95. К ТЕРЕНТИЮ КОМИТУ (99).

Оправдывается в том, что не мог дать епископов Армении, как предписано было императором, и слагает вину на епископа Феодота, который не хотел иметь общения с св. Василием по причине сношений его с Евстафием, потом перечисляет, что сделано им в пользу армянской Церкви, во время пребывания , его в Самосатах. (Писано в 372 году).

Весьма много прилагал я старания оказаться послушным и царскому отчасти указу и дружескому письму твоей досточестности, как уверенный, что всякое твое слово и всякая мысль исполнены правого намерения и доброго разумения; однако же не мог привести в действие усердного своего желания. А первою и самою верною причиною тому – мои грехи, которые везде меня предваряют и препинают на каждом шагу; второю же причиною – отчуждение от меня епископа, который дан мне в содействие. Ибо не знаю, что сделалось с достопочтеннейшим братом нашим Феодотом, который сначала обещался во всем мне содействовать, и усердно сопровождал меня из Гитас до Никополя, но как скоро увидел меня в этом городе, так возгнушался мною и до того убоялся грехов моих, что не допустил меня с собой ни к утренней, ни к вечерней молитве, в чем относительно ко мне поступил он, правда, справедливо и сообразно с моею жизнью, но не подумав о том, полезно ли сие для общего состояния Церквей. Причину же на сие выставлял мне ту, что согласился я принять в свое общение достопочтеннейшего епископа Евстафия. [197]

Но дело было у меня так. Приглашенный на Собор, который был созван братом Феодотом, и подвигнутый любовью с послушанием исполнить приглашение, чтобы не подумали о нашем собрании, будто сходимся без дела и понапрасну, постарался я вступить в собеседование с упомянутым выше братом Естафием. Я поставил ему на вид те обвинения касательно веры, какие взносит на него брат Феодот, и требовал: если следует правой вере, то объявить мне о сем, чтобы мог я быть с ним в общении; а если чужд нам по вере, то знать наверно, что и я буду для него чуждым. Итак речей у нас между собой было много; весь этот день проведен в рассуждениях о сем; и когда наступил уже вечер, мы разошлись, не приведя своего разговора к желаемому концу. На следующий же день, начав опять заседание с утра, стали беседовать о том же; к нам присоединился уже и брат Пимений, пресвитер севастийский, и сильно держал слово против меня. Таким образом понемногу и сам себя оправдывал я, в чем думали они обвинять меня, и их доводил до согласия па требуемое мною; и по благодати Господа оказалось, что мы даже и в самых малостях не разногласим между собою. И так около девятого почти часа восстали мы на молитву, принося благодарение Господу, подающему, что и мыслим едино, и говорим едино.

Сверх того мне надобно было взять у Евстафия и письменное какое-либо исповедание, чтобы согласие его сделалось известным и его противникам, и чтобы у прочих было достаточное доказательство намерений сего мужа. Но для большей точности, вознамерился я, при свидании с братом Феодотом, у него взять письменное изложение веры, и предложить оное упомянутому Евстафию, чтобы достигнуть [198] вместе и того и другого,– и Евстафием исповедана была правая вера, и братия несомненно убедились, не имея никакого повода к прекословию, когда Евстафием приняты собственные их предложения. Впрочем прежде, нежели узнано, для чего шел я на свидание, и какая цель моей беседы, епископ Феодот не соблаговолил пригласить меня на Собор. С половины пути воротился я назад, приведенный в уныние тем, что труды мои о мире Церквей делаются не достигшими своего конца.

После сего, поелику настояла нужда мне идти в Армению, зная особенный нрав Феодота и желая при достоверном человеке, как сам оправдаться в своем поступке, так и его вывести из сомнения, пришел я в Гитасы – село, принадлежащее боголюбивейшему епископу Мелетию, где со мною был и этот выше упомянутый Феодот. И таким образом, поелику он обвинял меня за связь с Евстафием, рассказал я там об успехе моего свидания, а именно, что нашел Евстафия во всем с ними единомысленным. Феодот утверждал, что Евстафий, расставшись со мною, отрекся от сего единомыслия и сам подтвердил собственным ученикам своим, что касательно веры ни в чем со мною не согласен. Я стал возражать на сие, и смотри, досточудный мой, не весьма ли справедливы и неоспоримы ответы, какие я сделал на это? Я говорил: «Заключая по постоянству сего человека во всем другом, уверен я, что не так легко меняет он мысли свои, и не станет ныне исповедовать, а завтра отрицать, что сам сказал: это человек, который и в неважном чем-нибудь бегает лжи, как чего-то страшного, паче никогда не захочет противиться истине в предметах такой важности и всеми столько утверждаемых. А если бы случилось, что справедливо разглашаемое [199] вами, то надобно предложить ему писание, заключающее в себе полное показание правой веры. Если найду, что изъявляет он свое согласие и письменно, то останусь с ним в общении. А если замечу, что уклоняется от сего, то прекращу с ним. всякую связь».

Поелику речь сию одобрили епископ Мелетий и брат сопресвитер Диодор (ибо и он находился при этом); то и достопочтеннейший брат Феодот согласился там, и пригласив прийти в Никополь, чтобы и Церковь его посетить, и отправляясь в Саталы, самого его взять сопутником, оставил меня в Гитасах. Когда же пришел я в Никополь, тогда забыл, и что слышал от меня, и на что согласился со мною, отпустил же меня от себя с теми оскорблениями и бесчестиями, какие не задолго пред сим описал я тебе.

Поэтому, о достопочтеннейшая глава, как было можно сделать мне что-нибудь из предписанного, и дать Армении епископов, при таком расположении ко мне сообщника в порученном деле, от которого ожидал, что с его помощью найду людей способных; потому что в епархии его есть мужи благоговейные, разумные, знающие язык и имеющие сведения и о прочих свойствах сего народа, известные мне и по именам; но с намерением умолчу о них, чтобы не послужило сие препятствием воспользоваться ими Армении по крайней мере в другое время? И теперь, при таком состоянии дела дошедши до Сатал, по благодати Божией устроил я, кажется, все прочее, примирил армянских епископов, и переговорил с ними, о чем следовало, чтобы отложили обычное свое хладнокровие, и возымели искреннее усердие о Церквах Господних: а касательно того, что и в Армении с таким равнодушием нарушаются законы, дал я им начертания [200] правил, как надобно им прилагать свое попечение. От Церкви же в Саталах получил я и приговоры с прошением, чтобы дал я им епископа. Была у меня забота и о том, чтобы разыскать справедливость хулы, распространенной о брате нашем Кирилле, епископе арменском; и по благодати Божией нашел я, что она пропущена ложно, по клевете его ненавистников, в чем они открыто признались мне. Кажется, что довольно благосклонным к нему сделал я и жителей сатальских, и они не бегают уже общения с ним. Если же все это маловажно и не имеет никакой цены, то я не мог сделать ничего большего, по причине взаимного, по диавольскому ухищрению, у меня с ними несогласия. О сем надлежало бы мне молчать, чтобы не показаться разглашающим, что самому мне служит в укоризну. Но поелику иначе не возможно и оправдаться пред твоим высокопородием, то приведен я в необходимость донести всю истину, как было.