Послание Кирилла, епископа александрийского, к Несторию, когда узнал о неправильном образе его мыслей.

Благоговейнейшему и боголюбивейшему епископу Несторию, нашему сослужителю, Кирилл епископ (желает) о Господе всякого блага.

В Александрию прибыли некоторые достопочтенные и заслуживающие доверия мужи. Они говорили мне, будто бы твое благочестие в великом негодовании и употребляет все средства огорчить меня. Когда я хотел узнать причину такого огорчения для твоего благочестия, они мне сказали, что некоторые из александрийцев распространили в народе послание, писанное мною к святым монахам, и что оно сделалось виною ненависти и озлобления. Я удивляюсь, что твое благочестие тщательнейшим образом не рассмотрело этого дела. Смущение в вере возникло не от послания, которое было написано мною прежде, но от некоторых поучений, сказанных твоим благочестием или кем другим. Напротив, когда писания или объяснения, содержащие превратное учение, стали ходить по рукам, мы озаботились исправить это учение. Потому что некоторые дошли до того, что не хотят исповедывать Христа Богом, а исповедуют Его органом [143] или орудием Бога и человеком богоносным, и еще что-то нелепее этого. Нас огорчают слова, которые сказаны твоим благочестием, или сказаны кем-либо другим: я не очень верю этим распространившимся между людьми ничтожным писаниям. Как же нам можно было молчать в то время, когда вера извращается, когда столько изменений в ней возникает? Или мы не предстанем пред судилище Христово? Ужели мы можем оправдаться в неблаговременном молчании, мы, которые поставлены на то, чтобы говорить что должно? Что же мне делать теперь? Я должен войти в сношение по этому предмету с твоим благочестием, после того как благоговейнейший и боголюбивейший епископ Рима Келестин и при нем состоящие боголюбивейшие епископы спрашивали о сочинениях, явившихся там неизвестно откуда, от твоего ли благочестия, или отинуда. Они пишут о них, считая их великим соблазном. Как нам успокоить тех, которые, приходя сюда от всех церквей восточных, ропщут на эти сочинения? Ужели твое благочестие думает, что смущение, возникшее в церквах от этих необычайных поучений, маловажно? Все мы теперь в подвиге и в труде, чтобы возвратить к истине тех, которые, не знаю как, обольщены мыслями, чуждыми истины. Как же скоро повод к этому всеобщему ропоту подало твое благочестие, есть ли справедливость винить в этом другого? Почему твое благочестие ненавидит меня? Зачем несправедливо поносит меня, тогда как лучше было бы исправить свои слова, дабы прекратить соблазн во вселенской Церкви? Если слово и излилось из уст и, положим, оно распространилось уже в народе, этому еще можно помочь пересмотром своих слов. Уверься, что лучшим делом в этом случае будет сказать соблазняющимся слово, и назвать святую Деву Богородицею, дабы мы утешив обрученных и имея правомыслие, как и все другие, могли в мире и в единодушии совершать общественное богослужение. Да не усомнится твое благочестие, что мы за веру во Христа готовы терпеть все, подвергнуться узам и самой смерти. Скажу истину, что еще при жизни блаженной памяти Аттика мною была написана книжица о святой и единосущной Троице: в ней есть также слово о вочеловечении Единородного, с ними согласно и нынешнее мое писание. Я читал его епископам, клирикам и тем из народа, которые любят чтения. Но до сего времени я не давал его никому. Вероятно, с изданием этого слова, опять будут обвинять меня; потому что это сочинение составлено было мною прежде, нежели твое благочестие было избрано на архиепископию.