К ней же письмо VI-е.

Пишу я это к твоей благопристойности, только что поднявшись от самых врат смерти. Вот почему я очень обрадовался, что слуги твои вышли на встречу теперь, когда мы уже входили в гавань, потому что, если бы они встретились со мною, когда я еще качался в море и подвергался тяжким [622] волнам болезни, мне не легко было бы обмануть твою богобоязненность, возвещая радостное вместо печального. Действительно, буря, бывшая сильнее обыкновенной, причинила нам очень тяжкую и бурю желудка, так что эти два месяца я провел ничуть не лучше мертвых, а даже еще и хуже их. Я жил лишь настолько, насколько чувствовал отовсюду окружавшие меня несчастия; все для меня было ночью, и день, и утро, и полдень, и я целый день проводил пригвожденным к постели. Принимая всякие меры, я был однако не в силах устранить вред, проистекавший от холода; несмотря на то, что я зажигал огонь, терпел страшнейший дым, заключился в одной комнате, закутывался множеством одеял и даже не осмеливался переступить порога, я тем не менее страдал постоянными рвотами, головной болью, отвращением к пище и непрерывной бессонницей. Так я проводил без сна длинные моря ночи. Но, чтобы не мучить больше твоей души, занимаясь воспоминанием неприятностей, скажу тебе, что теперь мы от всего этого избавились. Лишь только наступила весна и немного изменился воздух, все уничтожилось само собою. Тем не менее мне и теперь нужна большая аккуратность в образе жизни; поэтому я не обременяю желудка пищею, чтобы он без труда мог переваривать ее. Не мало причинило нам беспокойства и известие, что ты находишься при последнем дыхании. Но благодаря сильной любви к тебе, попечению и заботливости о твоих делах, мы еще раньше получения писем от твоей благопристойности освободились от этого беспокойства, когда многие пришли оттуда и возвестили о твоем здоровье.

Теперь я очень рад и весел, не потому только, что ты избавилась от болезни, но прежде всего потому, что так благородно переносишь приключающиеся скорби, называя все это пустяками, и что всего важнее, это то, что ты называешь этим именем даже и болезни тела, что свойственно душе, полной сил и изобилующей богатым плодом мужества. То ведь, что ты не только благородно переносишь несчастия, а даже и не замечаешь их, когда они находятся налицо, напротив, презираешь их и с большою легкостью налагаешь на себя венок терпения, не употребляя ни напряжений, ни трудов, ни беспокойств, и другим не доставляя их, а как бы ликуя и торжествуя, это служит доказательством высочайшего любомудрия. Поэтому я радуюсь и ликую, восхищаюсь от радости, не чувствую ни настоящего одиночества, ни остальных несчастий, веселясь, радуясь и величаясь твоим величием духа и непрерывными победами, не ради тебя только, но и ради того [623] великого и многолюдного города, для которого ты стала и вместо башни, и гавани, и стен, издавая голос ясный чрез посредство дел и своими страданиями научая тот и другой пол без труда приступать к подобным состязаниям, выходить со всяким мужеством на борьбу и легко выносить труды, происходящие от таких подвигов. И удивительно то, что, не выступая на площадь и не ходя в центре города, а сидя в небольшом домике и в спальне, ты внушаешь бодрость и укрепляешь готовящихся к борьбе, и когда море так свирепствует и волны так вздымаются, отовсюду показываются скалы, подводные камни, утесы и дикие звери, и все охватывает глубочайшая ночь, ты, как бы в полдень и среди тишины, как будто ветер дует в корму, распустивши паруса терпения, плывешь с большою легкостью, не только не испытывая волнения вследствие этой жестокой бури, а даже и не обрызгиваемая водою; и весьма естественно, потому что таковы кормила добродетели. И купцы, и кормчие, и матросы, и моряки, когда заметят скопление облаков или вторжение неукротимых ветров, или шум волны, кипящей сильною пеною, задерживают корабли внутри гавани; а если они в это время случайно где-нибудь качаются по волнам моря, то придумывают и принимают все меры, чтобы причалить корабль к пристани или к острову, или берегу. А ты, несмотря на всякие ветры, несмотря на то, что отовсюду вздымаются такие свирепые волны, что глубина морская перевернулась вверх дном от суровости бури, и одни потонули в глубине, другие мертвыми плавают на поверхности вод, третьи нагими несутся на доске, ты, устремляясь в самую средину моря бедствий, все это называешь пустяками и в бурю плывешь с попутным ветром. Так и должно быть. В самом деле, кормчие, пусть даже они будут без конца сведущи в морской науке, все же не обладают в достаточной мере искусством, чтобы противостать всякой буре, поэтому избегают часто сражения с волнами. У тебя же есть знание, которое выше всякой бури, сила любомудрой души, которая крепче бесчисленных войск, сильнее оружия и надежней башен и стен. В самом деле, воинам и оружие, и стены, и башни полезны только для безопасности тела, да и то не всегда и не при всех обстоятельствах; бывают случаи, когда и это все побеждается и оставляет беззащитным тех, кто к этому прибегает. Между тем твое оружие сокрушает не варварские стрелы, не изобретения вражеских людей, не нападения и хитрости; нет, оно попрало принуждения природы, уничтожило власть их и разрушило их крепость. Постоянно сражаясь с демонами, ты одержала [624] бесчисленные победы, а между тем не получила ни одного удара, напротив, стоишь неуязвимая среди такого роя стрел, и копья, которые бросают в тебя, возвращаются обратно на тех, кто их мечет. Такова мудрость твоего искусства: чрез что испытываешь страдания, чрез то отражаешь от себя причиняющим их; через что служишь предметом злоумышления, чрез то опечаливаешь враждующих, имея порочность тех отличным поводом к тому, чтобы получить большую славу. Хорошо и сама зная это, и по опыту понимая, ты естественно называешь все это пустяком. Действительно, как не назвать тебе этого пустяком, скажи мне, тебе, которая получила смертное тело и, однако, так же презираешь смерть, как иные спешат оставить чужую землю и возвратиться в свое отечество, — тебе, которая страдаешь жесточайшей болезнью и, однако, находишься в более приятном состоянии, чек те, которые имеют здоровое тело и исполнены сил, — тебе, которая не унижаешься оскорблениями, не превозносишься почестями и славою, между тем как это было уже причиною бесчисленных бедствий для многих, которые, просияв в огне священства и достигши последней старости и глубочайшей седины, упали отсюда и выставлены на общее позорище желающих их осмеивать? А ты, женщина, облеченная и в тщедушное тело, и перенесшая столько нападений, не только не потерпела ничего подобного, но еще и многим другим попрепятствовала потерпеть то же. Тогда как те даже и не выступили далеко в состязаниях, а упали в самом начале, соскакивая с самого, так сказать, барьера, ты, несчетное число раз обогнув самый дальний столб в ристалище, за каждый бег получила награду, показав разнообразные виды борьбы и состязаний. Это и вполне естественно, потому что не от возраста и не от тела зависят состязания добродетели, а от одной только души и воли. Оттого-то и женщины были увенчаны, и мужи были повергнуты, оттого-то и дети были прославлены, и состарившиеся были посрамлены. Итак, всегда должно удивляться следующим за добродетелью, в особенности же когда найдутся любящие ее в такое время, когда большинство бросают ее. По этой-то причине подобает крайне удивляться и твоей благопристойности, потому что, в то время как столько мужей, женщин, людей состарившихся, которые, казалось, в великой степени владели добродетелью, обратились в бегство, лежат на глазах у всех и пали не вследствие сильного натиска в войне и не от сильной стычки с врагами, а прежде битвы, были побеждены прежде боя, ты сама после стольких битв и сражений не только не пришла в изнеможение и [625] не изнурилась множеством бедствий, а напротив еще больше молодеешь, и приращение состязаний дает тебе приращение силы, потому что воспоминание о том, что ты уже с похвалою совершила, для тебя делается поводом к веселию и радости, и большему утешению. Вот почему мы радуемся, ликуем, веселимся; не перестану постоянно повторять этого и всюду возвещать причину своей радости. Поэтому, если тебя и опечаливает наше отсутствие, то утешение, даруемое твоими добродетелями, зато для тебя очень велико, когда и мы, отделенные от тебя таким длинным промежутком пути, получаем отсюда, т. е. от твоего мужества, немалую радость.