II. ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО СВЯТЫМ СОРОКА МУЧЕНИКАМ

Вчера мученики призывали к себе народ; ныне сами пришедши, приемлются как гости, в гостинице Церкви. Но есть некоторый закон для пиршеств, чтобы круговые эти угощения давались пирующими взаимно по очереди. И так необходимо и нам воздать мученикам за их угощение подобным же пиршеством. Но поелику у нас недостаточны средства слова, то хорошо нам угостить их остатками их же (трапезы), — их, вчерашних хозяев, нынешних же гостей. Ибо достаточно и малой некоторой части от богатой трапезы для приготовления великого пира, как скоро таков остаток. Какой же это остаток? Помните конечно, на чем остановились мы в слове, когда сей [224] вожделенный и приятный для нас от множества собравшихся шум помешал слушать, что говорились; когда одушевленное сие церковное море, переполняясь множеством притекающих, волновалось от напора постоянно теснящихся, подобясь действительному морю и по шуму, поражавшему наш слух подобно шуму волн. И так на чем остановили мы слово, обуреваемое шумом, конечно помните вы, заботящиеся иметь мучеников в памяти. Мы, как кажется, остановились на том, что избранные на сей подвиг были не кто-либо из обыкновенных людей, и не какая-нибудь простая и безвестная толпа от низких занятий возвысилась до такого достоинства, но во-первых, превосходя прочих стройностью тела, красотою, крепостью и избытком силы, они зачислены были в воинские списки; затем отличившись добродетельною жизнью и целомудренным житием, они при кончине своей получили благодать мученичества, как бы некоторую почесть и награду за мужество. И, чтобы слово наше было приятнее, если угодно, мы опять по порядку припомним все о мучениках, как бы на зрелище представляя взорам настоящего собрания их подвиги.

Был древле в соседнем городе воинский отряд, защищавший весь народ от нападений варваров. Сии воины, по некоторому [225] прежде бывшему божественному явлению, ревновали более о вере, чем о воинских делах. И может быть не безвременно рассказать мимоходом об одном деле веры сих мужей. Однажды, когда у них происходила война с варварами и все удобные места были прежде заняты войском противников, так, что вода находилась во власти врагов, они пришли в крайнюю опасность, или по неопытности наших вождей или же по некоему лучшему и более божественному домостроительству, чтобы сильнее всего чрез это проявилось различие христиан от чуждых вере. Когда они не знали что делать в этих обстоятельствах и было большое затруднение, потому что не было у них в виду в этом месте никакого источника или потока воды, так что была опасность подпасть власти противников вынужденным (к тому) жаждою; тогда сии доблестные (воины), оставив надежду на оружие, решились в этих страшных обстоятельствах призвать непобедимую и непреоборимую помощь. Оставив в лагере еще не принявших веры и сами отделившись от них, они подражают чудотворению, бывшему при Илии пророке, общим и совокупным гласом прося избавления (их) от неотвратимого бедствия. Они молились; молитва же немедленно исполнилась. Когда они еще [226] оставались коленопреклоненными; сильным ветром откуда-то взятое облако стало в воздухе над неприятельским лагерем; потом разразившись необычайным громом и ударив на находившихся под ним пламенною молниею, оно низвергло воду, обильнейшую рек, так что для неприятелей оно было причиною совершенной гибели как от беспрерывного вихря с молниею, так и от множества дождя, а для тех, кои сражались молитвами, это облако было достаточно для того и другого, — и для победы над противниками, и для утоления жажды, поелику потоки дождя доставили им обильное питье. К сему сонму воинов был причислен и наш воинский лик; укрепившись и сами в вере повествованиями о сем событии, и воспитав себя подобного ради упражнениями, они возвысились до такого величия, что превосходством добродетели возбудили против себя зависть. Ибо, как мы научились из прочитанного нам ныне из истории Иова, враг рода человеческого считал обидою себе прославление Иова и потому домогался ему несчастий, что печалил его Иов, будучи истинен, справедлив и непорочен; таким же точно образом и на сих великих подвижников смотрел лукавым оком восстающий на добрых и не сносил, видя нравственную доблесть в юношеском возрасте. [227] Видел он цветущее состояние тела, украшаемого целомудрием; видел некий вооруженный строй, воински ликующий пред Богом; узрел мужей прекрасных на взгляд, грозных на вид, бодрых духом, увидел быстроту их ног, обилие силы, соразмерность членов тела, и при всех преимуществах, какими они обладали, душевную добродетель затмевающую своим сиянием телесные совершенства. Ходит и между ними с завистью обходящий вселенную (Иов. 1, 7); он видит не одного истинного человека, но целый божественный сонм людей, которые все истинны, праведны, благочестивы, — видит, выпрашивает и их в свою волю.

И сперва внушает идолонеистовстующему военачальнику совет, что он не иначе одержит победу над варварами, как только принесши в жертву покланяющихся имени Христову. Когда же они весьма скоро заявили себя добрым своим исповеданием и сами устремились к кончине чрез страдания; тотчас враг устроил, что им назначают, как нечто человеколюбивое, смерть от меча; их сковали железными узами, и это было началом их мучения. Но для них и узы были украшением; то было прекрасное и приятное очам Христиан зрелище: избранные юноши в таком числе цветущие красотою, превосходные возрастом, все свя (стр. 228-229 отсутствуют в печатном издании. - прим. расп.) [230] что до самой смерти пребудут в исповедании. Грозили им при этом огнем, мечом, низвержением в пропасть и иными видами казней. На все это слышался один глас: Христос, исповедуемый устами святых. Это было ударом для противников; такого рода копье выставили они против неприятеля; этим гласом противник был поражен в самое сердце. Это был камень, брошенный из пращи рукою Давида, попавший под шлем противника (1 Цар. 17, 49 ); ибо исповедание Христа есть праща доброго воина. Враг падает обезглавленным. Но дерзновенное слово наше несется далее, переходит пределы, осмеливается коснуться неизреченного, побуждается говорить о невидимом, как бы само было очевидцем: при сем гласе дерзновенного исповедания Христа были одобрения горе, похвала от святых Ангелов, приветствие от граждан небесного града рукоплескавших подвигу, радость всего собрания небесного. Ибо какое тогда представилось для Ангелов зрелище в человеческом мире! Какую борьбу диавола и людей видели зрители нашей жизни! Как противоположен был исход этой борьбы в сравнении с первою, когда змий победил Адама! Не вынес тогда человек даже одного нападения от врага; (обольщенный) красивым видом предложенного ему [231] лакомства, лишь только подвергся нападению, как ниспровергнут был и пал. Против них же тщетно и не действенно было все воинское искусство врага. Подавал он надежды,— они попирали; грозил ужасами, — они посмевались. Одно только страшно было для них, — отрешиться от Христа; одно благо,— быть с одним Христом; все же прочес, — смех и тень, пустословие и сонные мечтания. Посему-то дерзнуло наше слово коснуться невидимого и сказать, что все премирные силы радовались при подвиге сих борцов. Но и еще наше слово решается на то, что не доступно дерзновению; еще осмеливается поведать о премирном, о том что когда сие совершалось здесь, в сей борьбе с противниками праведный подвигоположник возлагал победные венцы, Началовождь божественных сил готовил победителям награды, а Святый Дух дарил их многоразличными благодатными дарами; так как они исповедали веру в Троицу, то и благодать воздана им от Троицы. Какая же благодать? То самое, что они явили себя высшими первых ратоборцев Адама и Евы. Те грехом ниспровергли человеческую природу, еще стоявшую; сии — ее, низложенную падением прародителей, опять восставили терпением. Те из рая изринуты на землю; сии отсюда преселились в рай. Те дали на себя самих [232] оружие смерти; ибо как сказано: оружие смерти, — грех (1 Кор. 15, 56); сии своим мужеством обессилили вооруженную грехом смерть, терпением страданий притупивши острие жала, так что уместно оказать: где ти, смерте, жало, где ти, аде, победа? (1 Кор. 15, 55.). Что ничтожнее древесного плода? Что маловажнее дерева? Но плод, прикрашенный красивым видом и приятным вкусом, сделал то, что пренебрежена была приятность рая. Сим же великим подвижникам и самое солнце не показалось приятным; и сего они добровольно лишили себя, чтобы не отпасть от света истинного. Что говорит писание об Еве? (Продолжаю сверх должного повествование о прародителях). И виде, сказано, яко добро древо в снедь, и яко угодно очима видети (Быт. 3, 6); таким образом на приятность этих плодов они променяли рай. А сим для наслаждения и удовольствия предлежало все видимое: небо, солнце, земля, люди, отечество, матери, братья, друзья, сродники, сверстники. Что видеть приятнее сего? Что лучше наслаждения сим? Дети, вы знаете любовь к родителям; отцы, — знаете привязанность к детям; ты, видящий, знаешь приятность света солнечного; тебе братолюбцу не безызвестна естественная привязанность к братьям; ты, юноша, знаешь приятность товарищества, как оно [233] услаждает твою жизнь. Но им все было враждебно, все чуждо. Одно благо для них было,— Христос; от всего они отреклись, чтобы приобрести Его. Время заключения в узах было не мало; но у святых вместе с протяжением наказания возрастало желание совершенства. И как заботящиеся о телесной крепости; после того как приобретут достаточную силу в школе гимнастики, за тем смело идут на состязание; подобным образом и сии, узами и темницею достаточно усовершившись в благочестии, стремятся к венцу подвигов.

Наше слово последовательно пришло к окончанию или, лучше, к самому верху всего подвига. Это самое тогда было время, эти самые дни подвигов: сие преддверие пасхи,— таинство святой четыредесятницы. Сорок дней (назначено) нам для умилостивления и столько же венцев для святых. Не говорил ли я лишнего и не кажусь ли вам слишком болтливым, повествуя у вас о ваших чудесах, и теша ваш слух вашим же? Но чтобы слово не осталось недоконченным, и мы вместе с святыми потечем до конца их подвигов. В этот день был мороз. Конечно нет нужды говорить вам, каков был мороз; вы можете судить о том по настоящему дню, когда мороз проникает даже самые волосы. И пришельцы в сих [234] местах и туземцы знаете чрезмерную суровость стужи, и нет никакой нужды говорить о том. Да и может ли посторонний рассказать об удивительных ваших зимах, как постоянно текущие реки останавливаются, задержанные в течении морозом, окаменяющим волны. А соседнее озеро имеет нужду в каких-либо знаках, чтобы распознать, что это озеро; оно так отвердевает от мороза, что желающие, обыкновенно, ездят по нему верхом на лошадях, поверх волн его. Известно мне и то, что туземцы часто прибегали к добыванию воды посредством огня, когда, отколов кусок льда, растопляли его как бы какую медь или железо и делали из камня воду. Такова была погода во время их подвига, и это бедствие еще усиливалось от необычайных северных ветров, как слышали мы то от повествователей о их чудесах. И так, когда открыто пред всем народом возвестив имя Господа и, явив уже себя венчанными победителями за такое исповедание, они текли к завершению (страданий) смертью, измышлен был для них такой образ подвига: от тирана выходит повеление, — лишить жизни подвижников морозом. О как бессильны и слова мои и мысли! Насколько слово ниже достоинства (предмета)! Приказ о смерти, — мороз, мучение, [235] ожидание такой казни, — и блаженная юность со смехом и детскою веселостью устремилась на место казни; бегом устремились подвижники на страдание; то был священный и стройный бег; то было соревнование предвосхитить венец исповедания; одинаково у всех их было рвение победить; никто не оказался последним в готовности, напротив все единодушно, достигши сего самого места, как будто не было тогда общенародных бань, и как бы сами имея намерение освежить свои тела омовением, не медля сняли одежду, все повторяя слова Иова: наги вошли мы в мир, наги и отойдем ко Введшему нас в мир (Иов: 1, 21); ничего не принесли мы в мир, ничего недолжны и выносить; лучше же, — вошедши нагими, мы выйдем исполненными сокровищ доброго исповедания. Говоря сие и такого рода словами ободряя себя, они предали тело на заморожение; природа видимая страдала от холода, а естество мучеников как будто не было подвластно ему; или лучше сказать, естество тела терпело, что ему свойственно, и принимало страдания, а великий дух подвижников сражался с самым естеством. Ибо тогда как сила тела истощаемая и уничтожаемая замерзанием мало помалу исчезала; сила духа становилась больше и больше. Прекрасный вид тела помрачался, краса его [236] увядала; пальцы отпадали, морозом мало помалу обсекаемые; все члены и органы чувств замирали от суровости стужи. Тело мало помалу покрывалось смертною бледностью и, вспухая и растрескиваясь на членах, отставало от костей; чувствуемы были предсмертные страдания, — и таким образом смерть, понемногу приближаясь, продлилась на три дня. Во все это время ощущение их не оставляло и они оставались в том же самом порядке, как стали сначала, будучи во всем победителями над противником. Но кто достойным образом расскажет мне о том, что за сим последовало? Какое слово опишет оное божественное торжественное шествие, когда сии святые тела на повозках были везены на сожжение? Как вместо отторгнутого диаволом введен благодатью в число мучеников темничный. сторож? Кто расскажет мне об оной матери, — достойном корне мученика, которая, когда рожденный ею, как еще дышавший, был оставлен палачом, а не положен с другими на колесницу, увидев человеколюбие палача к подвижнику, не снесла такой обиды, но бранила его за то, что он разлучил подвижника от сподвижников? Сама же она стояла около мученика, уже окоченевшего, неподвижного от холода, видела холодное и слабое его дыхание, видела как [237] он настолько еще живой, чтобы чувствовать страдания, слабым и гаснущим взором смотрит на мать свою, мертвеющею и бессильною рукою ободряет и утешает ее, увещевая мужественно переносить (несчастие). Видя все это, мать позволила ли себе что-либо материнское? Содрогнулась ли ее утроба? Растерзала ли одежду? Или, обняв сына, теплыми руками согревала ли коченевшего? Довольно! И говорить что-нибудь подобное не уместно. Подлинно узнаем дерево по плоду; не может гнилое дерево принести хорошие плоды. И так поелику плод мучения хорош, восхвали доблестную родительницу, — мать, по слову Апостола, спасающуюся чадородия ради (1 Тим. 2, 15); ибо представив Богу таковой плод, она явилась защитницею прав всего женского пола. Не мое дитя, говорила она, не моей утробы порождение ты; Бога восприявший, от Бога ты рожден; ты получил власть быть чадом Божиим (Иоан. 1, 12.). Спеши к своему Отцу, не отставая от сверстников, чтобы не придти к венцу вторым; не сделай напрасною материнскую молитву; ты не огорчишь мать, ставши увенчанным, победителем, украшенным победными знаками. Говоря так и укрепившись сверхъестественным мужеством, или лучше сказать, укрепленная Духом, сама относит рожденного ею к прочим на [238] колесницу, со светлым лицом провождая подвижника. Что же было после сего? Подвизались святые в воздухе; освятили они и огонь, коснувшийся их, когда стали пищею пламени; принесли благословение и на воду. Во всем исполнялись Божественные речения. Три отрока включают в общее песнопение стужу и зной (Дан. 3, 66, 67): стужу от мороза, зной, — от жжения; таким образом они прошли сквозь огонь и воду.

Но слово наше хочет миновать это, как известное, а теперь кстати сказать нечто относительно того, о чем прежде был у нас вопрос. Когда человек был изгнан из рая, было приставлено пламенное оружие обращаемое (Быт. 3, 24), чтоб охранять вход в рай; причиною таковой воли божественного промысла было то, чтобы человек не пришел к древу жизни, не коснулся его и не стал бы бессмертным. Помните, конечно, то, о чем мы говорили; вспомните же как следует и решение, которое мы нашли для данного вопроса. Но если бы мы захотели опять вести исследование сначала и повторять сказанное нами, то наше слово продолжилось бы более, чем сколько позволяет настоящее время. Вопрос же состоял в том: ужели и для святых недоступен рай от обращаемого оружия? Неужели и для подвижников заключен рай? Где же наконец [239] обетование, ради которого они предпринимают подвиги благочестия? И не получат ли они меньше, чем разбойник, которому Господь сказал: днесь со Мною будеши в раи (Лук. 23, 43)? так как разбойник восшел на крест не добровольно: но поелику находился близ спасения, то усмотрел этот проницательный и доброродный хищник сокровище и, улучив время похитил жизнь, прекрасно и догадливо употребив в дело свое искусство похищать, когда сказал: помяни мя, Господи, во царствии Твоем. И так он удостаивается рая; а святым ужели пламенный меч заграждает вход? Но здесь же вопрос находит и разрешение; потому-то Писание и называет меч не стоящим постоянно против входящих, но представляет обращающимся, чтобы для недостойных он мог являться направленным острием вперед, а для достойных обращенным назад, открывая им свободный вход в жизнь. В сию жизнь уже вошли святые мученики дерзновением подвигов безболезненно прешедши огонь, который и мы безбоязненно прошедши, достигнем рая, укрепляемые молитвою их к доброму исповеданию Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава во веки веков. Аминь.

Текст воспроизведен по изданию: Творения св. Григория Нисского, Часть 8. М. Московская духовная академия. 1871