элементы состязательности судебного разбирательства. Однако оценка доказательности тех или иных аргументов существенным образом изменилась по сравнению с тем, как это имело место в классическом римском праве античного периода. Это особенно ярко выступает в законодательстве Юстиниана. Оценка весомости доказательств, которая в классическом праве полностью определялась мнением судьи, была теперь строго регламентирована. Письменные доказательства считались более убедительными, чем показания свидетелей. Свидетельство одного лица, даже если оно принадлежало к разряду сенаторов, не считалось доказательством. Степень доказательности свидетельств определялась при этом в зависимости от социальной принадлежности свидетеля. Так, свидетели из числа honestiores считались заведомо более достойными доверия, чем свидетели из числа humiliores. Широко практиковалась судебная экспертиза, судья мог запрашивать опытных людей — каллиграфов, врачей, агрономов и т. д. ¹³. После окончания судебного разбора и написания приговора он подлежал оглашению. Судья зачитывал его в присутствии своих помощников и обеих тяжущихся сторон.

Стоимость судебного процесса, значительно возросшая в связи с увеличением расходов на оформление письменных документов, осуществлявшееся специально осведомленными писцами — номиками, а также вследствие взяточничества [11] судебных чиновников, ложилась тяжелым бременем на население империи ¹⁴. Для апелляции приговора были установлены жесткие сроки, а сама апелляция была чревата опасностью наложения денежного штрафа на просителя, если апелляционная инстанция отказывала в претензии как необоснованной.

Стремление упорядочить дело с оплатой судебной процедуры и умерить аппетиты судебных чиновников при рассмотрении гражданских дел во избежание возмущений (что особенно тревожило правительство в провинциях Малой Азии), вероятно, нашло свое отражение уже в Юстиниановом законодательстве. В Кодексе и Новеллах встречаются повторные указы, запрещающие судебному персоналу взимать вознаграждение сверх установленных законом сумм.

Согласно новелле 539 г. (Nov. Just., 82, 9), специально посвященной рассмотрению вопроса “о судьях”, вознаграждение судьи при процессах, в которых речь идет о суммах более ста золотых солидов или номизм, исчисляется в размере двух номизм в начале процесса и двух по его завершении. Если спорная сумма была меньшей, судья получал твердое вознаграждение в два фунта золотом в год (т. е. 144 солида или номизмы). Вспомогательный судебный персонал, как, например, судебные исполнители — ekbibastai, в функции которых входило вручение приговора на местах на основании указа — diataxiV, цитируемого в Кодексе Юстиниана (Cod. Just., III, 2,5 [530]) получали вознаграждение в размере половины солида (или номизмы) за каждую сотню ¹⁵.

Как обстояло дело в период, отделяющий Эклогу от законодательства Юстиниана, нам неизвестно. Однако в Эклоге всему кругу вопросов, рассмотренному нами выше, уделено большое внимание. При этом (что особенно важно) не только в том смысле, что вновь воспроизводятся в краткой форме узаконения Юстинианова свода по вопросам организации суда и хода судебного разбирательства, но и в направлении пересмотра и изменения старых норм.

Составители Эклоги ориентировались при ее создании не только на население столицы, но и провинции ¹⁶. В восточных районах империи, насколько мы можем судить на основании сирийских законодательных памятников, новые тенденции письменного оформления документов и каждого шага судебного разбирательства находили благоприятную питательную [12] среду. Судя по данным Сирийского законника, все основные элементы когниционного процесса там были налицо ¹⁷.

Детальное рассмотрение всех затрагиваемых Эклогой проблем дано в комментарии к отдельным титулам и статьям. Здесь же мы ограничимся лишь анализом некоторых наиболее важных черт, играющих основную роль при определении значения Эклоги как памятника законодательства и исторического источника.

Несмотря на краткость свода, Эклога по своей тематике охватывает обширный круг проблем обязательственного, семейного, наследственного, процессуального, уголовного права. Не только в области процессуального права, но и во всех прочих в IV—V вв. наблюдался глубокий переворот в правовых воззрениях, который ряд исследователей рассматривает как следствие воздействия на римское право народного, местного обычного права восточных провинций ¹⁸.

Ознакомление с содержанием Эклоги показывает, что в этом сборнике права имеется ряд новых черт, отличающих его не только от римского права античного времени, но и от предшествующего византийского законодательства.

В отношении порядка расположения материала и характера изложения Эклога отступает и от Кодекса Феодосия и от книг, вошедших в состав “корпуса” Юстиниана, — Институций, Дигест, Кодекса и Новелл.

Первые три титула Эклоги трактуют о браке, обручении и приданом. Следующие три — о завещаниях и наследовании по закону. VII титул — об опеке и попечительстве. VIII — об освобождении рабов и вольноотпущенниках. IX, X, XI, XII, XIII, трактуют о договорах купли-продажи, займах, товариществах, залогах, аренде, найме. XIV — о свидетелях. XV — о мировых сделках. XVI — о лагерном пекулии. XVII посвящен вопросу о наказаниях за уголовные преступления, XVIII — разделу военной добычи.

Изменения затронули законоположения, относящиеся к различным сферам права. Так, существенные дополнения были внесены в статью о государственной измене, основанную на статьях Кодекса и Институций (Ecloga, ed. Monferratus, XVII, 3; ed. Zachariae, XVII, 3; Cod. Just., IX, 8, 5; Inst., IV, 18, 3). Участие в восстании против императора или против государства каралось смертной казнью. Однако во избежание [13] самосуда с последующим заявлением, что убитый будто бы говорил против императора, было запрещено решать дело на месте без судебного рассмотрения. Суд по таким делам над лицами, заключенными под стражу, чинил сам император.

В. Г. Васильевский, комментируя текст Эклоги, отметил, что в некоторых процессах против иконоборцев эта статья Эклоги находила свое практическое применение ¹⁹.

Наиболее бросающиеся в глаза изменения констатируются в XVII титуле Эклоги. Характерной чертой Эклоги является большое число членовредительных наказаний — отсечение руки, отрезание носа, языка, выкалывание глаз, наказания розгами, плетьми предусмотрены в целом ряде статей этого титула. Р. Лопец высказал предположение, что в основе этих новых черт Эклоги лежал не дошедший до нас памятник обычного права, написанный во времена императора Ираклия. Б.. Зиноговиц отметил, что в Эклоге видна усилившаяся тенденция устанавливать точные наказания за каждое уголовное преступление, что должно было препятствовать произволу, имевшему место при определении судьями меры наказаний и во времена Юстиниана ²⁰.

Еще в конце XVI в. И. Леунклавий в своем издании памятников греко-римского права опубликовал под названием Эклоги Льва и Константина сборник права, который послужил отправной точкой при дальнейших публикациях Эклоги ²¹.

Однако, как указывает в предисловии к первому критическому изданию Эклоги К. Э. Цахариэ фон Лингенталь, опубликованный в 1596 г. Леунклавием текст отнюдь не тождествен с подлинной Эклогой Льва и Константина. Текст, имеющийся во втором томе его труда “Памятники греко-римского права”, в действительности содержит десять первых титулов Эпанагоги, ряд титулов Эклоги, измененной по Прохирону, и лишь десять титулов, которые могут быть сочтены частями Эклоги. Издание И. Леунклавия, осуществленное после его смерти М. Фрейером, основано на различных рукописных списках Эклоги, из которых в точности известен лишь один (Cod. Pal. 55).

Научное издание Эклоги, не утратившее своего значения и в настоящее время, было впервые выполнено К. Э. Цахариэ [14] фон Лингенталем в 1852 г. Это критическое издание основано на обследовании значительного числа рукописей Эклоги:

Cod. Bodleianus 264 (Roe 18), fol. 67—80;

Cod. Laurentianus IX, 8, fol. 333—349;

Cod. Paris, gr. 1788, fol. 111 —139 (без заглавия и предисловия) :

Cod. Vallicellianus, E. 55, fol. 133 sq. (фрагменты);

Cod. Vallicellianus, F. 47, fol. 301 sq.;

Cod. Vaticanus gr. 857, fol. 197—230;

Cod. Vindob. iur. gr. 2, fol. 187—201;

Cod. Vindob. iur. gr. 3, fol. 6—20;

Cod. Vindob. iur. gr. 8, fol. 67—81;

Cod. Athonensis (Лавры);

Cod. Athonensis (Ватопеди);

Cod. Athonensis (Ивирон, без предисловия);

Cod. Athonensis (Ивирон, без заглавия и предисловия);

Cod. Bodlejan. Rawl. 158, fol. 11 (только заглавие);

Cod. Vindob. theol. gr. 253, fol. 37 — 40 (только предисловие и заглавие).

Автор указывает, что ему не удалось обследовать еще два кодекса, содержащие Эклогу, — Monac. gr. 309, fol. 193— 228 и Московский. Московская рукопись (Влад. 322 = Савва 445 = Маттеи XLVI) была специально изучена В. Г. Васильевским ²².

В. Г. Васильевский отметил, что в оглавлении к Эклоге в Московской рукописи в отличие от печатного издания К. Э. Цахариэ фон Лингенталя упоминается несохранившийся XIX титул ²³ — “О военных людях, вступающих зятьями в дома и вносящих свое жалование”.

Из перечисленных списков Эклоги, которые К. Э. Цахариэ фон Лингенталь положил в основу своего издания, к Московской рукописи наиболее близок Бодлеянский.

Издатель перечисляет еще некоторые списки Эклоги, отличающиеся от названных им:

Cod. Paris. gr. 1391, fol. 179—210;

Cod. Paris. gr. 1751;

Cod. Vindob. iur. gr. 8. fol. 1—8 (tit. I-Х);

Cod. Cryptolerratensis V, 60;

Cod. Vat. gr. 1168, fol. 1—28. [15]

Эти рукописи не имеют полного заглавия и иначе располагают титулы (II титул разделен в них на два, а XVI титул помещен между VI и VII).

Следует сказать, что в собрании ГИМ в Москве, помимо обследованной В. Г. Васильевским рукописи Эклоги, имеются еще некоторые. Так, в рукописи Номоканона XV в., происходящей из Ивиронского монастыря (лл. 63—87), воспроизведены восемнадцать титулов Эклоги. Оглавление и заглавие, однако, отсутствуют. Текст Эклоги сопровождается Родосским Морским законом (50 параграфов). Закон носит заглавие: NomoV rodiwn nautikoV kat ekloghn ek tou bibliou twn digestwn. Ср. также в каноническом сборнике 1687 г. на л. 12 выборку из законов Моисея и следующий за нею отрывок из XVII титула Эклоги (ср. Влад. 325 = Савва 314; Влад. 336 = Савва 32).

Важным этапом для изучения Эклоги явился выход в свет “Истории греко-римского права” К. Э. Цахариэ фон Лингенталя ²⁴ и трудов В. Г. Васильевского ²⁵. В конце прошлого столетия А. Г. Монферрат опубликовал новый текст Эклоги, положив в его основу кодекс XVI в. Афинской библиотеки ²⁶. Эта рукопись во многом отличается от издания Эклоги К. Э. Цахариэ фон Лингенталя и ценна тем, что подтвердила высказанные ранее предположения о возможности возникновения сборника в 726 г.

Параллельно с изучением и изданием текста Эклоги целый ряд исследователей в текущем столетии занимался переводом Эклоги на новые языки и комментированием ее содержания. Французский ученый Ф. Дипуи посвятил специальную работу изучению гражданского права Эклоги ²⁷. Греческие ученые Д. Босдас и Н. Мацес исследовали вопросы брачных, семейных и наследственных отношений по Эклоге ²⁸. Б. Зиноговиц рассматривал уголовное право Эклоги ²⁹. Значительное внимание было уделено Эклоге и в некоторых специальных статьях историков права, посвященных связям византийской Эклоги с законодательством стран Ближнего Востока ³⁰.

Появился ряд комментированных переводов Эклоги. Так, Н. П. Благоев на основе греческого текста, изданного [16] К. Э. Цахариэ фон Лингенталем, дал перевод Эклоги на болгарский язык, снабдив его ценным юридическим комментарием ³¹. Английский исследователь Э. Фрешфильд, издавший серию византийских памятников права с комментариями, перевел Эклогу на английский язык, основываясь, в отличие от Н. П. Благоева, на издании текста Эклоги по Афинской рукописи, выполненном А. Монферратом ³². Румынский ученый С. Спулбер опубликовал перевод Эклоги на французский язык с комментарием, осветившим судьбу этого законодательного сборника в разных странах ³³.

Было уделено большое внимание и сопоставлению текста Эклоги с древнейшим памятником славянского права — Законом Судным. В. Ганев изучает греческую Эклогу и ее славянский перевод в их соотношении с узаконениями Закона Судного, Ф. Сатурник и М. Андреев — соотношение славянской Эклоги с греческой ³⁴.

Очень важные для датировки Эклоги исследования Д. Гиниса позволили пересмотреть дату издания Эклоги ³⁵. Вопрос о времени издания Эклоги дискутируется в византиноведении более ста лет. Дело в том, что в сохранившихся рукописях Эклоги заглавие содержит разные даты издания. По-видимому, по вине переписчиков цифровые обозначения были спутаны. Поскольку сочетание имен императоров, названных в заглавии, встречается в истории Византии дважды, вопрос о том, какую из указанных в рукописях дат считать правильной, вызвал большие расхождения между исследователями, которые не преодолены до конца и сейчас.

В Афинской рукописи в заглавии указана дата: “март IX индиктиона 6234 г.”, что соответствует 726 г. н. э. По ряду соображений, которые будут приведены нами ниже, эту дату следует признать наиболее достоверной. Необходимо, однако, отметить, что в других рукописях Эклоги указаны иные даты.

В пяти рукописях X—XV вв. — Cod. Vallic. F. 47 (XI s.), Cod. Laurae 6, Cod. Vatop. 1, Cod. Laurent. IX, 8 (XI s.), Cod. Bodl. 158 (XIV—XV ss.) — стоит 6248 г., т. е. 739—740 гг. н. э.

В одной рукописи — Cod. Taurin. 300 — имеется дата 6347 г., т. е. 838—839 гг. н. э.

В трех рукописях XIV—XVI вв. — Cod. Vind. jurid. gr. 6 (XIV s.), Cod. Paris. reg. gr. 1343 (XV—XVI ss.), Cod. Paris. reg. gr. 1356 (c. a. 1350) — стоит дата 6447 г., т. е. 938 — 939 гг. н. э.

В двенадцати рукописях XIV—XVI вв. — ГИМ 322/445 [17] (XV в.), Cod. Bodl. 264 ( a. 1349), Cod. Vatic. gr. 857, Cod. Vind. Theol. gr. 253, Cod. Marc. gr. 172 (XIV—XVI ss.), Cod. Marc. gr. 180 (XIV s.), Cod. Marc. gr. 579 (XV s.), Cod. Vatic. Palat. gr. 55 (XVI s.), Cod. Lips. sec. I, 66 (XIV s.), Cod. Paris. reg. gr. 1351 A (XIV—XV ss.), Cod. Vatic. gr. 856 (XV s.) — указан 6247 г., т. е. 738—739 гг. н. э.

Наконец, в одной рукописи — Cod. Monac. gr. 309 (XIII— XIV ss.) —имеется дата 6547 г., т. е. 1038—1039 гг. н. э.

Три наиболее поздние даты отпадают, так как в эти годы не было императоров, носивших имена Льва и Константина. Д. Гинис убедительно доказал, основываясь на данных Афинской рукописи и на хронологических соображениях, что мнение, высказанное В. Г. Васильевским о ранней дате Эклоги, является наиболее правильным.

В. Г. Васильевский пришел к выводу, что при решении вопроса о правильной дате следует отдать предпочтение указанию на индиктион, а не на год. Он обратил внимание на то, что счет по индиктионам был общепринятым во всех официальных документах (ср. Nov. Just., 47). Следовательно, по мнению исследователя, Эклога первоначально появилась с обозначением одного только индиктиона и месяца, и только впоследствии переписчики стали прибавлять по собственному соображению год от сотворения мира и, как это часто случалось, впадали в ошибки.

Во времена написания статьи Васильевского, когда Афинская рукопись, носящая правильную дату, соответствующую индиктиону (и годам правления названных в заглавии императоров Льва и Константина), еще не была известна, эти положения были высказаны лишь в форме гипотезы, которая сейчас подтвердилась публикацией Монферратом Афинской рукописи ³⁶.

Соображения Д. Гиниса во многом дополнили то, что было уже замечено В. Г. Васильевским. Так, Д. Гинис отметил, что принятие этой ранней даты устраняет ряд затруднений, которые иначе возникают при истолковании содержания Эклоги. Эклога нигде ни словом не упоминает об иконоборческих реформах, защищает монашество. 726 год был годом, когда войны [18] с внешними врагами были успешно завершены, был временем мира, которым империя в этот период редко могла похвастаться. И, наконец, если принять эту дату, то вполне возможно допустить, что Лев III мог издать свои новые законы после издания Эклоги, но до своей смерти. Гинис убедительно возражает тем исследователям, которые считают более правдоподобной датой 741 год, тоже совпадающий с IX индиктионом.

В последнее время благодаря исследованию Д. Гинисом рукописи монастыря Никанора из Заворды (Cod. 121) вопрос о дате Эклоги получил новое решение. В этой рукописи упоминается, что Эклога была издана на седьмом году совместного царствования Льва и Константина. Это указание источника дает возможность не только подтвердить правильность датировки Эклоги 726-м годом, но и определить день ее опубликования. Последнее уточнил В. Грюмель. Константин был коронован в марте 720 г., следовательно седьмой год совместного царствования Льва и Константина должен был начаться с марта 726 г. Так как из хроники Феофана (Theoph., Chron., p. 401) известно, что Константин был коронован в день пасхи, а пасха в 720 г. приходилась на 31 марта, В. Грюмель пришел к выводу, что Эклога была издана 31 марта 726 г. ³⁷.

Следует отметить, что датировка Эклоги 726-м годом до последнего времени не являлась общепринятой. Так, Ф. Дэльгер в “Регестах императорских грамот” относит издание Эклоги к 740 г. ³⁸. Ту же датировку дает Л. Венгер ³⁹. Н. П. Благоев высказался в пользу 741 г. ⁴⁰. В свое время и В. Грюмель относил Эклогу к 726—741 гг. ⁴¹. Г. А. Острогорский ⁴², С. Спулбер ⁴³, Ж. Малафосс ⁴⁴ и Э. Фрешфильд ⁴⁵ поддерживают точку зрения В. Г. Васильевского — Д. Гиниса. Б. Зиноговиц считает вопрос открытым. Наконец, в пользу этой даты высказался и П. Зепос ⁴⁶.

Из последующих публикаций Эклоги нужно указать еще на переиздание Эклоги П. Зепосом (по изданию К. Э. Цахариэ фон Лингенталя) в серии памятников греко-римского права ⁴⁷. [19]

Эклога явилась первым официальным законодательным сборником, изданным после опубликования Юстинианова свода. Хотя преемники Юстиниана на византийском престоле — императоры второй половины VI—VII в. — и издали некоторые новые конституции — новеллы, однако законы эти носили характер отдельных дополнений к Своду законов Юстиниана, который по-прежнему оставался единственным официальным и обязательным сводом права. До нашего времени дошли лишь некоторые из этих новелл. О прочих сохранились сведения косвенного характера в других источниках ⁴⁸.

Как свидетельствуют составители Эклоги, отдельные не дошедшие до нас конституции VI—VIII вв. нашли в ней отражение ⁴⁹. Есть основания считать, что и самой Эклогой были введены в действие новые законодательные нормы ⁵⁰.

Ввиду большого объема Юстинианова свода, в состав которого вошли четыре большие самостоятельные части — Институции, Дигесты, Кодекс и Новеллы, сразу после его опубликования выявилась необходимость в создании ряда дополнительных вспомогательных пособий и руководств — парафраз, индексов, комментариев — для облегчения пользования этим громоздким законодательством.

Уже в 30-х годах VI в. появился греческий парафраз к Институциям, написанный известным константинопольским юристом, участником законодательной комиссии, антецессором Феофилом. Этот Феофил и другие юристы (Федор, Исидор, Дорофей из Берита, Фалелей из Берита) явились авторами вспомогательных пособий к Дигестам и Кодексу — индекса к Дигестам, сохранившегося в фрагментах к Василикам, и т. д. ⁵¹.

Само собой разумеется, что эти частные толкования и компилятивные труды, которые были составлены в соответствии с предписанием Юстиниана толковать свод только исходя из него самого ⁵², не прибегая к предшествовавшему законодательству, не вносили каких-либо новшеств в законодательные нормы. Не внесли их и последующие подобные же сочинения частного характера, как, например, Сумма Дигест [20] Анонима и Кирилла, Сумма Кодекса Стефана Анатолия, Сумма новелл Афанасия из Эмесы, возникшие при ближайших преемниках Юстиниана — Юстине II и Тиверии. Следует сказать, однако, что в этих последующих переработках, как, например, в трактате “О сроках” и сочинении Анонима Энантиофана “О мнимых противоречиях в Дигестах”, авторы столь строго уже не соблюдали запрещения комментировать законы, предписанного Юстинианом.

Таким образом, если не считать примерно двадцати новелл императоров VI—VIII вв., до издания Эклоги единственным действующим официальным законодательством оставалось законодательство Юстиниана. Само собой разумеется, что при таких условиях роль Эклоги была очень значительна. Это засвидетельствовано ее многочисленными списками, переработками и переводами, осуществленными уже в средние века.

По-видимому, практическими нуждами была вызвана к жизни так называемая Частная Эклога, местами отличающаяся от оригинала весьма значительно. Стремление согласовать Эклогу с Прохироном Василия I, Константина VII и Льва VI наперекор тому, что в Прохироне авторы его жестоко осуждали Эклогу ⁵³, привело к созданию так называемой Эклоги, измененной по Прохирону ⁵⁴.

Мы уже отмечали выше, что Эклога во многих рукописях сопровождается приложениями. Наиболее важными из них являются Земледельческий, Морской и Военный законы.

Вопрос о датировке и происхождении Земледельческого закона и по сие время вызывает споры между исследователями. По всей вероятности, этот интереснейший памятник обычного права относится ко времени, близкому к Эклоге, т. е. к 20-м годам VIII столетия. Есть основания предполагать, что этот закон, отражающий обычаи, складывавшиеся на протяжении нескольких столетий, получил официальное признание примерно ко времени издания Эклоги ⁵⁵. Близость обоих памятников может быть доказана не только сопоставлением языковых форм и синтаксических оборотов, на что обращали внимание уже ученые XIX столетия, но и тем, что Эклога и Земледельческий закон воспринимались как нечто единое еще в средние века. Так, Эклога, измененная по Прохирону, включает наряду со статьями Эклоги статьи Земледельческого [21] закона. Характерно, что Эклога вообще не касается вопросов аграрного строя, деревни. Может быть, это указывает на то, что Земледельческий закон мыслился как ее необходимое дополнение.

Военный и Морской законы, еще достаточно не исследованные, вероятно, относятся примерно к той же эпохе, что и Эклога.

Как Эклога, так и ее приложения принадлежат к числу широко распространенных в рукописях памятников права. Эклога была очень популярна в славянских странах. Ее текст был не только переведен полностью на славянский язык, но и послужил одним из важнейших источников для древнейших славянских законодательных памятников. Славянский перевод Эклоги содержится в Кормчей книге и в Мериле Праведном. Исследование и публикация текста славянской Эклоги с учетом древнейших списков Кормчих XII—XIII вв. еще не проведены. Славянская Кормчая издавна привлекала к себе внимание таких крупных специалистов, как Г. А. Розенкампф, A. С. Павлов, И. И. Срезневский, В. Н. Бенешевич в России, С. Троицкий в Югославии. Однако ее критическое издание пока не осуществлено. Славянская Эклога, неоднократно сопоставлявшаяся с греческим оригиналом, со времен В. Г. Васильевского использовалась по тексту печатной Кормчей 1649 г.. подвергшейся правке в Печатном дворе и потому, вероятно, отличавшейся от древнейших рукописных версий. Этот вопрос представляет особую тему, выходящую за рамки настоящего исследования ⁵⁶.

Наблюдения над текстом славянской Эклоги, сделанные B. Г. Васильевским, сравнительное сопоставление ее статей с византийским оригиналом, выполненное Ф. Сатурником, М, Андреевым, В. Ганевым, при всех высказанных выше оговорках дают все же основание считать на данном этапе исследования, что между славянским переводом и греческим оригиналом имеются значительные расхождения. Наиболее существенные отмечены нами в комментарии к статьям Эклоги.

Среди памятников славянского права, связанных в своем происхождении с Эклогой, издавна привлекает к себе внимание [22] Закон Судный людем. В свое время X. Орошаков ⁵⁷ пришел к заключению, что одиннадцать статей закона представляют собой перевод статей Эклоги (ст. 11, 13, 14, 15, 17, 18, 20, 21, 23, 25, 30). В то же время статья 13 содержит существенные отличия от Эклоги. Что касается прочих статей закона, то и они, по мнению Орошакова, имеют в своей основе Эклогу, однако отличаются самостоятельностью переработки. Поэтому закон рассматривается Орошаковым как памятник древнеболгарского права. Чешский исследователь И. Вашица, однако, считает Закон Судный не болгарским по своему происхождению, а славянским, так как обнаруживает в нем черты моравского права.

Детальное исследование текста закона и сопоставление его с Эклогой было выполнено в последнее время В. Ганевым ⁵⁸. Результаты анализа привели В. Ганева к выводу, что Закон Судный, несомненно, имеет в своей основе византийскую Эклогу. Однако между этими двумя памятниками имеются весьма существенные различия. Они сказываются в изменении текста статей Эклоги и включении статей, не известных Эклоге, в Закон Судный. Последний, как указывает В. Ганев, является, следовательно, не простым переводом Эклоги, копирующим ее, а творческой переработкой текста для приспособления его к условиям Болгарии. В. Ганев, как и X. Орошаков, считает закон памятником болгарского права. Он подчеркивает вполне основательно, что большинство статей Эклоги в Законе Судном не повторяется.

Следует сказать, что после опубликования критического издания Закона Судного М. Н. Тихомировым и Л. В. Миловым, в его изучении произошел большой сдвиг, который, надо думать, позволит еще больше продвинуть изучение проблем, связанных с этим замечательным памятником. Публикация закона в краткой, пространной и сводной редакциях с воспроизведением его списков, а также и в облегченной транскрипции ставит его исследование впервые на прочную научную основу.

Как отмечает М. Н. Тихомиров в вводной статье, эта публикация дает возможность рассматривать вопрос о происхождении закона по-новому “и не потребует альтернативы болгарского или моравского происхождения”, “если гражданская часть Закона носит черты болгарского происхождения, то его [23] покаянные распоряжения отличаются западными чертами, как на это указывали еще Н. С. Суворов и И. Вашица” ⁵⁹.

Если вполне очевидно значение Эклоги для выяснения источников Закона Судного, то значительно сложнее обстоит дело с установлением связи между Эклогой и Синтагмой Матфея Властаря, на которую также неоднократно указывали предшествующие исследователи.

Известный специалист по истории церковного права А. С. Павлов считал, что в числе источников Синтагмы, наиболее часто использованных составителем, были Эклога, Прохирон и Эпанагога. Синтагма Матфея Властаря ⁶⁰ представляет собой алфавитный словарь церковного права, составленный афонским монахом на греческом языке в 1335 г. Ее широкое распространение в Византии засвидетельствовано множеством списков. В XIV столетии она была переведена на сербский язык и в этом славянском переводе была очень популярна в славянских странах ⁶¹.

В рукописях Синтагма встречается часто в соединении с сербской компиляцией, известной под названием “Закон царя Юстиниана”, и с Законником Стефана Душана. Т. Флоринский отмечал, что постоянное, строго выдержанное по всем рукописям присутствие Синтагмы и Закона царя Юстиниана при Законнике Душана “не может быть объяснено случайностью или простой любознательностью сербских книжников к плодам византийской мудрости. Очевидно, эти статьи составляли вместе с Законником один кодекс и имели общее с ним значение государственных законов”. Т. Флоринский был склонен даже считать, что основанием Законника явились именно византийские юридические статьи, поскольку они занимают первое место в рукописи ⁶². Как бы ни решать вопрос о соотношении Законника с Синтагмой, для интересующего нас вопроса о путях проникновения Эклоги в славянские страны важно то, что Синтагма дошла до нас в огромном количестве рукописей. Ж. Мортрейль насчитал до 42 списков Синтагмы, отнюдь не исчерпав всех ⁶³. Ряд списков Синтагмы хранится в собрании ГИМ в Москве (перг. 1342 г. 327/149, новогреч. XVI в. 328/150, 332/463 и 333/276). Т. Флоринский обследовал, сверх указанных Ж. Мортрейлем, одиннадцать списков ⁶⁴. Перевод Синтагмы на народный новогреческий язык был выполнен в 1498 г. Николаем Кунали Критопулосом. [24]

В большей части рубрик Синтагмы в тех главах, где содержатся гражданские законы, использован Прохирон Василия I, другие же главы напоминают первые десять титулов Эклоги.

Статьи Эклоги отражены и в Законе царя Юстиниана. В числе главных же источников этого закона мы находим связанный с Эклогой Земледельческий закон. Из Земледельческого закона в сербский Закон царя Юстиниана вошло четырнадцать статей (ст. 13—25), хотя в большинстве случаев все они подверглись переработке не только в смысле сокращения или распространения, но и по существу.

Некоторые исследователи пытались установить связь между Эклогой и Русской Правдой ⁶⁵. Эта связь была осуществлена через посредство Закона Судного, составители которого имели в качестве образца для многих статей Эклогу. Следует отметить, однако, что, несмотря на наличие некоторых черт сходства между отдельными статьями Русской Правды и статьями Эклоги, эта связь представляется нам очень поверхностной, формальной. В отношении же содержания Русская Правда, как это показал Е. Черноусов, значительно расходилась с византийским законодательным сборником. Так, названный исследователь убедительно доказал, что сходство между статьей 12 Русской Правды о езде на чужом коне и Эклогой (XVII, 7) является мнимым, так как в Эклоге (в отличие от Русской Правды) речь идет о пользовании конем с разрешения хозяина, а также о нанесении ему вреда и вознаграждении за этот вред. Что касается сходства между статьей 17 Русской Правды об оскорблении действием свободного человека рабом (холопом) и Эклогой (XVII, 12), устанавливающей ответственность господина за раба, то это сходство также не может рассматриваться как доказательство прямого заимствования. Подобный взгляд на раба является самым распространенным в средние века. По нашему мнению, Е. Черноусов в данном случае правильно отвергает возможность отнесения этого сходства за счет влияния Эклоги на Русскую Правду ⁶⁶. Следует отметить также и то, что в большинстве случаев исследователи, усматривающие сходство между Русской Правдой и Эклогой, приводят тексты не из протооригинала [25] Эклоги, а из ее последующей переделки — Эклоги, измененной по Прохирону (ср. ниже комментарии к отдельным статьям). Тем не менее бросается в глаза тот факт, что в целом — если не прямо, то косвенно — именно Эклога, несмотря на ее “еретический” характер, оказалась одним из наиболее живучих и распространенных памятников византийского права за пределами империи.

Как известно, Эклога открывается большим предисловием, в котором подробно изложены цели издания, а также сообщены сведения о членах законодательной комиссии и источниках, использованных при составлении сборника ⁶⁷. Таким образом, предисловие может рассматриваться как программа осуществляемой путем издания сборника судебной реформы, как программа, которая нашла свою конкретизацию в законодательных нормах последующих восемнадцати титулов Эклоги.

Если исходить из предисловия, можно заключить, что реформа шла в нескольких направлениях: 1) был создан новый краткий, легко обозримый и, следовательно, более доступный свод законов, чем действовавший со времени Юстиниана I громоздкий, во многом противоречивый, многочастный корпус ⁶⁸; 2) была введена система выдачи жалованья из казны квестору, антиграфевсам и всему судебному персоналу и безвозмездности суда для лиц, участвующих в судебных тяжбах ⁶⁹; такая система была рассчитана на то, чтобы положить предел взяточничеству судебных чиновников; 3) последовательно был проведен принцип равенства всех перед судом, независимо от степени имущественной обеспеченности ⁷⁰; 4) был внесен ряд коррективов в действующие законы, в особенности в части сделок по договорам.

Таким образом, программа была задумана весьма широко. Она провозглашала реформу существующей судебной практики в интересах населения империи, жившего как в столице, так и за ее пределами, т. е. в провинции, в сельских местностях.

Возникает, однако, вопрос, в какой мере последовательно эта реформа была реализована — прежде всего в конкретных нормах самой Эклоги, а затем (что еще более важно) в жизни. Следует сразу же сказать, что для ответа на вторую часть [26] вопроса мы почти не располагаем источниками, если не считать нескольких косвенных указаний, о которых скажем ниже. Более благоприятным образом дело обстоит с ответом на первую часть вопроса, хотя и в этом смысле вследствие крайнего лаконизма Эклоги можно прийти к определенным выводам лишь путем “чтения между строк” и использования наблюдений большей частью единичного характера. В силу таких обстоятельств и эти выводы остаются в значительной степени гипотетичными.

Вместе с тем изучение сущности и характера судебной реформы VIII в. очень важно для выяснения социально-экономической истории Византии этого времени. Оно должно дать ключ к оценке общественной значимости и социальной направленности политики императоров-иконоборцев ⁷¹. Поэтому постановка вопроса представляется нам весьма актуальной, тем более что в науке высказывались на этот счет взаимно исключающие, диаметрально противоположные точки зрения ⁷².

Остановимся прежде всего на рассмотрении пункта первого. Законодатели в предисловии к Эклоге утверждают, что они руководствовались стремлением создать такой свод законов, который был бы понятен не только в столице, но и за ее пределами, так как в особенности там прежнее законодательство оставалось вовсе не понятным. Основательность этого заявления вряд ли требует особых доказательств. Громоздкость и многословие четырехчастного свода Юстиниана, основной текст которого был написан на латинском языке, наличие противоречий вследствие появления новых конституций должны были крайне затруднять пользование им в судебной практике главным образом в провинциях, где было мало людей, знавших латынь, где все население говорило на сирийском, армянском, славянском языках и знание официального греческого языка носило поверхностный характер. Недаром уже с VI в., как было отмечено выше, несмотря на наличие в Дигестах строгого запрещения комментировать законы ⁷³, юристы, воспользовавшиеся лазейкой, которую оставляла формулировка [27] этого запрещения, стали создавать пособия, лишь в малой степени нам известные ⁷⁴.

Все они были предназначены для облегчения пользования Институциями. Дигестами, Кодексом и Новеллами и в учебных целях, и в судебной практике ⁷⁵.

Говоря о стремлении сделать законодательство более доступным для понимания “не только в столице, но и за ее пределами”, составители Эклоги не вносят дальнейшего территориального уточнения. Однако анализ статей Эклоги дает возможность, думается нам, определить те области империи, которые здесь в первую очередь имелись в виду.

В свое время П. Кошакер, комментируя первый титул Эклоги “Об обручении”, пришел к заключению, что форма обручения, предусмотренная Эклогой, имеет ряд своеобразных черт. Обручение в Эклоге рассматривается как строго формальный акт, существенным элементом которого является задаток. Самый обычай обручения как формального соглашения, подкрепляемого дачей задатка со всеми вытекающими из этого юридического соглашения последствиями для нарушителя соглашения, был совершенно чужд классическому римскому праву античной эпохи. Появление подобной формы обручения констатируется впервые в праве “постклассическом” начиная с IV в. Эта форма, несомненно, берет начало в обычаях, имевших распространение в восточных провинциях. Прослеживая ее развитие на протяжении IV, V и VI вв., Кошакер отметил, что даже в Юстиниановом праве эта новая восточная форма обручения отражена с меньшей последовательностью, чем в Эклоге. Все же задаток, называемый arrha sponsalicia, засвидетельствован нормами права, включенными в Кодексы Феодосия и Юстиниана ⁷⁶.

Вопросы связей постклассического права с обычным, распространенным в областях Востока, и с греческим, поставленные еще в конце XIX столетия Л. Миттайсом, с тех пор неоднократно изучались исследователями. В этой связи рассматривались и отдельные стороны законодательства Эклоги. Нам нет нужды поэтому на них здесь подробно останавливаться ⁷⁷. Пожалуй, наиболее ярким примером восточных корней законоположений Эклоги может служить статья Эклоги [28] (ed. Monferratus, II, 4; ed. Zachariae, II, 3), посвященная вопросу о соотношении между dos и donatio propter nuptias. Эклога, в отличие от законодательства Юстиниана (Nov. Just., 97 [539]), в котором предписывалось обязательное равенство дара мужа с приданым жены, специально подчеркивает: “Да не будет потребовано и записано [в договор] от мужа предбрачного дара, равного по величине приданому жены”. Согласно Сирийскому законнику, сопоставлявшемуся уже П. Коллине с этой новеллой Юстиниана ⁷⁸, подобное неравенство долей мужа и жены было характерно лишь для определенных областей империи: “В провинциях, городах империи и во всех странах Запада существует обычай, по которому муж приносит жене ровно столько dwrea, который он ей записывает [в договор], сколько она приносит с собой от всех имений, животных, вещей. Если она приносит в jernh вещей на сумму около 100 динаров, то и он записывает в dwrea вещей на сумму в 100 динаров... В странах Востока существует, однако, другой обычай. Он состоит в том, что если жена приносит в jernh вещей на сумму около 100 динаров, то муж приносит половину, то есть 50 динаров” ⁷⁹.

Таким образом, Эклога здесь опирается на обычаи, которые по Сирийскому законнику были характерны для Востока в отличие от западных областей империи, включая и Константинополь.

Поскольку влияние обычного права на постклассическое византийское констатируется в различных сферах права уже задолго до Эклоги, начиная с IV в., и прослеживается, несмотря на “классическую” струю, исходящую из Бейрутской и Константинопольской школ права, и в Юстиниановом праве, в том числе и в Дигестах, не говоря уже о Кодексе и Новеллах, нельзя не прийти к выводу, что этот процесс внедрения в официальное законодательство норм, почерпнутых в обычном праве восточных провинций, продолжается в Эклоге.

Эклога включается в эту линию развития еще в одном бросающемся в глаза отношении.

Византийское процессуальное право с самого начала шло по линии выработки форм либеллярного процесса. Его [29] наиболее характерной чертой являлось, как уже было отмечено, пристрастие к письменному оформлению всех этапов судопроизводства и то первостепенное значение, которое приобрели в смысле доказательности письменные документы ⁸⁰. Возросшая роль письменной документации с полной отчетливостью проявляется и в Эклоге.

В первых трех титулах Эклоги (Ecloga, ed. Monferratus, I, 2; II, 1; 4; III, 1) обычные виды обручения и брака рассматриваются как осуществляемые в письменной форме. При этом в отличие от более раннего законодательства наличие особых брачных договоров (instrumenta dotalia), в которых определяются имущественные отношения супругов, считается обязательным не только для лиц высшего ранга (ср. Nov. Just., 117,4 [542], 74,4 [538]), но для всех, заключающих соглашение о браке (Ecloga, ed. Monferratus, II, 3; 8; 10).

Неоднократно упоминаются инвентарные описи имущества. Такую “казенную опись имущества”, или “инвентарь”, составляет вдова после смерти своего мужа (Ecloga, ed. Monferratus, II, 6). В титуле VI упоминается о составлении описи имущества, отягощенного долгами и перешедшего к наследнику по закону (Ecloga, ed. Monferratus, VI, 8).

В письменной форме осуществляются и завещания, и разного рода сделки (Ecloga, ed. Monferratus, V, 2; 4; VII, 1; IX, 1; X). Хотя Эклога отнюдь не исключает устных соглашений, предпочтение явно отдается письменным.

Вопрос о либеллярном процессе в V—VI вв. мало исследован ⁸¹. В еще меньшей степени мы осведомлены о формах процесса во времена Эклоги. Рассыпанные в тексте упоминания о судьях, об апелляции в высшие инстанции, об императоре как о верховном судье по делам об особо важных преступлениях государственного характера, об отдельных чиновниках судебного ведомства — квесторе, антиграфевсах, табуляриях, о формах привлечения свидетелей и т. п. лишь намечают картину, не давая возможности представить ее себе вполне ясно и конкретно.

Все же Эклога в целом, как нам представляется, позволяет заключить, что то чрезмерное пристрастие к письменным документам, в частности к “составлению с недостойной тщательностью брачных контрактов”, за которое Иоанн Златоуст в свое время упрекал сирийцев ⁸², и в VIII столетии оставалось в полной силе. [30]

Можно было бы привести и другие данные ⁸³. Однако в этом вряд ли есть необходимость для доказательства того положения, что черты обычного права Востока нашли в Эклоге свое выражение.

Таким образом, анализ содержания Эклоги позволяет нам внести уточнение в слова ее составителей, указывавших в предисловии, что Эклога издается в интересах тех людей, которые живут не только в столице, но и за ее пределами.

Вся совокупность исторических данных — военное положение на границах с Халифатом, происхождение императора Льва III, составителя Эклоги, из Сирии, подъем народных движений на Востоке — и результаты анализа содержания Эклоги подсказывают, что основной средой, которая заботила в это время законодателей и на которую они в первую очередь ориентировались, являлось население восточных провинций Византии. Именно в обычном праве восточных провинций авторы Эклоги черпали то новое, что они внесли в действующее законодательство, продолжая идти по тому пути, на который византийское право вступило уже в IV столетии.

Вернемся к пункту второму программы, намеченной в предисловии к Эклоге. В этом пункте законодатели утверждают, что они, “стремясь положить предел корыстолюбию”, вводят новую систему — выплату жалованья из саккелия (казны) квестору, антиграфевсам и всем служащим в судебном ведомстве, с тем чтобы они не взимали ничего с лиц, участвующих в судебных тяжбах.

В дальнейшем тексте Эклоги мы нигде не находим какой-либо конкретизации этого важного положения. Однако при оценке нововведения, призванного облегчить положение лиц, представших перед судом как в столице, так и в провинции, важно выяснить два вопроса: 1) в какой мере можно расценивать данную реформу как нововведение и 2) интересы каких слоев населения имелись законодателями в виду. Сопоставление Эклоги с законодательством Юстиниана и в этом пункте (как и в большинстве других) показывает, что она лишь продолжает идти по пути, уже ранее начатому. В самом деле, как мы уже отмечали, для борьбы с злоупотреблениями судебного персонала в законодательстве Юстиниана был также предусмотрен новый порядок оплаты судебных издержек. Декларированная в предисловии реформа отвечала интересам широких слоев населения империи, поскольку речь шла о переводе всего судебного персонала на ежегодно уплачиваемое казенное жалованье. Но в особенности она была выгодна для лиц, имущественно обеспеченных, возбуждавших дела о [31] крупных суммах. Тяжбы подобного рода на суммы свыше 100 золотых по Эклоге, в отличие от установлений законодательства Юстиниана, осуществлялись с полным освобождением сторон от уплаты судебных издержек ⁸⁴.

Необходимо обратить внимание еще на одну сторону дела. Выше уже говорилось, что самый ход судебного процесса, да и вся повседневная деловая жизнь в Византии VIII в., требовали от населения составления разнообразных документов ⁸⁵. Многие из них по закону писались не собственноручно, даже если те или иные лица знали грамоту ⁸⁶. Так, например, из новеллы императрицы Ирины известно, что в VIII в. договоры об обручении, о приданом, об эмфитевзисе и всевозможные соглашения (mnhsteiaV proikwa, emjuteutika emperigraja pantoia) выполнялись особо осведомленными в законах людьми — номиками и табуляриями ⁸⁷. Номики были не официальными чиновниками, а, собственно говоря, писцами, опытными в писании документов ⁸⁸. По крайней мере в Эклоге номик упоминается именно как таковой, как лицо, которое в состоянии зафиксировать в письменной форме волю умирающего. Характерно, что при отсутствии номика закон разрешает обратиться к любому другому грамотному человеку ⁸⁹.

Помимо номиков, в Эклоге фигурируют и близкие к ним по своим функциям табулярии ⁹⁰. Нужно сказать, что если в VI в. номики, подобно нотариям, симболайографам, табеллионам, значительно отличались по характеру своей деятельности от табуляриев и занимали иное, чем они, положение, то в VIII в. табулярии — официальные доверенные лица, — по-видимому, весьма сблизились с номиками. В новелле Ирины те и другие стоят рядом. И те и другие превратились в писцов, работавших под официальным контролем. В X в. они выполняли функции обычных нотариусов ⁹¹.

О табуляриях в Эклоге говорится трижды.

В первом случае (Ecloga, ed. Monferratus, X, 2) табулярий наряду с экдиком является официальным лицом, [32] свидетельствующим в письменной форме точность казенной оценки обеспечения, полученного кредиторами и поступающего в продажу ввиду непогашения долга, несмотря на сделанное должнику троекратно (в присутствии свидетелей) предупреждение.

Во втором (ed. Monferratus, XIV, 11; ed. Zachariae, XIV, 9) сказано, что свидетельство понаслышке недействительно (в денежных делах), “даже если этими свидетелями являются табулярии”.

В третьем (ed. Monferratus, XIV, 12) отмечено, что долговые расписки не считаются заслуживающими доверия, если должник знает грамоту и, будучи обязанным при заключении договора подписаться собственноручно, не сделал этого ⁹². Из всех трех статей ясно видно, что табулярий — лицо официальное и занимает он положение иное, нежели номик — простой писец. Следует сказать, что первые две статьи Эклоги опираются на новеллу Юстиниана (Nov. Just., 90, 2—3 [539]), третья — на Кодекс (Cod. Just., IV, 20, 2 [223]) ⁹³. Поэтому можно считать, что термин “табулярий” в Эклоге скорее всего применен в традиционном смысле, т. е. в том же значении, какое ему придавали и в VI столетии. К концу VIII в. смешение функций номика и табулярия (насколько можно судить по новелле Ирины) продвинулось вперед.

Но если табулярий был правительственным чиновником, то, очевидно, на оплату его труда распространялась реформа Эклоги. Согласно Книге Эпарха (I, 25), табулярий получали гонорар в зависимости от суммы, о которой шла речь в документе, т. е. по принципу, в Эклоге как раз подвергнутому пересмотру. Что касается номиков, то они, вероятно, не имелись в виду при реформе, так как не были официальными лицами.

Поскольку при судебных процессах требовалось большое количество документов, писавшихся не собственноручно, а с помощью писцов, расходы на ведение дел в судах все же должны были ложиться бременем на население, несмотря на реформу ⁹⁴. Естественно, при передаче дел по апелляциям в высшие инстанции расходы увеличивались.

Перейдем к рассмотрению третьего пункта программы, намеченной предисловием к Эклоге. Провозглашение принципа равенства всех перед судом, разумеется, не может не расцениваться как важнейшая сторона реформы. Как же реализовался этот принцип в статьях Эклоги?

При ознакомлении с содержанием Эклоги прежде всего бросается в глаза то, что в ней, как и в предшествующих и [33] позднейших византийских законодательных сборниках, остается в силе унаследованное от античного общества деление на свободных и рабов.

Несмотря на все изменения в положении рабов, все более приближавшие рабов к неимущим “свободным”, несмотря на то что термин “раб” по мере развития феодальных отношений получил новое содержание, самый институт рабства не был отменен. Соответственно и в Эклоге судебные права раба ограничены традиционным образом. Рабы имели право возбуждать судебные иски против своих господ лишь в исключительных случаях (Ecloga, ed Monferratus, XIV, 3). Рабы не могли выступать в роли свидетелей за или против своих господ (Ecloga, ed. Monferratus, XIV, 5). В этих вопросах законодатели VIII в. лишь следовали ранее установленным нормам, опираясь на законодательство предшествующего времени.

Как правило, Эклога не принимает во внимание положения виновного в каких-либо преступлениях и наказания не дифференцируются. В ст. 42 XVII титула специально оговаривается, что отравление вменяется в вину независимо от того, будет ли отравитель свободным или рабом. Однако в некоторых статьях имеются бросающиеся в глаза отступления от этого правила. Так, например, при совершении кражи (впервые) вор, если он принадлежит к числу неимущих (“апоров”), карается сечением и изгнанием. При повторной краже предусмотрено отсечение руки. Когда же вор — состоятельный человек (“эвпор”), предписывается подвергать виновного совершенно другому наказанию: вор должен вернуть украденное и заплатить двойной штраф (XVII, 11). Статья 29 того же титула дифференцирует наказание за совращение девушки: состоятельные — euporoi — платили штраф в размере одного литра золота, менее обеспеченные — endeesteroi — в размере половины состояния, неимущие — aporot — карались телесными наказаниями (сечением), острижением, высылкой. Следует сказать, однако, что замена штрафов другими наказаниями имеет свое объяснение и в том, что у неимущих не было средств для уплаты штрафов.

Пожалуй, нигде нарушение провозглашенного в предисловии принципа не проявляется столь ярко, как в титуле XIV, посвященном вопросу о свидетелях. Несмотря на все возраставшее значение письменных документов, свидетельские показания оставались важным моментом судопроизводства. В отличие от законодательства предшествующего времени, и в Эклоге, и в новелле Ирины, определяющей количество свидетелей, говорится, что свидетели должны приводиться к клятве не до начала слушания дела, а в конце ⁹⁵. [34]

Эклога, опираясь на законодательство Юстиниана, уделяет особое внимание отбору свидетелей. Приемлемыми считаются свидетели, имеющие звание — axian, занимающие должность — strateian, имеющие профессию — epithdeuma или благосостояние — euporian. Что касается свидетелей “неизвестных”, то в случае, если их показания оспариваются противной стороной, Эклога предписывала судьям для вынесения законного решения подвергать их допросу “с пристрастием” — под пыткой, “чтобы уловить истину” ⁹⁶.

Таким образом, основным принципом определения степени достоверности свидетельских показаний в этой статье Эклоги считается социальное и имущественное положение свидетеля, его общественное положение, принадлежность к обеспеченным слоям общества.

В основу этой статьи Эклоги положено, как было указано, предшествующее законодательство. Если сопоставить статью Эклоги с соответствующими ей законоположениями Дигест и Новелл Юстиниана, ее направленность и смысл становятся вполне очевидными.

Статья Эклоги “О свидетелях” (XIV, 1) находит параллели в Дигестах (Dig. 22, 5, 2; 3). В § 2 (из 8-й книги Модестина) говорится, что при оценке свидетельств должны приниматься во внимание должность — dignitas, благочестие — fides, нравственность, достоинство свидетеля. В § 3 (из 4-й книги Каллистрата) помимо перечисленных признаков вносятся нелицеприятие, неподкупность.

В 90-й новелле (539 г.), с которой статья Эклоги имеет наибольшее сходство, на первом месте при определении надежности свидетелей упоминается достоинство — axia, на втором — должность, на третьем — благосостояние, на четвертом — профессия или занятие — epithdeusiV. В отношении же прочих свидетелей говорится, что если их все же приходится привлекать, то надо избирать лиц, подобных перечисленным выше, а не каких-либо неизвестных ремесленников — epidijrioi или ничтожных людишек — mhde camerpeiV, mhde pantoiwV ashmouV, с тем чтобы можно было легко проверить их непогрешимую и нравственную жизнь. В отношении неизвестных свидетелей судьи имели право при опровержении их показаний прибегать к пытке — basanoiV, к допросу с пристрастием.

Если сопоставить текст 90-й новеллы с интересующей нас статьей Эклоги, выясняется, что под лицами, имеющими [35] занятие или профессию, подразумевались отнюдь не простые ремесленники, а, очевидно, лишь цеховые, во всяком случае их высшая категория. Ибо прочие ремесленники причислены к разряду “неизвестных и ничтожных людишек”, не достойных доверия. Другими словами, в Эклоге, как и в новелле Юстиниана, мы не можем не констатировать нарушения того высокого принципа равенства всех перед законом, обоснованию которого так много места уделяют законодатели в предисловии.

Для полноты картины любопытно сопоставить разобранную статью Эклоги с соответствующим ей по теме постановлением, включенным в Закон Судный — памятник права, во многом перекликающийся с Эклогой, в особенности с XVII титулом ее (“Наказания за преступления”).

В Законе Судном краткой редакции, в ст. 3, имеющей параллели в Эклоге (Ecloga, ed. Monferratus, XIV, 1;), князю предписывается творить суд с привлечением свидетелей ⁹⁷. Свидетелей же надо призывать правдивых, богобоязненных, почтенных, не имеющих никакой вражды или лукавства, или ненависти, или тяжбы, или спора, но свидетельствующих правду, пребывая в страхе божьем. Мы не находим здесь никакого следа свойственного византийскому праву Эклоги определения надежности свидетелей по принципу принадлежности к обеспеченным, высшим общественным слоям. На фоне Закона Судного ярко выступает классовый характер византийской Эклоги.

Четвертый пункт программы в данной связи вряд ли заслуживает специального рассмотрения. Черты нового заметны в титулах, трактующих о различных формах договоров (о займах, наймах, товариществах, мировых сделках), хотя в общем законодатели VIII столетия опирались здесь на узаконения, подробно разработанные в праве предшествующей поры.

Таким образом, данные Эклоги приводят к убеждению, что реформа, прокламированная в предисловии, в конкретных нормах законодательства была реализована крайне непоследовательно. Ни о каких коренных переменах, затрагивавших основы общественного и государственного строя Византии или же радикально ломавших судебные порядки, статьи Эклоги не дают основания говорить. Те черты нового, которые в них имеются и которые были подсказаны запросами жизни, являлись лишь дальнейшим развитием ранее установленных форм.

Вместе с тем было бы неверным игнорировать эти новые черты. Как было указано, многие из них были почерпнуты в обычном праве восточных провинций. Необходимость [36] считаться с накопившимся в народных массах Востока недовольством против существующих судебных порядков и вызвала к жизни это обещание судебной реформы.

Для современного этапа изучения истории византийского законодательства и права характерно большое внимание не к одной только Эклоге, но и к другим близким к ней по времени своего возникновения юридическим памятникам.

В исследованиях и докладах на последних международных конгрессах, в частности на XI Международном конгрессе византинистов в Мюнхене, эти темы неоднократно были предметом обсуждения ⁹⁸.

Однако при рассмотрении памятников византийского законодательства и права исследователи обращались преимущественно, что и естественно, к юридической и историко-правовой их стороне. Исключением в этом отношении является лишь Земледельческий закон, который много раз анализировался не только как памятник права, но и как исторический источник в более широком смысле слова. Земледельческому закону были посвящены многочисленные исследования еще в дореволюционное время; он остается в центре внимания и сейчас, в особенности в работах ученых СССР и стран социализма ⁹⁹.

Вместе с тем и другие памятники юридического творчества византийских юристов и законоведов VI—IX вв. представляют большой интерес не только для истории права, но и для общественно-экономической истории Византии. Значение этих юридических памятников как источников нашего исторического знания возрастает особенно потому, что от периода VI— IX вв. сохранилось очень мало источников, а документальные материалы и вообще не дошли до нашего времени. Изучение памятников законодательства и права, что особенно важно, [37] восполняет некоторые крупные пробелы в наших знаниях о жизни византийского общества в период арабского завоевания восточных провинций и славянской колонизации.

Как мы старались показать, наряду с Земледельческим законом интересный и важный материал для историка содержит Эклога, которая до сих пор изучалась почти исключительно с точки зрения исследования путей развития византийского права ¹⁰⁰. Однако рассмотренные вопросы не исчерпывают значения Эклоги как исторического источника.

Прежде чем перейти к детальному анализу постатейного содержания Эклоги, который мы дадим в комментарии в конце книги, необходимо обратить внимание еще на одну сторону дела.

В исследованиях по общественно-экономической истории Византии многократно и основательно подчеркивалось, что становление феодального общества в Византии имело уже с самого начала черты своеобразия, отличающие пути развития феодализма в Византии от тех, по которым оно шло в Западной Европе. Большая роль городов и торговли в период раннего феодализма, значительное распространение крестьянской общины, сочетание развивающихся форм феодальной эксплуатации с остатками рабовладельческого уклада, удерживавшимися до последнего периода жизни государства, централизованный характер византийского феодального государства на всех этапах развития — таковы важнейшие особенности византийского феодализма, родственного во многом феодализму стран Востока.

В VI в. все эти черты нашли отражение в обширном законодательном своде Юстиниана. Наиболее интересные для историка части законодательства Юстиниана — Кодекс и в особенности Новеллы — ярко отражают все своеобразие процессов развития феодальных отношений в Византии на этом новом этапе ¹⁰¹. Немало интересных сведений о путях дальнейшего развития этих отношений можно извлечь и из Эклоги.

Общеизвестна исключительная краткость и сжатость изложения Эклоги. Ее составители выбрали из обширного наследия — права предшествующего времени — лишь очень немногое, по всей вероятности именно то, что представляло жизненный интерес для византийского общества VIII столетия. Устарелые нормы были молчаливо отброшены. Законоположения же, не утратившие своего значения, были изложены вновь [38] в краткой форме с некоторыми изменениями в деталях, подчас весьма существенных (например, в характере санкций, сроках и т. п.). Наряду с этим были включены и некоторые новые статьи, не встречавшиеся в более старых законодательных сборниках.

Поэтому самый состав Эклоги, не говоря уже о содержании ее постановлений, представляет огромный интерес не только для историков права, изучающих состояние византийской юридической мысли в VIII в., но и для специалистов по социально-экономической истории.

Среди законоположений, включенных в Эклогу, имеются такие, которые, с одной стороны, свидетельствуют об углублении и расширении процессов развития феодализма, с другой — о сохранении той специфики византийского феодализма, которая стала выявляться уже на самых начальных его этапах ¹⁰².

Перевод с греческого выполнен по изданию: Ecloga (ed. Monferratus). Параллельные места из других законодательных памятников указаны в примечаниях к переводу по публикации А. Монферрата (с некоторыми коррективами).

( ) —вставки из текста по изданию: Ecloga (ed. Zachariae);

< > — слова, отсутствующие в тексте издания: Ecloga (ed. Zachariae);

[ ] — пояснения переводчика;

sch. — схолии.

Комментарии

1. О связи этих административных мероприятий с болгаро-славянскими нападениями см.: Vasiliev, History, p. 277 sq.; Ostrogorsky, History, p. 119; Pertuzi, La formation, p. 39; Cost. Porf., De them., pp. 84—85, 156 sq.; Липшиц, Очерки, стр. 47 и cл.

2. Theoph., Chron., pp. 370, 372.

3. См. перечень источников в кн.: Doelger, Regesten, S. 35; Grumel, Les regestes, p. 2 sq.; Ostrogorsky, Les debuts, p. 237; Ангелов, История, стр. 259—276; Липшиц, Очерки, стр. 177.

4. Перечень источников см.: Doelger, Regesten, S. 35; Grumel, Les re gestes, p. 2; Alexander, Church Councils; Bury, A History of the Later R. E., p. 462 sq. О социальной сущности иконоборческого движения см.: Липшиц, Очерки, стр. 170 и cл.; Сюзюмов, Основные направления; Ангелов, История, стр. 263 и cл.

5. См.: Деяния, VII, стр. 424 и cл.: Bury, A History of the Eastern R. E., p. 151 sq.; Schwarzlose, Der Bilderstreit; Brehier, La querelle; Grabar, L'iconoclasme byzantin; Martin, A History; Ostrogorsky, History, p. 138 sq.; Липшиц, Очерки, стр. 199, 210 и cл.

6. Gibbon (Bury).

7. Paparrigopoulo, Histoire, pp. 181—241.

8. Подробный обзор см.: Липшиц, Очерки, стр. 229—251; Сюзюмов, Основные направления, стр. 199—226.

9. См. ниже, стр. 19 и 71 (XVII, 37).

10. Schulz, Geschichte, S. 369.

11. Покровский, История римского права, стр. 155 и cл.; ср. Bonfante,. Storia, p. 39 sq., 47; Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 147, sq.

12. Zachariae, Geschichte, S. 355 sq.; Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 151 sq.

13. Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 153 ,sq.

14. Стоимость либеллярного процесса была значительно выше, чем в античную эпоху, см. Arangio-Ruiz, Istituzioni, p. 154.

15. Ср. Doelger, Byzanz, S. 237.

16. К подробному рассмотрению этого круга вопросов мы вернемся ниже.

17. Bruns und Sachau, Syrisch-roemisches Rechtsbuch, S. 236.

18. Mitteis, Reichsrecht, passim; F. Brandileone, L. Siciliano—Villanueva “Diritto bizantino”, Milano, 1906 (rec.), — BZ, Bd 17, 1908, S. 554 sq.; Collinet, Etudes historiques, passim; Koschaker, Zur Geschichte, S. 391 sq.; Albertario, Introduzione storica, p. 37 sq.; Lopez, Byzantine Law, p. 446 sq.; Bonfante, Storia, p. 39 sq.; Levy, Westoestliches Vulgarrecht, S. 1 — 15; Levy, Westroemisches Vulgarrecht, S. 3 sq.

19. Васильевский, Труды, т. IV, стр. 172.

20. Lopez, Byzantine Law, p. 445; Sinogowitz, Toetungsdelikte, S. 317; Sinogowitz, Studien, S. 32 sq.

21. Iuris graeco-romani tarn canonici quam civilis tomi duo J. Leunclavii... nunc primi editi cura M. Freheri, Francofurti, 1596 (Ecloga Leonis et Constantini, vol. II, pp. 79— 134).

22. Васильевский, О синодальном списке Эклоги, стр. 236—244. Текст содержит оглавление, предисловие (с указанием даты) и семнадцать титулов. Последний XVIII титул издания К. Э. Цахариэ фон Лингенталя, а также имеющийся в некоторых рукописях XIX титул в Московской рукописи Эклоги отсутствуют вследствие утраты последних листов.

23. О несоответствии между нумерацией оглавления и текстом Московской рукописи см. Васильевский, О синодальном списке Эклоги стр. 238.

24. Zachariae, Geschichte.

25. Васильевский, Законодательство иконоборцев; Васильевский, О синодальном списке Эклоги.

26. Ecloga (ed. Monferratus).

27. Dupouy, Le droit civil.

28. Bosdas; Matzes. Другая статья H. Мацеса, ParathrhseiV epi thV EkloghV - "EjhmeriV Ell. nomikon", 21, 1954 (см. BZ, 48, 1955, S. 284),— к сожалению, осталась мне недоступной.

29. Sinogowitz, Studien; Sinogowitz, Toetungsdelikte.

30. См. ниже, стр. 27 и сл.

31. Благоев, Еклога.

32. Freshfield, A Manual.

33. Spulber, L'Eclogue.

34. Ганев, ЗСЛ; Saturnik, Pzispevky; Андреев, Римското право.

35. Ginis, Das Promulgationsjahr, S. 346—358.

36. В. Г. Васильевский писал: “Если позволительно высказать несколько смелую мысль, то мы даже полагаем, что с самого начала не было никакой необходимости отыскивать девятый индиктион в конце царствования Льва Исавра, что 726 год от Р. X. (6218 алекс., 6234 римской мировой эры), также совпадающий с IX индиктионом, даже лучше мог бы соответствовать всем данным условиям, чем 741 год, в июне месяце которого император Лев кончил свою жизнь. Мы сейчас должны будем перейти к предисловию Эклоги; при чтении его нам встретится несколько выражений, как будто не совсем идущих к государю, уже двадцать пять лет проведшему на престоле” (Васильевский, Законодательство иконоборцев, стр. 163).

37. EEBS, vol. 30, 1960, pp. 351—352; V. Grumel, La date de la promul gation de I'Eclogue des Isauriens: l'annee et le jour, — REB, vol. XXI, 1963, pp. 272—273.

38. Doelger, Regesten, S. 37.

39. Wenger, Die Quellen, S. 696, Anm. 192.

40. Благоев, Еклога, стр. 19—21.

41. “Echos d'Orient”, vol. 34, 1935, p. 327 sq.

42. Ostrogorsky, History, p. 134.

43. Spulber, L'Eclogue, p. 85.

44. J. de Malafosse, Dictionnaire de droit canonique, Paris, s. v. Epana- goge.

45. Freshfield, A Manual.

46. Zepos, Die byzantinische Jurisprudenz, S. 14.

47. Zepos, Ius.

48. Из законоположений этого периода известны семь новелл императора Юстина II, одиннадцать новелл Тиверия (из них шесть только по названиям), три новеллы Маврикия (две новеллы только по названиям), четыре новеллы Ираклия (Ius, III, pp. 3—48) и один эдикт Юстиниана II (Papageorgiu, S. 356; Vasiliev, An Edict, pp. 1—39; Gregoire, Un edit, p. 119 sq.).

49. Ни один из законов императора Льва III, о которых упоминается в предисловии к Эклоге, а также и в титуле II, 3, до нашего времени не дошел.

50. Sinogowitz, Studien, S. 6.

51. Wenger, Die Quellen, S. 681 sq.

52. Zepos, Die byzantinische Jurisprudenz, S..5 sq.

53. В предисловии к Прохирону говорится, что Эклога представляет собой не “избранные законы”, а “извращенные законы” (Proch., pp. 8-9).

54. Вопрос о рукописной традиции и дате этого варианта Эклоги раз работан К. Э. Цахариэ фон Лингенталем и пересмотрен заново Ж. Малафоссом (см. Malafosse, L'Ecloga).

55. См. Липшиц, Очерки, стр. 249 и сл.

56. Пользуюсь случаем, чтобы выразить свою глубокую признательность акад. М. Н. Тихомирову за его ценные замечания по вопросу о славянских связях Эклоги, которые я учла в своей работе. Сопоставление византийской Эклоги со славянским переводом было выполнено первоначально в краткой форме В. Г. Васильевским, затем Ф. Сатурником. В. Ганевым и М. Андреевым. См.: Васильевский, Труды, т. IV, стр. 185; Saturnik, Pzispevky; Ганев, ЗСЛ; Андреев, Римското право; ср. также рецензию проф. И. Вашицы на работу М. Андреева. Вашица указывал, что в основе славянского перевода лежала так называемая Частная Эклога (BS, vol. XXIII, I, 1962, pp. 97—98)

57. Oroschakoff, Ein.Denkmal, S. 141—283.

58. Ганев, ЗСЛ. В Законе Судном находят параллели следующие статьи Эклоги: II, 12, 13; XIV, 6; XVII, 1, 5, 6, 7, 8, 10, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 21, 22, 23, 25, 27, 29, 30, 31, 32, 33, 35, 40, 41; XVIII, 1. Детали см. в комментарии к соответствующим разделам Эклоги. Тщательный разбор литературы вопроса о Законе Судном см. в названном исследовании В. Ганева.

59. ЗСЛ (Тихомиров), Предисловие, стр. 25—26.

60. Matth. Blast.; ср. также Синтагма.

61. Павлов, Курс церковного права, стр. 97—99.

62. Флоринский, Памятники, стр. 286—287.

63. Mortreuil, Histoire du droit, III, p. 457 sq. Синтагма состоит из 24 глав и 303 параграфов. Она получила распространение и на Западе.

64. Флоринский, Памятники, стр. 286—287.

65. Правда Русская, II, стр. 62, 72, 79, 96, 108, 155, 272, 347, 543, 548, 616, 617, 646, 663, 664, 670, 672, 673, 675, 681, 742. Детальный анализ вопроса о взаимоотношении различных списков Русской Правды и Закона Судного см. Тихомиров, Исследование, стр. 58 и сл., 61 и др. Как указывает М. Н. Тихомиров, “древнейшая Русская Правда возникла в Новгороде. Она представляла собой запись обычного новгородского права, дополненного некоторыми статьями Закона Судного людем”.

66. Е. Черноусов, К вопросу о влиянии византийского права на древнейшее русское, Юрьев, 1916, стр. 303 и сл.

67. Ecloga (ed. Monferratus), pp. 1—5: Ecloga (ed. Zachariae), pp. 10—13.

68. См. Эклога, Предисловие, стр. 42.

69. “Поэтому, стремясь всемерно положить предел корыстолюбию, мы решили выдавать жалованье из нашего благочестивого саккелия славнейшему квестору, антиграфевсам и всем служащим в судебных органах, с тем чтобы они с какого бы то ни было <лица>, судимого у них, ни чего совершенно не брали”.

70. См. Эклога, Предисловие, стр. 42.

71. Ср. Липшиц, Очерки, стр. 170—212; Сюзюмов, Основные направления, стр. 199—226.

72. См., например, Paparrigopoulo, Histoire, pp. 188, 205 sq.; cp. Scheltema, Das Ostroemische Reich, S. 124 sq. Автор усматривает новое лишь в системе наказаний Эклоги.

73. Это запрещение сформулировано в конституциях “Deo auctore”, § 12 и “Tanta”, § 21. Разрешены были только буквальные переводы-подстрочники — kata poda, индексы, кратко передававшие содержание фрагментов — paratitla, в которых были сопоставлены параллельные места (cp Wenger, Die Quellen, S. 579; Bonfante, Storia, p. 66 sq.; Mortreuil, His toire du droit, I, pp. 97—186).

74. См. выше, стр. 19 и сл.

75. Zepos. Die byzantinische Jurisprudenz, S. 5 sq.

76. Cp. Cod. Th., III, 5, 10; Cod. Just., V, 1, 3 [380]; V, 2, 1 [380]. П. Кошакер обращает внимание на то, что единственное свидетельство права классической эпохи, которое имеется в источниках (Dig., 23, 2. 33 [Paulus]), представляет собой несомненную интерполяцию (Koschaker, Zur Geschichte, S. 391 sq.; ср. Mitteis, Reichsrecht, S. 263 sq.).

77. Обзор этих работ сделан П. Зепосом на XI международном конгрессе византинистов в Мюнхене (Zepos, Die byzantinische Jurisprudenz, S. 13—16).

78. Спор Л. Миттайса и К. Брунса по вопросу о том, предшествовал ли текст этой статьи Сирийского законника 97-й новелле Юстиниана (точка зрения К. Брунса) или же был, напротив, основан на знакомстве с этой новеллой (мнение Л. Миттайса), после опубликования Э. Захау новых рукописей законника может считаться решенным в пользу К. Брунса. См. Bruns und Sachau, Syrisch-roemisches Rechtsbuch, S. 58; cp. S. 295— 296; Mitteis, Reichsrecht, S. 292 sq.; Sachau, Syrische Rechtsbuecher, I. Berlin, 1907, S. 41, 169. Cp. Zachariae, Geschichte, S. 89 sq.; Collinet, Etudes historiques, p. 145 sq.

79. Bruns und Sachau, Syrisch-roemisches Rechtsbuch, S. 58 (§ 40); S. 93—94 (§ 51); S, 127 (§45).

80. Эта эволюция ярко показана Э. Леви (см., в частности, Levy, Westoestliches Vulgarrecht, S. 1—15; Steinwenter, Das Verfahren, S. 306 sq.; Aran- gio-Ruiz., Istituzioni, p. 150 sq.).

81. Steinwenter, Das Verfahren, S. 306.

82. Из комментария Готофреда к Cod. Th., III, 5 (цит. по кн.: Mitteis, Reichsrecht, S. 228).

83. Ostrogorsky, History, p. 141; ср. также Липшиц, Византийское законодательство и право.

84. Nov. Just., 82, 9 [539]; 80, 6 Г539]; Cod. Just., III, 2, 5 [530]; Doelger, Byzanz, S. 237.

85. Ср. выше, стр. 9 и сл.

86. Образец формы, по которой давались в письменном виде свидетельские показания под клятвой, приведен в новелле Ирины (Ius, III, p. 59). Формы брачных договоров, завещательных распоряжений и т. д. для более позднего времени см. G. Ferrari, Formulari notarili inediti dell'eta bizantina, Roma, 1912.

87. Cp. Sachers, Tabellio, Sp. 1853 sq.

88. Ibid., Sp. 1850 sq.

89. См. Эклога, V, 8.

90. Sachers, Tabularius, Sp. 1869—1884. Ср. также Doelger, Zur mittelalterlichen Prlvaturkunde, S. 325 sq. = Byzantinische Diplomatik, S. 339 sq.

91. Сюзюмов, Книга Эпарха, стр. 45—50, 107 и сл.; Tardy, Les tabelions. p. 164 sq.

92. Эта статья имеется только в Афинской рукописи Эклоги, она повторена в Ecloga priv. a. (XV, 17).

93. Термин “табулярий” в статье Кодекса, однако, отсутствует.

93. Об оплате табеллионов см. Tardy, Les tabelions, p. 45 sq.

95. Zachariae, Geschichte, S. 397.

96. В новелле Ирины внесен ряд уточнений: от свидетелей требовалось быть “достойными доверия по своей благочестивой и нравственной жизни”. Их рекомендовалось выбирать из числа священнослужителей, архонтов — arcontwn, воинов, горожан, имеющих занятие или обладающих состоянием и, разумеется, благочестиво и нравственно живущих (Ius III pp. 57—59; ср. Dig., 22, 5, 3).

97. ЗСЛ (Тихомиров), стр. 104—105.

98. “Berichte” (Zepos, Die byzantinische Jurisprudenz; Scheltema, Korreferat; Malafosse, Korreferat).

99. Из обширной литературы о Земледельческом законе назовем статьи: Сюзюмов, О характере и сущности византийской общины; Lemerle, Esquisse pour une histoire agraire; Karayannopoulos, Entstehung und Bedeutung; Лишев, Несколько замечаний; Острогорски, Византиjска сеоска општина; Q. Ostrogorsky, La commune rurale byzantine, — “Byz.”, t. XXXII, 1962; H. К. Кондов, К вопросу о системе полеводства в болгарских и соседних с ними землях Балканского полуострова в средние века,— ВВ, т. XX, 1961; Г. Цанкова-Петкова, Към въпроса за селскостопан-ската техника в средневековна България и някои съседни балкански области, — ИБАН, т. XIII, 1963; ср. также Липшиц, Очерки, стр. 53 и сл., 249 и сл.; Е. Э. Липшиц, Некоторые вопросы истории Византии первой половины VIII — первой половины IX вв., — ВВ, т. XXVI. Высказанное в последнее время Г. Ф. Шмидом предположение о возможности происхождения Земледельческого закона из Малой Азии не представляется нам достаточно аргументированным (Н. F. Schmid, Byzantinisches Zehntwesen, — “Jahrbuch der Oesterreichischen Byzantinischen Gesellschaft”, Bd VI, 1957, S. 96).

100. См., например, работы Благоева, Босдаса, Спулбера, Зиноговица, Мацеса, Фрешфильда и др.

101. Некоторые из этих черт рассмотрены нами в статьях “О путях формирования феодальной собственности и феодальной зависимости...” (ВВ, т. XIII, 1958) и “Об основных спорных вопросах истории ранневизантийского феодализма” (ВИ, 1961, № 6).

102. Более подробное рассмотрение этих вопросов см. в комментарии.