Сакра ¹ Гонория Августа, посланная к государю востока Аркадию.

Хотя по поводу женского изображения ², в новой копии пущенного по провинциях и, по причине толков людей недоброжелательных, сделавшегося известным во всем свете, я напоминал в другом письме, что, вследствие сожаления о таком факте и вследствие приостановки в выполнении [561] предположения, завистливая молва ослабевает, и народный язык не имеет материала для своих обличений, — хотя и относительно гибели Иллирии с искренним расположением выразили мы пред вами свое сожаление о том, почему вы не хотите признать этого ущербом для государства и отчего это сделалось известным из других источников, а не из письма вашей любви, — но не подобает нам скрыть пред вашей светлостью и того, что недавно произошло в церковных делах не без опасности для государства и о чем быстрая молва, всегдашняя вестница всего худого, не умолчала, и, соответственно природе человеческой, всегда возбуждающейся к злословию новыми случаями, она, при оказавшемся поводе к порицанию, по пристрастию к жестоким пересудам, направляет свою злобу на несчастные случаи.

Недавно передавали, что в Константинополе, в священнейший день досточтимой Пасхи, когда богослужение, долженствовавшее совершиться в присутствии государей, собрало в одно место почти все население соседних городов, вдруг кафолические церкви были заперты, священнослужители заключены под стражу, чтобы именно в то время, когда милостью государевою открываются для преступников печальные затворы темниц, ужасная тюрьма заключила в себе служителей благочестивого закона и мира; совершение всех таинств встретило препятствия, как в военное время; некоторые убиты в самых святилищах церковных, и около алтарей свирепствовало такое насилие, что и досточтимые епископы отправлялись в ссылку, и кровь человеческая — страшно сказать! — обагряла небесные тайны.

Внезапно услышав об этом, мы — признаюсь — были встревожены. Да и кто при таком кровавом преступлении не побоялся бы гнева всемогущего Бога? Или каким образом он мог бы считать себя находящимся вне крайней опасности, угрожавшей римскому миру и всем людям, когда — о, великие государи, брат и племянник, досточтимые Августы! — сам основатель нашей империи и правитель вверенного нам государства, всемогущий Бог, гневается на гибельные и отвратительные преступления? И если бы между представителями церкви шло дело о каком-нибудь религиозном вопросе, должно бы состояться совещание епископов, — так как им принадлежит истолкование предметов веры. Однако пусть попечение государево простирается несколько дальше — на таинственные и кафолические вопросы; неужели же возбужденное неудовольствие должно было доходить до изгнания священнослужителей, до убийства людей, так что там, где приносятся чистые молитвы, даются искренние обеты, [562] совершаются жертвоприношения, там же обнажился бы меч, не легко устремляемый и на гортань преступников? Сами наконец факты показывают, какими очами воззрел на это Бог. Прежде всего, именно это было признаком предстоящего напоминания, и, о, если бы только это одно! Боязливость человеческая, проникнутая сознанием такого великого преступления, производят то, что, испытав ужасное мщение, мы боимся чего-либо более тяжкого, от чего да избавит всемогущий Бог.

Слышу, что святой храм, украшенный от богатств столь многих императоров, знаменитый ценными украшениями, почитаемый вследствие моления в нем государей; горел, и это несравненное украшение константинопольской церкви, по Божию попущению, превратилось в пепел: Бог оставил оскверненные тайны и отвратил Свои глаза от того места, которое напитала уже кровь, чтобы никто не мог обращаться с мольбами к небесному милосердию у окровавленных алтарей. Священные здания, славившиеся не меньшим великолепием, вследствие свирепствовавшего пожара, когда пламя распространилось шире, также были пожраны огнем; и устроенные нашими предками украшения общественных мест также сгорели, — как будто наступил некоторый конец мира. Хотя я, довольно часто испытывавший несправедливости, должен был бы молчать, и любезнейшему брату своему и соучастнику в царстве не указывать на это с такою точностью, — но, выполнение обязанностей родственных предпочитая мучениям безмолвной скорби, я убеждаю и увещеваю, чтобы все это, если возможно, было исправлено с изменением образа действий в последующее время к лучшему, и чтобы божественный гнев, который, как видно из обстоятельств, возбужден, усердными молениями был утолен.

Примите от меня высшее доказательство откровенности. Потому именно считаю я нужным указать на это вашей милости, чтобы самое молчание мое не сделало меня пред кем-либо подозрительным, как будто я приношу безмолвное поздравление, и чтобы кто-нибудь не подумал, что я единомышлен с этим, и чтобы не показалось, что я, часто напоминавший, как бы этого не случилось, не скорблю, когда факт совершился. Кто, не забывший, что он — христианин, мог бы не испытывать скорби при виде внезапно проникших в область религии волнений, настолько значительных, что все положение кафолической веры необходимо колеблется? Указанное дело было делом внутренним епископов, и оно должно было кончится по созвании собора; после отправления той и другой стороной послов к епископам вечного города и Италии, ожидалось, на основании [563] общего взгляда, решение, которое определило бы правила дисциплины; следовало бы быть беспристрастным и ничего нового не предпринимать, пока вырабатывалось бы определение. Между тем явилась удивительная какая-то поспешность, так что, не дождавшись писем епископов, к которым обратились за советами обе стороны чрез своих послов, не исследовавши дела, отправляют в изгнание предстоятелей, присужденных к каре прежде, чем стало известно решение епископского суда, Наконец, как преждевременно было это осуждение, показало само дело. Те, отзыв которых ожидался, предварительно сообщив епископу Иоанну об общении мира, решили утвердить это единение и положили, что раньше суда никто не должен быть удаляем от общения.

Что теперь остается иного, как не то, чтобы кафолическую веру раздирали схизмы, чтобы на почве такого разномыслия возникали ереси, всегда враждебные единению, чтобы народу уже не вменялось в вину его разделение на несогласные секты, если сама государственная власть дает материал для несогласий и если ею раздувается горящий трут раздоров. Дабы этого вновь не произошло, на великую пагубу роду человеческому, нужно молиться, чтобы Бог, снисходя к человеческим прегрешениям, дурное дело направил к доброму концу и благопоспешению. Что касается нас, мы можем только бояться современного; что же касается милости всегда милосердого Бога, то освобождение от наказания будет свидетельствовать не о заслуге, а о снисхождении.

Комментарии

1. Т. е. Sacra epistola = августейшее послание.

2. См. «Полное собрание Творений св. Иоанна Златоуста, т. I, стр. ХСVI.