Послание, писанное Иоанном, епископом антиохийским, к Несторию.

Владыке моему, боголюбивейшему и преподобнейшему епископу Несторию Иоанн о Господе желает всякого блага.

I. Мои желания в отношении твоего благочестия со всею правдивостью я открыл твоему вниманию чрез господина моего, сиятельнейшего комита, Иринея. Предполагая, что я под защитой искренности, не возбуждаю уже в тебе никакого против себя подозрения, предлагаю твоему благоразумию мой прямой совет. В том, что буду советовать, можно тебе видеть и ручательство за нашу искренность в отношении тебя, и немалую в нас заботливость руководиться любовью по Боге: руководствующиеся ею исполняют закон Божий: а те, которые оставляют ее и поступают коварно против своих сочленов, более вредят себе самим, нежели тем, против кого действуют. Считая эти слова лучшим началом для нашей беседы, прошу тебя: прими меня за доброго советника, не отвергай полезного в том, что буду говорить тебе, того, что будет говорено по чувству любви к Богу.

II. Нам надобно было вместе рассмотреть некоторые дела, полезные по своему направлению; но как наши ошибки произвели великое смущение в церквах, то я принужденным нашелся дать знать твоему благочестью о том, что недавно было писано к нам из Рима и Александрии. Все александрийские клирики прислали ко мне несколько посланий, в которых они пишут о твоем [188] благочестии: одно послание от святейшего епископа Келестина, другие от боголюбивейшего епископа Кирилла. Пересылая к тебе списки с них, прошу прочитать их с таким расположением души, чтобы в уме твоем не возникало той тревоги, от которой часто происходят споры и вредные разногласия. Не сочти этого дела маловажным: ибо диавол, возбуждая гордость, часто и ничтожные дела так направляет и доводит до такой крайности, что их уже нельзя бывает исправить. Поэтому, с вниманием прочитай эти письма. К рассмотрению предлежащего дела допусти кого-либо из единодушных с тобой людей; предоставь им право говорить то, что полезно, а не то, что приятно. Если они все, усердно приступив вместе к рассмотрению этого дела, свободны будут от всякого страха, то они легко вместе обсудят его, и что кажется теперь мрачным, явится светлым.

III. Господин мой, боголюбивейший Келестин епископ, как видно из его письма, назначил очень малый срок, определив для ответа десять дней; но это дело можно сделать и в один только день, даже в несколько часов. Потому что в учении о спасении нас Христом, царем всего мира, всего лучше употреблять слово, соответствующее Ему, употребляемое многими отцами, соответствующее истине спасительного рождения Его от Девы. Твое благочестие не должно отвергать этого, как такого, в чем нет опасности. Не должно также думать, что не прилично говорить против себя самого. Ибо если твой ум мыслит так же, как отцы и учители Церкви (а это мы знаем о тебе, владыка, чрез многих общих нам друзей), то для чего же тяготиться открыто сказать благочестивую мысль словом, соответствующим этой мысли, и притом в такое время, когда началось такое беспокойство от твоих толкований веры? Без сомнения, тебе известно, боголюбивейший, что везде, и в далеких от нас и близких к нам местах все пришло в движение, везде слышен говор об одном и том же: какая-то сильная буря вдруг застигла церкви: везде верующие со дня на день отделяются одни от других вследствие этого толка. Что это точно так, видно из настоящих дел: Запад, Египет, и даже Македония решительно отделились от единения, какое благодать Божия даровала церквам, многим потом и трудами святых и славных епископов, а особливо вполне святого, общего нам отца, великого Акакия. И кто станет охуждать тебя, когда ты станешь говорить, что думаешь? Напротив, не одобрит ли всякой, когда то имя, смысл которого твое благочестие, как мы знаем, понимает, примешь для того, чтобы тем сохранить благосостояние и мир во вселенской Церкви? Считаю благовременным указать тебе на один прекрасный пример, который бы ты, как я желаю, помнил. Немного прошло времени после того, как это было у [189] нас, так что это не могло быть забыто. Ты, без сомнения, помнишь блаженного Павла епископа: он в одном из своих толкований сказал какие-то слова, которые не были одобрены, прежде тобой (в то время ты действовал свободнее и смелее других), а после и всеми, кто слышал. Заметив вред и тревогу, какая последовала за первым неудовольствием, и поняв, что эта тревога может произвести не только разделение, но и противоборство между людьми, потому что они обыкновенно начинают делиться на толки, начинают больше и больше друг другу противодействовать, как скоро улучают повод к тому, хотя искра соблазна, по-видимому, незначительна (как и у нас в настоящее время делается), — этот великодушный епископ, по прошествии немногих дней, явился к народу и, краснея от стыдливости, исправил прежние слова свои, ко благу Церкви. Показав свое исправление, он тотчас загладил порицание, какому подвергали его; он не считал исправления чем-то унизительным для себя. Все знали, что слова, прежде им произнесенные, были слова гнилые, но тотчас примирились с ним, как скоро увидели в нем перемену.

IV. Убеждаю твое благочестие не к такой перемене одного слова на другое, которое принесло бы тебе бесчестие, не к юношеской изменчивости в своих мыслях, как иной почел бы это. Но так как тобой часто и многим говорено было, как я знаю, что ты не самый смысл благочестивого верования устраняешь, а не одобряешь только выражение его: то если бы кто из знаменитых учителей Церкви предложил тебе употребить и это слово, т. е. святую Деву назвать Богородицею, то ты, без сомнения, не отказался бы от этого. Убеждая тебя, я вызываю тебя сказать то самое, в чем ты, как мне известно, не ошибаешься по образу мыслей; ты только употребишь слово и имя, которое составлено многими отцами, употребляемо было ими и в книгах и устно, не откажешься от такого слова, которое обнаруживает только благочестивую мысль ума. От этого имени не отказывался ни один из церковных учителей. Тех, которые употребляли его, было много, и притом знаменитых; а не употреблявшие не осуждали употреблявших. В самом деле, мы, по излишней снисходительности к ложным мнениям еретиков, несправедливо оставляем без уважения совесть своих братий, и без всякой нужды смущаем ее, отвергая слово, которого смысл признаем правильным и верным. А если мы не будем принимать его с тем значением, какое в нем заключается, то мы неизбежно впадем во множество заблуждений,— а что всего опаснее, лишим себя спасения, доставляемого неизреченным строительством единородного Сына Божия. Ибо как скоро отвергнется это слово, а следовательно и тот смысл, какой в нем заключается, то [190] оттуда будет следовать мысль, что Тот, кто для нашего спасения неизреченно являлся на земле, не был Бог, что Бог Слово, истощивший себя до принятия образа раба (Филипп. 2, 7), не показал нам неизреченного человеколюбия; тогда как священное Писание более всего утверждает Божие человеколюбие к нам, когда говорит, что единородный Сын Бога, вечный и всегда с Ним пребывающий, бесстрастно родился от Девы, о чем так говорит божественный апостол: посла Бог Сына своею, раждаемого от жены (Галат. 4, 4). Он ясно указывает, что Единородный неизреченно родился от Девы, как я говорил прежде. Если ради этого рождения отцы называли Деву Богородицею, как и мы ныне называем ее сим именем: то не знаю, для чего нам (извини меня за эти слова) еще приниматься за совершенно ненужное исследование этого догмата, к смущению, как видишь, себя самих и церковного мира? Для нас, нет никакой опасности говорить и мыслить согласно с знаменитыми учителями Церкви Божией. Считаю излишним перечислять здесь имена их; ты знаешь их не меньше, чем и каждый из нас, потому что и ты сам и мы все считаем для себя за честь быть их учениками.

Прошу, прими от нас этот совет; сделай то, к чему тебя убеждаем; не давай повода новому мнению внести в Церковь несогласие и разделение. Рассуди: если прежде этих писем, какие присланы, много недоброжелательных к нам было, то теперь сколько будет таких, которые, получив смелость по случаю этих писем, открыто будут говорить против нас? Я писал к тебе это послание в присутствии многих благочестивейших епископов, благорасположенных к твоему благочестью, которые по случаю были у меня в то время, как доставлены ко мне те неприятные письма. Я думал, что этим я исполню и обязанность друга, согласно моему обещанию, и братским советом дам помощь правильно судить твоему уму, утомленному настоящими обстоятельствами. Прошу боголюбивую твою душу принять без спора этот совет, какой предлагаю с чувством благоговения к Богу и любви к тебе для утверждения мира Церкви. Предлагаю его не я один, но и все епископы, которые, как я говорил, были при мне,— господин мой боголюбивейший епископ Архелай, и с ним находящиеся Апрингий, Феодорит, Илиад, Мелетий и Макарий, который, по благодати Божией, недавно сделался настоятелем лаодикийской церкви Божией. Все они, твердо держась учения Церкви, и согретые, как и я, любовью к тебе, просят тебя, владыко, чтобы ты показал покорность, вникнув в содержание тех писем, которых сила грознее бури: она не возмутит, не встревожит, если будем уступчивы, но низринет, если станем противиться ей. Считая дело твое своим собственным, этот совет мы хотели предложить тебе: благодушно прими его, и не смотря [191] на то, если кто-нибудь из недоброжелательствующих нам станет внушать тебе пренебречь этим делом, ко вреду и себе и всей Церкви. Благоволи, прошу тебя, в ответ на это письмо сказать, как ты думаешь о том, или лучше, напиши не то, что думаешь ты, а то, что служить ко благу.