Слово св. Григория Назианзена, произнесенное в присутствии ста пятидесяти епископов собора.

Как вам кажутся дела мои, любезные пастыри и сопастыри? Красны ноги у вас, благовествующих мир и благая (Исаии 52, 7), с коими вы пришли сюда; особенно же красны для меня, к которому пришли вы благовременно, не с тем, чтобы обратить заблудшую овцу, но чтобы посетить пастыря странника. Как представляется вам мое странствование? и какой плод его, или лучше сказать, какой плод Духа, живущего во мне, которым и всегда я был движим, и теперь подвигнут, не желая иметь, а может быть и не имея, ничего собственного? Сами ли вы понимаете и дознаете мои дела и готовы быть снисходительными ценителями их, или, как от других требуется отчетность в военачалии, в народоправлении, в распоряжении имением, так и я должен публично дать вам отчет в моем управлении? Я не стыжусь быть судимым, потому что в свою очередь и я сужу: и с одинаковою любовью делаю то и другое. Это древний закон. Ибо и Павел сообщал апостолам о своем благовествовании не для того, чтобы получить похвалу (Дух далек от всякого честолюбия), но чтобы или устроенное им было утверждено, или недовершенное (если только что-нибудь подобное было в его словах или делах) было исправлено, как сам он показывает, говоря о себе (Гал. 2, 2). И дуси пророчестии пророком повинуются (1 Кор. 14, 32), по распоряжению Духа, все прекрасно устрояющего и разделяющего. Если же Павел давал отчет наедине и не многим, а я публично и всем; не удивляйтесь этому. Мне больше Павла нужно воспользоваться свободою обличений, если окажусь опустившим что-нибудь должное, да не како вотще теку, или текох. И нельзя иначе оправдаться, как дав отчет знающим дело. Итак — какое мое оправдание? Если оно ложно, обличите; если же истинно, засвидетельствуйте вы, для которых и пред которыми мое слово. Ибо вы для меня и оправдание, и свидетели, и (осмелюсь употребить слово апостола) венец похваления (1 Солун. 2, 19). [102]

Паства эта некогда была мала и несовершенна, и, судя по видимому, это была не паства, а лишь малый след, или остаток паствы; без порядка, без надзора, без точных пределов; она не имела ни свободной пажити, ни огражденного двора, скиталась в горах и в вертепах и в пропастях земных (Евр. 11, 38), была рассеяна и разбросана тут и там: всякий, кому как случилось, находил себе надзирателя и пастыря, и искал себе спасения. Она подобна была стаду, которое львове изнуриша (Иерем. 50, 17), или погубила буря, или рассеяла темная ночь, — что оплакивают пророки, уподобляя тому бедствия Израиля, преданного язычникам (Иезек. 34, 12). — Плакали и мы, пока дела наши были достойны слез. Ибо, действительно, и мы были изгнаны, извержены, рассеяны по всем горам и холмам, как бывает без пастыря. Какая-то дурная погода настала для Церкви; напали на нее лютые звери, которые и ныне, по возвращении ясных дней, не щадят нас и не стыдятся быть сильнее самого времени. Какая-то печальная темнота объяла и покрыла все, — гораздо тягостнее девятой египетской казни (Исх. 10, 21), — разумею ту осязаемую тму, в которой мы не могли почти видеть друг друга. Скажу еще нечто более достойное сожаления, уповая на предавшего нас, как на отца: Авраам не уведе нас, и Израиль не позна нас, но Ты Отец наш (Исаии 63, 16), и к Тебе взирая, разве Тебе иного незнаем: имя твое именуем (Исаии 26, 13). Посему отвещаю: обаче судбы возглаголю к Тебе, говорит Иеремия (Иерем. 12, 1). Быхом яко исперва, егда не владел еси нами (Исаии 63, 19); Ты забыл святый завет твой, и заключил для нас милости твои. Посему мы стали поношением для возлюбленного твоего, мы — поклонники Троицы, совершенно преданные совершенному Божеству, не осмеливающиеся унижать до нас того, что выше нас, ни столько превозноситься, по примеру безбожных и богоборных людей, чтобы Господство почитать подобным нам рабством. Но, без сомнения, за другие наши грехи, за то, что вели себя не достойно заповедей твоих, а ходили в след лукавого разума нашего (за что же иное)? мы преданы были людям самым несправедливым и лукавым более всех, живущих на земле. Первый оскорбил нас Навуходоносор ¹, который, отступив от Христа, восстал на Христа и возненавидел Христа за то, что Им спасен был, и который священные книги заменил безбожными жертвами. Снеде мя, раздроби мя, покры мя тма тонка (Иерем. 51, 34): (не отступлю от Писания, когда и слезы проливаю). Аще не Господь помогл бы ми, не предал бы его праведно в руки беззаконных, удалив к персам (таковы судьбы Божии!), и за кровь, пролитую беззаконно, не была бы пролита кровь правосудно (здесь только суд [103] Божий не дал места долготерпению): вмале вселилася бы во ад душа моя (Псал. 93, 17). — Другой ², не человеколюбивее первого, если еще не жесточе его, нося имя Христово, был лжехристом и поношением для христиан, которым и действовать было богопротивно, и страдать бесславно, потому что, по-видимому, они и не терпели несправедливости, и не украшались благолепным именем мученичества; но и в этом скрывалась истина: страдая, как христиане, они были наказываемы, как нечестивые. О, как богаты мы были бедствиями! Огнь пояде красная вселенной (Иоил. 1, 19); останок гусениц поядоша прузи, и останок пругов поядоша мшицы (Иоил. 1,4), потом черви, а потом уже не знаю, что было далее, и как одно зло рождалось из другого. Да и кто бы вполне изобразил все бедствия того времени, и постигшее нас тогда (прилично сказать) наказание, или испытание и огненное очищение? Впрочем проидохом сквозе огнь и воду (Пс. 65, 12) и, по благоволению спасающего Бога, внидохом в покой.

Но да обратится слово мое к сказанному в начале. Нива эта некогда была мала и бедна, и не казалась не только нивою Бога, который добрыми семенами благочестия и учением возделал и возделывает целый мир, — но даже нивою недостаточного и малоимущего бедняка. Это вовсе не была нива, не стоила, может быть, ни житниц, ни гумна, ни серпа; на ней не было ни копны, ни снопов, а разве малые и незрелые рукояти, какие вырастают на кровех, которыми не исполнит руки своей жняй, которые не призовут на себя благословения мимоходящих (Псал. 128, 6-8). Такова была наша нива, такова жатва! Хотя она велика, тучна и обильна колосьми пред Видящим сокровенное, прилична такому Земледелателю, и удолиа душ, хорошо возделываемых словом, умножают ее (Ис. 64, 14), но она неизвестна в народе, не соединена в одном месте, а собирается понемногу, яко слама на жатве и яко пародок во обимании винограда, не сущу гроздию (Мих. 7,1). Присовокуплю еще и, кажется, весьма кстати слова: яко смоковницу в пустыни обретох Израиля (Ос. 9, 10), и как одну или две зрелые ягоды на незрелой кисти винограда, которые сохранены, правда, как благословение (Господне), и освящены, как начатки (Исаии 65, 8), но малы и редки, не могут наполнить уста ядущего, и яко знамя на холме и аки щогла (мачта) на горе (Исаии 30, 17), или что-нибудь другое, стоящее уединенно и не видное из-за многих других предметов. Такова была прежняя нищета и скорбь!

Но как скоро Бог, — который убожит и богатит, мертвит и живит (1 Цар. 2, 6. 7), и единым хотением творит вся и претворяет (Амос. 5, 8), творит из ночи день, из зимы весну, [104] из бури тишину, из засухи обильный дождь, и все это — часто по молитве одного, весьма долго гонимого праведника, — как скоро Бог, приемляй кроткия в высоту, и смиряяй грешники до земли (Пс. 146, 6), изрек сам к себе это слово: видя, видех озлобление Израиля (Исх. 3, 7), и его не будут более изнурять брением и плинфоделанием (Исх. 1, 14), и изрекши посетил, и посетив спас и извел народ свой рукою крепкою и мышцею высокою, рукою Моисея и Аарона, избранных Его: тогда что было, какие чудеса творились? Они сохранены в книгах и в памяти людей. Ибо, кроме чудесных событий на пути, и великой о том молвы (Иис. Нав. 2, 11) (скажем как можно короче), Иосиф один пришел в Египет, а чрез несколько времени вышли из Египта шесть сот тысяч человек (Исх. 12. 37). Что чудеснее этого? Нужно ли большее доказательство великой Божией премудрости, когда Бог благоволит дать делу свободный исход из самого безвыходного состояния? Чрез одного, подпавшего ненависти, земля обетования разделяется по жребию; проданный переселяет народы, а сам воздвигается в великий народ, и эта малая отрасль делается виноград благолозен (Осии 10, 1), столь обширный, что проходит далее рек, простирается до моря, расширяется от одних до других пределов, покрывает горы величием славы, превышает кедры, и даже горы и кедры Божия (какие бы горы и кедры ни надлежало здесь разуметь. Пс. 79, 11. 12).

Такова была некогда эта паства; и такова она ныне, — столь благоустроенная и расширенная! И если она еще несовершенна, то чрез постепенные приращения восходит к совершенству и, пророчески скажу, будет восходить. Это предрекает мне Дух Святый, если и я имею сколько-нибудь пророческого дара, могу видеть вперед, по предшествовавшему надеяться о будущем, и дознавать по умозаключению, как ученик Слова. Ибо гораздо удивительнее то, что паства эта из прежнего состояния пришла в настоящее, нежели то, чтобы из настоящего достигла она верха славы. Если, по гласу Животворящего мертвых, уже начали соединяться кости с костями, составы с составами, и сухим костям дан дух жизни и пакибытия (Иезек. 37, 7): то, хорошо знаю, должно совершиться и полное воскресение. Да не возносятся в себе преогорчевающии (Пс. 65, 7), да не думают, что обладают чем-нибудь, уловляя тень, или соние востающих (Пс. 72, 20), или мимолетный ветр, или след корабля на воде. Да плачевопльствит питис (плачет сосна), зане паде кедр (Зах. 11, 2). Пусть вразумляются бедствиями других и узнают, яко не до конца забвен будет нищий (Пс. 9, 13), и, как говорит Аввакум, во изступлении разсечь главы сильных (Аввак. 3, 14) не замедлит Божество, рассекаемое и худо разделяемое на начальственное и подначальное, при чем весьма оскорбляется и Божество, низводимое до твари, и тварь подавляется равною честью с Божеством. [105]

Слышу, кажется, и эти слова Того, кто собирает сокрушенных и приемлет угнетенных: продолжи ужя твоя, еще надесно и налево простри, водрузи, покровов не пощади (Ис. 54, 2. 3). Я предал тебя, Я и помогу тебе; в ярости мале поразил тебя, и милостию вечною прославлю тебя (ст. 8). Мера человеколюбия превышает меру вразумления. То было за неправды, а это за поклонение Троице, — то для очищения, а это для славы моей; ибо прославлю прославляющих, и огорчу огорчающих (1 Цар. 2, 30). Сия запечатлеся у мене (Втор. 32, 34); это ненарушимый закон возмездия. А ты захватил у меня стены и доски, и украшенные камни, длинные ходы и обходы, ты блистал и светил золотом, то расточал его, как воду, то собирал, как песок, не зная, что вера под открытым небом лучше великолепного нечестия, и что трое, собранные во имя Господне, пред Богом больше, нежели многие тысячи отвергающих Божество. Ужели хананеев, сколько их ни есть, предпочтешь одному Аврааму, или содомлян одному Лоту, или мадиамлян Моисею, — этим пришельцам и странникам? Чтож? Кого предпочтешь? Триста ли человек, которые при Гедеоне припадши пили воду, или тысячи обратившиеся в бегство (Суд. 7, 7. 21)? Домочадцев ли Авраамовых, которых было немного более Гедеоновых воинов, или многих царей и десятки тысяч войска, которых прогнали и обратили в бегство первые, хотя и малочисленные? Как же ты разумеешь следующие слова: аще будет число сынов израилевых яко песок морский, останок спасется (Рим. 9, 27)? или следующие: оставих себе седмь тысящ мужей, иже не приклониша колена пред Ваалом (Рим. 11,4)? Нет, нет; не во множайших благоволи Бог (1 Кор. 10, 5). Ты исчисляешь десятки тысяч, а Бог — спасаемых, ты неизмеримую пыль, а я соуды избранныя (Деян. 9, 15). Ибо для Бога ничто так не благолепно, как слово очищенное и душа усовершенная учением истины. Ничего достойного не можем дать и принести Богу, который все сотворил, от которого все и для которого все, — не потому, что приносимое дело одной руки, или избыток одного человека, но хотя бы кто, желая почтить Бога, собрал во едино все богатство и труды рук человеческих. Еда небо и землю не Аз наполняю? рече Господь (Иер. 23, 24). И кий дом созиждете Ми, или кое место покоища моего (Исаии 66, 1)? Но так как неизбежен недостаток в достоинстве дара, то требую от вас того, что есть второе, (т. е.) благочестия, этого общего и равночестного предо Мною богатства, которым иногда и самый бедный, если только высок духом, может превзойти самого знатного. Ибо здесь щедрость происходит от произвола, а не от богатства. Приму и это из рук ваших; но знайте также, что вы не будете попирать двор мой, но поперут его ноги кротких (Исаии 26, 6), которые здраво и искренно познали Меня и единородное Слово [106] мое и Духа Святого. Доколе будете наследовать гору святую мою (Исаии 57, 13)? Доколе будет ковчег у иноплеменников? Насладитесь теперь еще недолго чужим достоянием, получите желаемое вами. Как вы совещали отринуть Меня (Пс. 61, 5), так и Аз отрину вас, говорит Господь Вседержитель (Иезек. 5, 11).

Мне казалось, что слышу, как говорит Господь, и чувствую, как приводит в исполнение, и кроме того — взывает к народу сему, который из малочисленного сделался уже многочисленным, из рассеянного довольно собранным, из жалкого возбуждающим, может быть, и зависть: “идите враты моими (Ис. 62, 10) и расширяйтесь; не всегда вам страдать, живя в кущах, а оскорбляющим вас веселиться чрез меру"! Взывает Он и ангелам — покровителям (ибо я уверен, что особенный ангел покровительствует каждой Церкви, как и научает меня Иоанн в Апокалипсисе): путь сотворите людем моим, и камение, еже на пути, размещите (Ис. 62, 10), чтобы не было препятствия и затруднения народу моему в божественном шествии и вхождении — ныне в рукотворенные храмы, а впоследствии в горний Иерусалим и в тамошнее святая святых, где, как я знаю, будет конец здешнего страдания и усилий для шествующих доблестно, в числе которых находитесь и вы — званные святые (Рим. 1, 7), люди избранные (Титу 2, 14), царское священие (1 Пет. 2, 8), достояние Господне державное (Пс. 15, 6), от капли целая река, от искры небесное светило, от горчичного зерна древо — пристанище птиц.

Их (так шествующих) приносим в дар вам, любезные пастыри и сопастыри; их приводим, их предлагаем нашим друзьям, странникам и таким же пресельникам, как и мы сами. Ничего прекраснее и блистательнее этого мы не можем принести вам, хотя бы приискали самое лучшее из всего, что имеем, дабы вы знали, что мы, будучи странниками не бедны, а напротив того нищи, а многи богатяще (2 Кор. 6, 10). Если же это маловажно и ничего не стоит, то желаю знать, что важнее и достойнее большего внимания? Ибо если какой город — око вселенной, могущественнейший на суше и на море, как бы взаимный узел Востока и Запада, куда отовсюду стекается, и откуда, как с общего торжища, исходит все важнейшее в вере, если этот город, и притом отовсюду возмущаемый таким множеством языков, утвердить и укрепить здравым учением не важно; то окажется ли что другое великим и стоящим попечения? А если это заслуживает похвалу: дозвольте и мне сколько-нибудь похвалиться этим, потому что и мною привнесена некоторая часть к видимому вами. Возведи окрест очи твои, и виждь, кто бы ты ни был, ценитель слов моих! Посмотри на сплетенный венец славы, вместо наемников Ефремовых и венца гордыни (Ис. 28, 1). Посмотри на собор пресвитеров, украшенных сединою и [107] мудростью, благочиние диаконов, недалеких от того же Духа, смирение чтецов, любовь к учению в народе. Посмотри на мужей и жен, — все равны честью добродетели. Из мужей — посмотри на любомудрых и простых, — все умудрены в божественном; на начальников и подчиненных, — здесь все прекрасно управляются; на воинов и на благородных, на ученых и любителей учености, — все воинствуют для Бога, и, кроткие в другом, бранноносны за Духа; все чтут горнее собрание, в которое вводит не буква убивающая, но Дух животворящий, все в подлинном смысле учены, все служители истинного Слова. Из жен — посмотри на живущих в супружестве, — они сопряжены более с Богом, нежели с плотью; посмотри на несвязанных супружеством и свободных, — они все посвятили Богу; — на юных и старых, — одни доблестно подвизаются к старости, другие усиливаются пребыть бессмертными, обновляясь лучшими надеждами. Сплетающим такой-то венец (еже глаголю, не глаголю по Господе (2 Кор. 11, 17), однако же скажу) содействовал несколько и я. Иной из них есть дело моих слов, не тех, которые отвергнул я, но тех, которые возлюбил, — не слов любодейных (как сказал в поношение наше некто из любодейных и словом и нравами), но слов весьма целомудренных. Иной из них есть порождение и плод моего духа, как может дух поражать отрешившихся от тела. Об этом, я уверен, засвидетельствуют признательные из вас, или даже все, потому что я трудился над всеми. И моя награда — одно исповедание; иного не ищу и не искал; потому что добродетель должна быть бескорыстна, если хочет быть такою добродетелью, у которой в виду одно добро.

Хотите ли, чтобы я присовокупил нечто более отважное? Смотрите, языки противников стали кротки, и вооружавшиеся против Божества безмолвствуют предо мною. И это плоды Духа, и это плоды моего делания. Ибо я учу не как неученый, не поражаю противников укоризнами, как делают многие, сражающиеся не с учением, но с учащими, и укоризнами покрывающие иногда слабость своих умозаключений, подобно каракатице, которая, как сказывают, извергает пред собою черную влагу, чтобы избежать ловца, или, скрывшись в ней, изловить что-нибудь. Но воинствование свое за Христа доказываем тем, что сражаемся, подражая Христу, который мирен, кроток и понес на себе наши немощи; не заключаем мира во вред учению истины, уступая что-нибудь ради славы именоваться снисходительными (не достигаем добра худыми средствами), и соблюдаем мир, сражаясь законно, не выступая из пределов и правил Духа. Так я понимаю это, и вменяю это в закон всем строителям душ и раздаятелям слова: ни строгостью не ожесточать, ни потворством не надмевать, но соблюдать благоразумие в слове, и ни в том ни в другом не преступать меры. [108]

Но, может быть, по желанию вашему, я должен представить и учение самой веры, какая нами содержится. Ибо и я освящусь постоянным напоминанием, и этот народ получит пользу, услаждаясь подобными словами более, нежели чем другим, и вы дознаете, что не напрасно завидуют нам, так как мы в раскрытии истины одним соревнуем, а с другими идем наряду. Как подземные воды, одни совершенно скрыты в глубине, другие от стеснения кипят, и, как ощутительно до слуха, готовы, кажется, прорваться вверх, однако же еще медлят, а иные действительно прорываются: так и между любомудрствующими о Боге (не говорю о людях вовсе несознательных) одни содержат благочестие совершенно втайне, и скрывают его в самих себе, другие только близки к тому, чтобы разрешиться словом, и это те, которые хотя бегают нечестия, однако же не осмеливаются говорить и благочестиво, руководясь ли какою-то осторожностью касательно слова, или прибегая к тому из робости, и хотя сами здравы умом, как говорят о себе, но не хотят сделать здравым народ, как будто возложена на них обязанность иметь попечение о себе только, а не о других; иные же всем открывают сокровище, не таят того, что болезнуют о благочестии, не почитают спасением, если спасаются они одни, а не изливается обильно благо это и на других. С последними желал бы стать и я, равно как и находящиеся со мною, чтобы, дерзая добрым дерзновением, исповедать благочестие.

Начертание нашего учения всегда одно и кратко; это — как бы надпись на столпе, вразумительная всякому, это — люди сии, искренние поклонники Троицы, так что иной из них скорее, разлучится с жизнью, нежели Единое из Трех отлучит от Божества; они согласно думают и одинаково ревностны, одним учением соединены друг с другом, со мною и с Троицею. Подробности же учения изложу сокращенно: Безначальное, Начало и Сущее с Началом — един Бог. Но безначальность или нерожденность не есть естество Безначального. Ибо всякое естество определяется не тем, что оно не есть, но что оно есть: оно есть положение, а не отрицание существующего. И Начало, тем, что оно начало, не отделяется от Безначального; ибо для Него быть началом не составляет естества, как и для первого быть безначальным; потому что это только относится к естеству, а не есть самое естество. И Сущее с Безначальным и с Началом есть не иное что, как то же, что и они. Имя Безначальному — Отец, Началу — Сын, Сущему вместе с Началом — Дух Святый: а естество в Трех единое — Бог. Единение же — Отец, из которого и к которому они возводятся, не сливаясь, а сопребывая с Ним, и не разделяемые между Собою ни временем, ни хотением, ни могуществом. Нас делает чем-то множественным [109] то, что каждый из нас разногласен и сам с собою и с другими. Но Тем, у которых естество просто и бытие тожественно, принадлежит единство.

Упорно же наклонять учение в ту и другую сторону, и уравнивать различные мнения — мы не берем на себя; мы не хотим как Савеллиевым учением об Едином вооружаться против Трех и худым соединением уничтожать деление, так Ариевым учением о Трех ополчаться против Единого и лукавым делением извращать единство. Ибо требуется не худое заменить худым, но не погрешить в добром: первое есть забава лукавого, который неверно взвешивает наши учения. Сами же мы, идя средним и царским путем (в чем и состоит совершенство, как рассуждают знающие это), веруем в Отца, Сына и Святого Духа, которые единосущны и единославны. В этих именах и действиях и крещение (как это знаешь ты, сподобившийся таинства) имеет свое совершение, будучи отречением от безбожия и исповеданием Божества. А таким образом мы не противоречим, познавая Единого по сущности и по нераздельности поклонения, Трех по ипостасям, или по лицам, как некоторые предпочитают последнее выражение. Пусть не стыдят себя те, которые спорят об этих выражениях, как будто наше благочестие заключается в именах, а не в деле! Ибо что хотите сказать вы, которые вводите три ипостаси? Верно, вы говорите это, не предполагая трех существ? Знаю, что громко возопиете против тех, Которые так предполагают; ибо вы учите, что одна и та же сущность в Трех. И вы, употребляющие выражение: лица, не образуете ли чего-то единого и вместе как бы сложного, совершенно трехличного, или человекообразного? Нимало; возопиете и вы: да не узрит лица Божия (что оно ни было бы), кто так думает. Что же (продолжу спрашивать) означают у вас ипостаси или лица? Трех разделяемых, не по естествам, а по личным свойствам. Превосходно! Можно ли думать и говорить согласнее утверждающих это, хотя и разнятся они в нескольких слогах? Смотрите, какой я примиритель у вас, возводящий от буквы к мысли, как будто примиряющий ветхий и новый завет.

Но я должен возвратиться, к прежнему слову. Кому угодно вновь составлять имена, пусть говорит и представляет в уме: Нерожденное, Рожденное и Исходящее: не будем, бояться, чтобы бестелесное могло быть понято телесно, как это представляется клевещущим на Божество. Говори и о твари, что она Божия (ибо и это для нас важно); но никак не называй твари Богом; тогда разве допущу, что тварь есть Бог, когда я сам в собственном смысле буду Богом. Дело в том: если Бог, то не тварь: потому что тварь в одном ряду с нами, а мы не боги; если же тварь, то не Бог: ибо началась во времени; если же началась, то [110] было время, когда ее не было, а чему предшествовало небытие, то не в собственном смысле сущее; а что не в собственном смысле сущее, то может ли быть Богом? Итак ни Единое из Трех ³ не есть тварь и не произведено (что хуже и первого) ради меня, чтобы стать не только тварью, но даже тварью малоценнее нас. Ибо, если я существую для славы Божией, а Оно для меня, как клещи для колесницы, или пила для двери: то я выше по цели: чем Бог выше тварей, тем сотворенное для меня малоценнее меня, сотворенного для Бога.

Сверх того, да не будет и входа в Церковь Божию моавитянам и аммонитянам, то есть диалектике, спорам и тем пытливым вопросам о неизреченном рождении и исхождении Бога, с которыми дерзко восстают против Божества; как будто необходимо, чтобы или одним им было постижимо превышающее разум, или не могло то и быть, чего они не поняли. А мы, следуя божественным писаниям и устраняя препятствия, встречающиеся слепотствующим, будем держаться спасения, отважившись на все прежде, нежели дерзнем на что-нибудь против Бога. Собирать же самые свидетельства предоставим другим, так как многие многократно уже предавали их писанию, да и мы сами не мимоходом касались их. Притом, по мне, — крайне стыдно собирать теперь доказательства на то, в чем издавна мы были уверены. Ибо не хорош порядок — сперва учить, а потом учиться, хотя бы шло дело не о божественном и столь высоком предмете, но о чем-нибудь маловажном и ничего не стоящем. А разрешать и разъяснять затруднения, встречающиеся в Писании, не дело настоящего времени; это требует совершеннейшего и большего занятия, нежели какое сообразно с настоящим намерением слова. — Таково в сущности наше учение; и я изложил его не для того, чтобы вступить в состязание с противомыслящими (ибо я уже много раз, хотя и умеренно, состязался с ними), но чтобы вам показать свойство моего учения, точно ли я сподвижник ваших догматов, и стою с вами против тех же врагов и за те же истины.

Таково, почтенные мужи, оправдание моего здесь пребывания. Если оно заслуживает похвалу, благодарение Богу и вам, призвавшим меня; если же не соответствует надеждам, — и в этом случае благодарение. Ибо я хорошо знаю, что оно не совсем укоризненно, и верю вам, подтверждающим это. Покорыстовался ли я чем-нибудь от этого народа? Приумножил ли сколько-нибудь свою собственность, чему вижу примеры на многих. Огорчил ли чем-нибудь Церковь? Может быть, оскорбил я иных, которые думали, что понапрасну говорю, и которым противопоставил я [111] свое слово. Но вас, сколько сознаю сам себя, ничем я не оскорблял. Ни вола не взял у вас, говорил великий Самуил, состязуясь с Израилем о царе, ни мзды за души ваши; свидетель есть Господь в вас (1 Цар. 12, 5); не взял я ни того ни другого, продолжал он: но я не буду перечислять это в подробности. Напротив того соблюдал я священство чистым и нескверным. Если же возлюбил я владычество, или высоту престолов, или если возлюбил попирать дворы царей: то пусть я не буду иметь никакой другой славы, а если приобрету, то пусть лишусь ее.

Что же значат слова мои? Я не безмездный труженик добродетели и не достиг еще до такого совершенства. Вознаградите меня за труды. Чем же? Не тем, о чем подумали бы некоторые, способные подозревать всякого; но тем, чего мне безопасно желать. Успокойте меня от долговременных трудов, уважьте эту седину, почтите мое странничество; введите на мое место другого, за вас гонимого, у кого руки чисты, у кого слово не неразумно, кто мог бы во всем вас удовлетворить и нести с вами церковные попечения; ибо настоящее время особенно требует таких пастырей. А у меня, видите, в каком состоянии тело, истощенное временем, болезнью, трудами. На что вам нужен старик робкий, ослабевший, умирающий, так сказать, ежедневно, не телом только, но и заботами, — и это с трудом говорящий вам? Поверьте голосу учителя, так как никогда не отказывали ему в доверии. Я устал, слушая обвинения моей кротости; устал, препираясь и с словом и с завистью, с врагами и с своими; одни поражают в грудь, и меньше успевают, потому что нетрудно остеречься явного врага; другие имеют в виду хребет, и больше причиняют огорчений, потому что неподозреваемый (враг) губительнее. Если бы я был кормчий, и даже самый знающий, но окружало бы нас обширное море, бурно волнующееся вокруг корабля, и в тоже время между пловцами восстал бы сильный мятеж, все спорили бы о том и о другом, и заглушали друг друга и волны: то я, сидящий у кормила, долго ли бы мог бороться и с морем, и с пловцами, и безбедно спасать корабль от двоякой бури? Где трудно спасение, когда все и всеми мерами трудятся над одним (делом): там как не потонуть, когда все противоборствуют друг другу? Нужно ли говорить о чем другом? Но как мне вынести эту священную брань? (пусть иная брань называется и священною, как есть брань варварская). Как совокуплю и приведу к единству этих людей, один против другого восседающих и пастырствующих, а с ними — и народ, расторгнутый и приведенный в противоборство, (подобно тому, как во время землетрясений расседаются места соседственные и близкие, или во время заразительных болезней страждут слуги и домашние, потому что болезнь удобно передается от одного к [112] другому); и не только этот народ, но целые части вселенной, увлекающиеся тем же мятежным духом, так что Восток и Запад разделились на две противные стороны, и есть опасность, что они, составляя разные уделы, столько же будут различаться и мнениями.

Долго ли будут в употреблении слова: мой и твой, старый и новый, ученее или духовнее, благороднее или неблагороднее, богатее или беднее? Стыжусь старости, когда мне, спасенному Христом, дают имя от чего-нибудь другого. Несносны мне ваши ристалища, зрелища, и те расходы и заботы, которым предаетесь вы с таким неистовым рвением. И мы то впрягаем, то перепрягаем коней, предаемся восторгам, едва не бьем воздуха, как они, бросаем пыль к небу, как исступленные споря за других, удовлетворяем собственной страсти спорить, бываем худыми оценщиками соревнования, несправедливыми судьями дел. Ныне у нас один престол и одна вера, если так внушают нам наши вожди: завтра подует противный ветер, и престолы и вера у нас будут разные. Вместе с враждою и приязнью меняются имена; а что всего хуже, не стыдимся говорить противное при тех же слушателях, и сами не стоим в одном, потому что любовь к спорам делает нас то такими, то иными; и в вас бывают такие же перемены, отливы и приливы, как в Еврипе ⁴. Когда дети играют и служат игрушкой для других на площади: стыдно и несвойственно было бы нам, оставив собственные дела, вмешаться в их игры, потому что детские забавы неприличны старости. Так, когда другие увлекают и увлекаются, — я, знающий иное лучше многих, не соглашусь быть одним из них, а не тем, что я теперь, незнатный, но свободный. Ибо, кроме прочего, есть во мне и то, что не во многом соглашусь со многими, и не люблю идти одним с ними путем. Может быть, это дерзко и невежественно, однакож я подвержен этому. На меня неприятно действует приятное для других, и я услаждаюсь тем, что для других неприятно. Поэтому я не удивился бы, если бы меня, как человека беспокойного, связали и многие признали сумасбродным, что, как сказывают, и случилось с одним из еллинских философов ⁵, которому целомудрие вменено было в безумие, потому что он над всем смеялся, находя достойным смеха казавшееся для многих стоящим усильных трудов; я не удивился бы, если бы почли меня опьянелым, как в последствии учеников Христовых, когда они стали говорить языками, почли пьяными, не зная, что это сила Духа, а не исступление ума. [113]

Рассмотрите же и мои вины. Говорят: “столько времени управляешь ты Церковью, обстоятельства тебе благоприятствуют, и самодержец ревностен (что весьма важно): в чем же для нас видна перемена? Сколько пред нами наших оскорбителей? Каких бедствий не претерпели мы? Не видели ли мы обид, угроз, изгнаний, разграбления и описания имений, сожжения пресвитеров на море? Не видели ли храмов, обагренных кровью святых, и из храмов соделавшихся кладбищами? Не видели ли всенародного заклания пресвитеров, епископов, точнее же сказать — патриархов? Не всякое ли место было непроходимо для одних благочестивых? Не столько ли мы терпели, что невозможно и пересказать всех бедствий? А чем мы воздали причинившим их нам? Между тем, что особенно хорошо, возможность действовать возвращена нам, и надобно было вразумить оскорбителей". Оставляю прочее, предложу свое, чтобы не все говорить о твоем. Разве и мы не были гонимы? не терпели оскорблений? Разве не изгоняли нас из Церквей, из домов и (что всего ужаснее) из самых пустынь? Разве не перенесли мы того, что и народ неистовствовал, и правители областей делали обиды, а цари, равно и указы их, были презираемы? Что же потом? Мы стали сильны, а гонители разбежались. И это, по моему мнению, достаточное наказание обидчикам, т. е. самая власть, какую имеем отмстить. Но эти люди думают иначе; они чрез меру точны и правдивы, когда идет дело об отмщении; потому требуют не пропускать случая. Они говорят: “какой начальник области наказан? Какой народ и кто из смущавших его вразумлен? Воспользовались ли мы чем-нибудь для себя самих, чтобы внушить страх и на будущее время"?

Может быть и за то будут порицать меня (как уже и порицали), что нет у меня ни богатого стола, ни соответственной сану одежды, ни торжественных выходов, ни величавости в обхождении. Не знал я, что мне должно входить в состязание с консулами, правителями областей, знатнейшими из военачальников, которые не знают, куда расточить свое богатство, — что и мне, роскошествуя из достояния бедных, надобно обременять свое чрево, употреблять необходимое на излишества, изрыгать на алтари. Не знал, что и мне надобно ездить на отличных конях, блистательно выситься на колеснице, — что и мне должны быть встречи, приемы с подобострастием, что все должны давать мне дорогу и расступаться предо мною, как пред диким зверем, лишь только издали увидят мое шествие!

Если что было для вас тяжело, то прошло. Простите мне эту горечь! Поставьте над собою другого, который будет угоден народу, а мне отдайте пустыню, сельскую жизнь и Бога. Ему одному я буду угождать даже простотою жизни. Тяжело, если буду [114] лишен бесед, собраний, торжеств и этих окрыляющих рукоплесканий, ближних и друзей, почестей, прекрасного вида города, величия, блеска, повсюду поражающего тех, которые смотрят на это и не проникают внутрь. Но это не так тяжело, как возмущаться и очерняться мятежами и волнениями, какие в обществе, и приспособлениями к обычаям народа. Они ищут не иереев, а риторов; не строителей духа, а собирателей имуществ; не жрецов чистых а сильных предстателей. Скажу нечто и в их оправдание: я обучил их этому, я, который всем бых вся, не знаю только, да спасу ли всех, или да погублю (1 Кор. 9, 22).

Что скажете? Убедил ли и победил ли я вас этими словами? Или для убеждения вашего нужны выражения более твердые? Так, ради самой Троицы, которую я чту и вы чтите, ради общей нашей надежды, и ради соединения этого народа, окажите мне эту милость — отпустите меня с молитвами. Пусть это будет свидетельством моих подвигов! Дайте мне увольнительную грамоту, как цари дают воинам, и, если угодно, с добрым свидетельством, чтобы это служило к чести моей; а если нет, — как хотите; я не буду прекословить, пока не увидит Бог, каковы дела наши. “Кого же поставим вместо тебя"? — Узрит Господь себе пастыря для начальствования, как узрел овна во всесожжение (Быт. 22, 8). Только одного требую, чтобы он был из числа возбуждающих зависть, а не сожаление, из числа не всякому во всем уступающих, но умеющих в ином случае и воспротивиться для большего блага: ибо первое всего приятнее здесь, а второе всего полезнее там. — И вы составьте слово на мое отшествие, а я воздам за то вам таким прощальным словом:

Прости, Анастасия ⁶, получившая наименование от православия; ибо ты воскресила нам учение, дотоле презираемое! Прости, место общей победы, новый Силом, в котором сначала водрузили мы скинию, сорок лет носимую и блуждавшую по пустыне! Прости и ты, великий и славный храм, получивший настоящее величие от Слова, храм, который прежде был Иевусом, а чрез меня сделан Иерусалимом! Простите и прочие храмы, близкие по красоте к Анастасии, храмы, подобно узам связующие собою разные части города, и присвоенные той части, которая со всеми соседственна, храмы, которые наполнил не я, имеющий столько немощи, но наполнила благодать, со мною отчаянным! Простите Апостолы, прекрасный сонм, мои учители в подвижничестве, хотя и я редко торжествовал в честь вашу, нося в теле, к собственной пользе, может быть, того же сатану, который был дан вашему Павлу (2 Кор. 12, 7), ради которого и ныне от вас [115] переселяюсь! Прости кафедра — эта завидная и опасная высота; прости собор архиереев и иереев, почтенных сановитостью и летами; простите все, служащие Богу при священной трапезе и приближающиеся к тому, кто приближается к Богу (Лев. 10, 3)! Простите лики назореев, стройные псалмопения, всенощные стояния, честность дев, благопристойность жен, толпы вдов и сирот, очи нищих, устремленные к Богу и к нам! Простите страннолюбивые и христолюбивые домы, помощники моей немощи! Простите любители моих слов, простите и эти народные приливы, и отливы, и эти трости, пишущие явно и скрытно, и эта ограда, едва выдерживающая теснящихся к слушанию! Простите цари и царские дворцы и царские служители, домочадцы ⁷, может быть, и верные царю (не знаю этого), но по большей части неверные Богу. Плещите руками, восклицайте громким голосом, поднимите вверх своего витию! Умолк язык для вас неприязненный и вещий. Хотя он не вовсе умолкнет, и будет еще препираться рукою и чернилом; но в настоящее время мы умолкли. Прости, град великий и христолюбивый! Ибо засвидетельствую истину, хотя и не по разуму эта ревность (Рим. 10, 2): разлука сделала нас более снисходительными. Приступите к истине; перемените жизнь свою, хотя поздно; чтите Бога более, нежели сколько обвыкли! Перемена жизни нимало не постыдна; напротив того постоянство во зле гибельно. Простите, Восток и Запад! За вас и от вас терпим мы нападение: свидетель сему Тот, кто примирит нас, если хотя немногие будут подражать моему удалению. Ибо не лишатся Бога удалившиеся от престолов, но будут иметь горнюю кафедру, которая гораздо выше и безопаснее этих кафедр. А сверх всего и сильнее всего воскликну: простите ангелы, блюстители этой церкви, и также моего здесь пребывания и отшествия отсюда, если только и мои дела в руке Божией! Прости мне, Троица — мое помышление и украшение! Да сохранишься Ты у сего народа моего и да сохранишь его (ибо он мой, хотя жизнь моя и устрояется иначе); да будет возвещено мне, что он всегда превозносит и прославляет Тебя и словом и жизнью! Чада! Сохраните предания (1 Тим. 6, 20). Помните, как побивали меня камнями! Благодать Господа нашего Иисуса Христа со всеми вами, аминь (Рим. 16, 24).

Комментарии

Постраничные комментарии заменены на сквозные - прим. распознавателя.

1. Юлиан отступник.

2. Император Валент.

3. Лиц святой Троицы.

4. Так назывался пролив морской, или искусственный канал, каков например был в Риме для представления морских сражений.

5. Демокритом абдерским.

6. Храм Воскресения.

7. Царские евнухи, которые большею частью заражены были ересями Ария и Македония.

Текст воспроизведен по изданию: Деяния Вселенских Соборов, изданные в русском переводе при Казанской духовной академии. Том 1. Издание 3. Казань. 1910