114. К ЕВСТАФИЮ, ЕПИСКОПУ СЕВАСТИЙСКОМУ (119).

Поелику Евстафиевы ученики, Василий и Софроний, клеветали на св. Василия, и побегом из дому его обнаружили свое вероломство; то, посылая к Евстафию, для объяснения сего, брата своего Петра, просит не верить клеветам и содействовать не усилению, а прекращению раздора (Писано в исходе 372, или в начале 373 года).

Приветствую любовь твою и чрез достопочтеннейшего и благоговейнейшего брата моего Петра, прося тебя, как при всяком другом случае, так и теперь помолиться обо мне, чтобы, переменив этот несносный и вредный нрав, соделался я, наконец, достойным имени Христова. Без сомнения же, хотя и не говорю о сем, разговоритесь между собою о делах моих, и брат известит тебя в подробности о том, что у нас сделалось; а потому не примешь без исследования худых обо мне подозрений, какие, вероятно, внушены людьми, которые [223] возгордились против меня, забыв страх Божий и вопреки людскому мнению. Ибо что видел я от неустрашимого Василия, которого принял от твоего благоговения как стража моей жизни, стыжусь о том и сказывать; узнаешь же сие в подробности от брата моего. И говорю сие не в отмщение ему (ибо молю Господа не вменять ему этого), но имея в виду любовь твою ко мне сохранить твердою; ибо боюсь, чтобы не поколебали ее чрезмерными клеветами, какие, вероятно, сложили они в оправдание своего падения. В чем же будут обвинять меня, о том пусть допросит их твоя проницательность, делали ли они мне замечание, требовали ли исправления погрешности, какую теперь на меня возводят, и вообще обнаруживали ли предо мною неудовольствие свое. Теперь только низким побегом своим показали, что под светлым лицом и под притворными словами любви скрывали они неизмеримую пучину коварства и горечи. А сим сколько причинили мне слез, и смеха тем, которые в сем жалком городе всегда гнушаются благоговейною жизнью, и утверждают, будто бы целомудренная наружность употребляется только как искусство к снисканию доверия и как личина к прикрытию обмана, – сие, без сомнения, известно твоему благоразумию, хотя бы я о том и не рассказывал. Ибо здешними жителями ни один род жизни не подозревается уже столько в пороке, как обет жизни подвижнической. Чем надобно врачевать это? – Позаботиться о сем предоставляется твоему благоразумию. Ибо обвинения, сплетенные на меня Софронием, ведут не к доброму, но служат началом разделения и отлучения, показывают старание охладить любовь и во мне. Умоляю твое сердоболие удержать его от этого вредного направления и попытаться лучше сблизить своею любовью [224] разъединившееся, а не содействовать во взаимном разлучении тем, которые стремятся к раздору.