Записка Исхириона, диакона александрийского, против Диоскора, поданная святому и вселенскому собору.

«Святейшему и блаженнейшему вселенскому архиепископу и патриарху великого Рима Льву, и святому вселенскому собору, по воле Божией и по высочайшему повелению собранному в Халкидоне,— от Исхириона, диакона великого города Александрии.

«Ныне, когда каждый злопострадавший получил свободный голос, когда во главе управления стоят справедливые покровители человеческого рода, и когда исчезли всякий обман, корыстолюбие и ужасы, бывшие как бы во времена тирании,— ныне и я осмелился подать вашей святости записку и, насколько мог высказать это мой язык, показать, что такое дерзнул (сделать) почтеннейший епископ великого города Александрии Диоскор против меня и против некоторых других. Ибо никто не избежал его жестокости и бесчеловечия. У одних опустошены имения вырубкою леса; у других разрушены жилища; иные сосланы в ссылку; иные разорены штрафом; некоторые изгнаны из великого города Александрии, как будто из собственного его владения. Что он не удержался даже от оскорбления самого величества,— об этом знают великие и знатные мужи, равно как и весь тот великий город Александрия, как показывают и деяния, бывшие при различных сановниках. Какие пьяные ругательства часто произносил он на святую и единосущную Троицу,— известно всему народу того именитого города, равно как почтенному клиру и почтеннейшим монахам. Он имел против всех такую дерзость, неприличную епископу, особенно такого города, и занимающему такой евангельский престол, что даже и пшеницу, посланную благочестивейшими нашими императорами церквам Ливии,—по той причине, что область эта бесплодна и в ней вовсе не родится пшеница,— для того, чтобы (из нее) во-первых приносима была бескровная жертва, а потом странники и туземные бедняки получали пропитание,— не допустил взять святым епископам этой области, но скупил упомянутую пшеницу за большие деньги, а потом во время голода распродал ее по самым тяжким ценам. От этого ни страшная и бескровная жертва не совершалась, ни странники и даже туземцы, как я сказал, не получали утешения.— Далее [242] дело против светлой памяти Перистерии знает всякий, особенно из жителей этого царствующего (города) нового Рима. Ради спасения своей души, она, по завещанию, отказала большое количество денег монастырям, также странноприимным домам и приютам для нищих и другим беднякам египетской области. Недовольный тем, что она (ничего) не оставила на его лицо, этот почтеннейший муж устроил так, что эти деньги предоставлены были музыкантам и другим театральным лицам, так что благоухание от жертвы светлой памяти Перистерии не возносилось к Богу, сколько (это зависело) от него. Но об известном предположении этой (женщины достаточно) показано.— А распутство, (страсть к игре) и роскошь вышеупомянутого почтенного мужа не безызвестны всей той области: весьма часто бесстыдные женщины открыто веселились с ним в епископии и в его бане, особенно пресловутая Пансофия, по прозванию Горная (Oreinh), о которой пустил молву многочисленный александрийский народ, вспоминая ее и ее любовника; (это) будет объяснено вашему ангельскому собранию.— Но этого мало: бывали и убийства по милости этого удивительного священнослужителя.— Так как его дерзкие поступки и против меня, бедного, невыносимы: то прошу и умоляю вашу святость сжалиться надо мною,— человеком, который много лет усердно служил святой церкви того великого города и по этой причине удостоился принятия в клир его, часто был посылаем в путешествия при блаженной памяти святейшем Кирилле, украшавшем евангельский престол, особенно в царствующий новый Рим, иногда во время зимы совершал весь путь на рабочих животных, иногда, по причине порученных мне от святой памяти Кирилла необходимых дел, переплывал все море, то чрез Ликию, то чрез Памфилию, так что от чрезмерных трудов тело мое сделалось хило, как видит ваше блаженство собственными глазами. Я удостоился близости и благосклонности святой памяти архиепископа Кирилла,— что огорчало почтеннейшего епископа Диоскора. Поэтому, лишь только святой памяти Кирилл переселился на небеса, и он заступил его место,— о если б этого никогда не было! — он запретил мне совершать служение святейших и пречистых таин. Кроме этого, на наши бедные имения он выслал монашествующих и некоторых других, и предал их пламени, так что находившиеся в этих имениях строения, от которых я, сделавшись беден и слаб телом, получал пропитание, совершенно истреблены огнем, вырублены в них и все разного рода плодовитые деревья, опустошена самая земля, и все это стало для меня бесполезно, так что я нищенствую и не имею необходимой пищи. Но не удовольствовавшись и этим, он посылает против меня, бедного, толпу церковников или, лучше сказать, разбойников, вместе с диаконами Петром и Гарпократионом и пресвитером Миною, чтобы они поставили меня вне человеческих (дел) ¹, приказав принести к нему мертвое мое тело. Только, по человеколюбию Божию, я немного заранее узнал об этом и бежал прежде, нежели, как я выразился, стал вне человеческих дел. Когда, таким образом, я спасся по человеколюбию Божию, а по неразумению не [243] убежал из великой Александрии, как по причине слабости моего тела, так и потому, что я нуждался в уходе за собой своих (родных), особенно же потому, что я и мои предки были из этого города, и я имел в нем дом: то он, разгневанный этим, как будто ничего не бывало, в самые пасхальные дни опять приказал схватить меня Гарпократиону, который всегда служил его неистовству вместе с упомянутым диаконом Петром, как показывают и дела, производившиеся в Ефесе против святой памяти Флавиана, бывшего епископа константинопольского, и многих других, а также и против почтеннейшего Протерия, ныне епископа, а тогда бывшего пресвитером и экономом церкви великого города Александрии. Я заключен был в один странноприимный дом для (людей) опозоренных, не будучи ни пред кем ни в чем виновным и не подвергавшись никогда, как я уже сказал, никакому на меня обвинению. И в этот дом он подослал кого-то убить меня; как скоро это стало известно всем в том доме, они из ненависти к злодеянию позаботились подать мне помощь; потому-то я и жив доныне. Из этого беззаконного заключения он освободил (меня) тогда только, когда я изъявил согласие удалиться из великого города Александрии в таком состоянии тела и сделать кое-что другое угодное ему. Поэтому, так как вы ясно видите, святейшие и блаженнейшие отцы, что все его действия и Богу противны и нетерпимы не только для законов, но и для всякого человека, то прошу ваше ангельское воинство сжалиться надо мною и дозволить (мне) явиться на святый и вселенский собор, для доказательства всего этого, чтобы мне быть безопасным от всяких обид и, если угодно вашей святости, остаться в прежнем сане, мне — человеку, который долгое время усердно служил святой памяти поборнику православной веры Кириллу, стал немощен и не имею ниоткуда необходимого для жизни пропитания, дабы, получивши всякую справедливость, возслал обычные молитвы и благодарения Спасителю всех нас Христу о вашем ангельском собрании. Еще прошу, для доказательства того, что сказано мною, держать под стражею Агораста, Дорофея, Евсевия, Дидиона, Гарпократиона, Петра, Гаиана, прислужника епископской бани, сопутствующего ему, который по простоте своей может рассказать все в точности. Во время рассуждений я готов, по приказанию вашей святости, представить святейших мужей, известных по вере и по жизни, которые могут быть свидетелями во всем этом (что внесено в обвинительную записку).— Подал диакон Исхирион эту записку, составленную по моему желанию, продиктовав и подписав (своею рукою)».

По прочтении записки, епископ Пасхазин сказал: «пусть прочтена будет и записка находящегося здесь Афанасия, поданная нам». Диакон и нотарий Прокопий, взявши ее, прочитал. По прочтении ее, епископ Луценций сказал: «что показал ты в записке против боголюбезнейшего епископа Диоскора, это имей в виду; и, если надеешься, заяви ее и объясни собственными своими устами». Афанасий сказал: «я готов, и надеюсь на себя, по прибытии его на святейший ваш собор, уличить его во всем, в чем я обвинил его». После его Исхирион сказал: «если прибудет на этот святый и вселенский собор Диоскор, почтеннейший епископ [244] александрийский, то я готов представить как яснейшие доказательства всего того, что я показал пред вашим ангельским собранием, так и упомянутых мною свидетелей, его синкеллов, вместе с ним живущих даже доныне и ему сопутствующих, дабы и от домашних его обнаружилось, что это правда; да помогут мне ваши молитвы! Некоторые удостоились почестей за то, что были участниками тех убийств, которые совершились в Ефесе; и они находятся здесь». По прочтении, епископ синнадский Мариниан сказал: «записка, поданная почтеннейшим пресвитером александрийским Афанасием против боголюбезнейшего епископа Диоскора, пусть будет внесена в число документов». Пергамий, епископ Антиохии Писидийской, сказал: «прочитанную записку, которую подал почтеннейший Афанасий, в которой он обвинил епископа Диоскора, надлежит приложить к документам, ныне рассматриваемым. Пусть сам Афанасий собственными своими устами скажет, будет ли он защищать свои обвинения».

Комментарии

1. Т. е. умертвили.