108. К ВОЕНАЧАЛЬНИКУ АНДРОНИКУ (112).

Ходатайствует за одного близкого к себе человека, именем Домитиана, который, за проступок свой пред Андроником, несет то наказание, что живет в страхе и бесславии; и убеждает Андроника не увеличивать сего наказания (Писано в 372 году).

Если бы таково было телесное мое состояние, что мог бы я удобно выдержать путешествие и перенести зимние неприятности; то не стал бы писать, но сам пошел бы к твоему великодушию, двух ради причин: и чтобы уплатить давний долг обещания (ибо знаю, что, дав слово быть в Севастии и насладиться твоим совершенством, хотя и приходил я туда, но не имел свидания с тобою, прибыв не много после твоей правоты), и во-вторых, чтобы самим собою заменить посольство, которое медлил доселе отправлять к тебе, признавая себя малым для того, чтобы получить такую милость, а вместе рассуждая, что ни начальника, ни частного человека, если предлагаешь о чем в письме, не уверишь в этом так, как можно уверить, говоря с ним лично; при чем не трудно иное оправдать, об ином попросить, а в ином вымолить снисхождение, между тем как трудно достигнуть сего письмом. Итак, взамен всего этого поставив одно, – тебя, божественная глава, и то, что довольно сказать тебе мысль, какую имею о деле, прочее же дополнишь уже от себя, – без замедления приступаю к исполнению.

Но видишь, какой делаю круг, замедляя и отклоняя от себя объяснение причины, по которой веду с тобою слово. Этот Домитиан издавна близок ко мне еще по родителям, и потому ничем не разнится от брата. Ибо почему не сказать правды? Но узнав причину, по которой потерпел он это, сознался я, что стоил он, чтобы так [214] потерпеть. Ибо пусть не избегает наказания ни один из проступившихся против твоей доблести в чем-либо малом или великом! Впрочем, видя, что живет он в страхе и бесславии, и что от твоего приговора зависит его спасение, почел я достаточным для него сие наказание, и прошу тебя посудить о нем великодушно и вместе человеколюбиво. Ибо взять в свои руки тех, которые противятся, свойственно человеку мужественному и в прямом смысле начальнику; но быть благосклонным и кротким к тем, которые уже покорены, свойственно человеку, превосходящему всех высотою благоразумия и кротостью. Поэтому в твоей воле – над одним и тем же человеком показать свой великий дух, чем тебе угодно, и отмщением ему и спасением его. Домитиану достаточна и эта мера наказания – страх ожидаемого и сознание того, что терпит он по достоинству. И к этому прошу не присовокуплять новых ему наказаний.

Рассуди и следующее: и прежде нас бывали многие полными господами над обидевшими их, но ни одно слово не перешло о них к потомству; а которые превзошли любомудрием многих и отложили гнев свой, о тех всем временам передается бессмертная память. Пусть же присовокуплено будет и это к повествованию о тебе! Нам, которые желаем прославить дела твои, дай возможность превзойти примеры человеколюбия, прославленные в древности. Так сказывают, что и Крез отложил гнев на сыноубийцу, который сам себя выдал на казнь, и великий Кир сделался другом этому самому Крезу после победы над ним. К ним причислим и тебя, и, сколько есть сил, провозгласим это, если только не признают нас слишком малыми провозвестниками доблестей такого мужа. [215]

Но сверх всего необходимо сказать и то, что, когда наказываем сделавших, какую бы то ни было, несправедливость, тогда имеем в виду не то, что уже сделано (ибо каким бы способом сделанное стало не сделанным?), но то, чтобы или сами сделавшие несправедливость впредь стали лучшими, или для других послужили примером целомудрия. И никто не скажет, чтобы в настоящем случае не имело места то и другое; ибо и сам Домитиан будет помнить о сем, даже по смерти, и другие, думаю, смотря на него, готовы умереть от страха. Почему, прибавив что-нибудь к наказанию, подадим о себе мысль, что удовлетворяем собственному своему гневу; а я готов утверждать, что в рассуждении тебя трудно и представить, чтобы это могло быть справедливым; и ничто не заставило бы меня выговорить такое слово, если бы не примечал, что больше милости получает тот, кто оказывает милость, нежели те, кто принимают ее. Ибо не для малого числа людей сделается очевидным великодушие твоего нрава. Все Каппадокияне приникают в будущее; и я желал бы, чтобы к прочим добрым качествам, какие в тебе есть, причислено было и это.

Но медлю окончанием письма, рассуждая, что мне же принесет ущерб не договоренное мною. Впрочем присовокуплю одно то, что Домитиан, имея письма многих за него ходатайствующих, всем предпочел мое письмо, не знаю, из чего заключив, что имею некоторое значение у твоего совершенства. Поэтому чтобы и ему не обмануться в надеждах, какие имел на меня, и мне было чем похвалиться пред здешними, соблаговоли, несравненный владыка, склониться на прошение. Без сомнения же, не хуже кого-либо из любомудрствовавших доселе рассуждаешь ты о делах [216] человеческих, и знаешь, какое прекрасное сокровище предуготовляет себе, кто помогает всякому нуждающемуся.