145. К АМФИЛОХИЮ, ОТ ИМЕНИ ИРАКЛИДА (150).

Ираклид оправдывается пред Амфилохием в том, что не удалился с ним в пустыню, хотя обещался вместе работать Богу: пересказывает беседу свою с св. Василием, в богадельне близ Кесарии о нестяжателности; заключает желанием, чтобы Амфилохий сам пришел к Василию: потому что лучше его слушать, нежели скитаться в пустыне. (Писано в 373 году).

Помню, о чем мы с тобой разговаривали однажды между собой: не забыл, и что сам я говорил, и что слышал от твоего благородства; и теперь не держит уже меня жизнь общественная. Хотя в сердце я тот же, и не совлекся еще ветхого человека; по крайней мере по наружности и по тому, что далеко себя держу от дел житейских, кажется уже, что будто вступил на путь жизни по Христе. Ибо, подобно собирающимся пуститься в море, сижу сам с собою, смотря в будущее. Ибо мореходцам для благополучного плавания нужны ветры, а нам нужней человек, который бы руководил и безопасно переправил нас по соленым волнам жизни. Собственно для меня, как рассуждаю, нужны, во-первых, узда для юности, и потом побуждения на поприще благочестия. А это может доставить такой разум, который то удерживает, что во мне есть бесчинного, то возбуждает, что в душе есть медлительного. Еще нужны мне и другие пособия, чтобы смывать с себя нечистоты, в какие вдаюсь по привычке. Ибо мы, как знаем, с давнего времени привыкли к торжищу, не бережливы на слова, и неосторожно обращаемся с представлениями, какие в ум влагает лукавый, поддаемся честолюбию и не легко оставляем высокие о себе мысли. Для этого, как рассуждаю, надобен мне великий и опытный учитель. Сверх того и очистить [269] душевное око, чтобы, сняв, подобно какому-то гною, всякое омрачение, производимое невежеством, мог я взирать на красоту Божией славы,– почитаю делом, стоящим не малого труда и приносящим не маловажную пользу. А твердо знаю, что и твоя ученость видит это же и желает, чтобы был человек для вспомоществования в этом. И если даст когда Бог сойтись вместе с твоей чинностью, конечно еще больше узнаю, о чем мне надобно позаботиться. Ибо теперь, по великому своему неведению, не могу знать и того, в чем у меня недостаток. Знаю только, что не раскаиваюсь в первом стремлении, и не ослабевает душа моя в намерении жить по Богу, в рассуждении чего беспокоился ты обо мне, поступая прекрасно и свойственным тебе образом, чтобы, обратившись вспять, не сделался я сланым столпом, чему, как слышу, подверглась одна жена (Быт. 19, 26). Но еще и внешние власти удерживают меня, и начальники ищут, как воина беглеца. А всего более удерживает меня собственное свое сердце, свидетельствуя о себе то, что сказано уже мною.

Поелику же напоминал ты об условиях, и обещался принести на меня жалобу; то сим, при всей моей грусти, заставил ты меня смеяться тому, что все еще ты ритор, и не оставляешь привычки постращать. Ибо я, если не вовсе погрешаю против истины, как человек неученый, думаю так, что один путь ведущий ко Господу: и все, которые идут к Нему, сопутствуют друг другу, и соблюдают одно условие жизни. Поэтому куда же мне уйти так, чтобы можно было разлучиться с тобою, и не вместе жить, не вместе работать Богу, к Которому сообща мы прибегли? Хотя тела наши будут разделены местом: но око Божие, без сомнения, увидит обоих нас вместе, если только и моя [270] жизнь достойна того, чтобы взирали на нее очи Божии; ибо читал я где-то в Псалмах, что очи Господни на праведныя (Псал. 38, 16). Желаю я, правда, с тобою и со всяким, кто избрал для себя то же, что и ты, быть вместе и телом, желаю всякую ночь и всякий день пред Отцем нашим небесным преклонять колена с тобою и со всяким другим, кто достойно призывает Бога; потому что общение в молитвах, как знаю, приносит великую пользу. Но что, если придется мне необходимо лгать всякий раз, как ни случится воздохнуть, лежа в другом углу? Не могу спорить против сказанного тобой, и сам себя обвиняю уже во лжи, если, по старому равнодушию, выговорил что-нибудь такое, что делает меня подлежащим осуждению во лжи.

А когда был я близ Кесарии, чтобы получить сведения о делах; не решившись проходить самым городом, укрылся в ближайшей богадельне, чтобы там узнать, о чем мне хотелось. Потом, когда по обычаю прибыл боголюбивейший епископ, я донес ему обо всем, по приказанию твоей учености. И что отвечал он мне, сие и в памяти моей не могло сохраниться, и превзошло бы меру письма. Если же сказать кратко; то в рассуждение нестяжательности назначил он ту меру, что каждый должен ограничиваться в приобретении собственности последним хитоном. И представил мне доказательства из евангелия, – одно из слов Иоанна Крестителя: имеяй две ризе да подасть неимущему (Лук. 8, 11), другое из запрещения Господня ученикам иметь две ризы (Матф. 10, 10). А к этому присовокупил еще: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим (Матф. 19, 21). Говорил также, что сюда относится и притча о бисере: потому что, купец, обрет многоценен бисер, шед продаде вся, елика имяше, и купи его (Матф. 18, [271] 40).– Присовокупил же к сему, что не на себя должно брать раздаяние имения, но поручать тому, на кого возложено распоряжаться делами бедных. И сие подтвердил местом из Деяний, что, продавая имения свои и принося, полагаху при ногах Апостол, и ими даятеся коемуждо, его же аще кто требоваше (Деян. 4, 35). Ибо, говорил он, нужна опытность, чтобы различить истинно нуждающегося и просящего по любостяжательности. И кто дает угнетенному бедностью, тот дает Господу, и от Него получит награду; а кто ссужает всякого мимоходящего, тот бросает псу, который докучает своею безотвязностью, но не возбуждает жалости своей нищетою.

А того, как надобно нам проводить каждый день жизни, не много коснулся словом и не как требовала важность предмета. Впрочем желал бы я, чтоб поучился ты у него самого: потому что не благоразумно было бы мне портить точность его уроков; но желательно было бы мне быть у него вместе с тобою, чтобы ты и сказанное удержал в памяти вполне, и своим разумением доискался до прочего. Ибо из многого, мною слышанного, помню то, что учение о том как надобно жить христианину, не столько требует словесного наставления, сколько ежедневного примера. И знаю, что, если бы не удерживали тебя эти узы – услуживать отцовой старости, то и сам ты не предпочел бы ничего другого свиданию с епископом, и мне не стал бы советовать, чтобы, оставив его, скитался я по пустыне; потому что пещеры и утесы еще подождут нас, а польза, доставляемая сими мужами, не всегда бывает при нас. Поэтому, если дашь место моему совету, то настроишь отца, чтобы дозволил тебе оставить его не надолго и свидеться с человеком, который много знает и из опыта [272] других, и по собственному разумению, и способен передать сие тем, кто придет к нему.