ПОВЕСТЬ О ПРОЩЕНИИ ИМПЕРАТОРА ФЕОФИЛА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Император Феофил

Сын и наследник Михаила II, которому предстояло стать одной из самых ярких личностей на византийском престоле, родился, как уже упоминалось, в г. Амории около 812/813 г. и был провозглашен соправителем отца в 821 г. в возрасте восьми лет. После смерти Михаила 2 октября 829 г. Феофил по желанию покойного отца некоторое время правил вместе со своей мачехой Евфросиньей, хотя продолжительность этого периода историкам установить не удается. Во всяком случае, она не превышала нескольких месяцев. Затем Евфросинья, по своей инициативе или по принуждению, сложила с себя обязанности соправительницы и удалилась в ею же и основанный монастырь Гастрия в Константинополе. Феофил стал править единолично.

Главное затруднение, связанное с фигурой Феофила, для историка состоит в том, что император стал превращаться в полулегендарный персонаж уже через три-четыре десятилетия после смерти, наверняка не без помощи тех достаточно необычных процедур, которые сопровождали его посмертную церковную реабилитацию в 843 г. и нашли отражение в «Повести о прощении Феофила». При этом для времени его правления в нашем распоряжении нет столь информативных и достойных доверия источников, как «Хронография» Феофана Исповедника или переписка Феодора Студита, интенсивно использовавшиеся в предыдущей главе. Поэтому главной задачей этого раздела будет не последовательный рассказ о жизни и деятельности императора, но попытка выявить основные факторы, обусловившие направление его религиозной политики, и причины того, что она в конечном счете потерпела крах, признаки которого появились еще при жизни Феофила.

Выше уже говорилось о том, что первой же демонстративной акцией нового императора источники называют казнь убийц Льва V. Поскольку проверить достоверность этого сообщения нет никакой возможности и подвергать сомнению свидетельство Мефодия о наказании Михаилом своих «соучастников в убийстве» оснований тоже не имеется, довольно сложно понять, какое конкретное действие стоит за этим рассказом. Возможно, кого-то из непосредственных исполнителей убийства Михаил пощадил, потому что они были его друзьями или еще по какой-то причине, сделав вид, что не знает об их причастности. Такая версия находит подтверждение в [47] самом тексте Продолжателя: из него ясно, что эти люди так и не дождались от Михаила наград за свой поступок и, более того, Феофилу пришлось устанавливать их личности с помощью хитрости ¹.

Продолжатель Феофана по своему обыкновению приводит две версии мотивов, которыми будто бы руководствовался император. Официальным, по его словам, было стремление к справедливости, которая требует, чтобы все преступники понесли заслуженное наказание, тогда как на самом деле Феофил боялся, что его постигнет та же участь, что и Льва, и хотел запугать потенциальных заговорщиков ². Мы, разумеется, не обязаны принимать обе этих версии за истину, однако каждая из них несет в себе определенную весьма важную информацию. Во-первых, вряд ли можно сомневаться, что приверженность императора нелицеприятному правосудию была декларирована с самого начала. Во-вторых, Феофилу приписана боязнь заговоров. Обе эти темы найдут свое дальнейшее развитие в повествовании о Феофиле и у Продолжателя Феофана, и у Генесия, так что их с уверенностью можно определить как восходящие к *ОИ и в конечном счете, к источникам IX в. Но почему именно покойного Льва V Феофил избрал первым для демонстрации своей справедливости и беспристрастности?

Можно строить много догадок по этому поводу — например, соглашаться с Продолжателем Феофана или полагать, что мероприятие Феофила было пропагандистским актом, направленным на легитимацию Аморийской династии, чей приход к власти сопровождался довольно скандальными обстоятельствами ³. Можно также думать, что Иоанн Грамматик, близкий соратник Льва и воспитатель Феофила с детских лет, внушил ему глубокое уважение к убиенному государю и желание отомстить за него. Допустимо и такое предположение (впрочем, столь же спекулятивное), что Феофил, выросший в Константинополе сначала при дворе, а затем и в самих императорских покоях, чувствовал большую близость ко Льву, человеку знатному, достигшему [48] престола благодаря своим заслугам, чем к собственному отцу, выходцу из низов, так до конца жизни и не освоившему правильный греческий выговор. Все это вполне вероятно, однако читателя, уже знакомого с «правилом маятника», не может не насторожить прямая апелляция к предшественнику своего предшественника в сочетании со столь явным совпадением декларируемых приоритетов в управлении государством. Действительно, кто как не Лев V не давал спуску нарушителям закона, невзирая на чины и звания?

Однако если «правило маятника» действительно здесь применимо, то переориентировка правительства с одной группы кланов на другую должна была бы проявиться и в иных аспектах, а не только в пропагандистских заявлениях и акциях. И вот, несмотря на скудость источников, такие подтверждения мы находим. Вспомним многократно упомянутого в предыдущей главе Фому Славянина, отношение к которому так хорошо помогало определить, интересы какой группировки отражал тот или иной автор. После смерти Михаила и воцарения Феофила к последнему явились бывшие сторонники Фомы из фемы Кивирреотов и пожаловались на то, что Иоанн Эхим, в прошлом ek proswpou этой фемы, а ныне инок Антоний, после подавления мятежа конфисковал их имущество. Феофил велел Антонию явиться на суд и, несмотря на его заявления, что он преследовал упомянутых лиц как мятежников против покойного императора, присудил монаха к возвращению требуемых сумм ⁴. Примечательно, что репрессированные приверженцы Фомы имели смелость придти со своими претензиями именно к наследнику Михаила II, а не к нему самому, и наиболее естественное объяснение состоит в том, что правительственный курс заметным образом изменился при восшествии на престол Феофила, причем в направлении, благоприятном для тех, кто за десять лет до того поддержал Фому как мстителя за Льва против Михаила (хотя Фома поднял восстание еще при Льве, после убийства последнего он, без сомнения, позиционировал себя именно так).

Далее, весьма примечателен контраст между спокойным с внутриполитической точки зрения правлением Михаила II после ликвидации мятежа Фомы Славянина и начавшейся вскоре вслед за восшествием на престол Феофила чередой заговоров, истинных и мнимых. Так, по данным наших источников трое из самых высокопоставленных приближенных императора — кесарь Алексей Муселе, Наср-Феофоб и Мануил — в тот или иной момент попадали в опалу, причем для Феофоба это кончилось печально, поскольку Феофил, уже заболев, опасался, что тот будет представлять опасность для малолетнего наследника ⁵. На самом деле Мануил не должен был [49] бы находиться в этом списке, но как раз его случай представляет собой великолепную иллюстрацию чередования доминирующих кланов при сменяющих друг друга императорах. Как сообщает Продолжатель Феофана, Мануил происходил из армян и при Льве V занимал чрезвычайно важный пост стратига фемы Анатолик. Затем историк рассказывает несколько занимательных историй о подвигах Мануила, в частности, о том, как он был ложно обвинен в измене, бежал к арабам, потом получил через Иоанна Грамматика заверения от императора в том, что все обвинения с него сняты, вернулся в Византию и снова занял высокую должность. Все это повествование носит ярко выраженный беллетристический характер и восходит, по всей видимости, к семейному преданию потомков Мануила или к некоей легендарной биографии, составленной в основанном им монастыре ⁶. Однако завершается рассказ о деяниях Мануила при императоре Феофиле следующей фразой:

Есть кое-кто, кто говорит, что Мануил бежал к агарянам и возвратился стараниями Феофила, как сказано, но бежал не при Феофиле, обвиненный в измене, а при Михаиле Заике, его отце, то ли движимый ненавистью к нему, то ли боясь его давнего гнева ⁷.

Поскольку этот пассаж происходит не из легендарно-апологетического сказания о Мануиле, а из другого, явно не столь ангажированного источника, содержащаяся в нем информация, как представляется, заслуживает доверия. В таком случае мы имеем совершенно ясную картину: видный представитель «армянской» группировки после смерти Льва V и смены курса Михаилом II бежит к арабам, а Феофил прилагает усилия к тому, чтобы вернуть его обратно и вверяет ему весьма ответственный пост доместика схол. Из предыдущей главы мы уже убедились, что именно такие перемены в судьбе высокопоставленных лиц, обусловленные их принадлежностью к той или иной группе кланов, и являются первыми признаками действия «правила маятника». Из истории с Мануилом можно сделать еще один весьма важный вывод: источник, из которого Продолжатель Феофана и Генесий (т. е. на самом деле их общий источник), а также Симеон Логофет почерпнули сведения о жизни этого сановника, отражал точку зрения «армянских» кланов. В византийской Церкви, как [50] уже было показано, интересы этой группировки были представлены прежде всего студитами и их окружением. В полном соответствии с данной теорией, у того же Продолжателя сохранился совершенно неправдоподобный рассказ о восстановлении иконопочитания, главными героями которого выступают магистр Мануил и студийские монахи ⁸.

Вернемся, однако, к теме заговоров. Помимо уже названных, список осужденных за государственную измену при Феофиле включает еще и такие заметные фигуры как императорский родственник Мартинакий (пострижен в монахи), войсковой логофет Георгий (казнен) ⁹ и глава ведомства прошений (o epi twn dehsewn) Стефан (после бичевания сослан с конфискацией имущества) ¹⁰. Кроме того, император держал при себе даже в военных экспедициях будущего патриарха Мефодия именно потому, что, по словам историка, боялся, как бы его не использовали в своих целях какие-нибудь заговорщики ¹¹. Следует учитывать при этом, что в хрониках X в. названы по именам лишь немногие из сановников, репрессированных при Феофиле по обвинению в измене или заговорах. И здесь тоже вырисовывается очень показательная параллель с режимом Льва V. Сравним два пассажа из одного и того же историка-современника:

[51]

В левой колонке описаны репрессии при Льве V, а в правой — при Феофиле. Георгий четко указывает, что при последнем благочестивые миряне страдали именно из-за своей приверженности почитанию икон. Хотя это не обязательно соответствует действительности, поскольку преследования по политическим мотивам часто выдавались за религиозные гонения в том случае, если их жертвы были сторонниками священных изображений, сам факт репрессивной политики Феофила сомнений не вызывает. Весьма поучительно узнать, кто был одним из самых известных высокопоставленных мирян, пострадавших при этом императоре. Это не кто иной, как спафарий Сергий Исповедник, которого с серьезными основаниями отождествляют с отцом будущего патриарха Фотия ¹³. Даже если допустить, что упоминаемый в синаксаре Сергий — это другой человек, отец Фотия в любом случае тоже был сановником и попал вместе со всей семьей в ссылку, где и умер. Здесь следует вспомнить, что Фотий приходился внучатым племянником патриарху Тарасию, то есть принадлежал к одному из самых влиятельных аристократических семейств, оттесненных от власти при Льве V и вернувшихся к ней при Михаиле II. Таким образом, перед нами еще один превосходный пример «правила маятника». Это означает, что репрессивные меры Феофила и его боязнь заговоров были наверняка обусловлены теми же самыми причинами, что и очень похожее поведение Льва V, а именно конфронтацией с большой и сильной группой кланов, доминировавших при Никифоре и Михаиле II.

Только рассматривая вопрос в такой перспективе, можно объяснить некоторые особенности церковной политики Феофила, которые на первый взгляд кажутся странными. Прежде всего, это избирательность в гонениях на защитников икон. Далеко не все исповедники, пострадавшие при Льве V и остававшиеся в живых к тому моменту, когда Феофил возобновил преследования, вновь оказались их жертвами. Список тех, кто был сослан, подвергся бичеванию или заточению, достаточно велик и анализировать его детально нет необходимости, однако привлекает к себе внимание отсутствие в нем целого ряда весьма заметных фигур. Навкратий и Николай, ближайшие ученики Феодора Студита и будущие игумены Студийского монастыря, Афанасий, также ученик Феодора и будущий игумен Саккудиона, Игнатий, сын императора Михаила I и будущий патриарх — никто из них не был репрессирован. Любопытно, как рассказывает о карательной политике Феофила Продолжатель Феофана (Генесий в [52] соответствующих пассажах чрезвычайно краток, так что здесь можно заподозрить дополнительный источник у Продолжателя по отношению к *ОИ). В его сочинении развернуто излагаются четыре сюжета об иконопочитателях, подвергнутых наказаниям. В двух случаях имена героев не названы вообще (три монаха-авраамита, некий ревностный инок), в одной истории речь идет об известном иконописце Лазаре, и еще в одной — о братьях Начертанных. Возникает вопрос: для чего рассказывать о неких безымянных исповедниках, если наличествовало достаточно много известных и сыгравших важную роль в восстановлении Православия людей ¹⁴? Учитывая, что Лазарь получил впоследствии известность как активный сторонник патриарха Игнатия, можно заподозрить здесь игнатианский источник, что было бы и неудивительно, так как документы, используемые Продолжателем в дополнение к *ОИ, весьма часто оказываются происходящими из студитско-игнатианских кругов. В таком случае весь этот рассказ о гонениях при Феофиле еще раз демонстрирует, что у упомянутых кругов не было особенно чем похвастаться в плане страданий за истину при иконоборцах ¹⁵.

Исходя из вышеизложенного я предполагаю, что Феофил, возобновляя преследования по религиозным (точнее, религиозно-политическим) мотивам, извлек определенные уроки из неудачной политики Льва V. Если тот пытался принудить сторонников почитания икон войти в общение с подконтрольной императору иерархией, причем насилие применялось ко всем несогласным без разбора, то Феофил, насколько можно судить, стремился главным образом изолировать деятелей оппозиции, использовавших вопрос об иконах для того, чтобы ослабить правящий режим ¹⁶. То, что такая подрывная деятельность велась еще до того, как император начал масштабные [53] репрессии, показывает Житие Евфимия Сардского. Из других источников известно, что гонение началось в 833 г. ¹⁷, а уже за два года до того, в 831 г. появился памфлет, предсказывавший скорую смерть Феофила ¹⁸ — излюбленная в те времена форма политической пропаганды. Ничего другого ожидать и не приходилось, потому что смена курса не могла не породить недовольство даже несмотря на то, что император не сразу порвал с компромиссной политикой своего отца в религиозных вопросах.

Тем не менее, в своих попытках заставить замолчать иконопочитательскую оппозицию Феофил проявил достаточно осторожности и избирательности, и потому императору, несмотря на жесткие и непопулярные действия, явно удалось сохранить поддержку основной массы аристократии, так что он удержал власть в своих руках до самой смерти и сумел передать ее Феодоре и Михаилу. Однако уже освобождение Мефодия из заключения ¹⁹ и его размещение в императорском дворце показывают, что ближе к концу своего правления Феофил стал предпринимать некоторые шаги, направленные на сближение с теми кланами, которые пострадали при смене правительственной ориентации в начале 830-х гг. Продолжатель Феофана рассказывает, что Феофил получил некое предсказание о том, что после него будут править жена и сын, и что при них произойдет восстановление священных изображений, а патриарх Иоанн будет низложен. Это очень огорчило императора, и он стал всячески требовать от Феодоры и логофета Феоктиста не смещать Иоанна и не поклоняться иконам ²⁰. Конечно, предсказание можно отнести на счет легендарно-сказочного элемента, присутствующего в наших источниках в изобилии, однако упоминание в данном контексте логофета Феоктиста, которого Феофил еще при жизни назначил фактическим регентом при императрице, заставляет думать, что речь на самом деле идет о предсмертных распоряжениях государя. Если это действительно так, то император предвидел, как будут развиваться события после его кончины — а именно, что Иоанн и его иконоборчество будут первыми, чем пожертвует новое правительство.

Говоря о Феофиле, необходимо помнить, что он умер в возрасте всего 29 лет, когда несомненно бывшие у него задатки выдающегося государственного мужа еще не получили полного развития. Не исключено, что, осознав бесперспективность жесткого подавления [54] иконопочитателей, он со временем вернулся бы к политике относительной толерантности, проводившейся его отцом ²¹, так что в истории с покаянием императора на смертном одре есть некое зерно истины. Но в длительной перспективе попытка государства поставить под свой контроль Церковь с помощью иконоборчества была обречена на провал хотя бы уже в силу того, что второй из этих институтов не был подвержен явлению, условно именуемому здесь «правилом маятника».

Феодора

Будущая императрица родилась в знатной армянской семье из селения Эвисса в Пафлагонии, вероятно, около 815 г. Ее отец Марин, брат уже упоминавшегося выше Мануила Армянина, умерший до 829 г., был турмархом — может быть, в этой же самой феме ²². Мать Феодоры звали Флорина или Феоктиста (возможно, перемена имени была связана с принятием монашества). Один из представителей этого семейства, как мы видели, занимал высокие должности при Льве V, а при его преемнике был вынужден бежать к арабам. Поэтому представляется весьма правдоподобным, что женитьба Феофила на Феодоре помимо всего прочего была такой же демонстративной акцией, как и в свое время брак Михаила II и Евфросиньи. Если это действительно так, причем примерно в то же время состоялась и казнь соучастников убийства Льва V, то это означает, что император объявил своим подданным о перемене политической ориентации правительства со всей возможной ясностью. В то же время вопрос об иконах Феофила, по-видимому, в тот момент не беспокоил, как в свое время Михаила — иконопочитательские убеждения Евфросиньи. Император не мог не знать о том, что семья его невесты привержена культу священных изображений, а влияния мачехи было, как мне кажется, недостаточно, [55] чтобы заставить Феофила сделать такой выбор, который шел бы вразрез с его собственными планами. Несмотря на молодость, император немедленно после восшествия на престол начал действовать решительно и без колебаний, так что в столь важном деле, как выбор жены, он вряд ли руководствовался бы чьим-то мнением, кроме своего собственного. Логично думать, что как не могло быть подсказано Евфросиньей возобновление альянса с «армянскими» кланами, так и кандидатуре девушки из иконопочитательского семейства предпочтение было отдано по другим причинам. Скорее всего, на тот момент это просто-напросто не являлось для венценосного жениха существенным обстоятельством.

С браком Феофила и Феодоры связан один сюжет, который невозможно обойти здесь молчанием. Это так называемые царские смотрины, на которых молодой император будто бы должен был избрать себе невесту из нескольких красивейших девушек со всей империи, и в знак этого отдать ей золотое яблоко. Среди соискательниц была некая Икасия (или Кассия). Вот что произошло, когда император увидел ее:

Император Феофил, пораженный красотой Икасии (вар. «восхитившись ее красотой»), сказал, что, мол, «Чрез женщину зло излилось на землю ²³». Она же скромно ответила как-то так: «Но и | чрез женщину бьют источники лучшего». Он же, уязвленный ее словами в самое сердце, оставил ее, а яблоко отдал Феодоре.

Как нам удалось в свое время установить ²⁴, обе реплики этого красочного диалога заимствованы из гомилии на Благовещение Богородицы (BHG 1128f), что внушает сильные подозрения относительно историчности всего рассказа. Кроме того, исторической Кассии, прославившейся как сочинительница литургических песнопений, которая переписывалась с преп. Феодором Студитом (ум. 826) еще около 818 г. ²⁵, вряд ли было меньше 19 лет в 830 г., а Феофилу тогда было 18, и его потенциальная невеста, скорее всего, должна была быть младше, так что Кассия просто не попала бы в число кандидаток.

Другой источник, сообщающий о царских смотринах — это Житие Феодоры, памятник, тесно связанный с той же традицией, что и «Повесть о [56] прощении Феофила». Как будет показано в Главе IV, это относительно поздний текст, чья информативная ценность стремится к нулю. Поэтому никакого «конкурса невест», вероятнее всего, не было (хотя какое-то церемониальное действо с предрешенным финалом могло иметь место), а императорский выбор основывался никак не в меньшей степени на политических соображениях, чем на личных достоинствах кандидатки. Итак, 5 июня 830 г., на Пятидесятницу, Феодора была коронована августой в дворцовой церкви св. Стефана, после чего состоялось венчание в Св. Софии.

Даже если не принимать на веру занимательные истории, рассказываемые Продолжателем Феофана о том, как Феофил уличал жену в тайном хранении и почитании икон ²⁶, иконопочитательские симпатии родственников новой императрицы превратились в проблему уже в следующем, 831 г., когда упоминавшийся выше Евфимий Сардский на допросе по поводу приписываемой ему антиправительственной деятельности из всех своих знатных посетителей согласился назвать только мать Феодоры, Феоктисту-Флорину (видимо, не опасаясь, что та может подвергнуться наказанию) ²⁷.

Тредголд, возможно, прав, полагая, что именно этот эпизод спровоцировал Феофила на репрессивные меры против православной оппозиции ²⁸. И все-таки, даже если императрица в душе сочувствовала иконопочитателям, нет никаких оснований принимать на веру рассказы позднейших историков о том, что она бросала тайный вызов политике и убеждениям своего мужа. Считать, что Феодора всегда оставалась православной, только Феофил об этом не знал, было удобнее для всех — таким образом снимался вопрос о покаянии, которое всякий мирянин-иконоборец должен был по идее принести, возвращаясь в лоно иконопочитательской Церкви. С другой стороны, мы знаем вполне достоверно, помимо беллетристических прикрас, что личные отношения императорской четы были такими, каких только можно пожелать между мужем и женой. После рождения первых трех дочерей Феофил приказал отчеканить золотые номизмы, на которых на одной стороне были изображены он сам, Феодора и старшая дочь Фекла, а на другой — две другие дочери, Анна и Анастасия, при том, что для византийской практики монеты с портретами членов императорской семьи женского пола являются крайней редкостью. Феодора родила мужу семерых детей за одиннадцать лет (кроме названных, еще двух девочек — Марию и Пульхерию, и двух мальчиков, погибшего во младенчестве Константина и Михаила), и даже после этого сумела поразить своей красотой послов Кордовского [57] халифа ²⁹. В этой связи интересно, что не только Феодора стала в глазах потомков образцом верной жены, но и легенда о Феофиле представляет его верным и любящим мужем ³⁰.

После кончины императора 20 января 842 г. наиболее влиятельным человеком в государстве стал логофет и канцлер Феоктист. Немалую роль играли также братья Феодоры Варда и Петрона. Нужно подчеркнуть, что это был именно тот состав правительства, который Феофил утвердил на своем смертном одре. Поэтому последующие действия этого режима нельзя априорно рассматривать как разрыв с политикой покойного государя. Как мне представляется, в правление Феоктиста и Феодоры предпринимались лишь такие меры, которые были абсолютно необходимы для предотвращения возможных попыток свержения династии, но настоящей смены курса по «правилу маятника» не произошло до переворота Варды и Михаила в конце 855 — начале 856 г. Собственно говоря, ее и не могло произойти, потому что правители, каковы бы ни были их личные намерения, не могли себе позволить резких движений, не консолидировав свою власть в достаточной степени. Кроме того, если в свое время Феодора стала женой Феофила именно благодаря своим кланово-родственным связям, с ее стороны было бы естественно скорее опираться на них, чем пренебрегать ими. Поэтому немедленная амнистия, объявленная после смерти Феофила всем пострадавшим по делам, связанным со спором об иконах ³¹, отражала как, вероятно, собственные убеждения императрицы, так и осознание того, чем может обернуться конфронтация с влиятельной общественно-политической силой в отсутствие «сильной руки», когда официальным регентом была женщина, а наследнику оставалось еще очень долго до совершеннолетия.

Положение в 842-843 г. во многом напоминало то, которое сложилось после смерти императора Льва IV в 780 г. Тогда Ирина, чтобы удержаться у власти, вынуждена была заключить некое негласное соглашение с враждебной ее собственному клану частью византийской элиты, сделав той [58] существенные уступки, главной из которых был патриарший престол для Тарасия, о семейно-родовых связях которого здесь уже говорилось неоднократно ³². Однако Исаврийская династия к тому времени находилась у власти ни много ни мало 63 года (из которых 53 прошли под знаком иконоборчества), в то время как Аморийская династия правила только 20 с небольшим лет, что уже само по себе обусловливало сравнительно менее устойчивое положение правительства Феодоры, а следовательно, и менее выгодные условия, на которые оно могло рассчитывать.

Прекращением преследований и возвращением ссыльных было выполнено предварительное условие компромисса, который предстояло достичь, если Феодора и ее помощники хотели заручиться для малолетнего Михаила III поддержкой Мефодия и его сторонников. Последние, между тем, судя по двум независимым сообщениям Продолжателя Феофана и Жития Мефодия, были многочисленны при дворе ³³. С этого момента началась торговля, которая и продолжалась целый год до марта 843 г. Перипетии этих переговоров для нас сейчас невосстановимы, поскольку агиографов, информацию которых приходится здесь использовать, интересовало все, что угодно, кроме протокольной точности ³⁴, но контуры окончательного соглашения можно определить довольно четко. Основное требование, выдвинутое императрицей, состояло в следующем: покойный Феофил должен был быть вписан в поминальные диптихи Великой церкви как православный государь и ни в коем случае не фигурировать среди еретиков, подлежащих анафеме ³⁵. О том, насколько легко было Мефодию и его соратникам решить эту задачу, еще будет сказано в дальнейшем. Другое дело, что правительству Феодоры пришлось отдать взамен. Если считать, что в ответ императрица обязалась восстановить почитание священных изображений и более ничего (а такого мнения до сих пор придерживаются некоторые исследователи), то такая сделка не выглядит особо трудной или драматичной. [59]

В действительности, похоже, дело обстояло по-другому. Во-первых, одним из условий соглашения со стороны православной оппозиции было полное, безоговорочное и необратимое извержение из сана всего иконоборческого (то есть до сего момента проправительственного) клира, от епископов до диаконов ³⁶. Во-вторых, патриархом должен был стать Мефодий — фигура, контролировать которую по вполне понятным причинам у регентов не было никаких надежд. Первое мероприятие могло привести к дестабилизации общества хотя бы уже из-за числа затронутых им людей (более двадцати тысяч). Это соображение, по-видимому, в свое время оказалось одним из главных для Михаила II, когда он в конце концов решил не возвращать патриарший престол Никифору. Напомним, что при Ирине, согласно решению VII-го Вселенского собора все клирики могли сохранить сан, если приносили положенное покаяние. И все-таки самым главным последствием такой уступки являлся прецедент для будущих конфликтов Церкви и государства. Последнее не смогло одержать победу, даже использовав все имевшиеся у него ресурсы принуждения, а расплачиваться за неудачную попытку пришлось тем представителям духовенства, которые имели несчастье довериться светской власти. Впрочем, сама императрица Феодора, опять-таки в отличие от Ирины, не была властолюбива, и подобный результат заключенного ею компромисса, возможно, ее не беспокоил ³⁷.

Патриарх Мефодий

Мефодий, мирское имя которого нам неизвестно, происходил из богатого и знатного сицилийского рода и родился вскоре после 788 г. ³⁸. Будучи, по-видимому, еще совсем молодым, он прибыл в Константинополь, надеясь сделать придворную карьеру. Однако по каким-то причинам будущий патриарх переменил свое намерение и вместо этого принял постриг в монастыре Хинолакк в Вифинии (подобные вещи часто случались при изменении политической обстановки, но в данном случае отсутствие источников не позволяет даже делать предположения). Именно здесь, по [60] всей вероятности, он принял то имя, под которым остался в истории Византии и Православной Церкви — согласно общепринятой точке зрения, в честь сщмч. Мефодия Патарского (Олимпийского), который в VIII-IX в. был известен в основном приписанными ему пророчествами (т. н. «Откровения» в действительности были созданы в VII в.).

Мефодий довольно быстро занял высокое положение в окружении патриарха Никифора — к 813 г., то есть не будучи еще, вероятно, даже положенных 25 лет от роду, он стал его архидиаконом ³⁹. После низложения Никифора Мефодий отправился в Рим с чрезвычайно важной дипломатической миссией, которую выполнил с блеском, причем был и рукоположен папой в священники. Получив известие о гибели Льва V, будущий патриарх поспешил обратно в Константинополь с посланием папы Пасхалия, в котором тот, в частности, требовал восстановления на престоле Никифора. Михаил II расценил действия Мефодия как изменнические и заточил его сначала в дворцовую тюрьму Преторий, потом на о. Антигону (Принцевы о-ва в Пропонтиде), а затем, когда появился памфлет, предсказывавший смерть императора ⁴⁰, — на о. св. Андрея у мыса Акритас, уже упоминавшийся в гл. I ⁴¹. Там Мефодий и пробыл в очень суровых условиях много лет, пока Феофил не вызвал его в Константинополь.

Во время своего заточения, несмотря на все ограничения, будущий патриарх не только занимался литературной деятельностью (в этот период им были написаны Жития Феофана Исповедника и Евфимия [61] Сардского), но и поддерживал связь с другими православными исповедниками. После смерти Никифора в 828 г. Мефодий слыл среди них богословом и знатоком Священного Писания. В результате авторитет его возрос настолько, что в 843 г. среди иконопочитателей не оказалось никого другого, кто мог бы рассматриваться как кандидат на патриарший престол в случае восстановления Православия. Однако этот авторитет явно основывался гораздо более на личных заслугах, нежели на «партийной» лояльности. Существовали и другие обстоятельства, которые, вероятно, облегчали для правительства Феодоры согласие на рукоположение Мефодия патриархом Константинопольским. Дело в том, что последний, будучи в какой-то степени пришельцем, не был связан кровнородственными узами с участвовавшими в борьбе за власть группировками византийской аристократии, в том числе и с той, которая имела все основания быть недовольной потерей части своего влияния при Феофиле. Среди ближайших соратников Мефодия тоже было много людей, не вовлеченных прямо в эту борьбу. К примеру, Михаил Синкелл и Феофан Начертанный прибыли из Палестины, то есть вообще из-за границы, а такие отшельники и подвижники как Иоанникий, Иларион Далматский и, возможно, Исайя Никомидийский держались в стороне от политики, несмотря на свои широкие контакты с представителями всех слоев общества, включая и правящую элиту.

Основным мотивом, которым руководствовался Мефодий, помимо приверженности делу иконопочитания, была, безусловно, его преданность патриарху Никифору. Но преданность эта носила не только личный характер. Лидер православной оппозиции, по-видимому, полагал делом своей жизни неуклонное достижение тех целей, которые когда-то ставил перед собой и перед византийской Церковью Никифор. В свое время тот сделал условием своего возвращения на кафедру всеобъемлющее низложение иконоборческого клира — и Мефодий добился осуществления этого, казалось бы, нереального требования. С другой стороны, сама тотальность подобной меры, не допускавшей исключений, имела и другую сторону — нового патриарха нельзя было упрекнуть в лицеприятности по отношению к представителям какой-либо одной группы. Другое дело — конфликт со студитами, также коренившийся в стремлении Мефодия довести до конца начатую еще Никифором кампанию по искоренению внутрицерковной оппозиции, завершившуюся для последнего довольно-таки чувствительным поражением ⁴². Поскольку лидеры студитов были тесно связаны с «армянской» группировкой, действия [62] патриарха были чреваты последствиями для хрупкого внутриполитического равновесия. Но как раз такого поворота событий ни Феодора, ни ее помощники, похоже, не предвидели. Впрочем, для сюжета данной работы это не имеет значения — еще почти год спустя после восстановления иконопочитания Мефодий находился в прекрасных отношениях с преемниками Феодора Студита Навкратием и Афанасием ⁴³.

Хотя сам патриарх мог действовать исключительно в рамках предначертаний своего учителя Никифора, не строя далеко идущих планов, объективно значение его достижений для последующей истории византийской Церкви трудно переоценить. Отныне членам духовенства приходилось всерьез считаться с реальной вероятностью того, что, в какой-то момент предпочтя пожелания императорской власти интересам Церкви, они могут жестоко поплатиться при очередном развороте маятника. В то же время прямота и честность Мефодия проявлялась не только в жестких и бескомпромиссных мерах. Взяв на себя обязательство перед Феодорой легитимизировать посмертное прощение Феофила, патриарх сделал все от него зависящее, чтобы сделать это наиболее убедительным для общества образом. В дальнейшем будет показано, что это было вовсе не так легко, как казалось даже самим византийцам несколько столетий спустя.

Комментарии

1. ThC, р. 85,17-18; 23. То же самое в сокращенном виде у Генесия: Genesios, р. 36, 83-93. У Симеона Логофета этот эпизод изложен несколько иначе: Leo Grammaticus, p. 214, 9-215,3. Тредголд полагает (Revival, p. 433, n. 376), что Продолжатель и Генесий отражают переработанную версию, но это относится к самой процедуре суда, которая выглядит у них более справедливой, а не к уловке, использованной для выявления виновных. В действительности обе версии можно совместить, если принять, что события развивались в два этапа — вначале убийц заставили выдать себя в Магнавре, в узком придворном кругу, а затем вынесли им приговор на ипподроме в обстановке максимальной публичности.

2. ThC, р. 85,1-5.

3. Оба соображения в Treadgold, Revival, p. 272.

4. Житие Антония Нового, с. 209, 1-7.

5. ThC, p. 136,12-33; Genesios, p. 42, 59-70.

6. См. Gregoire, Manuel et Theophobe.

7. ThC, p. 120, 23-121, 5: eisi men d oi jugh men crusasqai ton Manouhl jasi proV touV ex Agar, kai dia thn Qeojilou, wV eirhtai, epanelqonta spoudhn, ou mhn kaqosiwsin egklhqenta epi Qeojilou jugein, epi Micahl de tou Traulou tou toutou patroV, eite kai misei tw proV auton jeromenon, eite dh kai palaian dedoikota mhnin autou.

8. Ibid., p. 148,17-149,17.

9. Ibid., p. 122,11-15.

10. Житие Антония Нового, с. 211, 25-28.

11. ThC., р. 116,11-19.

12. ... aneklhqhsan te kai aneqhsan oi en exoriaiV kai pikraiV julakaiV patereV, kai to plhqoV twn monazontwn, kai mentoi kai twn eusebwn kosmikwn ouk oligistoi, on o talaV kai alithrioV turannikwV taV uparxeuV ajelomenoV kai touV men dusqanatwsaV, touV de mastixi polueidesi kai polutropoiV kai deinaiV timwriaiV paradouV eswrise mh peiqomenouV pantelwV mhte th qwpeia mhte mhn th apeilh  kai kakodoxia tou jenakoV kai alastoroV.      

13. См. Mango, The Liquidation of Iconoclasm, p. 136-137.

14. Сигнес Кодоньер особо подчеркивает расплывчатость, неконкретность, а в некоторых случаях и явно легендарный характер всего этого отрывка у Продолжателя: El periodo, р. 427-434.

15. Брат Феодора Студита Иосиф, архиепископ Фессалоницкий, по-видимому, после смерти брата в 826 г. примкнул к группировке Мефодия, поскольку последний упоминает его в Житии Евфимия как ближайшего соратника Феофила Эфесского и самого Евфимия, «проходившего» вместе с ними по одним и тем же уголовно-политическим делам. См. Gouillard, La vie d' Euthyme, p. 39, 242-247; p. 41, 27 0. Гуйяр справедливо отмечает, что в этом житии много говорится об Иосифе, но нет ни слова о Феодоре Студите (ibid., p. 8, n. 47).

16. Мефодий в 831 г. ясно говорит, что в отличие от прежних правителей (=Льва V) нынешние (=Феофил) преследуют за иконопочитание не открыто, а под иными предлогами: ibid., p. 77, 407-409.

17. См. Treadgold, Revival, p. 436, n. 386

18. Gouillard, La vie d' Euthyme, p. 39, 248-249.

19. Здесь можно видеть известную параллель с возвращением из ссылки студитов императором Никифором незадолго до его рокового похода на болгар в 811 г. См. Афиногенов, Константинопольский патриархат, с. 50.

20. ThC, р. 121, 21-122,5.

21. Ср. сообщение Жития Мефодия о том, что будущий патриарх «неудержимость царя в хуле и неприступности переделал в некоторую умеренность и сомнение, так что тот уже не бросался на православных с обычной дерзостью и не полагался на собственное мнение как на безупречное» (Vita Methodii, 1252C). Если принять во внимание символический смысл, который византийские императоры той эпохи вкладывали в имена своих порфирородных (т. е. родившихся в царствование отца) наследников, заставляет задуматься тот факт, что первого сына Феофил назвал Константином (то же имя дал своему старшему сыну Симбатию по восшествии на престол и Лев V, с явной отсылкой к Исаврийской династии), а вот второго, который родился уже после гибели Константина, — Михаилом (а не, скажем, Львом).

22. ThC, р. 89,15-18.

23. Leo Grammaticus, p. 213, 14-19; Pseudo-Symeon, p. 624, 21-625, 4; Georgius Interpolates, p. 790, 6-11. Реплики переведены с сохранением ритма, следовательно, не совсем буквально.

24. См. Афиногенов, Казачков, Легенда о Феофиле.

25. Theodori Epistulae, epp. 217, 370, 539. Кассия, скорее всего, родилась между 800 и 805 г. См. Rochow, Studien zu der Person, S. 3f.

26. Ср. ThC, p. 90,1-92,17.

27. Gouillard, La vie d' Euthyme, p. 47, 360-361.

28. Treadgold, Revival, p. 277.

29. См. Maqqan. The History of the Mohammedan Dynasties in Spain / tr. P. de Gayangos, 2 vols., L., 1840-1843, vol. 2, P. 115.

30. Согласно одному из анекдотов (ThC, p. 95, 8-14), император однажды прельстился красотой какой-то из служанок супруги, но затем, видя огорчение жены, просил у нее прощения и уверял, что такой грех случился в первый и последний раз.

31. Эта амнистия отмечена великим множеством источников, причем без всяких противоречий. См., например, Acta Davidis, p. 243, 3-8. Информация этого памятника ценна тем, что в нем особенно развернуто рассказывается о промежутке между смертью Феофила и Торжеством Православия.

32. Политическую подоплеку событий 780-787 г. оказалось возможным раскрыть благодаря выявлению в составе хроники Феофана Исповедника больших фрагментов историко-пропагандистского сочинения, составленного как раз в этот период в окружении Тарасия. См. Afinogenov, A Lost 8^th Century Pamphlet.

33. ThC, p. 116, 18-20; Vita Methodii, 1252C: «ибо он научил Православию всех самых близких к императору» (touV gar oikeiotatouV tw basilei pantaV orqodoxein exepaideuse).

34. Ср. обзор Гуйяра: Gouillard, Synodicon, p. 121-122.

35. Относительно анафемы см. Афиногенов, Константинопольский патриархат, с. 110.

36. См. там же, с. 87-100.

37. Справедливости ради нужно сказать, что Феодора с Феоктистом, что называется, наступили на те же грабли после смерти Мефодия в 847 г. Предвидя, по-видимому, сопротивление со стороны высшего духовенства, они назначили Игнатия на освободившийся пост, минуя должную процедуру избрания (да еще заставили его принести присягу верности властям), что впоследствии дало канонические основания для низложения этого патриарха.

38. Датировка по Gouillard, La vie d' Euthyme, p. 23, 40-41.

39. Упоминание о сане: Acta Davidis, p. 237, 7. В Житии Евфимия Мефодий говорит, что присутствовал при конфиденциальной беседе Никифора с Евфимием между 811 и 813 г.: Gouillard, La vie d' Euthyme, p. 31, 124-125. См. PanagiwtopouloV, O oikoumenikoV patriarchV. s. 145-146.

40. Следует особо подчеркнуть, что все источники, сколь бы ценны они ни были сами по себе, не имеют значения в вопросе о заточении Мефодия, поскольку имеется совершенно ясное указание самого узника на то, что к моменту появления этого пророчества (апрель-май 829 г.) он уже долгое время провел в тюрьме закованным в кандалы, а затем после следствия и бичевания был заточен на том самом острове, где затем пострадал Евфимий Сардский (см. Gouillard, La vie d' Euthyme, p. 39, 250 и 41, 267-270). Таким образом, Мефодий не был освобожден в правление Михаила, как утверждает сохранившееся Житие и до сих пор полагают некоторые ученые (ср. PanagiwtopouloV, O oikoumenikoV patriarchV. s. 211-213).

41. Подробнее о пребывании Мефодия в Риме и значении его миссии Афиногенов, Константинопольский патриархат, с. 83 и 86.

42. Подробнее см. там же, с. 83-84.

43. Патриарх присутствовал при торжественном погребении мощей Феодора и Иосифа в Студийском монастыре в январе 844 г. — см. van de Vorst, La translation de S. Theodore, p. 58.

Текст воспроизведен по изданию: "Повесть о прощении императора Феофила" и Торжество Православия. М. Индрик. 2004