VII.

Месяца Марта 5-го.

Святые и божественные Писания всегда излагают доброе и восхваляют благие дела, путеводя нас и воздвигая к добродетели; но мы, малодушные, падшие и слабые, склоняемся пред нею и отступаем, считая работу ее трудною или и совершенно невозможною вследствие склонности нашей к наслаждению и легкой увлекаемости страстями. Жития же почтенных мужей, предлагаемые к истолкованию и излагающие, как они упражнялись в ней и одержали победу, какой достигли светлости и на какую высоту были возведены, подтверждают достоверность Писаний и показывают, что они ничему вполне невозможному не учат; и малодушествующих и склоняющихся пред работою добродетели они некоторым образом согревают примерами, возбуждают к соревнованию и часто убеждают предпринимать равное и браться за одинаковое с ними. Таково и житие великого отца Герасима, которое ныне и предлежит нам к истолкованию и которое мы решили предложить на общую пользу вам, слушателям, достаточное для того, чтобы показать возможность добродетели теми [132] подвигами, которые он совершил, и возбудить к ней тем, в чем оно представляет полученную им здесь светлость и славу. Итак, да будет рассказано житие мужа и да будет предложено посреде, но в общих и кратких чертах, с одной стороны вследствие скромности и слабости языка нашего, с другой — чтобы ясно было, что не слово многоглаголанием и искусственным сложением возвеличивает прославляемого, а скорее он украшает и возвышает слово самым величием дел.

2. Божественный Герасим, по истине честь монахов, родился в епархии Ликийской и происходил от родителей, владевших достаточным состоянием и усердствовавших к добру. Когда он приходил уже в возраст и начал богатеть разумом, то возлюбил жить не по примеру большинства юношей, которые полагают в части блага только то, что услаждает чувство, а красоты душевные вменяют ни во что, но тотчас добре воззрел к Богу и добродетели. И осудив великую суетность настоящего и признав жизненные блага ничем иным, как одним обманом, смешением и затмением разума, удаляется от мирских смятений и переходит к жизни бездеятельной и тихой. Итак, обрезав себе волосы, а с ними, так сказать, всякое мирское и земное помышление, он весь предается добродетели и, увлеченный горячим и кипящим стремлением к ней, стремился и напряженно подвизался, чтобы душа его сделалась чистою от всякой страсти и всяческого пятна, а ум явился восприимчивым к дарам Духа и (истекающему) оттуда просвещению. Вследствие сего он был настолько воздержен в пище, что с радостью отклонял всякое услаждение вкуса и отвращал от [133] себя все отягощающее желудок, как тяжесть и досаждение природе. Отсюда у него успокаивались и страстные движения плоти и трезвость ума сохранялась негрязнимою. Так он был воздержен в пище и так боролся с наслаждениями яств; за то он казался побеждаемым сном, но, живя в постоянных постах, все-таки и в этом не легко поддавался, но, настолько уступая природе, чтобы она сдерживалась и не отказывалась от трудов, напряженно пребывал в бодрствовании, молитвах и изучении духовных сказаний.

3. Так подвизаясь в отечестве, показывая житие, подобающее монахам и многие поты проливая против духов злобы (Ср. Ефес. VI, 12) он решил, что должен перейти в пустыню у Иордана, желая предпринять большие подвиги и найти в пустынности места помощницу и сотрудницу в более высоком любомудрии. Это он и делает. Итак, прибыв туда, он делает пустыню, как и искал, началом лучшего образа жизни и большого стремления к добродетели. Ибо он уже не довольствовался пребыванием в прежних подвигах, но ежедневно стремился по истине превзойти самого себя трудами за благо. Поэтому, забывая заднее, как говорит Павел (Фил. III, 13), и простираясь к переднему, как некий проворный и легкий бегун, постоянно бежал невозвратно и быстро по пути добродетели, поспешая к награде вышнего призвания. И он был добр не только как бегун, но и как доблестный воин, дерзновенно наступая на врагов, смертельно поражая нападающих на него, подвизаясь не против крови и плоти, но против начал и властей тьмы (Ср. Ефес. VI, 12), которых искусство, способ и [134] напряжение в войне с добрыми мужами очень неотступны и сильны, а битва могуча и непрестанна; «ибо они не уснут, говорит мудрый (Притчи Сол. IV, 16), если не причинят зла». С таковыми была борьба у мужа, столь горькими супротивниками, столь страшными врагами.

4. Но невозможно было добре защищенному доспехами добродетели, укрепляемому благодатью свыше и борющемуся неустанно не обратить в бегство врагов и не заставить их отступить, показав тыл. Итак, они бегут, явно побеждаемые, и у подвижника умерщвляется всякий страстный помысел и душа его наконец удостаивается безмятежия в Духе. Что же отсюда? Молва возвещает, что сей муж велик по добродетели и истинный служитель Божий, привлекает к нему многих из многих стран и убеждает пользоваться им, как путеводителем к Богу и руководителем к спасению их душ. Некоторые из них достигли и совершенства монашеского и были из числа так называемых отшельников. Настолько он был узрен славнейшим и отличнейшим из монахов того времени.

5. Но божественный Герасим, видя, что эти приходящие к нему избирают сожительство с ним и стремятся оставаться при нем, строит величайшую лавру, отстоящую от реки Иордана не более одной мили, и, кроме того, среди ее воздвигает общежитие. Совершив это, он устанавливает законы, прекрасно выработанные, повелевающие одним из монахов оставаться в общежитии и в нем подвизаться в монашеском образе жизни; а которые уже испытали себя беспрестанными и долгими трудами и достигли меры совершенства, тем селиться в так [135] называемых келлиях, числом не меньшим семидесяти. Им он повелел жить по такому правилу, чтобы пять дней недели каждый безмолвствовал в своей келлии, не вкушая ничего другого из съестного, кроме хлеба, воды и фиников; по субботам же и воскресеньям, пришедши в церковь и приобщившись святых таин, вкушал в общежитии варево и получал немного вина; в келлии же никому не позволялось или возжечь огонь, или вкусить варева; им предписывалось нестяжание считать достойным соревнования, как ничто другое, наиболее быть украшенными смиренномыслием, и каждому труд рук своих, который будет исполнен в течение недели, в субботу относить в общежитие и под вечер в воскресенье, снова получая продовольствие на неделю, я разумею хлебы, финики, воду в сосуде и ваии, возвращаться назад в келлию

6. По такому правилу и обряду великий Герасим повелевал проживать подначальным ему отшельникам. Посему, воспитанные в этих (правилах), они были так беззаботны и так мало преданы делам человеческим, что у них не было ничего, кроме одежды, не было даже и второй перемены ее. Постелью же было что другое, как не циновка и то, что они обычно называют kentwnion (лоскутник) и embrikion; для воды был глиняный сосуд, который вместе служил для питья и для вымачивания ваий. Был у них и такой закон, данный Герасимом, чтобы при выходе оставлять келлии открытыми, так что всякому желающему можно было, вошедши, брать что хотел из скромных и необходимых предметов потребления без всякой помехи; но можно было видеть их живущими по апостольски, и у живущих в пустыне было, подобно им, одно сердце и одна [136] душа, ибо никто не считал чего-либо из бывшего у него собственностью, но все одинаково было у них общее

7. Повествуется об отшельниках и то, что пришли к нему некоторые и просили дозволить им греть воду, вкушать варево и читать при светильнике; но великий Герасим, прервав их, сказал: «Если вы хотите так жить, то велика польза пребывать вам в общежитии; но я никоим образом не дозволю во все время моей жизни, чтобы это было у отшельников». Так что Иерихонцы, слыша, что житие пребывающих при божественном отце Герасиме такое стесненное и что жизнь их не имеет утешения и очень неуютна, положили себе такой закон, чтобы по субботам и воскресеньям уходить к ним и приносить им не малое утешение; но это — хвала Иерихонцев и свидетельство любодобродетельных душ. Однако, многие из подначальных сему великому Герасиму подвижников, видя, что миряне приходят с такою целью, так далеки были от того, чтобы считать их прибытие благодушным и приятным, что не любили и не выносили даже видеть их в своей местности, но скорее бежали и отступали от них, как приносящих им большой вред. Ибо они хорошо знали, что мать строгого целомудрия есть воздержание, могущее отгонять грязные помыслы и облегчать тягость сна. Этому они прекрасно научились от отца не только словами, но и делами; ибо сам он так высоко ставил воздержание, что пребывал без пищи сорок дней поста, довольствуясь одним принятием таин.

8. Так прожившему Герасиму, сделавшемуся для подначальных ему образцом добродетели и [137] основанием спасения и явившемуся гражданином и градовладетелем пустыни Иорданской, наступает общий конец в 24-й день Марта месяца, во второе консульство Зинона Августа. Но нам уже пора напомнить и о чуде его со львом, и при жизни великого отца дивно послужившим ему, и по преставлении отсюда необычайно умершим на его могиле. Ибо это чудо присоединено последним к сказанию именно потому, что за концом жизни отца следует и конец предмета изложения. Дело было так.

9. Один лев из живущих в пустыне Иорданской встретился однажды святому, проходившему по берегу реки, громко крича и болезненно рыкая, так как заноза из тростника вонзилась в ногу его и причиняла невыносимую боль. Преподобный, увидев его и пожалев, умилосердился над его страданием и был тронут в душе знаками, которые делал ему зверь, выказывая мольбу и прося врачевания; он берет ногу его, уже распухшую и загноившуюся, осторожно вынимает занозу и облегчает ему боль. Что же лев? Он тотчас делается агнцем, изменив не природу, а дикость, и пребывает с великим в келлии и сопровождает его, куда бы он ни уходил. Велико уже и это и полно изумления; но каково же следующее. Как дивен во истину Бог во святых Его! (Ср. Псал. LXVII, 36) Так как лавра, как мы сказали, стояла недалеко от реки, то осел приносил из нее воду на потребу живущим там. Охрану его старец поручает льву и вверяет зверю ослика, чтобы он стерег его пасущегося. Итак, он исполнял эту службу довольно долгое время, и прежде ставший агнцем лев снова сделался псом, следовал за ослом, обходил [138] вокруг него, лежал при нем и осматривал дороги, пока тот продолжал пастись. Но что случилось после этого?

10. Однажды сон объял льва; пасущийся осел уходит далеко от него. Проходили некие люди из Аравии с верблюдами и увели его; встает от сна лев, ищет осла и не находит; он возвращается в лавру и приходит к старцу смущенный, опечаленный, унылый, склонив голову к земле. Когда блаженный увидел его в таком состоянии и заметил, что осел не пришел с ним, он заподозрил, что зверь поступил с ним коварно, и говорит льву кротко, ласково и, вообще говоря, как приличествует святому: «Что это значит, лев? Ты съел осла и по истине возвратился к прежнему; ты доказал, что изменился характером в агнца; ты старался исполнять обязанности пса, но природа победила: ты вспомнил, верно, прежнюю лютость и царственную гордость пред другими животными и возжелал снова властвовать; но я смирю тебя, унижу твои гордые мысли и заставлю смиреннейшим поведением не искать прежнего. Итак, будь ты впредь не лев, как возжелал, а вьючный осел, как тот, на которого ты напал». Так сказавши попросту, старец повелевает возложить на льва службу осла, чтобы он, нося на себе сосуды, приносил воду братии. Так и было сделано, и можно было видеть льва, прежде по характеру агнца, потом пса, ныне опять носящим тяжести ослом. Воистину небывалое чудо!

11. Между тем прошло некоторое время, и лев так неленостно исполнял эту службу. Но похитившие осла проходили снова по окрестностям реки Иордана, имея с собою животное, и направлялись к [139] святому граду по какой-то своей надобности. Случилось, что и зверь был тогда у реки, чтобы принести воды братии. И что происходит? Он видит издали осла, узнает его и тотчас, перестав быть ослом или, лучше, исполнять должность такого животного, снова показывает себя львом и с царственным рыканьем бросается на ведущих осла. Они, увидев его, немедленно обращаются в бегство с большою скоростью и страхом. И он, схватившись за недоуздок, надетый на осла, возвращается с ним к лавре в великом благодушии, прыжками и другими способами выказывая свою радость и представляясь смотрящим на него как бы некиим доблестным воином, возвращающимся с войны с трофеями. Увидел его великий и, благословив, освободил от службы, поручив ослу снова исполнять ее. Кроме того он нарицает этого льва Иорданом, вероятно, я думаю, за то, что это случилось с зверем у реки Иордана. С того времени лев пребывал на свободе, оставаясь в лавре и иногда уходя куда-нибудь вне ее.

12. Прошло три года, и божественный Герасим переселяется к Богу, Которого возжаждал. И Иордан, находясь или у Иордана, или в другом месте, по устроению Божию не оказался там, когда он был погребен отцами. Спустя немного, он, пришедши, искал старца; и авва Савватий Киликиец, ученик аввы Герасима, увидев его, говорил ему: «Старец наш покинул нас сирыми и переселился к Господу; но возьми, поешь». Лев не захотел есть, но непрестанно обращал свои взоры туда и сюда, желая увидеть старца, громко рыкая и не вынося его отсутствия. Авва Савватий и прочие отцы, гладя его спину, говорили ему поесть и успокоиться; но лев не [140] переставал реветь и рыкать. И чем больше старались успокоить его словами, тем больше он рыкал, издавал более громкий рев и усиливал свою тоску, показывая, какую печаль он имел, не увидев старца. Тогда говорит ему авва Савватий: «Пойдем со мною, так как ты не веришь нам, и я покажу тебе, где погребен старец». И взявши, привел его туда, где они погребли старца; отстояло же (это место) от церкви приблизительно на полмили. Итак, авва Савватий, став на могиле старца, говорит льву: «Вот здесь погребен наш старец». И преклонил колена, творя поклонение на могиле старца. Когда лев увидел его творящим поклонение, и сам сотворил поклонение и, довольное время склоняя свою голову к земле, умер на могиле. Произошло же все это не потому, что лев имел разумную душу, но потому, что Бог восхотел прославить славящих Его не только в сей жизни, но и по смерти, и показать людям, какое имели звери подчинение Адаму до его преступления. Итак, будем подражать и мы, братия, хотя бы благомыслию зверей, которое они показывали к служащим Господу; их же предстательством да будем удостоены части их в день суда. Аминь.

(пер. В. В. Латышева)
Текст воспроизведен по изданию: Сборник палестинской и сирийской агиологии // Православный палестинский сборник. Вып. 57. СПб. 1907